Венок сюжетов-1

 

- опыт иллюстраций отечественной истории -




Её тащили в партии и в секты.

Под белы руки во дворцы вели.

Не сняв сапог, ломились прямо в сердце.

Но переделать так и не смогли !

История, ты - что народом спелось:

Как марш, как крик, как череда из снов.

История народа - это песня.

А из неё не убирают слов.

Народ родной, ты оратай и воин,

Соху и меч несущий сквозь века.

История народа - это Поле

И жаркой крови алая Река…

Гори, свеча! Гори: ты наша память

О бывших здесь в иные времена.

Да никогда гореть не перестанет

Свеча, что нам от пращуров дана!





  Уважаемый собеседник, интересующийся непарадной историей Отечества!


    Поскольку  в «Венке сюжетов» будет много эмоций и стилизации,-   для нас история «с человеческим лицом» – дама возбудительная,-  то перед    актом,  скажем так,   чтения  основного текста уместно в спокойной манере понять, что именно предлагает вам  неведомый  автор.
   Первое.   «Венок сюжетов» - это, конечно, не история в академическом смысле данного слова. Посему  истинным  профессионалам читать такое нет смысла: они и так  всё знают. Разве что пожелают критику навести?  Ради Бога!   Хотя почему именно  сами не заинтересовались, скажем,   боем  пяти  русов   в саду Бердаа,  арабов поразившим,   нам  не понятно.
  Второе.  Но это и не фэнтэзи. Категорически не фэнтэзи ! Ну, или значительно менее фэ
нтези, чем, скажем, «Моё открытие русских», которые некоторые прочитали.
  Всё, о чём говорится в этих сюжетах,  имело место быть в нашей  фантастически  ранней истории. Или, - если это «Костёр Пунэ»,-  в  истории наших ближайших соседей.  От которых мы, как и они от нас, в те предхристианские  или  уже в раннехристианские времена  мало  чем  отличались.
  Третье. Вгрызаясь в исторические пласты  нашей заросшей быльём древности и мало хоженого средневековья,  пишущие сие практически не интересовались князьями-царями  (хватит с них и многопудовых томов официальной истории!), но упорно искали в толще материнской породы самоцветы народной жизни. Что мы за люди, что за народ такой:  сперва – анты, потом – русы? Мы вредные или покладистые?  Мы доверчивые или скрытные?  Что ели-пили, что пели,  во что одевались, каким требищам в капищах молились?  Как и чем воевали?  Только не надо здесь вот этого -  « Красная Армия всех сильней»: пусть соседи скажут, что мы за вояки. Наконец - как мы своих хоронили?  При наличии, так сказать, у язычников человеческого жертвоприношения.
  Насчёт всего этого скифам повезло: у них отец этнографии Геродот гостил.  Описал , так уж описал : сценарий для стосерийного блок-бастера!  А у нас? Ну, был когда-то  толковый этнограф Максимов. И -  всё:  шаром после него покати…
  Но это, подчеркнём, лишь  с  одной стороны:  поиск реальных сцен народной жизни в давние века.  Со стороны же другой – мы, конечно, сохранили за собой право на воображение  в деталях.
  Скажем, в сюжете о художнике руском  (да-да,  ПК бдительный: ещё с одной «с»!)  Косьме. Который, по словам папского посланника  к тартарам,- был у папы такой жест  наивного отчаяния,- Плано Карпини, буквально  спас их от голодной смерти в Орде.  Их, родных сердцу художника-руса европейцев.  И сделать это,-  вообразить детали, с учётом, скажем так, сопутствующего исторического материала, -  было нам даже легче,  чем Александру Грину написать роман об Африке, имея под рукой лишь  обёртку (кажется, от мыла) с изображением пальмы.
    Но, повторим хоть десять, хоть сто раз,-  всё главное во всех наших сюжетах исторически БЫЛО-БЫЛО-БЫЛО !  И крутой дьяк Дюдько (этот даже у царелюбивого  историка Соловьёва есть), который, защищая любимую кобылу,  фактически начал жуткую бойню в Твери с обнаглевшими ордынцами. И ещё сто лет Ига после нашей великой победы на поле Куликовом. И постыдно забытая нами битва на Лопасне и Рожай,  навсегда положившая конец набегам ордынцев на Русь уже Московскую.  И яростно уничтоженный ,- воистину «утопленный в крови»!-,  дорогим Иваном Васильевичем,- кстати, родственником по женской линии самопровозглашённого хана Мамая,-  один  из величайших парламентских  городов  Земли. История у нас такая, что, если начнёшь придумывать,-  только менее интересно будет!  Открой рот –  да во все глаза  гляди…
        Четвёртое.  Почему именно  «Опыт иллюстрации отечественной истории», надеемся, понятно. А почему «венок» сюжетов – просто.  Как и сонетов в «Венке сонетов»,  сюжетов у нас 15. И они в известном смысле тоже связаны друг с другом. Не формально, не по каким-то строкам, а  желанием автора  провести некий «мониторинг»  становления нашего национального характера. Без всяких восторгов или  охов:  какой есть  - такой и есть.То есть, если читать, то желательно в предлагаемой здесь последовательности.
        И, наконец, - пятое.
        История воистину обречена на неоднозначность оценок.  Но,  чтобы её оценивать, надо, как минимум, знать. А не впадать в крайности, свойственные  нынешним господам-публицейским. Которые, в отличие от честного оппонента  Аркадия Аверченко, автора «Дюжины ножей в спину революции»,  не хохмят напропалую над нашей историей,- а  хохмить можно над любой,- но якобы «чё-то там сурьёзно анализируют». 
       Никаких фамилий:  просто факты. «Александр Невский – великий полководец?  Придумают же, патриоты царя небесного:   да он всего лишь ловкий переговорщик с Ордой!»
      Услышишь такое и  охота сказать, забыв об обещании сдерживать эмоции:  «Дядя, чего ты, Господи прости, несёшь?  Ты хоть слышал, что такое Орда? Это шестиногий самум зверолюдей.  Это спид, помноженный на проказу:  в течение веков на Земле  не было государства, которое могло противостоять  шестиногим за городскими стенами. Давая такую «оценку» Невскому, ты опровергаешь не своих  оппонентов  из другого публицейского направления,  ты  «опровергаешь» новгородцев и всех русичей;  западных рыцарей, видевших Александра или даже на его стороне воевавших;  папу, так сказать, римского;  нынешнюю  европейскую и американскую  историческую науку,  а заодно и…  хана Батыя:  все они дают Александру Ярославичу высочайшую оценку. Человеческую. Полководческую. Да,  и  дипломатическую: то, что не удалось папе, Александру, и правда, удалось.  Скучно спорить с тобой, брат…
    Есть и более мягкое пожелание,  как нам относиться к  истории. Мол,  «ни слава, купленная кровью», « ни тёмной старины заветные преданья»  не должны шевелить  у вас «отрадные мечтанья»: любите, «пронзая взором ночи тень, печальные огни печальных  деревень».
   Как говорится, спасибо за совет, мэтр  телевизионный !
   Нет-нет, мы не опровергаем своего поэта.  Отправляясь на войну, чтобы стать бесстрашным командиром спецназа, юный бард  с блеском передал своё вечернее настроение.
   Но мы заняты совсем другим:  мы собираемся иллюстрировать живыми картинами некоторые эпизоды нашей истории. Мы в них истинных себя ищем:  антов, русов, русских, какими мы были в далекие века. И которых так и не нашёл Лев Толстой ни в одном историческом фолианте.
   Поэтому нам очень даже  «шевелят отрадные мечтанья» и «слава, купленная кровью», и «тёмной старины заветные преданья». А то, что Лермонтов передал этими словами лишь своё вечернее настроение,-  говорит его же  блестящее «Бородино»…
   Короче, читайте именно сам «Венок сюжетов» -  и ищите там по крупицам  себя...
   



              ВЕНОК  СЮЖЕТОВ

               
       - опыт иллюстрации отечественной истории –
      


Бреду в глубь веков.
По книгам-летописям скитаюсь.
Строчки одинокие ловлю, в  дивную музыку ассоциаций  вслушиваюсь.
Но, чащобами  и лабиринтами на карачках, на ощупь к свету Истины продираясь, диву даюсь не столько нехоженности отечественной Истории нашей, сколько многопёстрости мнений о с нами происшедшем. Просто какой-то пир партоценок, претендующих на истину в окончательной и последней  инстанции.
Я, - ум,честь, совесть всякой эпохи,-  так вижу!
А если партия скажет, то и курить у меня будете на мысе Дежнёва...
Нестор клянёт века многошумного язычества нашего за его кровопускания и  нестыдения. Там, конечно, есть от чего вздрогнуть. Но не до такой же степени: летописец наш, уже православный, прямо-таки поражается, как мы вообще до Крещения добрались.
Надо же: греческое язычество ласково называют светлым детством человечества, а мы,- в устах родного  летоописателя! -,  звери алчные и пиявицы ненасытные.
Громы небесные на наши головы,  кровью упитые, блудом не сытые!
У Карамзин свои к нам претензии. Чуть не головой с осуждением учитель-воспитатель детишек сиятельных качает, боковым зрением снисходительно на парламенский Новгород глядя: какое ещё вече горластое?  Какое  Отечество -  без царя?!
Что до Соловьёва, лично меньше других заданного, то он  просто взял да обрушил на  нас   шквал имён княжеских и всяких присяжных поверенных,- кто кого убил, кто кого расчленил по суставам, кто у кого что отнял, кто-на-ком-с-кем женился-развёлся, кто  кого  предал, за фука тартарам сдал. Для истории живой, которую у него граф Толстой, бурча-ворча, искал: а где же, мол, те, которые создавали всё то, что эти оголтело грабили?!-,  там, в томах тех  десяти,  уже  и места не осталось.
В итоге, развиваясь по наущению классиков качественными скачками, исхитрились мы в массовом уме своём не то чтобы оглядываться в Своё Вчера очами невидящими,- в этом мы вряд ли белые вороны среди прочих народов,- но оглядываться - с ненавистью.
Уж не Нестор ли на века накамертонил? Похоже!
И вот уже гадко нам всё-всё-всё, что когда-то у нас было.
Язычество наше оглашенное с дурацким прибиванием щита на  вратах Цареграда.
Царизм проклятый. Да: Николай Михайлович — проклятый! Был, по крайней мере.               
Эксперимент неправильный с Царством Земным. Замените, недоумки вы этакие, «Бога нет» на «Христос воскрес»: царств земных не бывает - и дело с концом.
Это же надо: две тысячи лет  кряду - и всё не туда!

                То царь поганый, то генсек дурак:
                Не подберём начальника никак.
   
Теперь  вот  Второе Пришествие Ларька объявлено правильным.
Ждали Христа -  пришёл Ларёк.
Но надолго ли наша к нему любовь?
Что, скажи нам, Творец, завтра любить-то  будем?! Не даёт ответа...
Вот и решил ваш автор, червь убогий,  в связи с, продраться по чащобам Истории, чтобы хоть слегка осветить себе (а глядишь - и кому ещё) места дрёмные, завалы тёмные, ямищи страшные фосфорисцирующей от нетерпения  шкурой своей.
Когда всякое живое очень сильно чему-то удивляется, когда впадает оно в распятие или чего-то  страстно хочет, - то, и правда,  способно слегка светиться изнутри.
Так по крайней мере ему самому кажется:  жаждущему живому.

                Свечусь во тьме! И свет, от мя идущий,
                В углах родимых, где завалы гуще,
                Нетерпеливо освещает тьму.
                Но ничего в той тьме я не пойму.       
                Мы хуже или лучше всех на свете?
                Мы - как вон те или совсем, как эти?
                Мы злее  или мы  добрее всех?
                А может быть - всего лишь мы, как все?
                А может, что ищу я,- суета
                И я ломлюсь в открытые врата?
                Дай посох мне, История родная:
                Я по тебе, аки слепец, шагаю!

               

      



                ДЕВУШКА,  КРИКНУВШАЯ  «Я!»

               
                «Мне говорили, что делают они со своими главами при
                смерти их такие вещи,  из которых малейшая  есть
                сожжение; посему я весьма желал присутствать при
                этом, как я узнал про смерть знатного у них человека.»               
               
                Ахмед  Ибн  Фадлан
               



                I

      
        Исполать светлым очам твоим, мудрый араб Фадлан!
        Ты увидел в нас столько интересного, сколько не увидел никто аж до маркиза де Кюстина, сподобившегося лицезреть нас в веке уже девятнадцатом.
        То есть почти тысячелетие спустя.
        Причём  то, что видел ты глазами своими, -  бесценно. А то, что тебе о нас рассказывали, - смешно. Особенно о царе города Куяба. Сиречь Киева.   
        Из обычаев русского царя,- в абзаце том дивном говорится,- есть то, что во дворце с ним находится 400 человек из храбрых подвижников его и верных ему людей, они умирают при его смерти и подвергают себя смерти за него. Каждый из них имеет одну девушку, которая ему прислуживает, моет ему голову, приготовляет ему, что есть и пить, а другую девушку, с которой он сочетается. Эти 400 человек сидят под его престолом; престол же велик и украшен драгоценными камнями. На престоле с ним сидят сорок девушек (назначенных) для его постели. Иногда он сочетается с одной из них в присутствии упомянутых подвижников. Он же не сходит с престола, а если желает отправлять свои нужды, то отправляет в таз. Когда он желает ездить верхом, то приводят его лошадь к престолу и оттуда садится он на неё; а когда желает слезть, то приводят лошадь так, что слезает на престол.
       Фадлан! Неужели ты поверил, что при таком, - Господи прости,-  уровне санитарии-гигиены народ Куябы и ещё двухсот девяноста девяти городов  страны Градарики, - всего городов было в ней именно триста, - чей дивный царь, не  покидая престола, публично в тазик ходит, - мог быть богат, деятелен, бесстрашен, строен, как пальма,  и  лицом краснощёк? Но главное -  как ты не обратил внимание, что пресловутые «400 человек», которые безропотно мрут вслед за царём, под себя ходящим, поразительно не стыкуются с тем, что  ты  сам, - сам-сам!-,   лицезрел на  берегах  могучего Итиля?
       Да, миру известно, что у дохристианских народов смерть нередко была возведена  даже  в  некую высшую цель  государства. Грандиозные пирамиды Египта. Жуткие «по оформлению» могилы бесчисленных скифских царьков. Но разве то, что  увидел ты, о Фадлан, на берегах Итиля,  хоть отдалённо похоже  на это, - царь-трон-девки-тазик,-  или на добровольное харакири дружины из четырёхсот человек по поводу смерти этого самого царя Куябы?
      Конечно, была  и дикость,  и полудикость: мы ведь ещё в язычниках  ходили,  чёрным брёвнам молились. Однако -  как непохоже  и даже диковинно, если слово это  здесь уместно,  умирали в «аналогичных обстоятельствах» наши! 
     Но - хватит критики.
   Спасибо тебе,  араб, - от всего, так сказать, прогрессивного человечества, которое именно это, а не Куябу,  любит из тебя цитировать, за дивную зоркость в деталях, когда ты не кого-то слушаешь, а  видишь глазами своими.  И  ещё -  за твоё неуёмное  любопытство  к жизни иного народа, так  в веке десятом  тебя поразившего...
     А теперь,  Ибн Фадлан, - говори!




                II 
   
    Когда жива была жена Его, то на шее у неё было осьмнадцать золотых цепей: по состоянию Его, равному 10.000 на осьмнадцать дирмегов. А на груди её шкатулка была золотая, а в шкатулке - кольцо, к торому приклеплён нож.
    Так было определено обычаем Русов.
    Кому - золотые цепи и шкатулки. Кому - серебряные. Кому - медные. Кому - железные. Кому - много цепей. Кому - одна. Каждой жене -  по стоянию мужа.
    Но та жена Его, которая с осьмнадцатью цепями,  умерла.
    А теперь и Он, знатный и богатый,  умер...
    И лежал, большой и красивый. С длинными, рыжими, как солнце, волосами. И с огромной, чёрной, как смоль, бородой. В смерти так и не поседевшей. В тугую косу, подобно хвосту лошадиному, тщательно заплетённой.
    «Глупые вы люди, арабы!- пишет Фадлан, не приукрашивая того, что видел своими глазами и своими ушами слышал. - Сказал мне с усмешкой высокий Рус, который стоял рядом и чья борода была окрашена в цвет солнца.- Отдаёте знатнейших людей своих на съедение червям! Разве так можно, арабы,  с единокровными своими обращаться, пусть и умершими? Смотри, как это делаем мы, умные Русы, чтобы наш Твердило Мишенич,- так его на этом свете величали, -  сразу в рай попал. Куда знатным по законам Перуна нашего, среди богов главного, - без очереди. Учись, араб!»
     И люди, Русы и Славяне, на берегу огромного  Итиля собравшиеся, вдруг стали серьёзны,  даже скорбны. И  торжественно приступили...
     Они положили  Твердилу в могилу и, не закапывая, накрыли её крышкой. Там Он будет лежать десять дней, пока они будут кроить и шить одежды Его.
     А ещё делается так: человеку ладится судно, на котором поплывёт он в рай.
     И это,- тяга к морю!-, в нас была поразительна. Она и в генах Славян, и в генах варягов Русов. И даже первоказаки наши, с которыми встретился через многие века  юный Пётр, в сущности были не конниками, а моряками и потчевали   будущего Императора,- который спокойно мог спать почему-то  только на корабле, - белугой маныческой.
     Короче, в рай - на ладье!
     Бедному человеку маленькая ладья положена. И туда кладут скудные пожитки его. Богатому человеку - ладья большая. И имущество богатого делится на три части: одна треть - семье, другая - на вещи, которые ему десять дней кроют и шьют, пока он в предварительной  могиле лежит. А вот на третью часть имущества богатого человека они, Русы гордые, как пальмы стройные (так по арабу), покупают горячий напиток, который пьют, когда ладья горит.
    Русы очень преданы вину,-  неторопливо повествует Ахмед о нас века десятого. - Они пьют его днём и ночью. Так что иногда кто-нибудь из них даже умирает с кружкой в руке. «С вином мы родились, с вином мы умрём. С вином и с пьяным попом»?
    Но только ли мы! У нас просто песня  самая лучшая...
    Александр Македонский со товарищи, возвращаясь из похода в Индию, даже соревнования устраивал:  кто больше выпьет «горячего напитка».
    И состязались. И победители  мёрли  как мухи квёлые.
    Так что не надо это приписывать только нам.
    Впрочем  Фадлан и не приписывает.
    Он просто вежливо констатирует: Русы иногда умирали  с кружками в руках.

   


                III
    
     И вот Твердило Мишенич собирается отплыть на своей большой ладье в рай.
     И в определённый момент семья покойного говорит девушкам и отрокам:
     - Ребятушки-девчатушки, кто умрёт вместе с Твердило, чтобы ему в раю не скучно было? Дело сугубо вольное, но - не для давшего согласие, однако!
     Если  в ответ на первый призыв было молчание, то раздавался второй:
     - Так кто в рай хочет, но признаться стесняется?!
    Наконец, раздавалось звонкое, потому что молодое:
    - Я !
    И когда такое слово сказано,- ещё раз подчёркивает Фадлан,-  то оно становится для сказавшего обязательным. Даже если он потом передумает.
    И добавляет Фадлан:
    «Большей часть делают это девушки».
    Хотя скорее всего, не большей частью, а всегда. Ибо многое из того, что дальше будет происходить, отроку просто не нужно.
    Происходило же  дальше у Русов вот что...               
    Как только девушка, желающая сопровождать Твердилу Мишенича в рай,  крикнула  «Я!», ей сразу назначали двух девушек,- пишет  наблюдательный араб,- которые отныне стали находиться при девушке, крикнувшей «Я!»,  неотлучно.
    Они делались как бы её тенями.
    Девушки-тени стерегли  девушку, крикнувшую «Я!», куда бы она ни пошла.
    Девушки-тени мыли ей ноги руками своими, когда она велела мыть и даже когда не велела, но была не против мытья белых ног своих.
    Она словно бы становилась богатой и знатной, как сам Твердило Мишенич!
    Она словно готовилась быть женой его в раю.
    Сама же девушка,  крикнувшая «Я!», жила все эти дни, когда кроилась и шилась всякая одежда для райского бытия Твердилы Мишенича, и вела себя, как хотела. А хотела она обычно в последние свои земные дни вот чего.
    Девушка, крикнувшая «Я!», каждый день, с восхода до заката, пила и пела, веселясь и радуясь. А также бурно придавалась любви с теми, с кем хотела.


                Я ухожу с тобой, Твердило,
                Где всё так будет сердцу мило!
       
    Пела девушка, распустив  дивные  волосы свои цвета  утреннего солнца.

               
                Там птицы райские в садах,
                Плоды там зреют на ветвях
                Такие, что в земной юдоли
                Вотще не знали мы дотоле...
                О рай, открой нам Дверь с Твердилом,
                Теперь с единственным мне милым!
                Я дщерь твоя. Завут Малушей.
                Но прежде - песенку дослушай.

    И все слушали внимательно и благодарно.
    Но пока Твердило был ещё в своей предмогиле,- пусть так, что ли,- Малуша,  крикнувшая «Я!»,  интенсивно доживала земную часть своей девичьей жизни.
    Особенно бурно был насыщен последний земной день для Твердило и Малуши. Можно сказать, он был совершенно спрессован, поскольку ритуалы шли воистину один за другим без всяких перерывов.  Причём каждый час следующий казался арабу диковенней и даже страшнее каждого предыдущего.   
    Но, похожий на изящную иллюстрацию к газелям,- Ахмед Ибн, словно заколдованный,  мужественно стоял на берегу Итиля и смотрел во все очи свои.               
               
               


                IV

    Да,  и  он, наконец,  наступил: День, назначенный для главного действа!
    «Я пошёл к реке, - пишет Фадлан,  в строках которого чувствуется растущее напряжение.-  Там уже стояло судно. И вот оно уже вытащено на берег. И для него уже сделаны четыре подпоры из дерева речного рукава, - араб, не торопись, говори, пожалуйста, внятней:  ты имеешь в виду ивы, растущие почти в воде бесчисленных заливов Итиля?-, и другого дерева. А вокруг были поставлены деревянные изображения, подобные великанам...» Видимо,  богов.
    Огромную ладью мощные Русы  затащили на эти дерева-столбы. И начали ходить взад-вперёд. И говорить какие-то слова, Ахмеду Ибн Фадлану не понятные. Но то, что делалось, арабу было понятно. И он пишет так.
     «А мертвец был ещё в могиле,- имеется в виду та, предварительная могила, которая вне ладьи.- Они ещё не вынули его. Затем принесли скамью, поставили её на судно и покрыли вышитыми коврами, румским дибаджем и подушками из румского же дибаджа. Ещё затем пришла старая женщина, которую называют ангелом смерти, и выстлала на скамью всё вышеупомянутое.» Она же, - ангел смерти,- управляет всем шитьём, в данном случае для Твердило Мишенича, которого мы арабу, тет-а-тет, навязали. И она же ПРИНИМАЕТ бесстрашную девушку (хотя - чего рая-то бояться?),  крикнувшую «Я!». 
      И о ней, об ангеле этом седоклоком,  впечатлительный  Ибн Фадлан сказал так: «Я видел её, чёрную,- тёмно-красную,-, толстую, с лютым видом.»
      Дальше араба воистину катит. Причём так деталисто, так подробно, что  прерывать его просто кощунственно. Пусть говорит гость любознательный!
      «После того, как они пришли к могиле его, - у нас: к предмогиле Твердило Мишенича,- они сняли землю с дерева,- то есть, надо понимать, она была завалена ветками и присыпана?-, ровно как само дерево, и я видел его почерневшим от холода этой страны. Они прежде поставили с ним в могилу горячий напиток, плоды и лютню (или балалайку). Теперь же они вынули всё это, - то есть Мишенич, пока шили райские одежды, не очень скучал, по понятиям наших древних предков.-  Он ни в чём, кроме цвета не переменился.
Ему надели шаровары, носки, сапоги, куртку и кафтан из дибаджа с золотыми пуговицами. Надели ему на голову калансуву из дибаджа с соболем. Понесли его в палатку, которая находилась на судне. Посадили на ковёр и подпёрли подушками. Принесли горячий напиток, плоды, благовонные растения и положили к нему. Принесли также хлеб, мясо и лук - бросили перед ним.»
     Ну, вряд ли «бросили»: положили, конечно.
     Обратите внимания, о современники, какой пласт нашего древнего быта оживляет для нас араб! Что ели, что пили, как одевались. В толстых исторических фолиантах за такими деталями ещё побегать надо: там же в основном то межкняжеская резня, то напропалую святая Русь. А здесь едва не то, об отсутствии чего даже у Соловьёва ворчал Толстой. Опять, мол, грабили, а кто создавал то, что можно было грабить?!
     Вот эти ребята и создавали,  которые потом торговали.
     Не только они, конечно.
     Однако слушаем  араба.
     Уже, так сказать, на самом пике Того Дня.
     Что там ещё НАШИ для Мишенича и девушки, крикнувшей «Я!», прежде чем с ними навсегда расстаться,  делали?
      Говори, Фадлан!
      Во все уши слушаем.
       



                V

      «Принесли также собаку, рассекли её на две части - и бросили в судно.
      Затем принесли всё его оружие и положили о-бок ему.
      Ещё затем взяли двух лошадей, гоняли их, пока они ни вспотели,- это, надо понимать, чтобы мясо пахло; Скифией отдаёт? есть малость: но не надо преиувеличивать: не скифы мы и не азиаты мы с раскосыми и жадными глазами, что и Фадлану  внятно, и Геродот косвенно подтвердит. - Разрубили мечами - и мясо бросили в судно. Затем привели двух быков, также разрубили - и бросили в судно. Затем принесли петуха и курицу, зарезали их - и бросили туда же.» Запомните: у нас впереди Геродотова Скифия...
       Девушка же,  крикнувшая «Я!», ходила взад и вперёд вдоль огромной ладьи Твердило Мишенича. И не просто ходила, если по Фадлану: она при этом заходила в каждую из палаток - и мужчины сочетались с ней поодиночке. Причем каждый, как объяснил арабу высокий Рус, у которого, надо понимать,  тоже была своя палатка, говорил ей после сочетания своего:  «Скажи твоему господину, что я сделал это по любви к тебе.»
       Вот так! Оказывается, жизнь человеческая у Славян и Русов, хоть и язычники они ещё стопроцентные,  - штука весьма дорогая. И расстаются с ней не «абы как». И представить себе массовое харакири в 400 животов, как сказано в диковинном абзаце, кем-то навязанном Фадлану якобы о бытии  «царя Куябы», совершенно не представляется возможным. Ибо с жизнью земной, оказывается, так трудно расставаться.
      Но -  что дальше?
      «Когда настало среднее время между полуднем и закатом, в пятницу, повели они девушку,- девушку, крикнувшую «Я!», вестимо,- к чему-то, сделанному наподобие карниза у дверей,- если киношники, снимающие свои смешные блок-бастеры (серьёзный мужик с цебаркой на голове!),  оживят в подвижных картинах эту реальную драму из нашей древности, пусть на данный предмет пофантазируют,- она поставила ноги на руки мужчин, поднялась на этот карниз, сказала что-то на своём языке и была спущена,- кстати, интересно: то есть «высокий Рус», разговаривавший с арабом, изъяснялся с ним на его родном языке?-. Затем подняли её вторично, она сделала то же самое, что в первый раз, и её спустили. Подняли в третий раз, и она сделала, как первые два раза. Потом подали ей курицу, она отрубила её головку и бросила её. Курицу же взяли и бросили в судно. Я же спросил толмача, - извини, Фадлан, за наш упреждающий вопрос: значит  «высокий Рус» был именно твоим переводчиком - переводчиком с арабского в десятом веке!-, об её действии, и он мне ответил: «Первый раз она сказала: «Вот вижу отца моего и мать мою!». Во второй раз: «Вот вижу всех умерших родственников сидящими!». В третий же раз она сказала: «Вот вижу господина моего сидящим в раю! Рай прекрасен: он зелен. С ним находятся мужчины и мальчики, он зовёт меня, посему ведите меня к нему.»
     Минуточку: но ведь Твердило Мишенич сидит в ладье!
     То есть - что это:  язычники Русы и Славяне уже верили в то, что у человека есть душа и, отделившись от тела, она сразу улетает в рай, если его заслужила, а тело - это нечто бренное, что нужно всего лишь сжечь?
     Выходит, что так.
     Но слушаем Ахмеда Ибн Фадлана дальше. Говори, араб!
     «Её, - девушку, крикнувшую «Я!»,- повели к судну. Она сняла запястья, бывшие на ней, и подала их старой женщине, называемой ангелом смерти,- SIC, NB и так далее: то есть у язычников наших был «институт» ангелов?!-. Старая женщина вскоре её и убьёт. Затем она сняла пряжки, бывшие на её ногах, и отдала их двум девушкам,- помните? девушкам-теням!-. Они же есть дочери, известной под прозванием ангела смерти. Потом её подняли на судно. Но не ввели в палатку, - где Мишенич, что ли, или в другую? при Мишениче то, что будет, как-то не совсем уместно.- Пришли мужчины со щитами и палками. Подали ей кружку с горячим напитком. Она пела над ней и выпила её. Толмач же сказал, что этим она прощается со своими подругами. Затем ей дали другую кружку, которую она взяла и запела длинную песню. Старуха же торопила её выпить кружку и войти в палатку, где её господин, - всё-таки в ТУ палатку, хотя это нас не красит.-  Я видел её в нерешимости, хотя она желала войти в палатку и даже сунула голову между палаткой и судном,- тёмное место, Фадлан, но ладно: будем считать, что текст испорчен переписчиками.-  Старуха же взяла её за голову, ввела в палатку и сама вошла с ней.»
     Дальше идёт уже крутой триллер, блок-бастер и всё такое. И не надо никаких спецэффектов и никаких жестяных вёдер на режиссерские головы.
     Снимай по канонам в меру критического реализма.
     И так достаточно страшно!
     «Мужчины начали стучать палками по щитам для того, чтобы не было слышно её криков и чтобы это не удержало других девушек, когда они пожелают умереть со своими господами.»




                VI

     Так и хочется заорать благим матом: «Красное Солнышко, когда ты нас в Днепре крестишь? Замаялись мы с этими ритуалами!»
     Впрочем, Фадлан со стучанием палками по щитам, кажется, несколько  поспешил. Ибо сперва было ещё одно несвященное действо .
     «Затем, - пишет любопытный  араб, видимо, внимательно слушая Руса-толмача,- в палатку вошли шесть человек и все вместе сочетались с девушкой,- араб-араб, уточняй:  с согласия и по очереди!-. Еще затем её простёрли о-бок с её господином-мертвецом. Двое схватили её за ноги, двое за руки. Старуха, называемая ангелом смерти, обвила ей вокруг шеи верёвку, противоположные концы которой она дала двум, чтобы они тянули. Подошла с большим ширококлинным кинжалом и начала вонзать его между рёбер, а те двое мужчин душили её верёвкой, пока она ни  умерла.»
      Ясно, КТО сильнее всех на Руси ждал прихода Христианства?
      Конечно, женщины!
      Одной из первых приняла его, ещё тайно, княгиня светлая Ольга.

                О сёстры милые мои, за мной идите!
                Я вижу свет в Его очах: Он - победитель!
                Ладей могильных и костров, горят где люди.
                О сёстры милые мои, при Нём не будет!
                Он принесёт с собой любовь взамен всех требищ.
                И жертвенная кровь Его в дома и в хлебы
                Прольёт от ран Его Креста:
                Его - Спасителя Христа!   

      Дальше, по Фадлану,  всё было предельно логично  и даже банально.
      Пусть договорит араб.
      «Затем подошёл ближайший родственник этого мертвеца, взял кусок дерева и зажёг его. Пошёл задом вспять к судну, держа в одной руке кусок дерева, а другую - на открытом (голом) заде,- ты ничего не перепутал, Фадлан? с тобой рядом стоит «высокий Рус», который переводит тебе со славянского на арабский в X веке (!), причём же здесь «голый зад»? мог бы спросить толмача! но - успокоим, однако, гордыню свою, - пока не зажёг того дерева, которое они положили под судном, после того, как уже положили умерщвлённую девушку подле её господина. После этого подошли остальные люди с деревом и дровами. Каждый имел зажжённый кусок дерева, который он бросил в эти дрова,- и огонь охватил дрова. Затем - судно, потом - палатку с мужчиной (мертвецом), с девушкой и всей в ней находящимся. Потом подул сильный, грозный ветер.  Пламя огня усилилось и всё более разжигалось неукротимое  воспламенение его...»
       Глядя на всё это, толмач почему-то «засмеялся чрезмерным смехом и сказал: «По любви господина его (Бога) к нему,- опять, Фадлан, не совсем понятно, кто кому родня, но - терпим,-  послал он ветер, так что огонь охватит его в час.» И подлинно, не прошло и часа, как судно, дрова, умерший мужчина и девушка совершенно превратились в пепел. Потом построили они на месте стоянки судна, когда его вытащили из реки, что-то подобное круглому холму. Вставили в середину большое дерево халандж, написали на нём имя умершего человека и имя русского царя ,- где ты его взял, того «царя», Ахмед!?  в Новгороде «цари» вообще назначались большинством вольных граждан  вечействующих и снимались, если лишь намекали хоть словом, хоть поступком на желание публично «сходить в таз»; но — ладно: простим араба -, и удалились.»
      Спасибо Ахмед!
      Не обижайся на мелкие придирки.
      Было очень информационно.
      Наши жутко партейные летописцы нас такими подробностями не удостоили.
      Да и хорошо!
      Иначе такой бы визг поднялся по поводу ужасов нашего язычества, будто оно от чьего-то язычества  в худшую сторону отличалось.
      Например, от  германского. Согласно фундаментальным Понятиям которого стариков рекомендовалось  «не держать» вовсе: как только мама-папа  вступали в возраст нерентабельности,  так -  ауф видерзейн,  наши дорогие: прыгайте, милые, в пропасть со скалы ритуальной.
     Но Германцы всё же далеко. А скифы рядом. И в формировании нашего  национального менталитета они, соседи южные,  слегка, - не  так, конечно, огульно, как у Алекссандра  Блока, но всё-таки-,  участие приняли.
     Вот их ритуал похорон сравнить с нашим можно. Даже нужно.
     Но сперва подведём некий баланс по Фадлану.
     Внимание: мяса всякого,- и говядо, и конина, и курятина-петушатина,- забито было  на тризне у славян-русов очень много. Собачка также душу отдала. Ах, да: у ней же нет души. Якобы. Ну и, конечно, - бедная Малушенька.  Девушка, добровольно (!) крикнувшая «Я!». Остальное, как говорится,  - дрова и всякие шмотки. Вино не считаем: «горячего напитка» было  на тризне  Славян и Русов всегда -  разливанное море.
     А теперь посмотрим, - по Геродоту,-  как хоронили своих царьков , коих на гектар степи было множество ( то есть некоторых из них можно сопоставить с нашим богатым и знатным Твердило Мишеничем ) соседи Скифы. Пусть и они с большой буквы. Как Русы и Славяне у Ахмеда Ибн Фадлана.


               

                VII

     «Гробницы царей находятся в Геррах (до этого Борисфен ещё судоходен). Когда у скифов умирает царь, то там вырывают большую четырёхуголную яму. Приготовив яму, тело поднимают на телегу, покрывают воском; потом разрезают желудок покойного; затем очищают его и наполняют толчёным кипером, благовониями и семенами селея и аниса.»
     Ну, ребята:  это - Геродот! Ни буквы, ни знака трогать нельзя: классика. Борисфен вы, конечно, знаете:  он рядом с Танаисом -  он Днепр.
     Идёт вслед за Геродотом в глубь предмета.
     «Потом желудок снова зашивают и везут в телеге к другому племени. Жители каждой области, куда привозят тело царя, при этом поступают так же , как и царские скифы. Они,- внимание, Сланяне-Русы!-, отрезают кусок собственного уха, остригают в кружок собственные волосы на голове, делают кругом надрез на руке, расцарапывают лоб и прокалывают левую руку стрелами.» «После объезда всех областей снова пребывают в Герры». «Там тело  на соломенных подстилках опускают в могилу. По обеим сторонам втыкают в землю копья. А сверху настилают доски и покрывают их камышовыми циновками. В остальном обширном пространстве могилы,- внимание, потомки Славян и Русов,-  погребают одну из наложниц царя, предварительно задушив её. А также - виночерпия, повара, конюха, телохранителя, коней, первенцев всех других домашних животных, а такжзе кладут золотые чаши (серебряных и медных сосудов скифы для этого вовсе не употребляют). После этого все вместе насыпают над могилой большой холм. Причём наперерыв стараются сделать его как можно выше».
     Да, уважаемый Поэт, уже из этого видно, что НЕ скифы мы, НЕ азиаты мы с раскосыми и жадными глазами. Хотя ритуал у скифов -  только ещё  начинается!
    «Спустя год они вновь совершают такие погребальные обряды,- ради бога: мы понимаем, что Твердило Мишенич всё-таки нек царь, и тем не менее.-  Из остальных слуг покойного царя выбирают самых усердных (все они коренные скифы: всякий, кому царь прикажет, должен ему служить; купленных же за деньги рабов у царя не бывает). Итак, - о потомки Славян и Русов,  сверхвнимание!-, они умерщвляют 50 человек из слуг удушением, - ибо, напоминаем: кровь соотечественников проливать нельзя!-, а также 50 самых красивых коней. Извлекают из трупов внутренности, чрево ощищают и наполняют отрубями, а затем зашивают. Потом на двух деревянных стойках укрепляют половину колёсного обода выпуклостью вниз», - всё понятно, Геродот;  некотые подробности даже пропускаем и идём дальше.- «Таким образом они вколачивают много деревянных стоек и ободьев. Затем, проткнув лошадей толстыми кольями во всю длину туловища до самогй шеи, поднимают на ободья», - ещё  слегка пропускаем, ибо звероподобные подробности эти нам ни к чему.- «Потом коням надевают уздечки с удилами, затем натягивают уздечки и привязывают их к колышкам.
     Всего 50 УДАВЛЕННЫХ ЮНОШЕЙ,- выделено вашим автором,- сажают на коней следующим образом: в тело каждого втыкают вдоль спинного хребта прямой кол до самой шеи. Торчащий из тела нижний конец кола вставляют в отверстие , просверленное в другом коле, проткнутом сквозь туловище коня. Поставив вокруг могилы таких всадников, скифы уходят.»
      Дорогой Александр Александрович,  который Блок! Ничего этого вы, очевидно, не знали. Поэтому и появилось ваше знаменитое «Да, скифы мы, да, азиаты мы с раскосыми и жадными глазами». Меж тем мы - АНТИСКИФЫ, уже тысячу с лишним лет назад чрезвычайно высоко ценившие жизнь индивидуума. И это подтвердил Ахмед Ибн Фадлан, видевший погребение у Русов...
      Как ни странно, но даже дикость и полудикость, связанная с Малушей, крикнувшей «Я!», не только отличает нас от многих прочих, но и чётко обозначает наши жизненные,- ещё языческие,- приоритеты.
      Мы, Славяне-Русы, считали:  умереть - значит, как минимум, распрощаться с обильной едой, немереным вином и любовью. Пусть даже в  нехитром варианте её материальной составляющей. Именно поэтому мы так щедро одаривали свою Малушу, «Я!» крикнувшую, всем тем, чего у неё в раю,-  да, в дивно зелёном, а что толку, Перун, нас прости?-,  скорее всего уже не будет.
     Такими были у нас НАЧАЛА.
     Вполне, кстати, пригодные для жизни в течение многих тысячелетий. Правда, очень уж история оказалась у нас сложной, на трассу слалома похожей.
     Но -  что теперь...

                Теперь, когда всё состоялось,
                Ни что негоже из строки
                Вымарывать. Какая малость:
                «Таки мы али не таки?»
                Мы - есть! И всё, что было,- было
                С тобой, и мной, и с Русью всей.
                А любо было иль постыло -
                Щипать зажаренных гусей
                Уже, как минимум, смешно:
                Иными быть нам не дано...               
                И сколько б мы ни изменялись,-
                И сколько б ни ломали нас!-,
                Но ЧТО-ТО вечно будет с нами
                И каждый век, и каждый час.
                Как говорится, в зной и в вьюгу
                Нам легче жизнь отдать за друга.
                Или, короче говоря, -
                Ужо никак не за «царя»,
                Который там, в Куябе стольной,
                В свой тазик мочится с престола...
                О гой-еси и исполать -
                Вовек другими нам не стать!