Трансформер

                счастье -- способность верить


1.
     Зря она курит. В её мимике утвердилась грубость. Уже и тонкие чувственные пальцы, красиво держащие сигарету, стали нервными, и лучистый взгляд окутался маревом, и призывные некогда губы теперь криво усмехнулись и застыли. Загадка стала неинтересной, какой-то предсказуемой, и от этой женской предсказуемости почти жалкой.
     Она, похоже, и сама это понимает. И сердится на себя. Но вновь и вновь выщёлкивает сигарету из пачки и, склонив голову к плечу, убирает освободившейся ладонью густую чёлку с  глаз, будто готовится к разговору.
     -- Вот скажи, как в ладонях умещается столько информации?
Даже в их покое! Опустил на стол, слегка прихлопнув, замерла каждая жилка. А я глаз отвести не могу. Такая мощная тишина, такая честность! Ни тебе подёргиваний и птичьих постукиваний, ни упёртости кулака, ни властной растопыренности пальцев -- лежит себе спокойно на столе ладонь расслабленная, но готовая к движению. К поступку.
     Он и руку мне так подаёт: открытой ладошкой. А я в ответ ему доверяю всю себя. Целиком. Разговаривает со мной ладонью: то сожмёт -- не бойся, мол, -- то к плечу поднимется и легонько укажет направление движения (а я-то, глупая, думаю, что сама иду!), то коснётся моей горячей щеки, и я закрываю в ответ глаза: верю!
   
     Я смотрю на Ленку  и понимаю, что она сейчас заревёт. Ресницы дрожат, затягивается сильнее обычного, сжимает край стола пальцами. Ленка ждёт его  четвёртый месяц. Даже прочитав короткое "возможно исчезну совсем", она ждёт его. Ждёт, чтобы слушать его  ладонь. Он тоже будет курить. У окна. И его ладонь упрётся в стекло. И то, что там, по ту сторону -- чужое-- он не впустит в их дом.
   
     У меня нет такой ладони. Никогда не было. Не требовалось. Взваливала себе на плечи, что могла нести, и тащила. Картинка со стороны, судя по всему, неприглядная: тяжеловоз с телегой. Ни тебе грации скаковой лошади, ни  дикой трепетности  мустанга -  только вечная усталость всепахотной кобылы. Мне тоже реветь охота. И вцепиться в край стола, и вздохнуть глубоко, чтобы меня услышали, и убрать с глаз чёлку, чтобы увидели. Но вместо этого моя ладошка скользнула по Ленкиной обмякшей спине, и я пропела: "Чайку?"
     Мы сидим напротив друг дружки и обнимаем свои кружки: Ленка  -- зелёную и радостную, как молодая ёлочка, я -- лавандовую, с тихой грустинкой. Молчим. Наши ладошки успокоились придуманным теплом.

2.
-- Серые!
-- Да ну тебя!
-- Меня --"ну!", -- смеётся он.
-- Зелёные у меня глаза, -- сопротивляюсь я его смеху.
-- Горюшко ты моё... Они ясные. Мне ясные. Я их слышу.
-- Как это? Ухами? Ой, ушами?
-- Глазами и слышу.
-- Ты всё перепутал: глазами смотрят, ухами (смеюсь!) -- слушают
-- Слушают сердцем
-- А говорят?  рОтом? -- я смеюсь ещё громче.
-- Трансформер, -- подыгрывает он мне. -- Такого мужика разложила на части!

    Я почему-то замолкаю. Плетусь на кухню с глаз долой. И уже оттуда спрашиваю:
-- Ты сам себе кофе сваришь?
-- Кофе? сам...
-- Пойдём гулять?
-- Перед сном.
 
    Возвращаюсь. Смотрю на него украдкой: не трансформер. Весь и целиком мой.
Мой?  Нет, свой.