Прошение

   14 октября Витя Лаврухин не вышел на работу.
   Он пропал без звонка, без слова; даже трудовую книжку не забрал. Когда люди так пропадают, очень часто вспоминается разного рода мистика, долги, кредиты, бандиты – всё что угодно вспоминается, но только не человек. А тут даже один из коллег пошутил, что, мол, узнал рожицу Лаврухина в каком-то детском мультике, где тот был говорящим одуванчиком.
   Мы не знаем, куда пропал Витя Лаврухин. Зато мы знаем, что он пережил за последние семь дней, перед тем как стал мультиком.

                ***

   Витя Лаврухин работал продавцом-консультантом в мебельном магазине. Это был высокий брюнет, шустрый, спортивный, и глазами очень похожий на крыску. С первого взгляда вроде отталкивает, но стоит ему заговорить – так эту крыску даже погладить хочется и домой забрать. К покупателям Витя был добр и вежлив, а потому для нас остаётся загадкой, как он посмел, на работе, одной крупной женщине, клиентке, сказать:
   – Да под тобой любая кровать треснет! – и показал ей фигу. – У-у-у!
   Начались крики, вопли. Из кабинета выскочил директор и тотчас же встал на сторону покупательницы.  «Иди домой, – сказал он Лаврухину. – Отдохни», а сам начал долго и сердечно извиняться.
   Перед выходом из магазина герой наш видел, как недовольная красная тётка что-то очень старательно записывала в книгу жалоб и предложений.
   «Бочка» – подумал он и всю дорогу до дома пинал от злости камешки, пробки и веточки.
   Люди пишут жалобы. Везде и постоянно. Как хорошо ты не работай. Лаврухину всё равно казалось, что завтра его разнесут в пух и прах, лишат премии и повесят на доску позора.
      «Листок бы вырвать незаметно, – начал он думать, но быстро вспомнил, – Что толку?! Все уже видели!..»
   Но никто ничего не видел. Никто, как думал Лаврухин, не остался после работы, не налил себе чай, не уселся в кресло и не перечитал жалобу. Он, однако ж, так переживал, что на следующий день пришёл в магазин за час до открытия. Он хотел посмотреть в книгу, но чтобы без свидетелей, чтоб не подумал никто, будто его волнует.
   Сунув руки в карманы, Лаврухин пошёл к цели очень долгим и извилистым путём.
   Книга жалоб и предложений лежала на деревянной стойке – на тёмной доске ручной работы, которая держалась на массивной лакированной ножке. Эту стойку директор привёз из Японии. Он любил повторять, что из Японии, говорил: там вещи делают! Там и климат и дерево другое.
     Лаврухин подошёл к стойке, открыл книгу – но не успел дочитать отзыв до конца – захлопнул тут же. «Да как под ней стойка не рухнла?!» – покраснел он. – «Под такой коровой...» – и для проверки навалился на стойку всем телом – «Как не треснула?» – и надавил посильнее. – «А верно про климат говорят...» – задрал он ноги, повис даже. – «Вот где вещи-то де... » – начал... как вдруг на весь магазин раздался оглушительный хруст.
   Прошла минута, а Лаврухин так и стоял с куском дерева в руках, глупо хлопая глазами. Он поднёс кусок к отломанной ножке… и тогда случилось чудо, на которое герой наш уже не рассчитывал. Щепка к щепке, разлом к разлому, но стойка (как бы) починилась.
   Без резких движений, пытаясь не дышать, Лаврухин отполз от неё как можно дальше, в другой конец магазина.

                ***

   У молодых людей бывают дни, когда теряешь ключи, солишь чай, путаешь имена и по ошибке заходишь в женский туалет. У Лаврухина был именно такой день. Он поклялся не смотреть на стойку, но она сама мелькала в отражениях, сама кружила мимо себя покупателей, сама напускала туману, а потом резко выскакивала перед глазами.
   «Два выходных впереди, – успокаивал он себя. – А там как-нибудь... Всё как-нибудь само...»
   К часу дня Лаврухин забыл, что писали в отзыве, а к двум убедил себя, что писали только хорошее. В три часа он пошёл на обед, пошёл без аппетита, только затем пошёл, чтоб не казаться подозрительным.
   Лаврухин пробрался в подсобку, сел на стул и задержал взгляд на коллеге. За соседним столом сидел светловолосый Лёша Мальцев, магазинный дворник и грузчик.
   В первый рабочий день Лаврухин ещё не знал, как зовут Лёшу, но зато успел двадцать раз услышать, что тот инвалид. Коллеги так и говорили: «Это у нас инвалид работает. Да-да, инвалид». Лаврухин спрашивал: «А в каком месте он инвалид-то?», а ему отвечали: «Вот здесь он (показывали на голову), вот здесь он инвалид. Ему скажут: иди подмети, а он с метлой выйдет, походит и забудет». Лаврухин удивился, потому что в первый день инвалидности не заметил. Хотя, после смотрел на Лёшу по-другому, как будто и впрямь что-то было. Но, как известно, даже нормального человека инвалидом назови, то покажется, что у него и глазки-то немного в кучку, и ножкой как-то нездорово шаркает.
   – Лёш, – опомнился наш герой и протянул коллеге завернутый в салфетку кусочек торта. – Угощайся, у меня позавчера день рождения был.
   Лёша открыл рот, хотел отказаться…
   – Бери говорю!
   – Спасибо. С прошедшим тебя, Вить. Спасибо…
   Лёша доел из контейнера гречку, помыл вилку и принялся за бисквитный тёмно-коричневый торт с жёлтыми прослойками. Он ел быстро, глотал кусок за куском, как будто и не торт ел, а что-то запретное, за что могли бы вмиг уволить.
   – Вкусный... – сказал он через десять секунд. – Как называется?
   Лаврухин ответил, что это его любимый торт и называется он просто: «Бананово-шоколадный». «Торт вкуснейший, – согласился Лёша, – а вот название у него никудышное, обидно даже». Вместе начали думать какое-нибудь интересное, кудышное название, ничего кроме "Пчёлки" придумать не смогли, остановились на нём. Поговорили о том, о сём. Лёша хотел взять кредит на телевизор и спросил совета у Лаврухина. Лаврухин совета не дал, потому что в жизни не брал кредитов.
    Поговорили о всяких мелочах, о работе, о выходных, об отпуске, казалось, за десять минут обо всём поговорили, но если спросить: о чём? – Лаврухин бы не вспомнил – так было приятно и свежо, будто они лежали где-нибудь на природе, под деревом.
   – Вить, – сказал Лёша перед тем, как они вышли в торговый зал. – А у меня ведь тоже день рождения будет, на следующей неделе, в четверг. Приходи, а?
   Лаврухин смутился. Ему всегда было неловко и вместе с тем приятно получать такие приглашения. 
   – Ты ничего не дари, – вдруг перебил Лёша, заметив тревожное лицо. – Подарка не надо, ты главное приходи.
   – Да ты! – дёрнулся наш герой. – Я не потому. Ты в четверг сказал? Я приду обязательно.
   Лаврухин пожелал коллеге хорошего дня и вернулся в тот уголок магазина, где должен был встречать покупателей, улыбаться и продавать. Но на улыбки эти никто не отвечал, а поэтому к концу смены у Лаврухина развилась острая паранойя. Ему казалось, что кто-нибудь из покупателей  разозлится на него, пойдёт к стойке, начнет писать жалобу, уронит – ладно уронит – убежит! «А потом и камеры посмотрят... – думал он. – Промотают запись до утра. А там я! Я!»
   – Вечер добрый, – напал он на женщину и одарил её тёплой улыбкой. – Чем могу помочь?
   – Мне бы диваны...
   Лаврухин сразу заметил, что она ничего не купит, что как только она увидела ценник, глаза её округлились и посмотрели в сторону выхода. Но он перегородил выход и продолжил:
   – Вам что подсказать?
   «Такие не жалуются, – подумал он и хитро посмотрел на одну из камер. – Надо бы с ней до конца смены...»
   – А я просто смотрю... – отвечала она, поглядывая на дверь. – Диваны у вас роскошные...
   – Это ведь натуральная кожа. А где качество, там и цена... – сказал он и зачем-то добавил. – Япония...
   – Мне бы для дачи...
   – А если для дачи, то пройдемте за мной. Для дачи у нас...
   Бах! – прогремело за спиной.
   – А для дачи... Для дачи, что же для дачи. Для дачи камеры скрытые. Вот как у нас камеры. Да-д. Для дачи.
   Лаврухин забыл про дачи, диваны, отбежал в сторону и, боязливо так, выглянул из-за кресла. Напротив сломанной доски стоял Лёша Мальцев. С красным лицом, с открытым ртом, стоял как дуб.
    «Что стоишь?!»
   Это была страшная минута, но страшная только для двух человек. Рядом не было ни покупателей, ни продавцов. Было так удачно, что поставь он доску на место – никто бы не заметил.
   Лёша повернул голову в сторону Лаврухина и понял, что его преступление заметили. «Поставь на место. И уходи. Уходи... – говорили холодные глаза Лаврухина. – Что же ты делаешь? Ну куда ты? зачем...» Но как бы он не просил и не умолял взглядом, Лёша понял всё иначе.
   – Стой! – крикнул Лаврухин тихо и неразборчиво; крикнул, когда Лёша уже зашёл в кабинет директора.

                ***

   Родители Лаврухина имели большие деньги, но Витя не хотел этим пользоваться. Он лишь разрешил помочь себе с квартирой, машиной, немного с мебелью и техникой! А всё остальное – всё остальное сам! Он пошёл в торговлю, потому что верил в отношения "купи-продай", верил, что если овладеть этим навыком в совершенстве, то в жизни не пропадешь. Лаврухин умел продавать, потому что и сам искренне верил, что такая-то вещь человеку непременно нужна.
   В день, когда сломалась стойка, он продал один только светильник.
   Возвращаясь домой, герой наш хотел взглянуть в нежное личико жены Ани, обнять её, поцеловать, но только он увидел это личико в дверях, всё тут же расхотелось. Аня надела платье, туфли, накрасила губы и глаза. Она внимательно посмотрела, нет ли у мужа чего в руках и ласково упрекнула:
   – А где капуста? Ты забыл? Я же звонила... На салат...
   «Капуста, – подумал Лаврухин. – Да... Да... Капуста...» И вспомнил себя: бегущего домой, когда надо было набраться смелости и (всего-то!) подождать Лёшу.
   Лаврухин разделся, зашёл в ванную, ополоснул лицо, шею, промыл глаза, после чего только появился на кухне.
   Запечённая картошка по-французски казалась резиновой. Он ковырялся в ней и слушал, как жена ругает его за капусту. Мысли путались. Лаврухин глянул в телевизор, но вместо привычных новостей увидел там мультфильмы. 
   – Сегодня праздник какой-то? – не выдержал он. – Зачем вино?
   Жена замерла с бутылкой в руках.
   – А я хотела. С позавчера осталось...
   И была недосказанность в её взгляде, в движениях. Приглушенный свет, свечки на подоконнике, вино и наряд – всё как маленькие, интересные загадки, но Лаврухин не хотел их решать.
   «А если бы, – думал он. – Если бы я не заметил Лёшу, он бы сказал директору? Нет... Не сказал бы... Инвалид не инвалид, а всё человек. А человек до тех пор хороший, пока не попался».
   – Ну! куда, Анют, ты не убирай вино...
  «Все люди равны, – продолжал он. – И в этой равности инвалид ещё хуже остальных будет. Он потому и смотрит на всех свысока, что ему судьбой положено. Такой гадость сделает и подумает: мне можно, я вам того, обделенный».
   Лаврухин почувствовал, будто камешек в ботинке, который мучил его весь день, наконец-то вылетел. Он отпил вина.
   – Ты чего заулыбался? – спросила Аня, открывая холодильник.
   Она достала пчёлку и очень зря достала, потому что как только Лаврухин увидел торт – в голове у него щёлкнуло. До этой секунды он почему-то думал, что виноват лишь в том, что заметил преступление коллеги, что он только наблюдатель и судья. Когда же он понял, что сам сломал доску и вспомнил последние мысли, то сразу покраснел от злобы.
   – Да убери ты нахер! – закричал он, схватил кусок торта (прямо рукой) и запустил его в мусорку.
   Аня открыла рот. Закрыла его. Открыла снова, и всё равно промолчала. Она поднялась, отошла к раковине, включила воду и на громкое Лаврухинское:
   – Ты меня прости.
  Ответила тихо:
   – Про капусту, главное, не забудь.
   «Дура, – подумал он, ушёл с кухни и лёг на диван. – Или не дура. Капусту ей...куда!»
   Он очень бы хотел подумать о капусте, сходить в магазин, купить её, но перед глазами вновь и вновь появлялось красное лицо Лёши.
   Лаврухин сложил руки за голову и нервно задёргал большим пальцем ноги. И он им до того додёргался, что в голову пришла гениальная, как он сам решил, идея. «Надо оставить всё как есть, – думал он про стойку. – Зачем? Для чего? А всё просто: ловушечка. И расписал в голове такой хитрый план: покупатель хочет оставить злостный отзыв – подходит к стойке – стойка грохается – покупатель в замешательстве – магазин прощает поломочку – жалоба забывается – всем хорошо».
   – Аня! – закричал он вдруг. – Достань вино, и торт... и десять раз меня прости!
   Всё забылось. Они сидели в обнимку и смотрели романтический фильм... То и дело Лаврухин подскакивал с дивана, хватал карандаш и писал какие-нибудь удачные слова и фразочки, чтобы убедить ими директора. Он даже почувствовал то приятное жжение в груди, которое чувствуешь перед большим и хорошим делом, но когда через два он явился на работу – там уже была другая стойка.

***

   Лаврухин аккуратно подошёл к ней, провёл пальцем по черному дереву и посмотрел на книгу жалоб. Он припомнил мысль из книги Поля Словецкого о том, что добрые дела не очень любят ждать.
   Сзади послышались чьи-то шаги.
   – А где Лёша? – спросил он не оборачиваясь. – Лёша работает?
   – Нет, – ответили шаги. – Не работает.
   – Как? – зашептал Лаврухин, всё ещё глядя на стойку. – Его уволили?
   – Кто его уволит? Он же инвалид. У него выходной. Уволить не уволили (инвалид же) а вот штраф выписали... Двадцать тысяч... Стойка-то японская была, помнишь? Там дерево другое, и климат. Но это ничего, двадцать не сразу, двадцать на год растянули, это хорошо, что (инвалид) растянули.
   Человек ушел, повторяя, что двадцать на год это не так страшно, как двадцать за раз, но кто это говорил: парень или девушка, продавец или охранник – герой наш так и не понял. «Что значит "ничего"? – возмутился он и заходил от дивана к дивану. – Как это не страшно? Да это на год себя забить... Это на хлебе экономить, на одежде.. Это...»
   Лаврухин ничего не продал в этот день. Он всё спрашивал себя, что страшнее: двадцать за раз или двадцать не за раз. Вспоминая Лёшу, он почему-то мысленно приписывал к двадцати тысячам ещё пару нулей. «И ведь день рождения у человека, – думал он. – И ведь телевизор хотел в кредит...Да!.. какой тут телевизор!»
   Лаврухин решил, что двадцать тысяч за раз или двадцать тысяч на год – это как ножом ударить или веревкой душить – разницы нет . Он уже только на то надеялся, что Лёша забудет про своё приглашение, что здесь его инвалидность и выстрелит. Идти после такого в гости Лаврухину казалось низко и мерзко, а не идти – ещё хуже. Он думал, что нельзя презирать себя сильнее чем сейчас, но когда на следующий день сам подошёл к Лёше и заговорил, то сразу понял – можно.
   – Привет, – пожал он руку так крепко, как никому не жал. – Лёш, а тебя Михаил Юрьевич штраф заставил платить? Разве ты должен? Если болезнь, то ведь...
   – Не-не, – смутился Лёша и отмахнулся (слишком неестественно, как человек, который не привык отмахиваться) – Это ничего. Ничего меня не заставили. Всё хорошо. Ты про день рождения не забыл? Завтра...
   – Не забыл, не забыл... Лёш, не забыл. И ты не забыл... Ты... – герой наш покраснел как рак и быстро добавил: – Обязательно приду, а сейчас... Я к покупателям, я пойду...
    Но покупателей не было. Весь день шёл страшный ливень и герой наш только и делал, что ходил от дивана к дивану, сбивал с них пыль, крутил пуговки... В конце смены Лёша подкрался сзади и с хитрой улыбкой позвал в подсобку. Он сказал: «по очень важному делу».
   По спине Лаврухина пробежал холодок. «Что за улыбка? – подумал он, – Нездоровая». Но как только зашёл в подсобку, то спокойно выдохнул. Там сидели скучающие работники, на столе был пакет пряников, чай и кружки. Собрались все кроме директора (он, вообще, любил дни рождения, но сегодня почему-то не смог).
   Лаврухин сел дальше всех, отвернулся к стене и молча начал жевать медовый пряник. Разговор начал один из коллег. «Дни рождения не отмечают раньше времени», – сказал ; кто-то шикнул. «А почему?» – по-детски спросил Лёша. Объяснить не смогли, сказали только, что не принято. Похвалили пряники, похвалили чай, а потом кто-то вспомнил:
   – Как же тебя угораздило... Стойку-то...
   – Это ты, конечно, Лёша...
   – Н-да... Лёш... Хах....
   – Помнишь, как Михаил Юрьевич её нахваливал?..
   – Н-да...
   – Правильно Лёша сделал – пускай платят больше! революция...
   ( все посмеялись )
   – Лёша-Лёша...
   – Ах, Алексей...
   – Ты аккуратнее в...
   – Задрали! – закричал Лаврухин. – Сломал он, дальше? Ты зачем ржешь? А ты что лыбишься? Вы чтоль вещей не ломали? Хватит на человека... День рождения у него завтра, а вы, а вы-вы как дети...
   Слово "дети" он сказал уже шёпотом. Лаврухин заметил, как коллеги стоят ошарашенные и ждут продолжения. И он бы продолжил! если бы не увидел ещё кое-чего – взгляда Лёши. Его глаза, понимающие то самое, что не каждый здоровый человек понимает, а именно, что ему ничего не остаётся, как смеяться сейчас с остальными.
   – Дети, – огрызнулся Лаврухин, положил пряник в карман и выбежал из подсобки.
                ***

   Весь вечер Лаврухин надеялся, что жена скажет ему о каком-нибудь важном деле на завтра, о таком деле, чтоб забыть про день рождения и уйти в это дело. Но Аня не умела читать мысли, а поэтому всю ночь герой наш ворочался с боку на бок и думал о том, как некоторые ребята ломают себе ногу или руку, чтобы не идти в армию. «Дураки... – думал он, глядя на запястье. – Оно ведь больно...»
   Лаврухин поспал всего два часа. Чтобы никуда не врезаться, он оставил машину у подъезда и отправился на день рождения пешком. Ветер трепал волосы, под ногами шлякала грязь. Спрятав руки в пальто, он то шёл, то бежал, и только у зелёных дверей подъезда вспомнил: «Это же день рождения, кретин, где подарок?!»
   Лаврухин огляделся. Он оказался в квадратной коробке из серых пятиэтажек, где не было ничего, кроме маленького магазина-ларька посредине.
   – Торты где?! – прикрикнул он на продавщицу, а когда ему показали какие-то помятые серые рулеты, нервно махнул рукой и выбежал.
   «Лучше без подарка, чем опоздать» – подумал Лаврухин, поднялся на второй этаж, встал у 5-ой квартиры и надавил на потёртый звонок. Он прислонил ухо к железной двери и услышал шипящие звуки, похожие на пчелиный рой. Дверь щёлкнула. На пороге показался Лёша в белой рубашке и брюках.   
   – Мы тебя ждём, – проговорил он и хитро улыбнулся. – Заходи, Витенька...
   «Сколько вас там?  – мелькнуло в голове. – Кто меня ждёт?» Он вдруг представил, как заходит в комнату, а там коллеги, охранник, директор. Как они садят его на стул, включают запись с камер наблюдения и говорят: «Так-то, Лаврухин, воть мы и попалися, хи-хи-хи...»
   «Надо бежать, – подумал он и шагнул в старую бабушкину квартиру, встал на потертый коврик, повесил пальто. – Поздно бежать».
   Лаврухин прошёл по скрипучему узкому коридору и медленно приоткрыл дверь с мозаичной вставкой...

                ***

   – Здравствуйте... Здрасьте…  – сказали ему жена и сын лет шести (тоже в рубашке).
   – Знакомьтесь, – показался в дверях и сам именинник. – Витя – друг. Ирочка – жена. А это мой сынок, Ванечка.
   Лаврухин молча кивнул и сел туда, куда ему показали. Он не мог оторваться от маленького сухого лица Ванечки, его светлых волос и обветренных губ.
   «Ваня тоже болеет? – подумал он шёпотом. – Заболеет? Взгляд как у Лёши. В глазах-то что? Куда он смотрит?..»
   Мальчик незаметно от родителей, косился куда-то в угол, будто на болезнь, которая жила под плинтусом. Но оказалось, что мальчик смотрит не в угол, а на стол, на жёлто-коричневый торт Пчёлку.
   У Лаврухина похолодело в груди, он поднял глаза.
   – Мы включим что-нибудь музыкальное, – спросил Лёша. – Никто не против?
   – Виктор, вам какой салат положить?
   Лаврухин только понял, что его посадили в кресло, а сами сели на стулья и табурет. «Какой салат? – подумал он и ещё раз посмотрел на Пчёлку, которая была здесь лишь потому, что был он. – Какой мне салат?» Он посмотрел на оливье, на салат из помидоров, на бутерброды со шпротами и на скромную нарезку из колбасы – больше смотреть было не на что.   
   – А я вам и тот и тот положу, – сказала Ира и забрала тарелку. – Берите, пожалуйста, бутерброды. Лёша, открой бутылку. А ты, Ванечка, наливай сок. И дяде Вите налей, всем налей. Виктор, вы пьёте?
   – Пью, – ответил он одними губами.
   Налили водку, яблочный сок.
   – А можно я первый поздравлю?! – закричал Ваня, и герой наш даже дернулся.
   Ванечка встал на табуретку, чтобы не упасть взял маму за руку, и в ту секунду, когда все приготовились слушать, а поздравление ещё не началось – в ту секунду из телевизора донеслись страшные новости о теракте.
   – Ты подожди, сынок, – остановил отец. – Погоди, погоди. Сейчас мы эту гадость уберём. На музыкальный канал переключим... – И теперь уже точно переключил, убавил громкость. – Начинай, Ванечка.
   И Ванечка начал:
Родной мой папа, поздравляю
Я тебя с твоим днем рожденья
И по-мужски тебе желаю
Здоровья, бодрости, терпенья.
Ты моя гордость и опора,
А я счастливый папин сын.
Ведь пап на свете разных много —
И...
...
– И...
...
   И то, что случилось дальше, Лаврухин запомнил на всю жизнь; но запомнил даже не словами и предложениями, а больше сердцем. Ему стало ясно, что вопросы, которые он задавал себе минуту назад – мучили родителей уже давно. Лаврухин покрылся холодными мурашками и следил за тем, как мама подсказывает губами стихотворение, как Ванечка сопротивляется, не хочет подсказок, как он смотрит на папу, тяжело дышит и пытается вспомнить сам.
– ... а я счастливый папин сын.
...
– Да.
– ...
А я счастливый папин сын!
Ведь пап на свете разных много
Такой как ты только один!
   – Один! – крикнула Ира и бросилась обнимать сына, мужа; она забыла даже, что в доме есть посторонний человек.
   – Один! – напомнил о себе Лаврухин и выпил рюмку водки.
   Тут же захотелось и салаты, и нарезку, и разговор пошёл живо и легко. Ирина спросила, есть ли у Лаврухина дети, на что герой наш ответил: «ещё нет, но мы очень хотим», и тогда Лёша с Ирой рассказали про детский садик, про школу и про другие заботы молодых родителей.
   Вспомнили о новостях по телевизору, но вспомнили так, чтобы Ванечка ничего не понял – сложными словами и метафорами; вот только Лаврухину казалось, что мальчик  притворяется, что он давно всё понимает, что он когда вырастет, станет кем-нибудь великим, может быть поэтом или писателем.
   «Пора» – решил Лаврухин и сделал наконец то, к чему себя готовил все эти дни – он пододвинулся ближе к столу, незаметно от всех вытащил из кармана тридцать тысяч рублей (он ходил с ними уже третий день), положил деньги в конверт и спросил:
   – Можно мне поздравить? – и посмотрел на пустые рюмки. – Давайте?
   Ванечка налил всем сок, Лёша налил водку, Ира сделала телевизор чуть тише.
   – Лёш... – начал он бегло. – Сегодня твой праздник, но не только твой, сегодня наш праздник. И если за столом не так много друзей, то это даже хорошо. Много друзей не бывает. А я рад! что сижу здесь. Рад, что мы с тобой работаем, что мы знакомы и что мы друзья. За тебя, Лёш, за тебя. С днём рождения, – он выпил и достал конверт. – Возьми, пожалуйста.
   Затаив дыхание, Лёша посмотрел на жену, на сына, затем аккуратно открыл коричневый конверт и заглянул внутрь.
    – Что там, пап? – не выдержал Ванечка.
    Лёша покраснел, убрал конверт куда-то в ноги, глупо улыбнулся и сказал:
   – А что мы без музыки сидим?.. Давайте на музыкальный канал...
   – И так музыкальный, и так.
   – Что в конверте, пап?
   – Что-что, Ванечка, подарок папе с мамой, нужный... Спасибо, Вить, спасибо... А ты это куда?
   – А я в туалет, – сказал Лаврухин, который понимал, что если сейчас же не ополоснет лицо водой, то упадёт в обморок. – Я в туалет, где у вас туалет...
   – А это прямо, – сказала Ира. –  Прямо по коридору.
   – Прямо... – повторил наш герой и когда оказался в коридоре, за спиной послышалось тихое:
   – Витя, Витенька... – он почувствовал, как Лёша берет его за руку и ведет в соседнюю комнату. – Ты сдурел?! Возьми, забери. 
   Лаврухин взял конверт, подержал его и вернул назад.
   – Лёш, это тебе, – прошептал он. – Это тебе на телевизор.
   – Ты что!..
   – Возьми.
   – Нет.
   – Возьми.
   – Не возьму.
   – Ты же хотел! – чуть крикнул Лаврухин и схватил его за плечи. – Ты же телевизор хотел!..
   – Нет-нет! Это ведь я просто спрашивал... Убери, убери пожалуйста деньги. Это же я так, мне же интересно было... Ничего я не хотел. Я... Мы... Мы вот что сделаем. Мы вот как, – он вытащил из конверта деньги и сунул их Лаврухину в карман. – Мы вот так! Мне ведь родители подарили билеты в театр, вот они... – Лёша достал с полки припрятанные билеты. – Я не говорил Ире, всё решить не мог: продать их или нет. Мы эти билеты в конверт положим, а?  Вить, прячь деньги и давай к нам. Пчёлку будем резать...
   Лаврухин остался один в комнате. Он потянулся к карману, но кармана не оказалось, потянулся к стене – и стена отъехала. Лаврухин понял: всё, до чего он дотронется – упадёт, поэтому он взялся за голову и упал сам. «Да что за человек? – думал он прижавшись к стене. – Что за дурак. Идиот... Что же ты как люди не живешь... Инвалид поганый... Ин...»
   Лаврухин вдруг понял две ужасные вещи.
    Первое: всё, что он подумал – он не подумал, а сказал вслух, и второе: в комнате был кто-то ещё, кто-то невысокого роста стоял в углу и осуждающе смотрел. Чтобы развеять бредни, герой наш посмотрел в угол – и замычал от страха.
   До этой секунды он не обращал внимания на комнату, не видел пожелтевшие обои, старую тумбочку, шкаф, кровать, пропитанную бедностью и взятую где-то, у кого-то, он не видел дырки, ожоги, чёрные пятна на ковре, не видел того порядка вещей, который ничего не меняет. И самое главное, не видел сломанную стойку, что была одновременно самым дорогим и самым бесполезным предметом в доме.
   Лаврухин вытряхнул из кармана все деньги – все до копейки – и судорожно сложил их перед стойкой.
 «Ты поймешь, – шептал он. – Ты всё поймешь. А если нет, то плевал я».
   Он вышел в коридор с одной мыслью: «бежать», тихонько проскользнул в прихожую, повернул замок и плечом толкнул железную дверь. Раздался оглушительный грохот, щеколду он не заметил.
   – Витя! – крикнули из зала.
   Лаврухин дёрнул щеколду и выпрыгнул в подъезд.
   – Постой! – кричали с порога. – Витя! Куда ты?! ... Куда ты без ботинок?!..
   Лаврухин с ошалелыми глазами вылетел из подъезда и понял, что куда он сейчас не побеги – через секунду выйдет Лёша и заметит его. Нужно было решать. И герой наш решил. Он отпрыгнул к мусорным пакетам и спрятался в них с головой.
   Он слышал, как открылась дверь подъезда, слышал короткие шаги, дыхание и после крик на весь двор:
   – Витя!!! – будто маленький потерявшийся ребёнок, и опять: – Витя!!! Где ты?..
   В эту секунду все клеточки Лаврухина застыли. Он боялся дышать, моргать и думать даже. Он только засунул в рот большой палец и твёрдо сжал его зубами. Он хотел раствориться в мусоре, как вдруг услышал над головой тихое: 
   – Витенька... ты здесь?..
   И Лаврухин (чёрт его дёрнул) громко и уверенно ответил:
   – Нет.
   А затем случилось то, что отличает здоровых людей от больных, умных от Идиотов, нас от них – Лёша забыл. Забыл, что мусорка ему ответила, забыл, что там сидит его друг, да и вообще забыл, зачем вышел на улицу. Он только взялся за голову, ведь она всегда болела в такие минуты – взялся за голову, сжал губы (сильно было в этот раз) и медленно, покачиваясь, вернулся в квартиру, к семье.