Пепел и кости. Глава 6

Мы вышли ещё на заре. Раскрыли дверь во внутренний двор и оказались на пустынной улице, на которой будто бы никогда не было жизни. Мы были словно первые поселенцы на развалинах чужой цивилизации, что сгинула в небытия под влиянием злого рока. Наши тела смотрелись здесь несуразно, может, странно, но я не чувствовал себя частью нового, основателем которого мне суждено было стать. Густав смотрел то на меня, то на хмурое небо, покрытое плотным, но светлым полотном облаков. Ветерок гнал их куда-то вдаль, через нас. Они смотрели на нас с презрением, зная, что никто из ныне живущих не умел летать, как они. «Мы лучше! Мы умеем летать!» – в неистовом злорадстве кричали облака и скрывались далеко за горизонтом. «Зато мы живём дольше, – отвечал им я, – нам есть, что вспомнить, а вся ваша жизнь – это одно сплошное разочарование и медленная смерть в разложении». Тогда они замолкали, давая понять, что проиграли очередную битву земным созданиям. Но стоит им превратится в свинец или камень, как наши победы обратятся в пыль.
– Зачем мы вышли так рано? – спросил я Густава. – Разве хоть что-то открыто в такое время?
– Я не знаю, – пожал плечами тот. – Вот пройдёмся, и узнаем. Маленькое приключение, так сказать. Разве не здорово?
– Не особо, – ответил я, ковыряя ботинком влажный асфальт, в котором отражались наши тусклые тощие тела. Мы были похожи на призраков. Призраков прошлого этого города. – Мы не знаем никого и ничего. Ты был здесь пятнадцать лет лет назад, а я – ни разу. И чего ты сейчас хочешь добиться?
– Может, мы заблудимся и найдём очень хорошее место, – мечтательно сказал Густав и бросил кроткий взгляд на нечто, накрытое брезентом на другой стороне двора. – Будь у нас машина, было бы, несомненно легче, но пока придётся справляться самим. Оно и к лучшему. Здоровее будем.
Я не выдержал и, достав из внутреннего кармана пальто маленький портсигар, подаренный ею, и закурил сигарету. Дым таял в воздухе, на губах оставался горький вкус сожжённого табака. Лёгкие молили о помощи, но я их не слушал, ровно как и меня не слушал мир, стремившийся разрушить все ценности и устои изнутри.
Густав удивлённо посмотрел на медленно тлеющую смерть в моих руках. Мои руки слегка дрожали, в нос бил тяжёлый запах сигаретного дыма.
– Зачем ты это делаешь? – спросил Густав.
– О чём ты? – ответил я, будто бы не понимая, что он имел в виду.
– Это, – юноша ткнул пальцем в уже почти наполовину дотлевшую смерть. – От неё ведь одни беды.
– Кому как, – расслабленно ответил я и выпустил облачко дыма во всё ещё прохладный воздух. – Тебе вот тоже много чего нравится, но я же тебе ничего не говорю.
– Мои предпочтения не убивают меня.
– Любые предпочтения убивают. Мы сами умираем. Всегда. Стоило нам родиться, как наша жизнь начала сокращаться. Сначала на час, потом на два. Затем день, месяц, год за годом. Мы не замечаем этого, но смерть уже практически за порогом. И какой смысл сдерживать себя, если мы и так все погибнем? Неужели весь смысл нашей жизни в том, что вечно держать себя в руках и не прикасаться к запретному?
– Но это убьёт тебя быстрее, чем сама жизнь, – полувопросительно подытожил Густав. – Ты хочешь жить в своё удовольствие, но сам же сокращаешь его. Как это понимать?
– Тут не надо ничего понимать. Это просто сигарета. Просто табак, завёрнутый в бумагу и заткнутый с одного конца фильтром, который сдерживает нас от ещё более быстрой смерти. Она тлеет, оставляет свой след.
– Это плохо. Наверное.
– Ты даже не уверен в своём суждении, – усмехнулся я. – Тогда как ты можешь мне что-то доказывать, если сам в это с трудом веришь?
– Я и не верю. Я говорю всё, как есть.
– Вот я уверен в том, что я говорю, – тихо сказал я и вплотную подошёл к Густаву. Его тело слегка напряглось. – А ты нет. Чувствуешь разницу? Мне плевать на то, что убиваю себя. Тебе плевать на то, что ты и так умираешь, даже в эту самую секунду. Не беспокойся по мелочам, Густав. Освободись от рамок, что сдерживают тебя. Я ведь вижу, что они тебя сжимают. Сними смирительную рубашку общественного порицания, будь собой. Не позволяй обществу манипулировать тобой.
– А что скажут люди? – не унимался Густав. – От них зависит вся наша дальнейшая жизнь. Мы приехали сюда никем, зачем требовать от них, чтобы они уважали наш нигилизм?
– Это не нигилизм. Это то, что кто-то называл раскрытием личности. Мы так раскрываемся. Даже ничего не умея, мы хоть как-то выделяемся.
– Приближая свою смерть напоказ?
– Именно так, друг мой, – я похлопал его по плечу и улыбнулся. – Идём, нас ждут великие дела. Там, где великая сила заставит нас работать! Там, где нас ждут места в машине системы!
– Не кричи так! – шикнул Густав. – Людей разбудишь.
– Система не терпит ранних подъёмов? Я всегда думал, наоборот.
– Не всё в этом мире работает на тебя.
– Ничто нигде не работает. Мы живём в сплошном хаосе, – продолжал я, сдерживаясь, чтобы не уйти в тёмные лабиринты переулков. – Хватит споров, Густав. Ты хотел осмотреть город. Вперёд! Навстречу далёкой смерти!

Через каких-то пару часов улицу наводнили прохожие: одинаковые, в серых пальто и пиджаках; покрытые пылью лица, уставший взгляд. Все они шли в одну сторону, наверное, в центральный район города. Их шаги казались монотонны, словно похоронный марш. И только двое из всей это массы шли против потока.
Я и Густав. Вместе мы преодолевали этот захлёстывающий с головой поток безрассудной траты собственной жизни на никому не нужные вещи. Огромные волны обыкновенной жизни шумели в переулках и широких улицах – асфальт был уже мокрым – они заливались в ботинки; холодная вода бездушного разочарования, тихий поток скучный мыслей, последний вздох уже ныне мертвеца.
– Куда мы идём? – спросил я, случайно угодив ногой в неглубокую лужу. Её осколки расплескались по моему ботинку и влажной дороге.
– Не знаю, – улыбнулся тот. – Главное, чтобы подальше. Там, глядишь, и найдём что-нибудь интересное. Расслабься, покури лучше.
– Ты теперь будешь меня порицать этим? – я нахмурился, но всё равно достал сигарету и закурил.
– Буду. Это вредно, Оскар. Ты умрёшь раньше остальных. Наверное.
– Какая разница, если мы и так умрём? Мы будем в одной земле лежать, вместе сгниём. И кого будет волновать, курил я или нет? Вряд ли наших потомков будет заботить такая мелочь.
– Дело не в том, умрём мы или нет, а в том, как быстро ты покинешь этот мир.
– Кого-то сегодня собьёт машина, – сказал я, указывая рукой на проезжую часть, по которой быстро и вальяжно разъезжали блестящие после ночного дождя автомобили. – Он умрёт быстрее, чем я. А дальше-то что?
– Он не выбирает эту смерть, – парировал Густав. – А ты выбрал свою и намеренно идёшь в направлении кладбища.
– Ладно, только не мучай меня больше, – раздражённо буркнул я. – Это последняя, хорошо?
– Ты не мне одолжение делаешь, а себе. И вся ответственность будет тоже на тебе.
– Я понял тебя, – я бросил тлеющий окурок на асфальт, и он тут же потух в серой луже. – Но нам лучше всё-таки наметить маршрут. Мы ведь даже не знаем, куда идём.
– Знаем, – отмахнулся Густав. – Здесь недалеко площадь. Слышишь шум вдали? Вот это площадь гудит, а мы идём на её зов.
– Хорошо, идём, – устало ответил я. – Главное, чтобы мы сегодня успели сделать хоть что-то полезное.
– Покурить? – спросил Густав и рассмеялся. Эта шутка, видимо, показалась ему очень смешной.
Мы шли по широкой улице по правой стороне. Большинство встречных брели в обратном направлении, но некоторые будто преследовали нас. Сквозь шум города и хлюпающих луж я слышал равномерный шаг и гул голосов вдали. Площадь была всё ближе, отчего становилось немного не по себе – слишком уж шумно там было, особенно в это утро.
Мы начали спускаться по небольшому склону вниз по улице. Машин стало в разы меньше, да и людей поубавилось. Теперь мы будто шли по городу-призраку в поисках ответов на давно гнетущие наш разум вопросы. Я знал, что эти руины прежней жизни рано или поздно придётся сносить, чтобы построить что-то более важное. Созидание создаёт потребность в разрушении. Смотря на что-то прекрасное, мы хотим построить нечто ещё более прелестное. В нас рождается жажда разрушение во имя, казалось бы, великих целей. Но на самом деле, мы врали сами себе.
Мы хотим любить, но разбиваем сердца. Мы хотим прощать, но только прощаемся. Мы хотим жить, но медленно себя убиваем.
Можем ли мы построить новый мир? Но на какое количество разрушений способны руки человеческие, которые могут и создавать жизнь, и убивать её лёгким нажатием на курок? Я не знал, сколько раз нам нужно разрушить прежний мир, чтобы построить утопию. Но понимал, что, возможно, что Бог обделил наш род этой возможностью за наши грехи. Мы прокляты Создателем и стремимся к нему с б;льшим рвением, чем когда бы то ни было.
Наконец, склон закончился, и мы вновь вернулись на ровную дорогу. Через три дома дорога почти обрывалась, уходя в разные стороны. Далее шла просторная площадь, испещрённая серыми пятнами луж. В самом центре площади я увидел огромный шпиль памятника, поднимающегося к небу. Он словно бы поддерживал его, защищали нашу землю от падения.
– Вот видишь, нашли всё-таки достопримечательность, – обрадовался Густав и хотел уже было бегом ринуться к столбу Атланта, но почему-то просто шёл рядом, еле сдерживая восторг.
Я осмотрел колонну ещё раз и увидел внизу, прямо у самого основания, целую группу людей. Они то ли украшали памятник, то ли занимались чем-то другим. Но стоило нам пройти ещё пару десятков шагов, как всё встало на свои места.
– Рано радуешься, – я ткнул пальцем в основание столба. – Смотри туда.
– Что там? Там люди? – спросил будто бы сам себя Густав и повернулся ко мне. – Что они там делают?
– Памятник сносят, – ответил я, когда мы прошли ещё несколько шагов по абсолютно пустой площади. Теперь отчётливее виднелись вокруг колонны чёрные пятна машин и целая команда людей, похоже, закладывающих взрывчатку. Странно было и то, что они не решились просто его демонтировать, но задумываться о таких вещах порой бывает тяжело. Только в тот момент я понял, почему люди шли в совершенное другую сторону и почему смотрели на нас, как на сумасшедших. Они просто бежали от смерти и разрушений, а мы шли прямо в адское пекло.
– Сносят? Зачем... – вздохнул юноша. В его глазах отражалось непонимание и скорбь.
– Не знаю, – честно ответил я. – И, наверное, нам лучше убраться отсюда.
– Но я хотел посмотреть поближе...
– А умереть пораньше ты хочешь?
– С чего ты это взял?
– Посмотри повнимательнее, – сказал я серьёзно и ещё раз ткнул пальцем в основание колонны. – Они его хотят взорвать, а мы попадём под дождь обломков. Ты этого хочешь?
– Нет. Ладно, уходим.
– Хорошая идея.
Мы развернулись и вышли обратно на дорогу. Ещё через десять минут повернули на другую широкую улицу, светящуюся яркими огнями вывесок и сумеречных фонарей. Белёсое небо постепенно темнело, и теперь вместо белого пятна я видел над собой лишь нечто, напоминающее глотку огромного монстра, готового поглотить наш маленький большой мир в одно мгновение. Казалось, я слышал его утробный рокот, но это оказался всего лишь гром.
В голове промелькнули воспоминания о морских грозах и бурях, за которыми я и она так любили наблюдать. Желая напитаться природной силой, научиться подражать этому могуществу, насладиться переливом волн и молний в небе, мы выходили на террасу и, укутываясь в плед, смотрели на огромный спектакль смерти, за кулисами которых погибали люди: моряки, простые путешественники, пловцы – их всех затянуло на холодное твёрдое дно, покрытое скользкими водорослями и илом. Оно затягивало их ещё глубже, ещё сильнее сжимало горло, и воздух с грохотом выходил наружу, с глубин до самой поверхности.
Я пытался вспомнить лицо той, что подарила мне жизнь во второй раз, но вместо ярких глаз или бледного лица видел лишь размытое пятно, словно бы глаза выкололи, рот навсегда зашили, а нос просто оторвали. Я видел пустоту, не мог простить себя за то, что забыл самое прекрасное лицо на планете, нет, во всей Вселенной. Всегда мне хотелось смотреть на неё, рассматривать малейшие детали: ямочки на щеках, тонкие губы или большие глаза (если бы я помнил о них). Но в итоге я оказывался заперт в собственной клетке беспомощности, я не мог изменить исход всего этого. И что мне дала эта любовь? Только разочарование. Разочарование – это вся моя жизнь. Она пропитана этим словом. С кем бы я не встретился на пути, каждый либо уходил в туман времени, либо погибал прямо у меня на глазах. Может, я проклят? А, может, я просто человек, которого Бог ненавидит больше всего.
Хотелось бы мне попросить у него помощи и прощения за всё то, что я сделал. Но вставая на колени у алтаря, складывая руки вместе, поднимая глаза к небу, понимал, что так просто мои проблемы не смогут решиться. Они останутся на месте, лишь немного сгладятся углы, размоются очертания, они сольются вместе с остальной серой массой насущных дел и так никогда и не решатся.
Человек любит лишь говорить о своих проблемах или скрывать их, но никак не решать. Решение проблем – удел сильных. Человек же слаб.
А я привык бежать от проблем. Я спасался бегством, даже не зная отчего бежал. Всего лишь кидался в реку времени с головой, плыл по течению, пока однажды она не пересохла. И я скрылся где-то вдали, сам не понимая, чего так боялся. Наверное, повторения собственных ошибок, а, может, просто не хотел больше держать в себе всю эту грязь и злость на самого себя.
Мы сидели в придорожном кафе и смотрели сквозь большие окна на бурлящую жизнь на улицах. Какие-то люди брели по своим делам с очень настороженными и сконцентрированными лицами. Вот прошёл рыжий мужчина в чёрном пальто и ярко-красным галстуком-бабочкой на шее. После него шла немолодая женщина с мертвенно-бледным лицом. Морщины на её лице расходились словно паутина, во взгляде я видел смирение. Бежевое узкое пальто, накинутое на тонкие лёгкие плечи, колыхалось в такт шагам. Она промелькнула словно видение, но почему-то ещё долго всплывала в моей голове, когда я вспоминал о настоящем смирении и безысходности.
– Куда потом пойдём? – слегка уставшим голосом спросил Густав, допивая уже вторую чашку кофе. Я оставил на тарелке недоеденное пирожное с вишней, он же съел всё. Моя чашка пустовала, но я не спешил доливать себе ещё этого крепкого бодрящего напитка – на душе было так тоскливо и пусто, как если бы человек, выигравший в скат огромную сумму денег, тут же бы их потерял. Не хотелось разбавлять эту искреннюю эмоцию мнимым бодрствованием. Эта жизнерадостность была бы фальшивкой, это был бы не я.
– Оскар, – чуть настойчивее пробормотал Густав. – Ты почему молчишь?
– Густав, пойдём, куда тебе хочется. Ты же знаешь, что я не особо горю желанием расхаживать по этому городу в поисках памятников, особенно вроде того, что мы сегодня видели.
– Хорошая колонна, крепкая, – юноша рассуждал, смотря в потолок, где висели красивые люстры и приятным светом озаряли небольшое, но очень уютное помещение кафе. Такого я уже давно не чувствовал. Разница с нашей комнатой колоссальная, поэтому я никуда не спешил и старался оставаться здесь как можно дольше. Но видя, как Густав дёргался в нетерпении на своём скрипучем стуле, я не мог расслабиться и вскоре понял, что в данный момент мы хотим совершенно разных вещей. Он хотел встряски, а я покоя. Диаметрально противоположные мнения как-то сплелись в этот противоречивый тандем. Никто не знал, что и думать. «А что тут думать?» – спрашивал я себя и вяло пожимал плечами. Наверное, нам не оставалось ничего более, кроме как продолжать двигаться вместе навстречу великим свершениям. Однажды, безусловно, наши пути разойдутся навеки, но пока что мы вместе преодолевали тяготы жизни, и нас это устраивало.
– Я не понимаю, зачем её хотят снести. Да и зачем это делать посреди бела дня, на огромной площади? – продолжал свой монолог Густав. – Всё-таки снос ради постройки чего-то нового – это, конечно, хорошо, но вдруг там ничего больше не будет? Останется скучная площадь.
– Если хочешь узнать об истинных причинах демонтажа, то спроси кого-нибудь из местных. Я, как и ты, ничего не знаю об этом месте, – тихо сказал я, глядя на него через полузакрытые веки. Руки тянулись к портсигару в пиджаке, но мне приходилось себя в руках, ведь я уже обещал, что та сигарета была последняя. Да, это была наглая ложь, но она была не во имя зла. Но и не во имя добра.
– Думаю, ты прав, – процедил Густав и подозвал кельнера.
– Чем могу помочь? – учтиво спросил молодой парень.
– Да, принесите, будьте добры, ещё булочек с вишней для моего друга, – он указал пальцем на меня. Кельнер кивнул и уже хотел уйти, но Густав подозвал юношу к себе и прошептал ему на ухо свой вопрос.
– Никто точно не знает, но вроде бы памятник может рухнуть в любой момент, – еле слышно ответил кельнер, – а, может, тот, чьей личности он посвящён, неугоден нашим властям. Всё может быть, сэр, но о таком лучше не говорить на людях – вам же лучше будет.
– Хорошо, спасибо, – тихо сказал Густав, кивая головой. Кельнер развернулся и бегло скрылся на кухне, заказывая две булочки с вишней у кондитера.
– Нет, ну ты слышал? Неугодна властям. Да где это слыхано! – возмутился он, но так, чтобы на него не обратили внимания остальные посетители кафе. Хоть и не все места были заняты, для такого мрачного буднего дня наплыв гостей был особенно большим. Эти люди должны были быть на работе, но почему-то околачивались в этом маленьком заведении в центре города. Наверное, у каждого из них были на то веские причины.
– Это частая практика, – ответил я будто бы в пустоту. – Привыкай.
– Я всё равно понять не могу... – сжал свои пухлые губы Густав и, подперев рукой щёку, расстроенно посмотрел в окно. На улице вновь моросил противный дождик, прохожие раскрывали зонты или накидывали дождевики. Их шаги становились всё быстрее и неуловимее, они мелькали, словно машины на гоночной трассе. Блестящие лужи под их ногами плескались в неистовой ярости, отражая свет уличных фонарей, проливающих оранжевые лучи на холодную мерзкую землю.
Мы сидели и сидели, говорили о чём-то абстрактном. Наш разговор был больше похож на два несвязных монолога незнакомых людей, непонятно как оказавшихся за одним столиком. Время шло медленно, никто не смешил уходить из кафе, мы были заперты в нём, и всех это устраивало. Казалось, вот-вот пройдут месяцы, годы, и мы не заметим, как состаримся, как и без того худые лица покроются морщинами, а блеск жизни угаснет; движения станут вялыми и словно бы замедленными. Осталось лишь закрыть глаза, открыть вновь, и всё – ты уже старик с испорченной жизнью. Я боялся, что так оно и случится, это было самым страшным событием в моём обозримом будущем – осознавать, что старость уже наступила, что жить осталось не так уж и много. И никто мне не сможет помочь, кроме меня самого. А я, как известно, люблю от своих проблем только бежать.
Вдруг за окном я увидел лицо до боли знакомое. Такое же величавое, бледное, но освещённое фонарём, большие глаза и тонкие блестящие от влаги губы. Оно что-то во мне всколыхнуло, море памяти взбунтовалось, поднимая со дна потерянные воспоминания, и на мгновение я вспомнил всё, что натворил, весь тот кошмар, что сделал с единственным дорогим мне человеком. Но потом так же быстро забыл, и лицо стерлось из памяти, и девушка, прошедшая мимо кафе, тоже растворилась где-то вдали.
Мне оставалось надеется, что это была не она.
Да. Это определённо была не она.