Солнце всходит и заходит

               
               
               

   Стоял летний, солнечный день. Посетителей в кафе было очень мало, да и те не задерживались. Мы сидели за крайним столиком и больше молчали. Глаза у нее были тусклые, лицо мрачное, задумчивое, не располагавшее к беседе. Поэтому и я с трудом находила слова. Но это продолжалось недолго. Правда, сначала  она достала из сумочки  какие-то таблетки и, кинув в рот, запила их глотком вина из бокала. Затем вытряхнула из пачки сигарету, закурила и, выпустив вверх дым, с  какой-то неотвратимой тоской и даже злом проговорила:

- Ты знаешь, мне все так осточертело, ты себе не представляешь! Весь мой образ жизни - это куча навоза. Все эти проходимцы, насквозь пропахшие потом, смешанным с парами алкоголя, рыжие, конопатые, лысые, пузатые, лощённые и не бритые эти  извращенные самцы, порой с приторно  слащавыми  комплиментами! - Она замолчала, сверкнула своими большими, с восточным разрезом, карими глазами, затянулась сигаретой, опустила припухшие веки с густыми, черными  ресницами, затем подняла их и посмотрела на меня каким-то потеплевшим, вопросительным взглядом, и с задумчивой мечтательностью продолжила: - Единственный мужчина в моей жизни был, которого я всегда буду помнить с нежностью. Ну и, конечно, с сожалением... Хочешь, я расскажу тебе, исповедуюсь, так сказать?

- С удовольствием, - ответила я с искренним интересом.
Она раздавила в пепельнице длинными пальцами с острыми, покрытыми темным лаком ногтями окурок и, помолчав, начала:
- Познакомились мы с ним в ресторане. На душе у меня тогда тоже было ужасно муторно. Все кругом казалось, как и сейчас, выкрашено какой-то черной краской. Все было противно, даже вызывало тошноту... Мы сидели вдвоем с Зойкой, да ты ее знаешь.
- Круглова, что ли, которая окрутила богатого итальянца и уехала с ним в Италию?
- Ну - да... В общем, сидим, молчим, слушаем музыку, тянем из бокалов вино и пялимся на окружающих. И, тут, он поднимается из-за соседнего столика, подходит  и приглашает меня на танец. Я резко отказала. Но он не спешил уходить.  Зойка толкает меня ногой под столом и со злом шепчет: “Иди давай, не будь идиоткой !”  Я  нехотя поднялась. Он нежно взял меня за руку, и мы закружили в вальсе. Он очень хорошо танцевал: вел меня легко, свободно и при этом не проронил ни одного слова. А когда танец закончился,  проводил меня на место и как-то не навязчиво, просто сказал: "Поверьте моей искренности - от вашей красоты в этом зале намного светлей и уютней". Я презрительно глянула на него и сказала про себя: "Да пошел ты к черту!"

  Потом он снова пригласил. И я почему-то не стала отказывать. Мне вдруг показалось, что от него исходит какое-то душевное тепло, которого как раз мне и не хватало. Зойка тоже танцевала. К ней прилип какой-то пожилой хлюст и не оставлял ее ни на один танец... Потом он проводил меня. Всю дорогу молчали. И это его молчание почему-то не было мне в тягость. Наоборот, я чувствовала какое-то облегчение. При расставании он сказал: "Мне кажется у вас, какие-то неприятности? Может я смогу вам чем-то помочь?"- Я безразлично, натянуто буркнула:- "Да нет. Я не нуждаюсь ни в чьей помощи". Он говорит: "Тогда позвольте мне еще раз с вами встретиться в этом уютном уголке?" Я не ответила, но как бы в знак согласия кивнула головой.  А сама подумала: "Ага, жди с моря погоды!"

 На другой день, поколебавшись, я все-таки отправилась. Так, мы начали встречаться. Он мне все больше казался не похожим на всех тех прохвостов, которые мне встречались до него. Он был очень внимателен, неподдельно вежлив и ласков, весь светился какой-то глубокой, бесконечной добротой. Больше говорил об искусстве, литературе, поэзии и, представляешь, никакого намека даже на поцелуй. Но я по-прежнему оставалась к нему, холодной безразличной. И все больше считала его каким-то старомодным. Потом решила: - А, наплевать!- Мне было с ним как-то, легко, свободно.  Я отдыхала и телом и душой.


И вот, однажды он предложил мне позировать для портрета. Я, конечно, взбрындила. Мне ведь уже приходилось быть знакомой с художником. Да, я забыла - он был художником. Но не в этом дело. А дело в том, что тот заставил меня принять позу какой-то уродины. Через час он закончил свою работу. Ты бы видела, что он намалевал! Я спросила: "Что - это?" А он даже вроде, как и удивился, говорит: Это  твой портрет. Он изображен методом сюрреализма". Я разозлилась, плюнула на его мазню и сказала: "Чтоб ты повесился у этого портрета вместе со своим сюрреализмом!" И хлопнула дверью…. А ты знаешь, он действительно повесился. Ну ладно. Чёрт с ним. Ну вот... в общем, обо всем этом я рассказала своему, этому новому художнику. Он засмеялся и сказал: "Это одно из течений модернизма. - Потом пояснил, что это такое и говорит: - Был такой испанец Сальвадор Дали, ведущий художник этого направления..." Ну, и вот, вроде этот Дали говорил, что их идеал, ну этих художников сюрреалистов, - достичь искусства так же отчетливо, как искусство сумасшедших. А особенно мне понравилось, когда он сказал, что чем больше эти течения имеют право на существование в обществе, тем больше это общество  страдает  психическим заболеванием. Вроде, как по Фрейду. Ведь всякое искусство есть зеркало своей эпохи. Конечно, для меня все это было в новинку, хотя я и раньше слышала об этих абстракционизмах, авангардизмах и прочих измах.

Потом перемолола все это в своей башке и подумала: "Нужно оно мне все это искусство, авангардизмы и прочее, как зайцу стоп-сигнал. Однако он, все-таки, убедил меня.  Сказал, что хочет написать мой портрет без всяких измов. По пояс И обязательно с руками. Сказал, что у меня очень выразительные узкие кисти и длинные эстетичные пальцы. Все это меня заинтриговало, и я согласилась. Усадил  метрах в трёх от своего мольберта, взял в руки палитру с кистями и приступил к работе, все время, поглядывая на меня. Так повторялось несколько сеансов с небольшими перерывами на отдых. Часто соскребал краску с полотна и при этом недовольно морщился. Потом он это делал все реже, и лицо его как-то преображалось, становилось каким-то светлым, одухотворенным.


Мне, конечно, было интересно, что там получается. Но он прикрывал холст, и никак не хотел показывать, говорил: "У художников есть пословица: "Никогда, никому не показывай не законченную работу, если не хочешь выглядеть идиотом”. Ну, а чтобы, - продолжал он, - вам было лучше понятно, скажу так: - всякая незаконченная работа находится в стадии поиска, поэтому даже профессионалу нельзя показывать. - Потом засмеялся и говорит: - А знаете, все художники очень суеверны, поэтому до полного окончания работы в нем, как заноза, сидит этакое сомнение, неуверенность и даже страх, - а вдруг он не достигнет того совершенства,  к которому стремился. Вот и выходит, что даже родной матери нельзя показывать незаконченную работу". - Тут, она перебила себя и посмотрела на меня недоверчиво в упор.-

- Слушай, подружка, а может все это – к чёрту? Все эти портреты и прочая чушь?
-Ну что ты! Рассказывай. Очень даже интересно, - сказала я настойчиво.
Она пристально глянула на меня и, помолчав, продолжила:
- А ты знаешь, я шутя, как-то, нарисовала  на клочке бумаги его профиль. Так он так обрадовался и даже предложил уроки. Ну ладно. Чёрт с ним. В общем, первое время позирования, чтобы не скучать, я стала наблюдать за его движениями, сосредоточенным, серьезным лицом и каким-то пронизывающим взглядом, и сама не заметила, как стала любоваться им. Так все больше и больше мной завладевало это желание. Будто из его глаз, вдохновенного выражения лица исходила какая-то завораживающая энергия, которая, казалось, завладевала своей властной страстью всем моим существом и разливалась по всему телу каким-то сладостно-волнующим ощущением. Сердце вдруг запылало огнем, словно в предчувствии чего-то огромного, нежно-тревожного и бесконечно яркого, как солнечные весенние лучи.

Никогда в жизни я еще ничего подобного не испытывала. И тут, я откровенно почувствовала - как не хватает его моей одинокой измученной тоской душе, как он дорог мне! - Она резко оборвала свой взволнованный голос, тряхнула головой, сбрасывая с обнаженного плеча прядь крашенных под блондинку волос, и скользнула блуждающим взглядом по полупустому кафе. Затем уперлась локтем в столик, подперев ладонью щеку, другой рукой размяла сигарету и потянулась за зажигалкой, но я опередила ее - чиркнула, дала ей прикурить и сама закурила. Помолчав секунду, я спросила:


- А что он из себя представлял - красивый?
Она склонила на бок голову и, подумав, пожала плечом.
- Да-а... я бы не сказала. Но был симпатичным. Понимаешь... в общем, шатен, длинные волосы слегка волнистые, зачесанные назад и чуть наискось. Лицо овальное, глаза -серые и очень живые, я бы сказала, проникновенные. Нос прямой  и сочные, налитые губы.- она засмеялась. - я бы сказала, темпераментные, которые созданы специально для поцелуев. Ростом выше среднего, подтянутый, стройный.
Я весело рассмеялась.
- Но это же настоящий красавец! - И спросила: - А сколько ему было лет?
- Тридцать два.
- А тебе?
- Девятнадцать... ну я же всегда выглядела старше своих лет. А в детстве вообще выглядела гадким утенком, из-за этого  мать меня так не любила. А потом с годами, как видишь, изменилась.
-Да. И неплохо. Стала настоящей красавицей.Ну, а портрет он закончил? Похож на тебя?
- Даже больше, чем похож. Понимаешь... в общем, в нем не было той фотографической, банальной схожести, которую я всегда видела в зеркале. В ней было что-то такое, особенно в глазах и в выражении лица. Вроде мое и не мое, и в то же время что-то глубоко родное, что спрятано где-то в тайниках души, о чем я никогда не догадывалась. Я долго смотрела на портрет, как заколдованная и чувствовала, будто  воскрешаю, выхожу из какого-то темного небытия и все вокруг, что раньше было черным, теперь становилось светлым и заманчивым. Будто от него исходила какая-то прекрасная мелодичная, жизнерадостная музыка.

Он стоял чуть сзади и молча наблюдал за мной. Потом я повернулась, глянула в его лицо и меня, вдруг будто молнией, поразило – я люблю его! Страстно, безумно, бесконечно люблю! Никогда ничего подобного не испытывала. Мне хотелось кинуться к нему, обнять и целовать, целовать, целовать! И горячо, нежно шептать: "Любимый мой, славный мой, дорогой мой! Никогда я тебя никому не отдам, ты - мое счастье, ты - вся моя жизнь!" Но у меня хватило сил сдержаться. Я не знала, как он поведет себя, и боялась глубокого разочарования. Ведь его душа, сердце по-прежнему оставались закрытыми для меня. Да, он был очень внимателен, нежен, но как друг, как истинный, преданный друг и не больше. - Она замолчала.

Я спросила: 
-Ну, а портрет он закончил?
-Да. Потом выставил в выставочном зале среди портретов и картин других художников. И знаешь, я была удивлена - основное столпотворение было у моего портрета. Мы стояли чуть в сторонке и наблюдали за реакцией зрителей. И вдруг кто-то из мужиков громко произнес: “Я не знаю, почему "Джоконда" Леонарда да Винчи так знаменита. Но вот эта, наша, русская "Джоконда”, я понимаю, заслуживает действительно особого внимания!" Среди остальных зрителей, окружавших его, послышался говор восхищения в поддержку сказанного им. Потом мы быстро вышли. На улице он весело рассмеялся: "Знаете, - сказал он, - публика всегда на первый взгляд воспринимает любой предмет эмоционально. Сознание приходит после. Вот и теперь, это сравнение... право, мне даже стыдно. Во-первых, никакой настоящий художник не хотел бы, чтобы его вещь была повторением или хотя бы приблизительна в сравнении с вещью Великого. А вот, рядом с Великим хотел бы быть каждый художник. И скажу без всякой скромности:  я - тоже".

- Ну, а дальше как сложились ваши отношения?
- Дальше? Дальше, я все больше его любила, и все больше боялась этой любви, боялась испугать его, и жить без него не могла. И когда я не видела его день - другой, сердце мое разрывалось пополам, будто в него вколачивали острый клин. А когда я направлялась к нему, я не шла, я летела, как птица, вырвавшаяся из клетки, только бы скорей увидеть его, его строгое лицо и мягкую улыбку, прикоснуться к его милым, теплым, нежным рукам.

- Ну, а как же  твоя работа, клиенты?
   - Ты не поверишь. Я завязала. Я уже не могла переносить морально других  мужиков. Даже при мысли об этом в присутствии  него меня захватывал   омерзительный стыд. По ночам он мне только один и снился. И вот, однажды мое терпение лопнуло. Вломилась к нему в мастерскую - он как раз стоял со своей палитрой и кистями у мольберта с большим холстом, - и я сходу все выпалила ему о своей любви, страсти, тоске, переживаниях. О! если бы ты знала, какое я тогда испытала счастье! Оказывается, он сам и также безумно, страстно любил меня, но сдерживал свои чувства, прятал их, мучился. Потом выяснилось, что он тоже боялся отпугнуть меня. Но еще больше я испытала счастье с ним в постели. Никогда раньше, сколько я мужиков перебрала, ничего похожего не было.


Все ночи напролет мы буквально пьянели, сгорали дотла. Он отложил свою работу,- она снова засмеялась.- нам уже  ночей не хватало. А потом... потом мы поженились по всем правилам – шикарной свадьбой,  загсом и штампом в паспорте. И я была счастлива бесконечно. И   что   характерно, чувствовала,   что с  каждым  днем с меня сваливалась какая-то омерзительная тяжесть. Я даже стала замечать за собой как грубо-примитивная красота моей внешности, которую посторонние, да и ты считали необыкновенной, стала преображаться, расцветать какими-то нежными, одухотворенными красками. Даже движения мои, походка, жесты, язык, речь становились какими-то облагороженными, изящными. Откровенно говоря, чем одарила меня природа, но огрубила жизнь, он воскресил, вдохнул в мою сущность целебные свойства своей чистой, прекрасной любви и человеческого благородства.


 Прошлое на фоне этого мне казалось каким-то узеньким, маленьким, темным оконцем, вытертым грязной  половой тряпкой... ну, в общем... - Она вздохнула, помолчала и продолжила: - Так и шло это счастливое время. Но... оказалось недолго. А потом и вовсе стало как-то не по себе, не уютно, будто внутри у меня сидела какая - то больная заноза, и все чаще стала навещать скука, а потом и тоска. Как будто мне чего-то не хватало. Хотя и не было никаких причин. С его стороны ничего не изменилось. Наоборот, он все больше и горячей меня любил, в то время, когда мою душу все больше подтачивал изнутри какой-то жгучий червь: выедал, опустошал ее с каждым днем все больше. Жизнь становилась какой-то серой, гадкой, неуютной. А иногда казалось, что я закована невидимыми цепями, в каком-то мрачном, заколдованном замке с тяжелыми решетками на темных окнах. Даже книги не помогали.У него была прекрасная библиотека. И мне страшно захотелось вырваться и улететь простой синицей на необъятный простор, где хороводили, веселились, сверкали яркие солнечные лучи. И тогда я поняла, что тоскую по своей необъятной свободе, и что никогда не привыкну к этой постоянной домашней жизни даже с его искренней, человеческой любовью. Я поняла, что мне нужно меньше искренних чувств и больше разнообразия, ибо искренние чувства мне были в тягость. И я решила оставить его. Но так, чтобы не вызвать у него сразу никаких подозрений и не сделать ему больно. Я придумала предлог, - будто мне здесь не климат, я задыхаюсь, нужно поменять его - так советует врач, и что мы должны уехать вместе, к моей мамочке в Кемерово. Она все время звала нас в своих письмах. Он долго не соглашался. У него неплохо складывалось с работой, были заказы, и впереди маячила неплохая перспектива. Договорились, что он приедет после. Это как раз мне было на руку. Я уеду одна. А потом у меня будет время подумать и вытравить его из своей памяти. Расставание, конечно, было по всем правилам - со слезами и горячими поцелуями.

Ну, а потом.- Она вздохнула. – Потом, как только приехала к своей мамочке, сразу окунулась в водоворот своей прежней жизни со свободными страстями. Я горела, и все вокруг меня горело! Я с жадностью наверстывала упущенное. На его письма не отвечала, которые он часто присылал мне. Я их не читала и даже не распечатывала, складывала на полке. Однажды я осталась одна дома - не хотелось никуда идти. Мне казалось, нужен отдых, так как чувствовала некоторую усталость, недомогание, пустоту в душе,  грусть и знакомую тоску. Я стала метаться по комнате, как дикая кошка в клетке, и тогда я вспомнила о его письмах. Устроилась на диване и стала читать их в той последовательности, как они приходили, а когда закончила последнее письмо, то все мое лицо было залито слезами. Боже мой, ты бы знала, что я пережила, пока читала их! Я так остро почувствовала, что мне не хватает именно его, его добрых, ласковых, теплых слов, его нежных и страстных поцелуев!


 Всю ночь я проревела, как корова, со страхом думая, что вдруг он забыл уже меня, нашел другую, а для этого у меня были основания - давно не было от него писем. Кое-как дождалась утра и помчалась на почту. Содержание телеграммы помню и сейчас: "милый дорогой мой солнышко моё  приезжай скорей жить без тебя не могу горячо целую родной жду большим нетерпением люблю люблю люблю твой зайчик". Ну, и вот, значит, он бросил  все: и работу, и заказы, и все, что его крепко связывало там. Прилетел ко мне на крыльях любви прямо в мои объятия. О-о... ты себе представить не можешь, какие это были ночи! Сколько было огня, жару у нас обоих после этой разлуки. Сгорая от счастья и нежной, горячей сладости в его объятиях, я думала, что больше никогда с ним не расстанусь. Только он, только он может так страстно любить, больше никто! И я любила тоже, любила его, как никогда. И мы опять уехали в Москву. И вот тут-то я почувствовала, что беременна. Что было для меня огромной неожиданностью. И представляешь, родила девочку. Такой прекрасный карапузик, похожий на него, но с моими глазами. Точно такая, как мы мечтали до её рождения. И понимаешь, я заметила за собой, что небыло у меня к ней никаких материнскиж чувств. Зато он был безмерно счастлив. Больше возился с ней, чем я. Даже пелёнки стирал. Вот поэтому, наверно, у неё первое слово было папа, а не мама. В общем, прошло ещё какое-то время и меня снова начала преследовать эта непонятная хандра.  Какая-то мучительная опустошенность. Даже бросила кормить дочку грудью, хотя молока было, как у хорошей коровы. В общем, казалось, что внутри у меня ничего нет, только одно огромное пространство в виде выжженной пустыни, по которой ползает холодная, ядовитая змеевидная тоска. Я не знала, куда мне деваться от всего этого. Я начинала плакать какими-то больными горькими слезами. О! Если бы ты знала, какие это страдания. Не дай Бог. Понимаешь? Даже жить не хотелось. И тогда он послал меня к психотерапевту. Тот выспросил у меня обо всем - семейной жизни, а также и сексуальной, и я, идиотка, взяла и выложила ему о том, с каких пор я начала заниматься сексуальной любовью. И представь, что  он говорит, этот псих, что у меня истощение нервной системы на почве сексуального злоупотребления. Это бывает, говорит он, со всеми, кто очень рано, с детского возраста начал вести активный половой образ жизни.  Выписал мне какие-то таблетки. Сразу вроде стало легче, но потом опять тоже самое и даже хуже.

 Я не находила себе места. Эта чёртова тоска разлагала меня из нутрии, как гнилое дерево. Его внимание ко мне казалось через чур назойливым, ласки всё больше раздражали меня. А иногда и вовсе не хотелось видеть его. А то, что до этого было между нами, казалось, каким-то туманным сном. И с каждым днём меня всё настойчивей преследовало желание – сорваться и бежать! Бежать куда угодно, только бы найти душе покой! И наконец, решила. На этот раз уехать от него навсегда. Написала матери письмо о моём решении. Она  приняла это с радостью и написала мне письмо, что якобы она приболела, и просит меня приехать.

Он понял, что это очередная ложь. И, вообще, он уже был готов к нашей разлуке. Теперь - Навсегда. Считал меня неисправимой. Однажды даже сказал: «У тебя внутри сидит какой-то дьявол, который властвует над твоими чувствами и сознанием, Разжигает их, превращает в буйные страсти, а после посыпает их горьким перцем, что сказывается, образно  говоря, и на моей печени. Тебе серьёзно нужно лечиться». При расставании он не спускал дочку с рук. Всё время целовали  крепко прижимал к себе. При этом глаза у него были мокрыми, хотя со мной старался быть сдержанным, суховатым, не смотрел в глаза, и  даже не обнял, а только слегка прикоснулся губами к моей щеке. Но я-то отлично знала, что он по-прежнему горячо и нежно любит меня.  Поэтому ему стоило огромных сил, чтобы сдержать свои чувства.


Встречал нас на вокзале отчим. Теперь за девочкой ухаживала бабушка. Хотя я заметила, что тоже без всякой любви.   Вскоре, в моей душе,  как будто,  Все улеглось, просветлело, и меня опять потянуло  в водоворот моей прежней жизни. Сутками крутилась, развлекалась. А потом… ты не поверишь. Отвалялась, и знаешь где? В психушке. Но, правда, ничего особенного. Просто – нервы. Те самые проклятые нервы. Депрессия.- Она замолчала, снова достала из сумочки  таблетку, бросила в рот и также, запив глотком вина из бокала, закурила. Наблюдая за ней, я всё думала и наконец решилась, несколько помедлив,  осторожно спросила:
   - Слушай подружка, ты, конечно, меня извини за этот вопрос, но скажи честно – с каких лет ты поддалась этим, будем говорить прямо, блудным забавам?
   

Она выпустила изо рта дым и усмехнулась на один бок.
  -Хороший вопрос. Но ты не спросила – почему?
  -Ладно,- засмеялась я – Так почему?
  Она облокотилась одной рукой на столик, сдвинула на переносье узкие с изгибом чёрные брови, подумала и как-то отрешенно произнесла
  -Знаешь, я  никогда раньше об этом не задумывалась. Но последнее время меня всё чаще стал мучить этот вопрос. Так что тебе придется ещё потерпеть.
  - Ничего. Я терпеливая. Продолжай, засмеялась я.
  Она вздохнула, откинулась на спинку стула, поправила с боку рукой волосы и продолжила:
 

 -Ну, в общем, Жили мы тогда в Иркутской области, в небольшом городке. И мамаша подгуляла с одним азиатом.  в результате чего родилась я! – Она усмехнулась:- Копия того Чингисхана. А Её муж, блондин, который по идее должен был быть моим отцом, как увидел мою образину, тут же собрал свои манатки и скрылся в неизвестном направлении. Обо всём этом я узнала от её младшей сестры, тёти Тони. С тех пор мать буквально возненавидела меня.  И с раннего детства возложила  на меня все домашние работы. Мыла полы, посуду и даже стирала. Не было у меня и подружек. А когда пошла в школу, мальчишки дразнили меня, называли обезьяной. А девчонки, вообще, сторонились. Ты не представляешь, как мне было больно и обидно! И я нашла выход. Окунулась в книги! И так пристрастилась к ним, что иногда даже забывала поесть. В третьем классе я уже прочитала всю школьную библиотеку, записалась в городскую. И вот, однажды мне попался Ги де Мопассан. Его – «Милый друг». Эта вещь меня так захватила, произвела такое впечатление, что даже некоторые эпизоды из него мне приснились во сне.


С тех пор Мопассан стал моим неизменным спутником, лучшим другом! Мне не хватало дня, и я читала по ночам. На кухне. Зато потом мне приходилось отсыпаться на уроках. В школу вызвали мать, после чего  она запретила мне даже днём всякое чтиво, кроме учебников. Но я и тут нашла выход – вставала ночью, заползала под койку, опускала до пола одеяло, зажигала свечу и наслаждалась своим милым Мопассаном. Я перечитала его всего, многое перечитывала по несколько раз. 

 И вот, значит, в нашем доме жил мой учитель географии, Виктор Николаевич. Жена с ребёнком ушла от него. Почему- не знаю. В общем, жил один. Однажды встретил меня у подъезда. Я была с книгой. Остановил меня и говорит: « Растешь? А что читаешь? Ну-ка, покажи.- Взял у меня из рук книгу и с каким-то радостным удивлением произнёс:- О, «Декамерон»! А что ты ещё читала?- Я ответила, что люблю  Мопассана. Он вернул мне книгу и говорит: «А хочешь, я тебе покажу такое, Что твоим  Боккаччо и Мопассану и во сне не снилось? Но с условием, что всё останется между нами. Если ты готова к этому, то пошли.» Я  вошла к нему в квартиру, он усадил меня на диван и раскрыл  передо мной толстый альбом с фото. И то, что я увидела, это было – что-то… на грани помутнения моего рассудка! Такую развратуху! Такую развратуху! Какая мне даже в самом фантастичеком сне не могла присниться! Но вскоре это ощущение пропало. За ним пришло какое-то азартное любопытство. Так, я начала бегать к нему и постигать мир сексуального разврата, который всё больше овладевал мной, возбуждая мои ещё не развитые детские половые инстинкты. Я училась тогда  в шестом классе. Он наблюдал за мной,  до некоторого времени не трогал меня. И когда понял, что я уже созрела, овладел мной. Причём я сама его спровоцировала. Теперь меня больше интересовал  не альбом ,а его тренированные нежные объятия. Но однажды я застала у него на шее двух полуголых, таких, как я  девчонок из соседнего класса. Я бросилась к нему, исцарапала всю его морду и со слезами убежала. Вскоре его арестовали за растление малолетних. Вызывали и меня в ментовку, но я ничего не сказала. В общем, ему намотали, как говорят, на всю катушку.


 Но как я плакала, как страдала – мне его так не хватало! Но вот, Однажды я опоздала на урок, и в общем школьном гардеробе столкнулась с одним мальчишкой из десятого класса. Он ущепнул меня, я рассмеялась, ущепнула его. Тогда он схватил меня в свои объятия и стал целовать. Я неотстранилась, а ещё больше прижалась к нему и обвила его шею руками, трепеща всем своим телом. Он это почувствовал и тут же повалил меня на пол. После мы с ним ещё раза три встречались на чердаке школы. Потом я послала его к чёрту! Мне казалось, что я не получаю того, что давал мне Виктор, сосед. Короче, этот сопляк меня больше раздражал своими грубыми руками, движениями и всем прочим. И вот, однажды я не на шутку разругалась с матерью и ушла из дома.

Ну, в общем, оказалась на вокзале. Делать было нечего и я стала разглядывать молодых мужиков. Присмотрелась к одному и, откровенно говоря, пошла на его провокацию. Он тут же сообразил, и без всяких объяснений  мы оказались в дальнем углу на скамейке привокзального сквера. Так и начала бегать на вокзал. Выработала свою систему завлечения подходящих мужиков. А потом поняла, что таким образом я могу зарабатывать ещё и деньги. Кое-как дотянула до девятого класса и совсем ушла из дома, так сказать, на собственные хлеба. – Она вздохнула и добавила:- Вот так я и покатилась.
   

Наступила длинная пауза. Потом я спросила:
   - А что – со Стасом? Тебе о нём что-нибудь известно? Может он тебя ещё любит, и ты могла бы к нему вернуться, Я уверена, он бы простил тебя.
   Она покачала головой и печально промолвила:
  - Стас сломался. Совсем спился. Продал всё своё имущество. Теперь бомжует, собирает бутылки.Дочка у матери живёт, учится в школе. и здорово рисует. Прямо,вся - в него!- Она помолчала, потом как-то болезненно сморщилась и задумчиво, с тоской промолвила: -Солнце всходит и заходит, а в моём окне всегда темно!- Затем резко тряхнула головой. Выпрямилась и требовательно выдохнула:- А! Наливай. Полный. Снова достала из сумочки таблетки, бросила в рот и, осушив бокал до дна, как-то тихо в сторону произнесла:- Может, это - последний...
 На этом наше общение закончилось. Привели  себя в порядок, как подобает молодым женщинам, вышли из кафе и распрощались. 

А спустя неделю, до меня дошли слухи, что она покончила с собой и именно в день своего рождения. Порезала вены, лежа в ванне

Всеволод Заковенко
Донецк  9.08.2009 г.