Лёгким пёрышком

   Морской ветерок сквозь распахнутые рамы принёс пахнущую солью свежесть и полное горечи пробуждение. Патрис открыла глаза, и беспощадность плитой придавила грудь.
   Темнота. Теперь темнота её постоянная спутница до конца жизни. Жизни?
Жизнь ли это? Зачем такая жизнь? Жизнь, окрашенная в чёрный.  Это смерть! Нет! Это хуже смерти!
   А может закончить всё прямо сейчас? Может, встать с кровати, подойти к окну, встать на подоконник лицом к морю и взлететь вверх, чтобы уйти  в пике навстречу избавлению?

   - Вам цветы, мадемуазель Патрис!
    Это Жизель,  медсестра. Грузная арабка из Туниса.  Её слоновьи шаги и звонкий голос с лёгким акцентом не спутаешь ни с чем.
   Каждый третий день она приносит букет из двадцати пяти нераскрытых бутонов жёлтых роз.
   Первый привезли семь недель назад, когда Патрис ещё не могла двигаться самостоятельно.
   В то утро Жизель забежала в палату с цветами в руках и, всхлипывая от восторга, охая и ахая, описала их во всех красках, как умеют только на Востоке.

   Почему жёлтые? 
   Жёлтый – цвет разлуки, разлуки с этим миром…

   Жизель говорит, что не знает от кого. Она  точно лжёт.  Умело и профессионально. Врачей и медсестёр, наверно, этому специально обучают.
   Но Патрис не обманешь. Теперь ложь она чувствует кожей.
   Жизель ставит цветы на стол у широкого окна в большую вазу необычной формы и тихо закрывает за собой дверь.
   Патрис остаётся одна в палате, она медленно подходит  к столу и осторожно дотрагивается до вазы руками.
   Впервые за долгие дни ей захотелось сделать это.
   Фарфор нежно холодит горячую кожу, кончики пальцев путешествуют по выпуклостям и впадинам, и воображение рисует причудливый силуэт. 
   На мгновение Патрис забывает о слепоте, она любуется… на ощупь.
   Её руки поднимаются выше, мягко скользят по стеблям без шипов.
   "Где же шипы? Разве это не розы?"
   Шипов нет - их обрезали. Кто-то позаботился о том, чтобы она не укололась.
   Патрис улыбается - кому-то ещё есть до неё дело...
   Кто он?
   Её руки движутся ещё чуть выше, она разворачивает ладони к себе, и, косточки пальцев, словно крылья бабочки, почти не касаясь, скользят шёлком по лепесткам.
   Лепестки - они так уязвимы! Как она сейчас…
   Патрис слегка наклоняет голову, и  тончайший, едва уловимый, аромат затевает лёгкую игру с её обонянием. Он приятно щекочет ноздри, заставляя наклониться ещё ближе и открыть глаза, чтобы увидеть воочию это чудо.
   Её ослепшие глаза по-прежнему красивы.
   Крупные, как капли росы, слёзы, скатываются по ресницам на  лепестки, питая бутоны живительной влагой.

   Каждый час розы будут меняться. К завтрашнему утру они наберут полноту и раскроются, чтобы весь день поражать окружающих своим великолепием. Потом они заснут на ночь. А новым утром проснутся, чтобы продолжить путь красивого
увядания, так ценимого на востоке и не понятого западом. И снова ночь, и снова утро, когда  они, ещё не утратившие своего очарования, будут заменены на свежие, будто специально созревшие к европейскому завтраку, бутоны.
   Патрис жаль провожать эти розы.
   Патрис с горькой улыбкой смот... слуш... встречает новый букет.
    
   Она падает на кровать. Спасительная подушка заглушает рыдания, которые никто не должен видеть.

   За окном ливень. Барабанной дробью по подоконнику и стеклу он отбивает реквием по прошлому.
   Ему вторит ветер, завывая тысячеголосой стаей охрипших волков заунывную песнь о её будущем.
   Там в шторме беснуется море.

   Сегодня Патрис не встаёт с постели. Она не хочет ни с кем разговаривать, она не ждёт вдруг ставший дежурным букет. Ей не нужен этот чёртов неизвестный благодетель.
   Она думает о том сербе, с которым она танцевала… да, судя по языку, на котором он говорил, это был серб!
   Патрис не помнит, как его зовут.
   Ах, зачем, зачем он её прикрыл собой?! Погиб, но спас её. Сохранил ей эту никчёмную жизнь!
   Как всё несправедливо! Как жесток мир, который сначала забрал у неё родных, а потом…
   Это последнее танго…
   Только сейчас она стала понимать слова старика Энцо: «Никогда не ищи в танго счастья. Танго – это танец одиночества, танец безнадёжности!»
   Зачем она пошла на ту площадь, на обманчивый зов волшебной музыки. Зачем была беспечна, как в Буэносе, когда влюбилась в портеньо, что позабавился с ней и бросил.
   Зачем?!
   От звуков танго нужно было бежать, как от чумы.

   Скрипнула дверь в палату. Очередной букет.
   Шаги... Это не Жизель.
   Это он.
   Она лежит на животе, отвернувшись к стене, замерла, боится оторвать голову от подушки.
   Он идёт к столу.
   Патрис слышит, как он наливает воду в вазу и ставит цветы.
   Слабой дрожью по телу пробегает смутное воспоминание.
   Аромат. Едва знакомый. Почти неуловимый. Брутальный мужской парфюм известного бренда.
   Это не может быть простым совпадением. Она не вынесет, если судьба опять зло шутит над ней. Она не хочет оборачиваться, не хочет обмануться.
   Она слушает. Внимательно и напряжённо.
   Вот он стоит и смотрит на неё. Ей становится невыносимо жарко.
   Потом он отходит к окну и, наверно, упирается взглядом в горизонт неспокойного моря.
   Теперь ей  холодно. Но совсем не одиноко. 
   Они оба в неподвижности и тишине.
   Дождь и ветер замолкают на мгновение.
   Сама природа прерывает вакханальную пляску.

   Приостанавливает, чтобы не спугнуть что-то нежно-хрупкое, неуловимо парящее лёгким пёрышком в плотном воздухе больничной палаты.