Иан Воррес. Приложение. 1. На склоне лет

Приложение.
Иан Воррес. Последние годы земной жизни Великой княгини Ольги Александровны.

1. На склоне лет.

Поселившись в Кэмпбеллвилле, Ольга Александровна надеялась на более или менее полное уединение. Но приходили приглашения на завтраки, обеды, коктейли, и поначалу она их принимала – хотя бы ради невесток. Великая княгиня ходила повсюду, совершенно не заботясь о своем внешнем виде. Ей приходилось уделять какое-то внимание своему гардеробу, пока была жива ее мать. После кончины Императрицы Марии Федоровны Ольга Александровна почувствовала себя вправе пренебрегать своей одеждой, но на ее чувство достоинства и манеру держаться внешний вид совершенно не влиял.

Когда-то, бывало, равнодушие Великой княгини к одежде приводило в отчаяние ее портних, а изысканные придворные платья, которые ей приходилось носить по торжественным случаям, заставляли ее чувствовать себя так, будто ее посадили в клетку и она не может из нее выбраться. Это ее равнодушие с годами только усилилось. Для нее одежда имела чисто функциональное значение: она прикрывала ее тело и защищала от холода, а остальное не имело значения.

Ее любимой одеждой был потертый кожаный жакет, который она накидывала поверх такого же древнего платья, покрой, цвет и материал которого определить было невозможно. Она редко носила чулки и всовывала ноги в пару туфель, которым, судя по их виду, уже не помог бы никакой ремонт. Единственным ее головным убором был очень старый берет. Однажды утром, выходя из дома, она одела блузку, порванную на спине, и ее сын попытался ее остановить. "Но какое это имеет значение? – Спросила Великая княгиня, совершенно искренне изумленная тем, что он обращает внимание на такой пустяк. – Это сзади. Никто этого не заметит".

Не озабоченная вопросами моды, Ольга Александровна имела привязанность к одной-двум своим вещам. Я очень хорошо помню, как однажды утром придя к ней, увидел, что она одета в старый свитер, потерявший свою форму и висящий на ней в буграх и складках. "Посмотрите, – сказала она торжествующе. – Я помню, что связала его двадцать пять лет назад. Я так рада, что нашла его, я очень его люблю". И она с гордостью и любовью погладила рукав. В следующие недели и месяцы мне очень часто приходилось видеть этот свитер.

Она дала мне несколько своих самых ценных икон для выставки Византийского искусства в Торонто, и я, конечно, волновался, придет ли она на ее открытие. Она обещала, что будет. Вернисаж получился блестящим, светские дамы Торонто, богато одетые и увешанные драгоценностями, все прибыли. И в этот зал, заполненный мужчинами в мундирах и женщинами в платьях, сшитых по последней моде, вошла Великая княгиня, одетая в свое старое платье из серого хлопка и в грубых, поношенных коричневых башмаках. Любой другой человек в такой одежде в таком окружении выглядел бы нелепо. Но только не Ольга Александровна. Ее манеры были истинно романовскими. Простота ее обращения очаровала всех. Она выглядела достойной своего высокого рода.

Однажды она сказала мне: "Я согласна, что вид у меня несуразный. Ну и что из этого? Но, кажется, это беспокоит некоторых моих друзей. Вчера одна добрая женщина, большая моя приятельница, предложила мне что-нибудь делать с моими морщинами. Я и сама знаю, что они становятся все глубже и глубже. Но я горжусь ими, и я так ей и сказала, потому что они делают меня похожей на простую русскую крестьянку. Мой отец понял бы, что я чувствую".

Великая княгиня никогда не суетилась из-за того, что нужно было готовиться к какому-то событию. В июне 1959 года в Торонто прибыли Королева Великобритании и принц Филипп, и Великая княгиня была одной из первых, кого пригласили на завтрак на борту "Британии".

Ее друзья и буквально вся округа ужасно переживали из-за этого. По словам Великой княгини, "они приходили ко мне утром, днем и вечером, уговаривая купить новое платье". Она сетовала, что они не видят, насколько ее возраст уже не соответствует покупкам новой одежды.

Однако, в конце концов, после долгих споров и уговоров Ольга Александровна согласилась отправиться в универсальный магазин в Торонто. Оказавшись там, она настояла на том, чтобы ей предоставили полную свободу выбора. Была распродажа, и она купила себе за тридцать долларов простое хлопчатобумажное платье белых и голубых тонов. Подруга, сопровождавшая ее, предложила купить новую шляпку и один-два аксессуара, и Ольга Александровна, счастливая, что так дешево купила платье, согласилась.

Половина Куксвилля высыпала проводить ее в то памятное утро. Ее одежда, хоть и простая, была новой, а голубая соломенная шляпка определенно была ей к лицу. Соседи все знали об экспедиции в магазин. "И вся эта суета только ради того, чтобы пойти и повидать Лиззи и Филиппа!" – Воскликнула она.

Несмотря на теплый прием, оказанный им в Канаде, жизнь в графстве Холтон с самого начала не была усыпана розами. Во-первых, Куликовские, как уже упоминалось, пережили отъезд с фермы своих сыновей. В Торонто те обращались к главам различных фирм с рекомендательными письмами, однако найти хорошую работу оказалось не так легко, как они надеялись. Они были хорошими военными, но делового опыта у них не было. Места, которые они со временем нашли, были далеко не прибыльными, и на Ольгу Александровну легло тяжкое бремя финансовых трудностей. На беду, обе ее невестки решили развестись с мужьями. Одна из них, забрав с собой младшего ребенка, вернулась в Данию.

В начале 1952 года и Великая княгиня, и ее супруг осознали, что не могут больше держать ферму. Она говорила: "Я полюбила это место. Там было так просторно. Все дышало свободой. Дом был такой милый – это был действительно наш родной очаг. Окрестности были такие красивые. Проводить свободное время, бродя по этим лесам и полям, было чудесно. Я могла там рисовать на открытом воздухе. Но моему мужу было все труднее продолжать работать. Сыновья наши уехали, наемных работников найти было нелегко. А те, кого удавалось нанять, не всегда нас устраивали".

Для Ольги Александровны это было горькое время, и еще горше делало его то обстоятельство, что за несколько месяцев до этого некоторые из ее наиболее ценных украшений были таинственным образом похищены. Больше всего ее огорчала потеря бесценного кольца с сапфиром. Сапфир был размером с вишню, и его окружали крохотные ободочки из алмазов и сапфиров. Это кольцо было подарено Ольге Александровне матерью после рождения ее первенца – Тихона. Кольцо и несколько других драгоценностей находились в маленькой коробочке, хранившейся в портфеле вместе с некоторыми важными семейными документами. По словам Великой княгини, у них не было никаких опасений, что портфель может быть украден, поскольку держали его всегда на самом виду, рядом с качалкой полковника, и, ко всему, о его содержимом знала только семья.

И тем не менее, однажды портфель таинственно исчез. Немедленно вызвали полицию, в доме и рядом с ним был произведен тщательный обыск. В дополнение к этому допросили всех, особенно пристрастно двух работников, трудившихся тогда на ферме. Поле нескольких часов усиленных поисков пустой портфель был найден спрятанным в амбаре. Поблизости среди кустов валялись на снегу семейные бумаги. Ни одну из драгоценностей, включая кольцо, так и не удалось найти. Полиция была уверена, что кражу совершил кто-то из своих.

"Если бы мы доверили хранение драгоценностей нашей доброй старой Мимке, то кражи бы не могло быть – вот в чем ирония", – сказала Великая княгиня. Верная Мимка, как любая предусмотрительная русская крестьянка, зашивала все драгоценности хозяйки в подкладку своей нижней юбки – самое безопасное место. Ольга Александровна сильно переживала неожиданную потерю кольца и рассматривала ее как еще одно знамение проклятия, казалось, висевшего над сокровищами Романовых.

Осенью 1951 года здоровье ее мужа ухудшилось. Старая травма позвоночника сказывалась все больше, и ему становилось труднее и труднее водить машину и вообще двигаться.

"Я так надеялась, что нам не придется больше переезжать, но что поделать..." – Вздохнула Великая княгиня.

Итак, весной 1952 года ферма в графстве Холтон снова была выставлена на продажу. Их верный друг мистер А.Г. Крейтон организовал аукцион, продал ферму очень выгодно, а также нашел коттедж из четырех комнат в пригороде Куксвилля. Он стоял отдельно на небольшой пустоши. В нем было две спальни, кухня и гостиная. Куликовским больше места и не требовалось.

Они переехали как раз вовремя. К лету 1952 года состояние полковника ухудшилось, хотя он старался, как мог, помогать жене в домашних делах. Примерно в это же время у верной старой Мимки, которой было уже восемьдесят семь лет, случился удар, после которого она была почти полностью парализована. Здравомыслящие друзья настойчиво советовали Великой княгине отправить Мимку в дом для престарелых инвалидов. Ольгу Александровну это возмущало. Мимка, говорила она, была ее самой старой и близкой подругой во всем мире, а с друзьями не обращаются, как с изношенными перчатками. И Ольга Александровна превратилась в сиделку. Она отвергала помощь всех соседок и сама мыла, одевала и кормила старую женщину. Мимка протянула до 1954 года, полностью уйдя сознанием в прошлое – в Гатчину, Аничков дворец, в Ольгино, и умерла она на руках своей хозяйки, которой с любовью и преданностью служила всю свою жизнь. Когда ее гроб опустили в канадскую землю, Великая княгиня знала, что это обрывается еще одна дорогая ниточка, связывавшая ее с прошлым.

В графстве Холтон у нее была Мимка и время от времени еще приходящая прислуга, помогавшая по дому. В Куксвилле она должна была полагаться только на себя. Большая часть наличных денег была потрачена, и приходилось соблюдать строгую экономию. Но несмотря на это, ее финансовые дела всегда были в беспорядке. Ольга Александровна так никогда и не научилась обращаться с деньгами. Они или были, или их не было. Понятие о бюджете было для нее китайской грамотой. Она обыкновенно обходилась без посторонней помощи, потому что такая помощь означала лишь траты. То, что у них было, должно было идти на создание необходимого комфорта для ее мужа, на поддержку сыновей, а также друзей, чьи нужды, по мнению Ольги Александровны, всегда были более неотложными, чем ее собственные.

Поэтому в Куксвилле помощницы у нее не было даже и одного раза в неделю. Тяжелый труд никогда не страшил Великую княгиню, но она не имела ни малейшего понятия, как вести даже самое скромное домашнее хозяйство. Кухня была в беспорядке, посуда собиралась во всевозможных местах. Кулинарные усилия Ольги Александровны кто-то однажды охарактеризовал как "очаровательно примитивные". Ее собственные соображения по поводу приготовления еды почти ограничивались открыванием консервных банок, содержимое которых потом разогревалось в первой попавшейся под руку кастрюльке. Она не обращала внимания, если в молоко попадала муха, а по кухонному полу пробегали тараканы.

Для Великой княгини, которую все еще помнил целый мир, такой образ жизни был довольно бедным. В глазах эмигрантов, разбросанных по всему свету, эта хрупкая старая леди оставалась живым символом великой и древней традиции. Не забывали Ольгу Александровну и ее Царственные родственники. Летом 1954 года герцогиня Кентская выбрала время в дни своего весьма насыщенного визита в Канаду, чтобы съездить в Куксвилль повидаться с родственницей.

Великая княгиня описала это событие в письме к одной своей подруге, датированном 1 сентября 1954 года: "Действительно, разве не было это так мило со стороны Марины приехать навестить свою старую тетку,; которую она даже не могла помнить, поскольку в Петербурге, когда она с двумя старшими сестрами приходила в сопровождении няни ко мне пить чай и играть, ей было не больше двух лет... [Она] позвонила мне и сказала, что может заехать ненадолго в субботу утром в 10:30, выкроив время между разными встречами. Я держала эту новость в секрете, чтобы не собралась любопытствующая толпа глазеющих – ты же знаешь, что такое толпа!.. Заранее прибыло много полицейских (очень милые люди) и расположились повсюду в нашем маленьком доме и в саду. Марина действительно очень славная женщина, она так мила и дружелюбна. Она поглядела на наш домик, съела на кухне несколько бутербродов. С ней были фрейлина и секретарь. Мы сидели и разговаривали, но нельзя по-настоящему хорошо поговорить, когда вокруг так много народу, а комнат слишком мало, чтобы уединиться... Нас сфотографировали вместе... Фотограф возник совершенно неожиданно... и прежде чем Марина уехала, подошла с корзинкой персиков маленькая дочка одного из наших соседей, и ее щелкнули у дверцы автомобиля. После отъезда Марины ближайшие соседи ринулись к нам расспросить о ней, и некоторые задержались у нас в саду и за кофе с оставшимися бутербродами обсуждали с нами это событие..."


; Принцесса Марина – дочь Великой княгини Елены Владимировны, жены греческого принца Николая, которая приходилась Ольге Александровне двоюродной сестрой. Великая княгиня Ольга Александровна была двоюродной теткой герцогине Кентской.


До конца жизни Великая княгиня поддерживала связь с русскими эмигрантами. Не были ею забыты и разбросанные по всему миру бывшие кавалеристы Гусарского Ахтырского Ее Императорского Высочества Великой княгини Ольги Александровны полка. У нее была феноменальная память, она помнила имена и фамилии большинства офицеров и даже некоторых солдат. Однажды в Куксвилль приехал полковник Одинцов, чтобы сопровождать Великую княгиню в русский собор Торонто на панихиду по убиенным воинам полка. Он привез с собой список всех однополчан, павших в I Мировую войну. Ольга Александровна очень внимательно прочитала его весь. Затем сказала: "Вы забыли вписать Василия... Как же была его фамилия? Ну, ничего, я обязательно вспомню и, конечно же, буду молиться за него, как и за всех остальных".

Полковник Одинцов сказал, что, по его мнению, среди офицеров не было ни одного Василия.

– "Он был не офицером, а унтер-офицером, – тотчас ответила Великая княгиня, – и я очень любила его. Ну вот, я вспомнила его фамилию – Баздырев, Василий Григорьевич Баздырев".

Позднее полковник Одинцов просмотрел списки полка. Действительно, был такой унтер-офицер Василий Баздырев. На службу в Гусарский Ахтырский он поступил в 1898 году и погиб в бою в 1915 году.

Ольга Александровна не любила всякие показные мероприятия, но всегда интересовалась благотворительными делами, которые трогали ее душу. До конца своей жизни она продолжала активно помогать всем начинаниям эмигрантских сообществ в Канаде. Русско-Американская Ассоциация Помощи в Нью-Йорке каждый год дает большой благотворительный бал. Они постоянно приглашали ее приехать, и каждый раз Великая княгиня с сожалением уведомляла их о своем отказе. Но однажды однако решила, что должна посетить бал и начала готовиться к поездке. Однако иммиграционная служба США запретила ей въезд на том основании, что она не является гражданкой Канады.

Великая княгиня была и глубоко оскорблена, и удивлена. В первый раз в жизни она столкнулась с бессмысленными ограничениями, когда личность человека определяется по наличию паспорта и визы. Этот инцидент, конечно, обострил в ней сознание того, что она изгнанница, не имеющая надежды нигде в мире пустить корни; но говорила она об этом спокойно, без горечи: "Этим американцам действительно следовало бы поучить историю Европы. Как может Великая княгиня иметь чье-либо подданство (кроме, конечно, собственного Монарха) или гражданство? Это же просто бессмысленно".

Очень гордясь своим происхождением, она, тем не менее, проявляла скромность. Однажды, в самом начале нашего знакомства, я обратился к ней: "Ваше Императорское Высочество", когда мы с ней обедали в одном из ресторанов в Торонто. Она сразу же сказала: "Пожалуйста, никогда больше так не говорите. Я – или Ольга Александровна, или просто Ольга для моих друзей".

Однако, в другой раз, когда один из соседских детей подбежал к ней и спросил: "А вы правда настоящая принцесса?", Ольга Александровна ответила: "Конечно, нет. Я – русская Великая княгиня".

Ольга Александровна получала обширную корреспонденцию и всю ее разбирала. К ней приходили письма от многих из придворного штата Гатчины, Царского Села, Аничкова дворца и даже ее собственного особняка на Сергиевской улице в Санкт-Петербурге. Более того, Великая княгиня продолжала получать письма и из самой России. Два особенно трогательных были написаны бывшим лакеем принца Петра Александровича Ольденбургского и няней, которая служила в Ольгино. Оба они писали на смертном одре и обрывались на полуслове, а простой постскриптум без подписи указывал на личность автора письма. Еще одним корреспондентом Ольги Александровны был старый казачий офицер, десять лет отсидевший в тюрьме у коммунистов и очень хорошо знавший, что всякий раз, как он пишет Великой княгине, рискует потерять свободу. Но продолжал писать, поскольку, по его словам, "это единственное, что осталось мне в жизни, – писать Вам".

Четыре раза в год – на Рождество, Пасху, день рождения Великой княгини и ее тезоименитство (11 июля по старому стилю) – гостиная коттеджа бывала завалена письмами и посылками чуть не из всех стран мира – от Финляндии до Японии, от Норвегии до Австралии, от Южной Африки до Китая, и эти знаки того, что ее помнят, согревали ей душу. Каков был социальный статус ее корреспондентов, не имело для нее никакого значения. Главным была их любовь.

Однажды в Рождество я увидел ее в гостиной, заваленный посылками и пакетами. Там были послания из Букингемского дворца, от ее Августейших родственников в Швеции, Германии, Дании, Греции и от знаменитостей разных стран, но Великая княгиня с озабоченным видом продолжала что-то искать в грудах поздравлений. "Я просто не понимаю. Надеюсь, что он не заболел. Я в первый раз не получила от него открытку". – "От кого?" – Спросил я. – "О, от милого мистера Шоу, моего мясника в Кемпбеллвилле. Я так надеюсь, что с ним все в порядке".

По традиции Романовых, Ольга Александровна всю жизнь была связана с Русской Православной Церковью. Монахи одного русского монастыря в США нередко присылали ей мед. Однажды в рождественский сочельник они позвонили ей, чтобы пропеть по телефону рождественский тропарь: "Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума..." Ольга Александровна поддерживала связь со многими другими православными русскими общинами и, хорошо зная как трудно им живется, была глубоко тронута тем, что в своих письмах они ни на что никогда не жаловались, но иногда ухитрялись присылать маленькие подарочки. Русские монахи на Горе Афон ежедневно молились за нее. Когда я посетил их монастырь, они прослезились, услышав, что я знаком с Ольгой Александровной, и попросили меня отвезти ей в Канаду икону. Стены спальни в ее коттедже были увешаны иконами, завещанными Великой княгине многими людьми, которые, умирая, были так же горячо преданы ей, как и в начале революции.