Алтайская Колдовка

Эту историю поведала мне моя родная бабушка, когда я, будучи еще студентом, увлекался чтением книг по мистики и магии. В свои двадцать, уже я рассказывал ей разные истории и сюжеты прочитанных мной книг и очерков о невероятном и таинственном. Особенно, ей был интересен роман Булгакова «Мастер и Маргарита», который я с огромным энтузиазмом пересказывал ей при наших, уже не таких частых как в детстве, встречах. Как-то раз, одним летним вечером, мы устроились с ней на балконе и пили чай, глядя на звезды. Я завершал пересказ романа, рассказывая о финальном превращении главных героев из обычных людей в мистические персонажи, и она вдруг вспомнила одну страшную историю из ее детства. «Я хоть тогда и маленькая была» – говорила моя бабушка – «но все, что у взрослых происходило, все на ум брала и всякую мелочь запоминала». А может просто пришло время мне об этой истории поведать, но так или иначе, услышал я нечто необычное.
Случилась эта история в небольшой алтайской деревне под названием Окоть. Бабушке моей тогда было всего семь лет. Деревня распологалась на красивейших берегах речки Катунь.  У большого изгиба реки по внешней дуге располагалась огромная равнина, как подковой обрамленная высокими кряжами хвойных гор. Деревня была сформирована после отмены крепостного права, когда усилился приток на Алтай русских переселенцев из европейской части России. Бабушкин род можно назвать помещичьим или барским, так как все в семье от мала до велика были охочи до работы и трудились да наживали добро от зари и до заката. Ее семейство считалось одним из самым зажиточных. В деревне дворов было около сорока да маленькая церквушка.
И так уж случилось, но один местный барин решил отсудить у одинокой старухи ее небольшой клочок земли. Этот участок, со стоящим на нем маленьким срубом, граничил с его приусадебным земельным наделом и стоял на отшибе деревушки.  Старуха была бедной и одинокой, но умела ворожить, боль заговаривать и слыла деревенской повитухой, что позволяло ей как-то сводить концы с концами. Одни называли ее Давкой - Коксой, другие – колдовкой, а настоящего имени никто не знал. Она отличалась от других старух необычным видом: у нее всегда были воспаленные, покрасневшие глаза и дикий, хмурый взгляд. В редких разговорах ее особенно отличала привычка не смотреть прямо в глаза. Тем, кому приходилось общаться с ней с глазу на глаз, рассказывали, что в зрачках старухи иногда видели свое перевернутое отражение. Со стороны, она всегда выглядела старой и безобразной с костлявыми руками, с седыми растрепанными волосами и крючковатым носом.
Так вот, в земельных спорах, разумеется, выигрывал тот, кто был посильнее и зажиточнее; слабым же и безденежным и судиться было не на что. Так и случилось. Спор об участке перешел в личную ссору, а после приезда земского пристава перешел в открытую вражду. Пристав привез решение губернской комиссии о праве истца присоединить участок старухи к своему наделу, а бабке Давке оставался ее дом и добавлялся кусок земли с противоположной стороны, но там был овраг. Старуха поклялась извести все змеиное гнездо обидчика, а последний дал проигравшей срока неделю на сбор огорода и разборку жердяного забора.
Естественно, старуха палец об палец не ударила и просить никого не стала. Копошилась в своем огороде, как и прежде, пока не случилась едва прикрытая неприятность. Ночью, будто по случайности, большое барское коровье стадо в двадцать голов, кем-то напуганное, вырвалось из загона и промчалось через бабкин огород в открытое поле. Стадо по утру быстро сбили в кучу, а вот от огорода остались одни кочки да ямы. Да к тому же, и забор был весь повален и раскидан. На второй день после нашествия коровьего ига, почти вся скотина у барина полегла. Даже любимые две охотничьи собаки околели. Причину не смогли найти и обвинили старуху в наведении порчи и черном колдовстве. Ночью вся деревня повыскакивала из своих домов – горела бабкина изба. Все смотрели и понимали, что старуху барин поджег, но никто не кинулся что-либо делать. Так и стояли, глядя как сгорает изба и крестились, загодя считая бабку преставившейся. Но разбирая уже остывшие угли, никаких останков погорелицы, так и не обнаружили.
Прошло немного времени и о случившемся уже никто не вспоминал. На злосчастном участке красовался большой амбар с молотилкой и жизнь в деревне шла своим чередом. Лето было в самом разгаре и заботливо взращивало хлеба, а лес с рекой раздавали жителям божьи подарки. И вот, как-то по нарастанию пошли по деревне шептания: то один житель ночью видел какую-то странную четырехрукую фигуру в церковном одеянии у погоста, то другая моложавая деваха видела под утро как в тумане над рекой пролетела лохматая свинья, а один из охотников божился, что видел черную козу, бегущую по лесу на задних ногах. И эта коза несла, прижав к груди передними ногами огромного черного гуся. Вместе с растущими слухами о необычных видениях, начались по деревни и пропажи разного рода случаться. У одного хозяина пропали все петухи: и старый и десяток молодых, у другого ночью исчезли три колоды с пчелами, а у того барина, что старуху спалил, прямо из-под носа всю вывешенную сушиться на заднем дворе стираную праздничную одежду всей семьи, умыкнули. Шуму было, как при вражеском набеге. Обыскали все усадьбы, но ничего не нашли. А через два дня снова переполох – у тех же, у кого пропала одежда, неожиданно пропала печная тяга в кухонной печи. А субботняя готовка у семьи была как на армейский полк. Если бы не сосед, зашедший за солью, так бы и угорели мать да невестка барина в летней кухне. А когда деревню накрыла невиданная даже старожилами гроза с градом, сильно побившим созревающую рожь и картошку, по деревне поползли слухи, что бабка Давка жива и мстит теперь всем за свое сожжение. Страх начал поселяться в душах деревенских жителей. Как только темнело – все прятались по избам, и только когда-никогда, какой ни будь пьяненький мужичок да загорланит на всю деревню песню по дороге домой. И тишина. И вот уже ближе к яблочному Спасу отправились в лес по грибы детишки с разных усадеб с няньками да двумя дедами. Среди деток и бабушка моя была. На ту пору ей седьмой годок шел. Зашли они не далеко в лес, так как грибов было видимо-невидимо. А разделились на две группы и в каждой дед с берданкой. Собирают, аукают друг-дружке. И в какой-то момент все в бабушкиной группе заметили, как дед поднял ружье и целиться в заросли неподалеку. И как только из подлеска вышел второй дед с ружьем за плечом, первый выстрелил и сшиб приятеля наповал! Дети в крик, женщины заголосили и кинулись к подстреленному, а у того уже и дух вон. Дед-убийца на колени перед убиенным встал и трясет, трясет, а тот все больше кровью на груди исходит. Кричит, что видел лешего зубатого с огромной змеей на плече. А в следующий миг из кустов, как из катапульты вылетела огромная деревянная колода - ступа с сидевшей в ней чёрной козой и со всего маха врезалась в голову, стоящего на четвереньках плачущего деда. От удара у старика треснула шея и он, мгновенно распластавшись на земле замер. Детский визг прекратился как по мановению волшебной палочки. Все вокруг погрузилось в кисельную полутьму и полу звук. Страшная коза, горящими желтыми глазами обшарила всех застывших от ужаса детей и остановила свой взор на одном ребенке. Выскочив вверх из ступы и застыв в воздухе над землей, она махнула головой и ступа, перевернувшись, накрыла мальчика – внука того барина, что сжег Давку, как наперсток горошину и мгновенно исчезла в зелени леса. Коза, посучив задними ногами, издали дикий свинячий визг и растаяла в воздухе. Через несколько секунд, кто как мог кинулся на утек, не разбирая дороги. Удрали все. Изрезанные ветками кустов и сучьями деревьев, они еще долго не могли внятно рассказать, что же произошло. Внука барина и второй группы так никого и не нашли. А это восемь детей и четыре взрослых женщины. Переполох был великий! Приезжали из окружной жандармерии. Разнюхивали, рыскали, допросов учинили немерено и представили дело как нападение сбежавших каторжан. Обещали продолжать следствие. Горе и плач поселились в деревне. Но главное - Страх! Чтобы хоть как-то защититься от Колдовки всей деревней начали использовать разные амулеты и обереги. Каждый вспоминал или придумывал разные мистические хитрости чтобы не дать ей проникнуть ночью во двор или в дом. На въездных воротах укрепляли свечу, освященную в церквушке, а кто и метлу на длинной палке. В столбы ворот по натыкали большие гвозди или зубья бороны.  Слушая наставления попа, забили в дверные щели крапиву. Возле дверей хлева ставили борону зубьями вперед или вилы. На порог дома снаружи клал кто серп, кто топор или косу. Кто более всех был знаком с традициями спасения от нечистой силы, каждый вечер производили магические действия, символизирующие возведение преграды: осыпали дом и хлев маком, обводили косой по земле круг в середине двора и очерчивали мелом стены и двери, рисуя православные кресты. По поповской просьбе все дворы были заставлены большими деревянными крестами. Но через какое-то время, все они по очереди сгорели, а молоко у коров как пропадало, так и продолжало пропадать.
Конец лета выдался ненастным. Собрали меньше половины урожая. Для многих семей и налог было тяжело заплатить. В деревне начались переезды. Около семи семей, бросив свои усадьбы, отправилось жить в соседние селища, у кого там кто из родственников жил. Зажиточным жителям деревни не с руки было срываться с насиженных мест. Бабушка моя помнит, как у нее в доме в один непогожий вечер собрались почти все преуспевающие в крестьянском труде хозяева. Забравшись на печь и тихо там сидя по строгому указу деда, бабушка слышала, как речь шла о необходимости просить помощь у одного известного знахаря Никифора Савельевича. Он жил от деревни далеко, где-то на отрогах горы Белухи. Но сильным слыл в колдовстве и знахарстве, а само главное – знал заклятие святого Сисиния, которым можно уничтожить колдовку. Советчики решили послать троих самых крепких мужиков, да собрать денег побольше, чтоб купить знахарское участие в деревенском деле. Уехали гонцы-зазывалы, а в деревню опять беда нагрянула. Начали деревенские бабы друг с другом на пустом месте свариться. Доходило до рванья волос и обливания нечистотами. А потом и вовсе все как показились. Начали друг дружки стращать колдовскими угрозами. Тут и мужики вмешались. Кулаками стали размахивать. Сначала баб били, потом между собой и бои ратные устраивать. Сколько продолжалась бы та вражья схватка неизвестно, пока не убили одного смиренного крестьянина – свояка барина подпальщика. Всех тогда, как из холодного ушата обдало. Кто-то догадался, что мутит всех Давка-Кокса и радуется ихним дрязгам. Все бы друг друга перебили – ей только услада.
И вот в середине сентября вернулись посланцы со знахарем знатным Никифором.
Попросил он разместить его в амбаре, что стоял неподалеку от сожженного дома бабки Давки и наказал старосте заготовить дюжину осиновых кольев в сажень длинной. Еще пару мотков крепкой веревки локтей десять и бочонок дегтя, а попу, собрать все серебро да переплавить у кузнеца на небольшие семь дротиков длиной с пол локтя и заточить как стрелы. Сам Никифор на старом пепелище кострище соорудил. Обставил каменьями по кругу, начертил золой знаков невиданных вкруг жженого пятна. Только сетовал, что только на Афанасия (31 января) да на Афанасиевские морозы можно изгонять ведьм, всякое же другое время неудобно. Говорил, что только в эти дни ведьмы летают на шабаш и там теряют память и осторожность от излишнего веселья. Но до Афанасия более четырех месяцев ждать, а дело, как и он сам понял, не терпело отлагательства. «Ничего» - все время повторял знахарь - «Сисиний нам подможет». Первую ночь многие наблюдали как отблески костра рвано освещают крыши. К полуночи поднялся ветер, а за ним и сильный дождь. Но костер так до рассвета не угас. Поутру Никифор велел собрать у себя десяток крепких мужиков и главных болезных за деревню. Он им поведал, что бабка не одна. С ней, чертова дюжина нечисти хоронится у горного порога черного кряжа в буреломе. Все украденные детки и бабы живы, только они уже не люди, а нечисть поганая. Достать их силой невозможно, разве, что сжечь весь отрог, но огонь непредсказуем и беда может быть великая. Решил, что надо только суметь выманить колдовское отродье в чистое поле, а там уж силой светлой их и одолеть. А заманить попробует с помощью колдовских амулетов, которые он отыскал в не сгоревшем подпольном схроне старухи Давки.
С этой новость опять плачь по всей деревне прокатился. Вся церквушка в свечах за упокой душ мерцала. Многие сомневались и просили пощадить пропавших при случае.
На кромке леса, перед выходом в поле в направлении деревни по указу знахаря выставили клином большие кресты, которые были сутки замочены в реке, а после обмазаны глиной, замешанной на молочной сыворотке. Параллельно крестам на расстоянии двадцати саженей ближе к деревне вырыли траншею шириной в аршин и длиной в двадцать аршин. На всю глубину вставили через локоть друг от друга осиновые колья, остряками чуть ниже кромки, на дно накидали льняной ветоши и обильно облили керосином. Траншею накрыли легким навесом из веток и травы. Никифор отобрал смельчаков для ведьмовского уничтожения человек шестнадцать и перед второй ночью заставил их стоять полукругом вдоль старого пепелища, вооружившись вилами и топорами. А сам опоясался широким подвязом с укрепленными на нем серебряными короткими пиками, разжег большой костер и стал у большого, притянутого всей деревней выбранного им черного камня. В камень кузнец еще загодя забил огромный шкворень с кольцом на конце. Также на камне Никифор расположил пяток горшков, набитых тряпками и залитыми керосином, выложил бабкины колдовские амулеты и положил большой серп с мудреной рукояткой. Перед замаскированной траншеей со своей стороны, Никифор приказал белую козу на короткой привязи оставить и облить ее всю петушиной кровью, а сам начал читать ведомые ему заклинания и шкрябать на камне серебряными дротиками-пиками какие-то письмена. Как только наступила полночь, среди треска костра и отдаленного блеяния козы, ведьмоборцы услышали леденящий душу вой, толи волчий, толи другого лютого зверя и мигающие зеленые огни на границе лесной чащи перед большими крестами. «Началось!» - выкрикнул знахарь и в этот момент большие кресты чудным образом вспыхнули каким-то белым сиянием и стало заметно, как некая темно-серая масса, мигающая зелеными огоньками, быстрым движением устремилась в сторону оборонцев. Она беспрепятственно преодолела траншею и пронеслась мимо обезумевшей козы. Когда расстояние было с двадцать аршин, Никифор быстрыми движениями стал бросать вперед, что есть маху, горящие головешки из костра. И когда в зону света проникла быстро приближающая масса, все увидели, что это стая огромных волков со светящими зеленой злобой глазами. Началась смертельная схватка. В ход пошли вилы и топоры. Дикое рычание смешивалось с человеческими криками и визгом пронзенных вилами и топорами тварей. С громоподобными заклинаниями, Никифор метался как вихрь от одной свары к другой и мастерски срезал большим серпом оскаленные головы раненых и убитых волчар. Когда перевес уже был ощутим на стороне людей, оставшиеся трое или четверо волков, пустились на утек, и кровавая схватка окончилась. Один защитник лежал бездыханный с разорванным горлом, трое еле волочили прокусанные ноги, другие обматывали тряпицами окровавленные руки и только Никифор был цел и невредим, но густо заляпан темной кровью. Стоны и ругательства среди оборонцев, мгновенно были оборваны диким многоголосым нечеловеческим визгом, исходящим из места расположения траншеи. Никифор, не раздумывая стал поджигать горшки и лихо бросать их на тридцать саженей прямо на траншею. Когда вспыхнула вся лента траншеи было видно, как на кольях корчатся и визжат какие-то человекоподобные существа, охваченные языками пламени. А козу, блеющую в предсмертной агонии, раздирают зубами и руками четверо голых и грязных женщин с растрепанными волосами. Никифор схватил серп и дал команду нападать. Побежало с ним только человек шесть и началась еще одна кровавая битва. Один из мужиков, подбежавший к страшным бабам первый, застыл как вкопанный. Он узнал в одной из них свою пропавшую жену. Но этой остановки хватило ему мгновенно расстаться со своей жизнью. Его узнанная жена быстрым движением руки вырвала ему кадык и оскалившись на приближающих, приготовилась нападать. А жертва еще немного постояла, удерживая руками бьющий поток крови с горла, да и рухнула наземь, как подкошенный столб. Сценарий битва был таким же, как и у первой. Мужики кололи вилами в женские тела не позволяя дотянуться к себе страшным когтистым пальцам, а Никифор с той же завидной удалью срезал головы превращенных в упырей баб, и швырял их в горевшую траншею. На место окончившегося боя как по волшебству хлынул дождь, который быстро потушил огонь в траншее. Но дело было сделано и кроме шума дождя не было слышно ни единого вопля. Никифор приказал бегом возвращаться к камню, и все стремглав бросились на пламя незатухающего костра знахаря. Раненные, не участвовавшие во второй схватке, уже разошлись по домам и защитников осталось только пятеро. Никифор приказал оставшимся вооружиться только топорами и стать вместе с ним стеной перед камнем. Дождь лил как из ведра и перед собой было видно только на две-три сажени. У всех тряслись руки и ноги, покрытые многочисленными ранами, но дождь смывал сочившуюся кровь и лужи под ногами становились красными. Без какого-то ни было звука из дождевой стены вдруг вылетело большое тележное колесо и ударило одного из стоявших прямо в грудь. Слышно было как хрустнули кости и со сдавленным вздохом потерпевший рухнул замертво на землю, а колесо мгновенно откатилось в сумрачную зону. Никифор приказал оставшимся зайти за камень, а сам остался стоять и зорко всматривался в темень. И вот, также беззвучно опять вылетело колесо на Никифора, но в последний момент знахарь успел отпрянуть в сторону и колесо со всего лету угодило в камень. Звук удара напомнил треск ломающихся костей и колесо не откатилось, а завалилось на бок и затряслось. Никифор схватил конец веревки, лежащей возле камня и начал ее разматывать, а мужикам приказал накинуться на колесо и удерживать, что есть мочи. Четыре дюжих мужика тряслись на колесе как телега на ухабах, а Никифор пытался продеть веревку в осевое отверстие, но ничего не получалось. Тогда он вонзил все семь серебряных дротиков в спицы колеса и, произнося в неистовстве заклинание Сисиния, сумел-таки продеть веревку в отверстие ступицы и увязать узлом на шкворне, забитом в камне. В этот момент дождь неожиданно закончился. Потом прозвучала команда всем отбежать и приготовить корящие паленья и бутыли с керосином. В это время, колесо как взбесившаяся бестия билось во все стороны и издавала душераздирающий гортанный вопль. Но крепка была веревка, обмазанная дегтем и нерушимы узлы, затянутые знахарем. Через минуту другую, колесо шмякнулось на землю и у наблюдавших волосы стали дыбом. В сгустке, как будто уплотнённого воздуха, меняющего четкие очертания, колесо превратилось в голую старуху Давку, с полностью обожженным телом , лежащую на боку калачиком. Все руки и ноги, шея и спина были утыканы дротиками, а веревка заходила ей в рот и выходила через задний проход. Но она была еще жива и хрипела через заполненный веревкой рот. В нее начали кидать горевшие головешки, а Никифор швырнул с силой два бутыли с керосином и они, разбившись, образовали огромное пламя, поглотившее ужасную старуху. Вопль стоял такой, что застыла в жилах кровь, а победитель читал заклинания и бросал в огонь все приготовленные амулеты. Когда все закончилось, все мужики попадали на мокрую землю и смотрели в небо. Им казалось, что такой звездной ночи им не доводилось видеть никогда. На призыв Никифора пойти и искупаться в реке они все махнули руками и продолжали смотреть в небо.

Куланий