Блалайка всмятку

Выставка Танк-А в галерее Кентавр

(На фото фрагмент живописи ТАНК-А)

Надоело слушать о художниках со сложной судьбой. И это было и то, и бульдозером давил кто-то и в крызуху сажал, и выставляться не давали.  А посмотришь на итог. Ха, и че рыпался… жил бы нормальной мещанской жизнью.  Все бы у тебя было. А теперь остались одни претензии.
Так же и о  Тэнки был наслышан достаточно чернухи. До отъезда в Америку: зона, крызухи, и про смогистов, которых она била всех поочередно, а потом вроде всех вместе… Да хилые были ребята, как на подбор что Губанов, что Батшев, что Кубик. Алейников, правда, покоренастее, но зато попьянее….
Чтобы познакомиться с творчеством Тэнка не надо никуда ходить. Достаточно внимательно присмотреть-ся к ней самой. Даже не к украшениям собственного изготовления, которыми она всегда бывает унизана с головы до ног, а к самому облику. Вот на фотографии она томная и хрупкая, а через год – загадочная и ту-манная как японская гейша. А вот она лохматый, взъерошенный панк с накачанными мускулами. А теперь даже с бородой.  Искусство Тэнк  начинается с искусства создавать  саму себя.  И в данном  случае в буквальном смысле этого плохо переводимого американского  выражения «сделать самого себя».
Отсюда и эти ее «носимые скульптуры», которые произвели, судя по откликам русскоязычной американской прессы, фурор в Манхеттене. Это зримые следы того, как она лепила саму себя. Видел фотографии этого дефиле – женское тело, закованное в серебряный декор и самый минимум ткани. В Москве серебряные украшения – бюстгальтеры, грации, браслеты на всю руку, тоже можно  увидеть, но только без женских тел.
История псевдонима Татьяны Габриэлянц достаточно проста. Звучит  он конечно грозно, а на самом деле это звуковая передача детского  прозвища – «Танька!» «Тань-ка! – иди сюда, давай играть!» Звук проходит через небольшой испорченный телефон, есть такая игра, и на выходе звучит уже  – Танк – А.  По-английски еще смешнее Тэнк-эй. Не обошлась без окрика – «Эй!» «Ей-ей!»
Конечно,  больше всего  внимания привлекли нью-йоркские этюды, впечатления  современной Америки. Как они там? Первый раз я смотрел этот американский цикл, в тесном полутемном запаснике, картины только перелетели через океан и распаковывались. И вся неприглядная обстановка, и сами картины каким-то образом вошли в резонанс с моими внутренними импульсами. «Там жить нельзя» - удовлетворенно заключил я. Это я хотел увидеть, и увидел. И действительно, это был распад, красивый, но распад и растление всего живого.  Растление на каком-то уже клеточном уровне. Частокол небоскребов, из которых выпрыгивают человеческие тени, да и сами  небоскребы  то ли  взрываются террористами, то ли сами по себе, добровольно  распадаются на кирпичики. И доминирующие  над городом блудницы и трансвеститы… Больше никого живого, даже крыс.  Жизнь кончилась. Чего уж дальше. Я был вполне удовлетворен увиденным.  (Что мы собственно знаем друг о друге? И знание чего-то плохого вполне устраивает нас.)
Эзотерические картины, иллюстрирующие  интеллектуальные загибы уже не плотских, а умственных извращенцев, только усугубили мое впечатление. Там уже не люди. А какие-то зародыши, заблудившиеся в чаще райских кущ, недовылупившееся содержание яйца, повисшее на ветвях. 
Были  еще и фантастические птицы, сверкающие, переливающиеся лессировками и светящимся изнутри  цветом, та отвлеченность, которая как бы и закрывала тему.
Был еще Петербург Достоевского, странно  перекликающийся с  призрачной, дымчатой голубизной разрушающегося Нью-Йорка.
Интересно, что самораспадающиеся небоскребы, прыгающих из окон людей, Тэнк стала писать незадолго до 11 сентября. Странное, ничем необъяснимое наитие.
Хочу поделиться открытием сделанным, когда картины были развешены. Они заняли довольно таки большой, просторный  зал.  Картины  были все те же, а смысл их необъяснимым образом изменился.  Го-род все так же разрушался, но вот девушки, героини этого города,  род занятий которых не вызывал сомнения,  девушки – спасали этот погибающий город. Трудно сказать, в чем это выражалось. Может быть в самой пластике,с которой девушка Гудзона обнимала свой город. Этот шикарный изгиб, воспринимавшийся как развратный жест, теперь наполнился нежностью, девушка отдавала своему городу лаcку, единственное, что у нее было в изобилии. Может быть и  в теплоте, исходившей от женский груди, неожиданно выступившей из-за угла и занявший весь центр.  Они, блудницы,  отдавали  городу  свое молоко, свое тепло, свои ласки.  Даже  образы трансформеров  несли не распад. Трогательные, беспомощные создания, недаром  художник нарисовал одного из них с крылышками за спиной. Парадоксальное впечатление. И как это удивительно близко к Достоевскому, вспомнить хотя бы, Соню Мармеладову… Вот оказывается, что роднило  два разных цикла: Петербург и Нью-Йорк.
Бесполезно расспрашивать Тэнк о ее учителях, каких-то влияниях, невозможно от нее узнать даже в каких галереях  находятся ее картины. На все один ответ, что она сама себе учитель. Но из разных статей, хотя написано о ней немного, можно узнать, например, что ее ювелирные работы находятся в коллекциях Московской патриархии, и Ватикана… Об остальном что уж говорить.
Хозяйка галереи Кентавр зеленоокая и длинноногая Ира –  решила в целях экономии совместить сразу два вернисажа. Вместе с Тэнком  открывались  большущие залы художника из Липецка Саможенова. Это великолепный, красивый художник с крепкой русской темой. Но вместе с Тэнк они образовали некую невероятную смесь. Какой-то молотовский коктейль. В общем, - кентавр.  Ничего более терпкого мне не приходилось  видеть.  Представители старой гвардии богемы смешались с казаками, балалаечниками и гармонистами. Своим вниманием выставку почтили дожившие до наших дней смогисты, ветераны андерграунда. Под звуки провинциального сопрано, старательно пытавшегося  взять верхние ноты какой-то народной песни, скромно скучала Наташа Шмелькова – автор единственных в свое роде книг о самых ярких личностях подпольного мира ушедшей эпохи:
Вени Ерофеева, Лени Губанова, Зверева. Всемирно известный своими провокациями Дуда, блистая абсолютно голой головой, мирно обнимал сразу двух насквозь протатуированных восемнадцатилетних девиц, а после дуэта балалаечников, и речи казацкого старшины с великолепными, закрученными усами, я решил выступить с рэпом, который  неожиданно вихрем пронесся в моей голове. Что я там бормотал, точно не помню, но вот остаток импровизации, который удалось записать.

Тэнк тэнк тэнк
Эй эй эй!
Начинаем новый гейм и теперь в режиме on-line под балалаечку наливай.
Москва – Майями, Москва – Нью-Йорк, мы в океане, а я промок в стакане.
Маями в яме, Флорида – не ори! Да.
А ты с нами,
так здравствуй, Таня!
Вместо проклятий, плевков и пиццы к нам слетались райские птицы
и долетали даже из Липецка,  и это не глюки, нам это не снится.
Тэнк, Тэнк, Тэнк,
Эй эй эй
Away away away away away away away away

Была и цензура. Оказалось, что цикл трансформеров хозяйка галереи не решилась выставить. На выставку пришло районное начальство и накануне выборов всякое сомнительное соседство им не к чему. Обошлись без несчастных трансферов, изгои всегда будут в этом мире. И явные и тайные.
И уже когда расходились, у нас с Тэнком состоялся приблизительно такой разговор.

              Рэп испорченного телефона.
«Она говорит - выставка выставка выставка маленькая… да, выпивки выпивки выпивки мало. Говорит - выкинули выкинули выкинули многое. А я отвечаю: вылакали вылакали вылакали все… говоришь не нашли в лабиринтах московских галерею Кентавра….. хорошо хорошо поищу поищу поищу... минотавра».

Где же его и встретишь, это ныне уже не страшное мифологическое чудовище, если не в лабиринтах московских окраин, если не на задворках бурной криминальной и политической жизни, современной России, где и затерялась, вместе со всем современным искусством, галерея – Кентавр.

12 ноября 20003 г.