Камера смертника отрывок из романа

Прежде чем отправиться на вокзал, я снова захотел увидеться с отцом Василием. Старого священника я, к сожалению, обнаружил в пульмонологии местной клинической больницы. И пока я не написал и не переправил с санитаркой ему записку, и пока он не настоял там на своем, меня в палату не пускали. Но священник есть священник, и вот я сижу около его кровати со сложным механизмом, позволяющим принимать телу больного любое положение.
            Температуру старику сбили. Он встретил меня полусидя, обложенный подушками, осунувшийся, еще больше постаревший, но какой-то весь все равно благообразный. Я даже испугался, что это у него перед смертью такое выражение лица. Однако, и врач, и сам отец Василий меня успокоили, что самое страшное позади, что организм еще крепкий, что антибиотики и витамины свое дело делают. Теперь только покой и отдых. И покой в глазах отца Василия был.
            И с таким же спокойным удовлетворением он объяснил, что нашелся ему молодой помощник из местного монастыря. Что он-то теперь пока и замещает отца Василия каждую неделю на спецучастке для смертников.
            - А бог даст — выздоровею, так вдвоем сподручнее, - сказал старик. - Все одно пора подумать о приемнике. Неровен час приключится иная хворь или беда какая. Нельзя их там теперь бросать одних, никак нельзя. А я отсюда выйду, один Господь знает когда.
            - Да что вы, отец Василий, - попытался я протестовать, - врач сказал, что оснований для беспокойства нет.
            - Так это по его части нет беспокойств, - со странным смешком ответил священник, - а по моей части есть. По нижней части. Мне ведь, Борюша, аж трое суток кололи уколы через каждые четыре часа. А теперь три раза в день. Об меня у них иголки уже гнутся, так все задубело. Так что, ходить мне еще скривясь долго.
            Мы посмеялись немного на эту тему. Потом я все же задал тот вопрос, ответа на который никак не мог получить со дня первого знакомства.
            - И все-таки, отец Василий, почему вы мне посоветовали поговорить с этим Павловым? Чем он вас заинтересовал?
            - А они все меня интересуют. Все они любви человеческой требуют, сострадания ближнего.
            - По-моему, вы мне просто заговариваете зубы. Не хотите отвечать?
            - Ох, и устал я от тебя, - улыбнулся священник. - До чего же ты человек настырный-то. Ну как я тебе объясню то, что чувствую, что мне подсказывает вера. Это ты у нас журналист, ты привык все описывать, все объяснять, всему названия придумывать. Не знаю я, как тебе ответить на твой вопрос. У каждого осужденного на этом спецучастке своя беда. Те, кто зло сотворил, потому что его требовала натура, с теми все понятно, те себя не помнили, не знали. Сатана теми управлял. Тем свет божий нужно показать, в его же душе этот свет отыскать. С теми ты мне не помощник. А вот такие, как этот Павлов, те зло сотворили по ошибке, по убеждению.
            - Позвольте, отец Василий, но вы, кажется, ударились в софистику. По ошибке — это одно, а по убеждению — это уже сознательное действие. Другое дело, что убеждения ошибочные, но до этого они сами должны дойти, изменить убеждения.
            - Вот ты сам и ответил себе, - усмехнулся священник. - Этих надо за ручку брать и вести к раскаянию, раскаянию чистому и светлому. Террорист, который дом взорвал и считал, что это богу так угодно. Другие есть, кто то же видел смысл в своих преступлениях. А вот с Павловым мне было непонятно. Понимаешь, Борюша, он меня слушал, а не слышал. Что-то в нем не просыпалось, не открывалась дверка. Не в душе, а именно в сознании. Вот я и решил, что ты, как человек из прежней его жизни, как приезжий с воли станешь тем ключиком, который эту дверку и откроет. А уж там и сам скумекаю, как дальше вести разговор. Он ведь согласие сам дал на беседу со священником, его насилкой-то никто ко мне не гнал.
            - Да, вы правы, - кивнул я. - Он в самом деле согласился на встречи с вами по причине дисциплинированности. Его спросили, он согласился. И что не слышал он ваших речей, то же верно. И с моими беседами вы все точно поняли. Достучался я до него. Знаете, а ведь Павлов одних людей убивал, считая, что он совершает для других людей благое. Знаете, какую он себе философию придумал...
            - Нет, Борюша, ты мне этого не рассказывай. Не в этом дело. Ты мне главное скажи.
            - Главное? - не понял я. - А что же главное, как не мотив преступления, не то, что им двигало? Хотя, может вы и правы. Двигало им сознание, а оно ошибалось. А почему? Потому что в душе у него что-то треснуло, порвалось. Главное, я думаю, это то, что Павлов пережил собственную смерть. Только она не физической была, а психологической. Пожалуй, он две смерти пережил.
            - Вот видишь, Борюша, ты и смог отделить зерна от плевел. Не ум ему лечить надо, этого я не умею. Ему лечить надо душу. Его к жизни надо возвращать, дать почувствовать, что смысл жизни еще кое в чем, кроме услаждения тела и мирских утех. Как думаешь, оживет Павлов душой-то?
            - Не знаю, - задумчиво ответил я. - Попробовать, конечно, нужно, иначе не поймешь — стоит ли продолжать.
            - А мне иначе и нельзя, Борюша, - тихо улыбнулся священник, - я должен, потому что я верю, а ты сомневаешься. Вот когда ты перестанешь сомневаться и начнешь верить, тогда и у тебя все будет получаться. Значит, говоришь, через смерти он прошел? Ну, ничего, коли душа еще жива, то мы за него поборемся. Коли душа есть, то она обязательно, рано или поздно, к свету потянется. А свет — это и есть раскаяние.
            - Ему оттуда все равно не выйти, - напомнил я. - Ни-ког-да!
            - Сколько отмерено ему, столько и проживет, - похлопал священник меня по руке. - Но проживет в покаянии. Ты уж мне поверь...