Ржавчина воспоминаний

Часто говорят: это было давно и неправда. То, что сейчас расскажу действительно было давно. В далеком 1962 году. Но, к сожалению, правда.


           Память, как и душа человеческая, необъяснима. Вроде все знают, что это такое, а правдоподобного научного объяснения нет. Да к черту науку, которая и сейчас не избавилась от примитивного механицизма. Память и душа скорее понятия метафизические, определяемые потусторонними силами. К характеристике их более подходят поэтические метафоры. Ибо сама поэзия, на мой взгляд, тоже дар свыше. Человек пока не нашел внятного объяснения этому феномену.

          Единственное, что более или менее закономерно в памяти (если вообще можно говорить о какой-то закономерности), так это избирательность. Странно, но плохое почему-то лучше помнится, чем хорошее. А уж трагическое - вбивается в память как гвоздь. По самую. Шляпку. Вытащить и выбросить его невозможно. Разве что наступает полная амнезия и забывается вообще все. Так вот, “злобные псы воспоминаний” по Стругацким, “ ржавчина  воспоминаний” по А.Павлову, вовсе не фантастика, хотя эти слова взяты из фантастических произведений. А самая что ни на есть реальность. Как наша жизнь, в которой фантастика переплетается с реальностью, несмотря на то, что многие не хотят этого замечать.

          Я бы еще сравнил память о трагических событиях с ожогом, боль от которого заставляет забывать обо всем другом. И все другое, по сравнению с этой болью, кажется мелким, не стоящим внимания. Мысль все время возвращается только к этому. Кажется, боль не пройдет никогда. Ну а если проходит, то потом болят рубцы. Не менее мучительно. Болит также нематериальная душа. Да так, что многие не выдерживают и сходят с ума (вот и правильное название – душевнобольной). Или вручают ее господу Богу. Добровольно. Пусть он уж сам там рассудит, как ее лечить. Терапией или хирургией.

          Пять радистов, прибывших ко мне на паводок, я быстро определил на точки, Исходя  при этом не столько из оценки их профессиональной подготовки, сколько из психологической совместимости. Работать им предстояло в сложнейших условиях. Не отвлекаясь на внутренние распри и ссоры, неизбежно происходящие на таежных постах. Шестой поставил меня в тупик. Молодой мужик. Крепкий. Внешне привлекательный. Но какой-то заторможенный. Ничто вокруг его не интересовало. Работу выполнял как-то механически.  Если работы не было, сидел молча, уставившись в стенку. Не шлялся по поселку. Не пил. Не курил. Либо псих, либо наркоман, подумал я. Только этого мне не хватало. С одним наркоманом я уже сталкивался. Когда у него началась ломка, пришлось связать и спецрейсом отправить в Мирный. Хорошо хоть не один был на станции, а со здоровенными мужиками из ледовой разведки. Но это, вроде, ни на психа, ни на наркомана не похож. Да и медкомиссию проходил серьезную. Неделю я к нему приглядывался.

-  Куда ж тебя отправить, парень? В поселке я тебя оставить не могу. Сам знаешь, оставили самого молодого. Ему через два месяца в армию. Военкомат меня уже за горло взял. Гнать же за ним через два месяца в тайгу вертушку – дело накладное.

Он пожал плечами и не ответил. И я продолжал.

 -  На одном посту уже идет страшная склока. Стучат друг на друга. Того и гляди, стрелять начнут. Их если менять, так всех сразу. На другом – недокомплект. Но они и не хотят никого. Платят им за переработку. На третьем…. Вот на третий мы и слетаем вместе. Там рация чего-то барахлит. Или радист. Посмотришь.
Он опять пожал плечами.
-  Ну, раз тебе все равно, готовься. Завтра вылетаем. Поработаем вместе, а там видно будет.

          Поработали мы славно. Две недели крутились как заведенные. Парень не подкачал. Оказался классным специалистом. И рацию починил. И связь поддерживал исправно. Только молчал все время. Я уже было махнул рукой – мало ли молчунов на свете. Но он вдруг разговорился. Мы сидели у костра в ожидании вертолета. Вовсе я не думал лезть ему в душу. Просто случайно спросил:

-  Слушай, а что у тебя с детства голова седая? Это ведь редкость. Мальчишки наверное дразнили?
 Он поворошил угли в костре и вздохнул.
-  Если бы мальчишки. Ладно, расскажу. Может легче станет.

          Он служил в ВДВ где-то на юге Литвы. Во время заварухи в Венгрии их подняли ночью по тревоге. Ничего не объяснили. Сбросили десант под Будапештом, на какой-то лес. Многие покалечились. Многих далеко отнесло от места выброски. Местность незнакомая. Карт нет. Блуждали. Снимали ребят с деревьев. Под утро легли отдохнуть. Заснули. А тут через этот лес пошли в атаку наши же танки. В темноте. Из их роты в живых к рассвету осталось меньше половины. Командир, с передавленными гусеницами ногами, застрелился. Или его пристрелили? Он не помнит.
Помнит только, что оставшихся в живых как-то собрали и сразу отправили в город.

           Большинство не представляло, где они находятся, и в кого надо стрелять. И начался второй этап мясорубки. Очередь из окна. Окружаем дом. Забрасываем гранатами. Врываемся внутрь. А там сплошь женщины, дети. Все в клочья. Кто стрелял – не ясно. Может удрал через подвал или по крышам. Выходим из дома, а из соседнего опять очередь. И повторяется то же самое. Десантники не хотели идти вперед. Тогда в них стреляли собственные офицеры. Солдаты большей частью молодые, первогодки. А кругом сплошная  бойня.

          Когда их вывели, он не помнит. Потерял счет времени. Кажется, это длилось вечность. Перевязали ему какую-то царапину. В запарке он ее даже не заметил. Несколько дней госпиталь. И сразу дембель. С подпиской: никому ничего не разглашать.

-  Да я и рассказывать не собирался. Все старался забыть. Но ничего не получалось. Пробовал пить – еще хуже. Кошмары замучили. Два года так промучился и подался на север. Здесь уже пятый год. Без отпусков. А теперь чувствую пора. Отпустите?

          Я только кивнул головой. Конечно, время самое горячее. Отпуск не дают никому. Но ему я дам. Не поверить ему было невозможно. Такое трудно придумать. Хотя весь рассказ – кошмар, не укладывающийся в голове. Это теперь мы знаем о Чечне и Афгане. А тогда меня поразила его замедленная речь. Долгие паузы. И никаких эмоций. Окаменевшее лицо и взгляд, уставленный в костер….

         Через день я по блату устроил его на борт, улетающий без пересадок прямо на “материк”. И больше его никогда не видел. Теперь уже и меня задела “ржавчина воспоминаний”. О нем самом. О некоторых подробностях его рассказа. Впрочем, это болезнь, которой мы все заболеем в старости.