Вот и встретились

Они столкнулись нос к носу в цветочном загончике ЦУМа, между жёлтыми розами, слегка пожухлой бегонией и кассой. Будто и не было пятнадцати лет до зубов вооружённого молчания.
Юльке аж померещилось, что заиграла мелодия из вестерна: вступила нервно-заунывная флейта и шорох трещётки гремучника, вслед за которыми бьют часы на башне городской ратуши, катится в пыли перекати-поле, а две ладони нетерпеливо вздрагивают над кобурами кольтов, отсчитывая удары часового боя.
Ну конечно, Кира Владленовна, бывшая, разтак её, свекровь, совсем не изменилась, разве что чуток усохла. А так – энергичная, собранная в пружину, при полном параде, включая татуированные брови на блестящем, немедленно поползшем возмущёнными морщинами лбу.
Зато Юльку закон подлости привычно подставил: поплывшая фигура упакована в старенькую "зелёнку", готовую к забросу на сплав, ни грамма косметики, и муж с детьми, конечно же, как раз удрали на фуд-корт. Кто бы сомневался, что так и будет.
Двадцать с изрядным лихом лет прошло с тех пор, как Митька впервые привёз её, пермскую студентку, в свои Березники. Его мама уже на пороге смерила девушку сына глазами, прикидывавшими габариты назревающего гроба.
К обеду из тушёных кабачков, которые Юлька не ела от сова "совсем", о чём заблаговременно уведомила Митю для передачи принимающей стороне, подали ложки. Она попросила вилку. Роковая ошибка, выдающая снобизм фифы из большого города.
Вечером юная пара удрала на прогулку, а вернувшись – застала закрытую изнутри дверь. Из-за которой голос Киры Владленовны проинформировал, что сын может войти. А непонятная девица сомнительного поведения здесь, в приличном доме, ночевать не будет. И есть вилкой тоже.
До рассвета, борясь со сном и обидой, торчали в подъезде. Митька утешал, извинялся и упрекал в нетактичности – мол, да, мама такая, сложно было сжевать кабачки ложкой? Да, предупреждал, что не ешь, но тебе что, трудно?! Мама считает, что есть надо всё.
Через четыре года, закончив вузы, они поженились. На свадьбе Владленовна рыдала. Двинула речь о том, что "надеется на перемены к лучшему", что "сын мог выбрать любую, но выбрал, что выбрал".
Настька родилась на излёте лета – худющая, волосатая, едва не стоившая слабой сердцем Юльке жизни.
На следующий день после выписки из роддома Владленовна победно заявила: мол, всё, детство закончилось. Теперь внученька (кстати, почему не внук, хотелось внука!) в доме главная.
А кой-кому, оборзевшему от безделья и привыкшему к балованной пермской жизни, пора отрывать задницу от дивана, немедленно выкинуть из дома кошку, от которой одни шерсть и антисанитария, а так же срочно помыть пол, ванную, балкон и холодильник. И начать немедленно уважать мужа, который и без того ходит на работу, бедный мальчик. А значит, не должен бегать в аптеку за памперсами, не мужское это дело. Кстати, чем ты кормишь мужа – бутербродами и яичницей? Разве это еда для мужчины? Сыночка, приходи к нам, я тебя покормлю и пловиком, и ватрушкой, и сальца отец посолил. С хлебушком, а?
Да, и немедленно дайте ключи от вашей квартиры, это нужно и важно для ребёнка, а вдруг соседи затопят или трубу прорвёт, а вы уехали, а присмотреть за квартирой, можно подумать, кто-то собирается к вам врываться! И вообще, рассуждать будете, когда спросят. Чего вы собрались скрывать от родной матери? Своя дочь растёт, а родителей уважать не научились!
Следующая суббота началась в семь утра – в замке повернулся ключ и ввалились трое: свекровь, свёкр и бубушка. Мол, рассветает уже, чего дрыхнем-валяемся, на даче картошка не копана! Господи, Митя, она голая! Мать моей внучки спит голая! И ребёнок на это смотрит! Младенец проснулся и завопил, требуя у взрослых не приличной прикрытости, но тишины и сиськи.
Настька росла, вместо покрывавшего спину и плечи младенческого подшёрстка опушилась белыми и лёгкими одуванчиковыми кудрями. Ей было года полтора, когда малявку на час оставили у свекрови – Юлька с Митей, теряя тапки, ринулись по магазинам, радуясь нежданной свободе от коляски.
Когда вернулись, зарёванная дочь была обрита налысо, до мелких порезов на круглой ушастой голове. Владленовна фыркнула: вас не спросили! Чтобы ребёнок не потел, лучше спал, вшей не было, и волосы нормальные наросли, она же девочка, а косы – как у матери, бутафория одна.
Лето за летом пожирала ненавистная дача: посадить, прополоть, скосить, выкопать, просушить, да что ж ты, безрукая, всё не так делаешь?! Назло?! Митя, она назло!
Юлька воспротивилась ровно один раз – настояла на отпуске и поездке в Турцию.
По возвращении Владленовна вызвала Митьку на ковёр. Он вернулся к ночи, сбросил кроссовки, брякнул пультом телевизора об стол. И, с криком, срываясь на визг, влепил супруге пощёчину: не смей обижать маму, ты кто вообще такая, ты как с ней разговаривала, это ты придумала с Турцией! Мама на даче одна, у неё давление, ей "скорую", ты хочешь, чтобы она умерла?! И готовить не умеешь, всё лето жрём одни салаты, что это за еда для мужчины?!
Ссорились, мирились, искали компромиссы. Но каждая история с участием Владленовны заканчивалась одинаково: Митька приходил беспомощный, похожий на мокрого птенца и загнанную крысу одновременно, орал и обязательно распускал руки.
Настя заканчивала бегать в детский сад, когда приключился отец-одиночка, чья дочь ходила в ту же группу.
Юлька съехала к нему через неделю. Не оглядываясь и гоня сомнения. Нет, не после очередной перепалки со свекровью, не после драки с мужем, не после разговоров с родителями, давно осознавшими роль свекрови в жизни молодой семьи и умолявшими пресечь, пока не поздно.
После того, как Митька отказался идти за малявкой в детский сад, спокойно заявив, что не мужское это дело. И ехидно добавил, устраиваясь на диване поудобнее, что мать его предупреждала – а не надо жениться на женщине, не знающей своего места. И жрать в доме опять нечего.
Развод резал по живому, зато напрочь: свекровь запретила сыну платить алименты, видеться с Настькой, разговаривать с "этой дрянью".
После сказанного в лицо "ещё надо проверить, чья это дочь" споры для Юли утратили смысл. Новый брак, переезд и двое рождённых подряд мальчишек хорошо отвлекают от прошлого. Она не забыла, но жила другим.
Юлька не бывала в Бериках, не соврать бы, лет эдак пятнадцать. За это время дочь поступила в институт, сыновья шли к финалу школы. Считай, всё проездом вышло, перед самым забросом на Берёзовую. Просто у подруги-сопоходницы как раз дата, юбилей, как без торта и цветов? Возле них и встретились.
Владленовна подняла лицо от витрины, всплеснула руками, приглашая прохожих на роль зрителей и знакомым движением открыла рот. И начала, начала про непонятно чью дочь, никчёмных проституток, на чьей могиле ещё спляшут обиженные ими мать и сын, про проклятье до седьмого колена и скорое подыхание в муках, без покаяния и стакана воды. И впервые в жизни была решительно перебита.
Юлька, осклабившись гиеной, не давая паузы, показала зубы до пломб в молярах и выдала, с изумлением слыша себя будто со стороны:
– Ой, Кира Владленовна! Помню, двадцать лет назад вы мочу по Малахову пили! Что, наконец-то в голову ударила?