Не ходил бы в лес

                - Я вас больше не люблю,
                сударь, мое сумасшедшее
                воображение обмануло меня.
                Стендаль

 
       Хорошо понимал Лазарь Невнятин, что на продолжительное время он приговорен к мучительному анализу событий последних месяцев. Так будет до тех пор, пока он совсем ее не забудет. И что толку от того, что отец Елены при встречах с Лазарем, ставшими нелепыми и тяжкими для обоих, пытался все свалить на характер Елены, о котором он с дурацкой гордостью говорил и ранее (в лучшие времена): мой характер! Железный! А скорее всего, он просто отвратительный, этот характер, - подумал Лазарь.


       Тут же, в который раз, в его сердце вползла пренеприятная дума: наверняка отец Елены сейчас, как когда-то с ним, за бокалом белого вермута, отдающего полынью, убеждает другого, который удачливее Лазаря, в этой самой наследственной железности характера Елены. Жестокая мысль мелькнула у Лазаря: ну и пусть! Пусть и этот, удачливый, тоже обожжется! Впрочем, уверенности у Лазаря в том, что «удачливый» обязательно обожжется, не было. Как раз после тихого и мудрствующего Лазаря Елена и могла сорваться, очертить голову и показать на горе отцу свой «железный» характер. По правде говоря, Лазарю не очень-то хотелось, чтобы кто-то еще обжигался о характер Елены, потому как он до сих пор боялся допустить мысль о появлении в доме Зиминых своего преемника.


       Лазарь закусил губу: теперь каждое утро ему приходилось ехать мимо школы, в которой она училась; мимо дома, в котором она живет, и в итоге приезжать в гараж местного водоканала, в котором диспетчером работает ее мать, устроившая (в лучшие времена) сюда же мотористом и Лазаря. «Это мой зять», — шутила она (а ведь Лазарь так и не решился посватать Лену, все стесняясь почему-то, оттягивая это событие; может быть, и оттого, что в их компании подобный поступок считался бы «отстоем», «наивняком»)... «Ну и шутки», - со злостью подумал нынче Лазарь и выпрыгнул на ходу из ядовито-красного трамвая.

 
       Работа у Лазаря Невнятина несложная и за счет своей несложности располагающая ко всяческим раздумьям. Раньше, правда, когда он только поступил в гараж, в начале рабочего дня, в восемь утра, Лазарю некогда было ни о чем думать, кроме как о рабочем процессе. И именно в связи с новизной профессии и хорошими «амурными» делами Лазарь забывался. увлеченный множеством мелких дел. связанных с подготовкой мотопомпы («лягушки» - по-водоканальски) к работе: очищал мотор от вчерашней пыли, скоблил ножом окалину на свечах, наполнял бак бензином и, наконец, проверял работу мотора и приводного механизма к самой помпе. Всецело отдаваясь делу, Лазарь думал о том, как удобней подступиться к свечам; как лучше уложить гофрированный шланг помпы, напоминающие хобот слона; как тверже встать на треугольную раму «лягушки», чтобы не упасть с нее, когда льешь в бак мотора остро пахнущий бензин; куда деть большой палец правой руки, чтобы не сломать его, когда крутишь заводную ручку, очень похожую изгибом своим на шею лебедя; и даже как лучше поставить дыхание: ручка вверху - вдох, ручка внизу - выдох или наоборот?


       В общем, Лазарю было над чем думать, кроме своего, личного. Особенно поначалу, и именно в то время, когда как раз и можно было безбоязненно поразмышлять об отношениях с Леной; но тут уж ничего не поделаешь: ход мыслей у Лазаря всегда регулировался именно «сердечными делами». И наверняка можно сказать что автоматизм, с которым Лазарь Невнятин производил подготовку помпы к работе сейчас, выработался отнюдь не нарочно, а скорее как нарочно: ведь именно теперешний автоматизм дал Лазарю неприятную возможность думать о делах посторонних, и работа, само собой, потеряла свою прелесть для него, чего раньше (в лучшие времена) не было. Тогда Лазарь работал с интересом и радовался, слушая мягкий ритм хода поршней; и только потом, как «на закуску», он допускал некоторые мысли о Елене, и эти мысли походили на раздумья о ходе поршней мотора.


       Иногда (в лучшие времена) в ожидании вызова из диспетчерской он садился на замасленную скамейку и вырезал на ней отверткой имя Елены. Вырезал старательно и оглядываясь по сторонам. Он говорил себе: это мое. Потом он закуривал сигарету и удовлетворенно щурился.


       А заходя в диспетчерскую, он искал встречи с матерью Елены. Он смело вглядывался в жесткие глаза Антоши, как звали мать Елены рабочие, и с трепетом ждал, когда она оторвется от разговора по телефону или же от требовательных просьб и вопросов острых на язык шоферов. Казалось, все дороги ведут именно к Антоше, а вовсе не в Рим:


       - Антоша, подмахни-ка!.. Да нет - о-ёй -    - Антоша! Ну сколько ждать?!


       - Антоша! Будь крестной матерью: вот-вот рожаю...


       -Антонина! Ей-ей, сегодня я ни черта не заработаю...


       Лазарь был убежден, что Антоша так же, как  и он, ищет глазами его глаза. И когда их взгляды встречались, заговорщически улыбались друг другу.


       Сердце Лазаря в такой миг щемила радость оттого, что он дорог этой жесткой женщине, как никто другой. И он говорил себе: это мое... Невидимые нити особых отношении связывали пожилую Антонину с юным Лазарем, и это в большой мере дополняло и ее, и его жизнь.


       Теперь такого не было. Все куда-то делось, исчезло. Лазарь старался как можно реже заходить в «Рим», а при случайных встречах с Антошей прятал глаза. Она делала то же самое, и видно было, что ей так же больно, как и Лазарю; и это вовсе не потому, что ее дочь как-то обидела юношу, а просто ей жаль было утраты той невидимой нити, которая, может быть, сулила в ближайшем будущем счастье Елене и исполнение уже пожилой мечты Антоши о внуках, о милых хлопотах по поводу, как удобнее разместиться в изолированной зиминской квартире чтобы туда перебрался наконец Лазарь из своей коммуналки, где долгие годы жил с мамой, и разные другие думы, связанные с продолжением жизни. Но нить была оборвана, и Лазаря с Антошей она может связать только по прошествии многих-многих лет, когда появятся новые нити, когда оправдаются новые надежды, когда вчерашние отношения будут начисто забыты. И Лазарь, и Антонина Петровна понимали это, и им было стыдно и неловко оттого, что по воле одного человека, которого зовут Леной, им приходится прятать глаза друг от друга и мыслить какими-то ребусами. Но в то же время оба хорошо сознавали, что любовь неуправляема и не подчиняема никаким своим грезам, своим расчетам.


       Временами Лазарь надеялся, что Антонина попытается соединить их, но напрасно. Он же сам потом и оправдывал ее: ничего она не сумеет сделать, ровным счетом ничего. Да и вряд ли сам он этого захочет. На зашитой ране всегда остаются грубые швы. Иногда только Лазарь видел, как мелькало в глазах Антонины недоумение: почему? как? Но Лазарь не хотел говорить на эту тему, потому что трудно ему объяснять что-либо, невозможно. Расставание - дело тонкое, витиеватое; особенно для стороны покинутой. Эта сторона так и строит сложные карточные домики, так и цепляется за каждую деталь, упуская главное и элементарное - конец чувственной любви. И по той причине, что Антоша человек умный, она и не задавала вслух этого дурацкого в данном случае вопроса: почему?


       К сожалению, чем дальше уходили от Лазаря «лучшие времена», тем реже посещала его правильная оценка случившегося. И эти редкие минуты отрезвления бедный Лазарь с удовольствием растягивал, смаковал. В эти минуты он чувствовал себя сильным. Он даже подходил к зеркалу, около которого было мягкое, рассеянное освещение, откидывал голову назад и говорил себе: ничего страшного, все проходимо. Встретишь еще чудесную девушку, которая будет ценить тебя и любить. Будет ждать, тоскуя, и сама, может быть, страдать от холодности уже любившего когда-то Лазаря. Но тут же Лазарь ловил себя на мысли, что это уже будет не то, совсем не то. Вероятно, в любви все-таки выигрывает сторона страдающая, не пресыщенная; она действительно любит. А ревность? Лазарь не мог представить себя равнодушным к женщине, которая с ним. Равнодушие, которое почему-то иногда называют верой женщине, пожалуй, просто слепота и леность чувств и воображения. А любовь предоставляет человеку громаднейшее поле для фантазии, пусть и больной. Но где вы видели здоровую, РУМЯНУЮ фантазию?


       Лазарь изучал свое отражение и вдруг совершенно незаметно начинал отступать от себя самого: он строил презрительную и равнодушию гримасу на случай встречи с Еленой.


       Опять Елена!.. И опять настроение падало, ложная сила улетучивалась, и Лазарь, прямо-таки согбенный от горя, слонялся по своей комнате. И начиналось страшное: Лазаря посещал образ Елены. Ему казалось, что вот, вот сейчас, как было совсем недавно, войдет она. Войдет сама, без просьб Лазаря. Войдет, опустится одетая на старый венский стул и долго на Лазаря посмотрит. «Лазарь, - скажет она, - вот я к тебе и пришла. Подожди, не раздевай меня, дай отдышаться». А потом она огорошит Лазаря новой вестью о летающих тарелках. А еще потом завяжет рукава старой лазаревской ковбойки позади талии и будет мыть посуду. И будет, как всегда, тихо ругать его за то, что не купил хлеба и не вымел комнату, не заплатил за квартиру и так далее, и так далее.

 
       «Милый голос!.. Услышу ли когда его? Нет, нет, - не услышу... Но это ведь невозможно, невероятно, жестоко». Лазарю показалось, что Елена стоит за дверью. Он все забыл, отключился от внешнего, рванулся к коричневому косяку... Холод и гулкая тишина громадного пустого парадного встретили его. И еще большой железный крест, стоящий около перила на втором этаже. Там кто-то умер.


       Надо куда-то уехать, думал Лазарь. Иначе не избежать отвратительной встречи с НЕ ОДНОЙ Еленой. Бедный Лазарь! Он вновь гнал от себя эту будущую встречу, но понимал, что она в конце концов неизбежна. Все реже пытался он теперь выходить на улицу. Все чаще думал, как побезразличней быть при этой роковой встрече. Надо улыбаться, думал он. Нет, даже хохотать! Но хохотать одному - глупо. И потому лучше идти с кем-то. С каким-нибудь приятелем. Или с девушкой. С красивой и обязательно лучшей, чем Елена. Но где ее взять, лучшую? Да-да, с приятелем, конечно, проще. И обязательно смеяться... Ну, например, ВРОДЕ ТОГО, что приятель рассказал анекдотичный случай, и как раз в тот момент, когда Лазарь поравняется с ТЕМИ двумя, очень весело и непринужденно расхохотаться, сощуриться.


       А можно в момент встречи что-то очень увлеченно рассказывать приятелю,  жестикулируя... В общем, быть в действии, быть сильным.


       Она, конечно, поздоровается. Ей легче! Ведь она победительница. Она будет снисходительна, очень вежлива. О, как ненавидел Лазарь эту вежливость, это приятельское отношение всех тех, кто знал о его муках!


       И Лазарю в тот момент, когда она поздоровается, а он будет ХОХОТАТЬ, нужно небрежно кивнуть. И тут же, непременно тут же, опять вернуться к  ИНТЕРЕСНОМУ анекдоту...


       Подумает, поразмыслит так Лазарь и опять обмякнет, представив себе, как ТОТ, который теперь с Леной, спросит ее: «С кем это ты поздоровалась?» - «ДА ТАК», - скажет она, - продолжал с холодеющим сердцем представлять Лазарь... ДА ТАК! ДА ТАК! Или: ПРОСТО ТАК. Или: ДА ОДИН ТАМ... В общем, ушедшее, совершенно теперь не нужное Елене.


       А ведь совсем, совсем недавно Лазарь не был для нее «да так» или «просто так». Он был самым близким, как она говорила, для нее человеком, с которым связано ее существование. Он был соучастником ее жизни... И он был счастлив! Они были вдвоем... И вот этого Лазарь не мог понять. Это НЕ УМЕЩАЛОСЬ в его сознании: куда, куда все делось?


       «Почему, - хотелось кричать ему, - я стал для нее “да так"»?


       Не находил Лазарь ответа, не находил. Да и не кричал он так. Тишины он искал теперь. Впрочем, как и всегда.


       ...А предшествовало случившемуся решение Лазаря ИСПЫТАТЬ их отношения расставанием (уж лучше не испытывал бы, будет потом думать он) и для того уехал к тетке, у которой не был вот уже около десяти лет. Время отодвинуло далеко-далеко тот небольшой пригород, где Лазарь проводил замечательные летние каникулы, а потом отпуска. Тогда он, может, и не ценил их, но сейчас, повзрослевший, он восторженно вдыхал запахи деревни, слушал квохтанье наседок, умывался речной водой и невольно, как что-то забытое в городе, улавливал точные, словно часы, гудки проходящих в стороне электричек...


       На второй день своего визита к тетке Лазарь не выдержал и написал Елене письмо. Первое время он ждал ответа. Его не было. Лазарь еще написал. Опять безрезультатно. Особой тревоги от этого Лазарь не ощущал, потому что помнил о характере Лены, выражающей белое через черное. Он всегда пытался находить и находил оправдание поступкам Елены и в этом походил на ее отца. Но в лучшие времена над отцом можно было только посмеиваться, потому что дела у Лазаря шли неплохо; можно было даже соглашаться с ним, потому что - опять же! - дела шли неплохо. Через две недели, однако, Лазарь здорово заскучал по городу и по Лене. Первые восторги от воспоминаний «милого пригорода» прошли, и Лазарь, рассердившись, начал бомбардировать Елену письмами, то возмущенными, то бодрыми, а то и слезливыми. В которых немало писалось о любви. И тут Лена неожиданно приехала.


       Приехала полуденным поездом; как раз тогда, когда Лазарь был далеко от теткиного дома. Тетки тоже не было; она была на службе. Таким образом, Елене пришлось около трех часов просидеть одной на порожке деревянного дома. Сколько раз потом Лазарь проклинал себя за то, что ушел именно в этот день в лес! Ну почему вчера он сидел дома? Ну почему завтра он не мог отлучиться уже вместе с ней? Почему именно сегодня, когда приехала Елена? Ох, до чего же сложно устроен этот мир, и как трудно сделать в нем правильный выбор!.. Но ничего уже не поправишь... Когда Лазарь вернулся и увидел рассерженную Лену, он сказал себе, пока еще только предчувствуя горе: это не мое. И проклял лес.


       Глаза у Лены были растерянными и злыми. Она сказала: «Ну здравствуй, Лааазарь». Лазарь порывисто двинулся к ней. Она остановила его взглядом и очень устало произнесла: «Садись, переговорим...»


       Как в ожидании приговора, опустился медленно Лазарь рядом с Еленой. Сразу же он почувствовал ее превосходство над ним, возникшее, вероятно, от ее усталости, от надоедливых писем Лазаря, в которых он был слишком откровенен и, может в связи с этим, жалок. И, как бы обороняясь, он покосился на в общем-то красивые ноги Елены, обладавшие одним недостатком: при напряжении они становились мускулистыми, это в какой-то мере давало Лазарю право думать о слабостях Лены, известных ей самой и неприятных ей. Покосившись, Лазарь, однако, не увидел ожидаемой игры мускулов, но все равно отметил про себя, что эти ноги похожи на ЛОШАДИНЫЕ. Казалось бы, он был совсем готов к обороне, и его мысли потекли быстро и по одному руслу, как текли в тех случаях, когда он немного недолюбливал Елену, но в то же время и еще  больше любил ее за открытые им недостатки.


       Да, она была красивой. Красивой в той мере, в какой этого хотел тщеславный в отношении женщин Лазарь.. О том, что она красива, она  знала. Ей говорили об этом, может быть, с пеленок. Поклонников у нее было много, и все они хотели одного и того же. Они хотели видеть близко-близко ее зелено-серые глаза, целовать ее некрашеные губы и прижиматься к ее длинным, прохладным летом  и теплым  зимой, ногам... Она знала это. И потому оттягивала ласки. Может, будь она добрей, она была бы более доступной и наверняка или давно вышла бы замуж за какого-нибудь удачливого, перспективного парня или же перепробовала бы все то, что сулили ей поклонники. Но Лена была жадной. Жадной до удовольствия, которое она (порой с большим трудом) оттягивала; которым она играла, как кошка, подбрасывая его, мягко рыча на него и смеясь над ним и над собой. Это было удовольствие ожидания - способность, присущая натурам сильным и красивым.


       Лазарь не был уж очень большим исключением для Лены из общей массы поклонников. Его она относила к числу порядочных, тихих парней. Лазарь, в свою очередь, знал об этом и предполагал даже, что довольно длинная то ли любовь, то ли еще что-то Елены к нему держится, пожалуй, только на его оригинальном, по мнению Лены, имени. Дикость таких отношений была ему ясна, но Лазарь в большинстве случаев надеялся на дикость предположения о дикости. Его редкое имя она действительно любила, произносила его по-разному, играясь: то растягивая - Лааазарь, то укорачивая - Ла. Глаза ее в этот момент становились предельно добрыми и ласковыми. И Лазарь думал: «Ах, чепуха все это - мои сомнения! Чепуха, когда у нее могут быть такие глаза...»


       ...Лазарь весело улыбнулся и хлопнул потихоньку Елену по плечу, как бы пробуждая ее от ожидаемых переговоров. Но та отчужденно вздрогнула и долго-долго посмотрела на Лазаря: «Странно все это... Я в городе, ты - здесь. Я здесь, ты - неизвестно где...»


       Лазарь со страхом подумал о том. что начинается все-таки что-то не то, начинается гонка во сне, чертопляска какая-то. Он посмотрел на нее и сказал: «Неужели больше не о чем говорить?..» А сам подумал, что надо крикнуть ей сейчас: «Елена! Прекрасная! Остановись, зачем ты так тянешь слова?! Давай возьмемся за руки и побежим целоваться в кукурузу! Или купаться! Куда хочешь! Но только не тяни ты эту жуткую холодную резину...»


       Но так не вышло. Вышло потускнение, чувство бессилия перед Прекрасной и готовность вновь медленно, про себя, обороняться. Потекли вновь вязкие мысли о том, как он хорошо понимает: «неизвестно где» - это совсем не сожаление и уж конечно же не ревность, а просто зацепка, разговор; может быть, оттягивание нежеланных ласк Лазаря; а скорее всего, злоба на непредвиденное трехчасовое ожидание у «дурацкого» порога.


       Она так и сказала: «у дурацкого порога»; потом она сказала, что ей противен запах «этого дурацкого помета»; а потом она заговорила о дурацких письмах.


       Лазарь все больше мрачнел. Говорить ничего ему не хотелось; появлялось только моментами буйное желание наговорить дерзостей Елене. Но какая-то надежда держала его, и он молча выслушивал Елену, не пытаясь возражать ей. А та продолжала: "В письмах ты многократно признавался в любви ко мне. Люблю, люблю, люблю. Любопытно, почему ты думаешь, что это интересно мне? - Елена рассмеялась: - А коли так, коли любишь, Лаазарь, то ты наверняка должен был догадаться о моем приезде. Ты не мог не почувствовать этого...»


       Маленькая надежда мелькнула у Лазаря: неужели все-таки верит, что он мог это чувствовать?! Ведь все-таки приехала! Авось, авось не все потеряно. Авось шутка это - сердитость, помет и прочее? Он посмотрел на Лену, и надежды ушли; и появилась повторившаяся мысль: «Это не мое. Это - запутанное, нервное и сложное; и сам я запутанный, нервный и сложный. Что же это получается?!.» Но так думалось; а виделось совсем другое: замечательные нервные глаза, раздвоенный подбородок, длинные ноги и далекий городской запах. «О черт, - опять подумал он, - пожалуй, это сильнее всего. Всe-таки это мое...»


       Он попытался утихомирить Лену; та вроде бы поддалась, но к вечеру наотрез отказалась провести ночь в снятой Лазарем на конце пригорода комнате. "Хватит того, - заявила она, что родители могут подумать бог знает что о моем отъезде".


       Пришлось устроить ее у тетки. Так настояла красивая Лена, и Лазарь понял, почему: она как бы брала тетку в свидетели - все, мол, в порядке. Такая ДЕЛОВИТОСТЬ в поведении Лены совсем сбила Лазаря с толку, и он, окончательно расстроенный, пошел спать в ту, снятую и оплаченную им заранее для них двоих, комнатку на краю пригорода. Конечно же, он долго ворочался, курил и заснул только под самое утро. И мучила его одна и та же мысль: почему Лена так боится чьего-то мнения? Она же прекрасно знает, что Лазарь никогда не тронет ее пальцем, потому что он ее ЛЮБИТ, потому что у него «серьезные намерения»... Правда, иногда Лазарю казалось, что Лене как раз и претит все серьезное с его стороны, ей вечно хотелось чего-то веселого, авантюрного. Ее даже злила глубокая привязанность Лазаря к своей матери, с которой он был очень откровенен. И это была вовсе не ревность со стороны Лены; это был мятеж против давления на ее принципы: ты, я и могила. Лена называла это интимом. Лазарь улыбнулся: интима-то никакого и не было, кроме целомудренных объятий у подъезда. Может, именно это и отталкивало ее, подумывал Лазарь; это целомудрие может просто надоесть ей. Может, ей хочется иметь дело со здоровыми инстинктами?


       Как в доказательство самому себе, Лазарь вспомнил странный случай, происшедший прошлой зимой. Они были в клубе работников бытового обслуживания, прозванном молодежью «У Маруси-тряпочницы». Елена, по убеждению Лазаря, была «лучше всех». Он то и дело замечал оценивающие взгляды парней. Он чувствовал себя в такие минуты особенно счастливым, потому что мог сказать: «Это мое». Все было бы в клубе чудесно, если бы не очень яркий свет, портивший настроение Лазарю. Дело в том, что утром он обнаружил на своем лбу прыщик и теперь приходилось всячески ухитряться, чтобы брезгливая Лена его не заметила.


       Один раз Лазарю показалось, что она скривила губы. От прыщика это, тут же подумал Лазарь и, извинившись, пошел в сторону туалета. Там, у зеркала, он поправил спадавшие волосы так, чтобы они прикрывали прыщик. Потом для верности он вошел в кабину, потряс там головой, помотал ею из стороны в сторону и вновь посмотрелся в зеркало: прыщик был скрыт волосами. Он вернулся к Елене, но с этих пор любой ненароком брошенный на лоб взгляд Елены приводил его в трепет. Настроение стало преотвратительным. Таким образом он еще несколько раз покидал девушку. И все с той же целью: поправить волосы. А танцы были в разгаре! Лена, привыкшая обычно к тому, что Лазарь не отходил от нее ни на минуту, была удивлена и, смеясь, спросила у него: «Уж не отравился ли ты, Лааазарь, или ПЕРЕЕЛ чего?» После этого вопроса ему стало совсем худо. Он предложил Лене выйти на свежий воздух. Так они и отправились к ее дому. Молча. Они словно ждали чего-то друг от друга. Вернее, ждал Лазарь.


       А ждал он, скорее всего, каких-то доказательств, что все ее вопросы и взгляды в клубе не были связаны с прыщиком. И что он, Лазарь, вовсе после этого не противен Елене, и так далее и тому подобное.


       Но Елена молчала! С удивлением смотрела она на тихого и чуть вспотевшего (зимой!) Лазаря. «Давай пройдемся вокруг дома, Ла», - сказала она. У него отлегло: стало быть, не так уж я противен, не гадок. Лазарь обрадовался. Потянулся к Елене, прижался к ней плечом. Она рассмеялась, протянула: "Лааазарь". Она забыл о прыщике. Ему захотелось немедленно сделать что-то особое, ГЕРОИЧЕСКОЕ.


       Боковым зрением Лазарь увидел двух парней, которые вот-вот должны были поравняться с ними. У Лазаря возникла шальная мысль: ПОКАЗАТЬ СЕБЯ Лене. Лазарь шепнул ей: "Пройди вперед". Таким образом он хотел, чтобы парни увидели: Лена - ОДНА (потом Лазарь корил себя: ведь он из Лены сделал "наживку"). А сам приотстал. Парни обогнали его, приблизились сзади к Лене; обойдя ее с двух сторон, взяли под руки и, к ужасу Лазаря, приподняв ее, понесли, как огромный кувшин с боковыми изогнутыми руками!


       Лазарь понял, что переборщил, переиграл, перемудрил... Но было поздно. Отступать некуда: ребята увлеклись! И Лазарь решил действовать! Подбежав к тройке, увидел искаженное ожиданием (Ну, любимый! Спасай! Ты ведь ЭТОГО хотел?!) лицо Елены, ринулся в бой. Но уж очень неуклюже он это сделал!


       Его слабый удар скользнул по пальто низенького парня... «Эх», - услышал Лазарь и... оказался в полете. Мужики, оставив Лену, подхватили Лазаря за руки за ноги, приведя таким образом в горизонтальное положение, и, словно бревно, тараном воткнули головой в надтреснутое стекло нижней части двери телефонной будки. Вонзили и со словами: «Будешь знать, падла, на кого переть!» - исчезли, так как на звон разбившегося стекла обратили внимание поздние прохожие.


       Окровавленный, уничтоженный, несостоявшийся ГЕРОЙ, он с трудом, обжигаясь об острые как у «розочки», края стекла, выкарабкался из нижней половины разбитой дверцы и... заплакал.


       Таким униженным он себя не ощущал, пожалуй, никогда в жизни. Жуткая обида душила, а кровь со лба заливала его глаза. Он был как в прострации и потом, много позже, пытаясь вспомнить, как же вела себя в тот позорнейший для него момент Елена, - так и не смог этого сделать.


       Она же (в реальности), подхватив его сзади за подмышки, ДОВЫВОЛОКЛА из телефонной будки, приподняла, стерла своим платочком кровь с лица и рук и молча помогла ему передвигаться в сторону ее дома.


       И он молча шел, полный злобы на мужиков и еще более злой на себя. Молча же вошли они в ее квартиру (Зимины были в отъезде); в ее «ОТДЕЛЬНУЮ» квартиру, которая всегда казалась ему храмом (из коридора - слева была небольшая, но СВОЯ КУХОНЬКА - открывалась большая комната с люстрой, затем еще одна, потом еще одна, «Ленина» комната, - о таких ХОРОМАХ можно было только мечтать!) по сравнению с их, Лазаря и мамы, пятнадцатиметровой коммуналкой.


       Молча он сел на стул, а она молча раздела его, обработала раны. И все время шептала ему, оглохшему он недавнего позора: «Успокойся, да успокойся, не плачь. Их ведь было больше...»


       Но он не в состоянии был успокоиться. И вдруг Лена исчезла в той, своей комнате, где он еще совсем недавно помогал ей готовить курсовую работу, чертя в толстой тетрадке графики и диаграммы цветными фломастерами (и мнилась ему в тот момент НЕЗЫБЛЕМОСТЬ их отношений).


       Ее исчезновение чуть-чуть встряхнуло его. Он повел головой налево-направо и увидел словно выплывающую навстречу ему... обнаженную Елену.


       Ее нагота, белое тело, как вспышка, ослепили его, не смевшего до этого момента даже представить увидеть ее СТОЛЬ ДОСТУПНОЙ... И вот эта-то доступность вдруг сделала его БЕЗОРУЖНЫМ. «Бог мой, какой же я СЛИЗНЯК!" — только и подумал он, теряя сознание...


       А потом пришедшего в себя Лазаря Елена, уже одетая (словно ничего и не было), ставшая вдруг какой-то подчеркнуто официальной, выпроводила домой.


       ..И вот прошло время. Так почему же она, уже однажды ПРЕДЛАГАВШАЯ СЕБЯ, — почему она отказалась от уединения в комнатке, снятой в теткином пригороде? Ах, все чушь!.. Ничего она хочет... А если и хочет чего-то, то сама не знает чего. Так бы Лазарь и не уснул всю ночь, но опять предстали перед ним длинные ноги Елены, ее красивые глаза, завистливые взгляды грузин, когда они гуляли вдвоем, — и он умиротворенно заснул с одной мыслью: «Пока она со мной...»


       Проснулся Лазарь, однако, опять с тревожными думами. Он решил, что необходимо расстаться с Леной, потому что любовь не может строиться на ребусах... «Все не то, все не то, - думал Лазарь, - но почему же она все-таки приехала? Ведь она приехала!.. Ах, это я сам виноват. Зачем я ушел в лес? В этот дурацкий лес, в котором я так ничего утешительного и не увидел, кроме прошлогодних листьев и беспорядочных деревьев. Надо было ждать ее у порога теткиного дома... Но сколько можно ждать? Ведь нельзя же всю жизнь ждать то, о чем ничегошеньки не знаешь. Нет-нет, она не права: она просто упрямая, сумбурная девчонка; она не любит меня... Но она и очень красива... И нечего мучить» себя дурацкими мыслями, — ведь пока она с тобой. И она ведь приехала».


       ...Той же полуденной электричкой Лена уехала. Стало пусто без нее и одиноко. Лазарь сидел у деревянного дома и думал, думал. Он думал о том, что вот зря не уговорил ее остаться; зря не пошел на уступки ее характеру; зря был таким предвзятым вчера; зря придумывал какую-то оборону. Все зря! Надо было быть проще, лучше. Надо было дать ей высказаться до конца. А ведь она наверняка хотела что-то важное сказать Лазарю. И так и не сказала. Но что?..


       В конце концов, это не так уж страшно, что она сердится. Ведь гораздо тяжелее, когда она не сердится, но ее нет рядом. И вообще, может быть, этот ее характер просто идет от хороших побуждений, о которых Лазарь узнает позже, когда все уже разрушится, и будет очень жалеть о своем поведении: как так вовремя не уловил момент, не сумел понять Лену, подстроиться под нее; не сумел ОТВЕТИТЬ на тот ее порыв, когда она была готова на все...


       B общем, Лазарь всячески гнал от себя ужасную мысль о том, что Лена могла разлюбить его Он хотел увязать ее поведение с плохим ее характером, с плохой погодой, с уходом его в лес, но только не с самым простым и страшным: «разлюбила». Но потом он опять вспоминал собственное же слово «подстроиться» и восклицал: «Ах, к чему все это? Подстроиться! Это уже не любовь...»


       Взвинтив себя, он даже решил ехать вслед за Леной. Он собрал вещи, обманул тетку, что мол, нужно ехать по делам в город, но потом спохватился, остановился и решил ВЫДЕРЖАТЬ. А тетка улыбалась и, как бы догадываясь о чем-то, говорила:


       - А хорошая девушка Елена! Красивая, видная. И в институте учится. Грамотная...


       А Лазарь, забыв об обмане, как бы возражая тетке, твердо сказал:


       - Все равно не поеду!


       - Так ты же по делам собирался, - снова улыбнулась тетка. И подмигнула.


       Ох, как страшно, подумал Лазарь, когда подмигивают побежденным. Лазарь покраснел и сделал единственное, что мог сделать: вышел из дома и отправился в лес.


       Шел он очень быстро. Обида и горечь утраченного подгоняли его к лесу. По пути он что-то бормотал, отгоняя все лучшее, что раньше его привлекало в Елене. Лазарь даже пытался представить ее изуродованной, неприятной внешне: лысой, напрягшейся от натуги, с покрасневшим лицом, со вздувшейся на лбу веной...


       В лесу, однако, среди бесконечных деревьев и пятнистого света на мягкой зелени, Лазарь умного успокоился, но потом вновь его мысли вернулись к Елене. «Мнимое уродство» Елены не помогло. Казалось, что есть еще надежда думать о какой-то нелепой ошибке, случайности. Он вновь перебрал все, что посильно было его сознанию, и вновь остановился на том моменте, когда ушел вчера в лес. И чем больше он представлял положение так, как если бы он не ушел в лес, тем более сожалел об уходе.


       Думая о «вчерашнем лесе», он все дальше и дальше уходил в сегодняшний. Деревья расступались перед ним, а потом ножницами смыкались сзади. Тысячи надежд, как тысячи блеклых лесных листьев, мелькали перед его воспаленным мозгом. И одна, яснее других, не давала ему покоя: вчерашний лес выбил у него почву из-под ног и, наоборот, посадил Елену в крепкое седло. Он дал ей повод обидеться на него и не дал права защититься себе, потому что он видел, как она устала от ожидания и как противен он стал ей - вышедший из леса, свежий и засыпающий ее письмами. «Ах, если бы не ушел вчера в лес! Могло быть все иначе. Я мог бы до конца выяснить отношение ко мне Елены. Я мог бы в конце концов предложить ей руку и сердце!» - думал Лазарь и шел дальше. И тут неожиданно он вспомнил ее вчерашние слова: «Ты не мог не почувствовать, что я приеду...»


       Лазарь остановился. Холодный пот прошиб его. Он оглянулся, увидел жуткую стену леса и вдруг понял, что СЕЙЧАС ОН ПОЧУВСТВОВАЛ! Лазарь рванулся в обратную сторону и побежал что есть силы к пригороду, к гудящим, как часы, электричкам. Сердце его наполнилось надеждой и, как у Данко, излучало свет, который очень помогал ему бежать в наступающей темноте.


       Так и прибежал он со светящимся сердцем к пустому деревянному крыльцу, у которого пахло дурацким пометом...


------