Путешествие на Север

Олег Сенатов

Путешествие на Север

Лето семьдесят второго года выдалось на редкость жарким и засушливым. Пекл; не переставая; облегчения не приносили ни ночь, ни даже утро. Проснувшись, я с надеждой выглядывал в окно, но всякий раз убеждался: никаких изменений; - небо покрывала комковатая облачность унылого серого цвета, но это была очень тонкая, высоко расположенная пленка; из таких облаков дождя не бывает – разве что упадет несколько жалких капель. Значит, надеяться не на что: к тому времени, когда Солнце достигнет зенита, облака растают, и термометр, как и вчера, покажет тридцать шесть градусов в тени. Это было очевидным даже для измученных деревьев, которые с безнадежно-тоскливым видом застыли в неподвижном воздухе, сыпля вокруг себя преждевременно пожелтевшими листьями. Ощущение природного бедствия усиливалось повисшей в воздухе синеватой дымкой и вездесущим сладковатым запахом горящих торфяников. Самое скверное было то, что погода изо дня в день оставалась неизменной, не обещая никакого просвета; казалось, это не кончится никогда.
И тогда мне пришло в голову, что сейчас самое время отправиться в давно замышлявшуюся поездку на Север, так как можно было и тамошние достопримечательности осмотреть, и отдохнуть от жары в более холодных краях; жена – Наташа - сразу меня в этом поддержала. Быстро собравшись, мы поездом направились в Вологду, чтобы там пересесть на теплоход, курсирующий по маршруту Вологда – Кириллов.
Билеты продавались только на месте, на пристани, поэтому весь успех предприятия зависел от моей расторопности: нужно было придти к кассе первым. Не полагаясь на ненадежный городской транспорт, я дошел до пристани пешком (а, вернее, добежал), и купил билеты на рейс, отправлявшийся в тот же день через несколько часов, так что оставалось время для ознакомления с городом.
С тех пор прошло больше сорока лет, и память сохранила совсем не много впечатлений. Их упоминанием я и буду в дальнейшем ограничиваться, не дополняя их сведениями, которые можно почерпнуть из литературы. Прошедшие проверку временем, они, наверное, самые ценные – ведь в них сохранился дух эпохи и мое тогдашнее настроение.
В центре исторической части города стоит монументальная белая громада Софийского собора, сильно не отличающегося от построек XVI века, которые можно увидеть в других городах; своеобразие ему придает стройная, сильно вытянутая в высоту колокольня середины XIX века. Построенная в ложно-византийском стиле, на фоне благородных форм средневекового храма она выглядит, как китч, но этот китч, диссонируя, вносит в архитектурный облик ансамбля элемент игры, что в конечном итоге идет на пользу общему впечатлению.
Две уникальные деревянные скульптуры XVI века, хранящихся в местном художественном музее, - Параскева Пятница и Георгий Змееборец – могли бы сами по себе явиться достаточным поводом для посещения Вологды . А коллекция деревянных раскрашенных фигур XVIII века удивительным образом раскрывает здешний гений места. От скульптуры «Христос в темнице» веет таким фатализмом, такой готовностью безропотно принять свою судьбу, какая возможна только под этим северным небом.
Но не эти впечатления являются для меня самыми главными; когда я мысленно произношу «Вологда», передо мной возникает картина Заречья, каким оно видится с правого берега реки, от Собора. От кромки воды полого поднимается узкая луговая полоска, наверху которой на фоне густой зелени тянется вдоль берега ряд усадеб XVIII – начала XIX веков; по его флангам стоят две церкви - Сретения на Набережной и Николы во Владычной слободе. Блеск воды, белизна зданий, ярко-зеленый цвет лужаек, деревьев и кустарника, пока еще не тронутых засухой, создавали приподнятое, праздничное настроение, которое импонировало предвкушению интересного путешествия.
Настало время, и наше суденышко отвалило от пристани. На его основной, первой палубе располагались пассажирские каюты; вторая палуба была открытой: на ней находилась капитанская рубка и смотровая площадка для пассажиров, на которой были поставлены лавки для сиденья. Здесь мы и проводили все свое время – в каюте только спали.
По обоим берегам потянулись пригороды Вологды, выглядевшие весьма живописно: высокий берег реки был заставлен большими северными избами, окруженными многочисленными хозяйственными постройками; от них деревянные лестницы спускались к кромке воды, к вытащенным на приречный песок лодкам. Мы уже было настроились на созерцание аналогичных ландшафтов, когда наш теплоход направился в абсолютно прямой канал, обходящий извилистый участок реки с целью многократного уменьшения проходимого расстояния и, соответственно, путевого времени. С точки зрения эффективности перемещения из точки А в точку В такое решение может представляться целесообразным, но для туриста замена природных ландшафтов унылыми однообразными берегами канала представлялась неприятным сюрпризом.
Некоторое время спустя канал остался позади, и наш кораблик вошел в Сухону, которая сразу начала закладывать свои крутые петли, следующие с удивительной регулярностью, неся свои воды через густой смешанный лес, иногда перемежаемый небольшими лугами. Это монотонное скольжение по извилистому пути через красивый ландшафт было бы отрадой для души, если бы не тревога, вызываемая постоянным запахом гари и стелющимся по верхушкам деревьев полосам дыма лесных пожаров, вызванных вездесущей засухой. Так хотелось, наконец, выйти из задымленной зоны, и увидеть над головой ясное небо без дымки гари, или же, наоборот, обнаружить на горизонте отороченные белыми клубами синие грозовые тучи, которые бы пообещали: скоро прольется ливень, пожары потухнут, бедствие отступит; и дальше все будет хорошо. Но нет: дым по-прежнему струился над лесом, и конца засухе не предвиделось…
Миновав город Сокол, мы продолжили путь по сужающейся Сухоне, и, пройдя через первый шлюз, вступили в Северо-Двинскую водную систему. Этот этап путешествия запомнился плаванием по раздольному, но удивительно спокойному Кубенскому озеру, на берегах которого стояли полузаброшенные деревни с чернеющими над ними силуэтами старых ветряных мельниц, лишившихся своих крыльев, отбрасывавших на окружающий ландшафт оттенок тихой печали, а так все – леса, леса, леса. Довольно многочисленные (их семь) шлюзы мы проходили ночью. Стенки их камер – деревянные, очень старые. Как только закрывались пройденные ворота, на балюстраду встречных ворот быстрым шагом выходил отряд женщин, одетых, как в униформу, в завязанные сзади косынки, ватники и резиновые сапоги. Быстро и споро они перебрасывали рычаги, открывавшие придонные затворы, через которые сообщаются бьефы шлюза. Безупречная работа построенных больше ста лет назад и использующих только ручной труд шлюзов завораживала своей простотой и «человечностью» - никаких ревущих моторов, никакой угрожающе бурлящей воды, как это наблюдается в современных гидротехнических сооружениях.
Путешествие по Северо-Двинскому каналу подошло к концу солнечным утром, когда при прохождении через Покровское озеро над низкорослым лесом, растущим на его северном берегу, на значительном отдалении, как мираж, впервые появился Кирилло-Белозерский монастырь. Подразнив, он пропал из вида до тех пор, пока теплоход, пройдя последний участок канала, не вышел в Сиверское озеро.
Вид монастыря с постепенно приближающегося к нему судна – одно из самых сильных зрительных впечатлений Русского Севера. Соотношение большой горизонтальной протяженности монастырских стен и сравнительно небольших размеров крепостных башен, а также количества, высоты и размеров монастырских построек, привольно разместившихся на обширной монастырской территории, идеально соответствует равнинному характеру местности и расположению монастыря на берегу большого озера. Я пришел к выводу, что навязчивое сравнение с градом Китежем неправильно: видение монастыря настраивает не на сказочный, а на эпический лад, выражая не зыбкость и эфемерность его образа, а настаивая на твердой укорененности архитектурного ансамбля в его почве, на уверенности обители в своей правоте и силе.
К этому сильнейшему впечатлению последующий подробный осмотр монастыря мало что прибавил – в его внутреннем облике я не обнаружил значительных отличий от других монастырей XVI – XVII веков, разве что здешние постройки характеризуются особой массивностью и подчеркнутой простотой формы.
Кириллов запомнился своим заброшенным видом, атмосферой глубокой тоски и безлюдьем, которое нашло простое объяснение. Мы приехали в четверг – единственный день, когда в город привозили хлеб, и все его население выстроилось в огромную очередь перед булочной. Обедая в местной столовой, в которой хлеб подавался без ограничения, я испытывал какую-то неловкость, как будто мы объедали местных жителей.
Так как наш план предполагал посещение Ферапонтова монастыря, мы на один день остановились в местном Доме Колхозника, а наутро погрузились в местный автобус, который быстро доставил нас в Ферапонтово. Из центра села мы по проселочной дороге двинулись в северном направлении, и через десяток минут перед нами возник незабываемый вид: стоящие на взгорке Святые ворота под двумя симметричными высокими шатровыми кровлями, увенчанными луковичными главками, а за ними – внутри монастырских стен – одноглавый Рождественский собор, который бы ничем не выделялся среди других храмов конца XV века, если бы не был расписан великим Дионисием.
Стоило только войти внутрь храма, как мне показалось, что я переместился в другой мир: все окружающее пространство было погружено в нежнейшие голубые и золотистые тона стенных росписей, наводящих на мысль, что так, наверное, должен был бы выглядеть Рай; приглядевшись, я обнаружил, что этот Рай был тесно заселен ангелами и святыми в прекрасных одеждах разнообразных оттенков – все при нимбах и крестах.
В центре храма нашу небольшую группу ждала экскурсовод –худощавая  черноволосая молодая женщина с большими темными глазами на строгом смуглом лице; на всем ее облике лежала печать какого-то радикального отстранения, даже неотмирности. В кратком введении она сказала, что с житием Пресвятой Богородицы она нас будет знакомить по сочинению поздневизантийского автора, оказавшего, по ее мнению, сильное влияние на Дионисия (имени его я не запомнил). А дальше она начала по памяти нараспев белыми стихами читать Житие, плавным жестом руки показывая место росписи, соответствовавшее текущему моменту повествования. Это действо продолжалось около часа, и экскурсовод ни на минуту не прервала свою одухотворенную декламацию для искусствоведческого комментария типа: «обратите внимание, как цвет хитона соответствует настроению Святой Анны!» В этом не было никакой необходимости, так как текст поэмы как бы внутренне высвечивал изображенное на фреске событие, обнаруживая все его потаенные смыслы и эстетические качества. Завороженно внимали мы речи экскурсовода, проникаясь ее настроением и все глубже погружаясь в мир гениальной фрески, пока вдруг не наступила тишина: поэма закончилась. Приняв нашу восхищенную благодарность, женщина посоветовала нам придти в храм еще раз, чтобы увидеть фреску при вечернем освещении, но у нас были другие планы – нам нужно было двигаться дальше. До отправления автобуса мы успели выйти и побывать на задумчивом Бородавском озере, на берег которого волны в большом количестве выбросили  березовый плавняк, произошедший от растущих у самой воды лесов.
В Кириллове мы пересели на автобус до Гориц, - поселка, расположенного на берегу Шекснинского водохранилища, где  находится пристань рейсовых теплоходов, курсирующих по Волго-Балтийской водной системе. Отсюда мы отправились в Белозерск.
Плавание по Шексне проходило при ярком солнечном свете: дым пожаров свежим ветерком куда-то сдуло; настроение сразу поднялось. Небо было ярко-синим, искрилась водная рябь, зеленели луга и леса, над заросшими камышом отмелями летало множество каких-то крупных длинноклювых птиц – ландшафт в тех местах очень нарядный. Перед выходом в Белое озеро  по пути теплоход прошел мимо полузатопленной, сильно разрушившейся церкви, чей вид сдобрил избыточно оптимистический пейзаж толикой здорового пассеизма.
Пройдя вдоль берега Белого озера, теплоход причалил в Белозерске. Единственным местом возможного пристанища оказался городской Дом Колхозника, администратор которого, раздраженно ворчал: «Едут, очертя голову, и я их всех должен пристроить, а куда я вас поселю? В этом году одних только художников целая пропасть понаехала!» Поворчал, но все же, поселил. Мужская палата, в которую меня определили, располагалась на втором этаже этого большого деревянного дома. Кровати в сорокаметровую комнату были понапиханы в таком количестве, что в узких проходах между ними двоим было разойтись. Несмотря на тесноту и невероятную духоту, несколько компаний оживленно выпивали, расставив водочные бутылки и снедь прямо на постелях, так как никаких столов здесь не было. Зато в гостинице были «удобства в коридоре», то есть на втором этаже имелся туалет – комната с несколькими прорезями в дощатом полу, под которым на уровне земли находилась выгребная яма, в которую это самое шлепалось с большим запаздыванием, обусловленным приличной высотой, и громким всплеском, создавая впечатление непривычного расширения твоего физиологического поля. Все это было несущественно, так как гостиница была нужна только для ночевки, однако оказалось, что шум и гам здесь не утихал даже ночью, так что выспаться не удалось. Зато город порадовал большим своеобразием. Прежде всего, нужно отметить мощные земляные укрепления Белозерского кремля с перекинутым через широкий ров трехарочным мостом. Величественной строгой красотой запомнилась церковь Успения, по-своему красив и выигрышно размещенный в кремле Преображенский собор. Но главная достопримечательность города – Белое озеро, берег которого отделен от городских улиц узким каналом – частью старой Мариинской системы, - проложенным вдоль озера, чтобы мелкие суда могли избежать его свирепых штормов. Во время нашего пребывания здесь не штормило; чистая холодная вода мирно плескалась о берег, заваленный огромными неправильной формы камнями, на которых отдыхало местное население – кто ловил рыбу на удочку, кто – купался и загорал, но большинство приходили сюда выпить, оставляя после себя следы в виде битых бутылок, обрывков газет, рыбных костей и блевотины. Однако все это меркло перед удивительным зрелищем глубокого каменистого озерного дна, в мельчайших деталях обозримого через идеально прозрачную, кристально чистую воду. Озеро так велико, что противоположный берег едва заметен на убежавшем вдаль горизонте; как, однако просторна и  прекрасна наша страна!
Из других впечатлений запомнилось обилие приезжих художников, которые, правда, не столько писали, сколько проводили время в шумных пикниках в окружении своих обрюхаченных подруг. Незабываемы, также, местные пироги с запеченными в них целиком – со всеми костями - довольно крупными рыбинами, так что хвосты не помещаются и торчат наружу, которыми местные жители торговали прямо на улице. Вкусная штука: начнешь есть – и никак не остановишься.
К вечеру все прелести Белозерска были испробованы и оценены; погрузившись на очередной рейсовый теплоход, мы отправились дальше на Север - на Онежское озеро. Стемнело, когда мы еще пересекали Белое озеро, поэтому весь путь по Волго-Балтийскому каналу мы проспали (сказалась бессонная ночь в Белозерске), проснувшись только на подходе к Вытегре при прохождении исполинского бетонного шлюза, каких мне видеть еще не доводилось – в него бы и крейсер поместился! В Вытегре мы пересели на другой теплоход, который доставил нас в Петрозаводск, а оттуда мы  на маленьком судне переправились в Кижи.
Причудливые, фантастические формы Преображенского собора хорошо выглядят на фотографиях, особенно – черно-белых, но фотографии плохо передают материал, из которого он создан. Нужно вплотную приблизиться к храму, чтобы почувствовать исходящую от него теплоту дерева, ощутить взглядом его бархатистую шероховатость. Кроме того, только блуждая по острову, - то отдаляясь от церкви, то приближаясь к ней, - можно во всех ракурсах увидеть это архитектурное чудо, полностью погрузить его в свое эстетически растревоженное сознание. Это опыт, оставляющий свой след на всю жизнь.
Переночевали мы на турбазе, где в наше распоряжение была предоставлена уже разбитая двухместная палатка вместе с полностью заправленными спальными мешками. Кроме нас на турбазе ночевали двое питерцев: худой интеллигентного вида рыжебородый мужик в возрасте за сорок и его рослая и корпулентная молодая, но простоватая подруга. Наши палатки стояли рядом, и, казалось, на всем острове было слышно, как наши соседи бешено и долго совокуплялись, после чего, когда наступило утро, девица распелась, что твой жаворонок. Жаркая погода обостряет чувственность!
Вечером следующего дня мы переправились обратно в Петрозаводск и мельком осмотрели набережную и Круглую площадь, морально готовясь к крупному испытанию: посадке на проходящий поезд Ленинград-Мурманск, которым мы должны были доехать до Кеми. Дело в том, что сразу по прибытии, еще до поездки на Кижи, я посетил железнодорожный вокзал, где выяснилось, что на завтрашний поезд плацкарты нет и не будет, и пришлось взять билеты в общий вагон. Каждый советский человек имел опыт езды в общем вагоне и был знаком с особенностями посадки в него на промежуточной станции. Тем не менее, только когда мы вышли на перрон, стала окончательно ясной вся серьезность ситуации. В ожидании поезда здесь столпилось не меньше сотни взволнованных пассажиров. И вот на вокзал медленно вползает электровоз, а за ним, плавно замедляя свой ход, тянется вереница зеленых вагонов. Собравшиеся на самой кромке перрона люди напряженно вглядываются в проплывающие мимо них вагонные двери, стараясь взглядом остановить их поблизости от себя. И тут нам повезло: заскрипев тормозами, поезд остановился так, что от входа в ближайший вагон нас отделял всего какой-нибудь десяток пассажиров. Все бросились к дверям, но проводница стала отбиваться от них флажком: «Сначала дайте выйти!» Выходившие пассажиры неуверенно спускались по лесенке, не решаясь погрузиться в обступившую поезд толпу, из которой неслись раздраженные крики: «Двигайтесь побыстрее!» Наконец, последнего из выходивших пассажиров отнесло куда-то в сторону, и начался штурм. Я усиленно давил на стоявших впереди меня, они не могли сразу протиснуться через сужающееся горлышко входа, и поэтому сопротивлялись, но мне помогал напор тех, кто стоял сзади – в результате меня буквально внесли в вагон, где я смог занять на краешке скамьи одно сидячее место для жены, которую вскоре тоже благополучно внесли в вагон. Ура! Значит, едем! Так мы и проехали всю ночь: Наташа – сидя на слегка подсохшей  луже разлитого по лавке пива; я – стоя над ней, ухватившись двумя руками за верхнюю полку, и упираясь в притиснутых друг к другу, как сельди в бочке, других стоячих пассажиров. При этом мы даже как-то умудрились поспать.
Утром мы высадились в Кеми, - городе, застроенном одинаковыми одноэтажными деревянными домами, интересном только легендой о происхождении его имени, которая общеизвестна, но неудобна для печати. Там мы сразу прошли на пристань, и сели на однопалубный теплоход «Лермонтов», который вскоре отчалил рейсом на Соловецкие острова.
Погода была отменная: яркое солнце, не жарко – сказывалось то, что температура воды всего четыре градуса, безветренно. Кругом – красивейший пейзаж: теплоход лавировал среди сотен мелких островков, каждый из которых – цельный плоский валун, до блеска отшлифованный ледниками и морскими волнами. Постепенно островки исчезли: мы вышли в Онежскую губу Белого моря. А где-то через час на горизонте  показалась земля с вырисовывающимся на фоне неба силуэтом монастыря. По мере приближения его вид вызывал настоящее эстетическое потрясение. Мощные, сложенные из валунов, стены и башни кремля; суровая, лишенная всякого декора, громада Спасо-Преображенского собора; величавая вертикаль колокольни, на шпиле которой – огромная совершенно почерневшая от времени, слегка покосившаяся пятиконечная звезда, которая как бы  представляла советский вариант Кантовского «звездного неба над головой» .
Местная турбаза размещалась в кремле, в монастырских покоях. Нас поселили в большом помещении, где стояло два десятка кроватей. Кроме нас здесь разместилось 5-6 человек обоего пола. Комната запиралась снаружи на висячий замок.
Хотя на Соловках было прохладно, засуха свирепствовала и здесь. Сгорел Большой Заяцкий остров; Анзер был закрыт ввиду пожарной опасности – пришлось ограничиться осмотром Большого Соловецкого острова.
Выйдя на Святое озеро, с противоположного берега которого, в отличие от морского фасада, Соловецкий кремль выглядит похожим больше на монастырь, чем на крепость, мы навели некоторые справки у поддатого мужичка, ловившего рыбу на удочку. Рыболов отвечал охотно и подробно, обильно пересыпая речь добродушным матерком. Сначала это нас несколько озадачило, но вскоре мы поняли, что такое здесь в порядке вещей – все местные жители постоянно находятся в состоянии подпития, и все непрерывно добродушно матерятся – как мужчины, так и женщины, производя при этом впечатление милых, очень хороших людей.
Основательно ознакомившись с монастырскими постройками, напоминающими казематы (видимо, из них еще не выветрился дух СЛОНа ), мы отправились в блуждания по острову. Из них лучше всего запомнились поход на Секирную гору и прогулка к Переговорному камню.
Прямая и удобная дорога к Секирной горе, на вершине которой стоит видная отовсюду Вознесенская церковь с маяком на главе, замечательна необычностью пересекаемого ею ландшафта. Это смешанный лес очень богатого состава – местные монахи посадили здесь древесные породы, в естественном виде в этих климатических условиях не произраставшие, – с обильным подлеском – кустарниками, густыми мхами, травами и ягодниками - как раз стояло время зрелой черники, которой было умопомрачительно много. Так как деревья стоят не вплотную друг к другу, лес насквозь пронизан солнечными лучами, так что все это богатство пестреет своим ярким летним нарядом. К этому надо добавить весьма декоративные замшелые валуны и выступающие на поверхность скалы. Кроме того, нет такого места, откуда бы не открывался изумительный вид на какое-нибудь озеро или тенистую протоку. Удивительная, чарующая красота! Именно образ соловецкого леса вызывает острое чувство ностальгии при слове «Соловки».
Десятикилометровая дорога приводит к крутой лестнице, ведущей на стометровую Секирную гору, с которой можно обозреть весь архипелаг, с высокой точки увидеть кремль и Соловецкий поселок. Испещренные множеством озер лесистые острова, со всех сторон окаймленные морем - незабываемое зрелище! Мы долго не могли заставить себя отправиться в обратный путь.
Решив «от пуза» поесть соловецкой черники, мы углубились в лес, и неожиданно вышли на берег моря. Был вечер - солнце клонилось к горизонту; на море был отлив, и из воды на расстилавшейся перед нами отмели, сколько видел глаз, сплошным ровным ковром выступили красноватые в закатном освещении морские водоросли, распространявшие вокруг себя пьянящий йодистый аромат. Это было похоже на чудо, на попадание в фантастическое, сказочное царство. Осуществившаяся невозможность бередила душу предвидением неизбежного расставания с ней: от красоты всего окружающего на глаза навертывались слезы.
Прогулка к Переговорному камню, около которого во время Крымской войны велись переговоры между командиром английской эскадры и архимандритом монастыря, представляет несколько иной ландшафт – скалистый берег, в который бьет традиционный  морской прибой. Отсюда на фоне безбрежного простора хорошо видны Большой и Малый Заяцкие острова. В хорошую погоду этот вид даже немного смахивает на средиземноморский.
Когда ограниченное время Северного путешествия подошло к концу, вдруг выяснилось, что на Белое море надвигается шторм. Все рейсы судов класса ОМ (озерный – морской) были отменены. Испугавшись, что надолго здесь застрянем, мы хотели купить билеты на самолет до Архангельска, но самолет в этот момент уже взлетал, а все последующие рейсы отменялись из-за сильного ветра. «Не беспокойтесь» - сказала нам продавщица авиабилетов – «через два часа на Архангельск отходит круизный лайнер «Татария». Билеты вы можете купить на борту». Большому океанскому дизельэлектроходу «Татария», стоявшему в порту у стенки, никакие штормы были не страшны – он выходил в море по расписанию. По приемлемой цене нам продали билет в двухместную каюту 2-го класса, которая нам очень понравилась, и мы предвкушали комфортабельное морское путешествие. Корабль вскоре отвалил, и пока он находился в тени Большого Соловецкого острова, плавание действительно представлялось приятной прогулкой. Но стоило «Татарии» выйти в открытое море, как обстановка драматически изменилась. Началась сильнейшая кормовая качка, по сравнению с которой качка, некогда мною испытанная на катере в Черном море, была просто мелким неудобством, (хотя меня и от нее выворачивало). На палубе она переносилась легче – здесь можно было сориентироваться в пространстве, впившись взглядом в альбатроса, неподвижно зависшего над кормой, однако, - что на баке, что на юте - находиться было невозможно из-за пронизывающего ледяного северного ветра. Но стоило только зайти в коридор, куда выходили двери кают, как обнаруживалось, что, чтобы не скатиться кубарем по проходу, нужно было с силой упираться руками в противоположные стены. Хорошо, что я догадался принять аэрон! Морской болезни удалось избежать, но у меня жутко разболелась голова, и в надежде, что полегчает, осталось только лечь спать. К счастью, удалось заснуть, а когда мы проснулись, то никакой качки не было – корабль уже вошел в Двину. По ее низким берегам, куда ни посмотри, простирались лесосклады – «Татария» уже подходила к Архангельску.
Прежде чем вылететь из Архангельска в Москву, мы добросовестно осмотрели все его достопримечательности – и старые кварталы, и памятник Петру I, и английский танк - памятник интервенции 1918 года, но большую часть времени провели на набережной величественной и прекрасной Двины, - самом красивом месте города.
Вечером самолет доставил нас в столицу, по-прежнему изнывавшую от палящего солнца, сухой жары и торфяного дыма.

Поставив последнюю точку в своем воспоминании, Астахов задумался: почему Северное путешествие проходило в атмосфере какого-то неясного  неблагополучия, исполненной меланхолии, легкой грусти и сладкой тоски, которые нахлынули на него теперь вместе с восстановленной памятью об этой поездке. Какие к тому были причины? Ведь был он тогда молод, здоров, полон сил; у него были красивая и умная жена и очаровательная семилетняя дочурка; родители были живы и бодры; в том году он получил повышение по службе – должность начальника лаборатории, его портрет, на котором он, кстати, выглядел отменно, поместили на доске почета, да и государство, в котором он жил – Советский Союз – после установления общепризнанного паритета со своим стратегическим противником находилось на вершине своего могущества. Откуда же тогда эта печаль? Может быть, из-за изнурительной засухи? Нет, засуха была тяжела не столько сама по себе, сколько потому, что казалась предвестником какой-то худшей беды. Видимо, дело было в самом возрасте Астахова – ему тогда было тридцать три года – он достиг вершины своей жизни, на которой ему впервые стало ясно, что его существование ограничено горизонтом, что в обозримой перспективе его ожидают неизбежные упадок, старость, и то, чем кончается старость. Астахову тут же подумалось: не узрела ли  и страна, достигшая в тот год своей высшей точки, бессознательным чутьем свой грядущий крах?

                Май 2015 г.