Пепел и кости. Глава 3

В детстве все часто думают о том, кем бы хотели стать, когда вырастут. Кто-то мечтал стать простым клерком и зарабатывать на жизнь. Кто-то хотел прославиться на весь мир – и не важно, как, главное, слава, деньги и почёт. Третьи думали о том, как хорошо было бы устроиться на работу мечты и делать то, что хочется, да ещё и получать за это деньги. Все эти мечты, мысли и меркантильные выплески жадности – лишь простая метафора современного человека.
И кем же стали люди, мечтавшие покорить весь мир или просто жить в своё удовольствие?
Никем.
Когда я учился в школе, мой учитель по математике спросил моих сверстников о том, кем они хотят стать. Не просто профессия, а кем хотели стать по-настоящему. Они молча стояли и исступлённо смотрели на него, в их глазах – в том числе и моих – мелькало недоумение и неподдельный интерес к этому извечному вопросу. После многозначительного молчания и рассматривания пейзажа, что открывался за длинным чистым окном, почти каждый сказал, что не знает. И только одна маленькая девочка тихо прошептала:
– Когда я вырасту, то хочу стать настоящим человеком.
И в тот момент я в первый и последний раз увидел удивление в глазах учителя. Больше он таких вольностей себе не позволял.
Теперь, когда моя жизнь катилась в тартарары, когда окружающий мир медленно иссыхал и терял свои яркие краски в пылу сражений за лучшее будущее, я часто задавал себе этот вопрос, спустя столько лет. Я мог размышлять об этом часами, анализировать мир в целом, в огромных масштабах, но упускал саму суть вопроса. Кем хотел быть я, когда вырасту? В детстве этот вопрос ставил меня в тупик, да и теперь ситуация не изменилась.
Вновь мне пришлось задуматься об этом, когда мы с Густавом отправились смотреть маленький городок, в котором остановились на дозаправку поезда и небольшую проверку. У нас была огромная бочка свободного времени, нам оставалось чуть больше полудня, но и этого было достаточно для того, чтобы обдумать кое-что, понять и принять некоторые истины. И, наконец, найти ответ на вопрос: чего я хотел от этой жизни?
Мы шли по довольно широкой улице и рассматривали окрестности. Невысокие дома, окружавшие нас со всех сторон, защищали хрупкие тела от порывов северного ветра, а солнце светило сквозь полупрозрачный заслон облаков. В воздухе витал запах хвои и сирени, машинного масла и выпечки из ближайшей пекарни. Весь этот оркестр ароматов наполнял голову тёплыми воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем. Я шёл и смотрел на этот город, и на одно мгновение – только на одно – мне даже захотелось остаться в нём навсегда – настолько было здесь спокойно и хорошо. За мелкими кварталами я увидел невысокий холм с чёрными силуэтами елей. Где-то там стоял небольшой домик лесничего или просто отшельника – из-за леса мерно таяла в воздухе тонкая струя дыма, сливающаяся с цветом неба.
Густав брёл рядом и так же задумчиво разглядывал эту местность. В его глазах я видел работу ума, колоссальный труд поезда мыслей. Он не был глупым, отнюдь. Просто кому-то обдумывание собственных переживаний наедине с собой даётся с огромным трудом, а кому-то – с необычайной лёгкостью. Их обычно называли экстравертами и интровертами. Примитивные ярлыки общества, не влияющие ровным счётом ни на что. Типичные имена, клички, которые дают животным – славная метафора человеческих взаимоотношений.
– Хорошее местечко, – вдумчиво промолвил Густав. – Как думаешь, можно тут жить?
– Естественно, – ответил я, не задумываясь. – Можно. Но только если тебе плевать на собственную жизнь.
– Когда так думаешь, то любое место кажется отвратным.
– А по-другому, наверное, никак, – парировал я. – Каждое место меняет человека. В лучшую или худшую сторону. Уж лучше абстрагироваться от каждого, чем позволять какому-то захолустному городку влиять на сознание. А когда появляется привязанность, то лучше рвать когти.
– Это почему же?
– Сам понимаешь, привязанность рождает любовь, а затем она рождает ностальгию, – продолжал я свою тираду, не зная, чего на самом деле добивался. – Стоит только чуть-чуть полюбить место, как оно тут же утаскивает тебя на дно. Коварная ловушка для романтиков.
– Романтики не плохие люди, – сказал Густав, посмотрев в небо, – Может, они просто не нашли своё место в жизни? Вот и ищут настоящий рай, считая, что каждый встречный город – это он и есть, и что любой человек на пути – ангел во плоти.
– Такие скитальцы долго не живут, – ответил я, и тут же повернул направо, на другую улицу. Густав шёл рядом. – Они тратят себя на бесполезные шатания по миру, упуская из виду главное. Саму жизнь.
– Тогда я скоро умру, – усмехнулся юноша, и его взгляд тут же переметнулся на небольшую вывеску над одним из зданий. Это был небольшой бар, он одиноко стоял на обочине дороги, вдали от двухэтажных построек и, казалось, наслаждался собственным одиночеством. Пусть внутри кипела жизнь, но снаружи всё было совершенно иначе. Пустая дорога, небольшой плац парковки с двумя не самыми новыми машинами, тихий шёпот листвы на ветру, далёкий гам посетителей.
– Думаю, мы можем позволить себе расслабиться, – тонким пальцем Густав указал на бар. – Мы проделали большой путь.
– О, мой друг! – усмехнулся я. – Наш путь только начинается и неизвестно когда кончится.
– Так или иначе нам нужен отдых от этого поезда.
– Тут уж не поспоришь.

Внутри было душно и темно. Толпы людей оккупировали столики, как солдаты захватывали города. Все они смеялись, пили, трогали проходящих мимо девушек за интимные места. Кельнеры бегали вокруг толстых столиков из дерева, всё время кому-то не хватало воды, кто хотел смешать водку и пиво, кому-то надо было оплатить свой счёт. Несколько юношей метались из стороны в сторону, с пугающим взглядом, полного отчаяния и безысходности, выполняя просьбы веселящихся людей, отдыхающих после ночной смены на какой-нибудь шахте. Я не знал точно, откуда они такие пришли, но в их глазах я видел усталость и краткие миг желания смерти себе и другим. «Да пропади ты пропадом!» – кричал в сердцах один и презрительно смотрел на компанию за соседним столом. «Как мне всё это надоело...» – твердил другой и отчуждённо смотрел в потолок, опустив веки и не нуждаясь в визуальном восприятии, убирая надоедливый отблеск бокалов, неяркий приглушённый свет и пьяные, красные лица сидящих вокруг.
И вот внутри оказались мы. Люди из абсолютно другого мира, из мира, наполненного серостью и чистотой взгляда. Люди, познавшие лишь азы жизни и не умеющие решать сложные проблемы. Всё это было не для нас. Нам нужен был отдых, только он один.
Мы с Густавом сели за маленький столик в углу – все остальные оказалась заняты громкими толпами рабочих. Нас тут же заприметил молодой кельнер. Было видно, что его приняли совсем недавно, его руки слегка тряслись, на лбу блестел пот, а голос подрагивал.
– Чего желаете, молодые люди? – сказал он заранее отученную фразу. Я вспомнил, как сам был таким же кельнером и говорил с посетителями примерно так же. Мне было его жаль. Я бы тоже начал бояться, если бы каждый день в бар заваливалась целая орда голодных до женщин и выпивки людей.
– Какое у вас блюдо дня? – невозмутимо ответил Густав и посмотрел на меня. Я одобрительно кивнул.
– Говяжья вырезка с тушёными овощами, картофельный салат и...
Юноша на мгновение отвлёкся на шум, что донёсся из-за его хрупкой спины. Он оглянулся, и мы с Густавом месте посмотрели на то, что творилось сзади: какой-то рабочий с усами щёточкой напился до критического состояния и, не выдержав самого себя, просто свалился со стула. Его тут же бросились поднимать такие же пьяные товарищи, но у них ничего не выходило – тело упавшего, казалось, было слишком скользким, чтобы крепко ухватиться за него. Через несколько неудачных попыток они всё-таки смогли усадить мужчину обратно за стол, но тот практически не подавал признаков жизни.
Кельнер вновь повернулся к нам.
– Давайте нам два блюда дня и немного водки, полбутылки.
– Как скажете, сэр, – кельнер поклонился и растворился в толпе. Я посмотрел на Густава.
– Что? Думаю, мы можем себе это позволить, – всплеснул руками он.
– А деньги-то у тебя с собой есть? – ухмыльнулся я.
– Есть, – он достал из кармана пальто несколько крупных купюр.
– И откуда у тебя такие богатства?
– Заработал. Кровью и потом, как говорится. А где твои деньги?
Я на мгновение призадумался и вдруг неожиданно понял, что забыл свои последние деньги в поезде, который уехал в неизвестном направлении в депо. Догнать его у меня уже не было возможности, поэтому я с виноватым видом смотрел на Густава.
– Нет денег? – снисходительно прошептал тот.
– Есть... не в этом дело, – промолвил я. – Просто оставил их в поезде. Если заплатишь за двоих, то в поезде я тебе их отдам.
– Ладно, – ответил он и спустя пару минут молчания и наблюдения за кипящим жизнью залом продолжил, – Откуда ты? Куда едешь?
– Я?
– Ну, а кто ещё? Я же не со стеной разговариваю, – буркнул в ответ Густав.
– Я еду куда-нибудь. Далеко и надолго, лишь бы никогда не видеть больше свой город, – я на миг замолчал, переводя дыхание, но мой собеседник и не стремился что-то добавлять. – Знаешь такое чувство, когда чувствуешь себя не в своей тарелке? – он кивнул, – Так вот, такое я чувствовал, когда жил там, далеко-далеко. Мы, наверное, всё-таки жили по соседству, просто никогда не встречались. Не понимаю, зачем ты спрашиваешь.
– Я был в твоём городе проездом, ждал другой локомотив. Прямых рейсов в пустоту, к сожалению, не оказалось, пришлось ездить окольными путями, – Густав звучно рассмеялся. Я молчал.
– Мне больше нравится, когда ты философствуешь, а не просто молчишь, – заметил юноша, увидев, что я не смеюсь. – Скажи что-нибудь умное.
– Умные мысли по щелчку пальцев не приходят. Это тебе не заказать еду в баре. Такие мысли приходят, когда тебе плохо и больше ничего не остаётся, кроме как думать и думать. Ты когда-нибудь чувствовал себя одиноким?
– Да, почти всегда, – ответил Густав. – Но определённо не сегодня.
Улыбка на миг расползлась по моему не самому свежему лицу, затем так же быстро исчезла.
– Ну раз чувствовал, что ты должен знать, каково это – размышлять о чём-то вечном, разве нет?
– Верно. Но я никогда в такие дебри не уходил, мне всегда хватало того, что лежит на поверхности и до чего додуматься не так уж и сложно.
– Так многие говорят, – сказал я. – Проблема лишь в том, что для того, чтобы познать себя, нужно копнуть очень глубоко.
– Ну, я не философ. Но я вижу, ты с этим прекрасно справляешься.
– У меня было много времени, – прошептал я, и перед глазами вспыхнули пейзажи старого дома, дивный сад с качающимися деревьями, серо-синее море, мёртвый пляж и крики чаек, мечтающих отведать моей плоти. Я вспомнил её и то, как она не боялась ходить туда одна, когда стаи этих голодных птиц кружили над песком и мелкими глазками выискивали жертву. Она была бесподобна. И я так легко её упустил.
Мне не раз приходило в голову застрелиться или повеситься на люстре. В один особо тяжёлый день я даже отыскал в сундуке в гостевой комнате верёвку и попытался встать на табуретку, но не смог – ноги слишком тряслись. Решив отложить это на самый крайний случай, я посвятил себя бесконечным размышлениям о том, что делал не так. Они были цикличны, всегда приходили в одну и ту же точку незнания и недоумения. Когда же мысли заканчивались, я просыпался на полу в своей спальне и просто смотрел на потолок, изредка переводя взгляд на окно, за которым бушевала невидимая глазу ночная жизнь. Желая стать ветром и больше никогда не думать о тяжёлом бремени человеческом, я наблюдал в окно своё отражение и не прекращал думать.
Я не помню, как она ушла. Может быть, убежала с криками, пронзительно громко хлопнув дверью. Может, тихо собрала все свои вещи и, не оставив даже записки, сгинула в небытие. Несмотря на то, что я не помнил такой важной мелочи, в голове кружилось название города, о котором она постоянно твердила. И его название я не хотел вспоминать, ведь и так туда направлялся, сам не зная зачем.
И если задуматься о цели моего путешествия в неизвестность, то окажется, что мне и самому невдомёк, куда и зачем я на самом деле еду. Однажды одно-единственное слово проскочило сквозь поток чёрно-серых облаков мыслей. Такое важное, такое маленькое, но всё же неизмеримо важное.
– Спасение.
– Что ты сказал? – Густав напряжённо смотрел мне в глаза.
– Ничего, – ответил я после краткого и очень неловкого молчания. Мы продолжали буравить друг друга взглядом, но так и не решались начать разговор на животрепещущую тему.
В это время к нам подошёл кельнер, поставил на стол две большие тарелки с ароматной говяжьей вырезкой и тушёными овощами. Следом на столе появились бутылка водки и две кристально-чистые рюмки.
– Благодарю, – буркнул Густав, и молодой человек удалился на кухню, – Приятного аппетита, Оскар.
– Взаимно, Густав.
Водка закончилась быстро. Мой попутчик оказался на удивление ярым поклонником водки, и практически вся половина бутылки, которая была у нас в распоряжении, закончилась раньше, чем мы приступили за еду. Тост за тостом, речь за речью, Густав постепенно превращался в грубое и практически не говорящее существо. Я же оставался трезв, сам не понимая почему.
Когда же водка испарилась, Густав начал возмущаться и решил пройти по соседним столикам. Там ни у кого её не оказалось, но зато были карты – за одним из столов целая компания подвыпивших людей играла в скат. Густав решил сыграть на водку. Он играл умело, хоть и был в приподнятом настроении, и даже успел выиграть ещё полбутылки, но прежде чем это действие продолжилось, пришлось рассчитаться с кельнером, который к этому времени принёс счёт.
– Мы сейчас заплатим, – ответил я, – подождите секунду.
Я встал и направился к своему собутыльнику. Густав сидел и радостно смеялся из-за очередного выигрыша. Казалось, ещё несколько партий, и он выиграет весь бар.
– Густав, нам нужно расплатиться, – прошептал я ему на ухо. Юноша обернулся на меня и посмотрел мне в глаза.
– Деньги, – продолжил я.
Его взгляд слегка прояснился.
– Ах, это! Держи, мой друг! Бери их, даже не возвращай! – он достал из кармана все свои уже помятые купюры и вручил их мне. Пара монеток со звоном укатились под стол. Затем он махнул рукой и, грубо, но по-доброму оскалившись, отвернулся и дальше принялся играть.
Я вернулся к своему столику и отдал кельнеру деньги.
– Вы работаете круглосуточно? – спросил я, когда юноша уже собирался уходить.
– К сожалению, да, – он кивнул головой на большой стол, за которым Густав играл с другими такими же пьяными людьми. – Они обычно до утра не уходят, так что можете не ждать своего друга, он вернётся только завтра.
– Мне придётся его ждать, – сказал я и грустно вздохнул. – Мы здесь проездом.
– Тогда всё понятно, – ответил кельнер и поправил слегка свои налипшие на лоб светлые волосы. – Сюда мало кто заглядывает просто так.
– Думаю, нам просто повезло.
– Скорее, наоборот.
– Что?
– Что? – переспросил кельнер и, не дождавшись ответа, удалился.
А я остался наедине со своими мыслями. Но в тот момент думать мне совершенно не хотелось, как и всем, кто был вместе со мной. Даже кельнер, казалось, устал от этой тяжёлой жизни, и я его прекрасно понимал. С пьяными тяжело договориться или найти компромисс.
День постепенно сходил на «нет». Завтра утром мы должны будем уехать, влиться в этот бесконечный поток жизни, несущий наши бренные тела в неизвестность. Я ждал этого момента с нетерпением. И все те, кто ехал с нами – тоже.
Осталось лишь пережить одну ночь. Ночь – и новая жизнь. День – и новая смерть.

Я проснулся от холода. Он прошёлся по моему телу, словно бы он был хозяином этого мешка костей и мышц, напичканного глупыми мыслями и отвратительным мировоззрением. Утренний ветер залез под рубашку, вылетел через ворот и начал методично понижать температуру рук. Когда я открыл глаза, то понял, что стал почти что мертвецом. Только мне пока ещё удавалось выживать в толпе охотников за нечистью.
Зал был пуст. Стояли недвижимо столы, окутанные ореолом застывшего времени. Огромная «арена», на которой целую ночь сражались любители кидать бумажки на стол, оказалась ближе, чем когда я заснул.
Тело Густава почти не выделялось среди небольшой массы тел, что налипла на края стола, но через пару минут небольших поисков, я всё же его нашёл и попытался разбудить.
– Густав, нам пора, – прошептал я тихо, смотря на свои наручные часы (хорошо, что никто их не украл, пока я спал), – Мы опаздываем.
Мой товарищ вдруг дёрнулся, словно тело ударило током, но затем вновь вернулся в первоначальное положение. Я толкнул его в слегка обмякшее плечо, да так, что скинул Густава со стула, и тот с грохотом падающей мебели рухнул на пол, словно камень. Вдруг он невозмутимо разлепил глаза и, найдя меня взглядом, серьёзно сказал:
– Который час?
– Почти девять. Поезд скоро уходит. Надо торопиться.
Густав резко встал и, крепко схватив меня за запястье, вывел из уже открывшегося бара – два кельнера смотрели на нас из кухни, да повар заваривал чай. Стоило нам выбежать, и, казалось, я услышал из облегчённый вздох.
Хлопнула дверь, и вот мы уже бежали обратно на вокзал. Мы бежали неистово, так, как никогда ещё до этого не бегали. Однако Густаву пришлось не сладко. Пару раз нам пришлось останавливаться посреди пустой улицы, чтобы он смог опустошить свой желудок от некачественной водки. Я испуганно глядел на часы и уже думал, что поезд уехал без нас. Но вот минул последний поворот, и мы на финишной прямой.
Поезда не было, за зданием вокзала я видел лишь тёмно-серый дым. Он только-только отошёл от платформы, а это значило, что у нас ещё были шансы продолжить своё путешествие.
– Быстрее, – подгонял меня Густав, шатавшийся из стороны в сторону, но бегавший довольно уверенно. Каждый его шаг, казалось, отдавался тяжёлым эхом по всей пустующей улице. Вокруг не было ни души, в воздухе висела утренняя дымка и запах сирени.
Стоило нам вбежать на платформу, как наши тела тут же спрыгнули с неё и под изумлённые и даже раздражённые взгляды тех, кто остался в этом маленьком городке смерти и разврата, мы побежали по рельсам. Поезд ещё не успел набрать скорость, поэтому мы приближались довольно быстро.
Но в один момент силы покинули Густава, и он, оступившись о шпалу, рухнул на колени.
– Давай, Густав! – говорил я, пока тянул его за руку. Его тело оказалось в момент тяжёлым и неподъемным. – Неужели ты хочешь остаться здесь навсегда и просыпаться так каждое утро?
Казалось, он вот-вот испустит дух, его тело тряслось, со лба градом катился пот. Но в один момент Густав глубоко вздохнул и напряг всё тело разом. Взгляд его прояснился, и он нашёл в себе силы встать.
Вновь мы набрали скорость и уже спустя каких-то полминуты нагнали поезд. Я подталкивал Густава, чтобы тот смог забраться на маленькую площадку, затем залез сам.
Почему-то именно в этот момент (или, может, потому что мы вышли из-за крутого поворота) стук колёс участился, и ветер затрепал наши мокрые головы пуще прежнего. Мы набирали скорость, и вот перед нами открылись новые пейзажи нашей необъятной страны. Необъятной по меркам маленького человека, огромной по сравнению с одной-единственной личностью, но такой маленькой в сравнении с целой Вселенной.
Я видел широкие поля, тонувшие в цветении растений и другой жизни. Видел тёмные леса, объятые мраком и запахом сырости. Видел широкие кристально-чистые реки и озёра. Я видел мосты, что были через них перекинуты. Видел людей и их уставшую походку.
Я исчезал в неизвестности и всё равно устремлял свой взгляд в прошлое, в туман, за которым не было ничего, кроме разочарования и боли утраты.
И в один момент мне это даже начинало нравиться. Эта боль давала мне шанс на спасение. А я этот шанс каждый раз упускал.