Право на ошибку

ПРАВО НА ОШИБКУ

- Донце еще не сгинуло, - чертыхнулся лейтенант Требников, вбивая очередной клин. - Щелка три метра шириной
насилу, но хер его знает, Мессера зайдут - не поздоровится.
Шла война, а война - дело известное: "то ли" не пройдет, а дойдет до "неужто ли" - вертай башку, как гуся на
жаркое пустили: никаких передышек без причин на фронте не бывает.
Совершая восхождение не из легких, Требников руководствовался не расчетом (он произошел на подножии ущелья) и
даже не конкретными навыками, а доведенным до автоматизма рефлексом "ближе к делу", как-то: шальные мысли
разлетались, как осы, побеспокоенные в гнезде, клинья сами перекочевывали из недозавязанной горловины в левую
руку, а оставшаяся часть шага происходила подобно выстрелу из полуавтоматической винтовки, и уже наставала
пора выхватывать очередной тесак.

Вдруг от удара молотка лейтенанту почудился ответ.  Несмотря на то что живности поблизости не было (ее он
улавливал неопознанным локатором), он невольно повис в воздухе на несколько секунд и прислушался.  Взгляд
неожиданно устремился вверх, где оказался полутораметровый выступ, что было хорошо и плохо одновременно.
Начав с плохого, это удвоенная работа: клинья надо вбивать глухо-наглухо, чтобы держали, и придется
не стоять, а висеть, дожидаясь состояния покоя, когда появиться возможность опустить руку в вещмешок.
Владимир вбил первый клин вертикально над головой и прищурился выяснить, при каком положении следующего
они удержать его полный вес, который вместе с экипировкой, включающей в себя трехлинейку и сменные сапоги,
превышал сто пятьдесят килограммов и неродная часть которого натирала плечи до струпьев и волнообразной
ноющей боли.  Вбив восьмой клин, Требников почувствовал острые боли в спине и судорожные сокращения мышц -
это значило, что надо перенести ногу в предыдущий паз и поменять опорную сторону на противоположную: один
из двух возможных ракурсов неизбежно устойчивый, а выбора при такой экипировке, как известно, нет.  Еле
высвободив сапог, Владимир ввернул ногу в противоположное гнездо, отчего его так сильно качнуло, что он
едва удержал молоток.  А впереди было еще пятнадцать метров подъема.

Выступ. Привал.  Вбив последний клин вертикально, Требников вытащил из вещмешка флягу и сглотнул.  Голова
продолжала кружиться.  До своих оставался еще один этап, а там уже должны подтянуться.  Долго раздумывал,
в конце концов закурил самокрутку, выругавшись на качество махорки, да только не при нынешнем
матобеспечении запрашивать "Герцеговину Флор".

Предстоял этап по тридцатиметровой скале наверх, затем поверху до небольшой каменистой ложбинки. 
Владимир выцелил высоту карабином, и кошка вонзилась сверху, а не снизу, с первого же выстрела,
считай, повезло.  И вот - по веревке, пиная скалу, - на вид качели, да только сил от предыдущего этажа
осталось немного, посмотрим...

О Гитлере Требников не думал.  Чем примитивнее мыслит человек, тем более искажено его видение, и даже
умышленно коверкая факты, нормальный человек не увидит так искаженно, как такой видит совершенно
непосредственно, и искренен в своих неправильных убеждениях.  Он помнил, как, первый раз окапываясь с
опозданием, всякий мусор походя зачерпывал: так и надо, чтобы подчинялись, мы все равно будем
двоюродными братьями в соседней семье, да стыдно сказать, что в тогдашнюю разгоряченную голову лезло. 
Обошлось, выжили, а о победе и говорить не приходится - когда будет, тогда и поговорим.

Но вот он уже на плато, как при первых сборах на плацу, да только парад куда-то делся, нечем привести
себя в порядок, хотя и первый свой подоспел - рядовой Прокопенко.  Он недавно прибыл, и несмотря на
двадцать один год против двадцати трех Требникова, называл его по имени и на вы, да и Владимир в
одностороннем порядке, за исключением экстренных случаев, эту черту не пересекал.
Около Прокопенко постепенно развернулась кинолента дислокации остальной роты.  Прапорщик Петров был
переброшен из погранвойск и продолжал носить подшивки на внутренней стороне манжетов, где разведчики
прятали свои подлинные документы, чтобы противник обнаружил неряшливо завалявшиеся поддельные.
Рядовой Протасов ничем не выделялся вообще, но относился к службе, пожалуй, даже избыточно усердно.
А в остальном трусливых не было.  Трусы - они и семенят трусцой поглубже в кучную суету, потом осечки
до трех - и видно, где не будут ловить.  Смелый же больше вырабатывает разветвленное чувство локтя и
сторонится опасной бреши, докуда возможно, потом либо бьет в нее с "рогатки", либо сам, если не повезет,
сквозь нее мотнет понятно куда.

- Сложно, но не страшно, Владимир, вы не считаете? - обратился Прокопенко к старшему по званию.
- ВТ не исключена, да и не мы одни так считаем, далеко не только друзья собрались в этот поход.
- Фон не частит, позвякивание да пощелкивание.
- Увидим, - Требников старался не хамить подчиненным, даже не будучи расположенным к беседе.

Бойцы расположились на привал, натянули канат вдоль сквозной стороны и задумались каждый о
своем.  Почта на три километра вверх не залазит, придется довольствоваться возможностью перевести дух.
Состав успел "войти во вкус", и мало кто пускался в воспоминания, больше делились недавними, более
прозаическими событиями.
- Долго еще придется рыскать вдоль воображаемых стен, пока каски не брызнут об настоящие.
- С Тулы помню, при бомбежке не сдуло, а вдуло: два гвоздя - воображаемый мост - осколок в щипцах, -
разговорить Прокопенко было плевым делом. - Так бы в безвестные, спинной мозг с тех пор ноет, да
фурычит.
- Выручает, - согласился Требников.

Не то чтобы противник шибко мешкал, но его местоположение можно было на-глаз по тем местам,
где его точно не было: проставить остальные точки и держать ухо востро, пока одна из них
не станет черточкой.  На Требникова была возложена роль связного, и он по хриплой рации пытался связаться
со штабом, но горы глушили волну, да и острой потребности пока не возникало.
Немцы для него первое время собирательным противником, потом он наблюл в их маневрах некоторую
закономерность, которое в противопоставление своим выдавало предельную исполнительность, временами
переходящую в неприятную черту, которую от про себя называл отглагольностью: если один заходит слева,
справа зайдет остальная рота, если издалека занялась артиллерия, пехота с другого края выцелит в упор.
Требникова что-то резко одернуло, как будто он наткнулся на камень.
- Немцы за два ската сзади.
Бойцы развернули пулемет в нужную сторону, стали отыскивать мушек врагов.  Сразу же стрелять в недошедих
до поста немцев было не просто дурным тоном: части были разбросаны, но неподалеку могло оказаться одна
или две других, поэтому это значило выдать себя и подставить спину под удар, причем не только свою.
- Жди еще.
Требников навел оптику на противополжную сторону, памятуя об "опоясывающей" тактике.  Отступив от самой
высокой точки, вскоре нашарил паутинку неожиданно качественного снаряжения.
- Давайте, - громогласные команды приняты не были. - Федя, бей на выступ, а в щелях сам подергаю, -
Прокопенко был на пулемете.
- Не вопрос.
Двое немцев взобрались на выступ, и их не смутило присутсвие противника.  Однако сразу как один из них
громко выругался, кто-то из приотставших, видимо, самый застенчивый, попятился вниз по склону и тут же
словил снайперскую пулю Требникова, а пулемет Прокопенко затрещал, как только немецкая часть стала
снимать чехлы.  По-прежнему было жалко похожих на себя, по совести, людей, но решение возникало само собой,
как только их намерения становились видны невооруженным глазом.  Этот затяжной этап не обещал выявить побе-
дителя и был своего рода заполнением паузы, столь необходимой, чтобы севернее подтянулся резерв.
"Как шпалы крепят отперлось, значит, точка возврата пройдена, - рассуждал про себя Требников. - Короче,
будь хоть дело табак, мы уже знаем, что это за дело."  Перестрелка при этом не умолкала; немецкий пулемет,
разумеется, застрочил с десятисекундным опозданием.  Помогало золотое правило "не было касания - будет
попадание" и круговые пересмены, чтобы всем было видно все.
Песню тем временем подхватили и с другой стононы, причем там разве что зенитку не принесли: очереди двух
разных калибров, судя по свисту.  В такие моменты вообще ни о чем не думалось, а горы вокруг напоминали
солнечные часы.
Как только пальба затихла, стало очевидно, что Протасов куда-то делся, и несмотря на то, что он, по всей
видимости, уже был убит, его следовало найти и выяснить ориентировочные обстоятельства.  Петров развернул
вещмешок и стал набивать лесенку для спуска в одном из проемов, Прокопенко приступил к этой же работе в другом.
Почти достигнув дна ущелья, прапорщик заметил ком, в котором узнал тело час назад стрелявшего вместе с ним
товарища.
- По правде готов.
- Надо дать им знать, - Требников имел в виду штаб.
С шестого раза удалось связаться.
- Требников из 47й, - видимо, пауза затянулось, потом что-то вопросительно буркнуло. - Протасова убило.
В ответ сквозь помехи почти ничего не было слышно, Требникову едва лишь удалось различить "держитесь".
Здесь Прокопенко внезапно уловил нездоровый трепет поодаль, про который они с Требниковым оба знали -
верный признак.  Лейтенант навел бинокль, и стоило сфокусировать, как над горами показылись движущиеся
точки, стремительно становящиеся черточками.  Рева слышно не было, но водрузить пулемет на камень все-таки
стоило: хоть с дробью на слона, все же хоть какой-то отпор.  "Так и становятся друзьями по несчастью," -
невольно усмехнулся Требников, вспоминая события годичной давности под Москвой.  Продолжив смотреть в бинокль
и увидев, как от черточки отделилась точка, махнул Прокопенко: "Жми".  Первый залп прошел разве что местами по
касательной, второй уже начал загонять душу в пятки, но они благополучно откувыркались.  Третий залп неожиданно
нашел цель.
- Теперь моя очередь, - Требников оттащил тело уже покойного друга.
Самолеты тем временем приближались.  "Выцелить бы этого ****уна", - шарил лейтенант, в запальчивости не чувствуя
полной невозможности это сделать.  Четвертый залп бомбардировщиков как-то странно не оказался неожиданным, и
Требников внезапно почувствовал себя полностью отрешенным.  Вроде кубарем скатился с площадки, и внезапно ощутил
себя снова на нее взбирающимся, причем клинья вонзались сами собой, а прямо над головой почему-то вился флаг.
В последние доли секунды краем глазом увидел, как один из убивших их с другом пилотов вроде бы мочится через борт.
Видать, почудилось...

Спуск показался вечностью.
- Как опоздавший пассажир на трапе, - медсанбатовец Васильев в любой ситуации пытался шутить.
- Надо же, жив еще, повезет - так и комиссуют, да и медаль, видимо, заслужил.
Требникова спустили, как учат годовалого ребенка ходьбе, и то, что не зря мучились, открыло своего рода второе
дыхание.  Однофамилец начальника штаба, пропятившись двадцать метров по скользкому бревну, погрузил носилки в
полуторку, которая благополучно дошла до первого перевала, и через пятнадцать минут Требинкова внесли в
перегруженную палатку полевого госпиталя.

Дежурный врач Симохин раскладывал скудный инвентарь.  Санитар Садовников протирал рану спиртом перед операцией.
- Сколько ни крутятся, всех один и тот же бред мучает: штык-нож влазит в футляр, и ждешь-гадаешь, попадет штырь
куда надо или вытряхнет его.
- Так мало ли что померещится, в бреду-то.
- Так-то оно так, но вот удивительное дело: тех, кто дожидается, пока нож зафиксируется, всех до единого потом
отмечают, а у кого так и вылетит - того хорошо, если удается выписать головой вверх.
- Не вникал, - санитару по-прежнему было не по себе от самых разнообразный повреждений перед самым носом. -
Выше колена тю-тю.
- Разговорчики.
Симохин приучил себя не смотреть пациентам в лицо.  Он давал клятву Гиппократа, и хотя бы поэтому не имело
значения, каков из себя пациент: все они были пострадавшими при исполнении, и не его работой было разбираться,
кто из-за чего.  Сейчас это было важно вдвойне - лицо было смутно знакомое (на самом деле они учились в одной
школе и жили через двор).

Симохин сделал узел на зашитой культяпке (именно так и пришлось ампутировать); Требников должет был вот-вот
очнуться перед наркозом.  Как только мышцы лица задвигались, врач зловеще усмехнулся:
- Ну вот, обездвижили, обезножили...
- Витя?
- Здорово, Володя, здорово.  Рад, что выжил, а здоровья у всех поотнимает, не завтра победа, - он покосился на
вновь прибывающих раненых.
- Война у нас отняла право на жизнь, - безрадостно вздохнул Требников.
- Нет, война отняла у нас право на ошибку.

Очередь в отделении почтамта расступилась и к окошку прошел молодой человек на костылях, у которого не хватало
ноги выше колена.  Вскрыв конверт, с удивлением пробежал глазами по казенному бланку: "За боевые заслуги...
Нанесение ущерба немецкой авиации...  Нет, не почудилось."  В тот же самый момент в очень похожем отделении
пожилая женщина получала почти точную копию этого листа.  Только порядковый номер отличался на одну цифру, и
фамилия была другая.