Палитра Арбата - год 1989 -

От редакции:

-А теперь, - вдохновенно начала дежурная по кафе Елена Блинова, - я поделюсь своими московскими впечатлениями...
-Предоставьте, пожалуйста, это право мне, вдруг раздался мягкий интеллигентный голос вошедшего в кафе Александра Афанасьева.
...Разные у нас желания. Саша мечтал побывать на Арбате, который, как вы помните стал пешеходной улицей Москвы и "офонарел" несколько лет назад.  Арбат, как и парижский Монмартр, притягивает к себе, как людей экстраординарных, с чудачинкой, так и тех, кому просто интересно на нём побывать.
Итак, в кафе "Диалог" звучит монолог Александра Афанасьева.



Одной из целей моей поездки этим летом в Москву было желание побыть на Арбате. Нет, не пробежать по этой единственной, отданной пешеходам московской улице и даже не пройтись праздной походкой гуляки, а именно побывать минут этак триста, а ещё лучше - все шестьсот. Потолкаться там и сям, послушать разговоры и самому поговорить с тамошним интересным народом.
Достигнута ли эта цель? Теперь можно только гадать почему всё случилось так, как с лучилось и могло ли быть лучше? Не знаю.
В общей сложности я был на Арбате часа три - чуть больше одного процента от времени, проведенного в столице. По впечатлениям же, добрая половина главных московских событий случилась, на мой взгляд, именно здесь. Давайте же ещё раз  вместе пройдемся по Арбату.

В начале улицы увидим плотное кольцо людей. Длинноволосый парень с густой черной бородой, стоя в центре круга, громко читает стихи. Люди не расходятся. Пробьемся ближе к чтецу. И сразу резанут слух грубые, не книжные фразы про народ, который изнывает "в ярме", "в тюрьме", "в дерьме"...
Да это же стихи против властей! И первое желание - оглянуться по сторонам: не видно ли милиции. Да нет, всё спокойно; только народ стоит вокруг, затаив дыхание, и слушает, слушает его хриплый кричащий голос. Парень читает минут десять, без перерыва. Стоит, заложив руки за спину, покачиваясь с пятки на носок в такт словам. Заканчивает неожиданно: предлагает купить сборник своих стихов ("всего за пять рублей") - десяток скрепленных листов. "Самиздат" разбирается в считанные минуты. Рассматриваю тонкую обложку, пытаясь прочесть имя автора: "Алексей Бекетов". Последняя книжица уплывает к улыбающемуся здоровяку с деревенским лицом.
Всё! Можно идти дальше.

А дальше на сколько хватает взгляда по всей ширине Арбата движется народ. Вдоль стен - яркие цветные прямоугольники картин, выставлены для продажи, портреты, пейзажи с множеством популярных нынче златоглавых соборов. Ценников не видно, но быстро убеждаюсь, что цены на картины - трёхзначные.

Останавливаюсь возле парня в косоворотке, дежурящего у всего своего метрового  холста, или, лучше сказать, картона с абстрактным натюрмортом из глаз, ног и разнообразных геометрических фигур.
-Сколько стоит?
-Пятьдесят.
-А что так дешево?
Я дороже не продаю. Стоять неохота.

Возле нас останавливается мужчина интеллигентного вида с "дипломатом" и забрасывает художника вопросами.
-Что ты хотел сказать? Не вижу профессионализма. Какой это стиль.
Художник, помявшись, отвечает не очень уверенно:
-Авангард.
-Вот это - авангард?! А ты видел здесь настоящий авангард? Что такое авангард, ты знаешь?
-Ну, авангард - значит, передовой. Тут у меня что-нибудь обозначает...
-Вроде ребуса, что ли! Да это же мазня, не авангард! - шумит оппонент.
-Сегодня одну уже продал, - художник понижает голос. - В основном иностранцы берут. Знаете, ребята, я ведь могу такую картину за полчаса нарисовать. А за полсотни в ресторан с подругой можно будет сходить.
 
Спор их как-то сразу затихает. Я обращаю внимание на грубые рабочие руки художника.
Вот вам и авангардист!
И снова бесконечная вереница картин вдоль стен. Многие художники за плату рисуют портреты или шаржи, образцы последних прикреплены прищепками к верёвкам, напоминая цветастое белье.

А вот еще собрался народ. Четверо молодых людей исполняют под гитару частушки. Две девочки-подростка в мини-юбках , приплясывая, с бубнами,  поют о том как хорошо шьют юбки "у них" и как плохо - у нас. Вступление длится недолго, и заканчивается обращением к зрителям:
-А теперь прошу отблагодарить за наш скромный, но нелегкий труд.
Девочки с бубнами  идут  вдоль отпрянувшей толпы зевак. И вот уже падают звонко  первые монеты, протягивается чья-то щедрая рука с рублем.
Не будем их дожидаться, а поспешим лучше вон к тем торговцам на углу.

У наклеенного на стене лозунга с надписью "Российский Народный фронт" двое шустрых мужиков сунут вам в руки фотографии с убористым текстом. С первых же прочитанных слов становится ясно, что предлагается программа  радикальных мер в стране. Такая,  весьма смахивающая на антисоветчину, фотка-листовка стоит рубль ("Искра" при царизме была всё-таки подешевле).

Милиции на Арбате не видно, но, если свернуть по переулку и пройтись по дворам вдоль улицы, то можно увидеть группу весёлых ребят в голубых рубашках с дубинками на поясах, оживлённо обсуждающих очередное пришествие. Десяток их только что вышли из подъехавшего "газика", другие, наоборот, отправляются в "горячую точку". И только по необычной для милиционеров форме фуражек можно догадаться, что именно здесь, возле Арбата, расположена штаб тех самых сил быстрого реагирования, которые с недавно времени охраняют покой москвичей.

Вернёмся, однако, на Арбат. Возле временно поставленного строителями забора  женщина лет сорока пяти  с залихватски кучерявой чёлкой и ярко нарумяненными щеками громко обращается к прохожим, излагая свои мысли и соображения по поводу  нашей  действительности. Это тоже поэтесса, и, судя по количеству прикнопленных к забору сборников, весьма серьезная. Прочитаем наугад любую строку из её стихов. Например вот эту:

"Кто вооружил дубинками ребят?
Скоро наши рёбра затрещат..."

Ого! И даже фамилии называются тех, против кого должны голосовать москвичи, чтобы не было дубинок.
Обращаюсь к поэтессе с вопросом:
-Скажите, а почему вы их продаёте?
-Мне нужно на что-то жить. Я ведь только пишу.
-Но пять рублей за маленький сборник... Не дорого?
-Мне нужно платить тем друзьям, который помогают печатать.
-Это на персональных компьютерах делается?
-Ну, конечно, не на печатной же машинке. Вы же видите.
-А нельзя издать в типографии за свой счёт? Это же будет дешевле
-Вы что!? - искренне изумляется она. - Меня не разрешают печатать. Там же своя цензура. Я запрещена! Я всю жизнь борюсь с ними. - Она показывает пальцем вверх. - И буду бороться. Посмотрите, здесь же все вторые этажи занимает милиция. Но я их не боюсь!

Я невольно пробегаю взглядом по высоким, в белых резных наличниках, окнам второго этажа. Ни одного милиционера в них не видно. Это немного успокаивает, и я задаю темпераментной собеседнице ещё один вопрос:
-А как вы относитесь кооператорам?
Она реагирует мгновенно, как будто готовилась к ответу накануне:
-Это никакие не кооператоры. Если бы он сам вырастил, скажем, овечку, настриг шерсть, сдал мясо... А nо бетон  у них государственный, сахар - государственной. И за это дерут c народа деньги! Это всё придумали там? - она снова показывает вверх. - Это партийцы виноваты. Почитайте мои стихи. Я всё в них написала. И не думайте, что я тут только из-за денег. Некоторым я отдаю свои сборники бесплатно...
К поэтессе подходят всё новые люди, их поток увлекает нас дальше, и последнюю фразу она кричит нам, уходящим - вдогонку.

Снова привлекает внимание музыка. Где-то неподалеку играет баян и звучит высокий сильный голос. Он поёт щемящими душу словами о море, о любимой - поёт какую-то старую, забытую песню. Наконец, за головами идущих людей, возле старинной арки, вижу невысокого крепкого парня в потертых джинсах, тапках на босу ногу и в расхристанной белой рубашке. Он рвёт на груди баян, растягивая его как можно шире, то и дело прогибается назад, словно штангист, жмущий вес. Иногда замолкает на полуслове, чтобы набрать воздуха, и мелодия льется дальше.
-Здорово поёт! - говорит кто-то за моей спиной.
Людей возле него нет, наверное, потому, что слушать можно издали. Перед парнем на асфальте стоит, сначала незамеченная мной, пустая литровая коробка из-под молока.  Вот один из прохожих нечаянно опрокинул коробку, другое отпнул в сторону. Парень, неловко изогнувшись, поднял её, поставил поближе, к самым ногам и вновь растянул мехи.

Возле следующей арки стоит странная молчаливая шеренга людей в черных одеждах. На голове у женщин белые, расширяющиеся спереди широкими козырьками, камилавки. Усатые, похожие на гоголевских персонажей, пожилые дядьки держат плакаты-воззвания с требованием свободы для украинской католической церкви. Есть среди них и мальчик лет десяти с висящим на шее плакатом. Руки его сложены так же, как и у взрослых: ладонями вместе и пальцами вниз.

Эта тихая демонстрация католиков проходит рядом со столами уличного кафе, за которыми модно одетые молодые люди как ни в чём ни бывало подтягивают через соломинки кооперативный коктейль. Ветер доносит оттуда обрывки разговора:
-А что за я за это буду иметь? - вопрошает девушка с сигаретой, пуская дым в лицо собеседнику.

Чуть поодаль, у витрины магазина, вижу знакомого уже бородатого поэта, читавшего вслух свои стихи. Теперь он разложил их по листочкам на подоконнике, прижав  медными пятаками за углы, чтобы не сдуло ветром. Здесь, похоже, проходит тусовка хиппи, потому что возле поэта уже толкутся двое длинноволосых:
-Ты всегда здесь стоишь? - спрашивает один из них.
-Не. В первый раз, - отвечает "борода", с ногами забираясь на подоконник. - Я в начале Арбата читаю. Там быстро разбирают. А здесь - потому что голос сорвал. Десять  сборников продал. Вечером пить будем.

-А ты зря пьешь, - говорит ему другой, высокий. - Я вот бросил. Уже четыре года в рот не беру. Воля нужна...
Бородач недоверчиво смотрит на него и хрипит:
-Так ты вшитой? Какая тут воля, если вшитой.
-Два года был вшитой. А два года - сам не пью, - возражает ему долговязый. И опять повторяет, что для этого нужно сила воли.
-Молодец! Если сам, то молодец, - уважительно сипит бородатый поэт.

Порыв ветра переворачивает несколько листков со стихами, сметая их вместе с медяками нам под ноги, и парни бросаются собирать их.

Солнце уже цепляется за кромки арбатских крыш. Где-то рядом вновь начинают свою  немудрёную программу подростки с бубнами, слово в слово повторяя прошлое выступление. Только зрители уже новые. И когда снова попросят отблагодарить "за скромный, но нелегкий труд", толпа так же, как в прошлый раз, запоздало отпрядывает от них и рассыпается  по сторонам.

А художники не спешат расходиться. Один из них, встав в самом потоке людей, рисует Арбат, вписывая в картину любого желающего. Есть на картине и милиционер. Художник прицеливается кистью  и закрашивает белым его фуражку. Делает еще несколько штрихов, негромко комментируя свою работу:
-Пусть лучше будет лётчик, так веселее.

На его картине мы виден и край улицы, и люди, окружившие поэта.

Новый поэт читает стихи. Солнце освещает загорелое лицо. Видно, как вздуваются от напряжения жгуты артерий на шее. Он говорит о том, что не страшен враг мертвый, страшнее - живые; о том, что слишком долго мы ждём перемен. И после заключительной фразы:
-Если бы был жив товарищ Ленин,
он сказал бы: пора от слов переходить к конкретным делам..., - тоже предлагает желающим купить его сборник.
На сей раз таких почему-то не находится. А поэт постояв в одиночестве, устало опускается на край тротуара; закуривает, зажав под мышкой свои стихи. И становится жаль его, и вдруг понимается, что и у его поэзии не очень-то лёгкий хлеб.

С этим вот ощущением и выйдем отсюда к киоскам с традиционным московскими эскимо и широким,  полным машинного гула, проспектам.

Три часа на Арбате. Много всё-таки это или мало?
Положим монету в ладонь слепому инвалиду на углу, чтобы ещё раз вернуться на этот бурлящий и свободный Арбат, услышать его звуки, увидеть палитру его красок...



17.08.1989 г.