Драма

Светский Черноморск уже вторую неделю активно обсуждал предстоящую премьеру. Модный театральный режиссер Аркадий Гвоздиков ставил в своем театре «Crazy Арт» новый спектакль по своей пьесе «Дневник самоубийцы». Три месяца репетиций почти увенчались успехом. Однако, финальная сцена, по мнению Гвоздикова, была не достаточно эффектной. Уже месяц режиссер не мог добиться того накала страстей, который ему был нужен. Ведущая актриса театра и муза Гвоздикова, Анна Дымовская до того выучила свой финальный монолог, что строчки из него ей стали сниться по ночам.
До премьеры оставалось три дня. Нервы Гвоздикова, как собственно и всей труппы, были на пределе. Он никак не мог взят в толк, почему в течение двух месяцев Дымовская выполняла все поставленные задачи, а сейчас будто его не слышит. Гвоздиков держался из последних сил, чтобы не сорваться на свою любимицу – непростой нрав Дымовской он уже однажды на себе испытал. То ли у нее были «эти дни», то ли сказалось полное отсутствие личной жизни, то ли просто встала не с той ноги, но на одной из репетиций она запустила в Гвоздикова графин с водой. К счастью, тот успел увернуться. Анна приняла твердое решение уйти из театра. Гвоздиков на коленях умолял ее вернуться, но она была непреклонна. Тогда он пообещал Дымовской, что все главные роли будут её. Так как все спектакли театра были о женщинах со сломленной психикой, исполнить это обещание не составило труда, однако ряды актрис «Crazy Арта» тут же поредели.
Чтобы было понятно, что вообще за птица режиссер Аркадий Гвоздиков, надо пару слов сказать о его прошлом. Сейчас ему 40. Свою первую пьесу он написал в семнадцать лет. Выслушать первую критику он решил от своей матушки. А матушка Гвоздикова была особой совсем непростой. И судить ее язык не повернется. Одной воспитывать сына без мужа, без родительской помощи, вкалывать на трёх работах. О какой простоте может идти речь? Когда Гвоздиков нес матери пятьдесят страниц печатного текста, он был почти уверен, что написал нечто гениальное. Однако, когда он шел выслушивать критику, уверенности в нем поубавилось. И как, оказалось, не зря. Гвоздиков хорошо запомнил этот момент. После вопроса «Мам, ну как?», Раиса Марковна усадила свои внушительные формы на шатающийся стул, закурила сигарету, выдержала мхатовскую паузу и… тонкая душевная организация Гвоздикова треснула пополам. Душевные терзания и творческие муки юного дарования были охарактеризованы как «психоделическая х*йня». Гвоздиков тогда еще не понимал, что значит «психоделическая», но второе оценочное слово врезалось в его память на всю жизнь. Больше своих пьес он матери не показывал. Лет пять парень ничего не писал. А затем Аркадия понесло. Одержимость идеей создать свой театр, и быть в нем на позиции «царь и Бог», привела к тому, что в 2009 году в Черноморске появилась Театральная студия Аркадия Гвоздикова «Crazy Арт». А в этом году ей официально был присвоен статус «драматический театр».
Вернемся в день сегодняшний. Жара июньского полдня не шла ни в какое сравнение с той жарой, которая стояла в театре у Гвоздикова. Кондиционеры работали исправно, но страсти на сцене и в зале кипели нешуточные. На сцене за круглым журнальным столиком сидела актриса Дымовская. На столе стояла бутылка вина, налитый бокал, и до отказа забитая пепельница. Большую ее часть составляли окурки сигарет, скуренных Гвоздиковым за сегодняшний день. Рядом с пепельницей лежал пистолет. Чеховский принцип должен был сработать в конце, когда героиня Дымовской произнесет чувственный и нервный монолог и решит покончить со всем разом. Как раз этот монолог, по мнению режиссера, и не давался Анне: не так говорила, не так чувствовала, не так жестикулировала, не так тушила окурок.
Гвоздикову была важна не только реалистичность в исполнении, но и в малейших деталях: он заставлял Дымовскую по-настоящему курить сигареты, дабы прочувствовать всю драматичность момента. Художника Гвоздикова не очень-то волновало, с какими легкими Дымовская будет играть премьеру. К удивлению, Гвоздиков не заставлял актрису пить настоящее вино, однако вино в бутылке было самое что ни на есть настоящее. Во время утренней суеты Гришка, отвечающей за реквизит, по невнимательности вынес в зал бутылку Гвоздикова, которую тот хотел распить в одиночестве после последней репетиции. Дымовская же была уверена, что это такой новый режиссерский ход, чтобы все было максимально реалистично. Также она надеялась, что легкая степень опьянения поможет ей прочувствовать этот чертов монолог, и выдать то, что хочет от нее Гвоздиков.
Гвоздиков сидел на первом ряду и, размахивая свернутой в трубочку пьесой, пытался что-то объяснить своей музе. Рядом с ним сидела и нервно курила Грася Войцеховская – польский малоизвестный артхаусный режиссер. Грася специально прилетела из Польши по приглашению Гвоздикова, чтобы написать рецензию на его спектакль. Так как в Черноморске Аркадий не знал толковых театральных критиков, он решил обратиться к своему старому другу Грасе, которая, как он утверждает, чувствует его сложную душу. Грася восторженно отзывалась о всех спектаклях Гвоздикова. Тот ее очень любил и называл «лучшим театральным критиком современности». Войцеховская представляла из себя маленькую худосочную женщину лет пятидесяти с резкими чертами лица и с короткострижеными волосами кислотного цвета. Этот причудливый образ дополнял чрезмерно яркий вызывающий макияж. Запястья Граси были в странных татуировках, значение которых понимала, видимо, только она.
В проходе между рядами стояли реквизитор Грищка и Зиночка, отвечающая за костюмы. Пока режиссер и актриса пытались уладить свои творческие разногласия, Гриша увлеченно рассказывал Зине как провел свои выходные.
- Ну так вот… Мы с парнями уже вернулись под утро. И тут возникла навязчивая идея – а не пойти ли нам на озеро пострелять? Я кароче у бати втихаря взял пистолет и патроны. Ну и мы с пацанами поймали таксиста и выехали недалеко за город. Всю обойму не успели убить. Гвоздиков позвонил и вызвал на репетицию. Хотя обещал меня сегодня не трогать. Ну и я сразу оттуда сюда… Даже пушку не успел занести…
И тут Гришка замер… На глазах у Зины его лицо моментально побледнело и на лбу выступила испарина. Глазами, полными ужаса он посмотрел в сторону сцены.
- Гриша, ты чего? С тобой всё в порядке?
- Мне нужно кое-что проверить, - произнес он отстраненным голосом и направился к режиссеру.
Но Гвоздикову было совершенно не до него.
- Анна, детка, да услышь ты меня наконец! Это нужно для того, чтобы создать максимально реалистичную атмосферу! Здесь важна каждая деталь! Затягиваясь дымом, ты стала играть лучше, но еще не совсем то! Мне нужно больше экспрессии!
- Аркадий, я свои легкие убью к чертям собачим! Я уже сбилась со счета какая это сигарета! Ты просто издеваешься надо мной!
- Ну не покуришь потом недельку, ёлки палки! Я и так тебе взял самые легкие сигареты со специальным фильтром! Еще раз говорю, я хочу, чтобы ты максимально прочувствовала этот переломный момент, когда Сара уже готова со всем покончить! Поэтому ты будешь курить по-настоящему!
- Может, мне сразу тогда и застрелиться по-настоящему?!
- Не неси ерунду!
К Гвоздикову подошел Гриша.
- Аркадий Гаврилыч, тут такое дело… Я бы хотел…
- Гришка, отвянь, - махнул рукой Гвоздиков, - не до тебя сейчас!
- Аркадий Гаврилыч, просто тут это… Ну в общем…
- Гриша, отвали! Реально не до тебя!
- Аркадий Гаврилыч, просто…
- Да ёперный театр!! Ты по-русски не понимаешь??! Сгинь я сказал! Не выводи меня! Иначе, сам знаешь…
С видом побитой собаки Гриша отошел от режиссера.
- Аркашенька, не нервничай, - Грася положила руку на плечо Гвоздикова, - не нервничай, мой ангел. Не растрачивай свою энергию на пустое. Ты написал очень сложную вещь. Но я верю в твоего гения. Я верю, что даже монолог Заречной будет лишь блеклой тенью монолога Сары.
- Спасибо Грасенька. Просто так тяжело, когда тебя не слышат, когда не хотят слышать! Так, Анна, детка, соберись. Давай с самого начала. Закуривай сигарету.
- Чтоб ты сдох, гнида, - тихо сказала Дымовская, щелкнув зажигалкой.
- Так, все заткнулись, - заорал Гвоздиков, - полнейшая тишина!
Сделав глубокую затяжку, Анна выпустила несколько колец дыма.
- Никотиновым кольцом я обручена с тобой, о ненавистная мне реальность… Жизнь моя – темный коридор, которому нет конца и нет начала… Слабость в руках, слабость в ногах, слабость в каждом моем атоме.
- Не забывай пить вино! Большими глотками!
Дымовская сделала хороший глоток вина и продолжила.
- Жизнь моя – тлеющие угли. А ведь когда-то горел костер. Костер невероятных страстей. Меня на нем сожгли. Что от меня осталось? Горстка пепла, которая с первым дуновением ветра сольется с вечностью. Но даже и ветер меня предал. Невыносимый зной за окном.
- Так, стоп, - вскрикнул Гвоздиков, - Анна, детка, мне нужно больше страдания в голосе! Мне нужны нотки безумия в твоих интонациях! Больше драмы! Больше надрыва! Давай с начала! Хотя нет, лучше продолжай.
Сделав затяжку, Анна продолжила.
- Господи, как же хотелось любви. Хотя бы совсем чуть-чуть. Хоть самую малость. Хотелось хоть йоту нежности, хоть секунду объятий, хотя бы мимолетное прикосновение чьих-то губ… Нет, у меня все это, конечно, было. Но сколько в этом фальши, когда всё это приходится покупать! Ни к чему не обязывающая ночь, а на утро лишь желание лезть в петлю…
- Стоп, - закричал Гвоздиков.
- Да что опять не так, - рявкнула Дымовская.
- Аня, да всё не так! Ну не верю я тебе, чёрт побери! Послушай меня внимательно… Ты должна через себя полностью пропустить ситуацию своей героини. Сара очень хотела любви. Хотела любить и быть любимой. Однажды она влюбилась. Да так, что себя не помнила. Но ее жестоко предали. Спустя время она вновь полюбила, но ее опять предали. Затем она долго училась доверять людям. Но ее вновь предают! Она возненавидела всех мужчин и решила переключиться на женщин. Но и женщины ее предали одна за другой. В итоге, она стала ненавидеть весь людской род. Передай мне эту ненависть! Эту испепеляющую боль! Это нежелание жить! Потерю всякого смысла! Покажи мне всё это!
Грася всё это время смотрела на Гвоздикова. Она так и не затянулась зажженной сигаретой.
- Аркадий, ты гений, - сказала она, потушив окурок, -. Какая в тебе харизма. Какая мощь! Аркадий, Черноморск будет у твоих ног. Москва будет у твоих ног. Вся Россия будет у твоих ног! Да что там говорить, вся Европа будет у твоих ног! Я преклоняюсь перед твоим талантом!
- Спасибо, Грасенька, - ответил Гвоздиков, даже не удостоив взглядом свою поклонницу.
Аркадий уже хотел дать Ане команду продолжать, как к нему снова подошел Гришка.
- Аркадий Гаврилыч, - тихо промычал он, - я бы вас очень хотел попросить…
- Снова ты, - зашипел Гвоздиков, - уйди с глаз моих долой!
- Аркадий Гаврилыч, это очень важный вопрос… Дело в том, что…
- Гриша, ей богу, уйди по-хорошему, иначе я не знаю, что сейчас с тобой сделаю…
- Но Аркадий Гаврилыч…
- СВАЛИ СУКА Н**УЙ ОТСЮДА, - заорал Гвоздиков не своим голосом.
Гриша в испуге отпрянул от режиссера, но тот схватил его за шкирку и чуть ли не пинками выставил из зала и на замок закрыл дверь.
- Аня, давай сначала! Хотя нет, лучше закончи уже. Долей себе вина в бокал.
- Аркадий, надо пепельницу очистить, - сказала Дымовская, наливая себе вина, – уже окурки некуда пихать.
- Доиграй монолог. Потом поменяем. Так… Не хватает какого-то элемента в образе. А давай знаешь, что… Давай-ка ты будешь трясти рукой… Надо что-то нервное добавить. Тряси рукой, в которой у тебя сигарета. Тряси хорошо, но и не переусердствуй.
- У Сары преждевременная паркинсона?
- Ты мне еще тут поостри! У нее нервное перевозбуждение. Предсмертная агония. Ее всю трясёт. Ведь она уже всё для себя решила. Она говорит последние слова в своей жизни. Сара уже сама не своя. Несколько минут и для неё всё закончится. Закуривай сигарету.
- Свела же судьба с таким психопатом, - тихо сказала Дымовская, щёлкнув зажигалкой.
- Так, тишина! Аня, давай!
- Говорят, с нами случается то, чего мы больше всего боимся. Может, мне надо было бояться любить? Бежать от любви, как от чумы, вместо того, чтобы бегать за ней? Может, тогда у меня всё сложилось бы иначе?
- Больше эмоций! Больше боли в голосе!
- Мне так хотелось любви, а, наверное, надо было проклясть эту чёртову любовь! Надо было ее возненавидеть всем сердцем, как старые девы ненавидят целующиеся пары. Надо было вырвать из себя сердце с зачатками любви и скормить его бездомным дворнягам. Наверное, они больше заслуживают любви, чем я…
- Аня, больше драмы!! Ты должна страдать! И не забывай про вино!
В голосе Гвоздикова проскакивали опасные нотки. Он терял терпение. Дымосвская почувствовала, что у нее начинает кружится голова. Трясущейся рукой она подносила сигарету к губам, и чувствовала, как всё ее тело наливается свинцом.
- Я в последнее время часто думаю, есть ли вообще любовь? Может, она такой же миф, как и НЛО? О ней многие пишут, говорят, воспевают… А согревала ли она чье-то сердце? Лечила ли чью-ту душу? Как по мне, она всё только уничтожает. Но тогда любовь ли это?
- Аня, больше надрыва в голосе!! Больше истерии! Больше циничной насмешки!!
Дымовская заметила, что бокал в ее руке начал двоиться. Предметы и люди стали плыть перед глазами. Нервный голос Гвоздикова отдавался ощутимой болью в её висках.
- Надо с этим кончать. Мне кажется, я просто перепутала реальности. Где-то там за чертой меня ждёт что-то совершенно иное. Там больше не будет боли.
- Аня, не верю! Ты не страдаешь! Я не чувствую, что тебе больно! Прочувствуй свою боль! Тебя предали и мужчина, и женщина! Тебя предали два начала – инь и янь! Проживи это иньяньское предательство! Прочувствуй его!
«Иньяньское предательство. Что за бред?», - подумала Дымовская.
- Мне всю жизнь казалось, что я с другой планеты… По какой-то нелепой случайности я попала на эту чертову Землю.
- Сильнее тряси рукой!
Аня стала интенсивно трясти рукой. Выглядело это всё более, чем комично. Окурки уже не помещались в пепельницу и падали на стол. Трясуйщейся рукой Дымовская стала тушить сигарету и опрокинула пепельницу.
- Интересный момент, - заметил Гвоздиков, - перевернутую пепельницу надо добавить в пьесу.
- Гениальная, гениальная находка, - восхитилась Грася, записывая что-то в свой блокнот.
Перед глазами Дымовской уже стояли какие-то расплывчатые непонятные образы и только перекошенное лицо Гвоздикова оставалось еще более-менее четким.
- Аня, продолжай! Молодец, что начала говорить пьяным голосом, но ты не должна засыпать! Дай мне надрыв, боль, агрессию!
- Что я забыла на этой Земле? Она стала совсем пустой и бессмысленной…
- Аня, больше посыла! Зал уснет!
Дымовской стало казаться, что на столе несколько бутылок вина, и ее от страха бросило в жар. Еще одну бутылку она не осилит. Перед её глазами всё начало плыть. Она уже никого не видела в зале. Даже лицо Гвоздикова превратилось в размытое пятно. И лишь только его мерзкий прокуренный голос сверлил ей мозг.
- Мне кажется, пора с этим кончать… Пропуск в другую реальность у меня на столе. Нажать на курок и всё закончится…
- Аня, говори громче! Больше истерии! «И всё закончится». Проживи эту короткую фразу! А не просто произноси!
«И всё закончится», - повторила про себя Дымовская. Больше всего на свете ей сейчас хотелось, чтобы закончилось издевательство над ее мозгом. Чтобы невыносимый голос Гвоздикова смолк хотя бы на несколько минут. Всего пару минут тишины. Без криков этого сумасшедшего. Всё окружающее уже слилось в неразборчивую кашу, но вдруг, Дымовская весьма отчетливо увидела пистолет, из которого её героиня вот-вот должна будет застрелиться.
«Если бы там были холостые патроны, - мелькнула у неё мысль, - пустила бы в него несколько резиновых пулек. Пусть даже промахнусь, но этот голос перестанет меня мучать, ибо это выше моих сил».
- Аня продолжай!
- Одно движение пальца отделяет от свободы, от финала всех мучений…
- Больше драмы!!!
- Говорят, смерти нет… Есть выход в другую дверь…
- Больше надрыва!!!
- И я в эту дверь сейчас войду…
- Больше истерии!!!
- Пусть меня там никто не ждет…
- Больше безумства!!!
Отвратительный голос Гвоздикова давил на мозг Дымовской до такой степени, что ей стало казаться – еще немного, и у нее польется из ушей кровь. Эта боль становилась невыносимой. Её нужно было срочно прекратить. В какой-то момент Дымовской показалось, что в пистолете могут быть холостые патроны. Она не могла себе объяснить, почему её посетила эта мысль. Однако, с ее появлением, боль на мгновение отступила. Еще через несколько секунд Дымовская уже была уверена, что в пистолете есть несколько холостых пулек. В этих резиновых шариках она видела свое спасение. Голос на время замолкнет и боль отступит.
- Но и здесь меня никто не ждет, - еле проговорила свой текст Дымоская, - пора с этим кончать.
- НЕ ВЕРЮ, - сорвавшись с места, завопил Гвоздиков, - что ты мямлишь, как пьяная школьница, которую уламывают на секс?! Ты умереть, должна после выстрела, а ощущение, что ты сдохла в середине монолога!!!
Дымовской показалось, что у нее в ушах лопнули перепонки. Потеряв над собой всякий контроль, она схватила со тола пистолет, и издав нечеловеческий визг, направила его в зал. Прогремел выстрел…
Когда в зал ворвалась группа оперативников, перед ними предстала следующая картина: в кресле на первом ряду сидело бездыханное тело Аркадия Гвоздикова, а у его ног распласталась, потерявшая сознание, Грася Войцеховская. Зина пыталась привести ее в чувство. Дымовская молча сидела на стуле, и не шелохнувшись, наблюдала эту сцену. Оперативников она встретила невидящим отстраненным взглядом и продолжила смотреть на Зину с Грасей.
На следующий день об убийстве модного театрального режиссера из города Черноморска заговорили на всех федеральных каналах. Об актрисе Анне Дымовской узнала вся страна. Мечта всей её жизни осуществилась.