Древко наголо

ДРЕВКО НАГОЛО

Ад с крошечными точками глазков, протыкаемых незаметным измерителем - так виделась очередная бомбежка восьмилетнему жителю Сталинграда Артему Ковыльскому, которому наряду с тремястами тысячими других жителей
города было совершенно некуда от нее деваться.  Стараясь унять дрожь и судорожно стискивая решетку подвального окна, он время от времени нет-нет, да усмехнется над соседской трусишкой Варей, которую мама каждый раз сгребала в охапку: уж он-то в отличие от нее с первого раза запомнил, как действовать во время воздушной тревоги.

Резкий залп. Мальчика пронзил приступ резкой боли, оставив ему доли секунды понять, что произошло, и так и оствавив эту жизнь в одном ряду с тысячами подобных случаев.

Семнадцатилетний курсант Левых ворочал камни, роя углубленный окоп с возможностью длительного укрытия.
"Сука, карта не обеспечена.  Опять менять стороны, - думал он, меняя позу примерно в стотысячный раз. -
Когда скудные фрицы иссякнут, мы продолжим далеко стрелять."  Первый залп ковровой бомбардировки застал
его за прокладкой траншеи вдоль берега.  В ней можно было бы отлежаться от прерывающейся бомбежки, но не от
сплошной, как накрыла в данный момент.  Барабан прокрутился в голове, и невидимый револьвер все же выстрелил.
Он оказался под большим куском арматуры, оказавшейся возле разгрузочного порта по недоразумению, и выжил,
отхватив лишь контузию, но как, он и сам не понимал.  Теперь он делал то же, что и все, - укреплял щель для
береговой охраны, и лишь невидимая сила держала его на весу над обломками тех же самых камней, что он секунду
назад выворачивал из земли: надо же, сколько сил у невидимого облегчающего задачу друга.  То есть, это опять
пролетела стая клином, они все время меняют фокус.  Фокуса-то и нет, это немцы, зачем им фокус, если по их
карте метить надо только последнюю...  Но опять он бредит, а надо бы сосредоточиться, то есть, как это можно
сделать, когда очередной налет уже длится, ой, сколько продлится, строк не сосчитать, пятая, двадцатая, сотая.

Двадцатидвухлетний сержант Силаев в очередной раз вырвался из невидимой сети.  Вылезя из-под обломков постадийно
обрушевшегося речного порта, он знал, что теперь зенитка с северо-запада точно будет благополучно втащена на
валун на правом берегу матушки-Волги, где уже месяца два намечался первый настоящий редут.  Денису, когда он
в очередной раз снова овладевал собой, в голову почему-то приходила старая басня "И вновь продолжается бой". 
И опять он угадывал, правда, исключительно единственное телодвижение, но все же получалось.  Видать, как
изнутри, так и снаружи.  Такой круг с блеском затанцуется в сортирную доску, но эта идея могла прийти в голову
и сраному фрицу за штурвалом, пусть он так и думает...

...а он так и думал.  Дозаправившись керосином и, вы понимаете, он летел на восток с чувством гордости за
отечество, которое не только растет, как на дрожжах, но и уже успело остудить пыл зарвавшихся коммунистов,
но и гарантировало, правда, почти, новые горизонты.  Лейтенант Шмидт год назад окончил образцовое летное
училище, давшее ему удостоверение на управление абсолютно всеми видами воздушного транспорта, включая
трансатлантические грузоперевозки, которые сдались ему, но так и быть, перевезем.  Рихард не видел причин
останавливаться на достигнутом, благо коммунисты по скудости души даже противотанковыми ежами оснащаются,
оглядываясь на мамонтовые ямы, не говоря уже о том, что истребители видели только на картинке, завистливо
вырезанной маникюрными ножницами из немецкой передовицы.  Какой нахрен смысл в подтверждении исконности
территории, если она почти не тронута цивилизацией.  Вот притихли по кромочке, им там самое место, и пусть
несут дальше свою херню, что шестую окружили, и девятая уцелела, уверяю вас.  Вот скорость приращается, и
еще прирастится, - Рихард плохо помнил, что именно пугает приосунувшихся в таких странных позах людей...

...а их уже ничего не пугало.  Силаев помнил, что хоть расчет идет зенитке, как корове седло, одно попадание
губит ровно один вражеский самолет, то бишь больше нуля, лучше, чем ничего.  Если это не основной принцип войны,
то он благополучно не знал, что такое принцип, и пусть он поучит, пусть, посмотрим на него вблизи, каков он, а... 
Матушка-зенитка родила, когда только успела, да и оказалась уже на валуне, когда только успели, вроде время
бурлаков уже проехали, вместе с рабством, и снова пора заряжать, и все так же неохота.

Говорили, советские зенитные пушки не обладали должной прицельностью.  Была бы возможность опробовать на войне,
отладили бы, а так - выстрелить не можешь, а попасть - будь любезен.  Денис на этом, на сей раз обещающем быть
сквозным, этапе, брошенный под Сталинград, разучил новый для себя этюд: разворачивает на сто восемьдесят градусов -
развернись на все триста шестьдесят, и выскочит крестик, и лишь мгновение продлит твою бренную сущность, но это
мгновение может очень и очень значить.

Денис выстрелил, лишь бегло глянув.  Неужто зенитные снаряды тоже могут рикошетить, самолет вроде бы попортился,
да только под острым углом от выстрела.  Ах да, он стоит чуть круче, чем вполоборота, и пальцы сами собой вцепились
в спусковой крючок.  А впереди надвигалась целая эскадра бомбардировщиков.  Силаев попытался представить бравурный
марш меченой контры, и представил даже слишком живо, даже невольно начал ему вторить, только скорее угасающе: "Раз-
два-три-четыре - разве что это, пять-шесть-семь-восемь - уже не дастся, невелика печаль - о чем?!" - и это придало
сил.

Следующий залп застал Дениса врасплох, и он, судорожно цепляясь за бетонные балки пристани, стал наудачу спускаться в относительно безопасный схрон ли, грот - сам точно не понимал, куда, лишь бы не оборвалось едва начатое и весьма нужное дело - защита последнего рубежа.

В какой-то момент Силаев ощутил полную невозможность удержаться, и его сбросило метров на пятьдесят под откос, где он чудом не разбился о бетонные выступы уже бывшего сооружения.  Внезапно с разворота повеяло чем-то знакомым, и он нутром ощутил тот самый безопасный грот.  Обогнув и подковырнув дверь сапогом, он попытался было рвануть дверь на себя, но тут его неожиданно вборосило внутрь.

Блиндаж.  Штаб наспех перекраивал крупномасштабную карту с подписанными бирками, рядом шипела плохо замаскированная радиостанция.  Радистка с постным лицом рапортовала потери, майор Привалов источал бессонное равнодушие привыкшего ко всему человека.

Сержанта Силаева сначала хотели допросить с пристрастием, но через секунду разглядев контузию, ограничились парой стандартных вопросов.
- Ты понимаешь, что только что оставил важнейший опорный пункт?! - Привалов скорее давал понять, кто здесь начальник, нежели грозил.
- Товарищ, - Силаев запнулся, разглядывая знаки отличия, - майор, там мясорубка, удивлюсь, если кто из моей роты выжил.
- Приказ сообразен ситуации, - майору было непросто играть роль терпеливого начальника. - Стоять насмерть - это буквально.
- Вас понял, шашки наголо, - Силаев разжал кулак со спусковым крючком, тем немногим, что осталось от разбитой зенитки.
И, сквозь неожиданно улучшившуюся связь:
- Не так.  Знамя штыком.  Древко наголо, - полковник Шапошников из генштаба был ненамного менее удручен событиями.

Очередной залп бомбежки, хоть и был не слишком прицельным, поставил точку в этой эпопее: один из снарядов угодил в непосредственной близости от блиндажа.

Денису было горько коротать дни под опекой семьи, которая растила его в качестве будущей опоры: рано окрепший и
возмужавший, он лишился в ходе войны как рук до локтей, так и ног до колен, и его жутко тяготило положение калеки
и иждивенца.  Мозглым ноябрьским днем мама заволновалась: неужто брат? 

В отделении почтамта даже не взглянули на стареющего мужчину.
- Силаев не Павел Игнатьевич, а Денис Павлович.
- Отец,- Павел Игнатьевич протянул замызганную зеленую корочку вместо красной.
- Так уж и быть, первый раз поверим.
- Расщедрились, - процедил сквозь зубы Павел Игнатьевич. - Год спустя за отвагу - и все сострадание.