Тьма, что чернее ночи

Каждый человек на этой планете стремится обрести своё место в Жизни. Каждое сердце загадывает своё желание и нашептывает его нам на протяжении всего нашего существования. Но как бывает непросто расслышать этот шёпот сквозь гул размеренных будней и чужих несбывшихся надежд...

— Папа, — сказал он мне как-то, — что такое мечта?
Он устроился в огромном кресле напротив меня и смотрел таким взглядом, словно ожидал раскрытия великой тайны Вселенной.
— Мечта — это сильнейший двигатель Жизни, — ответил я. — То, что наделяет существование смыслом. Один из важнейших поводов изо дня в день вставать с постели. То, что способно осветить нам путь даже в самые мрачные дни.
Ему было 12, когда он впервые заговорил о самолётах. Мой сын, ещё совсем ребёнком, уже мечтал о том, чтобы летать. Мы с Люси видели огонь, пылающий в его глазах при каждом упоминании о величественных машинах, бороздящих воздушное пространство. В этих глазах я видел себя — ещё юношей с горящим сердцем, что подпитывается мечтой.
Мы знали, что иногда он тайком прогуливает школу и убегает в поле, где тренировались ученики лётной академии. Люси не хотела запрещать ему эти вылазки. Она говорила, что именно они в будущем сделают из Майка выдающегося человека. В какой-то момент и я смирился с этим и лишь с улыбкой наблюдал, как мой сын изо всех сил старается сохранить свою тайну.

Однажды я проследил за ним до самых стен Академии — уже довольно ветхого здания, покрытого в нескольких местах изумрудными листьями плюща. Я услышал ужасающий рёв совсем рядом и оглянулся в поисках Майка. На несколько мгновений мне захотелось увести его отсюда — подальше от громадных железных существ. Но потом мне вспомнились слова Люси и я, не раздумывая, побежал в сторону поля.

Стоять там, совсем близко к завывающим гигантам, было поистине страшно. С каждым новым взлётом я ощущал, как земля под ногами сотрясается и стонет. Ветер с неистовой силой старался сбить с ног и свистел в ушах, подобно стихии в самый беспросветный шторм. Сквозь пыль, застилающую глаза, я отчаянно пытался найти сына. И вот, наконец, я заметил его сидящим на одной из ветвей огромного дуба. Казалось, Майк не ощущал ни ужасного рёва, ни тряски земли. Не отрывая взгляда, он наблюдал за стальными драконами в небе, и на его лице читался неподдельный восторг.
 Я простоял так очень долго. Смотрел на улыбку, не покидающую его лица, и внутри меня разрасталось что-то тёплое, точно свет далёкого солнца. В тот миг я осознал: существует то, чего мне не дано понять. Но мой сын, мой маленький Майк, видит в этом цель всей своей Жизни. Тогда я уже твёрдо знал, что сделаю все, чтобы он стал настоящим летчиком.

Спустя недели изнурительных поисков, мне удалось найти человека, способного подготовить Майка к поступлению в Академию. Мистер Ричардсон был невероятно высокого роста, с широкими плечами и глазами цвета морского бриза. Его постоянно серьезное лицо, казалось, было не способно озариться хоть тенью улыбки.
Тренировки проходили четыре раза в неделю. Несколько раз я присутствовал на них и наблюдал за успехами сына. Я видел, как ему трудно. Сколько раз Майк падал и делал что-то не так! Но каждый раз он поднимался и пробовал снова. Иногда я просил завершить тренировку пораньше, когда замечал, что Майк уже совсем выбился из сил.
Однажды он устал особенно быстро. Я помог ему подняться по лестнице в его комнату, и он тут же упал на кровать. Что-то не дало мне уйти, и я сел на стул совсем рядом с сыном. Мне хотелось чем-то помочь ему, но все, что я мог — это смотреть, как он лежит совсем без сил. И тогда я сказал ему то, что должен был сказать еще в самом начале.
— Одно твоё слово, Майк, и мы прекратим все тренировки. Но только в том случае, если поступление в Академию уже не является твой главной целью.
Он слегка приподнялся над постелью и посмотрел на меня своими серыми глазами.
— Нет, пап, я хочу поступить.
— Понимаю, тебе тяжело, — продолжил я. — но сейчас как нельзя важно не отступать от того, к чему ты действительно стремишься. Каждая цель требует колоссальной работы и тяжкого труда. Только так ты станешь тем, кем мечтаешь.
На миг я заметил в его взгляде едва заметные искорки сомнений. Но лишь на миг.
— Знаю, пап, — сказал он мне. — И я так просто не сдамся.

Прошло три года. Три долгих, насыщенных года, принёсших на своих легких крыльях много радостей и разочарований. Майк закончил школу. Впереди его ожидало самое важное испытание — пробные экзамены и первый настоящий полет.
Майк почти не покидал своей комнаты. Все его мысли и силы были направлены на достижение поставленной цели. Поступление в Академию означало бы его победу. Победу над собой и над теми, кто утверждал, что не стоит и пробовать.

Я услышал шум: будто что-то тяжелое обрушилось с высоких скал. Увидел застывшие в испуге глаза Люси и ринулся к лестнице, ведущей на второй этаж. В тот миг я не осознавал происходящего вокруг: Время будто прекратило отмерять секунды и превратилось в сплошную густую массу. Сердце замирало от каждого шага и сжималось, словно загнанный кролик, притаившийся в самом дальнем углу клетки.
Дрожащей рукой я открыл дверь в его комнату. Майк лежал на полу, не двигаясь и не издавая ни звука.
— Люси... — из моих уст вырвался лишь еле-слышный набор звуков. — Люси!
Ее шаги послышались на лестнице. На долю секунды я ощутил спокойствие, но взгляд на сына вернул меня в действительность.
Пульс был замедленный. Наконец мне удалось вдохнуть полной грудью. "Он жив. Слава Богу, он жив!" — крикнул я в пустоту коридора.
В дверях появилась она. Люси... По моим подсчетам, прошла целая Вечность.

Кто-то резко дернул меня за плечо. С большим трудом мне удалось открыть уставшие от бессонницы глаза.
— Сэр! Сэр! Палата 313, Вас давно уже ждут.
Молодой парень, в белом халате и с тенью испуга на бледных губах. Наверное, поступил сюда совсем недавно. Выдают глаза и разорванные в клочья мечты стать художником, так отчётливо проступающие в их синеве.
— Да-да. Уже иду.
Длинный белый коридор. Белый — настолько, что от него веет холодом, словно от ледяных скал. Поворот. Потом ещё, и ещё. Плач женщины. Да сколько же их тут...
Что-то с шумом пронеслось мимо. Наверное, один из тех, кого везут на операцию... Люси... Почему она не со мной? Что вообще происходит?
...309,310...313. Дверь приоткрыта, словно что-то случилось...
— Почему ты так долго? — Люси подбежала ко мне и схватила за руку. — Он недавно очнулся. Врачи обнаружили что-то на снимке его мозга. Я пыталась выяснить, что, но больше они ничего не говорят.
Я сжал ее руку. В глазах помутнело, мелкая дрожь пронзила все тело. Кажется, я облокотился на стул, а дальше — все будто во сне... Помню скрипящий голос врача, сообщающий, что у Майка вторая стадия рака... Помню, как Люси обнимала сына и не отходила от его постели на протяжении многих дней.
Помню глаза сына, осознавшего, что он никогда не осуществит свою мечту... Глаза, полные разъедающей душу пустоты...

Он сидел напротив окна и наблюдал за людьми.
— Знаешь, пап, — сказал он мне, — Только сейчас я понял всю суетность наших жизней. Мы строим слишком много планов, а живем слишком мало. Но только сейчас я осознал, как дорожу тем, что могу дышать.
Я обнял его, и мы долго молчали.
Потом Майк указал мне на человека, прислонившегося к стене одного из магазинов напротив.
— Как думаешь, кто он? Чему посвящает себя, о чем мечтает? Почему он стоит тут и выкуривает одну сигарету за другой вместо того, чтобы тратить время на то, что действительно важно?
— Возможно, он потерял себя и никак не может найти, — произнёс я.
— Знаешь, что мне хочется сделать, глядя на него? Я хочу подбежать к нему и сказать, что сейчас, в этот самый миг, он тратит лучшие моменты в своей жизни. Именно тратит, ведь он не делает ничего, что имеет значение. Секунды, как золотые монеты, со звоном ударяются о мраморную поверхность Времени. И каждый вдох сокращает его пребывание на этой планете.
Я смотрел на Майка и не мог сдержать удивления. За дни, проведённые больнице, мой сын повзрослел на несколько лет.
— На самом деле, я бы сказал это почти каждому человеку, живущему на Земле. Неужели, единственный способ осознать ценность каждого мгновения — почувствовать на себе дыхание смерти?
 На его бледном лице теперь отчётливо проступала печать грусти.
— Когда-нибудь, люди осознают всю ценность Жизни. И это будет одно из самых великих просветлений, что когда-либо с ними случалось. В тот миг я обязательно должен присутствовать. — Взгляд его серых глаз коснулся моего.
— Будешь, — отозвался я.

Я видел, как он угасает. День за днём, болезнь выкачивала из него силы и веру.
— Мы должны что-то сделать! — шептала Люси, когда тьма ночи накрывала планету непроницаемым полотном. Я догадывался о том, что она собирается предложить. Признаюсь, я сам много думал над этим, и лучшего варианта у меня не нашлось...

Снова ограда, обрамлённая плющом. Снова тот же рёв, но теперь уже не такой пугающий. Калитка, ведущая в сад перед зданием, смотрела на меня почерневшими от Времени глазами. Я прошёл сквозь неё и медленным шагом направился к широкому крыльцу. Открыл тяжёлую дверь и ощутил холодок, пробежавший по всему телу.
— Чем я могу вам помочь? — спросил меня человек, сидевший при входе. Стараясь унять дрожь в голосе, я произнёс:
— Я ищу вашего директора. Не подскажете, где он?
— Идите за мной, — пожилой мужчина в армейской форме встал со скамьи и направился вперед по коридору.  Я поспешил за ним, судорожно перебирая в голове все то, что собирался сказать.

— Арчибальд, — представился мне старик с добрыми глазами. — Вы что-то хотели?
Я расположился в мягком кресле напротив дубового стола, и Арчибальд слушал так, словно мы были самыми верными друзьями. Я рассказал ему все: о мечте сына и о пути к ней. И о том, как все нити, так или иначе связывающие Майка с этой мечтой, оборвались в один миг. По глазам старика я понял, что он, как никто другой, понимает меня.
— Можете не продолжать, — сказал мне Арчибальд. — Я знаю, о чем Вы попросите. И, вопреки всему, я помогу Вам.

— Почему? — спросил я, когда мой сын находился в кабине самолёта, набирающего высоту.
Не отводя взгляд от неба, Арчибальд произнёс:
— Когда-то давно в Академию хотел попасть один юноша. Он не был достаточно подготовлен, но больше всего на свете хотел научиться летать. Я сказал, что такие, как он, недостойны оказаться в небе... А на следующий день я узнал, что он покончил с собой. С того момента я не могу спать спокойно. Я бы отдал все на свете, чтобы вернуть свои слова обратно. До сих пор эта мысль не даёт мне покоя.
На его лице я заметил горький отпечаток далёких времен. Старик часто заморгал, должно быть, от ветра и пыли, царящих повсюду.
— Я не хочу, чтобы ваш сын так никогда и не узнал, что такое настоящий полет. Ведь именно то, что прибивает нас к земле, не даёт нам подняться над собой. Я верю в добро и в людей. А вера в невозможность совершения чего-то — вот тьма, что чернее ночи.
Рёв самолёта заглушил его следующие слова. Но я знал, что самое важное он уже мне сказал.
— Он бы простил Вас, — произнес я спустя какое-то время. — Тот юноша. Но Вам нужно простить себя. Изо дня в день Вы тянете за собой тяжкий груз прошлого. Перестаньте корить себя за то, что стало частью истории.
— Ваш сын чем-то напомнил мне его, — Арчибальд опустился на скамью. — Такой же огонь в сердце... А ведь он мог учиться здесь. И, держу пари, стал бы одним из самых выдающихся учеников.
— Иногда у Жизни на нас бывают другие планы, — произнёс я.
— Наверное, это все неспроста.  Ведь у всего должна быть причина?
  Спустя какое-то время Арчибальд вернулся в здание Академии. А я остался один наблюдать за полетом небесного тела. Тогда мне не переставало казаться, что я испытывал то же, что и мой сын, находившийся в нескольких метрах над землёй.

               
Свет... Такой яркий, что ослеплял самое сердце. Мохнатые стада золотистых полей остались  позади. Где-то далеко... в другой жизни. Серые стекла глаз завороженно ловили все, что только представало взору.
Широкая ткань неба, туго натянутая на прочный корсет атмосферы планеты.
Россыпь птиц, тонкой кистью прорисованная на горизонте...
Свист ветра, бушующего за бортом, и рёв стальной машины, защищающей от падения в бездну...
Свобода.
Та, к которой он стремился с момента, как сердце научилось отмеривать пульс.
Восторг.
Мечта о полёте, которой до конца так и не удалось осуществиться.
Горечь осознания того, что не все во Вселенной получается с первой попытки.
Не удалось в этот раз.
Значит, получится в следующий.

Двадцать лет минуло с тех пор, как глаза Майка навсегда потускнели. Двадцать долгих лет, наполненных привкусом горечи и сомнениями в существовании справедливости. Люси хотела ещё одного ребёнка. Ещё один шанс на приобретение смысла в этой жизни. Спустя шесть лет после смерти Майка врачи сказали, что моя жена не сможет иметь детей. Эта весть почти погасила надежду в наших сердцах. Но, во что бы то ни стало, мы не были готовы вот так просто сдаться. Слова Арчибальда не раз вспоминались мне в те тёмные времена. Как часто по утрам, стоя напротив зеркала и стараясь разглядеть в нем хоть какой-то намёк на подсказку, я повторял про себя: "вера в невозможность совершения чего-то — вот тьма, что чернее ночи…".
Ро;змари предстояло тяжёлое детство. Вдали от матери и от всего, что могло с ней связать. Мы решили, что именно этой девочке мы поможем обрести семью. Наконец-то мечта Люси о дочери становилась реальностью.
День ее появления на свет вернул нам всю радость Жизни и надежду на лучшее. Ро;змари родилась солнечным июльским утром и тут же стала для нас совсем родной. Всем сердцем, как родную дочь, я люблю ее до сих пор.

Немало лет прошло с того момента, как мы заполнили анкету на удочерение Ро;змари. С тех пор, как она впервые переступила порог нашего дома. Однажды она сидела на крыльце и что-то увлечённо рисовала. Не раздумывая, я подошёл к ней. Один только взгляд на ее рисунок ввёл меня в оцепенение. Ро;змари рисовала самолёты. Странное чувство переполняло меня и не давало сосредоточиться ни на чем другом. Я не мог пошевелиться и долго наблюдал, как она выводит одну линию за другой.
Наконец, я спросил ее:
— Почему именно самолёт?
 Я понял все по одному лишь янтарному взгляду, пронзившему все мое тело насквозь.
— Я буду летать, как только вырасту, — она улыбнулась так, словно знала это с самого начала. В ее глазах искрилось то самое пламя. Тот самый взгляд, что был мне до боли знаком. Взгляд, что в последний раз я видел двадцать лет назад.
Я опустился на колени и сжал ее руки в своих.
— И ты не отступишь, пока не добьёшься своего, верно?
— А зачем ещё жить, папа? — засмеялась она, как когда-то в раннем детстве смеялся Майк. Серый отблеск, промелькнувший в ее взгляде, отчётливо напомнил мне сына.
Я не мог унять дрожь в руках. Что-то внутри меня как будто подсказывало, кто передо мной на самом деле. 
Ро;змари будто прочитала эти мысли.
Она не сказала ни слова.
Просто обняла меня так, словно мы не виделись целую Вечность.