история просто с ума сойти

На выставку мы ехали уже в темное время суток – осенью, как известно, темнеть начинает рано. В поезд не было никого, отчего создавалось впечатление некоторой обособленности нас одних от всего прочего мира. Казалось, словно наступила какая-то катастрофа, в связи с чем человечество и исчезло из понятия жизни-бытия, стерлось из всех словарей как определение, перестало в принципе быть.
Изредка перебрасываясь парой-тройкой слов, мы терпеливо ждали, когда прибудем на нашу станцию, выйдем на улицу и снова увидим остальное население нашей богатой на живое и мертвое планеты.
- Да тут пошли, давай, - поторопила я Амо, довольно резко беря ее за руку и кивая в сторону дверей. – Ты нам предлагаешь потом пересаживаться на параллельный поезд и идти обратным ходом?
Амо дернула рукой несколько раз, но я была слишком погружена в опасение, что мы проедем мимо, чтобы обращать внимание на какие-то другие моменты – сущие мелочи по сравнению с тем, что нам пришлось бы опять покупать билеты, опять тратить время. Опять и опять выбиваться из графика.
Такой вот я человек – график, план, расчет. Без этого я жить не могу. Посему в пределах именно этих понятий я и действую, я и импульсирую (если вообще позволительно говорить про импульсивность при учете фактически полного подчинения математическим и аналитическим расчетам).
- Но на следующей будет удобнее, - не очень уверенно проговорила она. Будь я внимательнее, почувствовала бы в ее голосе обиду на мое грубое отношение к ней.
- Я сотни раз ездила сюда, - не унималась я. В окне уже мелькали знакомые очертания: станция была близко, я это понимала. Само по себе, сердце в груди начало ускоренно биться от волнения. – Вставай уже и пошли.
Я начинала выходить из себя. Один пункт моего плана – решенный и продуманный – уже готов был сорваться, как голос на крик.
Амо уперто сидела на сиденье и театрально (чтобы я увидела и попросила прощения) потирала руку. Я видела это, и меня даже это начало бесить. Казалось, словно я стала вся состоять сплошь из нервов, что во мне не осталось ничего окроме – только лишь сплошная НС.
Я все чаще смотрела в окно и с отчаянием стала замечать, что поезд начал уже сбавлять скорость. Буквально чувствовала, как каждая клеточка моего тела приходит в напряжение, и становилось все труднее и труднее сдерживать агрессию внутри себя и не давать ей вырваться наружу.
- Все, вставай! – не выдержала я и, снова сцепив пальцы кольцом на предплечье Амо, потянула ее в сторону выхода из вагона. На этот раз жертва моя уже не сопротивлялась, с трепетным подчинением позволяя мне делать все что только вздумается, лишь бы не было больно.
Как это отвратительно, я понимаю, - быть всегда полностью под властью планов, схем и таблиц, из-за этого не находить себе места, не давать мозгу ни минуты отдыха. Вынуждать себя работать денно и нощно, в яви и во сне.
Выскочив на платформу, я наконец-то смогла хоть немного расслабиться. Рука сама собой отпустила Амо, и я, даже не замечая ее, стала оглядываться по сторонам, ища, куда нам следовало далее идти.
Я отдаленно припоминала, что как-то летом уже-не-назвать-какого года садилась в первый вагон и выходила, соответственно, в той же стороне. Со всем же этим сегодняшним стрессом и сумасшествием я, казалось, напрочь забыла обо все прочем в мире. В ушах сейчас так стучало. Жилка на виске сейчас так быстро билась. Голова раскалывалась миллиардом костяных осколков, брызжа мясом, и кровью, и бардово-серыми ошметками. Но пульс уже потихоньку возвращался к нормальному ритму, но состояние в целом постепенно уравнивалось.
Я вздрогнула вдруг, дернув плечом, - заметила, что кто-то ко мне прикоснулся. Я и так шатко стояла на ногах, с отчаянием пытаясь сохранить равновесие в этом мире, а тут еще и неожиданности мне преподносятся!
Неприятно.
- Что? – довольно резко соскочило с губ как рефлекс на контакты.
- Девушка, - обратился ко мне какой-то мужской голос. Я обернулась и увидела третьего в нашей компании. Оказывается, когда-то успел подойти полицейский. Вот только интересно: что же его так заинтересовало и привлекло?
Я удивленно посмотрела на представителя власти, но никак его не поприветствовала. Должно быть, у меня – как всегда в подобных случаях – брови нахмурились, ибо в мою сторону смотрели тоже без особого удовольствия.
- Девушка, - повторил полицейский. – Эти синяки на потерпевшей ваших рук дело?
Я посмотрела на Амо: это, что, шутка? И я усмехнулась (позволила бы себе и рассмеяться, вот только самой не захотелось).
- И вы, что, намекаете на то, что это побои? Что я ее била?
Полицейский неопределенно двинулся, вставая ровнее.
- Я, заметьте, ни на что не намекаю, - упором ответил. И иронией. Ну как же ее не услышать. – Так эти синяки на потерпевшей, - повторил он вновь, головой указывая на Амо. – Оставили вы?
Я скрестила на груди руки и стояла в этой позе, все пытаясь поймать взгляд этой вот самой потерпевшей, которая так и не решалась даже взглянуть в мою сторону. Трудно сказать, на что она рассчитывает, выставляя меня перед представителем закона в качестве маньяка. Трудно также и ответить, что именно послужило причиной тому. Боится ли Амо пойти против «правосудия», защищая меня и мои грубые по отношению к ней действия? Или все дело в скопившейся обиде?
Что, если бы этот вот человек в форме подошел к нам несколько позже? Ну например, когда досада на вытерпленную боль в руке, причиной которой – я, пройдет, и ни останется у Амо ко мне никаких вообще претензий?
Неудачный. Неудачный какой-то день.
Не думаю, однако, что эта история может во что-то серьезное вылиться. Все-таки глупо было бы, нет? Крайне по-дурацки все складывается, конечно.
- Послушайте, - попробовала вставить я слово. Голос сделала чуть мягче, понимая, что грубости на сегодня от моего лица уже достаточно и нарываться на нечто более проблемное уже явно ни к чему. – Послушайте. Если вы ведете к тому, что я специально оставила эти синяки, то смею заверить: вовсе и нет. Да, это моих рук дело. Да, признаюсь, я позволила себе в отношении со своей подругой хамские действия, но… как бы это объяснить? Но это просто в моем характере, понимаете?..
Полицейский удивленно поднял бровь, и даже Амо осторожно посмотрела из-под бровей в мою сторону.
- В вашем характере? – переспросил и поменял позу, перешагнув с ноги на ногу на месте. – Позвольте, но это не является оправданием ваших поступков. Так и убийство оправдать можно, если допускать прощение провинившегося ввиду данных обстоятельств.
- И что же вы собираетесь делать? – обрывая на полуфразе, поинтересовалась я. – Абсурдная же ситуация, нет? Послушайте: нам надо было срочно выходить на станции, а она не хотела вставать.
Я даже имени ее не хотела произносить больше после того, что она проворачивала из-за пустяка, какую раздувала комедию из ничего.
- То есть вы не признаете своей вины в случившемся?
- Нет.
- Не видите себя виноватой?
- Абсолютно нет, - пришлось приложить усилия для подавления подступающего смешка. – Неужели вы думаете, что это все имеет действительно столь важное значение? Я просто резко взяла за руку человека, а не убила его и не изнасиловала. Никакого преступления я не совершала, нет? Оружия нет, плана по закапыванию трупа тоже нет. Может быть, закончим уже? Я опаздываю на выставку.
Амо посмотрела в мою сторону, безмолвно спрашивая: «я? То есть мы уже не вместе пойдем?» Ну конечно нет, глупая. Не рассчитывай даже.
Я резко стрельнула в нее взглядом, и она вновь опустила глаза вниз. Рукой все еще зажимала предплечье, на котором от этого синяк разрастался все больше. Таким макаром она и собиралась все провернуть, поняла я, - синевато-фиолетовое пятно стало слишком большим, чтобы казаться просто результатом некоторой грубости с моей стороны. Походило оно уже на последствия какой-то серьезной ссоры с рукоприкладством.
«Вот же мразь», - с презрением подумала я.
- А вот мы пройдем сейчас в наш участочек, - ответил наконец полицейский, касаясь краешка своей фуражки и делая шаг ко мне. – И все там узнаем. Что, как, почему кто кому сделал.
- Я говорю: у меня нет времени, - металл звенел в моем голосе.
- Да что вы?.. – иронически полувопросил придира в форме. – Насколько я могу предполагать, вы вместе собирались на выставку, разве не так?
И он посмотрел в сторону Амо. Та, услышав вопрос, обращенный то ли к ней, то ли ко мне, то ли к обеим нам сразу, осторожно кивнула в подтверждение. На меня она все еще избегала смотреть. Чувствуешь ли ты хоть немного вины за это вот все?
- На каком, я позволю себе спросить, основании? – я заметила блеск наручников в руках полицейского.
- Не стоит волноваться, - увещевательно проговорил тот. – Мы просто пройдем в участок и там все узнаем. А наручники – ну уж простите – это, чтобы вы никого больше не трогали так хватко.
- Но…
Однако прежде чем я успела что-то добавить, холодные кружочки оков уже защелкивались на моих запястьях. Как-то я пропустила момент своего промаха. Где я оступилась? Глупость какая-то. Ну что за идиотизм происходит вообще? Неужели это не сон и не сказка? Не сценарий и не сюжет? Неужели все действительно имеет место быть в реальном мире прямо сейчас и прямо со мной?
Я посмотрела на Амо – может, наконец уже удостоишь меня взглядом, мерзкая зараза? Посмотри, что ты делаешь? Если это шутка, то где смеяться? Почему до сих пор не смешно? Если это розыгрыш, то давайте уже перейдем к моменту с появлением камер. Покажите мне их уже, а!..

Волшебство.
Исполнение всех мечт.
В один момент мое желание лицезреть камеры было исполнено то ли богом юмора, то ли демоном самим.
Я сижу на койке с жестким просаленным матрасом, упираясь в него ладонями. Смотрю по сторонам, скольжу глазами по однотонным серым стенам с подтеками кое-где и следами чьих-то рук. Вижу то тут, то там палочки, какие в кино обычно рисуют заключенные, чтобы отметить, сколько они пробыли в заточении.
На отвращение уже не хватает сил.
Просила? Вот – получай свою камеру. Как тебе? Нравится?
Абсурд.
Слышу какие-то звуки со стороны решеток. Там, в других таких же коробках бетона и железных палок с обстановкой уровня класса «all offclusive» сидят другие люди. Сколько они сидят? Долго ли мне тут еще находиться? Слушать их движение, их разговоры и грубости? Их…
Смех?
Я прислушалась: правда ли? Мне не показалось? Ну верно. Нечто иное, как смех. Ужасный, леденящий душу смех. Так смеешься не над шуткой, не на над анекдотом – ни в тоне, ни в оттенках не слышится ничего позитивного. Это скорее безумие, вложенное в звук и помноженное на силу голоса. Это скорее сумасшествие самом по себе. Чистота лишенности разума. Полнейшее умопомрачение и замешательство. Ни с чем не сравнимый звук…

Я прислушивалась и прислушивалась к своему смеху. Я судорожно пыталась прекратить, но уже не могла остановиться. Мне становилось смешно даже от самого смеха. От звука моего голоса. От понимания, что я понемногу схожу с ума, что рассудок покидает меня.
Страх примешивался к смеху, делая его еще более пугающим.
Я схватила колени и раскачивалась из стороны в сторону на кровати.
Смеялась над дебильностью прошедшего вечера.
Смеялась над самой собой.
Я зажмуривалась и пыталась проснуться.
Смеялась.
Смеялась.
Смеялась.
Камера.
Тьма.
Конец.