Алчные, хитрые, жестокие Фр. 4

4

Бьют уже прикладами: «Открывайте живо, власть пришла!».
– Старушка алая с косой кривавою, – хихикнул  тюремный поэт Жалов. Прямо в ухо «чекисту разукрашенному».
– Молчи, дура! – шикнул Кожан, – дело на корню провалишь. Ус подслюнявь! Отпадёт.
Бум, бум, бум. Дверь скоро выпадет.
За дверью стихает детский визг и плач: прячут их, что ли, куда?
– Открывай, немчура, не то дверь вышибем.
Всё равно не сразу открылась дверь. Будто пчёл соседских воровали. Тряслись руки у Клавки тож, и не смогла она быстро сдвинуть защёлку. А защёлка не простая: с китайским секретом.
Вот четверть Клавки показалась в щели.
Отбросили её дверью, доломав секрет.
Ворвались.
В прихожей пахнет карболкой, резиной и кислой подкладкой бот. Подкладка что прокладка – розовая с ржачным. И Жалок захохотать собрался, но получил тычок от Кожана.
С кухни дошёптывает только что выключенный воробьиной величины чайничек. Угадайка: «посвистывает, а не соловей».
Глянули: Красивая стервь! Это о Клавке. И вовсе не мелкая, как Стёпка набрехал. Если бороться по-чесноку, то ещё не ясно удастся ли засунуть добром: без даденья в ухо. Лучшая анастезия в таких операции – киянкой по лбу: проверено цивильными клиниками Лютеции Паризиорум, что на Сене стояла.
Для начала как полагается:  «Лидия Лемкаус и Владимир Лемкаус  тут проживают?»
– Месье Владимир в командировке. А Лидия тут живёт, только нет её сейчас.
– Как же нет, а ну-ка отдвинь в сторонку!
Замешкалась Клава. Двинули в сторонку так, что прилипла девка к стенным обоям. Сама стала плоской как обоина. Принялись бегать, проверять.
– Степан! – умудрилась по праву старого знакомства шепнуть Клавка, – что это всё значит?
– Кому Степан, а кому Степан Яковлевич, – сказал Степан. – Не дури Клавка, к тебе Чека в гости, а ты тут монии разводишь.
– Эх, чуяла...
– Молчать, кошара... галанская! – прикрикнул Кожан, – Жалков, беги вправо, проверь чёрный ход.
– Открыта тая дверь, – несётся из глубины, – через кухонь  вынырнули.
Бля!
– Красноарм... Алтынов, твою мать, дуй во двор, они ещё не успели...
– Степан, – снова затеяла Клавдия, – как же так, или мы тебя... обидели чем?
– Дурёха, молчи! Хуже будет.
– Стёпка, твою мать, хватит шопотаться, тащи её в залу! К стулу прикрепи.
– Иди, иди Клавка. И не балуй, – подткнул молодуху Степан. Он временно «добрый чекист». Стал сымать ремень. – Хуже будет, Клавка.
Но не верит ему Клавка:
– Так я и знала, что не наш он. – Но не вслух, а в уме думает. – Щас задушат или после? Других вариантов нет. Наслышались о вас. Знаем. Лучше уж пулей – пулей не больно.
– Молчи и не помышляй! Дёрнешься – приголублю. Криком не поможет: в ребро дам.
Вот же сука Степан!
– Нет никого, – кричат из комнат.
Вернулся через главную дверь Алтын. Запустил морозца.
– Дверь запри. Ну? Что там?
– Я это, того...– застеснялся Алтынов.
– Что того? Трави по делу!
Алтын прижался к уху Кожана рупором из ладони: «Я это, её...»
– Что? Кого?
– Ну по привычке... Кожан... Я её за руку, а она дёргается, ну Лидка... старуха наша.
Не вслушивается Кожан, командует армией своёй:
– Степан, Клавдию… в спальню перемести. Тьфу, на кухню лучше! И стой там на стрё... стреножь её пока. И чтоб не кричала! Если что, кляп вдави.
– Знаю, а где взять кляп на? Забыли на хазе.
– Занавеску, тряпку! Учить что ли снова? Примени творчество.
Покачиваясь, когда в пустоте, касаясь стенки, когда рядом со стенкой, переместила Клавдия тело своё в кружевах на кухню: под неусыпным приглядом стёпкиным, поняла, что лучше не перечить.
– Дети, дети, успели, нет ли? – думает. Судьбу Лидии поняла быстрее, чем Кожан, пока шла мимо прихожки: конец Лидии!
Очнулся Кожан от рутины:
– Ну и? Алтын, твою мать! Говори толком.
– Автоматически, Кожан, – заныл Алтын, – дюже не хотел... Пырнул я её. Нечаянно совсем. За штабелем пряталась сука. Задёргалась. Как... сидора коза. Дровяник разнесла дура!
– Вот, сам ты дура! – заскрежетал Кожан, – чё ж ты, бля, Алтынов наделал. В планах не было ранить никово, Алтын... тьфубля, красноармеец Алтынов! Миром хотели. Реквизиция буржуазии называется.
– Автоматично, Кожан... Сучайно! Чё делать теперча? скажи?
– Дурень ты «теперча», вот кто. Теперь торопиться надо.
– Не надо торопиться...
– Что так?
– Я её опосля в приямок толкнул. Она не живая уже... Сразу. Я её прямёхонько... Ну по привычке...
– Пришил что ли?
– Ну.
– Окно есть в приямке?
– Есть, но забито там... досками. Я ещё сверху одну… прикрыл. Не видно ни хера. Темно же...
– Вот же сука ты, Алтын! Будем разбираться. Люди чё? А ладно! После! Побег ей пришьём. Справка на обыск есть, привинтим. Алтын, у  кого теперь бабло пытать? У Клавки?
Поник головой Алтын.
– Жало… Жалов, ёпть! – продолжил Кожан, не забывая роли чекиста, найдя взглядом следующего дуралея. – Где ребёнки?
– Нет никого, – ответил, чуть скуксившись, Жалов.
– Да что за дела. Растворились что ли они? Сбёгли? Степан!
Тут как тут Степан: «Я!»
– Клавку запри  на щеколду. Кляп вставил?
– А то!
– Привязал?
– Лягонько.
– С какого... лягонько! Ну так иди суда, рассказывай.
– Что рассказывать?
– Где всё? Бабло, говорю, где? Лидки твоей нет больше. Короеды исчезли: улетели в трубу (почти угадал). Вот наболтают чего или позовут... Может и золота нет? Смотри, Кожан! Ты клялся! Клавку пытать теперь? Думаешь, она знает?
– Обещал, значит так и есть.
– Показывай заначки, раз обещал, раз «так и есть».
Задёргался Степан, окутал его душный пар: страха. Рванул в галоп с места. Лишил полушубок ещё одной пуговицы. А то улика, если что. Дак не заметил.
Пробежался по анфиладке, заглянул в комнаты: во все.
За ним помчались  собаками Жало, Алтын, Желвак. – Ну! – кричат. – Где?
Мебель, канарейка, астролябия – всё на месте: как всегда.
– Астролябию хватай, она старинная, в ней зла граммов  на триста, – крикнул Стёпка.
– Да ну?
– Хватай, говорю. Подушки вспорите, в детской... у грызоедов...  В детской ящик есть... от тумбочки. Туда бля... под койку глянь... мать твою за ногу!
Разворотили ящик. Нет ничего. Игрушек нет: ни одной: кукла не в счёт: дурацкая кукла.
– Куклу вспорите: может там чё!
Вот те на! Пусто в кукле. Нет игрушек: продано всё! Вот суки! Волчок только в конце коридора. Чугунный что ли? Пнул волчка Желвак со злости. Волчок аж застонал будто. Дети оставили волчка в коридоре. Ну, ять, и потешка! Был б золотой… а то ржавчина одна.
Нет в ящике второго дна. Нет и других ящиков. Вернее есть, да пустые все: с тряпьём и говном разным.
– На кухне за сервантом глянь...
– Там Клавка!
– Нах. Клавку! Корзину грю, с бельём… проверьте... Ванну, мать вашу... ванну… за вентилём пошарь, там глубоко, слитка может... Гитару трясни... струны серебряные там...
– Медь одна! – кричат.
Вот, ёпть, а где тонкие? – ...Сундук ещё... Часы, часы, где часы?
Нет часов, только белая тень от часов.
Недоволен Стёпка, а уж как Кожан недоволен!
– Ну Монька! Ну тварь. Опередил, тварь! Всё скупил, тварь жидовская!
Сердится Кожан, но не суетится особо, поглядывает вдаль и сохраняет чекистский вид.
Мучает его чуток пропажа детишек. А вдруг шустряки: выбегут на прошпект и донесут, или закричат, они ж глупые! Хотя ночь, куда кричать? Но они глазастые, морды враз запоминают... Одна приятность: не видели никого наших! Это плюс. Надо было поначалу всё официально, а потом маски нацепить... Но не взяли, кажись, масок. Они ж красногвардейцы и чека. А когда чекисты внутри, то лиц их не видно. По такому поводу можно половину в живых оставить. А парочкой пожертвовать: для шантажу. Вечерняя разведка показала, что все были дома. Насос не зря под окнами сутками околачивался.
– Ну, чё там? Как обыск? – очнулся Кожан.
– Нет ни хера. Пустые блестяшки: цена им копейка.
Всё ближе Степан к товарищеской расправе над его мягким телом.
– Ошибся, сука, или перенадеялся. Шкуру свою защищал, – размыслил фальшчекист Кожан, – оттягивал, падла, смерть свою...
Продолжается опись имущества. Опись без бумаг: никакой бюрократии: всё делается мигом: открывается., выбрасывается, выворачивается наизнанку.
Качается от суматохи клетка. Золота в ней ни на грамм.
Щёлкнул Кожан по прутьям. А канарейка с испугу ещё в начале со страху сдохла: она ж не шахтёрка, а гражданская птица, обыкновенной закалки. Висит теперь вверх тормашками, на когтях.
Пошарил под дном её Кожан на всякий: пусто. Небогатой была птичка. В соломе и дерьме птичий век отбарабанила.
– Серьги есть! – кричат.
– Неси, щас пробу возьмём.
Принёс Алтын серёжки.
– Говно! Выкинь нахер.
– В унитаз палку сували?
– Нет, щас. Нет ничего.
– В бачок смотрели?
– И там нет.
– За ванной!
– Нет ни хера.
– Холодильник уличный?
– Пусто там. Крыса токо дох... мёртвая.
– ****ь!!!
– Ну, Степан, ну прохиндей, нет нихуя у Лидки, – решил Кожан. И пошёл Клавку теребить.
Вынул кляп:
– Ну, говори, девонька, по добру покамест.
– Не Чека вы, – только и успела вымолвить Клавка.
– Не твое дело... а если поняла, то сознавайся быстрей. Бабки где Лемкины? Золотишко? Где всё?
– Нету давно. Всё на Ямской... сами посмотри...
Не успела Клавка досказать вежливое «те», как получила в зубы.
– А Степан, дак, утверждает...
– Степан ваш – дурак, каких поиска...
На «ть» Клавка получила в глаз. Изнова прилегла на минутку поспать.

***

Не досчитался Степан одной комнаты. Хотел в последнюю нырнуть... Ба, а нет комнаты! – Братцы!
Вместо проёма прощупываются кирпичи и обоями залеплено: «Вот, нашёл!»
– Что нашёл? – спрашивают. Всё немного второпях. Все суету создают. Нет, не похоже это на революцию. Похоже на разбой. Или на погром. Жидовский. Трупов только мало: ни одного на виду. Старуха не в счёт: она в приямке. И сверху доской прикрыта.
– Дверь тут была в крайню спальню, – крикнул Стёпка, – а теперь нету! Скрытная камора! Я говорил! Вот оно где! золотишко-то! Сховали черти!
Рад новому обстоятельству Степан: «Хитра старушенция: как я смылся, так реконструкцию затеяла. Всё с ней теперь ясно! Нашёлся Клондайк!»
– Кожан, нашли!
– Ломай!
– Кирку давай.
– Где?
– В руках чё у тебя?
– ****ь!
– Тише ломай.
– Нах... тише. Не выйдет тише.
– Дом побудил. Коммунщик щас сунется.
– Коммунщик  нас…  как огня: боится: сам не придёт... Зачем ему в петлю... нос совать.
– Похеру дом. Похрен побудки. Торопись, братва!
– Верно. Кожан, сколь у нас запасу… по гринвичу?
– Не суетись, мы не бандиты какие-нибудь, мы Чека, – рассудил Кожан, глянув на руку, на руке часы с гринвичем. –  Делаем законный обыск.
– Точно, Кожан! – кричит Алтын, разбушлатясь и распинывая ненужные уже шмотки по углам комнат, – а я представь, ха-ха-ха, а я и  забыл, что мы… Что Чека мы! Озираюсь по-ранешному.
– Ну ты, молодец, Кожан: чего удумал! Прогулка, ****ь, а не дело!
– Милицанеры...
– Чего милицанеры?
– Прийти могут.
– Пох их! Мы сами милицанеры. Читать надо декреты. Бей в стенку. Чего застрял?
– Кайло, ****ь, в дыре увязло. Будто держит кто с той стороны... Шевелит. Во! Как живое! Видели?
– Ну, суки! Неумёхи!
Пока то да се, Клавка поднялась с пола, распутала чудом руки (Стёпка и тут ложанул с отвычки!),  вытащила кляп и сплюнула окровавленные зубы вместе с остатком блевотины. Полощет слюной рот, дрыгает кадыком. Подползла на коленях к двери, посмотрела в щель:
 – Всё, конец и постояльцу нашему и деткам! Проникли, сволочи. Без Степана-суки не нашли бы.
А там летят в сторону осколки кирпича. Дырка образовалась, но небольшая. Засунул туда глаз красноармеец Жалов. В дырке темнота.
– Ещё стучи! С размаху давай!
– Шо как девочка жеманишь!
Тут сделаем паузу, чтоб дух перевести.
----------
продолжение следует