Монастырь

         
    Море, как и погожий день, остались далеко позади. Из-за горных вершин показались тучи, налетел северный холодный ветер, и де Гриль достал из седельной сумки шерстяной плащ. Хотя он и родился в этих горах, 12 лет в Генуе сделали его привычным к мягкой средиземноморской погоде. И вот каких-нибудь пару десятков лье от побережья и попадаешь в совершенно другую страну, где погода может трижды за день поменяться. Но как прекрасны горы, чьи вершины выше облаков, зелёные альпийские луга, деревушки с неказистыми каменными домиками! И всё это называется родиной. Глаза, отнюдь не страдающего сентиментальностью де Гриля, подёрнулись влагой.
  А тут на лицо упали и первые дождевые капли, вдалеке сверкнуло, и минуту спустя донеслись громовые раскаты. Холодный дождь безжалостно обрушился на всадника и коня, и через минуту плащ промок насквозь. А до родового замка ещё полдня скачки, да и жилья поблизости не было.
   Де Гриль стал искать место, где можно переждать дождь. Но слева от дороги были неприступные скалы, а справа луга с редкими деревцами, под которыми от низвергающихся с небес потоков воды не спрячешься. Он дал шпоры коню, хотя делать этого не следовало. Дорога стала скользской, к тому же была неровной, ближе к левой обочине шла под уклон. Через несколько минут сумасшедшей скачки конь поскользнулся, и очень неудачно; правая передняя нога попала меж камней. Животное с жалобным ржанием завалилось на бок, и всадник оказался в мокрой жиже. 
  Де Гриль вскочил на ноги и бросился к коню. Так и есть, передняя нога животного была сломана. Конь смотрел преданными глазами, верил в хозяина. Ещё бы, ведь они вместе вот уже девять лет.
  Хозяин стал на колени и обнял коня за шею.
  - Прощай Брук!
  Достал из кобуры пистолет и, засунув воронёное дуло в конское ухо, спустил курок. Перекинул сумку через плечо, и пошёл дальше то и дело, скользя, изо всех сил стараясь не оглядываться.
   Дождь, похоже, собирался идти вечность. По крайней мере, небо, насколько видел глаз, было укрыто плотным слоем свинцовых туч.
 Дорога пошла вверх, де Гриль через каждые пару туазов оскальзывался в грязь. Плащ намок и стал тяжёлым как рыцарские доспехи, панталоны были все перепачканы грязью.
   В свете очередной молнии путник увидел слева узкую тропинку, уходящую в горы. В надежде, что тропинка приведёт его к домику лесника, он свернул на неё.
  Пройдя половину лье, он уже почти карабкался по склону, хватаясь озябшими руками за скользкие камни. Стемнело, местность озарялась лишь всполохами молний, а де Гриль, проклиная всё на свете, полз на четвереньках вверх, пока не уткнулся носом в дубовые ворота.
    Он с полминуты бил  в твёрдую поверхность кулаками, пока сквозь шум дождя не услышал:
 - Молитвами Святых Отец наших, Господи Иисусе Христе помилуй нас!
 - Откройте, чёрт вас побери!
 Голос звучал хрипло и простужено.
  Тяжёлые ворота со скрипом приоткрылись на несколько дюймов. Путник увидел человека с фонарём в монашеском клобуке.
 - Проходите!
 В голосе слышался едва уловимый акцент, де Гриль решил, что польский. Глаза смотрели настороженно.
 -  Веруете ли вы в Господа нашего Иисуса Христа? – спросил человек с фонарём.
 - Если я скажу, что нет, вы оставите меня мёрзнуть под дождём?
 За воротами был крошечный дворик и прямо перед собой вошедший увидел здание из белого камня. Опять сверкнула молния и осветила необычной формы купол и крест на нём. И купол и крест были не римские.
  Человек с фонарём свернул налево, и вскоре они вошли в обыкновенный крестьянский дом из грубо отёсанного камня. Посреди небольшой комнаты горел камин.
  - Вы можете высушить здесь свою одежду, - сказал провожатый.
 - Я чертовски проголодался, - ворчливо произнёс де Гриль, снимая тяжёлый от влаги плащ.
 Монах снял капюшон и пристально посмотрел на гостя. В его серо-голубых глазах не было ни вызова, ни раздражения, когда он произнёс:
 - Я прошу вас не упоминать здесь о нечистой силе. Вы знаете, в таких местах, где идёт борьба со страстями она и так присутствует.
  Голос был спокойным, даже кротким, но де Грилю стало не по себе.
  - Простите святой отец. Но я действительно устал и очень голоден.
 Его провожатый, молча, вышел, а путник принялся развешивать промокшую одежду перед огнём.
  Монах вернулся, лишь только он успел снять камзол и сапоги и усесться на старый скрипящий стул. Поставил на пол, в комнате не было стола, бутылку вина, медную кружку и кусок деревенского хлеба.
  - Братья приготовят какую-нибудь еду. Минут через десять я проведу вас в трапезную. А пока подкрепитесь этим.
  Вино было неплохим, а хлеб не очень чёрствым. На службе республики, Директории, а затем первого консула, примерившего год назад императорскую корону, де Грилю приходилось и голодать, если того требовали обстоятельства. А то, что позволил себе немного поворчать перед этим святошей, то это от того что расслабился. Всё-таки 15 лет не был на родине! Поэтому он не без удовольствия пил монастырское вино и ел грубый хлеб.
 Монах вернулся за ним, как и обещал. Накинул на плечи плащ из плотного сукна и повёл в трапезную. Непогода всё никак не хотела угомониться, крупные капли дождя долбили каменистую землю, тёмное небо то и дело освещалось всполохами.
 Трапезная была пристроем к самой церкви. Длинный грубо сколоченный стол посередине, на стенах лики святых, освещаемые скудным светом горящих деревянных щепок. Де Гриль вглядывался в иконы. Последний раз он был на церковной службе в далёком девяностом. Но похожие лики видел в Равенне, в старинном византийском храме.
  Они сели за стол. В глиняных мисках дымилась каша, на деревянных подносах хлеб и овощи. Да ещё вино в старых бутылках.
 - Что Бог послал, - молвил его немногословный спутник. – Вторая неделя Рождественского поста, так что не обессудьте.
 - А деревня далеко? – спросил гость, погружая деревянную ложку в дымящуюся массу.
   - Пару лье. Но это по прямой, через перевал. В это время года ходить там опасно. А в обход в три раза дальше.
 Де Гриль плеснул себе вина, поискал глазами кружку собеседника. Тот, молча, покрутил головой.
  Еда была вполне достойной, тыквенная каша с трюфелями и местными специями на оливковом масле. Но хотелось мяса. Монах будто угадал желание гостя.
 - Прошу прощения, но по уставу нам не положена никакая мясная пища.
 Он встал и скрылся в стенном проёме. Через пару минут вышел и поставил перед гостем миску с круто свареными куриными яйцами.
  Утолив голод,  гость плеснул себе ещё вина. Хотел откинуться на спинку, вовремя вспомнил, что скамья без спинки.
  - Позвольте представиться, шевалье, гражданин и вновь шевалье де Гриль. Уж если Первый консул у нас нынче император, то я тоже вправе указывать на свой титул. Отец мой был последним капитаном графства Бо-де-Прованс. А ваш покорный слуга 12 лет прослужил секретарём посольства Республики в Генуе. И вот теперь Император дал мне полгода отпуска. Мой родовой замок в десяти лье отсюда. А вы? Вы ведь недавно в наших краях? И почему я никогда не слышал об этой обители?
  И вновь шевалье смутился, встретив кроткий взгляд.
 - Я здесь шесть лет, - отвечал монах. – Как раз по числу братьев. А монастырь стоит здесь почитай уж лет как семьсот. Существует легенда, что его основали по указу русской принцессы Анны, которую выдали замуж за короля Генриха I. А почему не слышали о монастыре, так это потому, что обитель наша вдалеке от дорог, в труднодоступном месте. Да и за стены мы стараемся не выходить без великой надобности.
 - Эти иконы, - де Гриль указал на стены, - они ведь византийской работы?
 - Только две – Дмитрий Солунский и Георгий Победоносец. Остальные пять, писаны в России.
  - В России! – воскликнул де Гриль. – А я, признаться, принял вас за поляка.
 - Что поляки, что русские – суть славяне, поэтому, если вы и ошиблись, то ненамного! Я же жажду стать жителем Небесного Иерусалима. Но родина моя – Россия. Я – грешный раб Божий Варсонофий, если вам угодно. А сейчас позвольте проводить вас на ночлег. Я и так уже наговорил на целый год.
 Шевалье вернулся в комнату с камином и улёгся на широкую скамью с тонким матрацем. И заснул как в детстве, со сновидениями полными радостных чувств и ярких красок.

  Проснулся он с поздним декабрьским рассветом. По правде говоря, и рассветом это назвать было нельзя. Небо было затянуто свинцовыми тучами, в воздухе стояла промозглая сырость. Дождь видимо прекратился совсем недавно.
  У монастырской стены возились в земле пять фигур, среди которых шевалье узнал брата Варсонофия. Подойдя ближе, он увидел аккуратные грядки. Его вчерашний провожатый, поднял голову и, завидев гостя, осенил себя крестным знамением. Он сделал это по-гречески, справа налево. Остальные четверо даже не подняли голов, продолжая сосредоточенно обрабатывать землю.
  Где-то наверху зазвонил колокол и монахи, оставив мотыги, поспешили в церковь.
  Варсонофий остановился перед де Грилем.
 - После литургии, или как вы её называете обедни, прошу в трапезную.
 - А сколько будет идти ваша обедня? – спросил шевалье.
 - Не меньше двух часов.
 Гость хотел было бросить возмущённую реплику, но монах уже скрылся внутри храма.
 Первым желанием де Гриля было собраться и уйти. Пешком он доберётся до родового замка лишь к вечеру. Он представил, как идёт по ухабистой дороге голодный и замёрзший и решил остаться. Может монахи помогут ему с приобретением лошади или хотя бы мула. Представив себя верхом на муле, шевалье горько усмехнулся.
  Из храма доносились голоса, и де Гриль вошёл в придел и стал слушать. Язык был ему совершенно непонятен, хотя отдельные греческие слова он знал. Но, несмотря на это, монашеское пение захватило его, а непонятный варварский язык тронул своей мелодичностью. Рука сама собой потянулась ко лбу, а глаза искали чашу со Святой водой. Чаши в приделе не было, и шевалье перекрестился пятернёй, но справа налево.
 Служба закончилась быстрее, чем он ожидал. И вновь он сидит напротив брата Варсонофия ест овощи с рыбой, запивая еду разбавленным водой вином. Перед Варсонофием стояла кружка с водой, рядом кусок хлеба и толстый стебель сельдерея.
  - Вот вы вчера спросили меня, верю ли я в Бога? – глядя в глаза монаху начал де Гриль. – Право, я не знаю ответа на этот вопрос. В детстве я верил, что Господь добр и благ, но вера моя  была по детски безоговорочна, в основе её лежали примитивные  представления о мироустройстве. Когда я вырос, юношеские мечты и терзания отодвинули мою веру на задний план. А потом в  стране свергли короля, все стали свободными и равными братьями. А разве не так учил Иисус Христос? Но папа заявил, что идеи свободы, равенства и братства противоречат идее католицизма и церковь признали вне закона. Я посчитал, что раз не нужна церковь, значит и вера не нужна. Шесть лет назад папу посадили в цитадель под Греноблем. И толпы простого народа повалили туда за благословением. Хоть папа и умер в заточении, но остался победителем и император знал об этом. И сейчас священники восстанапвливают свои приходы. Получается так, что народу нельзя без церкви?
 В течение монолога гостя Варсонофий сидел, уставившись в стол. Когда шевалье замолчал, он не торопясь сделал глоток из своей чаши.
  - Речь ваша началась и закончилась вопросами. Верите ли вы в Бога и нужна ли людям церковь?
  - А разве вера и церковь не члены одного организма?
  - Хороший вы, сударь, задали вопрос, - губы монаха тронула едва уловимая улыбка. - Но я бы его переделал на свой лад; есть ли вера без церкви и церковь без веры?
 - Я считаю, что можно верить и без церкви! – твёрдо ответил де Гриль.
 Он ожидал, что серо-голубые глаза русского вспыхнут праведным гневом, но взгляд монаха оставался безмятежным, как небо погожим июльским днём.
  - Простите, Христа ради мне моё любопытство, а во времена революционных событий  вы, на чьей стороне были?
 - Я примкнул к якобинцам и был членом Конвента.
 - А церковь, когда не приняла ваши идеи, кем для вас являлась?
 - Пособником монархистов и врагом республики!
 - И вы продолжали верить в Господа нашего Иисуса Христа?
- Не сам ли Христос провозглашал идеи свободы, равенства и братства?
- Провозглашал, - согласно кивнул головой Варсонофий. – И именно для этого создал церковь, первыми и священниками и прихожанами которой были его двенадцать учеником. И назвал её Своим Телом. Таким образом, ведя брань с церковью, вы воевали со Спасителем.
  - Но церковь встала на сторону угнетателей народа! – возмущённо воскликнул де Гриль.
 Монах помолчал какое-то время.
 - А можете ли вы представить Сына Божьего творящим неправедный суд или угнетающим кого-либо?
 Шевалье вспомнил фрески в соборе святого Лаврентия в Генуе с Христовыми страстями.
 - Не могу, - после некоторого колебания ответил он.
 - Вспомните, - продолжал монах, - как безропотно Он принял муки и смерть, не имея за Собой ровно никакой вины. И Он не призывал народ на восстание против властей.
 - Да, но…
 Де Гриль запнулся.
 - Мы называем себя христианами, - продолжал Варсонофий. - Наша цель – смерть и Воскресение. Для достижения этой цели мы должны поступать как наш Спаситель, то есть быть готовыми к распятию. А революционные войны вёл и продолжает вести дьявол.
 Он виновато улыбнулся.
 - Это на мой скудоумный взгляд.

  После обеда де Гриля забрал с собой крестьянин, привёзший  поздний виноград для крохотной монастырской винодельни. Брат Варсонофий проводил гостя до самых ворот. Оттуда вниз к дороге вела тропинка, прорубленная в скалах. Лошадь, запряжённая в грубую деревянную повозку, терпеливо ждала их на обочине.
 Они тронулись, и де Гриль безуспешно пытался рассмотреть за скалами купол. Что-то шевалье подсказывало, что он сюда ещё вернётся.


 Фото из Интернета.