Кровать. Мопассан

Прошлым летом был знойный день, и большой особняк казался спящим; аукционщики объявляли цену умирающими голосами. На втором этаже, в зале в глубине лежал в углу лот со старыми шёлковыми одеждами.
Это были торжественные и изящные церковные ризы, вышитые гирляндами цветов вокруг священных букв по пожелтевшему, когда-то белому шёлку.
Несколько перекупщиков ждали своей очереди. Это была пара-тройка мужчин с грязными бородами и одна толстуха, одна из тех торговок, которые опекают запретную любовь и наживаются на молодых и старых телах, как на новых и старых тряпках.
Вдруг на продажу выставили фелонь эпохи Людовика 15, красивую, как платье маркизы, вышитую ландышами вокруг креста, длинными голубыми ирисами, поднимающимися к самому низу священной эмблемы, и гирляндами роз по углам. Когда я купил её, я заметил, что она всё ещё испускает слабый аромат ладана.
Когда я пришёл домой, я решил накрыть ею маленький стульчик той же эпохи, но, переворачивая её, услышал под пальцами хруст бумаги. Я прорезал подкладку, и к моим ногам упали несколько писем. Они были пожелтевшими, а чернила казались ржавчиной. Изящный почерк начертал на сложенной бумаге: «Аббат д’Аржансе».
Первые три письма просто назначали встречи. Но вот четвёртое:

«Мой друг, я очень болен и не встаю с постели. Дождь стучит в окна, а мне тепло, и я мечтаю в подушках. У меня есть книга, которую я люблю. Сказать Вам, какая? Нет. Вы бы заворчали на меня. Позднее, когда я дочитаю её, я думаю, я скажу Вам о ней.
Подушки за спиной поддерживают меня в сидячем положении, и я пишу Вам на том миленьком пюпитре, который Вы подарили мне.
Так как я провёл уже 3 дня в кровати, я думаю только о ней днём и ночью.
Кровать, мой друг – это вся наша жизнь. На ней человек рождается, любит и умирает.
Если бы у меня был писательский дар мсье де Кребийона, я написал бы историю кровати. Сколько волнительных, ужасных, нежных приключений! Сколько справок можно было бы получить из сей истории, любую мораль!
Вы знаете мою кровать, дорогой друг. Вы даже не представляете, сколько всего я открыл о ней за последние 3 дня. Я люблю её всё больше. Мне кажется, что в ней жили множество людей, о которых я не догадывался, но которые оставили свои следы на этом ложе.
О, я не понимаю тех, кто покупают новые кровати, кровати без воспоминаний. Моя – такая старая, изношенная, просторная – должна была принимать в себе множество существ от рождения до могилы. Подумайте об этом, друг мой, увидьте жизни между четырёх столбов, под гобеленом, натянутым над головой, который видел столько всего. Что же он смог увидеть за 3 века?
Вот лежит молодая женщина. Время от времени она издаёт вздох, затем стон. Рядом с ней стоят пожилые родители, и вот из неё выходит маленькое морщинистое существо, мяукающее, как котёнок. Это – начало человека. Она, молодая мать, радуется в страдании, она светится от счастья при первом крике, протягивает руки и задыхается, вокруг неё плачут от счастья, так как этот маленький комочек плоти – продолжение семьи, продолжение крови, сердца и души и стариков, которые смотрят и дрожат.
А вот в этой дарохранительнице впервые встречаются двое любовников, плоть к плоти. Они дрожат, из захлёстывает радость; понемногу их губы сближаются. Этот божественный поцелуй приводит их в замешательство, смешивает небо и землю. Их кровать волнуется, как бурное море, сгибается и шепчет, кажется живой, так как на ней совершается таинство любви. Что может быть прекраснее и совершеннее на земле, чем эти объятия двух существ, которые отдаются друг другу в один момент, с одной мыслью, с одним ожиданием и одной радостью, которая спускается на них и пожирает, как небесный огонь?
Вы помните строки, которые Вы мне читали в прошлом году, строки какого-то античного поэта, возможно, Ронсара?

Когда ж тела в кровати мы сплетём,
Мы чувственность во страсти обретём,
И упадёт наш утомлённый взгляд
Любовников на красный балдахин,
Расшитый похожденьями богинь,
Кто на простынках весело шалят.

Я хотел бы вышить эти строчки на балдахине над кроватью, откуда на меня смотрят глаза вышитых пастухов и пастушек.
И подумайте о смерти, мой друг, о тех, кто испускает последний вздох перед Богом на этой кровати. Ведь это – и могила закончившихся надежд, дверь, которая закрывается после того, как послужила входом в мир. Сколько на этой кровати, где я пишу Вам, было криков, страданий, ужасного отчаяния, стонов агонии, протянутых рук и зовов к навсегда ушедшему счастью, сколько конвульсий, хрипов, гримас, перекошенных ртов, закатившихся глаз – за 3 века!
Подумайте: кровать – это символ жизни. Я заметил это за последние 3 дня. Вне кровати нет совершенства.
Разве сон – это не один из лучших моментов в жизни?
Но здесь и страдают! Здесь ищут приюта в болезнях.
Кровать – это человек. Наш Спаситель Ииисус, чтобы доказать, что в нём не было ничего человеческого, кажется, никогда не имел нужды в кровати. Он родился на соломе и умер на кресте, оставив таким созданиям, как мы, их ложе отдохновения.
Сколько других мыслей ещё пришли ко мне! Но у меня нет времени записать их Вам, да разве всё и упомнишь? К тому же, я настолько устал, что сейчас выдерну подушки из-под спины, вытянусь и немного посплю.
Приходите завтра ко мне в 3 часа. Возможно, мне будет лучше, и я покажу Вам свою кровать.
Всего доброго, друг мой. Протягиваю Вам руки для поцелуя».

16 марта 1882
(Переведено 3 июля 2017)