Иан Воррес. Приложение. 2. Закат завершился

Приложение.
Иан Воррес. Последние годы земной жизни Великой княгини Ольги Александровны.

2. "Закат завершился".

Зимой 1957-58 годов здоровье полковника Куликовского резко ухудшилось. Старая травма позвоночника привела к новым осложнениям. Доктор предложил положить его в главный госпиталь Торонто, но Ольга Александровна, сверкая глазами, заявила, что никто, кроме нее, не будет ухаживать за ее больным мужем.

Груз забот в ту зиму увеличился. Полковнику необходим был тщательный уход, и Ольге Александровне приходилось иногда приглашать помощницу для ведения хозяйства. И с деньгами было все хуже. Если бы она написать кому-нибудь из своих Царственных родственников, то они немедленно бы откликнулись, но Великая княгиня, бывшая от всей души благодарной за какие-либо неожиданные дары, сама никогда не обращалась за помощью. Она решила расстаться с теми немногими драгоценностями, которые у нее еще оставались.

Их было мало: две-три броши, подвеска, пара браслетов и несколько других разрозненных предметов, в основном бриллиантов, рубинов и сапфиров в обворожительно старомодной оправе. Великая княгиня показала их ювелиру для оценки. Предложенная сумма была невероятно низкой. Ювелир утверждал, что такая оправа понижает стоимость камней. Ольга Александровна решила продать их по отдельности. В конце концов, она княгиня получила такие деньги, которых, хотя это и была значительная сумма, она чувствовала, что ей не хватит.

"Теперь лучше забыть обо всем этом", – проговорила она отрывисто, и я вновь почувствовал проклятие, нависавшее над сокровищами Романовых: каждое расставание с частью из них заканчивалось разочарованием.

В конце весны 1958 года у полковника Куликовского начался прогрессирующий паралич. Он лежал на диване в гостиной, и Ольга Александровна до последних его дней ухаживала за ним. Он умер во сне в начале лета. Ему было семьдесят шесть лет. Они подарила друг другу сорок два года семейного счастья, вынеся все потрясения и скорби, через которые им пришлось вместе пройти. "В ту последнюю ночь, – рассказала мне Великая княгиня, – я проснулась, как всегда, чтобы выяснить, не нужно ли ему чего-нибудь. Он бодрствовал и улыбнулся мне. Когда я утром проснулась, то увидела, что он мертв. Пожалуй, есть какое-то утешение в том, что смерть избавила его от дальнейших страданий. Моя вера подсказывает мне, что он по-прежнему рядом со мной".

У Ольги Александровны, конечно, была вера. Но, тем не менее, смерть мужа произвела ощущение невосполнимой потери. Он был для нее всем, он был единственный человек, который поддержал ее, когда она так нуждалась в душевном участии. Полковник Куликовский не очень разбирался в бизнесе, но обладал достаточно практическим умом, чтобы восполнить полнейшее отсутствие деловой сметки у супруги. Они были так близки, что все их взгляды на жизнь, на людей совпадали. Великая княгиня не только потеряла единственного мужчину, которого любила всю свою жизнь, с его уходом оборвалась последняя ниточка, связывавшая ее с дорогими ей воспоминаниями о Российской Империи. Ее сыновья, рожденные в годы революции, принадлежали к поколению, которое о той России знало только понаслышке. Они едва ли могли представить себе ее пейзажи, их красота ничего не говорила их сердцам.

С печальной очевидностью было ясно, что со смертью мужа жизнь Ольги Александровны потеряла всякий смысл. Она полностью уединилась в своем коттедже, и неприбранная гостиная стала ее миром. По целым дням сидела или там, или в саду, когда была хорошая погода. Все еще немного рисовала и время от времени продавала свои изысканные натюрморты с цветами. Все еще принимала некоторых старых друзей, и ее корреспонденция не уменьшалась. Но радость из ее жизни ушла. Хотя были и приятные моменты: она с удовольствием отобедала с Английской Королевой на борту "Британии", ей приятен был визит лорда и леди Маунтбаттен Бирманских, которые во время официальной поездке по Канаде прилетели из Оттавы повидаться с родственницей. В тот августовский день 1959 года Ольга Александровна в последний раз виделась со своей знатной родней. Но оба эти знаменательные события, несмотря на искреннее удовольствие, которое она получила, не тронули ее так сильно, как это было бы прежде. Сейчас у нее не было друга, с которым можно было обсудить эти события в узком семейном кругу.

Осенью 1959 года пошатнулось здоровье и самой Ольги Александровны, но она старалась не обращать внимания на то, что называла просто немощью плоти. Отказывалась вызывать доктора и находила утешение в молитве. Ее ужасала мысль о том, чтобы лечь в больницу. Она твердо решила закончить свои дни в Куксвилле. Королева Швеции Луиза предложила прислать ей в помощь одну из своих фрейлин, и все соседи приходили ей на помощь с метлами, тряпками и кастрюлями. Все в Куксвилле были готовы внести свой вклад в облегчение ее ежедневных трудов. Даже молочник вместо того чтобы оставлять свои бутылки у двери, входил в дом и ставил их в холодильник.

Она продолжала получать многочисленные приглашения от друзей со всего мира. Все советовали ей выбрать более мягкий климат где-нибудь в Центральной или Южной Америке или даже в Европе. Ольга Александровна всем отвечала отказом. "Никуда не собираюсь переезжать, – говорила твердо. – Я решила здесь окончить свои дни, и конец мой не так далек, мы должны поторопиться, должны. Мне еще так много осталось Вам рассказать".

Однажды утром я застал Ольгу Александровну читающей письмо от одной организации в Восточной Германии. "Я уже так много их получила, – сказала она и бросила листок в корзину для бумаг. – Они все предлагают мне вновь поселиться в России. Это похоже на злую шутку. Если бы я была такой ненормальной, что согласилась бы принять их приглашение, то Вы бы никогда меня больше не увидели. Они бы, наверно, объявили, что я внезапно заболела. Больную посетил бы какой-нибудь их "милый" доктор... И это был бы действительно конец!" И она засмеялась.

"Я так часто видел, как Вы смеетесь, – сказал я. – Но Вы никогда не плачете!" – "Если я когда-нибудь начну плакать, – ответила Великая княгиня, и лицо ее внезапно омрачилось, – я, никогда не смогу остановиться. И я потому лишь смеюсь".

Ольга Александровна твердо отказывалась лечиться у доктора, но охотно принимала советы друзей и соседей. Королева Швеции Луиза написала, чтобы Ольга Александровна каждое утро пила свежий лимонад, и это предписание исполнялось с религиозным рвением, пока не ушла его новизна. Одна подруга, энтузиастка вегетарианского питания, убеждала Великую княгиню, что она не должна есть мясо и рыбу. Исполнить этот совет было довольно трудно: соседи приносили ей так много еды, но вегетарианцев в Куксвилле не было.

Должно быть, Великая княгиня унаследовала от отца неприязнь и недоверие к медицинским работникам. "Просто диву даешься, сколько людей страдает от их ошибок, – говорила она. – И доктора так часто выписывают то, что нравится им самим. У меня однажды был доктор, который постоянно повторял, что меня излечит водка. Я не стала это проверять. У того человека был очень красный нос".

Довольно скоро я узнал, что Великой княгине доставляет удовольствие диагностировать собственные заболевания. Она могла примерно в течение одной недели установить, что страдает от флебита, какого-то сердечного заболевания и артрита. Так, она писала подруге: "Вчера у меня случился сердечный приступ... Сегодня я снова в порядке... но чувствую себя усталой и сонной... поэтому не могу написать длинное письмо". А другой знакомый вдруг узнавал от нее о том, что она "лежала неделями... но снова наслаждаюсь жизнью... гуляю в саду и... солнце сияет, и я чувствую себя, как в раю".

Как фантастичны ни были ее собственные диагнозы, болезни ее, несомненно, усиливались. Она никогда не объедалась. Теперь же просто, как птичка, едва клевала еду. Бывали дни, когда она чувствовала, что у нее все плохо действует и болит. "Думаю, что боль больше никогда меня не отпустит и пытаюсь привыкнуть к этому состоянию. Светит солнце, я смотрю в окно и чувствую себя счастливой – быть слепой было бы намного хуже..."

День за днем я сидел в той комнате, которая, несмотря на всю свою бедность и беспорядок, казалось, несла на себе отпечаток величия Романовых. День за днем, путешествуя вслед за Великой княгиней из дворцов в крестьянские избы, с одного континента на другой, я все больше и больше изумлялся ее памяти. Едва ли она когда замялась, вспоминая чье-либо имя. И так восхитительна была эта непринужденная любезность ушедшей эпохи! С бесконечным терпением Ольга Александровна называла по буквам имена, для меня непривычные, объясняла местонахождение какого-нибудь города или деревни, несколькими словами так живо обрисовывала какую-нибудь деталь, что уголок пейзажа вставал у меня перед глазами.

И постоянно было чувство, что следует торопиться. "Так много еще надо сказать... Мы должны поспешить..." – Повторяла она, и, как ни странно, эта необходимость торопиться сочеталась в ней с глубокой умиротворенностью духа. На конец своей жизни Ольга Александровна смотрела как на еще одно событие, начало чего-то нового. Интересно, испытывала ли она хоть раз в своей жизни сомнения. Ее вера была такой же чистой и ясной, как и ее изящные изображения цветов.

"Вы знаете, – сказала она, – потери и страдания являются, кажется, частью самой сути жизни. Никто в мире не может избежать того или другого. Но, как я твердо верую, есть загробный мир, созданный для счастья, и, может быть, чем больше человек страдает здесь, тем выше его шансы на счастье там. Но что бы ни случилось, никогда не следует терять веры в людей и их доброту".

В другой раз она сказала: "В Гатчинском парке был мостик над водопадом. Вода низвергалась с оглушительным шумом. Мостик казался таким хрупким, что многие боялись по нему переходить. А если и решались, то перебегали, не задерживаясь ни на секунду. Мы с моим братом Михаилом часто ходили туда и стояли на мостике. Наверное, это длилось всего по нескольку минут, но мне они казались часами. Нам было ужасно страшно, и мы с дрожью глядели на грохочущую, пенящуюся воду внизу. Но это стоило делать. Каждый раз мы уходили с мостика с сознанием, что совершили нечто. То было достижение, хоть и незначительное. Я хочу, чтобы Вы знали об этом мостике, потому что я собираюсь умереть с таким же чувством кое-чего совершенного. Каким бы незначительным не был мой вклад, я думаю, что совершила все, что могла, чтобы послужить моей любимой Родине в качестве одной из Романовых".

Она сказала это так просто, без тени рисовки, и я знал, что она действительно осталась истинной Романовой со всеми присущими им чертами. Ольга Александровна так полностью и не избавилась от своего страха перед покушениями. Как она мне рассказывала, она всегда выглядывала за дверь и заглядывала под кровать, укладываясь спать. Когда с треском лопнула водонапорная труба, ее первым побуждением было позвонить в полицию, потому что она подумала не о трубе, а о бомбе. Как все по-настоящему храбрые люди, Ольга Александровна не скрывала своих страхов и не стыдилась их. Однако к концу ее жизни вновь вспомнились давние ужасы. Однажды утром она рассказала мне, что ночью в ее спальне на стене передвигалась красная звезда. "Это было так страшно... Неужели даже здесь они должны преследовать меня"?

Она рассказала мне историю своей жизни, никогда не выделяя особо какой-либо случай, о котором она слышала или свидетельницей которого была, но строгая объективность ее рассказа подсказала мне, что она не могла забыть о жестоких страданиях давних лет.


В начале апреля 1960 года ее врач решил навестить ее. Ужаснувшись тому, в каком плохом состоянии находится Великая княгиня, немедленно отправил ее в госпиталь в Торонто. Она была слишком слаба, чтобы протестовать. Ольга Александровна не желала бороться за свою жизнь. В молитвах просила об одной милостыне – о скорой кончине. Но эта милость не была ей дана.

"Какой смысл им пытаться делать все это? – говорила она, когда я навестил ее. – Я знаю, что умираю. Почему они не дадут мне спокойно умереть? Ну, конечно, они очень добры, но какой толк от рентгена? Я так устала. И они еще хотят, чтобы я ела. Я не могу даже думать о еде. – Великая княгиня понюхала тарелку с супом и попыталась улыбнуться. – Вы знаете, половина удовольствия в жизни в том, чтобы нюхать еду, а не есть ее".

Она находила, что в больнице все слишком обезличенно, ей претили существующие там правила и ограничения. Даже там, где все ее хрупкое тело было, как одна большая боль, Великая княгиня время от времени находила в себе силы шутить.

"Знаете ли Вы, здесь есть несколько очень симпатичных докторов? Один приходил осматривать меня сегодня утром – высокий и невероятно красивый брюнет, и я сказала ему: "Какая жалость, что мы не встретились пятьдесят лет назад!""

Через несколько недель у Ольги Александровны начались провалы в сознании. Она вновь была в прошлом – гуляла с отцом по Гатчинскому парку, залезала с братом Михаилом на крышу дворца, изображала в лицах разочарование гостей при виде простой пищи, которую подавали в Гатчине.

Но наряду с этими приятными экскурсами разум ее направлялся и в зловещие места. Однажды она приказала сестре немедленно убираться из дворца за то, что та шпионила за ней, и пригрозила девушке заточением в крепость. Приказание Ольги Александровны было столь повелительным, что та сестра не осмеливалась больше заходить в ее палату. "Она такой тиран!" – Сказала девушка и изумилась, когда я отрицательно покачал головой. "Ну, конечно же, – настаивала она, – и все в ее семействе были такими же, разве не так?"

Я мог бы рассказать этой молодой медицинской сестре, что ее беспомощная старая пациентка была одной из самых благородных и сострадательных женщин, которых мне приходилось знать, что она боролась за свою свободу и всегда уважала право других людей на свободу. Но я чувствовал, что мои слова упадут на неподготовленную почву, и ничего не сказал.

Друзья Великой княгини благоразумно утаили от нее известие о кончине ее старшей сестры, Ксении Александровны, которая умерла в Лондоне 20 апреля 1960 года в возрасте восьмидесяти пяти лет. Ольге Александровне так и не передали телеграмму с соболезнованиями королевы Елизаветы и принца Филиппа.

Но такие провалы в ее сознании до самой кончины не были продолжительными. Иногда по утрам, когда я навещал ее, Великая княгиня изумляла меня своим живейшим интересом ко всему, что происходит в мире.

"Не была ли где-нибудь опубликована фотография принца Эндрю"? – Спросила она однажды и была очень обрадована, когда на следующий день я принес ей газетную вырезку.

Как-то майским днем, когда она узнала о разрушениях, произведенных в Японии цунами, она сказала, что ей очень жаль японцев, добавив: "Да, я, кажется, начинаю смягчаться по отношению к ним". Услышав это, я не мог сдержать улыбку. Для Ольги Александровны Япония продолжала оставаться врагом со времен войны 1904-05 годов.

Кто-то рассказал ей о том, что Советы запустили в космос собаку, и я в тот день застал ее весьма взволнованной и рассерженной: "Это жестоко и подло – использовать в таких целях животных. Собака не понимает, что и зачем с ней делают".

Проходило лето, все доктора постепенно убеждались, что они больше ничего не могут сделать для Великой княгини. В больничном режиме многое ей не нравилось, и было решено дать ей возможность доживать свои дни в домашней обстановке. Коттедж в Куксвилле, конечно, исключался: нельзя было питаться время от времени или полагаться на добрую соседку, которая забежит на часок сделать что-нибудь по дому. В конце концов, старые друзья Ольги Александровны – пожилой гвардейский офицер, капитан К.Н. Мартемьянов, и его жена предложили, что они будут ухаживать за ней. Они жили в скромной квартире над салоном красоты в одном из беднейших кварталов Торонто – действительно, никакого сравнения с роскошным простором Гатчины или Аничковым дворцом, но для умиравшей Великой княгини этот ее последний переезд на земле оказался большим утешением. Квартира Мартемьяновых пробудила в ней так много воспоминаний! Она смотрела на свечи, теплившиеся в ее комнате пред иконами. Она слышала родную русскую речь. Капитан Мартемьянов и его жена, как могли, старались скрасить и облегчить остаток жизни единственной из здравствовавших сестре последнего Российского Императора.

Изгнанная, более сорока лет проведшая в эмиграции, последняя Русская Великая княгиня умирала в нищете. Но самого достоинства знаменитого имени было достаточно, чтобы во всем мире пробудить уважение к ней. Каждый день в квартиру доставлялась масса посланий с выражением сочувствия, озабоченности и надежды на ее выздоровление. На литургии во всех русских церквях и монастырях по всему свободному миру молились "за болящую рабу Твою Государыню и Великую княгиню Ольгу Александровну" и служились молебны о ее здравии. Из русской обители в Нью-Йорке в спальню Великой княгини доставили чудотворную икону Божией Матери. Ее знакомый, князь Иоанн Шаховской, епископ Сан-Францисский, проделал долгий путь из Калифорнии, чтобы в последний раз причастить ее.

Одним из последних людей, навестивших Ольгу Александровну и узнанный ей, был сэр Эдвард Пикок. Он пришел к ней 27 сентября. Она с усилием распростерла ему объятия, поцеловала ему руки и прошептала: "Один из моих самых старых друзей..."

После этого были лишь отдельные проблески сознания, хотя жила она еще почти два месяца. 21 ноября Великая княгиня впала в кому и больше уже не приходила в сознание. Умерла она три дня спустя, 24 ноября 1960 года в 11 часов 35 минут вечера на семьдесят девятом году жизни.

В тот вечер я должен был ехать в Брантфорд, что неподалеку от Торонто, читать лекцию. Было уже поздно, когда я выехал в обратный путь в Торонто. Ночной воздух был морозным, небеса усеяны звездами. Приближаясь к городу, я испытал такое чувство, словно во тьме прошелестели крылья смерти. Я посмотрел вверх. Звезды сияли как никогда ярко, и я понял, что Ольга Александровна освободилась от земного бремени и возносится на Небеса. Я почувствовал, что она умерла.

Рано утром телефонный звонок подтвердил это. Позднее в тот день несколько близких Ольге Александровне людей – ее сын Тихон, Мартемьяновы, я – собрались в спальне на первую панихиду, которую совершил отец Иоанн Дьячина, настоятель кафедрального собора Христа Спасителя в Торонто. Все мы встали на колени лицом к кровати, держа в руках горящие восковые свечи. Великая княгиня выглядела умиротворенной, более того, на лице ее была безмятежность, какую мне никогда не приходилось видеть. Я вслушивался в слова заупокойной молитвы, в которой звучала живая надежда на ее упокоение со святыми Господа. И когда я смотрел на ее лицо и на простой деревянный крест в худых пальцах, я чувствовал, что молитва эта уже услышана. Последняя Российская Великая княгиня поистине упокоилась, все ее слезы были осушены, а великие горести утешены любовью Господа, Который был ее Другом и Заступником в течение долгих трудных лет.


То, что последовало дальше, в дни перед похоронами, казалось довольно патетической попыткой возродить канувшее прошлое величие. В течение пяти дней открытый гроб с прахом Великой княгини находился в соборе, чтобы с ней могли попрощаться все. И рядом с ним день и ночь стояли в почетном карауле оставшиеся в живых офицеры и нижние чины ее верного полка – Гусарского Ахтырского Ее Императорского Высочества Великой княгини Ольги Александровны полка.

Церемония погребения состоялась 30 ноября после панихиды, которая продолжалась почти три часа. Краткую поминальную проповедь произнес епископ Афинагор, глава Греческой Православной Церкви в Канаде. В службе приняли участи представители православных общин всего Нового Света.

Открытый гроб, задрапированный Императорским штандартом, был установлен на катафалке, окруженный морем цветов. У изножия гроба стоял щит, шитый золотом и серебром, увенчанный Императорской короной с инициалами О.А. (Ольга Александровна). В продолжение всей долгой службы в карауле стояли ахтырцы. После того как были отданы последние почести, гроб был закрыт и покрыт сверху Императорским штандартом и полковым знаменем, спасенным одним из гусар и вскоре после революции привезенным в Канаду.

В соборе было много народа. Многие из тех, кто пришел попрощаться, должны были стоять снаружи его на улице. Представители родовитого дворянства, канадские и американские друзья Великой княгини и многие сотни русских изгнанников простого звания – все стояли вместе. Очевидно было, что собрались они здесь не для того, чтобы воздать должное привычной традиции или вспомнить ушедшее прошлое. Они пришли сказать последнее "прощай" дорогому другу.

На венках значились многие августейшие имена. Ольгу Александровну вспомнили ее родные, разбросанные по всей Европе, а из Нью-Йорка приехала ее двоюродная сестра Великая княжна Вера Константиновна.;


; Одна из двух дочерей Великого князя Константина Константиновича, поэта, который умер в 1915 году и оказался поэтому самым последним Романовым, похороненным в Великокняжеской усыпальнице Петропавловского собора в Петрограде. Другая дочь Великого князя, Татьяна Константиновна, приняла монашество и была настоятельницей Елеонского монастыря в Иерусалиме. Их семья, известная в старой России как Константиновичи, больше всех пострадала во время красного террора. Трое из пяти сыновей Великого князя Константина Константиновича – князья Иоанн, Игорь и Константин – были живыми сброшены в старую шахту вблизи города Алапаевска в июле 1918 года. Брат Великого князя Константина Константиновича, Великий князь Дмитрий Константинович, был расстрелян в Петрограде 28 января 1919 года. Очевидец позднее рассказывал, что перед смертью он молился за своих палачей.


В течение всей свой жизни Великая княгиня Ольга Александровна, по ее же словам, "презирала политику". И, конечно, держалась в стороне от нее. И все же на ее похоронах не обошлось без соображений политической целесообразности. Из всех консульств, расположенных в Торонто, своих представителей на похороны прислали только датчане. Греческий консул объяснил неловкое положение, сказав, что он пришел бы как частное лицо, но официального представителя прислать не может, поскольку его страна признала коммунистический режим. У эстонского была еще более веская причина: "Мы были такими же противниками Царизма, как и коммунизма". В американском консульстве накануне похорон никто о них ничего не знал. Чиновник спросил о времени и месте их проведения, но отказался сообщить, будет ли присутствовать кто-нибудь из представителей консульства.

Вскоре после полудня на Йоркском кладбище маленький гроб, по-прежнему драпированный Императорским штандартом и бело-сине-красным русским флагом, был опущен в скромную могилу рядом с могилой полковника Куликовского. У всех, кажется, увлажнились глаза, когда отец Иоанн Дьячина, приблизившись, бросил на крышку гроба горсть русской земли.

Был холодный серый день, кладбище продувалось ледяным ветром. Золотые купола и шпили старого Санкт-Петербурга, великолепие Императорских бракосочетаний и траурных кортежей, грохот орудий, оповещающих о рождениях и кончинах Царственных особ – все это, казалось, было в другом мире. Стоя там, под зимним небом Канады, я вспомнил последние слова, которые сказал мне Ольга Александровна.

Накануне того дня, когда она окончательно впала в бессознательное состояние, я очень тихо стоял около ее кровати. Какое-то шестое чувство подсказало мне, что это наша последняя встреча на этой земле. Она узнала меня. Ее глаза, полные бесконечной усталости, на краткий миг оживились, из-под одеяла появилась иссохшая рука. Я наклонился и поцеловал ее и услышал едва различимый шепот: "Закат завершился".

Так часто, когда мы сидели вдвоем или в ее гостиной, или в саду в Куксвилле, Ольга Александровна говорила мне, что вся ее жизнь представляется ей медленным заходом солнца: "Я вижу каждое событие своей жизни как бы освещенным светом садящегося солнца, и все они приобретают, кажется, особую ясность. Хорошо, что я так долго собиралась поведать историю своей жизни. Сейчас я могу все увидеть и оценить намного лучше, чем могла бы сделать это раньше".

И вот теперь ее история рассказана – о ее горячо любимой племяннице, правда о Распутине, какой она виделась ей, о величии и терроре, о роскоши и лишениях; и неизменно, вплетенная ясной золотой нитью в самые суровые моменты ее жизни, ее по-детски простая вера в Господа, Которому верны были всегда ее предки и ее народ.