Алчные, хитрые, жестокие Фр. 3

3

Ночь-заполночь. Махонька, как каретка царевны-лягушки, машина перебирает булыжник улицы.
Тарахтит, на поворотах, не сбавляет скорость.
В кабине двое.
В кузове, сгорбившись  под брезентом, четверо.
Пока ехали молчали.
Курили и совали  цыгарки  в щель дна.
Дует, зараза, и снизу, и сбоку. А не лето!
Куржит за стеклом кабины (модная тема: немецько стекло в авто) то ли мокрый снег, то ли замерзающий на ходу дождь.
Фары едва видны.
Обыкновенный, бытовой чекистский график. Удивляться не должно. Петроград напуган не только морозами и пустотой желудков.
Синий грузовичок  стал неподалёку от арки.
Из-под тента  высыпали по одному люди: бряк-бряк подковками. Кто в шинелке, кто в полушубке.
А зажимистый Степан так он овчину наторговал: пока в мирном отсиде был.
И все с красными повязками. Театр шести актёров!
– Ну, с богом Антихристом, твою мать, – сказал Кожан, – пошли уж. Строем, строем. Чеканим. Мы от красных.
 В арке пять аршин ширины. То ли спряталось авто, чтоб лишних не смущать, то ли лень продвинуться дальше.
Но нет, проявился грузовик, словно из дыма,  и стал маневрировать. В окошке едва виден силуэт. То юный почти Насос. Не так юн, как балбес. Но что-то может. Вот подгребает ближе: чтобы быстрее отчалить, умно! Нет, не дурак Насос, зря мы его так.
Отсчитали люди с красными повязками ступени нарочито громко, нахально. Будто у себя в деревне: на своём бедняцком крыльчишке.  А чтобы сейчас, и наперёд, знали, чья в городе власть!
Стряхнул Кожан снег с фуражки и велел так: «Желвак, бей в дверь, пока уши в снег не упали. Сезон не тот».
Лупанули один  раз подошвой в нижнюю железку. На железке немного узоров: австрийский модерн: с харей бульдога.
Подковы не применяли пока. 
Прислушались: без результата.
Стихли жильцы доходного заведения. Отдёрнулись углы  занавесок со всех этажей. Надо же: не спят, суки!
Где-то, словно по мановению волшебной поддубной тросточки стали гасить свет.
Не ждали жильцы от петроводкина Красного Коня такой шустроты.
В последнее время красный чекистский Конь стал ходить  сюда значительно реже: забрали уже: кого надо, и какие надо лишние предметы.
Золотишко с первых этажей реквизнули, фаянсы с фарфорами тоже, сняли со стен морды классиков из гипса: это Луначарскому в эрмитаж Октября.
Всё, что горит в буржуйках, давно забрали для отопления рай-милиции, ад-пожарки и глав-почты.  Учреждения не должны мёрзнуть в первую очередь, а то некому будет управлять городом.
Остались у наёмщиков и угловых махонькие, дешёвые  щепочки, с которых и лучины не выйдет.
А денег у них и так и эдак не было.
Живут в долг на последнее.
Хозяина выкинули. И, говорят, к стенке прислонили.
Теперь тут коммуна.
А у коммуны общественный кассир и сам тоже сдатчик и наёмщик: в одной бутылочке.
Кока и Кола! Сто лет подряд!
Дурят.
Нефть, трава и вода!
Мол, «у нас булла корофа», «а у бабы наймичко», «ведьма по-вашему». Ага: «з Лысой горы».
«Везёт оттелева варево». «Заместо молока», ну-ну. Лысая трава, на дворе дрова, варево со скидкой. И шо говорите? «пошла не ногами, а полетела крыльями», с Апенинов или Кардилер? Шо, попались?
Ну разве не жулики американы? Нет у них Лысой Горы! Ни-ка-кой!
Опять стучат. Теперь уже градобоем в шесть ног.
– Слава богу, не к нам. Кого нынче заберут?
– К Лидии и Клавке, – шепчут. – Вот тёткам-то «повезло». – Что ж они сделали такого? вроде правильные бабёнки. Обе!
– В очереди они, дура. Мы все в очереди.
– Ну-у-у? Быть не может такого, чтобы все.
– Это из-за отца Владимира. Ну, у Лемки, Лемкауса ихнего. Он вроде к немцам сбёг, веру менять.
– Не доказано.
– Нам не доказано, а Эти всё знают точно. Фамилия у него от кого?
– Латыш он.
– Латыш не немец, однако. У Ленина латышский полк. Насквозь красный. Понимаешь, про чё я?
– Им всё едино. У них и на тебя есть листок, не думай, что ты особый.
– Сглазишь, молчи уж. Я фабричный, мне неча таить. Власть наша бля!
– А жрать-то ваша власть не даёт, – сказала сердитая женщина, ну и дура: всё ей жрать подавай. – Подлей ка лучше кипяточку: вода уж ледяная, ноги с башкой стынут!
– Ты б ещё на улицу вышла… волосню мыть!
– А ты мне не командуй, цинкового корыта не купил, а об ресторациях мечтаешь.
– Время такое. Погоди. Крупную рыбу ловят. А как выловят, так и нам полегчает… Мы – селёдочки с килькой, а не стерляди!
– Ну и иди к своей селёдке. Дожёвывай костышки-то. Революцьённые! Со вчерашнего дня всё лижешь… Вкусно, да? Как оно, в ресторанте, ять, пролетарском твоим? Ну-ка кинь полотёшко!
– Да не отвлекай ты! За спиной твоя тряпка, ****ь. Обернись. Не по глазам чёль? Я занят. Смотрю пока. Кино там. Интересно затёвыеца. А ты кончай булькать. Лезь, дура, в бухвет, да из шкалика-то жулькни. Беленькой, беленькой, не крушись. Не жидься! И себе налей с парку-то. Каплю. Чо? Как банька? Хороша? Сбавь градусник, а то обои полезут!
– Обои пожалел! Башку береги. Холера! – Сплюнула мимо таза, в сердцах, старалась в пол, попала в космы… вот же! – Смотри, бабахнут в окно! Заплачешь своим... мозгами. Баньку супруге пожалел! Не суйся, говорю, в улицу!
– Брось. То спектакль! Халявский. Да я в щёлочку, не боись, досмотрю, коли начал. Как там это, прелюдией что ли зовут в театрах?
– Ты в зеватор меня не гони. Хоть бы ромашку одну принёс... И за то б спасибкала. Прелюдии! Хулюдии тебе сёдня, а не койку с пздой!
– Ну дура-то! Я тебя сегодня в харчу буду имачить!
– Ха, герой, щепку себе к херу сначала... Привяжь!
–  Дура ты и есть!
Вот такая любовь за стёклами питерскими.
– Онлайн, бля!
– Шо за онлайн? ты шо матюкаешься мерзко так? Глянь календарь. Съёжься, Эдмундыч рядом: ох раскусют твою породу!

-------------
продолжение http://www.proza.ru/2017/07/03/1150