Пепел и кости. Глава 5

Узники городов. Серая угрюмая масса людей, не желающих жить. Огромное скопление страданий, свалка человеческих душ.
Я почувствовал радость и облегчение, стоило нам с Густавом войти в город и утонуть в его обманчиво-приветливых объятиях. Мы прошли в этот огромный лабиринт, ещё не подозревая, что нас в нём поджидало, не осознавая опасности, которой себя подвергли. В тот момент нам было всё равно – два человека, исколотые кинжалами предательства, брели вдоль широких мощёных улиц, над которыми, словно стражи в доспехах, нависали частоколы домов с блестящими жизнью глазами окон.
Этот день был особенно запоминающимся и длинным, наверное, самый длинный день в моей новой жизни. Каждое мгновение длилось несколько секунд, все движения моего уставшего тела были чересчур медленными, но это не приносило мне никакого дискомфорта, наоборот, я хотел растянуть это послевкусие поездки и ещё не остывшая страсть к новому месту. Это чувство очень скоро должно было угаснуть, потухнуть навсегда. И когда это случится, я снова возненавижу этот город, как когда-то начал недолюбливать предыдущие.
Мы свернули с большой улицы и оказались на довольно узком переулке. Густав вёл меня всё дальше и дальше во внутренности полиса, выворачивая внутренности, показывая клокочущую бездну грязи и порока. Я видел странные вывески публичных домов, контор-однодневок со страшной надписью над дверями, указывающее на какое-то отношение к торговле. Словно корабли, потерянные в ночном тумане или буре, мы бороздили огромный океан, надеясь найти сушу, на которой можно осесть и из безопасного гнезда наблюдать за тем кромешным кошмаром, что творился за пределами маленького островка мнимого счастья и безопасности. Глазами мы выискивали гостиницу, которая раньше приглянулась Густаву. Он видел её всего несколько раз, но нутром чувствовал, что это тот самый островок, из которого мы вдвоём могли бы наблюдать за дряхлой, но почему-то быстрой жизни города на реке.
– Мы почти пришли, я уверен... – бурчал себе под нос мой проводник. Он перешагнул через лужу, я шёл за ним, крепко вцепившись в свой потрёпанный чемодан. Во мне ожило то самое щекотливое чувство паранойи и навязчивого страха, что вот-вот меня ограбят, изнасилуют, убьют прямо за поворотом. Каждую секунду хотелось смотреть назад, выискивать среди случайных прохожих убийцу и грабителя. Люди были все на одно лицо – серые угрюмые физиономии, покрытые странной каменной пылью, словно бы их хотел стереть сам Создатель. Но увидев, что такие индивидуумы – основа современного общества, решил их оставить в живых, но в том виде, который он по ошибке успел им придать. Милость, испещрённая иглами насмешек – кара для тех, кто был серой массой.
Наконец, когда силы уже покинули нас, а с неба начал крапать мелкий противный дождик (первая его капля попала мне в глаз), мы вышли в небольшой дворик. Погружённый в полумрак, окутанный ореолом таинственности и ужаса, высокое здание гостиницы, похожей на колокольню, казалось слишком ярким. Небольшие прямоугольные окна отбрасывали мутные светлые пятна на уже слегка промокшую брусчатку.
– Оно? – спросил я Густава. Тот щурился и сквозь начинающийся сильный дождь пытался высмотреть название гостиницы на светящейся вывеске.
– Да, – прокричал он в ответ. Шум разбивающихся тяжёлых капель разрывал уши и заглушал остальные звуки. Я чувствовал, что уже почти промок насквозь, но в тот момент меня это не волновало – я был готов стоять вечно перед гостиницей и наблюдать, как причудливо преломляется свет от вывески, проходя сквозь ливень, похожий на расплавленный металл, как красиво отражалась в лужах чужая жизнь, наполненная искусственным светом. Я осмотрелся и увидел у одного из входов нечто, накрытое брезентом, но судя по форме это была машина.
– Идём скорее! – крикнул Густав и, запоздало прикрыв голову чемоданом, пошёл вперёд. Мне пришлось идти точно по его следам, иначе бы я утонул в грязных лужах этой маленькой низины города, в которую стекался всякий шлак и сброд. Пройдя двадцать метров до крыльца, мы остановились под крышей. Отдышались и расслабленно рассмеялись. Чувствовалось некое умиротворение и, даже несмотря на бушующую стихию на расстоянии вытянутой руки, в голове была абсолютная тишина и безмолвный туман неразберихи, заставляющий меня всё время оглядываться и задумываться о важных вещах.
Не говоря ни слова, мы зашли внутрь. Гулко хлопнула дверь, и зазвенел колокольчик.
Внутри было неожиданно тихо и сухо. Несколько секунд мы просто стояли и зачем-то жали, пока с нас стечёт вся вода на красивый расписной ковёр с преобладающими красными оттенками. В самых уголках этого ворсистого произведения искусства мне удалось разглядеть цветущие розы. От них вилась тёмно-зелёная лента и сливалась в удивительный цветок по центру. Этот ковёр был действительно красив – не как те, что я видел на ярмарках, когда ещё был невообразимо молод душой и телом.
На нас обратил внимание управляющий. Шелестя бумагами, он презрительно не замечал нас, но затем, видимо, почувствовав что-то неладное, обернулся и посмотрел в нашу сторону. Несколько секунд мы буравили друг друга глазами, но вдруг эта невидимая дуэль прервалась – администратор сдался и вновь с уставшим видом принялся сортировать различные документы.
– Чем могу помочь, молодые люди? – проговорил он эту заученную фразу, даже не смотря на нас.
Густав подошёл прямо к стойке, за которой и стоял тот щупленький парень на полголовы ниже каждого из нас. Его полулысая макушка блестела в свете старинной люстры, сделанной в стиле девятнадцатого века. Выглаженная форма так и твердила о непорочности и чистоте намерений этого человека, но все знали, что это не так. И тем не менее, сейчас от него зависела вся наша дальнейшая жизнь.
– Комнату бы нам, – сказал непринуждённым голосом Густав. – На двоих.
– Кровать вместе или раздельно? – ухмыльнулся сенешаль.
Мой будущий сосед сморщился:
– Нет, мы не из этих...
– Да я ничего не утверждаю, – отмахнулся мужчина за стойкой. – Это ваша природа, что поделать. Осуждать не берусь.
– Всё совсем не так! – чуть ли не прокричал Густав. Видимо, эта тема была для него болезненна. Я относился к этому значительно легче, поэтому лёгким движением руки отодвинул Густава в сторону и продолжил диалог.
– Кровати раздельно, – сказал я.
– Хорошо, сэр. – заметно учтивее сказал управленец. – Комната на третьем этаже вас устроит?
– В зависимости от цены.
– Она совсем небольшая, – сказал мужчина, – цена – самая низкая в городе. Наша особенность и гордость, так сказать.
– То-то я вижу у вас наплыв посетителей... – буркнул себе под нос Густав. – Яблоку негде упасть!
– Не обращайте внимания, – снисходительно шепнул я. – Он немного не в настроении.
– Ничего, я уже успел привыкнуть. Такие клиенты часто попадаются, – легко отмахнулся руководитель процесса поддержания жизни этого маленького островка. – Со временем учишься не замечать гневных людей.
– Так что насчёт комнаты?
– Три марки в день. Это самая низкая цена, которую я могу вам предложить. Плюс ко всему  окна выходят на город.
– Хорошо, думаю у нас хватит денег, что оставаться здесь несколько недель.
– Очень на это надеюсь, – полулысый мужчина слегка поклонился и достал из ключницы, находящейся под стойкой, два маленьких ключа. – Держите.
– Благодарю. Покажете, где комната?
– Конечно.
Молча я кивнул рассевшемуся на кресле Густаву. Тот подскочил и как ни в чём не бывало пошёл за мной, соблюдая дистанцию.
Мы поднялись по скрипучей лестнице. Проходя через второй этаж, я заметил, что он весь свободен. И в ту же секунду понял, что нет шума, нет стука дождя в окна, нет ветра и грома. Нет ничего, кроме этих комнат, кроме кромешной тьмы и пустоты, кроме холодного сквозняка и запаха одеколона призраков, наполнявших этих стены. Я шёл на третий этаж, будучи твёрдо уверен в том, что, кроме меня, в этом здании никого нет. Нет и меня. И Густава. Никого и ничего. Истинное, пустое, бесконечно жуткое Ничто.
Но наверху я услышал отголоски жизни. В коридорах горел тёплый свет ночников, из-за дверей доносился тихий шёпот человеческих сердец, лились из приоткрытых дверей лучи блёклой радости. Мы шли мимо, в самую тёмную часть коридора, туда, где уже запятнанное дождём окно показывало причудливую панораму странного места, в которое я попал. Кто же знал, что город будет так давить на меня. Не видно больше моря, в котором хочется утопиться, не видно полей, в которых хочется похоронить свои страхи и врагов, нет бесконечного неба, в котором развеешь прах последней несбывшейся мечты. Нет того, что делало меня человеком. Нет ничего, что могло бы вдохнуть в меня новую жизнь, чтобы смотря в зеркало, я увидел не понурый взгляд, а глаза, полные огня жажды приключений и лицо, свободное от шрамов.
Дойдя до окна в конца коридора, управляющий отпер правую дверь. Та со скрипом вплыла в тёмный квадрат комнаты.
– Не пугайтесь, днём здесь лучше, – видимо, увидев наши изумлённые взгляды, продолжал мужчина и, нащупав в темноте выключатель, зажёг свет. Комната наполнилась тёплый свечением одной-единственной люстры.
У нас было четыре окна на двух стенах – на каждой по два. Из них уже на пороге открывался панорамный вид на однообразный пейзаж города, в котором я собирался начинать разнообразную, полную новых разочарований и радости жизнь.
– Вас всё устраивает? – с надеждой в голосе обратился ко мне управляющий.
– Да, мы заплатим сразу за неделю, – сказал я и, порывшись в кармане пальто, нащупал свои деньги и «подарок» Густава, отданный мне в баре – куча помятых банкнот, несколько монеток. Негусто, но и этого на данный момент нам было достаточно.
– Выходит, в неделю двадцать одна марка, – подытожил наш конвоир в новое обиталище. – Полная оплата приветствуется.
– Конечно, – чуть ли не прошептал я, до того мне было теперь тошно смотреть на этот скучный интерьер и вид из окна. Отсчитав нужное количество, я отдал ему пару бумажек и блестящую монету. Он поклонился и, пожелав приятного вечера, удалился. Как только звук шагов внизу стих, я закрыл дверь и сразу вопросительно посмотрел на Густава.
– Что это было? – спросил я.
– Не понравился он мне, – тут же рыкнул в ответ юноша, оставляя пальто на вешалке возле двери. Он был в серой застиранной рубашке и прямых чёрных штанах. Чёрные лакированные туфли блестели то ли от чистоты, то ли от дождя. Сам Густав оказался чуть более худым, чем я видел в поезде. Может, так на нём сказался переезд, может, просто обман зрения.
– Он показался мне притворщиком, – буркнул уже неувереннее он, садясь за маленький стол, стоявший посреди комнаты. Справа примостились две раздельные кровати, слева – большой гардероб, возле одного из окон я заприметил комод и трюмо (понятия не имею, зачем он там стоял). Они несколько выделяясь на фоне скучной картины этой типичной городской обстановки. Мне стало вдруг очень грустно оттого, что так живут практически все. В этой комнате была своя атмосфера, здесь витал свой особенный дух. Но когда такое повторяется из раза в раз по всему городу, то никакая комната уже не будет особенной, и никакой человек уже не сможет сказать путного про своё скромное убежище. Разве что: «Как у всех. Не пусто, не густо. Всё, как у людей, по-особенному», – и все бы удовлетворительно кивали, зная, что он имел в виду «скука, грязь и тошнота».
– Притворщиком? Он встречает всех гостей, ему положено быть таким! – неожиданно возмущённо сказал я. Волна меланхолии продолжала накатывать с новой силой и уносить в неведомые дали прострации. – Послушай, Густав, будь с ним помягче. Мало ли, что случится может, – мой голос слабел с каждой сказанной фразой. Я чувствовал, что если не сяду, то рухну на пол, словно плюшевая кукла, тяжёлый камень, который даже Бог поднять не в силах.
– Не могу так. Вспыльчивый иногда бываю, ты уж прости. Не хотел, чтобы ты видел меня таким... таким ужасным?
– Всё нормально, – ответил я и сел напротив него за стол и, полуобернувшись, вновь мельком оглядел комнату. – Как тебе здесь? По-моему, неплохо, – конечно же, я соврал и не собирался говорить, что эта комната мне противна. Слишком уж болезненные ассоциации она вызывала в голове. Серыми пятнали всплыла против моей воли картина прошлого, от которого я так долго пытался избавиться. Её комната была точно такой же. Тихая. Красивая. Нежная. Тошнотворная. Как и она сама. Всё больше распутывался клубок обрывков фраз, картин минувших дней и слов, которые мы так и не сказали друг другу. Она ушла, заставив проглотить свои же горькие слова, что говорила мне на прощание. В горле стоял ком и того, что я так и не успел сказать. А теперь уже поздно что-то менять. Она уже давно мертва для меня.
– Комната как комната, – после некоторого напряжённого молчания ответил Густав. – Ничего особенного, но жить можно. Здесь всё изменилось с того момента, как я был здесь в последний раз.
– Когда это было?
– Лет пятнадцать назад. Я тогда был ещё совсем малой, не запомнил толком ничего. Помнил только, что здесь мне очень понравилось, поэтому и решил удачу попытать. Ну как, мы выиграли или проиграли в лотерее выбора жилья?
– Думаю, не проиграли, – и снова ложь из моих уст. – Как-нибудь проживём. Не умрём... надеюсь.
– Куда мы денемся? Нам надо жизнь заново строить, нельзя умирать раньше времени, не находишь?
– Если только не будет отчаяния в нашей жизни. У меня уже было такое, не хочу, чтобы это вновь повторилось. Такие времена довольно тяжело пережить.
На пару минут воцарилось тяжкое молчание. Каждый думал о своём, больше всего, наверное, мы думали о комнате: продолжали её разглядывать, подмечать детали интерьера и удивляться сущей безвкусице создателя этого «шедевра». Мне было плохо, я еле сдерживался, чтобы на своём лице не показать отвращение.
– Ты мне так и не рассказал, почему уехал из всего городка. Чем он так не угодил? – спросил вдруг Густав, застав меня врасплох. Я мгновение смотрел ему в глаза, не понимая смысла этого вопроса.
– Были причины, – ответил я, давая понять, что пока что мне тяжело об этом разговаривать. – Может, завтра или послезавтра поведаю тебе эту историю.
– Всё настолько захватывающе?
– Вряд ли, но, думаю, ты оценишь, – сказал я, встав со стула и поставив чемодан на одну из кроватей. – Давай раскладывать вещи, мы здесь всё-таки надолго.
– Неделя – это не так уж и много, – ответил юноша, медленно вставая из-за стола. Взяв свой кладезь остатков прошлого, он обессилено кинул его на свою кровать. – А вещи я потом разберу.
– Потом у нас, возможно, не будет времени. Понимаешь, о чём я? – сказал я, вытаскивая предметы первой необходимости и одежду.
– Не совсем.
– Нам нужна работа, Густав.
– Оскар, – начал он, – успеется. Не спеши менять свою жизнь до одурения. Так ты никогда её не почувствуешь. Она просто пролетит мимо, пока ты пытаешься обосноваться в этом мире.
– Ты, наверное, прав, – расстроенно ответил я и, сев на кровать, обречённо вздохнул. – Чем мы тогда будем заниматься? Я предполагал, мы сможем найти хотя бы небольшую подработку, иначе нам не на что...
– Всё, хватит, – отрезал Густав. – Хватит на сегодня разговоров о работе. Отдохни немного, ты слишком нагружаешь себя.
– А ты что-то слишком спокоен, – парировал я. – Куда подевался весь твой пыл?
– Он быстро появляется и так же быстро испаряется. С одной стороны – хорошо, с другой – плохо. Давай хотя бы до послезавтра не думать о насущных проблемах. Мы должны почувствовать этот город, узнать о нём всё, что можно.
– В каком смысле?
– Где можно дёшево попробовать местную еду, например. Чем не занятие? – развёл руками Густав. – Или, может, узнать что-нибудь о местных памятниках и музеях. Интересно ведь, согласись.
– Пока это не приносит практической пользы, пока мы не обосновались здесь, я не нахожу это захватывающим, хоть искусство очень люблю, – сказал я и встал. – Я в ванную. Разбирай вещи, Густав, завтра у нас много дел.
– Надеюсь, не очень тяжёлых, – вздохнул он.
– Я тоже, – еле слышно ответил я и захлопнул дверь в ванную.
Горячий душ. Красное измученное лицо в запотевшем зеркале, впавшие глаза и узкий нос. Нет, красивым меня трудно было назвать. Слегка волнистые волосы теперь аккуратно опускались на лоб, закрывая обзор. «Я так давно не смотрел на себя», – промелькнуло в голове. Прямо за этой фразой быстрым локомотивом мыслей пронеслась фотокарточка воспоминания. Я вспомнил, как в беспамятстве ломал зеркала в доме после её ухода, как холодная кровь капала с рук на паркетный пол, как пытался оттереть алые пятна со стен. Теперь я окончательно закрепил в себе осознание того, откуда у меня так много шрамов на руках и даже парочка на лице. Виной всему – праведный гнев обиженного на весь мир человека, в первую очередь, на себя.
Я надел спальный набор и вышел из тёплой ванной в холодный мир. Теперь этот контраст внутреннего мира и внешнего ощущался как никогда сильно. Чёрствые улицы больших городов и маленькие лабиринты запутавшихся в себе людей.
Густав уже спал, так и не разложив все вещи в гардероб. Что-то осталось дремать в чемодане, что-то бесхозно лежало на единственном обеденном столе. Юноша тихо сопел и постоянно ворочался. Видимо, ему снился кошмар.
Я лёг в кровать и закрыл глаза, почувствовав, как кровь пульсировала в моих висках и сердце перекачивало её вперёд и только вперёд. Оно билось в беспамятстве о грудную клетку, словно сумасшедший о стены своего изолятора. Стояла тишина, и в её всепоглощающих щупальцах тонули звуки моей жизнедеятельности. Робкое дыхание дня минувшего, биение сердца дня будущего.
В окне отражался кусок размазанного городского пейзажа. Дождь лил, не переставая. Капли стучали о прочное окно, зазывая меня пойти вместе с ним под землю, навсегда остаться там и ждать своего часа. В какой-то момент мне даже захотелось открыть окно и вдохнуть запах мокрого полиса, но вовремя понял, что внеземной холод может запросто разрушить наши планы на лучшую жизнь.
А она ведь начиналась так скоро. Завтра. Стоило закрыть глаза и открыть, когда уже солнце поднимается из-за холодного горизонта, и всё – новый веха жизни, новый день и новые ощущения.
Я ждал этого всю свою жизнь. Правда, чаще всего жизнь не ждала меня.