Хроники выживания

      
                ХРОНИКИ ВЫЖИВАНИЯ.

                Новинка остросюжетной, авантюрной фантастики. Приключенческая, боевая фантастика. «Альтернативная история». Роман.      
                Объём уже написанного – 3, 4 млн. знаков – 84 а.л. Процесс продолжается.

                Ч. 1 – 16 а.л.
                Ч. 2 – 16 а.л.
                Ч. 3 – 15 а.л.
                Ч. 4 – 21а.л.
                Ч. 5 – 16 а.л.
   
                1. Анонс.
                2. Оглавление.
                3. Текст.


                АНОНС (СИНОПСИС).

     Часть пространства с людьми, со всем движимым и недвижимым, переместилась в другое время (?) другое измерение (?), но, явно, в неблагоприятные условия. С первых минут Посланникам приходится бороться, чтобы выжить. Дикий мир для советского человека образца 1986 года. Да и люди ли они перемещённые или клоны? Что ждёт их в мире рабовладения, средневековой дремучести, религиозного мракобесия, господства силы над разумом? Как выжить в такой ситуации? Запереться, как улитка в своей раковине, в своих предгорьях, или попытаться навязать окружающему миру свою игру, свои ценности? Об их борьбе за выживание и повествуют  ХРОНИКИ. О сильных, мужественных людях, не ангелах, но человеческий облик не утративших, как бы трудно им не приходилось.
   Непримиримая, кровавая борьба с татарами и турками – хозяевами средневекового Северного Кавказа и Причерноморья. Абсолютная привязка к истории, как науки.

   Этот материал может быть интересен тем, кому нравится ранний Гаррисон, Нортон, Фостер, Стругацкие, Стаут, Дик Френсис, Картер Браун, прочие представители классической Авантюры и качественных детективов. Роман задуман, как двухслойный пирог: захватит тех, кто любит лишь приключения и тех, кто пожелает поразмыслить и, вместе с авторами, проследить трансформацию мировосприятия героев. Будет интересен военнослужащему любой армии мира, ибо абсолютно аполитичен, повествует лишь о смелости, самоотверженности, боевой смекалке. Если книга появится в библиотеках воинских частей, её зачитают до дыр. Уверен.
   Её особенностью является наличие нескольких главных героев и невероятного количества событий, приключений, изложенных лаконично, без лирики. Потому и «Хроники». В принципе, тема завоевания славянами доминирующих мировых позиций, придерживаясь мировоззрения двадцатого века, практически неисчерпаема. Они пойдут своим путём, более гуманным: не только грабёж и насилие, но и просвещение, защита аборигенов, торговля, миссионерство. Продолжать можно сколь угодно долго, пока не надоест, или пока не начну повторяться.
,
   В книге  присутствуют три самостоятельные сюжетные линии, три романа фактически, но разделить их невозможно, поскольку они постоянно переплетаются.            
   В пятой части, всё ещё, описываются события местного значения: Ставрополье, Кубань, Крым, Кавказ, Тамань, Дикое Поле.  В последующих частях будет, преимущественно, противостояние на Чёрном и Средиземном морях, в Атлантике, Индийском и Тихом океане. Начинается эпоха Великих географических открытий, в этом пире жизни наши герои не могут не поучаствовать. Год Перехода выбран нами далеко не случайно. Новые острова, новые торговые пути, противостояние экспансии Португалии, мощнейшей морской державы на то время, Испании.  Борьба с работорговлей, колонизацией. Пиратство. Строительство нового государства, основание форпостов на пути в Америку, Индию, Китай. Освоение новых земель, месторождений: Западная и Южная Африка, острова в Атлантике и Индийском океане, Тасмания, Новая Зеландия. Шпионаж, подкупы, интриги, заложники, сражения и ещё много, много интересного. Возможно, уже в седьмой части наши герои попадут и в империю Инков.
 
   «ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ», помните? Если Вам нравился тот роман, этот понравится больше. Правда, он более жёсткий, натуралистичный, написан не для детей младшего школьного возраста, уж точно.
 
   Поскольку «Хроники» пишутся на реальном историческом и техническом материале, я не имею права «с потолка» взять окружение героев, я должен его изучить. Также пришлось проштудировать историю развития промышленных технологий, характеристики советского оружия. Ну и прочее, прочее... Всё это необходимо описанному нами миру, чтобы выжить и интенсивно развиваться. Как у «Янки из Коннектикута» – паровоз за несколько месяцев, у них не получится, им приходится пахать и пахать, они реалистичные герои повествования.
   Деваться некуда: анонсировал «историческую и техническую достоверность», должен соответствовать. Хочется сделать книгу не только захватывающей, но и познавательной.
   
  Одно крупное издательство с северо-запада, предложившее мне тираж в пятьдесят тысяч экземпляров, приславшее «болванку» договора на первую часть более трёх лет назад, показались мне чрезвычайно медлительным: по договору выходило, что на печать лишь первой части ушёл бы почти год!  Да и тираж  казался мизерным, и на Москву с Питером не хватит, не то, что на весь русскоязычный мир. Не взбрыкни, согласись я тогда на условия издательства, читатель уже бы давно имел «Хроники» у себя на полке. Да и господин Минаков с небезызвестного Московского издательства подвёл -- поимел две части, потом лишь извинился: «Серия фантастики у нас больше не выпускается».   
   Ну и ладно. Дела давно минувших дней (двенадцатый или тринадцатый год). Текст от этого только выиграл: сыроват был тогда, да и дописывал я третью и четвёртую часть не торопясь, поскольку сроки не поджимали. Сейчас вновь вернулся к графомании – пятую часть написал за месяц.
   
                С уважением, Юрий.


                ОГЛАВЛЕНИЕ.

Звёздочка уведомляет, что главу можно прочитать прямо здесь. Первую часть первой книги даю полностью, на конкурс. Остальные – для общего понимания сути текста. Если есть необходимость, могу выслать вторую часть, это будет первая книга. 

                КНИГА ПЕРВАЯ.               
               
                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
   
     Пролог. КАК ВСЕГДА, КАК ВЕЗДЕ.  *
     1. ДЕТИ – ЭТО НАШЕ ВСЁ.         *
     2. ВАНЯ.                *               
     3. КОСТЯ.                *               
     4.МАКСИМ.                *               
     5. КУЗЬМИН ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ.     *
     6. БУДНИ СОЛДАТСКИЕ.            *
     7.КТО МЫ, ГДЕ МЫ?               *               
     8. ДЕНЬ ПОБЕДЫ.                *               
     9. СТРОЙБАТ – НЕДОРАЗУМЕНИЕ СОВЕТСКОЙ АРМИИ.*
    10. ДЕНЬ ПОБЕДЫ (продолжение).   *
    11. ВСЁ ЕЩЁ 9 МАЯ.               *               
    12.ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ.            *
    13. ВСТРЕТИЛИСЬ ДВА МИРА.        *
    14. КТО ВИНОВАТ? ЧТО ДЕЛАТЬ?     *
    15. ЗАСЕДАНИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.      *
    16. ПОГОНЯ.                *
    17. ВСЁ НЕ ТАК ПРОСТО.           *
   18. ИСТОРИЯ С ГЕОГРАФИЕЙ.         *
   19. ГОЛЬ ИВАН КУЗЬМИЧ.            *

           Всего: 0,63 млн. знаков.

               

            ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

    20. ЖИЗНЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.          
    21. ОНА, ТАКИ, ПРОДОЛЖАЕТСЯ.
    22. ДЕЛА СТРОИТЕЛЬНЫЕ.           *
    23. ТАТАРСКИЙ ПЛЕННИК.
    24. КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК.          *
    25. ОБОРОНОСПОСОБНОСТЬ.
    26. ОБОРОНОСПОСОБНОСТЬ, НЕ ТОЛЬКО СТЕНА.
    27. ДЕТИ.
    28. ИВАН – РАБ.                *               
    29. КАВКАЗСКИЙ ПРОКАЗНИК.
    30. ДЕТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.
    31. КРЫМСКИЙ ПРОКАЗНИК.
    32. КАВКАЗСКИЙ ЗАВОЕВАТЕЛЬ.
    33. РУТИНА ХОЗЯЙСТВОВАНИЯ.

          Всего: 0.65 млн. знаков.


             КНИГА ВТОРАЯ.


             ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

    34. КРЫМСКИЙ «НОВЫЙ РУССКИЙ».
    35. НАГЛОСТЬ – ВТОРОЕ СЧАСТЬЕ.
    36. РАБОТНЫЙ ЛЮД.
    37. БОЛЬШОЙ ТУРНИР.             *
    38. ПОКАЯНИЕ.
    39. ПАРАДНЫЙ ВЫЕЗД.
    40. И ЭТО ПОРЕШАТЬ НУЖНО.
    41. И СНОВА КРЫМ.
    42. БОЛЬШОЕ СРАЖЕНИЕ.           *
    43. «ГОСТЕПРИИМНАЯ» СТЕПЬ.      *
    44. БОЙНЯ. 

           Всего: 0.61 млн. знаков.

      
         ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
 
    45. ИВАН – БЕК.
    46. ДЕЛА РАТНЫЕ.
    47. МОРСКОЙ ПОХОД.
    48. ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ.
    49. КАЗАКИ – РАЗБОЙНИКИ.
    50. ПАРТИЗАНЩИНА.          *
    51. РОДНЫЕ ПЕНАТЫ.
    52. НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ВОЙНЫ.
    53. ВОЙНА – ДЕЛО ГРЯЗНОЕ.  *
    54. ОЧЕНЬ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ.
    55. БОИ МЕСтНОГО ЗНАЧЕНИЯ.               
    56. ВЕРШИНА  МИРА.         *
    57. ВОЕННЫЕ БУДНИ.
    58. СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР.
    Эпилог.
               
             Всего: 0,85 млн. знаков.



                КНИГА ТРЕТЬЯ.

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.  ПОРЯДОК В ДОМЕ.

                Пролог.  СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ.
                1.  МИР ПОСЛЕ ВОЙНЫ.
                2.  «СЕКРЕТНЫЕ» МОРЯЧКИ.
                3.  КОВЧЕГ ДЛЯ ТВАРЕЙ.
                4.  НАСЛЕДНИКИ.
                5.  ЮЖНЫЙ ВЕТЕР.
                6.  КРЫМСКИЙ "ШОПИНГ–ТУР".
                7.  ЗАКЛАДКА ФУНДАМЕНТА ГОСУДАРСТВЕ
                8. ИВАН – БЕК ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
                9. ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКАЯ ВОЙНА.
                10. ХОЗЯИН ВЕРНУЛСЯ.
                11. ДЕЛА НЕОТЛОЖНЫЕ.
                12. ПРОБЛЕМЫ НЕ ОТПУСКАЮТ.
                13. ВРАГИ – СОЮЗНИКИ.
               
                Конец первой части.
            
                Всего: 0,65 млн. знаков.

                ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

                1. ПРИАЗОВЬЕ, ДИКОЕ ПОЛЕ.
                2.
                3.


                ТЕКСТ.
   
     Для ознакомительной публикации я старался выбирать главы с таким расчётом, чтобы не уничтожить общую интригу полного издания. Это не так просто, как кажется. Но одну из трёх линий сюжета всё же очертил, поскольку читать разрозненные ошмётки совсем неинтересно. Если, к примеру, прочитать первую часть, а затем 28, 37, 50 и 53-ю главы, то получится вполне вразумительное, самостоятельное произведение: «Повесть о безбашенном человеке». Без подробностей, обеднённое, но, в принципе, всё понятно и захватывает, хоть сейчас в печать отдельной  повестью. 22 глава приоткрывает вторую линию сюжета, 24, 42 – третью. 9, 43, 56, вообще, могут идти отдельными рассказами о мужестве, стойкости и находчивости.

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.  ПРЕДБАННИК.

                Пролог.   КАК ВСЕГДА,  КАК  ВЕЗДЕ. 

– Алло, Пётр Андреевич?
– Да.
– Добрый вечер!
– Добрый ве... Какой, в задницу, вечер, три часа ночи!
– Так вы уже спите?
– Нет, блин, мастурбирую, что тебе нужно, упырь?
– А у нас, на Кавказе, вечер, потому что ещё не ложились, некуда ложиться, вот какое дело.
– Послушай, Юра, ты издеваешься, да? Я пожилой человек. У меня бессонница, и геморрой, между прочим. Я только недавно уснул!
– Между чем у вас там геморрой? На том свете выспимся, Пётр Андреевич.
– Ты считаешь, что для особи моего возраста это смешная ночная шутка? Тогда я смеюсь – ха-ха-ха. Чего тебе нужно, неугомонный ты наш? Что, путаны в ночном кафе, кончились? Прислать московских, самолётом ВВС?
– Вы обещали полное содействие.
– Ну, обещал, – осторожно, с опаской.
– Дали карт-бланш.
– Что-то припоминаю, дальше – что?
– Припоминаете? А нам ночевать негде. Вас здесь поминают не иначе, как «старым козлом».
– Кто посмел? Я ещё не старый!
– Но, козёл?
– Договоришься ты у меня, Соломонович. Чтоб тебя уволить, подчистую, власти у меня хватит! Кому ночевать негде, говори толком.
– Прибыли теплушки со стройбатом.
– Правильно. Обещал – сделал. Какие претензии?
– А нам ночевать негде. Хлопцы позамерзали. На постой никто не пускает.
– Иди в штрафбат, там комбат – свой, в доску.
– Был.
– Ну?
– Часовой чуть не пристрелил. Говорит: майор на охоте, из начальства нет никого, утром приходите.
– Заливаешь.
– Чтоб я так жил.
– Чтоб ты там сдох. Сам на что-то способен? Иди на спортбазу.
– Так я с неё и звоню.
– Дай кого-то из начальства.
– Так нет никого.
– А где?
– В рифме, наверное. Не могу знать.
– А кто знает?
– Завхоз. Вахтёр, по совместительству.
– Гони его к чёртовой матери!
– Чьей матери?
– Юра, ты смерти моей хочешь? Учти: на моё место тебя не назначат, звёздочка не того калибра.
– Какого литра?
   Генерал тяжело подышал, пытаясь успокоится. – Ты пьян?
– Спать хочу!
– Так спи!
– Где?
– Сам на рифму не нарывайся.
– Так, что мне делать, товарищ генерал?
– Бери штурмом.
– Кого?
– Кто даст.
– А кто даст?
– Не знаю. Штрафники вряд ли, они только наподдать могут. Крутись сам. Завтра в обед отзвонись, доложишься. И забудь этот номер. Ещё раз на домашний позвонишь, станешь капитаном, досрочно. Конец связи, – трубка жалобно запикала.    
   Майор положил её на рычаг, осмотрелся в тёплой сторожке. В холодную ночь начала марта выходить не хотелось. Завхоз подозрительно-настороженно зыркал на него красными свинячьими глазками. Наверное, уже жалел, что пустил незваного гостя, позвонить. Однако, мятый трояк, почивший в кармане – аргумент.
– «Пьёт», – понял строитель, – «и закладывает неслабо, вон, как ручонки подрагивают».
– Батя, а, может, договоримся? У меня более двух сотен людей на холоде. Стройбат. Пансионат для больных деток приехали строить, – попытался выдавить слезу Юрий Соломонович, – Просто нестыковочка вышла: моё начальство с вашим договорилось, а вас в известность не поставили. Вы просто не в курсе.
– Ничего не знаю. У меня материальные ценности на руках. Я лицо материально зависимое... То есть, заинтересованное... Тьфу, чёрт, ответственное лицо! Вам, как говорится, стройбату и оружия в руки не дают – звери! Вот у вас, к примеру, оружие есть?
– Нет!
– Ну, так вот! – логика у деда – железная, и такая же оборона.
– А у меня спиртик есть, а, батя? Целая фляжка, литровая! Во, смотри, – потряс фляжкой перед свинячьими глазками. В сторожке зазывно забулькало, – Посидим ладком, погутарим. Пусти на постой, хоть до утра!
   По глазам было видно – завхоз вот-вот капитулирует. Но нет, сволочь, что-то вспомнил, наверное, заначку свою, не поддался. Взгляд снова стал непримиримо-официальным.
– Не положено! Вот начальство прикажет, тогда – милости просим. Мы спортбаза, – с апломбом, – учреждение культурное. А вы стройбат, животные, одним словом. Да ещё в штатском, да без оружия. Не-е, не пущу!
– Логично, – майор долго смотрел на «незыблемый редут», на что-то решаясь. Скорее всего, на должностное преступление.
– Что же, батя, ты сам этого захотел, – зловеще.
   Обвёл помещение взглядом. В сторожке, кроме двух проходных дверей, маячило ещё две. Майор открыл первую – крохотная каморка, заваленная инструментом для уборки территории. Открыл вторую: умывальник, унитаз – культурно.
– Что вы тут хозяйничаете, что хозяйничаете? – распетушился завхоз, – Я сейчас охрану вызову!
– Заходи, батя, прячься.
– Куда прячься, зачем прячься? – закудахтал несчастный, подозревая, что на него напал полоумный террорист.
– Сейчас «звери» набегут, рвать всех будут. Тебя со страху обязательно «пронесёт». А тут все под рукой... Под задницей в общем. Заходи, не спорь, – майор оскалился, как оборотень.
– Да я... Охрана! – заволал.
– Ты с бодуна? Они тоже с похмелья. Как в твоей крови спирт почуют, высосут до последней капли! Схоронись от греха. А, может, ты не пил? Тогда всё в порядке, не тронут. Проводника по дороге завалили, напились кровушки. Теперь только проспиртованной жаждут.
   Завхоз, находясь в прострации, сильно жалел, что в межсезонье, на зиму, согласился на полставки плюс к своей ставке поработать ещё и сторожем. За шестьдесят рублей так погибнуть? Господи! А спирта, казённого, в его крови...
   Майор бережно взял бедолагу за рукав, втолкнул в туалет, захлопнул дверь. Оглядевшись, поднял стул, заклинил его между ручкой двери и полом. Подёргал – держит. На три года «исправительных» он себе уже намотал. А куда деваться? Народ в не отапливаемых вагонах замёрзнет совсем. Может «смягчающие» будут? «Условно» дадут? Один чёрт, людей спасать нужно.
   Из-за двери доносилось невнятное бормотание на угрозы похожее.
– Не шуми, дядя, вампиры уже на подходе!
   За дверью затихло.
   Майор ещё раз огляделся: топчан, тумбочка, стол, кухонный ящик с одной дверцей. Разнообразные ключи на дощечке, чайник, стаканы. Потрогал чайник – тёплый. Налил полстакана, долил до трёх четвертей спирта, выдохнул, выпил, передёрнулся, собрался с духом, выскочил в холодную ночь начала марта.
– «А говорили, на Кавказе тепло». Хрен там, тепло. В горах, перед международным женским днём?»
   Вспомнилась Женщина, тёплая...
– Кой хрен я здесь делаю? В Москве гораздо уютнее: плед, телевизор, кофе, Танюша... Затрусил рысцой вдоль бетонного забора.
   По периметру спортбазы, вдоль дороги, ведущей к выезду из долины, горели «кобры», развешанные на столбах, так что свои теплушки он увидел издали. Они стояли на широком пандусе перед самым поворотом в заводскую долину. Дальше, по выбитому в скале карнизу, железка поворачивала и под плавным углом наклона подымалась к воротам в стене. К платформе, у которой стояли вагоны, вели ступеньки, выбитые в скальной породе, и плавный спуск, очевидно для того, чтобы грузовиком могли заехать на платформу, забрать привезённый по ЖД груз.
   Швец поднялся на платформу. Теплушки, закрытые наглухо, оставались на месте, тепловоз исчез. Постучал в дверь ближайшего вагона. Она незамедлительно отъехала, в проёме показалось хмурое лицо сержанта, кутавшегося в видавшую виды и солому шинельку.
– Ни на минуту вас оставить нельзя. Вы кому тепловоз успели загнать? – слегка запинаясь от выпитого, полюбопытствовал командир.
– Ни-никому, – стучал зубами сержант.
– Куда же он делся?
– Уехал.
– Куда?
– Туда, – служивый махнул рукой в сторону поворота.
– А, что сказал?
– Ничего, – сержант более пристально, подозрительно взглянул на начальника. Стал принюхиваться.
– Почему?
– Потому, что паровоз. Он не разговаривает, только у-у-кает.
– Да не тепловоз. Что машинист сказал, почему уезжает?
– Ничего не сказал, только послал.
– Кого?
– Вас и капитана.
– Куда?
– Мне дословно передать, с интонациями? – солдат набрал в лёгкие побольше воздуха, видно фраза была не из коротких.
– Не нужно, – поспешно остановил словоизвержение майор, – Где капитан?
– Спят.
– Почему?
– Согрелись и спят.
– А вы, почему не спите?
– Потому что не согрелись, – колотило сержанта, похоже, не только от холода.
– Почему?
– Так «согрев» у нас ещё в Ростове кончился. А у вас ничего не осталось, товарищ майор? – с надеждой.
– Для согреву?
– Для него!
– Есть.
– Водочка, спиртик? – деловито. Глаза сержанта вспыхнули, оживились.
– Пламенное слово.
   Глаза потухли в безнадёге.
– Командуй: батальон, в ружьё!
– Так, нет ружья, товарищ майор.
– Что есть?
– Лопаты.
– Командуй – «в лопату».
– Есть. Батальон, в лопату! – заорал, что было мочи сержант.
– А лопатой? – из соседнего вагона.
– Не нужно.
– Почему?
– Больно, наверное.
– Тогда, чего орёшь?
– Майор приказал.
– Вам чего, товарищ майор?
– А ты кто?
– Капитан.
– Какого суднА?  (не знаю как поставить ударение на последнем слоге. Выделил большой буквой. Так и впредь.)
   Любопытный вышел на платформу, стал «смирно», – Капитан Шилевич, командир стройбата, товарищ майор. А вы прораб, наше новое начальство? Когда прибыли?
– Незадолго до вас и прибыл, на машине, из аэропорта военного.
– Первым классом летели?
– На грузовике, из Москвы. Там, – ткнул пальцем в небо, – похолоднее было, чем тут у вас. Командуй общий сбор, капитан, идём греться. Двое добровольцев остаются сторожить добро.
– Добровольцев нет, товарищ майор.
– Почему?
– Вымерли.
– Стакан спирта на двоих.
– Тогда мы все добровольцы, – с энтузиазмом.
– Тогда стакан спирта на всех.
– А я не могу, один, за двоих остаться, – с надеждой полюбопытствовал капитан, безошибочно уставившись на фляжку, что болталась на ремне начальника.
– Нет!
– Почему?
– Угадай с трёх раз.
– Потому, что я не выпью стакан спирта?
– Выпьешь.
– Потому, что вы бережёте моё здоровье? Не стоило право...
– Я своё берегу.
– Потому, что я командую этим чудесным коллективом единомышленников?
– В точку!
– Я так и подумал, – загрустил капитан, но надежда умирает последней, вдруг что-то в лесу сдохло.
– Э, отцы-командиры, харе трындеть, холодно, решайте, хоть что-нибудь, – донеслось из теплушки.
– Стакан давайте.
– Лучше два.
– Кому лучше?
– Стаканам. Вдвоём веселее.
– Чем веселее с вечера, тем тяжче с ранья, один, – не сдавался майор.
– Вот, пожалуйста, товарищ майор, – волшебным образом появился стакан.
   Майор наполнил его до краёв.
– А закусь? – поинтересовался сержант из вежливости, без энтузиазма, похоже, знал ответ заранее.
– Портянкой занюхаете, – майор не подвёл, ожидание сбылось.
– Так, хто будэ сёрбать цэй нектар, – из вагона вылез здоровенный детина.
– А, кто похвалит меня лучше всех, тот и будет.
– Вы свой, товарищ майор, с вами будет приятно работать, – поспешно заявил сержант.
– Остаёшься, – удовлетворённо кивнул майор.
– Я б вас взяв в подсобники, колы б раствор мешали, – поспешил прогнуться здоровяк.
– Это, как в разведку, да? Что ж приятно, и ты остаёшься.
– Вы, товарищ майор, как света луч в тёмном царстве, – запоздалый голос из чёрной провалены открытой двери.
– Всё, бойцы, конкурс жополизов кончился, – сержант потянулся за живительной влагой.
– Драть вас буду по-свойски, не обольщайтесь. Двое остаются сторожить, остальные за мной, бегом марш! – майор потопотел по съезду, повернул в сторону спортбазы. За ним, как за вожаком, подался и нестройный табун.
   Подбежали к сторожке.
– Капитан, командиры взводов за мной, остальные под себя! – бодро скомандовал Юрий Соломонович, алкоголь брал своё.
   Зашли в сторожку. Капитан сразу к чайнику. Потрогал, заглянул, включил.
– Вон, на гвоздиках ключи, – майор ткнул пальцем на доску, – Ищите отапливаемые помещения, спальни.
– Отапливаемых помещений нет, это летняя база, – донеслось из туалета, робко.
– Это домовой? – капитан, испуганно.
– Скорее, сторожевой.
– А баня есть? – поинтересовался капитан, оглядывая мутным глазом помещение.
– Ключи от сауны у директора, – донеслось из преисподней.
– Одеяла есть? – продолжил допрос невидимки майор.
– Отправили в чистку.
– Постели?
– Отправили в стирку.
– Матрацы?
– На дезинфекции.
– А, что есть?
– Маты.
– У меня тоже маты имеются, с избытком.
– Не те маты, мягкие, в спортзале.
– Сержант, найдите ключи от спортзала, – распорядился майор.
– Там бирочка на ключике, на ней «Медпункт» написано, – донеслось из туалета.
– Почему «Медпункт»?
– Так, замок сломался, – объяснили из-за двери, как недоумку.
– Логично, – Швец помотал головой, пытаясь избавиться от сюрреализма.
– Нашли «Медпункт»?
– Нашли.
– Идите в спортзал, осмотритесь. Там, возможно, и заночуем.
– Есть!
– Ты, со своими хлопцами, баню найди, – лейтенанту, – Топите. Замок сломать, ключ у коменданта.
– Есть!
– Вы за это ответите, – робко, из туалета.
– Перед кем? – затеял переговоры майор, чтобы скоротать время.
– Перед начальством! – голос посмелее.
– Перед чьим?
– Перед нашим.
– Ваше начальство – мне не начальство. Мы стратегический объект строить приехали.
   Капитан согласно кивнул, одобряя бесстрашие майора.
– Тогда перед своим, – за дверью пытались изобразить угрозу.
– Моё начальство меня только похвалит – спас подчинённых от холодной смерти, – назидательно вещал майор
   Капитан опять кивнул, пьяно подтверждая услышанное.
   В туалете озадаченно замолчали. Вернулся лейтенант.
– Ну, как там, приемлемо?
– Темно, товарищ майор.
– Почему?
– Света нет. Темно, как у Лумумбы в заднице.
– Эй, любезнейший, почему света нет?
– Не скажу! Налетели, как саранча, свет им подавай!
– Сейчас дверь откроем, и медленно кровь пить будем.
– Я предпочитаю яремную вену, – капитан икнул. Что-то не так срослось в отношениях его организма с алкоголем.
– Не откроете!
– Почему? – майор, удивлённо.
– Я забаррикадировался!
– Лейтенант, вот тебе фляжка со спиртом. Облей эту дверь и подожги, – приказал майор громко, чтоб и за дверью было хорошо слышно, – Спички есть?
– Зажигалка.
   Служивый потянулся за фляжкой, майор показал ему дулю, сделав «страшное» лицо.
– Свет не зажигается потому, что все потребители, кроме сторожки, баньки и апартаментов для особых гостей отключены, – из-за двери, поспешно.
– Ключи от щитовой?
– У коменданта!
– Сержант, бери людей. Дверь в щитовую сломать, все рубильники включить, обеспечить энергоснабжение объекта.
– Есть!
– Ключ от щитовой на гвоздике, с биркой «спортзал», – со слезой в голосе, из туалета.
– Почему так?
– Там ключ потерялся.
– Логично, – майор вновь обалдело помотал головой, выкрутасы ДалИ не кончались.
– Командир, найди ключ, включи свет.
– Есть!
– Капитан!
– Чего ещё?
– Ты здесь пригрелся, а твои люди на улице мёрзнут. Непорядок.
– Понял. Щас поправим!  – вышел из сторожки, – Бойцы, слушай мою команду! К теплушкам, проверить, как там наши боевые товарищи, бегом марш! Потом сразу назад, бегом марш!
   Поспешно вернулся в отапливаемое помещение.
– Порядок, товарищ майор, бойцы тоже греются.
   Присел к столу, пить чай.
– Всё, как всегда, – вздохнул майор.
– Как у всех, – поддакнул капитан, – Чайку не желаете?
– Очень даже, почему же.
– Меняю на спирт, – с энтузиазмом.
– В каком соотношении? – на полном серьёзе.
– Даже не знаю... Чай такой горячей, ароматный, индийский, наверное, не то, что грузинский порошок!
– Цейлонский! – из-за двери туалета, обиженно, – Они ещё и грабят.
– Тем более! Один к одному? – капитан, с надеждой, готовый торговаться до половины означенного курса.
– Согласен, – деловито заявил Соломонович.
   Капитан отдал свой стакан, протянул пустой. Глаза искрились надеждой и нетерпением.
   Майор неспешно отвинтил крышечку, закрыл горлышко пальцем, перевернул фляжку. Вернул посудину в исходное положение, палец водрузил над стаканом. С него медленно поползла одинокая капля, упала в гранчак.
   Глаза капитана потухли, как у того бойца на платформе.
– Один к одному, – напомнил, понимая, что его в очередной раз надули.
– Правильно: один стакан чая, один капля спирта, – невозмутимо изрёк майор, принимаясь за ароматную жидкость.
– Вы не грузин. Капля женского рода.
– Я еврей.
– Предупреждать нужно, – безнадёжно махнул рукой, потянулся за чайником.
  За окном послышался топот множества ног – возвращались «нагретые». Несколько, сколько влезло, вломились в сторожку.
– Проверили?
– Так точно, товарищ капитан!
– Ну, и?
– Поют, товарищ капитан!
– Что?
– «Тёмную ночь», товарищ капитан!
– Так, фонари же!
– Они в теплушке закрылись, а там темно.
– Логично, – рассудил майор.
– Охраняют, значит?
– Так точно, товарищ капитан!
– Значит, службу блюдут исправно?
– Так точно, товарищ капитан!
– Ну вот, я всегда знал – на сержанта можно положиться, надёжный боец. Что ты заладил: товарищ, товарищ. Иди с глаз долой, и без тебя голова раскалывается. Сын израилев тебе товарищ, – обиженно зыркнул на майора. – В спортзал идите, спать, мы тут договорились. В баню по очереди, кто хочет – мыться, кто хочет – греться.
– Есть! – солдаты заторопились из сторожки.
– А воды то не-ет, – въедливо послышалось из-за двери.
  Солдаты приостановились.
– Почему?
– Перекрыта! Для высших чинов сауна, не вам чета, оборванцы! – смело.
– Где кран? – настойчиво.
– Не скажу! – со смелостью камикадзе.
– Загрызём! – выпалили офицеры дуэтом.
– За щитовой, в пристройке, – после длительной паузы.
– Ключ? – приказным тоном.
– Там открыто, – в туалете, похоже, полностью капитулировали.
– Бойцы, слышали?
– Так точно, товарищ капитан!
– Выполнять.
– Есть!
   Сторожка, после того, как через неё пронёсся табун замёрзших пацанов, выхолодивших её до забортной температуры, опустела.
   Капитан убрал стул из-под двери туалета, подёргал за ручку.
– Дед, пусти, чай на мочевой пузырь давит, неровён час в штаны капитан надзюрит, – примирительно попросил майор.
– Пусть на двор идёт, – из-за двери, мстительно.
– Там холодно, – капитана аж передёрнуло от воспоминаний.
– А ты к вагонам сбегай, касатик, как твои опричники давеча.
– Загрызу, – попытался подражать майору капитан.
– Не загрызёшь!
– С чего бы это?
– А ты капитан, над тобой начальник имеется! Тот может...
– Логично, – майор позволил и себе скромный «ик», прикрыв рот рукой.
  Сидели, молчали, курили...
– А спирту нальёте? – из туалета, смирившись с происшедшим.
– Налью, – майор устало облокотился на спинку стула.
– Как капитану? – недоверчиво, настороженно.
– А ты откуда знаешь, сколько было налито?
– А скважина замочная, на что?
– Зачем в туалете замок? – майор уставился на дверь.
– А замка и нет, дырка только. И вообще, эта дверь от медпункта! – победоносно.
– Как всегда, – вздохнул майор.
– Как везде, – поддакнул капитан.
   Из туалета, опасаясь подвоха, осторожно вышел завхоз. Умостился на табурете. Майор разлил.
– Мне не разбавлять, – категорично прикрыл стакан ладонью освободившийся заключённый, – мы так привычные, у нас первак – позабористей спирта будет.
– Как скажешь, дед.
– Какой я тебе дед, – взвился хозяин сторожки, – мне пятьдесят пять, я и подружку твоей невесты потоптать смогу. И ещё неизвестно, кто громче кричать будет.
– Ну, на здоровье.
– И вам не хворать.
   Выпили мировую, покрякали. Капитана попустило, аж пот прошиб. Облегчённо откинулся на стенку, сидя на кушетке.
– Значит, строить будете? – завхоз тоже подобрел.
– Будем.
– Для деток больных?
– Для них.
– А чего сразу не сказали?
– Так я ж говорил.
– Так, кто тебе поверит? Ты в штатском пришёл и без оружия!
– Логично мыслит, – капитан тоже добрел с каждой минутой, по мере того, как в нём разливалась «благодать Господня». Или бесова? С какого боку посмотреть.
– Ну, ещё по одной, и в люлю, – майор разлил остатки.
– Наливай, не жлобись, будет утром, чем пись-пись, – и завхоз догнал свой обычный мыслительный процесс.
– Здесь оставайтесь, у меня тепло, – расщедрился хозяин после того, как занюхал чёрствым хлебом.
   Майор критически осмотрел одинокую кушетку, двух «барбосов», которым хорошело с каждой минутой.
– Нет, мы к солдатам, – категорично, – командир должен все тяготы службы переносить стойко, вместе со своими подчинёнными.
– Уважаю!
   Ещё по одной, и завхоз полез бы целоваться. Его прослезило до слёз то, что эти чудесные мужики приехали строить пансионат для больных деток. Припомнил своё детство...
– В баньке то топчаны есть?
– А, как же! Мягкие, дерматином обитые, в предбаннике.
– Ну, что, капитан, пойдём, послужим минуток триста.
– Лучше шестьсот.
   Шилевич, на старые дрожжи, совсем захмелел. Майору пришлось поддерживать сослуживца. Не морально, чисто физически...
   Шестьсот не получилось, да и триста тоже. Майора трясли за плечо. Вырваться из забытья, пригревшись и уснув совсем недавно, было неимоверно трудно. Наконец, удалось открыть глаза. Взору предстали красные, испуганные, бегающие свинячьи глазки.
– Ты, кто? Сгинь, нечистая!
   Попытался повернуться на другой бок. Его опять тормошили.
– Это я, завхоз. Начальство приехало! Вас требуют.
– А-а, голос из туалета. Твоё или моё?
– Моё!
– Это хорошо, что твоё. Сейчас и быт наладим.
   Встал, огляделся. Вокруг вповалку спали солдаты. Майор тронул за плечо ближайшего.
– Переляг, боец, кушетка свободна. Пошли, посмотрим, кто тебя, дед, так напугал.
– Не дед я...
   Возле  сторожки стоял задрипанный УАЗик, по двору метался пожилой капитан от постройки к постройке. Прицыкивал языком, укоризненно качал головой. Видать, завхоз таки вломил строителей начальству.
– Что натворили, что натворили подлецы. Дикари, орда!
   Бойцы, в темноте, и правда, наломали дров, то есть дверей. Что искали? На асфальте, у спортзала, как памятник Культуре красовалась внушительная кучка, явно, не медвежьего происхождения.
   Комендант увидел майора, наскочил, как молодой петушок, – Безобразие, самоуправство, вандализм! Я вас под трибунал...
– Сми-и-ирна! – гаркнул майор.
   Капитан притих, вытянулся от неожиданности.
   Швец взял под козырёк, отчеканил, – Начальник строительства сверхсрочного объекта особого назначения министерства обороны европейской части СССР!
   «Боже, что я несу, что несу, ещё и за пропаганду развала Союза припаяют. Завязывать нужно с пьянкой»
– Имею чрезвычайные полномочия от САМОГО Петра Андреевича – привлекать любых специалистов для выполнения задания государственной важности!
   Капитан открыл рот, часто моргал. Может, спутал Андреевича с Устиновичем? На это и был расчёт: одно дело глава стройбата, совсем другое – министр обороны. 
– Э-э-э, – только и смог родить.
– С кем имею честь?
– Начальник спортбазы, – запинаясь, – Центрального Спортивного Клуба Армии, капитан Сидоров.
– ЦСКА? Знаю, наслышан, – важно, – всегда за своих болею. Хорошо, капитан Сидоров, вольно, поступаете в моё распоряжение, впредь до дальнейших указаний высшего руководства Страны.
  Капитану захотелось присесть, ноги не держали.
– Э-э, есть!
– Ваша задача – обеспечить приличные условия пребывания на вверенном вам объекте: горячего питания, сна, досуга бойцов батальона особого назначения.
– Э-э... Есть!
– Где персонал базы?
– В посёлке, товарищ майор.
– Вас, что, не предупредили?! Вечная наша расхлябанность! Разомлели вы здесь, на курорте. Ну, ничего, это Мы быстро поправим!
– Так не было никаких указаний...
– Немедленно «свистать всех наверх»! – талантливый ученик Остапа Бендера вошёл в раж, остановиться уже не мог. – Всё как обычно: постели, продукты, баня. Питание усиленное, как для спортсменов. Люди за год должны такое построить, что вам и не снилось! Вечером доложите. Вопросы есть?
– Никак нет. Э-э... Да!
– Слушаю, – нетерпеливо, с долей раздражения.
– Транспорт, грузчиков, накладные на продукты...
– Всё решайте в рабочем порядке, некогда мне тут с вами, – небрежно, – О количествах поговорите с моим замом. Капитан Шилевич, запомните?
– Так точно!
– Накладные принесёте, я подпишу. Людей и транспорт возьмёте в штрафбате. Скажите, Я распорядился.
– Слушаюсь!
– «Ох, непрост этот майор. Из молодых, да ранних. Небось, папа в министерстве сидит, трёхзвёздочный генерал, как минимум. А, может, в ЦК?» – прикидывал капитан, видавший на базе разных генералов, приезжавших поохотится, порыбачить, но такого наглого майора – ни разу.
– На завтрак мои люди сухим пайком перебьются, но, чтоб обед был горячим!
– Будет сделано, товарищ майор! Не сомневайтесь, – капитан козырнул, порысил к испуганному завхозу наблюдавшему картину разноса издали...
   «Звери» мирно похрапывали в спортзале.
– Батальон, подъём, – майор закашлялся от такого перенапряжения связок с утра.
  Ни-ка-кой реакции. Из-под ближайшего мата показался один глаз, поморгал, исчез.
– Ладно! – майор вернулся в баню.
   В предбаннике аналогичное мёртвое царство.
– Шилевич!
  Реакция аналогичная.
– Капитан Шилевич!
   Тишина. Швец взялся за шинельку, вытряхнул капитана с кушетки на пол.
– …твою мать, я же просил: до обеда не кантовать, при пожаре выносить вместе с матрацем... А-а, майор... Что, уже обед? Так рано... – капитан, сидя на полу, пытался настроить резкость, потирал ушибленный локоть.
– Опохмелиться есть? – постепенно приходил в себя.
– Есть.
– Наливай.
– Щас, – майор огляделся, взял стоявшее в углу ведро с водой (а, может, с мочой?), вылил на голову капитана.
– ...твою мать. Ты, что, водолей?
– Овен.
– Оно и видно. Баран кучерявый.
– Капитан, ты хочешь одну звёздочку вместо твоих четырёх?
– Как у тебя? Досрочно? Да!!!
– Не-е. Махонькую, – майор показал пальцами размер.
– У меня такая когда-то уже была... – капитан озирался, пытаясь сообразить, где он находится, и как сюда попал.
– И опять будет. Подсобить?
– Сам справлюсь.
– Кто бы сомневался. Построение через полчаса, – безапелляционно.
   И ушёл, гордо, пить чай, в сторожку. А, может, заначку завхоза? Майор, после утренней выволочки начальству, был в большом авторитете у аборигенов.
   Уж как там капитан корячился, возможно, на себе бойцов на плац носил, но через час построение состоялось.
   Майор бодрый, наверняка опохмелённый, сволочь, держал речь. Вкратце обрисовал сложившуюся ситуацию, довёл поставленную задачу. Акцентировал внимание на сроках: к первому мая следующего года объект должен быть сдан. Упирал на важность поставленного перед подразделением задания.
   В глазах у бойцов скука, напополам с осуждением.
   Попробовал проверенное – «больные дети» -- ноль эмоций.
– Бойцы, – решился, наконец, – в виду важности поставленной задачи, командование поручило передать, что, в случае успешного её решения, все дембильнутся день в день, без задержек.
   В строю некоторое оживление.
   Майора понесло, – Кроме того, мне поручено передать, что десять лучших пойдут домой на десять дней раньше срока! Если захотят остаться, будут работать как вольнонаёмные, с приличной зарплатой.
   По рядам прокатился энтузиазм.
   «Пропадать, так с музыкой», – А пятёрка самых лучших работников – на месяц раньше срока!
   Явное оживление, строй обсуждал неслыханную новость.
   Зная по опыту, что такие восторги быстро проходят, когда нужно действительно «пахать», Швец выдал ещё одну крамолу.
– По итогам каждой недели – дополнительные поощрения. Каждой бригаде будут насчитываться баллы. Победители в шоколаде. А лучшего в бригаде будет выбирать сама бригада!
– Какие поощрения? – из строя.
  «А я знаю?»
– Это пока секрет! – бодро.
– Какой там «секрет», по стакану спирта и баста, – из строя.
– Я и говорю: «секрет». Или вы полагаете, что я, вот так, перед строем, могу озвучить «премию»?
  Строй понимающе улыбался, чувствовал нутром, что с этим прорабом работать можно.
  Стройбат не боевая часть, строевой подготовки здесь практически не знали, да и всяких там боевых учений. Работать умели. Это были, фактически, рабы социалистической Родины. На два года, за копейки, еду и курево, иногда (шёпотом) за водку.
   «А за трудодни в колхозе и тридцать рублей пенсии, это не рабы? А за сто сорок после института, за сто пять после техникума, это не рабство? Платили столько, чтобы человек не сдох с голоду, и не вышел на улицу голым. Жировали лишь торговые, партийное и советское руководство, высшее чиновничество. Вот такое Отечество», – этих мыслей майора не услышали солдаты.
– Сейчас уборка территории, спален, столовой. Это наш дом до мая, пока спортсмены не приедут. Будет здесь уютно или «гадюшник», от нас зависит. Лейтенанты, командуйте, вечером проверю. Р-разойдись! Капитан, пойдёмте со мной.
   В сторожке вскипел чайник.
– Ну что, капитан, работать будем, или как?
– Или где.
– Точнее.
– Будем, куда денемся.
– Нет, ты скажи, если тебе несподручно с нами работать, можешь ехать домой, замену пришлют, не сомневайся.
– Это мой батальон.
– Это легко исправить.
– Кончай, майор, без тебя тошно.
– В кого? – майор осмотрелся нарочито.
– Просто, пацаны расслабились в дороге. Ты знаешь, как мы штурмовали предыдущий объект, чтобы сюда попасть? По двенадцать часов, без передыху! Жопа в мыле. Дембиля с ног валились, не то, что «зелень».
– Ты из меня слезу не дави. Я спрашиваю: работать будем?
– А то.
– Один раз запах почую, пойдёшь нужники чистить личной зубной щёткой. Доводилось?
– Мы все училище кончали, не дави, майор. Премию пацаны получили. Для них переезд, как для тебя Сочи. Отдохнули малость. У меня батальон работящий, сам увидишь.
– Долгостроя не будет, капитан, не тот случай. Порасслаблялись и будя. Объект на жёстком контроле. Понимаешь, что значит сие?
– Не маленький.
– Договорились?
– Замётано, – капитан ушёл.
   Майор наладился пить чай. Достал тушёнку, сгущёнку, галеты. Сделал бутерброд – галету с мясом, открыл рот... Дверь на шоссе отворилась, вошёл, слегка прихрамывая на левую ногу, белобрысый майор в полевом камуфляже. Высокий, жилистый, мощный, на несколько лет моложе Юрия.
   Без тени улыбки, вытянулся по стойке «смирно» перед несколько удивлённым начальником строительства.
– Майор Кузьмин, командир батальона спецохраны, представляюсь по случаю перехода моего подразделения под ваше командование.
– Вольно, – принял игру Швец, не моргнув глазом, – Я, товарищ майор, человек простой. Я сижу, чай пью, и ты садись, чай пей. Я бутерброд ем, и ты садись, чай пей.
– Разрешите доложить?!
– Докладывай, – Соломонович, важно.
– Согласно Вашему приказу, в распоряжение начальника спортбазы выделено три единицы колёсной техники, типа грузовик с тремя грузчиками-сопровождающими в каждой. Люди обеспечены сухим пайком на весь день. Жду дальнейших указаний!
– Благодарю за службу, присаживайтесь, – небрежно, снисходительно.
   Кузьмин сел с некоторым усилием.
– Чапай, значит, да? – пристально, без смеха смотрел на строительного начальника.
– Нет, просто я тоже простой человек, – скромно-наиграно потупился Юрий.
– Это похвально, а теперь объясни.
– Ты, действительно, дал транспорт?
– Конечно.
– И людей?
– Естественно.
– Не ожидал.
– Почему?
– Ну, мы стройбат, отребье, так сказать, недоразумение советской армии. Вы элита, только Москве и подчиняетесь. Говорят, покруче десантуры спецохрана будет, так?
– Смотря, какой командир.
– А ты, какой?
– Я хороший, – серьёзно без смешков.
– А ты знаешь, я тоже, – после недолгих раздумий ответил строитель.
– Верю. Только поправка маленькая: это не мы в армии элита, вы.
– Поясни.
– Мы лишь разрушать обучены, а вы созидаете.
– Ах, в этом смысле.
– В этом.
– Ну, тогда мне ещё УАЗик нужен, на целый день, и пожрать чего-нибудь. Мой транспорт в пути, вот такие дела.
– Нахал? Уважаю. Бери. Водитель с возвратом. Он у меня на балансе. Пулю пишешь?
– По копеечке?
– А по три, слабо?
– Боюсь, мой оклад таких растрат не выдержит.
– А воровать не пробовал?
– Не получается, как-то.
– Сработаемся – Кузьмин протянул руку...
   Так это начиналось. А потом был год каторжных работ: бессонных ночей, конфликтов, маленьких побед и больших разочарований. И всё-таки он ЭТО сделал, санаторий сдали в срок.

               

               
                1.  ДЕТИ – ЭТО  НАШЕ  ВСЕ.
      
    Утро разродилось чудоной погодой, под стать празднику. Небо пронзительной голубизны, ни облачка. Изумрудная «зеленка» вдоль узкого, но хорошего шоссе удивляла сочностью и богатством оттенков. Шоссе не петляло, повторяя контуры отрогов гор, а безжалостно вгрызалось в них то пандусом, то каньончиком, то тоннелем. Очевидно, строители, срезая углы, денежку не жалели. Справа от дороги, вдаль и ввысь громоздились Кавказские горы. Сначала зеленые, выше пегие, зелено-коричнево-серые. Еще выше и дальше зелень исчезала и в поднебесье, на пределе видимости, сверкала белизной снежная ушанка.
    Кортеж, на большой скорости, проскакивал мостики и дамочки с трубами, для стока воды под ними. По каждому междугорью то стремительно, то лениво несли свои воды ручейки и речушки, вливаясь в уже настоящую реку, шумливую на порогах, задумчиво-неспешную в заводях, стремящуюся в обратном движению кортежа направлении, на запад.
    Водители опустили солнцезащитные козырьки, солнце било прямо в глаза. В переднем, не считая ГАИшной «канарейки» с мигалкой, правительственном ЗИЛ111, предоставленном министру крайкомом партии прямо на военном аэродроме, расслабились двое военных в парадных мундирах.         
– Да, некстати эта поездочка, перед праздником столько работы, шутка ли, День Победы, – маршал недовольно жевал губу, –  а теперь еще и ЭТО.
– Бабахнуло от души, вероятный противник отдыхает. Я своих со всего Союза туда гоню.               
– Повезло же Мише на взлете с этим Чернобылем. Хоть в петлю.
– Этот не полезет, стрелочники найдутся, будьте покойны. Так, может, все-таки, диверсия?
– Нет, мои глубоко рыли. А, хотя, если наше всегдашнее головотяпство считать диверсией, то, да, диверсия. Почти семьдесят лет – одна сплошная диверсия, – министр рассеяно смотрел на то приближающуюся, то отползающую на пару-тройку километров реку, завораживающие своей монотонностью, плавные горки проводов высоковольтной ЛЭП.
– Послали бы со мной зама, мы бы справились.
– Нельзя, наш Идеолог перестроечный этот пансионат с большой помпой раскрутить желает. «Народу позитив нужен». Там телевизионщики уже три дня сидят, часовую программу готовят. А мне вот речь написали, – маршал постучал по лежавшей на коленях папке, – Да и тебе, Петр Андреевич, речь толкнуть придется.
– Я не готов! – вскинулся генерал, – Да и не мастак я блудословить.
– Словоблудничать.
– Один черт, – генерал обречённо махнул рукой.
– Не строй из себя сироту казанскую. Слыхивал я, как ты трехстопным ямбом полковников с генералами кроешь.  Красноречия тебе не занимать.
– То генералы, а то дети.
– Я официоз выдам, а ты уж сам, своими словами: спасибо, мол, сынки, за труд... Ну и так далее.
   Генеральский взгляд ушел в себя, старый служака прокручивал неожиданно свалившуюся на него речь. Долго ехали молча.
– А это, что? – маршал указал на серые железобетонные глыбы корпусов, возникшие справа, в глубине очередной долины, из-за очередного отрога.
– О, уже почти приехали, – очнулся генерал, – Это и есть наш щебневый заводик. Это на нем практически всю породу с нашего Объекта в щебень да отсев перемололи.
– Ничего себе «заводик». Я на Урале горно-обогатительный комбинат видел, так этот, пожалуй, не меньше будет. Ну-ка, Коля, останови, – приказал шофёру шеф, – Разомнёмся малость, ноги затекли.
   Следом за ведущим замерла и вся кавалькада. Из чёрных тёзок великой русской реки высыпала разнокалиберная  военная братия в чинах, не ниже полковника, штатские в одинаковых, будто с конвейера, строгих костюмах, пара особей  женского пола, из Минздрава.
   Из ближнего к генеральскому автомобиля явилось миру главное партийное и советское начальство автономии. Неуловимо похожие, хоть были абсолютно разными и по росту и по комплекции и по одутловатости лица. Подошли к генералам. Тут же, как черт из табакерки, явился молодой полковник, референт министра. Вопросительно, услужливо «ел глазами» начальство.
– Мальчики налево, девочки направо. Пятнадцать минут, – бросил маршал, не оборачиваясь, но, точно зная, что, кому надо, услышат и в точности исполнят.
  Щеголеватый референт улыбнулся в аккуратные усики, показывая, что понимает тонкий юмор шефа, и исчез, оставив за собой легкое облачко пыли и «Шипра».
– Ну, Петр Андреевич, в двух словах, что сейчас с этим комбинатом? Он у нас на балансе?
– Пока, да, – генерал поморщился.
– А он нам нужен?
– Как геморрой, Пётр Устинович.
– Ну, так отдай.
– Кому?
– Так, вот им и отдай, – маршал кивнул на первого секретаря автономии, – или не возьмёте?
   Первый сердито зыркнул на «своего» председателя Совета, крякнул с досады.
– Мы бы всласть, так, кто ж нам дасть. Москва всё под себя гребёт.
– Так, это только курка от себя, – порадовался собственной шутке маршал, – потому и в бульоне а не в шоколаде. На кой Москве ваш щебень? Это автономный уровень, если не районный.
   Первый партиец открыл, было, рот, но генерал поднял предупреждающе руку.
– Позвольте, я объясню, товарищ министр. Километрах в сорока на юго-восток, в горах, разрабатывали месторождение железохромовой руды. Гора целая.
– Эка невидаль, да у нас этих железных месторождений по Союзу, за тысячу лет не выгрести.
– Руда не простая, Пётр Устинович. Там, кроме железа, хрома процентов двадцать. Кроме того: никель, вольфрам, молибден и чёрт его знает, какие ещё редкоземельные элементы. Горку эту за полста лет срыли, считай до основания. Обеднённую руду возить на обогащение стало нерентабельно, и, в начале шестидесятых, этот рудник прикрыли.
– Какая связь? – маршал нетерпеливо шаркал ножкой.
– Вы же знаете: и на Урале уже немало горок срыли, редкоземельных поубавилось, а наш среднемаш требует их всё больше и больше.
– Знаю, – министр постепенно терял терпение.
– Так вот, горняки посчитали, что, теперь уже, опять рентабельно возить эту руду на обогащение, даже в Приуралье. А, когда пронюхали, что наш заводик загружен лишь на десять процентов, такую волну в ЦК подняли, мама не горюй! Ведь его нетрудно переоборудовать в горно-обогатительный комбинат. Из ЦК приказали: отдай. Мы документы готовим, на передачу, но тут «радиоактивные» вписались, им тоже наш заводик приглянулся. Конечно! Кто ж от такой халявы откажется? Оборудование – самое современное, когда строили, деньга ещё водилась, не жалели. А теперь ещё местные «перестроились», – мотнул головой на Первого, – «На нашей земле, нам отдайте!». В общем, я все документы в Совмин передал, пусть теперь у них голова болит. Мне всё равно, кому отдать, лишь бы с рук сбыть этот «вспомогательный объект».
   Все смотрели в сторону многострадального комбината. Оттуда доносился солидный гул камнедробилок.
– А, где же они сырьё берут? Мы, вроде, почти закончили.
– Да, проходка по третьему «Ковчегу» завершена. Всего один проходческий участок работает. Запасные выхода, вентиляцию добивают. Скоро монтажников сюда посылать. Оборудование завозим.
– И, всё-таки, откуда камень берут? – министр взглянул на часы.
– «Великую китайскую стену» продолжают строить, – генерал показал на отвесные скалы, вздымавшиеся слева от комбината.
– Так, это они гору, под которой «Ковчег», ковыряют?
– Не боись, Петр Устинович, Объект под соседней горой. Под этой только танкоремонтный заводик. Я разрешил вдоль межгорья долбить эту гору до тех пор, пока отвесная стена не достигнет высоты пятидесяти метров. В общем, едят гору вдоль хребта, вглубь горного массива. За пять лет более трех километров скушали. Просились карьер заложить, я запретил. Пусть горкой питаются. А я, каждый год, рапортую: «Приняты дополнительные меры безопасности для исключения проникновения посторонних лиц в пределы охраняемого периметра вокруг объекта «Ковчег», – с удовольствием процитировал главный военный строитель страны.
– Вот лис старый, – усмехнулся маршал, – а я всё гадаю: за что это его ЦК каждый год дополнительно премирует? А он тут себе маленький гешефт устроил.
– Так зачем же карьеры рыть, потом с них воду откачивать? Они гору рванули, порода сама с неба посыпалась. Только знай, собирай, да вези дробить. И технология проще, и мне «усиление мер безопасности».
   «Автономные» понимающе заулыбались. Опытные партийно-номенклатурные бобры печёнкой чувствовали: когда лизнуть, когда гавкнуть. Сейчас, почти ничего не понимая из разговора Московских бонз, предпочитали отмалчиваться.
   Материализовался референт, деликатно покашлял.
– Чёрт, заболтались совсем, – снова взглянул на часы маршал, – Во сколько митинг?
– В двенадцать.
– Поехали, поехали.
   Кортеж, резво набирая скорость, помчался дальше, вдоль высокой отвесной стены, которую отделяла от шоссе только железная дорога, сопровождавшая их на всём пути от ближайшего посёлка, и являлась, как бы, его продолжением, от чего шоссе казалось гораздо шире. Вместе с ним, она ныряла в тоннели, пробегала по насыпям, и вдруг, её ответвление, повторяя изгиб стены, резко ушло вправо в очередное горное ущелье.
– Притормози, – бросил министр водителю.
   Машина остановилась напротив въезда в очередное межгорье.
– Вот, добрались и до танкового. А, что это за постройки? Раньше, вроде, не было, – указал на группу строений за высоким бетонным забором в полукилометре от входа в горную долину. Что, батальон охраны себе таких хоромов понастроил?
– Спортбаза ЦСКА, Пётр Устинович. Недавно построили. Со мной согласовали, я не возражал. И дополнительное прикрытие для Объекта, и пацанам, говорят, в горах тренироваться нужно, чтобы на равнине легче дышалось.
– И инфраструктура вся на блюдечке. Небось, и сауна есть?
– А, как же, и бассейн, и сауна, нужно же спортсменам перед соревнованиями вес до кондиции доводить. И гостиница приличная и коттедж для особо дорогих гостей.
– Так, генералы тут пацанов тренируют, или  бордельеры с девками в сауне устраивают?
– Насчёт девок не знаю, но охота и рыбалка здесь знатные. Почитай, двадцать километров в окружности ни одного жилого дома. Санитарная зона.
– Да, постарался Горец под занавес, всех выселил. Этот проект ещё в сорок шестом задумали, сразу после Хиросимы.
– Помню.
– Ну, а охрана где?
– Сразу за базой. Вон, справа от забора шлагбаум и сторожка, возле железной дороги, видите?
– Нет. Я не «Соколиный глаз». Ладно, поехали, трогай Коля. Сколько еще?
– До поворота семь километров осталось…
   Шоссе свернуло в следующую горную долину. Ещё через несколько километров, кортеж миновал украшенную флагами «триумфальную арку», дежурный бронзовый бюстик Ленина на мраморном постаменте, посреди большой цветастой клумбы. По широкой, сверкающей, недавно уложенным асфальтом, дороге проследовали мимо футбольного поля, с ярко окрашенными невысокими трибунами, баскетбольной и волейбольной площадок, теннисного корта забранного сеткой рабицей, свернули налево, и выкатились на высокую бетонную дамбу.
– Останови посередине, – приказал маршал.
   ЗИЛ послушно остановился посередине дамбы, военные вышли. Министр неспешно огляделся. Пейзаж шокировал зелёно-голубой красотой. Дамба, высотой более пятнадцати метров, протянулась на полторы сотни метров, перегородила речушку, создавая узкое, длинное озеро. Справа и слева его опоясывала узкая аллея, обсаженная яркими цветами.
   Справа, повыше аллеи, в обрамлении зелени деревьев, яркими разноцветными пятнами, блестящей на солнце эмали, выделялись трёхсекционные домики детских спален. Между ними вписывались одно и двухсекционные вкрапления коттеджей для персонала. На левом берегу расположились не более десятка одно и двухсекционных домиков у самой воды. Выше угадывались крыши, каких то строений из красной черепицы.
   Маршал свесился над перилами, заглянул в близкую воду озера.
– Какая глубина?
– Возле дамбы – почти пятнадцать метров, – нарочито небрежно ответил генерал.
  Табунчик сопровождающих восторгался у въезда на дамбу.
– Что-то в смете я эту дамбу не припомню, – в голосе министра чувствовался металл.
– Ну, как же, – сплошная невинность, – эта дамбочка прошла у нас, как «взрывные и землеустроительные работы».
– Дамбочка? – гроза приближалась, – и этот «Днепрогэс» ты называешь дамбочкой? Это ж повыше хрущёвки будет! Бетон откуда? Колись, старый пройдоха!
– Петр Устинович, – примирительно начал генерал, – вы же сами приказали: чтоб не хуже Артека!
– Какой, к чёрту, Артек! Да если эту «Швейцарию», кто-то уполномоченный по документам пролистает... – маршал выразительно чиркнул себя ладонью по горлу.
– Так, это ж не для себя, для деток, больных деток наших офицеров. Вы сами говорили, что дети это... Это наше всё!
   Буря, похоже, утихла, так и не разразившись.
– Ты мне зубы не заговаривай, товарищ, головой материально ответственный. Говори: где столько цемента добыл? – стукнул кулаком по поручням из нержавейки министр, – Что, где-то поблизости цементный заводик смастырил? На территории камнедробильного комбината, угадал?
– А, хороша идея, – мечтательно протянул Строитель, – я не додумался к сожалению. Хотя и нужды в том не было. Вы тогда, два года назад, нам хвоста накрутили с этим санаторием: чтоб, не хуже Артека, и чтоб недорого, в державе, мол, денег нет, помните?
– Помню, – совсем успокоился и даже скупо улыбнулся, припоминая, министр.
– Что мне было делать? Я по Союзу, по всем округам и даже воинским частям клич бросил: «Для детей военнослужащих с заболеваниями опорно-двигательного аппарата и прочими нервными болячкам будет строиться на Северном Кавказе  санаторий-профилакторий». Поплакался: денег нет. Если сами стройматериалы соберём – быть санаторию на шестьсот, а в будущем, и на восемьсот мест, если нет – будет заурядный пионерлагерь. Соловьём пел: грязь на Кавказе такую нашли, что в неё человека заносят, а на берег он уже своими ногами выходит.
– Вот жук, – усмехнулся маршал, – и поверили?
– Конечно. Человек должен верить в чудо, иначе жить страшно. Впрочем, грязи здесь, и впрямь, чудотворные. Местные абреки, говорят, с незапамятных времён об их целебных свойствах знали. И путёвок на пять лет вперёд наобещал.
– Так ты же ими не распоряжаешься. Как отдавать собрался?
– А я три тёхсекционки  для нашего ведомства строю, почти готовы уже, – тоном кота из Простоквашино ответствовал генерал, – Валерий Иванович, у себя на заводе, спальные блоки во всю гонит. Полагаю, к июлю, аккурат к третьей смене, смонтируем. Во-он видите, в начале озера, четыре строительных вагончика стоят, особнячком. Там два десятка стройбатовцев оставил. Фундаменты доливают, дорожки асфальтируют, воду гонят, канализацию, кабели. Так что, будет у меня, как бы, лагерь в лагере, на сто человек! Все долги по путёвкам раздам.
– Ты Андреич, смотрю, совсем из ума выжил. Да, кто ж тебе позволит? Заберут на баланс, и всего делов! – укоризненно качал головой министр.
– Кто заберёт? – задиристо вскинул подбородок генерал, – Они все сверхплановые! По документам их нет, понимаете? Не-ту! За счёт внутренних резервов, исключительно. Кто заберёт? Не отдам. Костьми лягу.
– Так я и заберу. Ты о своём ведомстве печёшься, а я за всю армию думать должен.
   Генерал, как-то сразу осунулся. Стало видно, какой он уставший и старый.
– Не режь мечту по живому, Пётр Устинович, – почти прошептал.
– Ладно, генерал, не кисни, может, как-нибудь, за особые заслуги оставим тебе с полсотни мест. Должен же ты, как-то, долги отдавать. Негоже генералу пустобрёхом слыть. Подумаем.
– И думать нечего! – оживился генерал, – Я вам сколько хочешь таких домиков... А эти не тронь!
– Опять ты меня заморочил. Всё же, что там с цементом?
– А, что с цементом? Я, когда клич бросал, не очень то и надеялся. Адрес танкоремонтного по округам разослал, как пункт приёма материалов, и забыл. Замотался. А, через некоторое время, звонит мне Коган, в панике: все склады, мол, битком, а стройматериалы всё идут и идут. Что делать? Складируем под открытым небом. Я ему: прокат, рифлёнку присылают? Хоть завались, говорит. Строй, говорю, временные ангары. Так он там такого понастроил... В общем, второй завод появился, только на поверхности. Зато потом моноблоки пёк, как батоны. Почти конвейерное производство. Дополнительный штат под это дело выбил. А цемента столько нагнали – ещё таких два, как вы говорите, «Днепрогеса» построить можно.
– Чем же ты расплачивался за всё это? – вкрадчиво вопросил министр.
– Зачем расплачиваться? – на лице генерала прорезалось удивлённо-невинное выражение, – Я и за транспорт не платил, всё сами поставщики. А, за что платить? Всё списано давно, неучтёнка! Как за списанное уплатишь, если его, по документам, и в помине нет? Могли по дачкам растащить, ан нет, детям отдали. Не перевелись ещё хорошие люди на Руси.
– Хорошие люди? Ворьё, анархисты! Страну растащат, мигнуть не успеешь, заразы... Дальше пошло непечатное. Но тихо, почти про себя.
– Ну, многое и покупать пришлось: кирпич, перекрытия, песок, кабели. Нам, всего, порядка пятнадцати позиций даром достались. Все ведь, считай, одно и то же слали, из одного котла хлебают. Шифер, цемент, металлопрокат, оцинковка, дерево, битум – самое простое. Кроме, конечно, спецзаказов. Прораб мне списки составлял, я письма с просьбой о помощи уже адресно направлял. С дефицитом, очень Западная группа войск помогла, прибалты, Ленинград, Сибирь, уральцы, да, мало ли. По бартеру, у предприятий на списанное меняли, нам слали, – до конца раскололся бывалый строитель.
 – А, куда ж ты средства, на стройматериалы отпущенные, дел?
– Так, людям платил: командировочные, сверхурочные, премиальные. Потому, что они по двенадцать часов вкалывали, почти без выходных. Да я, если хотите знать, – закусил удила генерал, – и солдатам стройбата платил, за сверхурочные, как вольнонаёмным. А, куда деваться, с такими сроками драконовскими?
   Маршал тяжело облокотился о перила, опустил голову. Долго молчали.
– Под трибунал пойдёшь, – тихо, тоскливо вымолвил, – за махинации в особо крупных... Статья подрасстрельная, это ты понимаешь? И опричников своих за собой потащишь. Деятели!
– А, и пойду, Пётр Устинович, чего мне, старику, бояться? Зато, это всё детям останется. Новые пришли. Много они для детей понастроят? Себе дворцы будут возводить. И хапать будут, хапать, хапать. Хаос грядёт, Петя, чувствую я. Развал, анархия.
– Ну, ты загнул, Анреич! Ладно, не до тебя им сейчас. Утрясётся, как-нибудь. У нас победителей не судят.  Пошли, показывай, чего вы тут ещё наваяли. Мне вот только обидно, почему от меня свои художества утаил?
– А вы бы одобрили?
– Нет, конечно.
– Так, вот, потому.
   Перешли дамбу, нырнули в тень аллеи поднимавшейся вверх, к видневшемуся впереди фундаментальному сооружению. Через пару сотен метров вновь оказались на солнцепёке, на прямоугольной площадке, по периметру которой широкой лентой чернел асфальт. Посередине алела цветами огромная клумба в виде пятиконечной звезды, в центре которой возвышался флагшток без знамени. Вдалеке, на противоположной стороне площадки, громоздилась высокая трибуна для высоких гостей. Неподалёку, напротив уродливо маячила, наспех сбитая из досок, вышка с телекамерой нацеленной на трибуну. Вокруг суетились телевизионщики.
– Это «линейка» называется. Построения тут у них по утрам. Флаг подымают.
– Знаю, сын в пионерах хаживал.
  Мимо военных, в разных направлениях деловито сновали дети, подростки, взрослые. Все в парадной форме: «белый верх, чёрный низ». Было очевидным, что дети нездоровы: кто прихрамывал, кто неестественно горбился, кто подёргивал головой или рукой. Замечались деформированные или опухшие суставы, неестественные выверты рук. В тени, обособленной группкой, расположились «колясочники».
   Неспешно пересекли площадку, подошли к ступенькам здоровущего двухэтажного дома, где их поджидала встречающая троица. Вперёд ступил низенький плотный человек.
– Коломиец Илья Ильич, главврач санатория, – представился.
  Поздоровались. Подтянулись сопровождающие.
– А это, – обернулся военврач, – те, кто сотворил это чудо: начальник строительства майор Швец Юрий Соломонович и главный инженер завода, который все наши великолепные коттеджи изготовил, Коган Валерий Иванович.
   Вновь рукопожатия.
– Знаю я этих деятелей, и о деяниях сих святых с Афона наслышан, – министр напустил строгости, но глаза не злые, – Прохвосты, – тихонько, себе под нос.
   «Прохвосты» слегка побледнели.
– «Раскололся дед», – тоскливо подумалось майору, – «Интересно: в лейтенанты, или на лесоповал»?
– «Вот, брехун старый», – думал Коган, глядя на подмигивающего ему генерала, – «Знал бы, не связывался».
– Что же, зодчие, удивляйте меня дальше. Я уже на «дамбочке» изумился до сырости в штанах.
– Пусть Юрий Соломонович  показывает, он всё ЭТО печёнкой выстрадал, – предложил военврач.
– Прошу, – Швец уже поднимался по лестнице розового здания.
   Маршал вошёл следом, и оторопело остановился. Столовая переливалась всеми оттенками жёлтого и бежевого. Крашеных поверхностей не было вообще. Дубовый пол отциклеван, как паркет и представлял собой гладкую, без швов, сверкающую лаком поверхность. Стены, от пола до потолка, покрывал полированный кедр. Древесина имела редкую по красоте фактуру, подчёркнутую бесцветным лаком. Мебель – тоже дерево, никакого алюминия, хрома и дешёвого пластика. На зеркальном потолке – необычной формы массивные светильники.
– Чешское стекло, Западная группа войск расстаралась, – проследив взгляд министра, гордо отреагировал генерал.
– Симфония дерева и стекла, – позволил себе прокомментировать первый секретарь автономии.
– Теперь я вижу, как можно делать. Холку готовь, не слезу, пока у меня так не сделаешь, – генералу, – Это ведь кедр? Где взял?
– Сибиряки несколько вагончиков кругляка подогнали. Прямо с лесоповала. Говорили: ЗК лучшие брёвна выбирали.
– Почему мне не выбирают? – маршал грустно.
– Объяснить? – генерал, ехидно.
– Сколько такой красоты осталось? – кивнул на стену «нарком».
– Смотреть нужно, – вписался  Коган, считавший остатки материалов собственностью завода.
– Не смотреть, а всё, до последней дощечки, оприходовать и сдать. У меня  «Варшавский договор» в сосновой бане парится, а они тут...  Да, майор, можешь. Не зря, я слышал, наш генералитет к тебе в очередь стоит, чтоб с дачкой подсобил. И прораб, и архитектор, теперь вижу: и с внутренним убранством ты на «ты», – скаламбурил.
   Осмотрели кухню, «симфонию нержавейки и кафеля», киноконцертный зал на втором этаже. В полуподвал спускаться не стали, выбрались на воздух. Процедурный корпус, спортзал, гостиницу и прочее не инспектировали – дети уже стояли на «линейке». Генералитет, и еже с ним, поспешили на трибуну.
– Очень прошу, товарищи, покороче, дети долго стоять не могут, – попросил главврач.
– Чёрт знает что. Программная речь на съезде, а не приветствие детям. Писаки! – министр открыл папку, с сомнением полистал машинописные листы.
– Есть, покороче! – обрадовался генерал.
  Подошёл к телевизионщикам, о чём-то переговорил, те согласно закивали, заулыбались.   
   Главврач дал отмашку, торжественная часть началась. Заиграл оркестр. Дети выстроились поотрядно, по периметру поля. Под пионерский салют, подняли на флагштоке знамя.
   Выступил министр, поздравил детей и персонал с открытием санатория. Говорил минут пять. Затем, столько же, благодарил строителей за ударную работу генерал.
   Состоялось награждение. Генерала и обоих «прохвостов» наградили орденами Трудового Красного Знамени «за многолетний самоотверженный труд, и в связи с Днём Победы».
   Взял слово «автономный» Первый. Судя по тому, из какого далека он начал, поглядывая в камеру, говорить собирался около часа. Маршал, вежливо улыбаясь, наклонился над его ухом.
– Кончай трепаться, это дети, а не твой парт-хоз актив.
   Первый смешался и скомкал речь в дежурные пять минут.
   Медик, на камеру, поблагодарил строителей, родную коммунистическую партию и лично Михаила Сергеевича Горбачёва.
   Молодое поколение несколько раз проскандировало: Ленин! Партия! Гор-ба-чёв, и отправилось в столовую. Гости потянулись к сходням.   
– Минуточку, товарищи. Детей отпустили, давайте работать. Займите свои места, пожалуйста, – маршал подошёл к микрофону, открыл папку. – Пишем?
  Режиссёр-телевизионщик кивнул.   
  Сорок минут «челядь» улыбалась пустой площадке, пока министр зачитывал речь, полную оптимизма и уверенности в светлом будущем.

               

                2. ВАНЯ.

    Праздник был настоящий. На линейке, хоть и стояли недолго, в дистрофичной левой ноге начала пульсировать боль, но не сильно. Повели на обед. Он, действительно, оказался праздничным. Вместо борща или горохового супа Ване достался настоящий куриный бульон на потрошках, в котором, кроме картошки, плавал целый «пупок»! На второе – настоящая свиная отбивная в манке и величиной с две Ваниных ладошки, да ещё с пюре и половинкой свежей помидоры! Вместо хлеба – пирожки, вместо компота – виноградно-яблочный сок (одна виноградина на одно яблоко, но без воды).
   Съесть все эти вкусности оказалось непросто, но малыши одолели потому, что сок и пирожки разрешили взять в спальни. В послеобеденный «мёртвый час», в честь праздника, младшим группам разрешили не спать, а просто полежать один час, и даже разговаривать. Но некоторые, после сытного обеда, всё-таки уснули и проспали два положенных часа. Старшие вообще не ложились. Жизнь напоминала сказку. Вот, каждый день бы так!
   После «мёртвого часа» полдник : молоко, пирожок с маком, две конфеты «Мишка». Их старшие пацаны называли «Михал Сергеичами». Индифферентный к политике, Иван не понимал в чём юмор, но тоже смеялся. Дальше, почти до ужина, всякие процедуры, кому, что доктор прописал: грязи, радоновые ванны, УВЧ, иная «физика», а для самых несчастных – уколы, их, даже в честь праздника, не отменили. Ужин и вовсе оказался удивительным, «шведский стол» назывался. Столы сдвинули по периметру, на них расставили кувшины, графины, банки с разными соками, блюда с пирожками, колбасой, сыром с дырками. Начались танцы.
   Ваня примостился поближе к банке с томатным соком, его безусловной и почти единственной любви в царстве напитков...
   По воскресеньям мама давала ему тридцать копеек. Десять на автобус, они жили в пригороде Криминчуга, десять на кино, десять на томатный сок. Воскресным утром автобус обычно «битком» и Ивану часто удавалось сэкономить «пятачок». В город он приезжал богачом и сразу шёл в гастроном, к прилавку со стеклянными конусами, из которых наливали соки. Выпивал стакан томатного. Долго бродил у гастронома, решая стратегическую  задачу: выпить ещё сока и идти домой пешком, или, всё-таки, оставить деньги на проезд? Побеждал сок. Шёл к кинотеатру, но покупать билет не торопился, хотелось ещё сока. Оставалось десять копеек. Кино или сок? Как правило, опять побеждал сок. Пацан выпивал третий стакан и пешком отправлялся домой…
   Такое богатство – трёхлитровая банка сока, хоть залейся! Залпом выпил целую кружку...
   Ваня хотел ехать в санаторий, но боялся, что обмочит постель (с ним такое случалось), и его задразнят. Мама научила: если после шести ничего не пить, то постель будет всегда сухая. Он придерживался этого правила, и конфузов не случалось...
   В девять мальчик допил третью кружку изумительного, подсоленного, кроваво-красного напитка. В половине десятого старшие продолжали танцевать, младшим приказали идти спать.
   «Не буду спать вообще», – решил Иван и «на посошок» выпил ещё кружку...
   Ваню мучил кошмар. Наконец, ему удалось из него выкарабкаться, но кошмар не кончился. ЭТО случилось – простынь под ним холодила мокрым. Мальчик сдвинулся на край кровати, укрылся с головой, поплакал. Он уже такой большой, ему почти восемь, и вот, на тебе. «Нет, лучше умереть. Пацаны задразнят. А Ленка, ехидна, проходу не даст. А если...»
   Иван тихо встал, снял простынь, перевернул матрац, застелил одеялом. Быстро оделся и, с белым комом под мышкой, выскользнул за дверь спальни. Вожатые и медсестрички уже встали – из соседнего домика слышалась какая то возня, разговоры, тихий смех.
– «Скоро подъём, нужно торопиться».
   Юркнул за домики, вдоль задних стенок спален и коттеджиков для взрослых помчался в дальний конец озера, подальше от дамбы и посторонних глаз. Наконец, позади остался крайний домик старшего отряда. Ещё метров четыреста, и между деревьями показались вагончики солдат-строителей. Мальчик свернул налево к озеру.
– «Я не боюсь», – сказал себе, бухнулся в ледяную воду озера, и стал туда-сюда таскать по ней простыню. Когда руки устали, вышел на берег, как смог, выкрутил её и, крадучись, отправился подальше от озера, ближе к границе горной долины – крутому склону переходящему в отвесную стену, где группы кустов перемежались с высокими деревьями. Подлеска почти не было. Нашёл полянку, днём, наверняка, солнечную, расстелил в высокой траве простыню, приметил место, довольный собой, отправился в обратный путь. Он надеялся, что простыня высохнет до обеда, чтобы, когда все уйдут в столовую, вернуть её на место.
   Внезапно мальчик услышал фырканье и ещё какие-то очень знакомые звуки. Фырканье повторилось. «Лошадь», – понял Ваня, спустился пониже, где подлесок гуще, осторожно пошёл на звук. Он увидел их неожиданно, впереди и левее, почти у самого начала склона. Лошадей оказалось немало. Парнишка прокрался по кустам ещё сотню метров и понял, что лошадей очень много – двести или больше. Они сгрудились колышущейся массой, привязанные к веткам и стволам деревьев. Возле лошадей топталось несколько десятков очень странно одетых людей: вывернутые мехом наружу кожухи; то коричневые, то грязно-серые, то полосатые штаны; шапки, тоже, мехом наружу. У всех на ремнях или перевязях – длинные кривые сабли, колчаны со стрелами и луки за спиной. Ещё колчаны приторочены к каждому седлу вместе с небольшими, обтянутыми кожей круглыми деревянными щитами. Двое из странной компании выделялись богатством убранства: кольчуги, остроконечные железные шлемы, инкрустированные жёлтым металлом, отороченные мехом лисы, подбитые мехом яркие плащ-накидки, богато украшенные сабли.
   «Командиры», – понял Ваня.
   В этих людях угадывалось что-то очень знакомое. Их он совсем недавно видел... Вспомнил – «Пан Володиевский». Кино стоило двадцать копеек потому, что двухсерийное. Там злой дядька с намалёванными рыбками на груди всех резал, убивал и жёг со своими... Татарами! – как же он мог забыть. И тут же всплыли в памяти вчерашние телевизионщики с камерой.
   «Так это артисты, у нас будут снимать кино!», – обрадовался паренёк.
   Поднялся и пошёл к «артистам», ему очень хотелось потрогать лошадь. Но тут «командир» зло заругался на «мохнатого», ударил его плёткой по спине. Язык совершенно непонятный, чужой. Ваня замер от неожиданности.
   «Артисты дерутся понарошке, а этот, в железной шапке, не шутит, это не кино, это... Это бандиты!»
   Мальчик пригнулся, полез на четвереньках обратно в кусты.
   «Это душманы!  Прорвались к нам из Афганистана!»
   Он знал, что наши солдаты воюют с плохими душманами, помогая хорошим афганцам, где-то на юге. Но ведь его привезли на юг, значит, где-то рядом идёт война. С географией у мальчика было «не очень».
   «Нужно немедленно сообщить вожатому, дяде Андрею. Он, конечно же, знает, что делать: вызвать милицию, солдат».
   Ваня, пригибаясь, поминутно озираясь, спустился обратно к спальням, осторожно выглянул из-под кустов. «Моджахеды» хозяйничали уже везде, у каждого домика. Крались вдоль стен, прислушивались, осторожно заглядывали в окна, о чём-то перешёптывались. Сабли наголо. Затаились, ждали.
   Издали, от дамбы, будто удар бича, прозвучала резкая, гортанная команда, всё пришло в движение, на аллее, ниже спален, у озера появились всадники. Много. Скакали от дамбы, останавливались, равномерно распределяясь по домикам. Одновременно пешие воины ворвались в спальни. По двое остались сторожить у каждого окна.
   И на дамбе появились конные, много, очень много. Во весь опор мчались они на противоположную сторону озера, окружали коттеджи персонала на берегу, столовую, спортзал, баню, длинную трёхэтажную гостиницу, на первом этаже которой жили дети, которые не могли самостоятельно передвигаться – «колясочники» с мамами. На третьем – повара, прачки, монтёры, разнорабочие, вахтёр – «дед Пихто», применявший «лозыну» к пацанам, норовившим перебраться через заборчик, перегораживавший долину у ворот, номинально охраняя территорию санатория, кочегары с бани.   
   Захватчики действовали слаженно, по хорошо обдуманному, или многократно отрепетированному плану.
   Послышались крики, плач, злые выкрики – команды пришельцев. Что говорили, непонятно, по тону чувствовалось – отдавали приказы. С противоположной стороны озера послышался истерический вопль женщины. Внезапно прервался.
    На этой стороне детей и взрослых вытаскивали из домиков, сгоняли на аллею, окружённую всадниками. Мужчины, вожатые пытались сопротивляться, но силы были слишком неравными. На них наседало по нескольку человек. Валили на землю, били ногами, плётками, саблями плашмя. Вязали руки. Старались не убивать, брали в плен.
   Ваня приподнявшись, застыл в шоке, забыв, что нужно прятаться.
   Одна совсем маленькая, насмерть испуганная девочка истошно кричала. Бандит гаркнул на неё, она зашлась криком ещё больше. Тогда, отбросив в сторону пытавшуюся успокоить ребёнка воспитательницу, он наотмашь ударил девчушку по лицу. Та упала, затихла на асфальте. Головка неестественно повёрнута.
   Тётя Катя, вожатая младшего отряда, бросилась на бандюгу, впилась в лицо ногтями. Тот оторвал её от себя, сильно ударил кулаком в живот, схватил за волосы, поволок за домик. Дядя Андрей, сбив с ног ближнего охранника, со связанными сзади руками, ринулся следом. Догнал, с разбегу ударил душегуба в спину плечом. Оба упали, вожатый сверху. Вцепился зубами в глотку бандита, мотнул головой. Фонтанчиком брызнула кровь. Дядя Андрей снова и снова вгрызался в горло нелюдя. Тот сучил ногами, махал хаотично руками, потом затих. К ним, не очень то и торопясь, подошёл другой стражник, вонзил саблю в спину нападавшего, проткнув обоих. Вложил саблю в ножны, схватил девушку за волосы и потащил дальше, за домик. За ним, ухмыляясь, отправились ещё несколько, – полное равнодушие к смерти как чужих, так и своих.
   Тётя Катя сначала кричала, потом хрипела, потом затихла. Что они делали, Ваня не видел, но знал – они «насильничали».
   Воодушевлённые примером, трое поганцев вырвали из толпы медсестру попышнее, поволокли к ближайшему домику. Остальные пешие принялись вязать руки всем мужчинам, даже тем, кто не сопротивлялся, находясь в ступоре от ужаса происходящего.
   Ваня очнулся от шока, упал в траву, лихорадочно соображая: что делать, куда бежать, к кому обратится за помощью? Что он может, сам? Ничего!  Милиция, солдаты...  Солдаты!  В вагончиках, на отшибе, живут солдаты-строители!  Ваня с пацанами ходил смотреть, как они бетонируют дорожки.
   Преодолев ползком полосу колючего кустарника, парнишка вскочил, и, почти не таясь, бросился к концу озера. Когда вагончики уже хорошо просматривались, мальчик понял, что опоздал – пятеро «душманов» уже находились совсем рядом с ближним из них. Ваня присел, затаился в высокой траве. Двое, обнажив сабли, шли к первому домику, двое – ко второму, оставшийся бандюга к третьему. «Сейчас солдат будут убивать! Как предупредить, спасти?» 
– Бандиты!  Бандиты идут!  Спасайтесь!  Бандиты, бандиты! – так пронзительно, с таким надрывом Иван ещё никогда не кричал, и вряд ли, когда-либо сможет. Головорезы замерли, оглядываясь на крик. Молниеносное совещание. Поняли, что это предупреждение тем, кто в невиданных домах на колёсах, ринулись внутрь, всё же надеясь застать обитателей врасплох. Стук, топот, грохот. Из дверей выкатилось оцинкованное ведро. Крики, матюки, снова грохот. Тишина. Ваня зажмурился, боялся увидеть самое страшное – выходящих из дверей бандитов.
   На импровизированное крылечко первого вагончика вышел удивлённый и злой солдат в трусах и заляпанной кровью майке. В руке окровавленный нож.
– Ни х... себе, утречко после праздничка!  Или мне это с будуна снится? – кольнул себя ножом в ладонь, – Не снится.
– Шо цэ було? – из соседнего домика вышел здоровенный детина. В разведённых по сторонам руках держал за шиворот двух обмякших бандитов. Бицепсы от напряжения бугрились, как футбольные мячи.
– Кто эти клоуны? Может дурдом поблизости расформировали? Допросить сможем?
– Цэ навряд. Я их лобамы, отак, – «бум», показал.
   Разжал пальцы. Два бездыханных тела упали в траву.
– Наглядно. Мои гости тоже уже ничего не скажут, – вытер нож о майку, недобро уставился на оставшегося в живых «мохнатого».
– Ты, кто такой, чучело?
   «Чучело», наконец,  вышло из оцепенения, развернулось и, что есть духу, помчалось к озеру.
– Дяденьки! Дяденьки солдаты! – закричал Ваня, бросился к вагончикам, – Это бандиты! Убийцы! – подбежал к окровавленному солдату.
– Да, я понял, что не херувимы. Откуда они взялись?
– Их много. Очень. Всех из домиков выгнали, избивают, насильничают. Девочку ударили. Она лежит, не встаёт, – тараторил мальчик, – Дядю Андрея убили! Саблей.
   Из вагончиков высыпали полуодетые, полупроснувшиеся солдаты.
– День Победы, как он был от нас далёк... – пропел спец по ножичкам, – Где капитан?
– Он вчера с майором на завод укатил, орден мыть.
– Чёрт! С этой, дедовой бормотухи голова, как бубен. Беру команду на себя. Вооружайся, кто чем может, и ходу!  Даю минуту, время пошло!
    Солдаты бросились врассыпную. Командир скрылся в вагончике и тут же появился уже в штанах, на ходу натягивая гимнастёрку с сержантскими лычками. На ступеньке обулся. Для «дедушки», прошедшего все этапы советской дедовщины, сорок пять секунд на одевание, не есть проблема.
   Послышался треск кустов, кто-то ломился через подлесок. Из вагончиков выскакивали полуодетые солдаты, кто с лопатой, кто с саблей, кто с кайлом. Здоровяк держал в руке длинный увесистый лом.
   Меж деревьев показались всадники.
– За мно-ой! – на ходу крикнул сержант, схватил Ваню подмышку и помчался к деревьям на склоне. За ним ринулись остальные. «Помчался», громко сказано – высокая трава на обширной поляне не способствовала спринту. Шум погони приближался. Наконец, достигли деревьев с островками кустарника. На противоположной стороне поляны появились всадники, более десятка.
– Не уйти, догонят. Принимаем бой. Рассредоточиться на границе света и тени, – приказал командир, – им солнце в глаза, заедут в тень, несколько секунд будут слепые, как котята. Не зевай, не жалей, не плачь. Малый, беги подальше, затаись.      
   Ваня отбежал, нырнул под куст шиповника.
   Преследователи оказались осторожнее, чем ожидалось, не доехав десятка метров до засады, остановились, стараясь рассмотреть, где беглецы. Очевидно, спасшийся счастливчик поведал соплеменникам о гиганте, убивающем воинов, сталкивая лбами. Фактор внезапности, казалось, был упущен.
   Ваня тоже понял это. Лихорадочно соображал, чем помочь?  Внезапно, решившись, вскочил и стал трясти куст, под которым сидел.
   Заметив движение в глубине массива, преследователи дали лошадям шпоры, компактной цепью, осторожно, озираясь, с саблями наголо, въехали в лес. Когда лошади миновали сержанта, затаившегося под кустом, тот, с криком «Мочи козлов»,  бросился на ближайшего бандита.
   Будто из под земли выросли, вокруг охотников, ставших дичью, невидимые доселе, одетые в хаки, сливающимся с зелёнкой солдаты.
   Сержант всадил штык-нож «своему» бандюге в ляжку по самую рукоятку. Тот взвыл от боли, выронил саблю. Тогда нападавший, левой рукой потянул его на себя и несколько раз ударил ножом в живот, или куда там он попал. «Моджахед» умер ещё до того, как коснулся земли. Победитель перекинул нож в левую руку, подобрал саблю поверженного и бросился к следующей лошади. Всё произошло так быстро, что Ваня лишь дважды успел моргнуть.
   Солдаты не отставали от своего командира. Один, в гимнастёрке, трусах и сапогах, со всей дури рубанул ближайшую лошадь ребром лопаты по морде. Та вздыбилась, жалобно, хрипло заржав, тяжело рухнула набок, придавив ногу своего хозяина. Перескочив через неё, солдат, как копьём, нанёс удар по шее беспомощного противника, почти отделив голову от туловища. Хлынула кровища. Дело привычное, так он рубил корни деревьев при рытье канав.
   Другой, босой но в штанах, сзади вогнал кайло по самый держак в круп серой лошади, нёсшей на себе богато одетого всадника. Та, от боли и неожиданности, сделала два огромных прыжка и врезалась в невысокое дерево, почти поломав его. Князёк, или кто он там был, имел отличную выучку – успел освободиться от стремян и спрыгнуть с седла. С высоко поднятой саблей ринулся на безоружного теперь обидчика. Тот метнулся за дерево. «Князёк» за ним. Так и кружили вокруг дерева и бьющей по воздуху копытами, в своём последнем забеге, лошади.
– Са-ня! Са-ня! – звал на помощь друга безоружный солдатик. Белобрысый Саня кинулся на помощь и неумело рубанул бандита по спине саблей. Кольчуга выдержала удар, но тот потерял равновесие и упал. Друзья разом набросились на него. Увёртливый и сильный оказался, гад, ели совладали вдвоём, придушили. Поднялись, тяжело дыша. Неподвижное тело осталось лежать под деревом.
   Неожиданно наскочивший «гусар» рубанул Саню между ключицей и шеей. Парень, как подкошенный сноп, лёг рядом с недавним противником. Всадник пришпорил коня и ускакал по поляне к озеру, позорно покинув поле битвы.
   Голый по пояс здоровяк, с ломом наперевес, устремился на «душмана» с круглым щитом на левом предплечье. Тот рубанул стремительно приближавшегося бойца, но удар не достиг цели, сабля лишь срезала лоскут кожи с мясом с правого плеча. Лом вошёл в живот в районе пупка, вышел у поясницы. Гигант поднатужился и, как сноп вилами, перебросил умирающего через себя. Огляделся, ища новую жертву.
   Двое солдат махали саблями, как дети палками, наседая на потерявшего лошадь пешего. Осознав, что за фехтовальщики перед ним, воин перешёл в атаку, но третий солдат прыгнул сзади ему на спину, обхватил за шею. Двое «махателей» одновременно проткнули его  саблями насквозь, чуть не прикончив при этом своего.
   Над полем битвы носился храп лошадей, охи, ахи, ухи и отборный мат, Ваня даже не всё понимал.
   Тройка солдат, с разных сторон, напала на немолодого конного. Тот рубанул одного, нападавшего справа, раскроив ему череп почти пополам. Пытался достать второго, схватившего под уздцы шарахнувшуюся лошадь, но третий, слева, просто стащил его с седла, и молотил кулаками до тех пор, пока лицо не превратилось в кровавое месиво.
   На сержанта наскочил всадник, рубанул, метя в голову. Сержант, как мог, прикрылся трофейным клинком, и сабля нападавшего, соскользнув, лишь пропорола грудную мышцу. Бандит занёс её для повторного удара, но лом, пущенный бывшим колхозным молотобойцем, как копьё вошёл между его лопаток, заставив носом клюнуть в шею лошади и медленно сползти в траву.
– Спасибо, Серёга, – сержант тяжело дышал.
– «Спасибо» не булькае, – молотобоец выдернул из трупа лом, снова огляделся в поисках нового врага.
   Кое-где солдаты ещё завершали кровавую оргию, но, в принципе, всё уже закончилось.
   Наиболее хитро-мудрый боец устроил засаду на дереве, но так и просидел там всё время схватки, готовый к прыжку в стиле Рембо, поскольку к его дереву никто из врагов так и не приблизился. Сейчас, сконфуженный, спускался на землю.
– Шо, нэма желудей? То ж не дуб, чого ты, свыня, туды полизла?
   Вокруг ржали уже не лошади. Напряжение кровавой схватки отпускало. Столь многословно описанное, случилось очень быстро, поскольку происходило одновременно.
– А нас не посадят? Столько наворотили, – солдат с сомнением оглядел поле брани.
– Лучше долго сидеть, чем вчно лежать, – сержант указал на трупы, – Не расслабляться, один ушёл, сейчас целую шоблу приведёт. Собрать оружие, перевязать раненых. По быстрому. Уходим. Малый, ты где?
   Ваня, которого била нервная дрожь, поспешно подошёл к сержанту.
– Дяденька, у вас кровь, – указал на грудь сержанта.
– Кровь не пиво, вся не кончится. Слушай: сейчас им будет не до тебя, за нами охоту начнут. Ты в сторожку у шлагбаума пробраться сможешь?
   Ваня энергично закивал.
– Там телефон. Набери: три, два, два, запомнил? Это охрана завода. Скажи: тут бандиты людей режут, пусть дуют сюда на всех четырёх, понял?
   Ваня опять закивал.
– Ну, давай, пацан, ползком, по кустикам. Будь осторожен. От тебя и наша жизнь зависит и всех детей. В бой не вступать.
   Мальчик слабо улыбнулся шутке, направился к кустам. «Жизнь всех детей». Такая ответственность свалилась на него впервые.
– Как зовут тебя, пацан?
– Ваня.
– Пусть повезёт тебе, Ваня, – тихо напутствовал сержант…
   Иван, очень осторожно, стараясь не шуметь, пробирался сквозь кусты позади домиков. Сзади послышался треск продирающихся сквозь заросли многочисленных лошадей.
– Не найдёте гады, командир умный, – как заклинание произнёс парнишка, и, немного отдохнув, продолжил путь.
   Ни криков, ни плача слышно уже не было. Ваня миновал домик своего отряда, первый в ряду таких же, построенный ближе всех к дамбе. Вот и дорога ведущая от въезда в долину на дамбу. Залёг в траву, дальше двигался ползком. Кроны деревьев сплошным потолком нависали над дорогой, создавая впечатление зелёного коридора. Мальчик высунул голову из травы, посмотрел налево – никого, направо – на дамбе гарцевало несколько всадников в мохнатой одежде. Перебегать открытое место асфальта было опасно: заметят, догонят, схватят. Ваня опустил голову на руки, стал ждать.
   «Что же делать? Как перебраться на ту сторону, к стадиону?»
   Послышался какой-то неясный шум, приближался, нарастал. Вскоре на дамбе показалась голова колонны пленников, густо окружённая конными и пешими стражниками. Лазутчик, чуть высунувшись из травы, наблюдал. Сначала шли самые маленькие, жавшиеся к воспитательницам и медсёстрам, одна из которых несла недвижимую девочку. Следом – дети постарше, замыкали колонну самые старшие и связанные мужчины.
   Внезапно, один из старших мальчиков, сбив с ног конвоира, рванул по аллее в Ванину сторону. Один из всадников развернул лошадь и поскакал за беглецом, на ходу раскручивая над головой лассо. Мальчик не добежал до спасительных зарослей всего несколько шагов – взметнувшаяся петля опустилась на шею беглеца. Парнишка дёрнулся, как будто наскочил на невидимую стену, и упал, хватаясь руками за верёвку, затянувшуюся на шее. Бандиты приветствовали удачный бросок одобрительными возгласами. Всадник дал коню шпоры и потащил мальчика по асфальту, сдирая с него кожу. Волочил уже недвижимое тело до начала колонны, в назидание остальным. Затем спешился, снял с шеи верёвку, и, сматывая её на локоть, вернулся к своей лошади. Окровавленный комок остался лежать на асфальте.
   Воспользовавшись всеобщим вниманием охраны к этому занимательному событию, Ваня вскочил и, пригибаясь, одним броском пересёк сумрачное открытое пространство дороги. Кусты на противоположной стороне приняли его. Мальчик с разбега бухнулся в траву, ободрав коленки, и быстро, как мог, пополз к речушке, которая, преодолев дамбу, снова становилась узенькой и неглубокой.
   Крадучись, где на четвереньках, а где просто низко пригнувшись, Иван медленно продвигался между деревьями. Справа слышалось журчание воды. Вот уже теннисный корт остался позади слева, волейбольная и баскетбольная площадки, турники, лесенки и канаты на большой букве «П», сваренной из труб. Началось футбольное поле. За полем, знал, облазивший ранее всю округу пацан, перпендикулярно реке и дороге, перегораживая долину, шёл бетонный заборчик с витиеватым рисунком, в его рост высотой. Сторожка со шлагбаумом, конечная его цель, метрах в трёхстах от реки.
   Мальчик прокрался к трибунам футбольного поля и, осторожно высунувшись, осмотрел окрестности. Поблизости от шлагбаума скучали трое всадников. Ещё десяток лошадей привязаны к заборчику. За дорогой, в тени раскидистого дуба, сидели и полулежали бандиты.
   «Слишком близко от сторожки», – подумал, – «Что же делать, вернуться?»
   Телефоны он видел и в столовой, и в больничке, и в домиках персонала на берегу озера.
   «Но всех повели туда, значит, сейчас там от бандитов не протолкнуться», – обдумывал создавшееся положение уставший, измотанный долгой беготнёй и ползанием, пацан.
   «А вдруг там сейчас солдат убивают? Или кого-то, как дядю Андрея, или, как того мальчика, или как девочку... Нет, нужно пробовать здесь, только очень, очень осторожно. Зависит жизнь детей. И солдат. И всех».
   Ваня лёг на спину, отдыхая. Над ним висело кудрявое, полупрозрачное, беззаботное облачко. Вставать не хотелось. Всё-таки Иван заставил себя подняться. Сосредоточился. Последний бросок.
   Добравшись до заборчика юный пластун медленно и осторожно пополз вдоль него. По пути попались заросли крапивы, но его это не остановило. Сжав зубы, с голыми локтями и коленками, он преодолел и это препятствие.
   Вот и сторожка из белого кирпича. Дверь – настежь, возле неё лежит «дед Пихто», голова в луже крови. Вахтёр выполнил свой долг «не пущать» до конца. Мальчик вполз в открытую дверь, огляделся. Чёрный телефон стоял на столике у окна. Ощутив огромное облегчение, не высовываясь, Иван снял трубку. Трубка молчала. Пофукал – тишина. Привстал, пощёлкал рычажком – тот же результат. Покрутил диск – ни звука. Телефон не работал. Захотелось, как раньше, зарыться в подол маминой юбки и поплакать.
    За окном послышались шаги. Ваня в панике огляделся. Метнулся к больничной кушетке, забился под неё. В сторожку вошли. Мягкие коричневые сапоги с острыми носками прошли к окну, потоптались. Бандит, наверное, искал, чем поживиться. Зашелестела газета, звякнула посуда. Затем удивлённое, довольное бормотание. Сапоги потёрлись один о другой, нарезали пару кругов по комнатушке и вышли вон. Ваня, не дышавший всё это время, с шумом выдохнул воздух.         
   «Пронесло, нужно выбираться». Он осторожно выглянул в окно и увидел возле шлагбаума спину входившего. Тот что-то показывал всаднику. Мальчик на четвереньках покинул сторожку и, по проторённой дорожке, пополз обратно к реке.
; Что же делать? – он лежал в кустах у самой воды, – У кого просить помощи? – прошептал.
   Что-то спасительное крутилось в голове, но он никак не мог вспомнить, что именно. И, наконец, вспомнил: когда их на автобусе везли в санаторий, в соседней горной долине он видел бетонный забор, а возле него людей в военной форме. «Охрана завода», – вспомнил Ваня слова командира, – «Далеко» – с содроганием подумал и взглянул на гудевшие от усталости ноги.
   Что это?!  Две ноги, будто братья-близнецы: абсолютно одинаковые, мускулистые и загоревшие!  Левая, вчера тонкая, наполовину высохшая, сейчас казалась по толщине такой же, как и правая. Мальчик зажмурился, открыл глаза, ничего не изменилось. Подтянул к себе сначала левую ногу, пощупал, затем правую, снова пощупал.
– Одинаковые!!!
   Да, и смог бы он на своей «культяпке» пробегать столько, сколько пробегал сегодня? Конечно нет. В горячке утренних событий, некогда было рассматривать ноги. Но теперь... Теперь он добежит, быстро добежит и вызовет помощь. Солдаты придут, поубивают всех бандитов и освободят всех-всех! Теперь он сможет. Ваня упрямо сжал губы и зашагал вдоль речушки к выходу из горной долины.

               


                3.   КОСТЯ.

     Костя Галецкий рос шалопаем. В школе было трое «трудных» семикласников: он, «Партизан» и Осипян. Их разбросали в седьмые А, Б и В классы, паритетно. Курили, случалось, выпивали, уже тогда, однажды, пацан, на спор, чекушку выпил не отрываясь, правда, потом сильно жалел об этом. Дрались. Больше прогуливали, чем учились. Когда, в конце учебного года, после очередной разборки «стенка на стенку», с несколькими «тяжкими телесными» у комиссии по несовершеннолетним «урвався тэрпэць», и встал вопрос о колонии для малолетних преступников, мать срочно отправила сына к отцу, в таёжный военный городок на Урале. Спасло сына лишь то, что работала в институте по усовершенствованию учителей, пожалели, наверное: мать-одиночка, постоянно на работе, трудный ребёнок, без присмотра. Да и знакомы были многие в узком кругу педагогов небольшого провинциального города. Как потом коллеге в глаза посмотришь, если засадил его чадо в тюрягу, фактически. Из тех колоний выходили, в большей части, лишь взрослые, сформировавшиеся преступники. Родители Кости состояли в законном разводе.
   Дрались микрорайоны «Алмазный» и «Даманский», в Полтаве, постоянно и жестоко, чем попало: в ход шли и арматура, и обрезки труб, порой, и ножи. Правило «лежачих не бить» не работало. Месили, ногами, с превеликим вдохновением. О причине застарелого конфликта, наверное, уже никто и не помнил, но, если ловили «чужих» на «своей» территории, бойся, беги, или вступай в неравный бой. А многие ведь ходили в одну и ту же «пограничную» школу. Руководили, конечно же, старшие из ПТУ, вечерних школ, просто «тунеядцы». 
   Смена окружения, а, может, авторитет отца, неожиданно вызвала смену мировосприятия, приоритетов: парнишка полюбил геометрию, потом и алгебру. Теперь он мог часами просиживать над какой-нибудь заковыристой задачкой из сборника, для поступающих в МФТИ.
    Отец брал его на стрельбище, ходили на охоту. К концу лета Костя уже бил утку влёт. Подружился с солдатами из отцовской части. Тем пришелся по нраву ершистый командирский сынок. Не стукач. С ними ходил на тренировки по самбо. Им же таскал «бормотуху» – плодово-ягодное вино по рубль две копейки за «пузырь», из поселкового магазина, за что однажды получил от отца трое суток домашнего ареста. Так минул и восьмой класс. Мать назад не звала, опасалась, хоть дружки сына и были давно в колонии, и разборки «уличных банд» приутихли, когда пересажали зачинщиков. Власть, наконец, проснулась, когда, после того памятного побоища, один умер, несколько получили инвалидность.
   С начальником геофизической партии, другом отца, ездили на рыбалку, в глушь, на дальние озёра. Его захватывающие рассказы о «дикой» жизни геологов в тайге, скорее всего, и определили Костин выбор – после восьмого он поступил в Киевский геологоразведочный техникум, в группу «М» – механики, в простонародье, презрительное, отчасти завистливое – «мудаки», ремонтники геофизической аппаратуры.
   Их группу не особо донимали Научным Коммунизмом и историей КПСС. Молодой, но толковый, начальник второго геофизического отделения, Алексей Фёдорович, очевидно, понимал, что если его пацаны не будут знать какой-то там труд Ленина, то с него за то спросят нестрого. Но, если его гвардейцы (группа считалась элитной, не всякий институт мог похвастаться таким вступительным конкурсом – до четырёх человек на место) не смогут ремонтировать аппаратуру, неприятностей не оберёшься.
   «Мудаки» постоянно подвергались нападкам, порой ожесточённым, со стороны «трактористов» – будущих буровиков. Численный перевес был не в их пользу, поскольку «колхозников» было в четыре раза больше – набиралось две группы после восьмого, и две после десятого класса. Издевались, как правило над первым курсом: вечером, пьяные ходили по комнатам, избивали, унижали, отбирали деньги. И делал это, как правило, тоже первый курс, только группы Т-21 и Т-22, – старшие, набор после десятого класса. Ещё та дедовщина процветала.
   Не избежал конфликта и Константин. Сразу после вселения в общагу, у её входа, выставив в окно колонку, устраивали по вечерам танцы. В первый же вечер паренёк и нарвался. Пригласил девчушку, тоже первокурсницу, топтались на месте под «Любимую» в небольшой толпе. Первый толчок проигнорировал, хотя заметил, что с десяток пацанов, «десятиклассников», уж больно часто поглядывают в его сторону. Причина была понятна: он единственный из «мудаков», «очкариков» посмел высунуться из комнаты после семи, да ещё имел наглость пригласить кого-то. Щенок, восьмиклашка вчерашний. После третьего толчка, более сильного, обернулся, провокация была столь очевидна, что дальше терпеть её не представлялось возможным. Да ещё при девушке.
– Пацан, поосторожней, не в трамвае, места, что ли, мало?
– Пацан?! – моментально отреагировал провокатор, – Кто тут пацан, недоносок?
   Девчушка отошла, испуганная.
– Уйди, пожалеешь, зубами порву, – просипел сквозь сжатые губы.
   Вновь закипала давно забытая лють уличной потасовки, когда бьёшь без разбору, своих, в темноте, лишь по повязкам на рукаве узнаёшь. Потеряешь ту тряпочку, чужим станешь, свои же запинают.
– Ты что, шавка, нюх потеряла? Давай отойдём. Мы тебя сейчас…
– Мы? – Костя повысил голос, чтоб слышали окружающие, – Что, кодлой вы герои? А один на один, сцыш?
   Музыка кончилась. Заинтересованным полукругом выстраивались любопытные. Напротив стоял другой полукруг, группа Т-22, как оказалось впоследствии.
– Это я…
   Парень неосмотрительно сделал шаг вперёд. Возможно, и не дрался серьёзно раньше никогда. «На крик брал», стараясь нажить себе славу «крутого» среди сверстников, пользуясь их же поддержкой.
   Полушаг навстречу, резкий, сильный удар лбом в переносицу. В принципе, битва была выиграна, но Костя будто осатанел: схватил противника за волосы сзади, обеими руками, резко наклонил, совершенно потерявшего ориентировку, пацана, навстречу пошло правое колено. Ещё раз, ещё, ещё… В последствии оказалось, что нос он парню, всё же, сломал. Очнулся, когда его оттаскивал какой-то парень, из танцевавших. На земле слабо шевелился поверженный.
– Что, колхозники, ещё желающие есть? – выкрикнул с вызовом в растерянности стоявшим буровикам.
   Обидное оскорбление для представителей группы «Т». То, что их, за глаза, трактористами звали, не особо напрягало. Какая, в принципе, разница, что «технология бурения» – официальное название,  что «тракторист», тоже солидная техника. Но «колхозник», это уж слишком. Дуга разом двинулась на обидчика. Тут бы его, наверное, и похоронили.
– Стоять, пацаны, – властно приказал державший его парень, такой же высокий, но выглядел значительно мускулистее, – Кто один на один хочет – выходи. А десяткой на одного – за падло. И ты, мудак, язык попридержи, а то вырву. Пошли отсюда.
   Отошли к столовой, познакомились, покурили, разговорились. Сошлись на привязанности к единоборствам, парень оказался борцом – «классика». В стойке самбист ещё мог с таким потягаться, но в партере «пердуны», как их называли самбисты и дзюдоисты, в бараний рог крутили любого. Было на памяти Кости такое состязание. До сих пор в шею боль стреляла, при воспоминании о том поединке.
– Поосторожней с ними, – посоветовал парень, – Добрая половина – сосунки, только-только от мамкиных сисек отлипли. Хорошего поединка и не нюхали, и драться не умеют. Но, когда шоблой навалятся, бойся.
– Да, знаю, «синдром трусливой стаи».
– Во-во, что-то в этом роде.
   Серёга тоже оказался буровиком, но с параллельной группы. 21-я и 22-я, в последствии, так дружбанами и не стали. Возможно, этот случай, в самый первый день, когда технарь за мудозвона заступился, был тому причиной? Позже, Костя с Серёгой, как и со всей его группой, сошлись очень плотно: вместе «по бабам» ходили, в «кафе Буровичок», в зарослях за старой общагой пили. Там и стаканчики на ветках были развешаны, и пенёчек, – уютно. И целесообразно – овощной магазин внизу, а там «Плодовоягодное» продавали. Удобно, когда тепло: набухались, проспались, вниз гонца послали, и опять бухай.
   Вместе их, уже на третьем курсе, и в райотдел с гуляний в Голосеевском парке забирали, на какие-то праздники. Буянили сильно. Дали в обезьяннике немного оклематься, привели в большой кабинет, пред светлые очи большого начальника, поставили посреди кабинета.
– Кто такие? – строго.
– Студенты, геологоразведка.
– Понятно. Пошли на х… – не повышая тона.
– Есть! – попытался отсалютовать Галецкий, слегка покачиваясь.
   Развернулись и пошли. Коридором, потом на улицу. И никто их не остановил, и никаких протоколов не составляли, и бумага в техникум не пришла, впоследствии.
   А «избиение младенца» имело продолжение примерно через неделю: в комнату ввалилось человек восемь: разгорячённых выпитым, раззадоренных прежней обидой, озлобленных.
– Вот сейчас и поговорим, – зашипел «лидер» с синячищами вокруг глаз.
– Поговорим.
   Костя не стал дожидаться, пока гости из прохода рассосутся по большой угловой комнате на пятом этаже старой общаги, схватил, заготовленную загодя, полуметровую, полудюймовую трубу, со страшным рыком бросился в психическую атаку. «Воинство», в панике, старалось попасть обратно в коридор, в дверном проёме образовалось столпотворение – каждый надеялся улизнуть первым. По головам не бил, был в трезвом уме, но по плечам, спинам задним неудачникам досталось крепко. Двоих, оказавшихся на четвереньках, выпинал наружу ногами. Гнал до самой лестницы, выкрикивая угрозы, ругательства. Больше их комнату никто не кошмарил…
   Весело жил парень, учёбой себя особо не обременял, но учился неплохо – сказывалась заначка знаний восьмого класса, хорошая природная память. Первой его толстой книгой, около сотни страниц, стала «Тайна золотой долины». Там двое пацанов его возраста, во время войны, искали золото, а нашли пирит. Он, прочитав её три раза, выучил наизусть, и считал, что больше уже ничего читать не будет, поскольку лучше книжки в мире нет. Мать, желая похвастаться перед гостями способностями сына, начинала читать с любой страницы, маленький Костя продолжал на память, и мог декламировать, пока его не остановят. К концу третьего курса «гениальности» резко поубавилось – алкоголь ещё никому ума не прибавил.   
    Стипендию не получал уже со второго курса – прогулы, но не бедствовал: мать не знала, сколько шлёт отец, слала переводы, отец не знал сколько шлёт мать... Так, что рестораны и кафе Киева Костя знал лучше, чем музеи. Любил, поначалу, «Кокур» марочный, по четыре семьдесят за 0.7, хорошее сухое. Котлеты «по-киевски» за семьдесят копеек в кафе на Ульяновых предпочитал всем остальным. В свои шестнадцать имел рост метр восемьдесят, нагловатую улыбку, так, что в рестораны его пускали.
   На втором курсе перешёл на более дешевые вина, на третьем, вообще, на «шмурдяк». Средств меньше не становилось, расходы росли: дозы возрастали, девочки…
   После третьего курса началась полевая практика. География предлагалась разнообразная: Тюмень, Туркмения, Казахстан, Чечня, Ленинград. Костя выбрал юг России, сейсморазведку, поскольку «дружил» с будущей оператором сейсмостанции с параллельной группы, кроме того, там практика начиналась на три недели раньше!
   Со щупленьким усатым Васькой Кашниковым они попали не в обычную сейсморазведку, отбивающую нефтяные ловушки, а в партию глубинного сейсмозондирования, ГСЗ, которая прослеживала зону Махохоровича (базальты) на глубину до сорока километров. Решали чисто научно-познавательная задачку, разовый заказ Академии Наук СССР, поэтому и снабжали партию по вторичному принципу – работали ещё на старых, ламповых сейсмостанциях «Поиск». В Тюмени такие уже давно разобрали на драгметаллы. Коллектив сформировали временный, кроме основных специалистов, конечно.
   Счастливчикам автоматом поставили зачёты, формально приняли экзамены и отправили. Похоже, начальник сейсмопартии, которому до зарезу не хватало рабочих на сезонную работу, имел в однокашниках Алексея Фёдоровича.
   Если совсем просто, то сейсморазведка работает как эхолот. В кусте скважин взрывают заряды. Взрывная волна идёт в землю и отражается от горизонтов – пород с разными скоростями распространения волны. Эти отражённые волны принимают чувствительные к микроколебаниям приборы – сейсмоприёмники, установленные в почве вдоль профиля. От них, преобразованный в электрический, сигнал, по кабелям, подаётся на передвижные записывающие сейсмостанции. Зная скорость распространения волны, отметку времени взрыва и время прихода волны на датчики, на компьютерах  рассчитывали глубину залегания горизонтов. Но это уже на базе экспедиции, партия лишь накапливала первичный полевой материал.
   За один из четырёх таких кабелей, «кос», и отвечали Костя с Василием. Коса, длиной в два с половиной километра, наматывалась на барабан лебёдки, установленной в заднем отсеке будки автомобиля ГАЗ 66 и была отделена перегородкой от переднего отсека, где студенты ели, спали, пили и не очень регулярно «жили». Водитель спал в кабине, в гамаке. В просторечье такая машина называлась «смотка».
   Разматывали косы по строго прямой линии – профилю, который шёл от предгорий Кавказа, через Ставропольский край Кубань, заканчивался в Ростовской области. Одна размотка – десять километров, четыре «смотки». Иногда косу тащил по сёлам: огородам и даже подворьям аборигенов, через заборы и дороги, что местных сильно, порой очень матерно, огорчало. Профиль должен быть прямым, как струна, поэтому, при планировании, как ни старайся, населённых пунктов не миновать. Топографы проложили его так, чтобы обойти наиболее крупные, но…
   В то ясное, предпраздничное утро все на временной стоянке сейсмоотряда периодически поглядывали в небо, прислушиваясь. В этот день на «чёртовой вертушке», чертов начальник партии должен был привезти чёртову зарплату, к праздничку. Чертыхались по матери все, поскольку деньги пропиты ещё на Первомайские, и если бы не бесплатное питание на собственной передвижной кухне и курево «на запись», разразился бы голодно-никотиновый бунт.
   Наконец, в воздухе затарахтело, и на поляне приземлился старенький МИ-1. Возле начальника партии, усевшегося за дощатый раскладной стол, нетерпеливо роились жаждущие.
– Так, мужики, – хмуро начал начальник, – работа пошла, слава Богу, расхолаживаться некогда, так, что зарплату я вам сегодня не дам.
   Вокруг недовольно зашумели.
– Нажрётесь, – игнорировала возмущение власть, – потом, дай бог, к пятнадцатому профиль продолжить.
– Ну, хоть по червончику, на праздничек, – глаза старшего рабочего, бывшего ЗК Потапыча были просительными и грустными, как у спаниеля.
– В прошлый раз, на базе ещё, в Новомосковске, я вам выдал аванса по червонцу, чем кончилось? На трое суток позже графика выехали. Оно мне надо? По трояку аванса! Не хотите, не надо.
– А по пятёрочке? – Потапыч, с надеждой.
– А по нулям? Подходи, расписываться.
   Молниеносно образовалась очередь. Трояк – приличные деньги, больше литры «самиздата». Хоть что-то. Получали новенькие, хрустящие, прямо с банковской упаковки…
   Родная «вертушка» ещё не улетела, а «гонцы», Васька с Костей и водителем были уже на пути к ближайшей станице…
   Вернулись загадочно-довольные. Их уже с нетерпением ждали, вокруг накрытой под развесистым вязом «поляны». Торжественно вынесли из буды по два бутылька «горючего».
– И это всё?! – Потапыч аж зашёлся, – ну, на десятерых, я понимаю, а остальным?!
– Не продают станичники, сволочи, «для сэбэ» держат. Одну бабку еле уболтали, по шесть пятьдесят за бутылёк. Но есть информация.
– Изложи, – бывший ЗК, деловито.
– Где-то там, в предгорьях, – Костя указал на юг, – пансионат открыли, километров сорок от нас. Тамошний вахтёр, Савелич, шмурдяк на бензин воякам меняет. За канистру поллитровку даёт!
– Так, по восемь копеек за литр бензина... – возведя глаза к небу, считал Потапыч, – Справедливая цена. Возьми у Галки шесть канистр и дуй, в аккурат, на бутылёк будет. Да спроси, сколько ещё у него есть. Может, за деньги продаст? В крайнем случае, у нашего оператора займём. Есть у него заначка, точно знаю. В сельмаге печенье и шоколадку покупал, падла, я видел. А то бензовоз на полбидона сменяем, почти полный.
   Отряд был полностью на колёсах: УАЗик начальника, две сейсмостанции, четыре смотки, склад продуктов, который таскал вагончик передвижной кухни все на ГАЗ 66. Бензовоз на ЗИЛе. Вот и весь «цыганский табор». Топографы, отдельным отрядом, били профиль впереди, буровики и взрывники – далеко сзади. Так гуськом и двигались по просторам Родины.
– Тебе начальник сменяет. Есть ещё новость, – торжествующе улыбнулся Константин, – В станице сегодня свадьба, первый день!
– Шо ж ты молчишь, козёл безрогий, – возмутился старший рабочий, глазки алчно заблестели, – Народ! В станице свадьба!
   Предвкушение Настоящего Праздника передалось остальным. Потапыч лихорадочно собирался.
– Иваныч, галстук дашь?
– Не дам.
– Так, для общего ж дела.
– Ты его опять обрыгаешь.
– Как вернусь, сразу сниму, зуб даю!
– Ну, смотри...
– Сёма, рубашку давай.
– Помоешь шею, дам.
– Время, Сёма, время!
– Иди, мойся, вонючка, к людям едешь.
   «Вонючка» наскоро побрился, умылся в ручье. Наряжали всем отрядом, поскольку кроме «спецухи» и старой футболки у недавно «откинувшегося» ничего не было. Штаны, «Левис», диковинку в здешних краях, потёртые, почти чистые, Костя пожертвовал, пиджак с оператора сейсмостанции сняли, туфли водитель дал. Носки не дал никто. Чистые, целые носки – большая ценность. Пришлось на босу ногу, благо, штаны длинные.
   Потапыч принарядился, очки для солидности надел, благородство на лице изобразил. Ни дать, ни взять – зам министра, как минимум.
– Ну шо, хлопчики, рулетку взяли?
   Василий закивал, показывая пятидесятиметровую рулетку с ручкой.
– Тогда, с богом. Показывайте, где там браком сочетаются…
   Подкатили на наскоро вымытой водителем «смотке» к самым воротам.
   Во дворе, под брезентовыми навесами, суетились женщины, накрывали столы. Дом большой, добротный, под бляхой. Двор ухоженный, сараи и пристройки кирпичные.
– Хозяин живёт, выгорит дело, – прикинул «начальник».
  Степенно вышел из кабины и, заложив руки за спину, важно стал наблюдать, как Василий с Костиком разматывают рулетку от ворот, по диагонали двора, к летней кухне, затем, как Костя забивает колышек точно посередине двора.
   Бабы сбились в кучу, шушукались, осуждающе-удивлённо поглядывая на непрошеных гостей. Из летней кухни вышла, вытирая передником руки, румяная дородная хозяйка.
– А шо это вы тут меряете у нас во дворе?
– Не мешайте, женщина, – важно изрёк Потапыч и неспешно отправился к Костиному колышку.
– Как это «не мешайте», – возмутилась почти тёща, – Вы, хто будете?
– Я – начальник партии, Потапенко.
– Какой, такой партии?
– Начальник геофизической партии.
– Ну, так шо вы хотите? Шо тут мой двор меряете?
– Сегодня вот здесь, – показал на рулеточную ленту, пересекающую двор, – положим кабель. Оттуда, – махнул на север, – туда, – показал на юг.
– Здесь, – указал на колышек, – будет установлен сейсмоприёмник – очень чувствительный и дорогой прибор. Будет принимать волны, геофизические, – козырял терминами, – и передавать на записывающую электронную станцию. Работать будем ночью. Мы разматываемся вечером, а записываем волны по ночам, чтоб никакая машина, или человек помех не создавали. И телевизор не включайте.
– Ой, боже ж мой! Як это «тихо», як это «не выходь»? Свадьба у нас сегодня. Танцы.
– Вы, товарищ женщины, не понимаете, – напустил строгости, – У нас госзаказ. Ответственное дело, государственное. Нас КГБ курирует!
– Так в понедельник приезжайте, и закусите, и по чарке за молодых выпьете.
– Женщина, какой понедельник? У нас сроки! Вы думаете, двести ответственных работников будут ждать, пока вы напляшитесь? Вы знаете, сколько сутки простоя нашей партии стоят? Тыщи! Вы готовы платить за простой?
   Хозяйка  поняла только: КГБ, танцевать низзя, платить нужно. Кинулась в дом, за хозяином.
   Василий ушел в буду, от греха, боялся смехом испортить всё мероприятие. В таком разводняке с экспроприацией он участвовал впервые. Потапыч, в принципе, всё говорил правильно, за исключением КГБ, телевизора, и того факта, что профиль проходил через станицу. Настоящий профиль шел по пшеничному полю, в нескольких километрах западнее.
   Через несколько минут из дома вышел высокий, сухощавый, седеющий мужчина.
– Товарищ э...
– Потапенко Михаил Сергеевич – ляпнул первое, что пришло на ум.
– Товарищ Потапенко, что с бабой-дурой говорить, пойдёмте в хату, там и побалакаем...
   Возвращались с триумфом. Потапыч, уже изрядно навеселе, рядом с водителем, смотрел соколом. Подельники в буде, сидели на диванчике, бережно придерживая бутыли с живительной влагой. В ногах стояло пол-ящика «казёнки» и три битком набитые ящика с закусью – для мифического представителя КГБ. Потапыч прозрачно намекнул хозяину, что, возможно, ему удастся уговорить высокое начальство проложить профиль за станицей. Хозяин остался доволен, чувствовал себя спасителем родной станицы от варваров – геологов.
   Геологи тоже были довольны. Под деревом, вокруг обильной «поляны» катался со смеху весь отряд – Василий, в лицах, воспроизводил мизансцену недавних событий.
   К вечеру, естественно, назюзюкались все, включая начальника отряда. Некоторые уснули прямо под деревом. Водитель Петро уединился с поварихой в кухне-прицепе. Кухню слегка штормило.
   Дальновидный Потапыч подошёл, пошатываясь, к кружку молодёжи, где Василий заунывно выводил «Любимую» под три гитарных аккорда.
– Студент, на пару слов.
   Костя встал, отошли.
– Почти всё выжрали.
– Угу.
– Чувствуешь, какое завтра похмелье будет? – пророчествовал виновник торжества, так и не снявший галстук.
– Догадываюсь.
– Ну, так что?
– Что?
– Не понимаешь?
– Нет.
– Дуй к этому самому вахтёру. Канистры мы уже набрали. Деньги у тебя.
– Петруха «качанчик парит», не повезёт.
– А сам, бздишь?
– Да, как два пальца...
– Ну, так?
– Васька, кончай выть, погнали.
– Куда? – подошёл Василий.
– Спецзадание...
   Ещё не стемнело, когда «смотка», слегка виляя, подкатила к сторожке.
– Приветствуем вас, Савелич! – с некоторым усилием Костя выбрался таки из кабины.
– И вам привет. Только не Савелич я, Сергеич, – ответствовал дед с Будёновскими усами.
– Какая разница. Сергеич, самогон нужен. На бензин сменяем, или за деньги купим.
– Так, нету. Всё подчистую вымели, бидон целый. Праздник. Завтра приходите, к восьми. Савелич привезёт, на опохмел. Мы с понятием.
– Какое, завтра... А, хотя... Васисуалий, у нас что-нибудь осталось?
– Пузырь заначил, зря что ли корячились? «Андроповка!»
– Уважаю. А, где тут у вас, отец, машину поставить можно? Так, чтоб не тревожили.
– С полкилометра назад вернётесь, там съезд вправо. Метров триста по грунтовке – речушка. Там стройбат машины моет.
– Спасибо, отец. С утреца обязательно будем. Спокойной ночи.
– И вам в дерево не врезаться, – укоризненно покачал головой... 
   Лучше бы не просыпаться: во рту кошачий нужник, руки подрагивали.
– Васька. Васька!
– М–м?
– У нас что-нибудь осталось?
– У–у.               
– Погуляли... Ой, головка, бо-бо.
– Кто Светку трахал, у всех головка бо-бо, – Вася так и не поднял голову с импровизированной подушки.
– Да пошёл ты, – незлобиво, – Восемь уже есть?
– Почти десять.
– Ни х... себе. Там народ мается, а врачи-похметологи дрыхнут. Вставай!
– М–м.
– Ну и хрен с тобой.
   Вылез из будки, обильно оросил колесо. Проверил в кармане деньги, взял пустую бутылку и отправился вдоль речушки к санаторию. Врач, прежде всего, должен заботится о своём здоровье.
   Уже в кустах виднелся бетонный побеленный заборчик, как навстречу выскочил взъерошенный мальчишка.
– Дядя, дяденька, не ходите туда, там бандиты! К солдатам надо, чтоб сюда ехали, спасать, а то поубивают всех! Мальчика убили, и солдат, и девочку... – тараторил в край возбуждённый мальчонка.
– Погоди, не части, голова болит. Какие, к лешему, бандиты? Может, приснилось тебе? – Костя поморщился.
– Там. Много, на лошадях, с саблями. Всех в плен взяли. Душманы!
– Ну и воображалка у тебя, парень...
   И тут, сквозь зелень, вдалеке послышался цокот копыт по асфальту.
– Слышите? Это бандиты едут! Прятаться нужно, порубают.
– Ладно, пацан, – с сомнением, медленно, выговорил Костя, – Иди вдоль речки, машину увидишь. Будка жёлтая с красным. В буде дядя Вася почивают. Скажи: дядя Костя велел в кустах, поблизости схоронится, и меня ждать. А я пойду, посмотрю, что за бандиты такие.
– Не ходите, дядя Костя, они только что мальчика убили. Верёвкой.
– Хорошо, иди, я гляну, – Студенту не столько хотелось «глянуть», как пузырь у деда наполнить.
   «Совсем крыша у пацана съехала, напугал кто-то. Сильно».
   Константин уже миновал забор, когда, дальше по речке, услышал истошное: «Мама, мамочка! Мама!»
   Пригибаясь, побежал на голос. Сквозь ветви ивы увидел, как на той стороне речушки, в сотне метров впереди, два странно одетых мужика догоняют растрёпанную простоволосую девчушку лет четырнадцати. Догнали, сбили с ног. Девочка отбивалась. 
– Мама, мамочка!
   Повалили. Один сел у её головы, прижал коленями к земле руки. Другой спустил штаны и уселся на заходящуюся в истерике девчушку. Дал с размаху две увесистые пощёчины, улёгся на неё, поелозил и стал равномерно двигать голым задом. Другой, державший, ухмылялся, предвкушая. Девочка хрипела, кричала. В голосе ощущался животный ужас, боль.
   Костя, как завороженный, не веря собственным глазам, не мог пошевелиться. Наконец, вышел из ступора, ринулся на помощь. Бросился в речку, упал под напором течения, в несколько гребков, помогая себе ногами, преодолел четырёхметровую водную преграду и устремился к бандитам, зажав в руке горлышко бутылки.
   За приятным занятием, насильники не услышали стремительного приближения мстителя. С разбегу саданул бутылкой по голове сидевшего спиной к нему бандита. Тот уткнулся в лежащего напарника. Бутылка разлетелась. В руке осталась её половинка с острыми стеклянными кромками. В бешенстве, Костя продолжал наносить удары этой «розочкой» в шею, позвоночник, снова в шею. Кровь хлынула на девочку. Второй, с круглыми от неожиданности и испуга глазами, вскочил, запнувшись в спущенных штанах, снова упал. Костя «рыбкой» прыгнул на него. Сцепившись в объятиях смертельной схватки, покатились к реке, колотя друг дружку. Остановил их ствол росшего у самой воды дерева. Удар пришёлся Косте в поясницу, перебив дыхание. На мгновение парень был дезориентирован, этого хватило, чтобы бандит насел на него, его цепкие пальцы сомкнулись на Костином горле. Парень пытался оторвать их, не получалось, бандюга давил всей тяжестью своего тела. Сознание помутилось. На грани беспамятства, Костя, отпустив руки противника, взял его голову в свои и, из последних сил, большими пальцами нажал на глазные яблоки. На руки, лицо брызнуло что-то липкое, горячее. Насильник взвыл, отпустил горло.
   Победитель тяжело поднялся, пытаясь дышать, долго кашлял. Ублюдок, закрыв окровавленное лицо руками, подвизгивая, катался по земле. Затем сел, что-то забормотал. Отдышавшись, Константин, будто разгоняясь для пробития одиннадцатиметрового, сделал три больших шага, и носком кирзового сапога нанёс удар в область виска или крепления челюсти к черепу сидящего. Тот завалился на спину, посучил ногами, затих.
– Гол, – тихо произнёс, – В пекле твоё место, падло.
   Мысленно поблагодарив за науку инструктора по рукопашному бою с отцовской воинской части, показавшего на прощание несколько «грязных» приёмов, Костя огляделся, подошёл к девочке. Она сидела, обняв себя руками, покачиваясь из стороны в сторону, тихо, на высокой ноте, мычала, словно убаюкивала ребёнка. Вся в крови. Ситцевое короткое платье подрано. За деревьями слышались выкрики, треск ломающихся веток – к ним кто-то спешил.
– Вставай, подружка, нужно идти, нужно быстро идти. Сматываться надо. Похоже, дружки этой мерзоты пожаловали.
   Реакции не последовало. «Шок», – понял спаситель.
– Ну ничего, мы сейчас, мы быстренько, – взял девочку за талию, поволок к речушке, – Мы сейчас, мы быстренько, здесь рядышком.
   Девочка слабо сопротивлялась. Парень, всё так же обхватив её талию, соскользнул в воду, которая доходила ему до пояса, кое-где по грудь. Отталкиваясь от дна ногами, помогая себе свободной рукой, продвигался вниз по воде. Течение помогало. Погоня слышалась уже совсем рядом. Казалось, он протащился не один километр, периодически поглядывая направо, машины всё не было. Шум погони подутих.
   И вот, наконец, на берегу замаячило жёлтое с красным – будка «смотки».
– Васька! Васька! – звал он вытаскивая безвольное тело на берег.
– Васька, твою мать!
   Показался испуганный Василий, рядом – такой же испуганный пацан.
– Заводи, быстро!
   Вдалеке показался всадник скакавший по тропинке, вдоль речки, прямо к машине.
– Заводи, придурок! – заорал, что есть мочи, Костя, поднял девочку на руки и понёс к машине.
   Василий, наконец, опомнился, неуклюже побежал к кабине, пацан следом.
   Костя донёс девочку до дверей будки, открыл, положил её, безразличную ко всему, на пол, бережно подобрав ноги. Оглянулся – всадник совсем близко. Машина молчала.
– Заводи, Васька!
– Ключи!
– А-а!
   Костя полез в мокрый карман, с трудом достал ключ зажигания с брелоком – юбилейным рублём, рванул на себя дверь кабины со стороны пассажира. На него уставились полные страха глаза пацана.
– На! – парень прихлопнул ключи на ноге мальчика, закрыл дверцу.
   Бандит находился уже в нескольких метрах, клинок готов к работе. Костя нырнул под машину.
– Васька, дай монтировку, быстро!
– Та нэма... А, есть.
– Приоткрой дверь и брось под машину! Быстрее! 
   Конный, наклоняясь, пытался достать его саблей. Гарцевал возле машины. У переднего колеса упала монтировка. Костя ползком добрался до неё. Один конец плоский, загнутый, другой острый, прямой. «Подходяще». Всадник объехал передок машины, увидел застывшее от страха Васькино лицо, ударил по стеклу кабины саблей.
   Пацанёнок свалился на пол кабины, Васька на сидение. На стекле образовался иней мелких трещин. Воспользовавшись тем, что басурман отвлёкся, Костя вылез из-под машины и, стоя на коленях, снизу вверх, приложив все силы, вогнал острый конец монтировки в брюхо лошади. Та взбрыкнула, заржала, понеслась напролом, сквозь кусты и вместе с наездником рухнула в воду. Монтировку забрала с собой. Костя опять был безоружен.
– Заводи! – заорал снова. Бросившись под машину, вновь переполз к двери будки.
   Вася, дрожащей рукой, лихорадочно тыкал ключом в скважину замка зажигания и никак не мог попасть.
   Костя взялся за ручку, дверь открывалась в сторону кабины, поднял глаза. Со стороны «задка» машины на него нёсся кудлатый всадник с занесённой для удара саблей. Студент инстинктивно дёрнул ручку и рванул дверь на себя, чтобы скрыться за ней от, казалось, неминуемого клинка. Всадник отвернуть не успел, на полной скорости врезался левым коленом в неожиданное препятствие. Колено смачно хрустнуло, неудаха вылетел из седла, лошадь помчалась дальше.
– Заводи, ****во, или я тебе гланды через жопу вырву!!! – не помня себя, заорал Костя, бросился на державшегося за растрощенное колено, подвывающего бандюгу.
   Он не видел куда бьет, неистово работая кулаками. Заскрежетал стартер, машина дёрнулась.
– Со скорости сними, гомодрил!
   Поверженный больше не выл, не шевелился. Костя вскочил и, как мог быстро, потрусил вокруг «передка» к водительской дверке. Навстречу ему мокрый, без сабли, но с длинным кинжалом в руке, первый, унесённый лошадью, узкоглазый «чурка». Парнишка, конечно грязный, окровавленный, с бешеными глазами представлял устрашающее зрелище. Да ещё, в этот момент, рыкнув стартером, завёлся мотор. Дикарю, очевидно, показалось, что рыкнуло это страшное, окровавленное существо. Разве может рыкать повозка, даже такая странная? Он пискнул в суеверном испуге что-то тип «шайтан», неуклюже метнул в сторону машины кинжал, и, не разбирая дороги, бросился бежать.
   На тропинке показались ещё конные.
   Костя поднял кинжал, подскочил к водительской двери, рванул на себя. На него воззрился испуганный Василий.
– В буду, быстро, смотри, чтоб девчонка не ушиблась.
   Василий проворно юркнул за машину. Хлопнула дверца.
– Малый, сиди на полу, не высовывайся. Поехали.
   Водитель включил заднюю передачу, развернулся. Переключился на первую, вторую, третью, и, по зелёному коридору, помчался к шоссе. Из-за сетки трещин обзор был минимальным, приходилось выглядывать в боковое окно. Неожиданно, за поворотом, перед самым капотом возникло два всадника. Ни водитель, ни лошади, скакавшие во весь опор, среагировать не успели. Двойной удар был страшен. Костю бросило на руль. Одну лошадь, вместе со всадником отбросило на дерево, вторая прошла под колёсами, машину сильно тряхнуло. Разнося остатки лобового стекла, в кабину влетел её хозяин, врезался в заднее смотровое окошко, отлетел назад и затих на кожухе моторного отсека. Ноги воинственно, как два ствола, торчали наружу. Мотор заглох.
– Малой, ты там живой?
– Угу, – послышалось снизу.
   Костя сдвинул тело, Ваня, а это был он, выбрался.
– Ложись на сидение. Васька, вы там живы? – закричал в окошко.
   В ответ неразборчиво, но, явно, непечатно.
– Васисуалий соизволили выйти из комы, – усмехнулся водитель.
   Слегка разогретый мотор завёлся с полоборота. Опять: первая, вторая, третья, ГАЗон набирал скорость.
   При выезде на асфальт, толпилось несколько всадников, перекрывая дорогу. Узрев невиданное – самодвижущуюся повозку, шарахнулись в стороны. В разбитое окно влетела шальная стрела, больно оцарапав Костино плечо, плотно засела в обшивке.
– Врёшь, не возьмёшь, – до предела вдавив газ, Костя вылетел на шоссе, повернул направо и, на предельной скорости, помчался к выезду из долины.
– Куда дальше, пацан, где твои военные?
– Налево.
   Ну, да, тут другого асфальта и нет. Направо лишь грунтовка, по которой они вчера приехали. Свернув налево при выезде из долины, ехали вдоль отвесной стены.
– Ты оказался прав, малый, это бандиты, – констатировал Костя скорее для себя, чем для мелкого.
   Быстро домчали до следующего поворота. По ответвлению от шоссе свернули налево. Впереди виднелись здания за бетонным забором. Ехали вдоль высокого пандуса, вырезанного в отвесной стене справа. Вкатились в «ущелье»: справа всё та же стена, слева бетонный забор. Впереди шлагбаум, рядом сторожка. Не сбавляя скорости, автомобиль снёс поперечную деревяшку, влетел на середину двора воинской части, резко затормозил.
– Приехали, – констатировал уставший водитель, откинулся на спинку сидения.
   Со всех сторон к ним бежали солдаты.    

               
                4.  МАКСИМ.

    Максим рос пай-мальчиком, как и положено сыну дипломата. Языки, пианино, теннис, конные выездки. Три года с отцом в Египте, четыре в Западном Берлине. Затем Москва, школа для хороших мальчиков очень хороших родителей, и, наконец,  МГИМО* (Московский государственный институт международных отношений). А, куда ещё податься сыну дипломата, который практически в совершенстве владеет английским, немецким, арабским, латынью ещё до вуза?
    В институте «золотой молодёжи» жили весело, но приличия блюли. Все одевались с иностранным шиком, поэтому, чтобы удивить, нужно было одеть не просто импорт, а что-нибудь «эдакое». На старших курсах уже определялись будущие любовно-выгодные партии. Ценился экстерьер, голова, перспектива, уровень возможностей родичей.
    Максим в деньгах особо не нуждался, но понемногу прифарцовывал – лишняя сотня в кармане, не помеха. Взяли «с поличным» его в самом начале осени, попал под облаву. Уже в отделении, в «Отделе по борьбе с преступностью среди иностранцев», кроме пластинок и шмоток, тянувших на мелкую спекуляцию, у него изъяли пятьдесят западных дойчмарок. А это уже совсем другая статья: «незаконные валютные операции», до десяти лет лишения свободы. Государство охраняло свои интересы очень жёстко, поскольку «деревянный» нешуточно начал терять в весе.
    Пухлый конверт и хороший адвокат убедили следователя, что валюта завалялась в кармане курточки ещё со времён пребывания студента в Западном Берлине. Шесть лет валялась, и вот, неожиданно, нашлась в почти новой курточке.
    До суда дело не дошло, но по институту пошла молва: пятикурсник, отличник занимался спекуляцией. Назревало позорное исключение.
    Отец подсуетился, и в Костиных услугах, как переводчика, срочно стала нуждаться советская армия. А она, как война, все грехи спишет.
    Так парень, без пяти минут дипломат, в двадцать три года загремел в армию – осенний призыв. Ни в какие переводчики, что автоматически подразумевало Афган для студента восточного факультета, Костя, конечно, же не попал. Товарищ отца пристроил его в тихую мотострелковую часть в Ставропольском крае. 
    Служба началась без захватывающих приключений. Сержанты особо не зверствовали, отцам-командирам вообще всё было «до лампочки». Заурядная воинская часть под заштатным райцентриком. Скука.
    Как-то, стоя под душем, новобранец мурлыкал немецкую школьную песенку из далёкого берлинского детства.
– Я знаю эту песню. Ты немец?
   Под соседним душем стоял двухметровый, мускулистый парень, тоже из «молодых», Петро. Сложён он был не как Аполлон, а скорее как Геракл: широк в плечах, широк в талии, широк в бёдрах. Потому и прозвали его «Шкаф».
– Нет, жил в Германии, когда-то. А ты немецкий знаешь? – по-немецки спросил недавний студент.
– Я из поволжских немцев. Наши ещё при Екатерине там селились, – тоже по-немецки ответил Петро.
   Выговор очень непривычный, сказывалась вековая оторванность от родины предков.
– Ты говоришь как Хоникер по телевизору, – уважительно заметил гигант.
– Берлинское наречие, – кивнул Максим.
– Я тоже хочу говорить правильно.
– Давай между собой общаться только на немецком, через полгодика тоже заговоришь, как потомственный берлинец, – улыбнулся Максим.
– Давай, – стараясь подражать выговору соседа, улыбнулся в ответ Питер.
    Так, из ничего, завязалась спокойная, без надрыва, дружба. Их часто видели на лавочке в укромном закутке, ведущими неспешную беседу на немецком. Максим рассказывал о Берлине и вообще о Германии. Петро – о своём совхозе, его бесхитростных проблемах. Показывал карточку Эльзы (Лизы), розовощёкой пышной русявки.
– Фашисты опять базарят, – говорили старослужащие с презрением и долей скрытой зависти.
   Петра не напрягали, побаивались, даже в земляки набивались, а вот Максима однажды напрягли.
   Инцидент случился примерно через месяц после присяги. «Дедушки» приказали Максиму постирать их носки. Портянок «деды» не носили. Максим отказался.
   После отбоя его пригласили в туалет, «на профилактику».
– Вот тебе носочки, мыло. Постираешь, доложишь, – приказал один из «воспитателей».
– Не нанимался, – не подымая глаз от пола, ответил Макс, прекрасно понимая, чем это кончится.
   Первая плюха полетела «под дыхало». Парень согнулся, подышал, затем, распрямившись, врезал «деду» по губам. В уголке рта появилась кровь.
   «Старики» осатанели. Навалились все разом. Били руками, потом, уже лежачего, сапогами. «Молодой», свернувшись калачиком, сначала пытался уворачиваться от ударов, потом перестал, обеспамятовав. Под ударами тело дёргалось, как тушка на бойне.
   В туалет в трусах, сапогах и майке вошёл Петро.
– Кончай, мужики, хватит.
– Закройся, Шкаф, не твоё это дело, спать иди, – оторвался от экзекуции сержант.
–  Кончайте, говорю, – Петро пошёл на топтавшихся у недвижимого тела «дедов». Те проигнорировали пожелание «амбала».
   Тогда здоровяк взял двоих ближних за шеи и ткнул мордами о керамический умывальник. Затем развернул и швырнул по одному в кафельную стену. Отлетев от стенки, старослужащие затихли на полу.
   Сержант, с размаху, садонул Петра пряжкой ремня в ухо, обильно потекла кровь.
   Петро обернулся, потрогал рукой ушиб, недовольно хмыкнул, увидев кровь, пошёл на обидчика.
– Петя, Петя, кончай! Петя...
   Поймал за грудки, другой рукой взял за матню. Перепуганный двадцатилетний парнишка мигом растерял всю свою «крутизну» – отчаянно дрыгал ногами, что-то лепетал, просяще. Размахнувшись, «Шкаф» выкинул орущего в окно. Тот вылетел вместе с осколками стекла и поперечиной рамы. Затем взял потерявшего сознание друга на руки, в спальне завернул в одеяло, отнёс в медпункт и сдал дежурной медичке.
– Об сапог ударился, несколько раз, – пояснил.
   Вернулся в казарму, промыл ухо, приложил полотенце и лёг спать.
   «Дедушки» в туалете начали понемногу шевелиться. За окном, в полуобмороке, звал маму сержант...
   Командир части с замполитом обсуждали ЧП.
– Докладывай, – полковника радостным назвать было трудно.
– У салаги сломаны рёбра, выбиты передние зубы, губу зашили, сотрясение, ну и синий весь. В общем, ничего страшного, лежит в санчасти. У «бугая» ухо надорвано. Пребывает под арестом. С «дедами»  похуже: у одного нос сломан, у другого  лоб рассечён. Оба с сотрясениями, тяжёлыми, в неврологии. Третий, «летун» – в травматологии, на локоть приземлился, недоумок. У него ещё порезы на лице, от стекла, ну и сотрясение, тоже.
– Что будем делать?
– Не знаю, – пожал плечами «комиссар».
– Генерал опять звонил, желает это дело на тормозах спустить, ему сейчас лишний шум ни к чему. Новая метла в Кремле, сам понимаешь. Могут показуху устроить. Тогда и нам дымоходы прочистят.
– А Звезду Героя генерал не желает? Не получится по-тихому, – покачал головой замполит, – Одного из контуженных комиссовать могут. Или «косит», или дела у него, действительно, плохи – память отшибло. Речь невнятная, заговаривается. На тяжкие телесные тянет, на инвалидность.
– Вякать не будет, ему дисбат светит. Комиссуем по несчастному случаю, в ножки поклонится. А «лётчика» и того, второго, после выздоровления под арест, по максимуму, и на дембиль в последнюю очередь. И погонять напоследок, как молодых, чтоб другим неповадно...
– А с салагой, что? И с этим, Петром Лемке? Деды так не оставят, сильно оскорбились: «духи» «дедов» бьют!  Прецедент. Придушат их где-нибудь по-тихому, или суицид устроят, самострел.
– С них станется! Генерал предлагает в «штрафники», к Кузьмину, только, говорит, сами договаривайтесь. У него там уже вдвое больше положенного подобного контингента набралось. Чуть ли не вповалку спят, новую казарму строят. Хорошо, объект режимный охраняют, под «усиление бдительности» пока проходит. Из роты охраны батальон будет. Я Кузьмину уже звонил. «За что?», – спрашивает. Я рассказал. «Везите», – говорит, – «Таких смельчаков без счёта приму. Только с «приданным», а то пацанам спать не на чем будет».
– Хороший мужик, крепкий, даром, что контуженный. Нам бы такого комбата.
– Воспитывай, и у тебя такие будут.
– Воспитаешь их, как же. Деграданты: водка, бабы, преферанс.
– Ладно, проехали. Возьмёшь грузовичок, загрузишь кровати, матрацы, постельное, обмундирование. Тушку мороженную в целлофан заверните, картошки побольше, тушёнки, сгущёнки, ну, в общем, сам знаешь. А это от меня, – полковник достал пузатую бутылку «Наполеона».
– Забирай «молодых» и чтоб духу их...
– Так, тот ещё в лазарете, с рёбрами.
– Не страшно: повязку потуже, укольчик амнапона на дорожку, и на матрацы, в кузов. Одеял побольше. Доберётесь. Дорога хорошая, погодка – отличная...
   Максим и Пётр подошли к грузовику с брезентовым верхом. Петро нёс два чемоданчика и вещмешок. У кабины, заложив руки за спину, в новой, с иголочки, серой шинели, ждал их замполит.
– Ну, что, бойцы, собрались? Полезайте в кузов, трогаем.
– А, куда нас, товарищ подполковник? 
– В штрафбат, голуби мои. В штрафбат. 
– Штрафные батальоны расформированы давно.
– Не все, один остался. Для таких раздолбаев, как вы специально держим.
– За что? – не верили ушам своим друзья.
– Как, «за что», а разве можно драться? Если все начнут старослужащих мордовать, кто ж дисциплину в части держать будет?
– Так они первые...
– И не последние. Вы думаете, если я вас в части оставлю, вы долго проживёте? То-то. Не дрейфь, бойцы, я вас в настоящую армию везу, Советскую! Там дедовщины нет, у Кузьмина не забалуешь. Там таких, как вы – большинство, со всего округа.
  Так Максим и Пётр попали к Кузьмину.
.
               



                5.  КУЗЬМИН ПАВЕЛ АНДРЕЕВИЧ.
         
– Здравия желаю, товарищ генерал, – майор вытянулся перед главным куратором спецподразделений ГРУ *.(Главное разведывательное управление).
– Проходи, Паша, садись, не на параде.
   Павел, стараясь не хромать, подошёл к столу, сел.
– Ну, что, оклемался малость?
– Как огурчик, товарищ генерал.
– Огурчик... Почти год по госпиталям. Как привезли, думал не выживешь.
– Я уже три месяца на реабилитации. Врачи...
– Врачи настаивают на комиссии. На пенсию, понимаешь?
– Да.
– Сколько ты наслужил?
– С училищем, почти пятнадцать.
– Во-от, а нужно двадцать пять. Ну, война, год за два. Всё равно, чуток не хватает. Хоть и с первых дней, Амина брал.
– Ещё пару месяцев, и будет полный порядок. Я тренируюсь, ногу разрабатываю.
– Да знаю я, Вельяминович жаловался: и себя, и врачей в гроб со своими тренировками сведёшь. Не получится! Там у тебя что-то с сухожилиями и этими... Нервными окончаниями. Вообще ногу отнять хотели, забыл? «Полное выздоровление невозможно», такой вот вердикт.
– Что они понимают! Вот увидите: через годик опять по горам скакать буду.
– Ты Маресьев, что ли? В общем так: я с Самим говорил: «герой Афгана», и прочее. Дослужить тебе дадут, в виде исключения, за особые заслуги. Поедешь на Кавказ, рота охраны, спец объект...
– Цербером? Не поеду!
– Погоди, дослушай. Старших перебивать...
– Простите, товарищ генерал.
– Опять перебил. Так вот, в предгорьях есть танкоремонтный завод, подземный. Охраняют войска особого назначения. Не служба, курорт. Туда наши «небожители» своих сынков служить отправляют.
– «Золотая молодёжь», разве служит?
– Служит, Паша, служит. Для карьеры полезно. Есть такие должности, на которые анкета «на Ять» быть должна. Так вот, гадюшник там развели... Ещё тот. Представь: едет папа на курорт, заезжает в часть за сыночком, и берёт с собой на недельку-другую, в море поплескаться. Вот такая служба.
– Да-а, не вспотеешь.
– А тут ещё ротный учудил: пацану какому-то по морде дал, в ресторане, по пьянке. А пацан не простой оказался... В итоге,  аморалку пришили. Так что, место вакантно. Поезжай, Паша, наведи порядок, очень тебя прошу. Эта клоака уже многим поперёк горла. Ты же на высокие должности плюёшь?
– Плюю.
– И на большие звёзды?
– И на...
– Я тебе плюну! Не зарывайся, – напустил строгости генерал.
– Этот объект спецвойска охранять должны. Пусковые шахты такие войска охраняют. Покруче десантуры быть должны. А там мамины чада пуза греют. Случись что, сам понимаешь. Так что, поезжай, Павел Андреевич, и сделай из этой блат-хаты настоящую боевую часть.
– Есть, сделать боевую! Кузьмича дадите?
– Он сейчас где?
– Со мной, на реабилитации.
– Так, у него же два пальца на правой руке...
– Мне инструктор по рукопашному бою нужен. Без Кузьмича не поеду. Увольняйте вчистую.
– Инструктор, говоришь? А, что, хорошо придумал, таких бойцов поискать... Бери своего «К-2», не разлей вода. Сколько вы с ним?
– С семьдесят девятого, с самого начала*. (Вторжение советских войск в Афганистан).
– Что ж, подыхали вместе, и живите дальше вместе. Позвоню, приказ на него подготовят. Успехов тебе, майор. Знаю, не подведёшь, раньше не подводил. Приказ и документы у секретаря, командировочные и подъёмные в кассе.
– Самоуверенный вы, товарищ генерал. А, если бы я отказался?
– А тебе деваться некуда. Из армии ведь не уйдёшь?
– Нет.
– То-то. Заеду как-нибудь. Говорят, там рыбалка знатная, и грязи.
–  Так, «грязи» и в Москве немеряно. Разрешите идти?
– Иди, Паша, иди, дел по горло...
   Павел открыл дверь коммуналки своим ключом.
– Ой, Павлик вернулся! А похудел то как, похудел. А, что это у тебя с лицом? Шрамищи-то какие! Ну, ничего, шрамы и морщины... – тараторила соседка, – Серёжа, Павлик вернулся.
   В коридор вышел приземистый, волосатый, хоть голым зимуй, мужчина в майке и шлёпанцах на босу ногу.
– Вернулся? Слышали, ранило тебя сильно. Лейтенант приходил, книги для тебя брал. Мы ему комнату твою открыли. Мать! Мечи на стол, я в магазин сбегаю.
– Не нужно, у меня с собой. Вот, держите, Клавдия, – передал тяжёлый пакет, – я умоюсь с дороги...
   Павел сидел в своей комнате. Большая, с эркером в три окна, светлая, уютная. Родная. Стол, диван, пара кресел, платяной шкаф, книги на стеллажах в две стены – отцовская библиотека... 
   Накрыли в комнате Павла. Выпили, закусили, повспоминали, снова выпили.
– Уезжаю я, на юг, надолго. Книги контейнером отправлю. Увязать поможешь?
– Конечно, – закивал сосед, – сейчас и пацаны со школы вернутся, подсобят. Шпагат есть?
– Есть...
   Сели на дорожку, молчали. Книги и кое-что из вещей контейнером отправили. У ног Павла стоял небольшой чемодан.
– Я тут бумагу заготовил, – положил на стол листок, – чтоб комнату мою вам передали. А то в одной, с двумя детьми...
   Клава прикрыла лицо руками, заплакала.
– Павлик, а как же ты? Такая комната! В Москве. Ты, как будто навсегда прощаешься.
– Ни к чему мне. Я, скорее всего, надолго. Там что-нибудь выделят.
– Вот это да! – обрёл дар речи сосед, – Мы пятнадцать лет на расширение стоим, уже не надеялись. А мебель, как же?
– Пусть пацанам останется.
– Я тебя до вокзала провожу.
– Я такси вызвал. Ну, соседи, не поминайте лихом. Жили мы дружно...
   Павел рубил концы.

   Майор разглядывал разбитную команду, выстроившуюся перед ним кое-как, не по росту. Ремни ниже пупа, несвежие гимнастёрки полурасстёгнуты, сапоги грязные. Кое-кто жевал. Смотрели нагло, изучающе. Дети хозяев этой страны, страх потерявшие.
– Жевательные движения прекратить. Смирно. Одежду привести в порядок. Грязный подворотничок – наряд вне очереди. Сапоги почистить. Построение через сорок минут. Р-разойдись.
   Солдаты, ухмыляясь, переглядываясь, неспешно отправились в казарму. «Новая метла. Ничего, поглядим, чья возьмёт».
– Ну, как тебе бойцы? – обратился майор к старшине, такому же высокому, лет двадцати пяти, светло-рыжеватому, без среднего и указательного пальцев на правой руке.
– Тараканы беременные. Ничего, через месячишко пообтешутся. Не таких обламывали. А это сосунки, плюнь – потонут.
– Ты, только, Кузьмич, поосторожней, без фанатизма. Создания уж больно нежные. Мамочки, говорят, им до сих пор блинчики со сметанкой возят.
– Не боись, Андреич, мы с понятием. Не может быть, чтобы из полутора сотен оболтусов десяток нормальных не нашлось. Будет костяк, мясо нарастёт. Будет и боевое подразделение.
– Макаренко ты наш.
– А то.
   Через час на плац потянулись солдаты. Торопливость не наблюдалась. Вид более-менее приличный, даже ремни подтянули. Построились.
– Равняйсь, смирно! Я, ваш новый командир. Зовут меня Павел Андреевич Кузьмин. Это, – указал на старшину, – ваш инструктор по рукопашному бою, Голь Иван Кузьмич.
– Такой молодой, а уже старшина, – выдал кто-то насмешливо бородатую шутку.
– Четырежды орденоносец, старшина Голь будет заниматься с вами физической подготовкой, – проигнорировал шутника майор, – Завтра утро начнётся с марш-броска. Сегодня уборка территории, столовой, казармы. Почистить туалеты. Вонищу развели. Свиньи. Самим то приятно?
– У-у-у, – было ответом.
– Лейтенанты, командуйте, вечером проверю.
– А мы в дворники не нанимались. У нас тут убирают.
– И жрать готовят. Питание усиленное, – смех.
– С завтрашнего дня весь гражданский персонал уволен. Сами будем готовить, сами убирать.
– Ну вот, одним махом лишил тёток куска хлеба.
– С маслом, – смех.
– Вы были, наверное, единственной в Союзе частью, где за вами бабушки дерьмо убирали, теперь этого не будет. Сам нагадил, сам уберёшь.
– Вот так же и предыдущая «метла» начинала мести, быстро стёрлась, – в строю радостное оживление.
– Команды «вольно» не было!
– А я посмотрю, майор, как ты Меня заставишь веник в руки взять, – умные, нахальные глаза высокого холёного парня с франтоватыми усиками снисходительно-вызывающе мерили командира. – Попал в тёплое говно, так не чирикай, а то придёт кошак и сожрёт.
– Фамилия?
– Ну, Ситник, – вызывающе, с достоинством.
– За разговорчики в строю – наряд вне очереди.
– А, наряжаться во что будем, а, майор?
   Строй хихикал.
– Вы, товарищ майор, неправы, – встрял в разговор другой солдат, со стильной, не по уставу, причёской и грустным взглядом обрамлённых бархатом ресниц глаз.
– У нас подразделение особое, элитное, так сказать. Ни «молодых», ни «дедов» у нас нет. Мы одна большая, дружная семья. Люди все интеллигентные, начитанные. Старики молодняк за себя работать не заставляют. Но, кто-то же должен поддерживать сносный уровень жизни? Штат уборщиц, поваров, пекарей, прачек за спортбазой закреплён. Так зачем же ломать устоявшееся? От добра, добра не ищут.
   Всеобщее одобрение.
– Мы, действительно, станем элитным подразделением, – майор говорил негромко, заставляя к себе прислушиваться, – в том смысле, что научимся убивать любым оружием, от пальца до гранатомёта. В том смысле, что марш-бросок, с полной выкладкой, будет для нас лёгкой прогулкой. В том смысле, что строй научимся держать, как кремлёвский полк, а дисциплина будет, как в дисбате.
– Тю-тю-тю. Мечтами юноши питались.
– Отнюдь, мечты кончились, начинается работа, нелёгкая, выдержат не все.
– Ты первый и не выдержишь, – шагнул из строя усатенький, – Видали мы таких петушков, пёрышки быстро повыдёргиваем. Сегодня ты здесь, на курорте, а завтра, глядишь, в Киргизские степи загремишь, сусликов строить, – солдатик сплюнул майору под ноги.
– Трое суток ареста, на хлеб и воду, – майор, не повышая тона.
   Казалось, этого урода с искромсанным лицом вообще невозможно вывести из себя.
– Остальные, р-разойдись!
– Да пошёл ты...
– Пойдёмте, рядовой, – подошёл старшина, – трое суток за такое, это вас майор пожалел, на первый раз, как несмышлёныша.
– А ты чего лезешь, голытьба? Отвали! – разъярённый невозмутимостью пришельцев, папин сын попытался оттолкнуть старшину.
   Неуловимое движение и, подчиняясь особому захвату кисти руки, которую вывернул старшина, пацан пригнулся с гримасой боли на лице. Двое, возмущённых таким отношением, попытались прийти на помощь товарищу.
   Опять почти неуловимый, резкий удар локтем в солнечное сплетение одному, ребром ладони по печени другому. Двое ошарашенных остались сидеть на плацу, а старшина повёл полусогнутого арестанта в импровизированной карцер – подсобку без окон, поскольку помещения для арестованных в этой части не существовало, как не существовало, до сегодняшнего дня, и самих арестов.
– Не шалите, детишки, Батя сказал «под арест», значит под арест, – не оборачиваясь, бросил сатрап узурпатора.
   «Элита» угрюмо молчала. Некоторые начали понимать, что эти два грубых солдафона не воспринимают всерьёз ни их, как неприкасаемых, ни их высокопоставленных отцов, и ведут себя так, будто командуют обычными солдатами. С этим что-то нужно было делать, и срочно…
   На следующее утро, в восемь, на плацу выстроилась заспанная, озлобленная свора молодых волчат. Скорее, пока, щенков.
   Старшина, по пояс голый, в камуфляжных штанах, и таких же зелёно-серо-коричневых, высоких, невиданных «кроссовках» стоял перед неровными рядами. Мускулистое тело казалось пятнистым от многочисленных шрамов и сошло бы за камуфляж для песчаной пустыни. Казалось, холодрыга раннего весеннего утра его не беспокоит.
– Бойцы! Сейчас будем учиться бежать кросс. Скоро вы поймёте, что бегать кросс, как впрочем и воевать, в сапогах неудобно. Можете съездить в Афган, найти америкоса-советника с вашим размером обуви, пристрелить его. Тогда вы поимеете вот такую отличную обувь спецназа США, – показал на свои ноги, – Можно проще: просите своих мамочек, пусть подсуетятся и добудут вам либо «Адидас», либо, на худой конец, китайские кеды, они покрепче наших. Поскольку вы создания нежные, для начала побежим по асфальту, до щебневого завода и обратно.
– Так, это более десяти километров туда-обратно! – возмутился кто-то.
– Правильно: шесть туда, шесть обратно, всего двенадцать километров, да по шоссе. Пустяк. Лейтенанты, а вы куда? Приказа выйти из строя не было. Побежите во главе своих подразделений и личным примером, так сказать...
– Ты, старшина, субординацию соблюдай, – хмуро огрызнулся лейтенант.
– Для вас я сейчас не старшина, а инструктор по физподготовке, без звания, пола и запаха. Кто не осилит дистанцию, может бежать в один конец, на заводе нужны разнорабочие, я узнавал.
– Издевается, сволочь, – прошипели из строя.
– И, наконец, приятная новость: первая тройка, на следующий день, спит до завтрака.
– Сено на палке перед мордой осла. Не купишь, – из строя, презрительно.
– И не очень хорошая новость, – как ни в чём не бывало, продолжил инструктор, – трое последних, вместо завтрака, повторяют забег.
– Точно, сволочь.
– За мной, бегом арш!..
   Трое последних страдальца упали на траву возле шлагбаума, тяжело дыша. Не только бежать повторно, до столовой дойти не могли.
– Я понял, бойцы, – подошёл к ним старшина, – на следующих двенадцати вы сдохните. Поэтому марш-бросок заменяется санитарно-профилактическими работами. Проще говоря, будете чистить нужники.
– Не имеете права, – слабым голосом протестовал лежачий.
– Конечно, не имею. У меня вообще никаких прав нет, одни обязанности. И основная, как инструктора, сделать из маминых пупсиков солдат. Встать, смирно! В столовую, овёс кушать, шагом марш!..
   На следующий день, ближе к обеду, у шлагбаума нетерпеливо сигналила чёрная «Волга». Через некоторое время в кабинет к майору решительно вошёл сердитый мужчина в дорогой тройке «а ля Ильич».
– Ты, что это себе позволяешь, паршивец? – с порога насел начальственно, – Погоны жмут? Рукоприкладство? Мальчиков в карцер сажать?! В тундре сгною!
– Представьтесь, пожалуйста, – майор поднялся.
– Что? – привыкший к всеобщему узнаванию опешил, – Я... Я первый секретарь крайкома партии. Я...
– Присаживайтесь, пожалуйста.
– У тебя что, не все дома? Выпускай парня, немедленно! Я его забираю. Двое суток под замком, уму непостижимо!
– Вы о ком, товарищ первый секретарь? – невинно спросил Павел, усаживаясь.
– Что? Да ты... Сына моего немедленно выпусти, не понял?!
– А, фамилия у вашего сына есть?
   Казалось Первого сейчас кондрашка хватит. Такой наглости, в отношении своей персоны, он уже давно не помнил.
– Я... Ты... – с трудом сдержался, – Ситник его фамилия, как и моя.
– Приятно познакомится, товарищ Ситник. Вашего сына отпустить никак не могу, ему ещё сутки сидеть.
– Ты уже не майор, капитан! Нет, лейтенант... Младший! Под трибунал пойдёшь! – казалось, губы вошедшего сейчас начнут пениться в эпилептическом припадке.
– Вот трибунал во всём и разберётся. А теперь прошу вас, товарищ Ситник. Мне работать нужно, – майор встал, приглашающе показал на дверь.
– Ты... Ты... Петух долбанный. В порошок... Сгною...
   Опять петух. Что сын, что отец...
– Уйдите, – глаза Павла недобро блеснули.
– Что?
– Не доводите до греха, а то с сыном досиживать будете. Были бы вы помоложе, я бы вам сейчас морду набил. Уйдите.
   Этот невозмутимый тон уверенного в себе человека... Эти глаза... Что-то в них было такое, что Ситник старший поверил: этот может и морду набить, и под замок посадить.
   «Смеху на весь Союз. Положение и так шаткое, неопределённое: каждый новый Генеральный норовит своих в областях поставить... Может провокация? Слишком уж нагло, неслыханно ведёт себя этот майоришка... Нет, невозможно».
– Ну, смотри, командир, ты сам Этого хотел, – Первый ретировался, хлопнув дверью.
   Машина укатила. Майор вышел на крыльцо. У многих солдат нашлось какое-то дело поблизости. Взгляды, украдкой, злорадно-мстительные. После того, как «Волга» укатила – растерянные.
– Что, бойцы, делать нечего? Тогда кросс повторим.
   Бойцов, как ветром сдуло…
   Через несколько дней позвонил генерал.
– Ну, как, Павел Андреевич, осваиваешься?
– Помаленьку, товарищ генерал.
– И у тебя всё нормально?
– Всё в штатном режиме. Пацаны потихоньку к дисциплине привыкают.
– И ничего не случилось?
– Ничего такого, а что?
   Трубка помолчала. – Ситник в Москву приезжал. Знаешь такого?
– Познакомились.
– Ты его за решётку хотел, и по морде лица.
– Хотел, уж больно напрашивался. Сдержался.
– Вот, это молодец. Тут вся Москва, поднебесная, ржёт: Первый Ставропольский приезжал к министру, сыночка с губы вызволять. Видать Катька ему хвоста накрутила, жена его, он её, как огня боится. Требовал тебя под трибунал.
– И когда судить будут?
– Даже из-за Ситника, Паша, – посерьёзнел генерал, – Героя Советского Союза не так-то просто под трибунал отдать. Или ты думаешь, в больших звёздах только холуи ходят?
– Думаю.
– Ну, знаешь... Тебе, когда-нибудь, твой язык через задницу вырвут, – трубка долго молчала, – Эти генералы, майор, двадцатилетними салагами Берлин брали... Помощь нужна?
– Товарищ генерал, тут за забором спортбаза ЦСКА, семь месяцев в году пустует. Мне бы доступ к спортзалам, тренажёрам. Пацанов где-то учить нужно. А у нас только турник да брусья.
– Решим вопрос, Паша, в спорткомитете однополчанин у меня. Это всё?
– Так точно, товарищ генерал.
– Ты, всё-таки, Павел Андреевич, поосторожней там. Большие люди этих пацанов понарожали. Ситник злопамятный. Ты его на посмешище выставил. Если папаши объединятся, никакая звезда тебе не поможет.
– Ниже рядового не разжалуют, дальше Афгана не пошлют.
– А если лейтенантом, в Тмутаракань? Ну, бывай, держи хвост пистолетом.
   Трубка часто запикала.





                6.   БУДНИ  СОЛДАТСКИЕ.

    В течении следующего месяца, более двух десятков пацанов, стараниями родителей, под различными предлогами, без лишнего шума, перебрались в другие части. Связываться с майором-придурком во время неопределённости чехарды смены власти никто не хотел. У двоих «молодых» внезапно обнаружились болезни, несовместимые с воинской службой, комиссовали. Ситник почему-то остался.
    На их место прислали первых «штрафников». В основном, строптивый «молодняк», «по-крупному» не ужившийся со «стариками» или офицерами. По округу молниеносно разнеслась новая страшилка: «штрафбат» Кузьмина – хуже дисбата. Кузьмин – зверь контуженый, секретаря ЦК чуть не пристрелил, солдат неделями в подвалах голодом морит. Опричники его (это про старшину) вообще отмороженные – плетью солдат гоняют, строптивых заставляют говно жрать»…  И так далее, и в таком же духе.
    Не удивительно, что новички прибывали насмерть перепуганные, в полной уверенности, что жизнь кончилась.
    А жизнь в части шла своим чередом, правда, по жёсткому распорядку. Парни привыкали и к ежедневным кроссам, изнурительным тренировкам в спортзалах соседней базы. Прежняя дряблость мышц постепенно, очень медленно, наливалась твёрдостью. Упитанные свинтусы поубавили в весе. Мамочки, продолжавшие регулярно наезжать, но теперь только по воскресеньям, охали и ахали, жалуясь друг дружке, пытались под завязку напихать своих и чужих «деточек» разносолами.
    Но «деточки» всё с большим нетерпением переносили подобные визиты. Дело в том, что по воскресеньям стали устраивать всеобщие соревнования по стрельбе, рукопашному бою, плаванью, спринту, преодолению полосы препятствий. Призы считались особо ценными: победители, всю последующую неделю, до следующих соревнований, освобождались от кросса. Могли спать до завтрака! Никто, включая майора, не имел права припахать их ни на кухне, ни по уборке. Даже на патрулирование объекта не посылали. Только тренировки, и то по желанию. Ходили гордые, с синими платками-повязками на головах, типа «крутой афганский спецназ». Для них, по существу мальчишек, всё это стало захватывающей игрой. Зародился и расцвёл дух соревнования, со временем очень жёсткого. Стали появляться безусловные лидеры в разных категориях, которых всё труднее было спихнуть с пьедестала. Чтобы, хоть как-то, уравнять шансы для остальных, майор запретил победителям выступать в следующее за выигранным воскресенье.
– Учиться играючи – наиболее эффективная форма обучения, – философствовал «великий педагог», старшина. 
   Не особо потея, можно было победить лишь в стрельбе. Тем более, что призовых мест в этом виде учредили аж четыре: стрельба лёжа, с колена, стоя и «от бедра», не целясь. В части стали появляться «левые» патроны, ящиками – папочки старались помочь своим чадам. На стрельбище, за «колючкой», у отвесного среза восточной горы, выстрелы гремели дотемна. У лейтенантов появилась дополнительная повинность – дежурный по стрельбищу. Ежедневно, по очереди, одного из них обязали находиться там от завтрака до ужина. Любая группа солдат, в свободное время, могла прийти со своими патронами, «отстегнуть» десять процентов боезапаса дежурному и стрелять до одури. Автоматы брали тут же, у лейтенантов. Свои десять процентов лейтенанты пускали в оборот: снаряжённый рожок можно было получить за пачку «Мальборо», бутылку «Посольской», или хорошего марочного вина, кто чем брал. Борзыми щенками не брал никто.
   Боевой патрон – предмет строгой отчётности. Даже за потерю одного «официального» грозили крупные неприятности. Тут же гильзы выносили мешками, хоронили в яме, за стрельбищем, присыпая слегка земелькой.
– Под трибунал загремишь, Паша, – укоризненно качал головой Кузьмич, – вопиющее нарушение устава, не шуткуй с этим.
– Когда это ты устав стал блюсти, Ваня? Не припомню, чтобы раньше ты питал уважение к сему документу.
– Раньше была война, товарищ майор, а сейчас мы просто пацанов учим.
– Мы Там хорошо делали своё дело?
– Никто, кроме «духов», не жаловался.
– И здесь должны делать хорошо. И потом, не все могут стать лучшими в плаванье, или, скажем, в единоборстве, физически не могут. Ну, не дал им бог ни длинных ног, ни мощного торса, ни хорошей реакции, а самоутверждение необходимо всем. А вот метко стрелять, можно научить почти любого с устойчивой психикой и хорошим зрением. Вот Сомов, к примеру, доходяга, вечно затюканный, закомплексованный. А ты заметил, с каким достоинством, на прошлой неделе, он повязку победителя носил? «С колена» приз взял, ожил парень, глаза с долу поднял. Позавчера кросс проиграл, не туалеты пошёл чистить, а на повторный круг. Стержень оказывается у паренька был, только он сам об этом не знал. Дай срок, он ещё в кроссе призы брать будет. Ты, когда ко мне из учебки пришёл, что мог, кроме как арматуру гнуть, да лбом кирпичи колоть? Вспомнил? То-то! А левые стрельбы, что же, заинтересованность всеобщая, круговая порука работает. Сам себя никто закладывать не побежит.
– Курс психологии часом не в университете Дружбы Народов прослушал? Не зарекайся, Паша, кто знает, у кого какая червоточинка в душе?
   Накаркал Иван Кузьмич, разорвался круг. Не выдержал один из лейтенантов, любитель «Посольской». Приехал служить «на курорт», а оказался будто снова в училище: кроссы три раза в неделю, как для офицера, внеочередные суточные дежурства за проигрыш в них, как следствие, ироничные замечания подчинённых и коллег. В «Танкоград», посёлок, где жили заводчане, комбинатовцы и офицеры, приезжал измочаленный, дёрганный. Жена пилила: «Дома не бываешь, в постели никакой стал». Сорвался мужик, настрочил рапорт: и «левые» патроны упомянул, и издевательство над офицерами, и практически полное игнорирование майором строевой подготовки, изучения уставов, проведения политинформаций. Выходило, что майор готовит не советских солдат, защитников Родины, а анархистов-убийц без всякой идеологической подковки. Случилось это на излёте лета.
   Прибыла комиссия из округа, строгая, неприступная. Разместились в гостинице спортбазы вместе со спортсменами, председатель, седовласый генерал – в коттедже для особо дорогих гостей.
   Холуи от спорта гостей принимать умели, специальный фонд деликатесов на складе держали. Шашлычок под сухое грузинское, икорка под армянский коньячок, пельмени из дикого кабанчика. Сами на охоте взяли. Лейтенант Кудряш, старожил, на охоту, в комбинатовскую долину на БТРе возил, ушица из рыбки, выловленной бреднем. «Комиссионные» несколько оттаяли.
   Майор в приёме гостей не участвовал. Прочитал рапорт.
– Что можете сказать в своё оправдание»?
– Ничего. Я не комиссаров марширующих готовлю, а бойцов. Смотрите, имеющий глаза да увидит...
– Да, как вы можете такое... Вы, советский офицер... Вам не место... – взвился полковник из политотдела.
   Майор пожал плечами, развернулся и ушёл.
– Наглость, какая! Правду говорят: контуженый придурок. Списывать давно пора.
   Генерал пока отмалчивался, смотрел, слушал. Остальные тоже слушали: офицеров, сержантов, рядовых. Долго, часами. И смотрели. И всё с бОльшим интересом. И всё больше удивлялись.
   Отобедали в солдатской столовой, осмотрели территорию, строящуюся казарму, пресловутый туалет, сверкавший белизной недавно положенного кафеля. Поприсутствовали на стрельбах, на тренировках. Молодой, поджарый подполковник, подстрекаемый коллегами, решился, в порядке проверки непомерности нагрузок, пробежать утренний кросс вместе с личным составом части...
   По асфальту уже давно никто не бегал. Мускулистый, загорелый табун, лишь в трусах и кроссовках, протопал полтора километра до реки, затем вдоль берега, по вытоптанной до голых камней дороге на восток, в сторону строящегося санатория. Преодолели реку в месте разлива, где течение умеряло свою скорость, по правому берегу вернулись обратно, снова в воду, но уже бурную. Метров через триста, столько пронесло течение (маленькая хитрость, чтобы немного отдохнуть) выкарабкались на берег, и уже по асфальту спуртовали. Финиш – шлагбаум части, где собралась вся комиссия. Лидеры, счастливые, обнялись. Вот и тройка аутсайдеров: попадали на траву, дышали, затем выливали из кроссовок воду, выкручивали носки. На горизонте показался подполковник, не бежал, ковылял. Отдышавшись, тройка проигравших, не дожидаясь команды, потрусила на штрафной круг.
– Постойте, мальчики! – пыталась остановить их единственная в комиссии женщина, представлявшая «Союз матерей военнослужащих», – вам не нужно бежать снова. Полежите, отдохните.
   Лишь один обернулся, взглянул презрительно, остальные вообще не отреагировали.
   Несколько оклимавшись, трусцой подбежал подполковник.
– Это не утренняя пробежка... Это... Это форменное издевательство над организмом! Такой темп! Зачем?! – к майору.
– Чтобы быть первым, завтра поспать подольше, чтобы не быть последним, не попасть на повторный круг, – скупо, в пшеничные усы, улыбнулся майор, – для самоуважения, наконец. Завтра, когда явные лидеры будут отсыпаться, появится шанс победить у других. Всё просто.
– Только иезуит мог придумать такое. Инквизиция! А потом ещё тренировки?
– И тренировки, и наряды. И патрулирование никто не отменял, собственно, нашу основную обязанность.
– Это немедленно нужно прекратить! Издевательство над детьми. Пытка изощрённая, средневековье! – «союзная мать» пребывала в крайнем возмущении. – А почему вы сами не бегаете, а?
– Мне устав не позволяет ронять авторитет командира, – знала бы эта разъярённая женщина, чего стоило ему просто ходить не хромая. «Нервные окончания», мать их...
– Ах, вот даже как... – презрительно
   ...Поприсутствовала комиссия и на воскресных «олимпийских играх». Болели за приглянувшихся наравне с солдатами. Возмущались жестокости «боёв без правил» вместе с матерями, допущенными в этот день в виде исключения по требованию женщины из комитета «на трибуны».
    ...Спор при вынесении приговора, по результатам проверки, разгорелся нешуточный. Доказать использование «левых» патронов «не удалось». Как ни старался «политрук», всеобщую блокаду молчания прорвать, за исключением двух-трёх невнятных свидетельств, не получилось.
– Не будьте идиотом, – умерил его пыл генерал, – вы что, хотите «подставить» родителей этих ребят, командиров десятка воинских частей, поставлявших боеприпасы? И где вы окажитесь после Этого?
   Недалёкого полковника аж пот прошиб, когда он понял, наконец, куда мог вляпаться со своим рвением, каким людям дорогу перебежать...
– Ну, Ситник, подложил свинью, – пробурчал себе под нос, и тут же переключился на недостаток идеологического воспитания.
   Женщина из «Союза матерей» иначе как «варварство» определить происходящее в части не могла.
   У остальных «членов» мнения разделились от полного неприятия, до безоговорочного одобрения. Общее и окончательное мнение, по принципу единоначалия, выразил председатель.
– Если бы мы, в сорок первом, под Смоленском, были обучены так же, как эти солдаты, хрен бы фрицам а не Смоленск. Такой должна быть Советская армия!»
   Окончательный вердикт: майору строгий выговор с занесением за идеологию и строевую. Рекомендовать командованию создание на базе части школы снайперов, «для максимального использования боевого опыта командира части, бывшего снайпера-ликвидатора ГРУ». Подразумевалось, что при этом обеспечение боеприпасом увеличится в десятки раз, и «партизанщина» с патронами отомрёт сама собой. Дальше шли рекомендации по улучшению, поднятию, и т. д.
   Старлея, «Иудушку» «поощрили»: дали капитана и отправили за Урал. Провожало его улюлюканье и свист солдат, за что вся часть, по приказу майора, поплатилась дополнительным, дневным кроссом. Никто не обижался, дисциплина есть дисциплина. Уезжая, новоиспечённый капитан плакал...
   Заявила о своих правах золото-багряная осень. Дембиля готовились: позументы, хромовые сапоги, офицерские ремни, альбомы – всё повторялось на круги своя.
   Пришёл день выпуска. За шлагбаумом выстроилась целая вереница чёрных «лимузинов». Родители, извилистой шеренгой, стояли в сторонке. Демобилизующиеся солдаты – перед строем. Это уже не была нагловатая «золотая молодёжь», «мажоры», сказали бы мы сейчас. Щенячья самоуверенность уступила место спокойной уверенности в себе сильных, способных постоять за себя и своих близких мужчин. Среди уходивших парней был и Ситник.
   Зачитали Приказ. Майор сказал короткую напутственную речь, поблагодарил за службу. Прозвучала команда: «Разойдись». «Уже гражданские» окружили бывшего своего командира.
– Павел Андреевич, – Ситник явно был взволнован, обращаясь к майору в парадном кителе со звездой героя на груди (её парни видели впервые), – Я... Мы... В общем, мы вам очень благодарны... За науку.
   Вокруг собиралось всё больше народа. Подтянулись растроганные родители.
– Позвольте, – в руках Ситника появился длинный кожаный футляр, – от всех нас... Если бы вы нас так не дрючили, ничего путного из нас не получилось бы... Это вам, – открыл футляр, достал охотничий карабин с оптикой, протянул майору.
   Павел взял, осмотрел, погладил полированный приклад тёмного дерева, отщёлкнул затвор – полная обойма.
– Знатная вещь, спасибо хлопцы, уважили. Только взять я это не могу, не положено.
   Вокруг возбуждённо, протестующе зашумели.
– Бери, майор, – подошёл моложавый генерал, – За то, что ты из моего оболтуса сделал, я тебе танк готов подарить!
– Много солярки жрёт, товарищ генерал, лучше новый УАЗик в часть, наш больше на ремонте, чем на дороге.
– А ты часом не хохол, – рассмеялся, – умеешь вовремя начальство за язык подсечь. Будет тебе УАЗ, распоряжусь.
  Через месяц, действительно, пригнали машину, на ходу, но новыми в ней были лишь фароискатель и тент.
– А ну-ка, дай! Туда, в сторону гор, – приказал майор ближайшему дембилю.
   В небо взвились два небольших булыжника. Два хлёстких выстрела, камушки взорвались мелкими осколками...
   Дембиля уехали. Стало пусто и грустно. Часть потеряла частицу себя.
   Пришла зима с ветрами, дождями, снегом. «Унылая пора», очей не очаровывала.
   Новую казарму почти закончили, шли отделочные работы. Взаимообразно помогали стрйбатовцы, со строительства детского санатория, которые жили в гостинице спортбазы. Батальон охраны помогал им на земляных работах.
   Комбаты Швец и Кузьмин крепко сдружились. Иногда, по вечерам, вместе со старшиной, выпивали «по маленькой», парились в баньке, писали «классику»* (разновидность преферанса), по копеечке за вист.
   Несколько раньше, в конце осени, появились в части здоровяк Пётр Лемке и «Посол» – Максим. Привёз их замполит, с богатым «приданным». Максима сразу определили в медпункт, к Верочке, фельдшерице, жене лейтенанта Кудряша.
   Долгое время новичкам частенько приходилось бегать по два кросса. Особенно доставалось грузному Петру. Но, после нововведения, бегать стали не более «десятки», но с десятикилограммовыми булыжниками в руках, положение изменилось. Для гиганта такая «пушинка», что слону дробинка, а вот шустрой «мелкоте» довесок давался нелегко. Так Кузьмин старался уравновесить шансы. В рукопашной же искусные «кий-я» «стариков» не производили на Петра ни-ка-ко-го впечатления. Он просто ловил их за что придётся и скручивал в бараний рог.
   Две недели счастливый Лемке спал до завтрака, носил тряпочку на голове, пока не решили разбить участников соревнований на три весовые категории. В абсолютной, свыше девяноста пяти килограмм, стали выступать по очереди старшина и майор. С тех пор и надолго призовой платок Петру лишь снился.
   Несмотря на хромоту и вес чуть больше девяноста, майор, если не хотел «поиграться» с соперником, валил любого за пятнадцать, двадцать секунд, причём, иногда, даже не касаясь соперника.
– ?!
– Бесконтактный бой, высший пилотаж. Самого Иван Иваныча лучший ученик! – загадочно улыбался старшина.
– ???
– Кто на сверхсрочную в спецназ попадёт, может и узнает, а вам, салабонам сие знание не положено. Военная тайна, – значительно поднял указательный палец.
   Старшине от Петра доставалось крепко. Но даже прижатый горой мускулов к матам, инструктор находил возможность извернуться, победить.
   Петро постоянно ходил в синяках, повязках на растянутых сухожилиях, но не сдавался. Память о двух неделях блаженства, без кроссов и нарядов, неудержимо гнала его на маты борцовского зала.
   Максиму пока лишь раз посчастливилось носить повязку, за метание ножей, нововведении старшины. Но он быстро прогрессировал, сказывался возраст и физическая закалка, полученная на гражданке.
   Самоволок практически не было, к вечеру пацаны валились с ног. Да, и куда податься? Ближайший доступный населённый пункт, «Танкоград» – двадцать километров по шоссе, вниз по Реке, на запад. Крохотный «посёлок городского типа», сателлит завода, специально построенный под проект на месте предгорного аула. Пукни у клуба – три дня бабки на околицах судачить будут. Местные дамы давно ангажированы, причём неоднократно. За их благосклонность воевали доморощенные, родные самцы. Пытавшимся урвать свой кусочек женского тела пацанам светили, как оказалось, лишь «фонари» под глазами. Нарушения дисциплины сводились, в основном, к распитию спиртного и браконьерству на дальних маршрутах патрулирования.
   Положение резко изменилось, когда, в середине апреля, находящийся в следующей горной долине детский санаторий начал заполнятся персоналом, преимущественно слабого пола. Молоденькие студентки медички, будущие «педиатрички» и неврологи, пионервожатые – студентки пединститутов, как магнит скрепку притягивали внимание изголодавшихся молодых кобельков. У пацанов глаза блестели, как у мартовских кошаков. Удержать их от ночных набегов на соседний «цветник» не могли ни офицеры, ни заборы, ни километры. В это время борьба на «олимпиаде» стала особенно бескомпромиссной – каждому хотелось утром поспать подольше после ночных «скачек». А, когда, по разрешению майора, по воскресеньям на территорию части допустили очаровательных болельщиц...
   Майор, пребывавший в возрасте Иисуса Христа, прекрасно понимал парней, и на ночные походы смотрел сквозь пальцы. Даже подъём перенёс на беспрецедентные для советской армии 8.30! Павел Андреевич и сам, грешным делом, с энтузиазмом откликнулся на зазывные улыбки старшей пионервожатой, находившейся в соку своих двадцати пяти лет и богатых форм песочных часов.
   До прибытия «самочек», стройбат и охрана крепко сдружились. Строители нередко принимали участие в соревнованиях. Бывало и выигрывали, за что от Швеца, заядлого болельщика, получали двое суток(!) полного отдохновения и стакан спирта. Особенно напряжёнными и привлекавшими всеобщее внимание стали бои гигантов: Петра, стройбатовца Сергея, такого же могучего и упрямого, и прибывших недавно с группой силовиков (боксёры, борцы, гиревики, военные пятиборцы, штангисты), супертяжей: дзюдоиста Вовчика и боксёра Виктора.
   Военные спортсмены со всего округа прибыли на сборы на базу ЦСКА, для подготовки к ежегодным летним соревнованиям, в начале апреля. С тренерами, более ста двадцати человек. Практически полностью вытеснили из гостиницы и общежития стройбат. Последние перебрались в палатки и вагончики. А к Первому мая, сроку сдачи санатория, и началу заезда детей, должны были передислоцироваться на новую стройку почти все. Поговаривали, что строить едут на берег Чёрного моря! Понравилось командованию их рвение и умение, поощрили работой на каком-то правительственном объекте.
   Дружба между родами войск слегка дала трещину, когда прибыл голоколеночный батальон. Как лоси во время гона, пацаны всё чаще выясняли отношения. Судя по синякам и опухшим носам, замеченных по утрам, доходило и до мордобоя. Отцы-командиры не вмешивались, понимали: сделать ничего нельзя, гормоны не накажешь. После отъезда стройбата, сопровождавшегося всеобщей пьянкой и братанием, стало поспокойней и менее интересно.
   Седьмого, восьмого и девятого мая, в честь праздника, кросс и тренировки отменили. Мыли, мели, чистили, драили – «красили траву», готовились к Дню Победы. И он настал.
         




                7.    КТО МЫ, ГДЕ МЫ?

    В ночь на девятое Максим стоял на посту номер три, в сторожке, у шлагбаума. «Стоял» полулёжа, удобно устроившись на кушетке, подложив под голову свёрнутый ватник, читал присланные отцом «Миры смерти» Гаррисона в оригинале. Русскоязычному читателю сие чтиво было практически недоступно. Сразу после пяти, когда книжный герой затеял драку с диким предводителем прибрежного народца, к тоннелю, въезду в подземелья завода, по высокому, вырубленному в отвесной стене пандусу, проследовал состав из нескольких пассажирских, плацкартных вагонов, и несколько платформ, на трёх из которых, под брезентом, угадывались знакомые всем контуры танков. В освещённых окнах вагонов, на расстоянии двадцати метров от окна сторожки, отлично просматривались люди. Их насчитывалось значительно меньше, чем обычно.
   «Дежурная смена, на праздники», – догадался Максим.
   Тяжеловесные стальные ворота, в конце сошедшего на нет пандуса, движимые электромоторами через редукторы, отъехали в ниши вырубленные в стене. Поезд втянулся в тоннель. Ворота медленно закрылись. В половине восьмого состав должен проследовать обратно, набитый битком, увозя отработавшую вахту к праздничным столам и параду по телевизору, в «Танкоград». Как-то не верилось, что предпраздничные смены ударно трудились. Не верилось почему-то, и всё.
   В шесть свет внезапно погас. В глазах потемнело. На некоторое время Максим, казалось, потерял сознание. Очнулся с каким то неуловимо новым ощущением себя.
   В щитовой загудело, защёлкало, равномерно затарахтело – автоматически включился резервный, недавно отремонтированный и налаженный заводскими умельцами, дизель-генератор. Вышел на необходимые для выдачи в сеть пятидесяти герц обороты. Снова щёлкнуло, загорелся свет в сторожке и ртутные «кобры» по периметру воинской части. Вспыхнули прожекторы, закреплённые на отвесной стене выше пандуса, на вышке в противоположном от сторожки углу части, на ДОТе у ворот, перекрывающих доступ на наземную территорию завода, которая начиналась сразу за «колючкой», и установленных рядом с въездом в тоннель.
   Максим, с сожалением, оторвался от приключений Язона дин Альта, сходил в щитовую, отключил иллюминацию. Вернулся, включил кипятильник, собираясь заварить чаёк. В теле ощущалась необыкновенная лёгкость. Голова ясная, думалось быстро, без натуги, усталости дежурной бессонной ночи как не бывало...
   Кузьмин проснулся, рывком сел на кровати, уставился на стену с картой Союза, соображая. Что-то было не так, чего-то не хватало. Чего-то очень важного и привычного, как домашние стоптанные тапки. Наконец, сообразил: не было боли! Всегдашней, изматывающей душу, зудящей и дёргающей боли в левой задней ноге, которую можно было ненадолго заглушить алкоголем или таблетками. Опустив глаза, посмотрел на неё, затем, приподняв руку, на левый бок. Вместо рваных шрамов от осколков и «шагреневой кожи» от ожогов, на всём левом боку, от ступни до подмышки, увидел лишь белые пятна, где они ещё вчера составляли замысловатый узор. Майор встал, подошёл к небольшому зеркалу над рукомойником. На лице, вся левая сторона которого ещё вечером тоже пестрела шрамами, не смотря на две пластические операции, также остались лишь пятна. Изуродованное, натянутое веко выровнялось, левый глаз, после ранения потерявший две трети своей зоркости, полностью восстановился, Павел убедился в этом, прикрыв правый. На него смотрело худощавое, не лишённое привлекательности лицо, похожее на то, какое он видел в зеркале до ранения, лишь с пятнами не загоревшей кожи. Павел открыл небольшой, древний, оставшийся в наследство от предыдущего командира части холодильник, взял початую бутылку «Экстры», налил полстакана, выпил. Сел на кровать, упёрся взглядом в пол, изредка поглядывая на мизинец левой ноги, оторванный осколком, и выросший за ночь. Опять встал, взял со стола нож и слегка порезал запястье левой руки. Показалась кровь, обычная, красная. Павел слизнул её – знакомый солоновато-железный вкус.
   За дверью послышался шум. В комнату, с выпученными от изумления глазами, ворвался старшина. Их комнаты располагались напротив, дверь в дверь.
– Паша! Что это, Паша?!  – шёпотом кричал Кузьмич, тыча ему в лицо правую руку с абсолютно здоровыми, только бледными, указательным и средним пальцами. Глаза его бегали по комнате. Увидел бутылку на столе, подскочил, налил две трети стакана, опрокинул в лужёную глотку, сел на табурет, замер, уставившись на руку.
   Долго, долго молчали.
– Что это, Паша? Мы спим, умерли, или что? Гипноз, психотропный газ? Что? – присмотрелся к другу, – А у тебя, Паша, шрамы...
– Да, они исчезли. И палец на ноге вырос. И зубы все. Белые, как у первоклашки, без пломб. И нога больше не дёргает, – медленно, тоскливо выдавил из себя майор. – Чувствую, этим дело не кончится. Это только начало чего-то. Чего-то большого. Я чувствую.
– Чего? – обследуя рот новоиспечённым пальцем, прошамкал Иван.
– Я не знаю, но очень скоро мы это поймём.
   Поднялся, присел несколько раз «пистолетиком» на правой ноге, затем на левой, снова водрузился на кровать.
   Кузьмич подошёл к зеркалу, широко открыл рот, разглядывая белые, как у Майкла Джексона, зубы. Поднял майку, опустил до колен «спортивки» обследовал безпигментные пятна на месте больших и малых, резаных: колотых, пулевых и осколочных шрамов.
– А ничего, – почти пришёл в себя отходчивый, не привыкший заморачиваться понапрасну, принимавший почти всё как должное, старшина, – Хоть сегодня под венец. КрасавЕц!
– Одевайся, красавец, посмотрим – может мы с тобой одни на целом свете остались.
– А, может, мы преставились, и прибываем в раю для майоров и старшин?
– Скорее в аду. В рай нас, душегубов, не пустят, даже если вся Лавра отмаливать будет. Кровушки то людской на нас, ой много.
– Не людской, а душманской, бандитской.
– Это они для нашей, «Руководящей и Направляющей» бандиты, а если с той стороны посмотреть, так патриоты, мученики за Отечество и Веру. Англичане полмира завоевали, а Афганистан на колени так и не поставили. Уважаю. И нам их коленопреклонёнными не увидеть. Предупреждали британцы: «не суйтесь, себе дороже». Так, кто же их послушает, когда большая геополитика в замесе.
– Паша, не бери в голову. Есть враг. Если не ты его, так он тебя... И нечего тут Добролюбова разводить.
– Шуруй. Пять минут – одеться, оправиться.
   Павел стал быстро натягивать на себя пятнистый полевой камуфляж. Застегнул ремень с ТТ в кобуре, справа, спереди, под левую руку, вторую кобуру со «стечкиным» на правом бедре, на уровне слегка согнутой правой руки, для молниеносного доступа в ближнем бою. Открыл ящик стола, рассовал по многочисленным кармашкам запасные обоймы, пару гранат. Пристегнул ножны с трофейным, длинным и широким, как мачете ножом. Взял автомат.
   Появился старшина. В такой же форме, пятнистых кроссовках, как и майор, с кобурой на правой ляжке и десантным ножом в ножнах. В руках – «калаш».
– Два сапога – пара, – усмехнулся майор, глядя на экипировку подчинённого.
– А то, не даром же мы с тобой – «два Ка»...

   В Афгане у них были позывные: К -1 – Кузьмин, и К -2 – Кузьмич. А, поскольку, с начала кампании в семьдесят девятом, они не разлучались, (Кузьмич не мог бросить друга, и остался на сверхсрочную), их называли «два Ка», или «двойной кырдык», с намёком на то, скольких «духов» они положили в диверсионно-разведывательных операциях. В задачу их подразделения входило уничтожение наиболее кровавых, неуловимых и опасных полевых командиров, стравливание разных племён моджахедов. Провокации, диверсии, разведка по дальним тылам. Не раз и в Пакистан хаживали. Спецподразделение «Гамма», о котором знали единицы. Сверхэлита. Убивали ядом, газом, ножами, голыми руками, взрывчаткой, ну, и конечно, всеми видами огнестрельного оружия. В общем, убийцы – находчивые, умные, жестокие и, по большому счёту, удачливые. Потому, что выжили...
   Вышли на крыльцо офицерского общежития. На востоке, зажжённое ещё невидимым солнцем, алело небо. Слабосильный ветерок шевелил редкие на территории части кроны деревьев. Горы на месте, казармы на месте, вокруг – умиротворяющая тишина. Заглянули в казарму – лишь сладковато-тяжёлый дух солдатских портянок и мирное посапывание. Зашли в столовую. Дежурные готовили завтрак.
– Товарищ майор, – вытянулся повар в белом колпаке, – свет пропал, перешли на резервное питание. Всех печей не потянет. Если напруга не появится, завтрак задержится примерно на сорок минут.
– Не появится, – буркнул майор, опять вышел в утро.
   Подошли к караулке, заглянули в помещение. Максим поспешно вскочил, вытянулся.
– Разрешите доложить, товарищ майор. За время дежурства никаких происшествий не произошло, только, около шести, электроэнергия пропала. Автоматика сработала чётко, перешли на резервное питание.
– Хорошо. Ничего необычного не заметили?
– Всё, как всегда. Поезд проследовал в пять двадцать. На шоссе никого.
– Как вы себя чувствуете, сержант?
– В каком смысле?
– В прямом.
– Отлично, товарищ майор, – бодро отрапортовал караульный.
   Заметил отсутствие шрамов на лице командира.
– Праздничный макияж, товарищ майор? Вам бы ещё тонального крема...
– Спасибо, обойдусь. У вас зубы все на месте?
– А, что я такого сказал? Я просто... – Максим слегка побледнел, – «Чёрт за язык дёрнул».
– Да нет, не то... К стоматологу обращались когда-нибудь? Аппендикс резали?
– Передние – протезы, память о предыдущем месте службы... Аппендицит не резали, мениск резали, – удивляясь, ответил сержант.
– Откройте рот, – заглянул, – Покажите колено.
   Под коленкой, наискосок, протянулось узкое белое пятно.
– На месте ваш мениск, и зубы все свои. Чёрт, мистика, какая-то, – проворчал.
   Ушёл, оставив пацана в растерянности. Прошли к дежурному офицеру, недоуменно ковырявшемуся во рту.
– Сигнал побудки не давать. Пусть спят до пролежней. А мы тут пока разберёмся...
– В честь Победы? С праздничком вас, товарищ майор, – поздравил растерянный лейтенант.
– Я... – замолчал. – «Ещё комиссуют, как шизика».
– Спасибо, – вышли на воздух.
– У лейтенанта тоже зубик прорезался, и у сержанта.
– Я понял. Дурдом! – помотал головой майор.
– А что, тебе одному, что ли, сквалыга, – упрекнул старшина беззаботно, разглядывая свои новенькие пальчики, как женщина, только что сделанный маникюр.
   Вот если бы пальцы пропали... А так, выросли и ладно, от добра, добра Иван не искал.
   Майор стремительно вернулся в дежурку.
– С постами, караулами давно связывались?
– Минут пятнадцать...
– Что докладывают?
– Без происшествий, товарищ майор. Только... – растерянный лейтенант запнулся.
– Что?! Не тяни попа за рясу, докладывай! – обычно Павел не позволял себе вольностей с языком при подчинённых, но сейчас на его натянутых нервах мог бы сыграть струнный квартет.
– Эфир молчит, товарищ майор, ни шумов, ни помех, ни других радиостанций!
– Рация сломалась, – майор хватался за соломинку.
– Нет, – заявил лейтенант категорично, – с постами же я связался, слышно очень чётко, интерференционных свистов нет, вообще.
– Почему?
– Потому, что других волн нет, совсем, нечему накладываться. И... И вообще никаких волн нет. Все станции молчат, во всех диапазонах, – лейтенант кивнул на стоявшую на столе старенькую «Спидолу», – Это атомная война, да, товарищ майор? – голос сорвался от волнения.
– Нет! Это что-то похлеще. Не поддаваться панике, выполняйте свои обязанности.
   Снова вышли в свежесть утра.
– Кузьмич, выгони-ка ты УАЗик, в посёлок смотаемся.
– Бу сде! – старшина, давно усвоивший, что подчиняться проще, чем принимать собственные решения, порысил к гаражу...
   Свернув налево, огибая отвесную стену, на верхатуре которой, в рукотворной пещерке «угнездилось» «Ласточкино гнездо» – пост номер четыре, выехали на шоссе. Через несколько километров, слева проплыл щебневый завод. Проехали ещё тройку километров...
    Майор больно ткнулся носом в лобовое стекло.
– ...твою мать, ты что творишь?
– Смотри, – старшина показал на внезапно кончившееся шоссе. Посидели, озираясь, вышли. Приблизились к обрубку асфальта, присели. Дорога кончилась, словно её ровнёхонько срезали гигантским ножом. Майор потрогал срез, поднялся, посмотрел налево, в сторону гор, направо, в сторону реки. Линия среза продолжалась и влево, ровная, как стрела, и вправо, по очень плавной дуге, и представляла собой ровно срезанную ступеньку, в двадцать – пятьдесят сантиметров высотой. Они стояли на более высокой поверхности. За ступенькой трава и по цвету, и по высоте резко отличалась от той, что на «ступеньке». Кроны деревьев, попавшие на границу, тоже были обрезаны строго по границе раздела миров, будто их состриг садовник, помешанный на строгих геометрических формах. Ближе к реке, сзади, стояла мощная опора высоковольтной линии электропередач. С неё свисали упавшие на землю провода. За ней виднелись другие опоры, впереди опор вообще не было, они исчезли.
– Кто-то слямзил опоры, наверное на металлолом, – глупо хихикнул старшина, тыча пальцем на запад, – и асфальт спёрли, наверное, и «железку» унесли.
   Пошли к железной дороге. Рельсы, проложенные по пандусу, врезанному в отрог, упирались в срезанною, словно лазером, стену.
   Павел прошёлся туда-сюда, присел, взял в руки горсть щебня, потёр, подбросил, поймал камушек. Подошёл к срезу, гладкому, будто облицовка мавзолея, погладил. Отошёл, задумчиво озираясь.
   Старшине понравился гладкий срез. Вытащив из ножен калёный клинок, он, на идеальной поверхности, принялся выцарапывать вездесущее «ВАНЯ».
– У тебя в заднице детство когда-нибудь отыграет? – тон не начальника, а отца, журящего сына, – Духов штабелями клал, тёлок табунами трахал, а всё туда же – «Ваня» на заборе.
– А чё? «Ленин» можно, а «Ваня» нельзя? Я тоже личность, между прочим. Я памятник себе воздвиг... Ты думай, думай. У тебя звезда большая, а у меня ма-а-ханькие. Их совсем не видно. Во, смотри, – похлопал себя по беззвёздочному погону с широкой продольной полосой.
– Время есть, почему не увековечиться?
– Время. Вот именно, время! Ты интуитивный гений, Кузьмич, и сам этого не понимаешь.
– Почему же, понимаю, – высунув язык, Иван продолжал шкрябать камень, – это другие, некоторые, в непонятке.
– Да брось ты это надгробье, смотри сюда: здесь – показал на рельсы, – долбили гору, чтобы проложить дорогу. Здесь, – показал на гладкий срез, в который упирались рельсы, – скала не тронута. Значит это – прошлое. А это, – вновь показал  на рельсы, – настоящее.
   Старшина добросовестно клипал глазами. Он не понимал, но командиру верил безоговорочно. Если бы Паша сказал, что Рейган лесбиянка, или, что Брежнев жив и скрывается на хуторе близ Диканьки, он бы и в это поверил, не задумываясь, потому, что там, на войне, Андреич не ошибся ни разу.
– Где мы стоим – наше время, а там, за линией, – показал на «ступеньку», – прошлое!  Дурдом!
– Паша, поехали домой. А? – попросил просительно, – По сто пятьдесят, и всё пройдёт. А коллективная «белочка» бывает?
   Майор отмахнулся, пошёл к шоссе, пересёк его, осторожно протянул руку за «ступеньку», ничего не произошло. Так же осторожно переступил «границу», прошёл десяток шагов, потрогал траву, сорвал листочек, пожевал, сплюнул.
– Всё реально, – вернулся назад, – Ладно, поехали обратно. Посёлка, скорее всего, не существует. Как дороги, как электроопор, как электростанции, как радиоволн, как всего! Поехали, на завод позвоним.
– Кто бы спорил, – незамедлительно согласился старшина, чувствовавший внутренний дискомфорт на границе с Неведомым.
   УАЗик резво развернулся и помчался обратно...
   Телефоны не работали. Солдаты уже встали. Сидели, стояли группами, переговаривались. Некоторые активно жестикулировали, что-то доказывая. Растерянность всеобщая. Ковырялись во рту, задирая одежду, рассматривали свои тела. Как обезьяны, выискивающие блох, копошились друг у друга в волосах.
– Народ уже в курсе.
– Народ пока недоумевает и безмолвствует. Лейтенант! Отзовите все наряды, срочно.
– Слушаюсь!
   От калитки в бетонном заборе, окружавшем спортбазу, потянулись недоумевающие, растерянные спортсмены, тренеры, персонал. Смотрели с надеждой на старших, жаждали получить ответ на мучавший всех вопрос. Ответа не знал никто.
– Кликните всех своих, – обратился к ближайшему тренеру Кузьмин, – пусть идут сюда.
– Они и так все идут сюда, – кивнул на нестройные ряды тренер, – Что происходит, майор? Это война?
– Нет. Позже. Пусть все соберутся.
– Товарищ майор! – от сторожки бежал Максим, которого так никто и не удосужился сменить, – Местный телефон заработал, с завода звонят, главный инженер!
   Майор, почти бегом, направился к сторожке, взял трубку.
– Слушаю.
– Это вы, Павел Андреевич?
– Здравствуйте, Валерий Иванович. Очень рад вас слышать. Честно, уже не надеялся. Значит, вы тоже с нами. Как вам похмелье после вчерашнего банкета?
– Боже ж ты мой! И вы ещё имеете здоровье шутить? Что происходит, голубчик? Творятся невообразимые вещи. Моя вставная челюсть не лезет на место. У меня выросли зубы мудрости! Но я ж не такой мудрый, как Соломон, чтоб у меня они выросли все сразу! На заводе паника. Говорят: ядерная война! Так причём тут мои зубы? Связи нет, света нет, приёмники молчат, телевидение, и то не работает. Ну, я понимаю, Лебединое озеро*, так совсем не работает! ( Балет «Лебединое озеро» беспрерывно транслировали по телевидению в день смерти Брежнева, Черненко, Андропова). Хромые танцуют, полуслепые очки поснимали, в них ничего не видят. А без очков у всех единица! Вы что-нибудь знаете? Скажите! Умоляю, Павел Андреевич, голубчик, что, что с нами всеми случилось? Массовое помешательство? Война?
– Пока могу сказать только одно, Валерий Иванович, это не война. Будьте на телефоне, я перезвоню, – положил трубку.
– Общее построение, – бросил через плечо сержанту.
– Есть! – подчиняясь кнопке на пульте, трижды прогудела тревожная сирена.
  Майор посидел, опустив голову, с натугой, как будто подымал непомерную тяжесть, встал, побрёл к построившимся на плацу людям. «Тяжела шапка Мономаха».
– Товарищи, – помолчал, собираясь с мыслями, – произошла какая то глобальная катастрофа. В результате мы, с частью пространства, куда-то провалились. Либо в другое время, либо пространство, либо, чёрт его знает, куда...
– Вы, часом, Стругацких на ночь не почитываете? – с ехидцей спросил кто-то из тренеров.
– Если у вас есть другое рациональное объяснение всему происходящему – милости прошу, доложите.
– У меня – нет! Но и ваш бред я слушать не желаю. Должно быть какое-то простое и логичное объяснение всему происходящему. Нужно просто хорошо подумать.
– Думайте. Остальным – боевая готовность, полная выкладка. Пятнадцать минут. Пулемёты на БТРы, на вышки, в ДОТ, «ласточкино гнездо», согласно боевому расписанию. Р-разойдись.
– А нам, что? – подошли тренеры.
– Оружие есть?
– Несколько двустволок, охотничьих, тройка карабинов с оптикой. Спортивные винтовки в тире.
– Раздайте хорошим стрелкам. Остальных вооружите, чем сможете. Собраться, упаковаться, быть готовыми отойти за ДОТ.
– Хорошо.
– Не «хорошо», а «так точно», мы на военном положении. Извольте соответствовать.
– Майор, я, между прочим, подполковник. И не в вашем подчинении, – старший тренер, холодно.
– Прекрасно. Посторонние, покиньте расположение части, – майор развернулся и направился к гаражам.
   «Спортивный» подполковник сперва оскорбился, затем раздосадовался, призадумался. Наконец, кивнул головой, что-то для себя решив. Развернулся и быстрым решительным шагом  направился к «своим».
– Становись! – рявкнул ещё на ходу.
   Спортивная братия удивлённо воззрилась на своего всегда спокойного, рассудительного, доброжелательного и отзывчивого «Папу».
– Особое приглашение? – грозно, – Вы солдаты, или барышни со Смольного? Распустил я вас...
   «Барышни», наконец, зашевелились, строились невпопад. Строевой ведь и не нюхали. Подполковник встал перед своим «воинством» и, невольно подражая манере майора, манера держаться которого ему очень нравился, начал давать вводную...

 
                8.   ДЕНЬ  ПОБЕДЫ.

    На шоссе послышался шум мотора, завывающего на пределе своих возможностей. Автомобиль приближался. Сновавшие туда-сюда солдаты приостановились, прислушиваясь. ГАЗон с жёлто-красной будой, разбитым лобовым стеклом, в щепки растрощив шлагбаум, влетел на территорию части, затормозил посередине плаца. Со всех сторон к машине бежали солдаты, на ходу передёргивая затворы. Стремительным шагом к месту события направился майор.
   Из кабины выпрыгнул мокрый, весь в ссадинах и синяках, окровавленный парнишка лет семнадцати. Левый глаз заплыл полностью, одежда – в клочья.
– Кто старший? – в голосе крайняя возбуждённость.
– Майор Кузьмин, – подходя, козырнул Павел.
   Из кабины полез маленький, испуганный мальчик. Тоже ободранный, исцарапанный, со сбитыми в кровь коленками. Открылась дверь буды, на землю спрыгнуло худое, остроносое, с богатыми усами, тоже не от мира сего глазами, в вылинявшей штормовке, затасканных рабочих штанах и рваных кедах, привидение – Василий. Наиболее примечательной у него являлась причёска: чумацкий «горшок» с выстриженной макушкой, как у католических монахов средневековья. Вчера Василий прикрывал свой «причесон» капюшоном, сейчас ему было не до церемоний.
   Вокруг собралась целая толпа.
– У нас девочка, изнасилованная, в шоке, помощь нужна, – Костя мотнул головой на буду.
– Веру сюда, быстро, – не поворачивая головы, скомандовал майор.
   Обошёл «смотку» заглянул в двери, где на полу неподвижно лежало, в позе зародыша, хрупкое тельце в простеньком мокром, местами окровавленном, изодранном платьице. Майор закрыл глаза. На скулах играли желваки. Никто не сдвинулся с места, шок постиг не только девочку.
– Веру. И носилки, – рявкнул майор, – мне нужно повторять, бойцы?
   Впервые, кто за год, а кто и за два, солдаты услышали, как майор сорвался на рык. Несколько человек, очнувшись, сорвались с места.
– Кто? – прохрипел майор, – откашлялся, – Кто?
– Бандиты, – Костя, утёршись рукавом, лишь размазал кровь по лицу, – много. На санаторий детский напали. Всадники, с саблями, щитами, луками. И воняет от них... Вот, – потащил из кабины недвижимое тело. Тело застонало.
– Помогите же!
   Несколько солдат, без церемоний, извлекли из кабины, бросили на асфальт бандита в странной одежде: кольчуге, шлеме, при сабле. Здоровенного, узкоглазого, с жидкой бородёнкой. От него, действительно, садануло горькой смесью давно немытого тела, конского пота и ещё какого то дерьма. Здоровило начал приходить в себя: зашевелился, заморгал глазами. Взгляд – бессмысленный.
– Боевая тревога, – громко, но спокойно произнёс майор.
   Очнувшиеся лейтенанты повторили команду уже во всё горло. Продолжительно и надрывно завыл ревун, выворачивая душу.
   Открывались ворота гаражей, на плац, один за другим, выкатывались тентованые грузовики, БТРы с открытым верхом и пулемётами на турелях у кабин. Модель устаревшая, редкая, без противорадиационной защиты, но простая и, самое главное, надёжная. Плац ожил, деловито засуетился. «Свой шесток» знал каждый. Сказались учебные тревоги, проводимые изредка майором в «любимые» всеми пять утра.
   Прибежала запыхавшаяся фельдшерица, Вера Кудряш, её подсадили в будку. Осмотрела безразличную ко всему девочку, открыла санитарную сумку, пошуровала в ней. Сделала пару уколов, один внутривенно.
– Давайте носилки, в санчасть. Осторожнее, – куда девалась весёлая и беззаботная молодая женщина, сейчас это была строгая и сосредоточенная «докторша».
   Девочку бережно уложили, унесли.
– ...убили нескольких детей, взрослых. Я эту девчушку от двух уродов спас, – продолжал рассказывать Костя, – Грохнул тварей.
– Так уж и грохнул? – майор внимательней присмотрелся к пацану. Как же ты смог?
– А-а, – отмахнулся студент, – разозлили они меня, вонь подретузная. Такую девчонку… Не успел...– голос дрогнул, отвернулся, сдерживаясь.
– Да, дядя майор, – затараторил возмущённый недоверием Ваня, – дядя Костя и Оксану из речки принёс, и коня испугал, тот душмана в речку унёс. А потом, а потом и душмана напугал, тот тоже убежал. А ещё... А ещё одного дверью убил... А потом бил, бил, бил... А тот весь красный стал, и ногами дрыгал... А потом ещё машиной... Один к нам в окошко влетел! Вот! – показал на живое подтверждение, валявшееся на асфальте. Ване захотелось расплакаться из-за того, что не может, как следует, объяснить, какой дядя Костя герой.
   Майор спрятал улыбку в усах, наблюдая за волнением юного защитника.
– Молодец твой дядя Костя. Сколько их? – обратился  к парню.
– Не знаю. Пацан говорит – много, очень много. Я пару десятков видел.
– Ну, что, юноша, имя у тебя есть? – голос успокаивающий, почти нежный. Совершенно не свойственный (по мнению подчинённых) суровому майору. Присел на корточки, по дружески положил свою лапищу на плечо мальчика.
– Ваня.
– Ты видел бандитов, Ваня?
   Мальчик усиленно закивал, закусив губу.
– Сколько их было, Ваня?
– Мно-ого. Может тыща!
– Так уж и тысяча? А тысяча, это сколько, ты знаешь?
– Это десять сотен, или сто десятков, – мальчик самодовольно усмехнулся, – мы, когда ещё с мамой в детсад ходили, задачки за третий класс по дороге решали.
– Умная у тебя мама, – помрачнел майор, – и где же ты их видел?
– Штук сорок или больше в лесу, туда ещё дорожка с асфальтом проложена и беседка красивая построена, – частил мальчик,  Штук триста домики окружали, крались. А ещё на той стороне, много, и у ворот, и в лесу... Дяди строители много поубивали, а потом сказали: позвони четыре – два – два, скажи, пусть срочно идут помогать, а то всех поубивают. Они раненных в лес повели. За ними бандиты на конях поскакали. Я в сторожку прополз, а там дед убитый, и телефон не работает. Потом вот машина... А всех детей и вожатых в плен взяли. За озеро повели. Девочку убили, меньше меня, и мальчика, и дядю Андрея, и солдат. Тётю Катю насильничали, и... – мальчик не выдержал воспоминаний, расплакался.
– Хорошо, Ваня, не плачь. Ты очень смелый парень. Не всякий взрослый решился бы пробираться среди бандитов, чтобы спасти  людей. А смелые парни не плачут, правда?
   Пацан, шмыгая носом, усиленно закивал.
– Отведите к Вере, пусть там побудет. Началось, – недовольно буркнул, – не дали даже к отсутствию боли привыкнуть. Снимите с этого борова амуницию, примерять хочу. Да вымойте хорошенько, особенно шлем и кольчугу, блох мне только не хватало... 
– Товарищи, – майор стоял перед строем, – на санаторий напала банда в количестве до тысячи человек. Выглядят примерно так, как то дерьмо, что у машины валяется. Вооружение: сабли, луки, щиты, возможно, пики и примитивное стрелковое оружие, типа самопала. Пешие и конные. Не расслабляться – стрела прицельно поражает цель до двухсот метров. В ближнем бою лук не уступит винтовке, и уж конечно эффективнее почти любого пистолета, кроме моего «стечкина», разумеется, – подпустил шутку, дабы снять излишнее напряжение. Солдаты заулыбались, действительно, несколько попустило. – Тысяча, это много? У нас тридцать отделений по десять человек, получается по три – четыре выстрела на брата. Много? Солдаты совсем расслабились, по строю пробежал шумок разговоров.
– Стрелять одиночными, как в тире. Если на линии огня будут наши, стрелять категорически запрещаю. Кто хотя бы ранит ребёнка – пристрелю лично.
   По тону подчинённые поняли, это не просто угроза. Шуточки кончились.
– Основная задача, – строго продолжал майор – освободить заложников. Без потерь. Задача два – уничтожить бандитов. Подчёркиваю – уничтожить! Пленных не брать, эта мразь не достойна защиты Женевской конвенции о военнопленных. Они не войска, они свора взбесившихся псов. Убивают и насилуют детей. Раненых добивать штык-ножами, в сердце, или прикладами, как учили. Посмотрим, научил ли я вас чему-нибудь. Бойцы, кто побеждал в стрельбе с положения «стоя» два и более раз – шаг вперёд.
   Вышло восемь человек.
– С «колена».
   Ещё четверо.
– У нас есть пять бронежилетов, пятеро «стоячих», оденьте их, пойдёте со мной. Оставшиеся семеро – в распоряжение старшины. Остальные – по машинам! Не бойся, не проси, не плачь, – закончил девизом их со старшиной подразделения в Афгане. Его, как заклинание, повторяли перед каждым выходом на задание.
   Подошли к «смотке». Раздетый здоровяк активно проявлял признаки жизни. Его сторожил один из солдат караульного наряда, остававшийся на базе. Рядом сушились стальные доспехи.
– Куда его, товарищ майор, в «холодную»?
– В горячую. В горячий-прегорячий Ад.
   Майор подошёл к раненному и профессиональным ударом всадил нож в сердце. Вытащил, вытер о покойника, вложил в ножны. Снял ремень, примерил кольчугу. В самый раз! Переложил гранаты в карманы штанов, подпоясался. Нахлобучил шлем, отороченный мехом лисы.
– Как я тебе? – к старшине.
– Илья Муромец!
– Скорее, Давлет Гирей.
– Кто?
– Проехали. Эту машинку возьмём, подходяще. Грузимся. Пойдём в голове колонны.
– Я с вами, – Костя полез за руль.
– Погоди, парень, – покачал головой майор, – ты своё дело сделал, с избытком, и сделал хорошо. Там будет прозаичная бойня. А это дело профессионалов.
– Правильно, профессионалов, – Костя шоркался на сидении, поудобней устраиваясь, – вы пока под одеялами дрочили, я уже пятерых уговорил. Профессионально. Это не я с вами, вы со мной поедите. Машина моя, я за неё отвечаю. Залезайте, чего встали? Будем детей спасать, или разговоры разговаривать?
   Солдаты заулыбались, исподтишка зыркая на майора, полезли, кто в буду, кто в лебёдочное отделение.
– Наш человек, – Лукаво подмигнул Павлу старшина, полез в кабину, умостился на кожухе мотора, рядом пристроил рацию, включил.
   Отвыкший от чьего-либо неповиновения, майор хмыкнул, полез следом. Тронулись. Впереди «смотка», следом БТР, грузовики, снова БТРы.
– Откуда ты такой взялся, отважный ты наш? – полюбопытствовал Иван.
– Геофизики мы. Сейсморазведка. Киевский геологоразведочный техникум. Практика у нас, – с достоинством ответил Костя.
– А-а, – протянул старшина, – тогда конечно. Практикант! Киевский, столичный. А то я всё гадал: откуда такие невоспитанные юноши берутся, которые взрослым дядям грубят. Да при исполнении, да при подчинённых. Если практикант, тогда конечно. Вопросы отпадают сами собой.
– Смейтесь, смейтесь. А я вам ещё пригожусь, вот увидите! – Костя вдавил газ до полика.
– Стрелять умеешь, практикант? – Майор передёрнул затвор своего автомата.
– У меня отец – военный.
– Понятно. Мой «калаш» возьмёшь, – майор положил оружие рядом с рацией.
– А вы?
– А я твой кинжал. Махнёмся?
– Не глядя! – Константин даже покраснел от удовольствия, его приняли за своего!
– Вот, подсумок с рожками. Одиночными...
– Да слышал я, и чтоб не в детей, а то пристрелите...
– А вот перебивать командира нехорошо, или папа не научил? – вмешался старшина, – хотя, оно конечно, несмышлёныш гражданский, практикант!
– Простите, – Костя ещё больше покраснел, но уже не от удовольствия.
– Напарник у тебя странный, – старшина зевнул во всю пасть.
– Почему, странный? Испугался просто, да и не опохмеленный. Погуляли мы вчерась, свадьба.
– Да нет, причесон у него больно стильный. Из католического духовенства, что ли?
– А-а, это. Всё просто. Наш отряд вшей подцепил, почти все. Мужики стриглись налысо, бабы керосином выводили. Сутки в целлофане на головах ходили. Я Ваську стриг. Сперва под горшок, потом макушку выстриг. Красиво получилось, жалко гробить. Предложил так оставить, с ободка то вшей и гнид вытряс. Он за три пузыря «Агдама» неделю ходить согласился. А чего, прикольно: наши ржут, станичники шарахаются, бабки крестятся.
– А ты, сынок, так с насекомыми и ходишь? Вон, шевелюра какая богатая, как у битлов, – старшина непроизвольно отодвинулся.
– Не, я тоже киросинил.
– Очень интересно. А ты какой ориентации, мальчик?
– А я и по мордам могу, дядя. Не посмотрю, что такой здоровый, – парень покраснел до корней волос, сжал руль, аж костяшки побелели.
– У-у какой. Человека, по лицу?! Ну и манеры у вас там в Киеве, – старшина сдержал улыбку, – Ну, извини, обознался. Просто у Валюши моей волосы покороче будут.
– Это не на долго, Ваня, не переживай, – внёс и свою лепту в разговор майор, – не сегодня, завтра под ноль острижём, от греха. Нам домики для вшей без надобности, даже такие ухоженные, получше чем у тёти Вали.
   Костя обиженно сопел, но молчал. Понял, наконец, что эти два козла в камуфляже просто издеваются от нечего делать, чтоб дорогу скоротать. Знал, что всегда коротко стриженные военные со снисходительным презрением относились к «волосатикам».
   Прошли поворот в долину, доехали до поворота на грунтовку, ведущую к речушке.
– Машина, стоп, – скомандовал майор, – взял микрофон рации. – БТР-1, я – К-1, стоять здесь, ждать дальнейших указаний. Мы проведём разведку.
– Есть, стоять здесь!
– Ты чего, Паша... Андреевич? – зыркнул на пацана, – По газам и ходу! Мы с них сейчас винегрет делать будем!
– Дети, Ваня, дети! Осмотреться нужно. Полчаса уже ничего не решат. Трогай, Костя, но не рви. Твою машину, как беглеца знают, может не испугаются...
   Вскоре показалась арка – въезд на территорию санатория. Неподалёку угадывалось десятка полтора всадников.
– Нейтралку, мотор глуши, и накатиком, накатиком, дабы рыком звериным не испугать младь неразумную, – приказал майор.
– Да ты летописец, Паша, – забыв о присутствии подчинённого, сфамильярничал старшина. Затем спохватился, – Андреевич.
– Не нужно «Андреевич», товарищ старшина, – Костя заглушил двигатель, – я никому не скажу, что вы командира «Пашей» называете, ей богу. Вы ведь друзья, и наверное давние. Чего тут стесняться?
– Понял, Паша, какая молодёжь пошла? Где, вы говорили, учитесь? На психологическом? Педагогическом?
– Геофизическом.
– Хватит трепаться, Ваня, прибыли.
  Машина, не докатившись двадцати метров до шлагбаума, остановилась. Сразу за воротами и заборчиком дугой расположилось полтора десятка всадников, настороженные, злые. Половина уже держали в руках луки с наложенными стрелами, остальные обнажили сабли.
– Ну, что, Паша Андреевич, тряхнём стариной?
– По македонски?
– А то! Мои левые.
– Мои остальные.
   Майор неспешно выбрался из кабины, потянулся, приветливо помахал рукой стражникам. Следом, миролюбиво улыбаясь, полез Иван.
– Ну, что, козлики мокрожопые, – ласково ворковал, медленно смещаясь вперёд и влево старшина. Майор – вперёд и вправо. – И что же вы, на погибель свою, к нам припёрлися? Безобразничаете. Нехорошо!
   Одетый побогаче, скорее всего главный, резко выкрикнул какую-то команду. Слова непонятны, но, по тону, без сомнений – «Убейте их!» 
   Костя воспринимал всё далее происходящее, как во сне, или замедленном кино: луки поднимались, натягивались тетевы. Правые руки старшины и майора уже держали «Стечкины», стреляли. Через секунду в левых руках появились ТТ и тоже стали гавкать пламенем. Причём валили сперва лучников, потом остальных. Киношные стрелки из вестернов показались Косте заторможенными увальнями, по сравнению с той скоростью, которую он только что увидел. Всё закончилось в три – четыре секунды. Отгремели выстрелы, и только потом, один за другим, с лошадей начали сыпаться трупы.
– Ты зачем, Паша, моего укокошил? – старшина достал из кармана патроны россыпью, принялся дозаряжать обойму, – Моих семь, твоих восемь, кто спорит, ты лучший. Так нет, тебе нужно девять! Жадный ты, Паша. Не по товарищески это, нечестно, – старшина обиженно.
– Медлительный ты стал, Ваня, ленивый. Вот и пришлось... – майор тоже занялся обоймами.
   С кабины и буды на них ошалело смотрело несколько пар глаз. Костя судорожно сглотнул, глубоко вздохнул, приходя в себя. Для этих двоих полтора десятка только что обездвиженных бандита уже не существовали. Они даже не посмотрели больше в их сторону. Обсуждали дальнейшее.
– Бери своих стрелков, товарищ старшина, и дуйте через речку. Осмотрись, доложишь.
– Есть, доложить! Что, великолепная семёрка, штаны к заднице прилипли? Я так понимаю: воевать мы не хотим, пусть отцы-командиры за вас повоюют.
– Так, команды не было, товарищ старшина... Да и не успели мы... – оправдывался кто-то.
   Со «смотки» посыпались солдаты. 
– Не было, теперь есть – за мной, бегом марш, радист замыкающий.
   Разведотряд порысил вдоль заборчика, исчез среди деревьев.
   Майор взял микрофон. – БТР-4, я – К-1.
– На связи, – отозвался командир отделения, «посол».
– Остаётесь при въезде в долину, рассредоточиться. Вы – последний рубеж. Кто из бандюг заслон преодолеет, ваши. И чтоб ни одна сволочь не ушла.
– Есть, ни одна сволочь, товарищ майор!
– БТР-3.
– На связи.
– В полутора километрах от вас грунтовка влево, к реке.
– Знаем, мойка машин, К-1.
– По ней пойдёте. Дальше, вдоль речки, по стёжке, выдвигаетесь к границе санатория, перекрываете проходы вдоль реки. Как поняли?
– Понял вас К-1. Выполняю.
– Колонна, ко мне, помалу.
   «Броненосцы» выбрались из машины, разглядывали поверженных. Брали в руки сабли, луки. Кто-то попробовал натянуть тетиву.
– Товарищ майор, – один из солдат, испуганно, – один живой, шевелится!
– Из правых или левых? – Павел обернулся, – Мой, правый. Неужели напортачил? Куда ранен? – направился к бойцам.
– В грудь, пониже ключицы. Лёгкое пробито, не жилец.
– А должно было быть в сердце! Вот, бойцы, учитесь на ошибках своих командиров. Умные учатся на чужих, дураки на своих. Но «своя» ошибка, в наших условиях, может быть первой и последней. Слишком самоуверенными мы со старшиной стали, не проверили результаты сделанной работы. А будь у него, к примеру, пистолет, стрельни он мне в спину. И сдох бы я по собственной неосмотрительности. И поделом мне, не корчи из себя супермена.
– У этого? Пистолет? Да он совсем дикий, средневековье какое-то.
– Ну, не пистолет. Кинжал у него, видишь?
– Ну?
– Ты подошёл полюбопытствовать, а он тебя, на последнем издыхании, лезвием по горлу, и нет тебя. Из-за моей небрежности ты мог пострадать. Война ошибок не прощает. Добей его.
– Я?! Я... Я не могу... Он раненый, безоружный... Он... Он и так помрёт!
   На дороге показался головной БТР колонны.
– Мне пацан рассказывал, что этот «дядя» шестилетней девочке шею свернул. А ты пожалей его, бедненького, раненного.
– А, может, не он? Откуда пацан знает?
– Шапка приметная. Мне он её в точности описал, – без малейших угрызений совести врал офицер.
– Вот сволочь, – приклад с хрустом опустился на лицо раненного, вдавливая переносицу в череп.
– А, может, и не он, может, у них десятки таких шапок, – как ни в чём не бывало констатировал майор и отправился встречать колонну.
   Парни ошарашено смотрели то на убиенного, то на широкую, безмятежную спину командира.
– Во развёл, гад, – один.
– Педагог! – полупрезрительно, полууважительно, второй.
– Да пошли вы, все! – невольный убийца.
   Колонна замерла сразу за «смоткой». Лейтенанты – взводные, двое капитанов – ротные, бежали к командиру.
   Совещание устроили под деревом, прямо у дороги. Присутствовали оба ротных с замами, взводные с пом-ком-взвода – сержантами.
–  ...и, самое главное, – говорил майор, – правильная расстановка сил. А у нас их не так много, если учесть, сколько дыр нам заткнуть придётся. Я перед строем лихо расписал: три, четыре выстрела на брата. Но, может получиться и так, что отделение не выстрелит ни разу, а какому то бойцу и трёх рожков не хватит. Для начала, посмотрим, что мы имеем: две роты по три взвода. Каждый взвод – четыре отделения. В каждом отделении, с вновь прибывшими, по двенадцать, тринадцать человек. Всего  двадцать четыре отделения. Одно, вместе с поварами и хозяйственниками, сторожит базу.
– Территорию воинской части, база у спортсменов, – встрял капитан.
– С сего дня, базу – коротко и ясно. Имеем двадцать три отделения, триста с небольшим бойцов, вас включая. Или не включать?
– Зачем обижаешь, Павел Андреевич?
– Это я так, чтоб не расслаблялись. На вас лежит ответственность за жизни личного состава. Мне за всю эту свору одного солдата отдать, и то жалко. Не стоят они того, понимаете? Чувствую, на нашем пути этой мрази столько будет, что никаких жизней не напасёшься, даже по душе за тысячу. Приказ: «только одиночными» для вас не существует. Сказано для того, чтобы зря из каждого колыхнувшегося кустика салат не делали. Нужен беглый огонь, открывайте, нужен шквал, делайте, но людей мне сберегите!
– Слава Богу, Андреич, – капитан-полтавчанин, облегчённо, – а то я вже подумав: не повредился ли головкой наш командир!
   Сержанты, впервые присутствовавшие на офицерском совещании, слушали, затаив дыхание, усваивая двойную бухгалтерию командира. Им открывался другой майор, такого они не знали совсем. Сдержанный, очень скупой на похвалу, и вообще общение. Чрезмерно строгий, но справедливый, да! Но заботливый? Это являлось воистину новостью.
– Если на каком-то участке действительно туго завяжется, потерь не избежать, хоть на изнанку вывернись, – высказал, скорее всего, общее мнение один из лейтенантов.
– Послушайте, – майор явно старался сдержаться, – мне здесь мёртвые Матросовы не нужны. Позади Москвы нет, защищать нечего. У нас две операции: освободительная, её мы с Голь берём на себя, и карательная, это ваша задача. Ка-ра-тельная, понимаете? Никаких патриотических задач, только желание наказать. Месть, понимаете? И если какой-то вшивый ублюдок избегнет в этот раз кары, но при этом останется в живых наш боец, ради бога. Или потом поймаем, или сам сдохнет рано или поздно, при его-то ремесле грабителя и вора.
   У нас, в армии, начиная с Гражданской, как было? Большие потери? Значит тяжёлые бои были. Значит герои! На тебе, оставшийся в живых, солдатик медальку. А тебе, генерал или полковник за то, что две трети состава, по дурости своей или высшего руководства угробил – орден!
– Почему это, только ваша со старшиной задача? – возмутился другой лейтенант, – Сейчас сядем на БТРы, пойдём к столовой, пулемётами отсечём бандитов от пленных, освободим детей, а уж потом, без оглядки, займёмся бандюганами.   
– Ты, Петя, офицер сраный, можешь гарантировать, что при этом не пострадают гражданские? Шальная пуля, рикошет, стрела. Или, наконец, какой-нибудь урод не начнёт, с досады, кромсать заложников, по принципу: «Так не доставайся же ты никому». Можешь?
– С этих уродов станется – потупился лейтенант, – виноват, не подумал.
   Дежурное: «А надо думать» не слетело с губ майора. Он уважал людей, способных признать ошибку. Таких можно чему-то научить.
– Товарищ майор, разведгруппа на связи, – Костя из кабины.
– Наконец то, – майор почти бегом направился к машине.
– К-1 на связи.
– Паша, – старшина говорил почти шёпотом, – дела хреновые. Всех пленников согнали на площадку, пониже столовой, там, где флаг и клумба, знаешь?
– Конечно, продолжай!
– Охраняют тридцать человек, пешие и конные.
– Плохо, я, всё же, надеялся, что их загонят в столовую или спортзал. У нас бы руки были развязаны.
– Я тоже надеялся, потому и говорю «хреново». А в столовую не загнали потому, что они её добросовестно грабят. Цирк!
– Что за цирк?
– Приходи, сам увидишь. Барахло со всего санатория к входу в столовую сносят. Уже горы натаскали. Там же и их главный вурдалак сидит. Ва-ажный. Я его в бинокль вижу.
– Охрана?
– Неотлучно при нём человек десять, но носильщики постоянно снуют туда-сюда, так что, пяток прибавь. Что делаем, Паша?
– Дай мне минутку, – Майор задумался. «Минутка» превратилась в три.
– Слушай сюда, старшина, посылаю к тебе два отделения. Окружите по «зелёнке» площадку, пусть каждый возьмёт на мушку одного охранника. Я подъеду к столовой, пошумлю малость. Гарантирую – охране будет не до вас, тогда и действуйте. В крайнем случае, пусть слушают. Первый взрыв гранаты, пять секунд – второй. После первого пусть считают до пяти и стреляют. Затем уводи гражданских в лес. Головой ответишь.
– Есть, головой!
   Старшине было не до шуток. Такая ответственность!
– Два отделения надёжных стрелков – к старшине, – приказал офицерам, сгрудившимся вокруг него и слушавшим весь разговор.
– Уже подбирают. Скилькэ отделений с вами пойдёт? – спросил капитан, – И якый, вообще, план операции?
– Со мной пойдут пятеро, в бронниках. А план будет такой...


      
                9.  СТРОЙБАТ – НЕДОРАЗУМЕНИЕ СОВЕТСКОЙ АРМИИ.

    Отправив «малька» за помощью, сержант смотрел ему вслед, соображая: правильно ли он поступает, полагаясь на помощь ребёнка, подвергая его опасности? Хотя, там где не пройдёт взрослый, шустрый пацан проскочит. Дождавшись, когда хрупкая фигурка скроется в кустах, сержант припустил вслед за своими.
   Оставшиеся в живых солдаты, помогая раненым, тяжело дыша, на предельно возможной в таких условиях скорости, продвигались к отвесной стене западного плато, простиравшегося от этой до заводской долины. Раненные, особенно двое из них, быстро теряли силы, их уже приходилось почти нести. Один просил, чтобы его оставили и уходили налегке. Но товарищи упорно тащили его вперёд. 
   Почти все вооружились трофейными клинками, кое-кто прихватил деревянные, обтянутые толстой кожей, щиты, но родных, остро отточенных лопат и лом не бросили. Умудрившийся полностью одеться ефрейтор, прихватил лук и колчан со стрелами.
– Стрелял когда-то, в школе, – ответил на вопрошающий взгляд сержанта, – тренер говорил: «перспективный».
   Чем дальше они шли, тем круче становился подъём. Деревья мельчали, подлесок исчез совсем, остались лишь отдельные острова густого кустарника. Здесь они, как на ладони. Отчётливо слышался шум погони.
– С ранеными не уйти, – прохрипел запыхавшийся сержант, – забирайтесь как можно выше, по скалам лошади не ходят. А мы с Серёгой и Андрюхой, – указал на «лучника» – постараемся их задержать. Погнали мужики назад, вон, мимо тех кустов они точно пройдут.
   Сбежали ниже, к зелёному островку, залегли. Шум нарастал. Наконец, появились преследователи. Десять, двадцать, тридцать...
– Больше тридцати, – прошептал сержант, – Как проедут, берём задних разбойничков. Ты, Андрюха, дальнего, я среднего, ты, Серый, ближнего.
   Частая кавалерийская цепь, миновав засаду, продолжала взбираться по склону. Троим, слегка отставшим, не повезло. Солдаты поднялись, сделали несколько стремительных шагов вдогонку. Ефрейтор натянул тугой лук. «Дзэнь» – стрела впилась под правую лопатку дальнего всадника. Андрей достал вторую. Сержант «разбежался», сделав два больших шага и с силой метнул нож в среднего. Клинок скользнул по кольчуге и исчез в траве. Сергей подскочил к ближнему, с размаху «перетянул» его ломом по пояснице Смачно чавкнуло, хрустнуло, явно сломалось. Бандит завалился на холку лошади.
   Средний, бронированный, развернул лошадь, что-то выкрикнул, дал шпоры, вынимая саблю.
   «Дзэнь» – стрела впилась ему в грудь. Кольчугу пробила, но вошла неглубоко. Тем не менее, остановила. Андрей потянулся за третьей. Всадники натягивали поводья, разворачивались.
– Ходу! Ходу! Ходу! – заорал сержант и бросился вниз по склону к зарослям кустарника. Соучастники коварного нападения – следом.
   Всадники замешкались. Закрутились на месте, заспорили. Одни указывали на скалы, другие на кусты. Мнения явно разделились. В конце концов, разделились и преследователи. Примерно треть устремилась к кустам и в обход, справа и слева. Остальные двинулись в прежнем направлении, но уже гораздо медленнее и осторожнее, заглядывая чуть ли не под каждый куст.
   Сколько времени позволило выиграть это, казалось, бессмысленное нападение для остальных беглецов? Три минуты, пять? И поможет ли им это?
   Отважная троица, исцарапанная, окровавленная, одежда в лоскуты, ломилась через кусты к крайнему домику. Сзади, слева, справа, повсюду и близко слышался треск ломавшихся веток, гиканье, выкрики, храп лошадей. Их гнали, их загоняли в тупик, к озеру.
   Наконец, расчищенное от кустарника, свободное пространство вокруг спальных блоков. Лишь наибольшие деревья, затенявшие крыши, оставили землеустроители. То там, то здесь деловито сновали грабители, пожиная плоды своего набега. Трое, зачем-то, пытались снять с навесов оконную раму.
   Беглецы почти ползком прокрались к входу в крайний домик, шмыгнули в центральную спальню. На них удивлённо поднял глаза бандит, увязывавший на полу посредине спальни большой узел. Два, уже упакованных, лежали рядом. Потянулся за саблей.
   Три стремительных, широких шага, и сержант с выдохом опустил свой клинок на ключицу грабителя. Тот подёргался и затих, орошая красненьким свой последний узел с добычей.
   Лихорадочно огляделись, подыскивая средства защиты. Похоже, это их последний рубеж. Или они выстоят здесь до прихода подмоги, или... Стены, покрытые лакированной сосновой вагонкой, пестрели яркими разворотами из журналов: рок группы, девушки в купальниках, спортивный автомобиль. Здесь явно жили не девочки. Слева и справа от входа – распахнутые дверцы встроенных шкафов-антресолей над крайними кроватями. Дальше – проход к большому окну. Под ним стол с двумя стульями. Вдоль прохода, составленные попарно, как двуспальные, стояли кровати изголовьями к боковым стенкам. По шесть с каждой стороны прохода, разделённые прикроватными тумбочками. Справа и слева от окна – двухъярусные кровати с лесенками на «второй этаж». Сделаны кустарно, на заводе, местными умельцами, но аккуратно, с любовью. Сооружение довольно тяжёлое, из нержавейки, сварное. Кроватные сетки – фабричные, стандартные.
– Лучше забаррикадируемся, дольше проживём, – изрёк ефрейтор очевидное, закрывая входную дубовую дверь.
   Отбросили в сторону стол, стулья, взялись за двухэтажного монстра: молотобоец с одной стороны, младшие командиры с другой. Поднатужились, понесли к входу, припёрли к двери. Старались не шуметь, чтобы обнаружили их как можно позже, поскольку выигранное время и жизнь сейчас являлись поистине синонимами. Осталось как-то заблокировать окно. Сбросили голые теперь матрацы. Бельё, скорее всего, покоилось в узлах на полу. Разобрали две кровати, сетками закрыли оконный проём, подпёрли вторым двухъярусным чудом. Присели, перевести дух.
– Что за грабители, интересующиеся  детской, ношеной одеждой, постельным бельём и окнами? И за эти «сокровища» убивающие детей? – пробормотал сержант.
   В другое время над этим можно было лишь посмеяться. Сейчас не до смеха. Всё, что могли, они уже сделали, оставалось только ждать. И молится, были бы верующими.

   Полтора десятка солдат, с тремя раненными на руках, поднимались по склону, который становился всё круче. Уже стали появляться, лишённые какой-либо растительности, коричнево-серые островки камня, отдельные огромные валуны. Ещё выше – небольшие сглаженные бугры. Лес редел, постепенно отступая перед сплошными массивами непроходимого кустарника. Беглецы уже шли не прямо к стене, а вверх и вправо, в сторону выхода из долины, обшаривая скалы глазами, в поисках хоть какого-нибудь укрытия. Ничего подходящего, просто отвесная стена со следами взрывных работ, сделавших её ещё более неприступной и всё.
– Не могу больше, – взмолился раненный в плечо и голову солдат, – оставьте меня, всё равно догонят.
   Высокий, худой младший сержант, бульдозерист, шёл замыкающим, всё время озираясь по сторонам. Сейчас они шли мимо большого массива зарослей шиповника, иного кустарника.
– Стой! – скомандовал, – шансов выжить с нами у раненных значительно меньше, чем самим. Тащим туда, – показал на кусты.
– Я тоже останусь, – раненный в бедро свернул следом.
– Ползите в самую гущу и замрите, они за нами пойдут, вас не тронут. Повязки белые, далеко отсвечивают, прикройтесь чем-нибудь, хоть листьями. Счастливо, мужики, мы за вами вернёмся, если в живых останемся.
– Бегите, бегите, – раненные бойцы вползли под колючее укрытие.
   Третий раненный, с культёй вместо кисти руки, которой он прикрылся от сабельного удара, наскоро перевязанный, со жгутом на бицепсе, с каплями пота на лице от напряжения и боли, упорно шёл дальше. Ему помогали.
– А я ещё повоюю – прошептал, – может, в последний раз.
   Погоня ощущалась всё определённее. Деревья кончились, кусты тоже, остался лишь камень с редкими пятнами зелени. Отряд продвигался на север вдоль стены, которая неожиданно завернула на запад, открывая хоть какой-то проход вглубь каменного монолита. Подъём стал настолько крутым, что приходилось помогать себе руками, хватаясь за выступы камней. Непреодолимые скалы по бокам неумолимо сближались, образуя узкое ущелье. Но деваться некуда, беглецы продолжали карабкаться вверх.
   По камням вокруг защёлкали стрелы. Младший сержант, замыкавший процессию, оглянулся. Преследователи спешились, лошади дальше идти не могли, карабкались следом, периодически останавливаясь для выстрела из лука.
– Упорные, гады.
   Одна таки попала в замыкающего, но, потеряв силу, сделала лишь неглубокую рану или глубокую царапину.
   Через полсотни метров микроканьёнчик неожиданно, под небольшим углом свернул влево, и, сойдясь в узкую щель, по которой сочилась вода, исчез, напоследок образовав небольшую, величиной с комнату в «хрущёвке», относительно ровную, засыпанную камнями давнего обвала, площадку.
– Приехали, – свернув последним за поворот, провозгласил бульдозерист, – конечная.

   Уже минут пятнадцать, почти не шевелясь, сидели в запертой спальне счастливчики, которым неимоверно повезло уйти от погони в сложившейся ситуации. Извне постоянно доносились какие-то шумы: то под окном проскакала пара лошадей, то шаги в прихожей за дверью, то снова за окном – кто-то ломился через кустарник, то какие-то крики, команды. Каждый в глубине души надеялся: может, пронесёт? Не пронесло – что-то стукнуло в дверь. Затем ещё. На дверь налегли. Она чуть подалась, едва сдвинув «баррикаду». Сергей пересел на край двухъярусной кровати, блокируя её движение своим весом. Любимый лом из рук не выпускал. На дверь ещё несколько раз наскакивали, затем притихли.
   Внезапно зазвенели оконные стёкла, рассыпаясь под ударами стрел. В проёме один за другим промелькнули несколько всадников, стреляя на ходу. Стрелы застряли в кольцах кроватных сеток.
   Всадники исчезли, а стрелы продолжали впиваться в слегка подрагивающую проволоку. Одна таки преодолела препятствие, упала на пол. Стреляли из кустов напротив. Заметив в тени кустарника призрачную фигуру одного из стрелков, ефрейтор просунул стрелу между косяком и краем сетки, натянул тетеву, выстрелил. Попал! Попробовал повторить трюк, но стрелки, прихватив раненного соплеменника, ретировались вглубь зарослей. Изредка, без успеха, постреливали оттуда, когда в проёме появлялись тени «окруженцев».
   Опять затишье. Через некоторое время послышался стук многих ног в прихожей, туда зашло несколько человек. Громкий злой голос отдавал какие то команды. И вдруг – мощнейший удар в дверь разорвал относительную тишину. Она выстояла, но приоткрылась, подвинув кровать вместе с довеском в виде туши Сергея. Гигант подскочил к образовавшемуся просвету и ткнул в него ломом. Железо вошло во что-то мягкое, податливое. За преградой кто-то вскрикнул, протяжно завыл. Солдат снова захлопнул дверь, придвинул кровать, схватил ещё одну, взгромоздил сверху, затем ещё.
   Атака на окно проходила одновременно с таранным натиском на входную дверь, на этот раз осаждённых решили взять с двух сторон. Окно охранял Андрей с луком и Николай, сержант, с саблей, к которой уже успел немного приноровится. Сперва послышался треск ветвей. Затем из кустов вынырнуло с десяток бандитов. Они слаженно бежали к окну, неся на уровне плеча длинное, толстое бревно, в котором сержант безошибочно узнал одну из импровизированных «скамеек», разбросанных по всей территории санатория.
– Мочи переднего! – заорал сержант.
– Сам знаю! – ефрейтор уже целился сквозь щель.
   «Дзынь» – у головного в груди появилось инородное тело. Он споткнулся, упал, об него споткнулся следующий... Образовалась куча-мала, придавленная тяжёлым обрубком.
   «Дзынь» – один из копошившихся под окном получил смертоносное древко в спину.
   «Дзынь» – ещё один...
– Это, как на велосипеде, – Андрей снова целился, – руки сами всё вспомнили.
– Мастерство не пропьёшь, – ответствовал сержант.
   Бандиты, опомнившись, ушли из зоны обстрела, прижавшись к стене домика. Опять затишье...
   Под окном снова появлялись нелюди. Трое, каждый из которых держал перед собой по два щита, прикрывали остальных, которые хватали за ноги убитых, волокли из поля зрения.
– А они о мёртвых тоже заботятся, – ефрейтор.
– Нет, плацдарм расчищают, – сержант.
   В подтверждение сказанного, вернулась бронированная «свинья» и уволокла бревно.
– Сейчас опять пойдут, приготовься.
– Всегда готов. Только у меня всего десяток стрел осталось.
– Значит должно быть ещё десяток покойников.
   К окну снова понеслось бревно. Но теперь штурмовая группа защитилась – впереди бежали двое в кольчугах, прикрытые щитами, загораживая от выстрелов остальных.
   Отбросив кроватные сетки вместе с двухъярусной подпоркой, в комнату наполовину влезло толстое бревно. Через пару секунд в проломленную дверь влетело другое, потоньше, ознаменовав начало общего штурма. Андрей выстрелил в переднего, метя в ногу, но промазал.
   За подоконник уцепились чьи то руки, показалась голова. Сержант рубанул. Одна кисть исчезла, другая скатилась на пол, так и не выронив саблю. В проёме появилось сразу несколько перекошенных от ярости рож, столько же сабель. Ефрейтор выстрелил в упор. Наконечник, скользнув по переносице, вошёл в глаз, вышел из затылка переднего. Голова исчезла. Сержант рубанул снова, ещё одна исчезла...
   Бревно, пробившее дверь, сорвало её с петель, перекосило. В появившуюся щель влетела стрела, вошла в спину сержанта повыше правой лопатки, вышла под ключицей.
   «Дзэнь» – стрела пущенная Андреем, троща зубы, исчезла во рту ещё одного нападавшего. На его месте тут же появились новые. Лезли в окно, прикрываясь щитами. Ожесточённые неожиданно упорным сопротивлением, в стремлении добраться первыми до ненавистного врага, мешали друг другу.
   Сергей схватил ещё одну кровать и, перебросив через себя, прикрыл сеткой образовавшийся просвет. Бревно из-за двери потянули на себя. Здоровяк ухватился за свой конец, потянул на себя. Выдернул на пару метров, и всей тяжестью придавил его к полу. Противоположный конец, как в детской качели, поднялся. За дверью ойкнули, кто-то получил по зубам. Кузнец резко поднял свой конец, за дверью опять ойкнули.
   Сержант взялся за торчавшую над правым соском стрелу и отломил зазубренный наконечник. Переложил саблю в левую руку и принялся неистово крушить щиты, лезшие в окно.
– Андрюха, выдерни стрелу! Стрелу выдерни, в спине у меня!
   Андрей сначала не понял, замешкался. Затем углядел торчащее из спины друга оперение.
– Замри! – схватил за кончик и вытащил окровавленную палочку. 
– Спасибо, – сержант, взявшись за саблю обеими руками, не целясь, крушил щиты и всё, что появлялось в проёме. Андрей, заняв позицию справа и немного сзади, одну за другой выпускал остатки своего боезапаса.
   Защищать окно становилось всё труднее, поскольку под ним, с каждым выстрелом, каждым прицельным ударом сабли подрастала приличная горка трупов. Став на неё, уже можно было просто шагнуть на подоконник.
   Нападавшие зверели, но преодолеть защиту двух неистовых воинов пока не могли.
   Тем временем Сергей, подняв свой конец бревна на локтевых изгибах, ринулся к правой стенке. За дверью послышался стук падающих тел, явно ругань, хоть и непонятная. Поднырнув под бревно, взялся за него с другой стороны, и снова стремительно понёсся, но теперь уже к левой стенке. Конец за дверью опять кого-то сбил с ног. Солдат повторил манёвр, но рычаг больше никого не цеплял.
   Атаки на окно прекратились. Потери были слишком велики, чтобы продолжать в том же духе.
   Неожиданно, в незащищённый проём влетел пылающий факел, упал на узел с барахлом. За ним ещё один. И ещё, и ещё, и ещё... Из кустов напротив в комнату посыпались стрелы. И ещё, и ещё, и ещё.

   Солдаты, обессиленные марафоном, повалились на камни, задыхаясь. Завернув за угол последним, младший сержант, обнаружив тупик, завертелся, оглядываясь в поисках выхода. Уставился на камни, скопившиеся в закутке за тысячелетия.
– Чего разлеглись? – хрипел, задыхаясь, – На том свете отлежимся вдоволь. Делай как я!
  Схватил приличных размеров камень, поволок за поворот, бросил у самого начала крутого склона, побежал за следующим. Лежавшие тяжело поднялись, подражая командиру, принялись за работу. Мешая друг другу, таскали камни, которые можно было поднять. Которые поднять нельзя, перекатывали. Двое, с натугой, поддевая лопатами, катили совсем уж неподъёмную глыбу. Даже однорукий, в полусознании, тащил подмышкой булыжник величиной с футбольный мяч. Работали споро, как привыкли, баррикада росла на глазах. Мешали стрелы, долетавшие снизу и бившие всё  прицельнее. Трое были ранены, но, к счастью, легко.
   Совершенно выбившись из сил, солдат сел прислонившись к стене, отстегнул флягу, сделал несколько глотков.
– Что у тебя там? – спросил, возвращавшийся от поворота за очередной ношей, раненный.
– Дедов первак, крепкий, зараза, – поморщился.
– Дай глотнуть. Болит, сил нет! – придерживал здоровой рукой культю.
– На! – протянул фляжку.
   Раненный запрокинул голову, пил большими глотками. Кадык перекатывался вверх-вниз.
– Э-э, присосался, оставь глоток!
– Поздно, Джонни... – солдат отбросил пустую посудину, сел, привалившись к стенке рядом с благодетелем.
   «Благодетель» хмыкнул, покачав головой, поднявшись, взял очередной камень.
   Каменная преграда возвышалась у самого склона по всей ширине узкого каньона, и была уже солдатам по пояс, когда прицельно пущенная стрела пробила насквозь горло солдату, выпрямившемуся после перекатывания очередного голыша. Кровь брызнула фонтанчиком –  наконечник пропорол артерию. Раненный упал, его оттащили за угол.
– Зажми пальцем, вот здесь, – показал тащивший и бросился за следующим камнем. Не до церемоний. Дальше работали пригибаючись.
– Стоп! – приказал бульдозерист, когда до преследователей, поднимавшихся прикрывшись щитами, оставалось меньше пятидесяти метров, – Хватит. Сесть, отдышаться. Выбирайте камни, чтоб смогли метнуть метров на десять. Наблюдал, едва высунувшись между камнями. До врага оставалось сорок метров, тридцать, двадцать...

   В окно летели факелы, падали на кроватные сетки, пол, матрацы, вызывая частые очаги пламени. Дым постепенно заволакивал комнату. В дыму свистели стрелы. Одна вонзилась Сергею в бицепс. Он отпрянул в угол, бросив бревно, поставил «на попа» кровать, прикрывшись от окна сеткой. Редкие стрелы застревали в ней. Взялся за оперение, дёрнул. Стрела, остановленная костью, засела неглубоко и легко вышла. Зазубренный наконечник при этом порвал мышцу, кожу. Рыкнув от боли, схватил сетку, закрыл часть оконного проёма. С другой стороны Андрей приставил вторую. Не сговариваясь, втащили к себе бревно, плотнее друг к дружке придвинули сетки. Сержант, плохо видимый в дыму, уже поднимал двухэтажку. Помогли. Водрузили на прежнее место. На неё нагромоздили оставшиеся кровати, тумбочки, стол. В завершение всё это сооружение подпёрли трофейным бревном. Разом, не переводя дыхания, бросились тушить пожар. Набрасывали на очаги огня матрацы, затем затаптывали. Пламя гасло, но дыма становилось ещё больше. Душил кашель, кружились головы. По одному подходили к окну, отдышаться, и снова в бой с тлеющими матрацами, узлами, досками пола. На стенке догорало фото спортивной машины.
   Пожар затушили, сквозняком, через дыры в дверном проёме и окно дым быстро вытягивало. Защитники «крепости» пристроились у окна, дышали. Это всё, что им сейчас было нужно. Отдыхали.
   Расслабиться им не позволили. Второе, оставленное без присмотра, бревно со скрипом поползло из комнаты. Кузнец бросился за ним, но не успел, скрылось в дыре, грюкнуло об пол.
– Андрюха – к окну! Мы с Серёгой держим дверь.
   Ефрейтор взял саблю, отбросив обрубок, державшей её руки. Собрал несколько стрел, валявшихся вокруг во множестве, присел слева от окна и одну за другой принялся пускать их в дыру, проделанную бревном в двери. Первая явно попала в цель, остальные нет, бандиты быстро учились, теряя бойцов. Стрелы кончились.
   Коля с саблей, Сергей с ломом застыли по обе стороны от перекошенной, но всё ещё державшейся двери. Ждали штурма, его всё не было, лишь за дверью кто-то копошился. Наученный горьким опытом товарищей, Андрей, между собой и дверью «руба» поставил кровать, защищавшую от стрел.
   Вместо штурма, из щелей и дыр в дверном проёме вновь повалил дым, через минуту показалось пламя, жаркое, интенсивное. Не сумев поджечь их изнутри, решили сжечь снаружи.

   До преследователей, поднимавшихся компактной группой со щитами, прикрывавшими грудь, живот и часть лица оставалось двадцать метров, десять, восемь...
– Давай! – командир вскочил, метнул свой булыжник, присел, нащупывая следующий, не теряя из поля зрения врага. Вслед за ним метнули свои камни остальные. Три снаряда нашли свою цель: два угодили в щиты, сбив бандитов с ног, один в колено.
– Давай! – ещё один залп, менее удачный. Ещё один, трое «слетели с катушек», покатились, сбивая задних.
   Пущенная из задних рядов стрела пробила грудь замешкавшемуся солдату.
– Давай, все разом, – кричал младший сержант, спихивая вниз сложенные камни.
   Скопом налегли и остальные. Вниз покатилась всё нарастающая лавина. Охотники, вновь ставшие дичью, растерялись. Пытались убежать, схорониться, но на крутом скользком склоне, узком, ограниченном стенами, деваться некуда, только вниз. И они покатились вниз, вперемешку с большими и очень большими булыгами. Мясорубка. А камни всё катились и катились, догоняя людей, троща рёбра, ломая хребты, разбивая головы.
– Тупые, самонадеянные ублюдки, – резюмировал один из солдат, когда боезапас практически иссяк.
– За мной, в атаку, – заорал новоиспечённый командир.
   Прихватив лопату, «покатился» вслед за камнями, спотыкаясь, скользя на крови, падая, но всякий раз поднимаясь. За ним, похватав, что под руку попалось, помчались остальные. Тяжело раненные и убитый остались у изрядно похудевшей кучи.
   По пути вниз миновали одно неподвижное тело, второе... Один из солдат, спускавшийся последним, на всякий случай, и одурев от крови, рубил трупам головы. Один «труп» при этом дёрнулся, наверное притворялся, сволочь.
   Ещё ниже окровавленный бандит, прислонившись к стене, слабеющей рукой пытался натянуть тетиву лука. В него полетело сразу несколько лопат. Одна попала по рукам. Подоспевший стройбатовец рубанул его саблей и устремился дальше. За ним, подобрав лопаты, остальные.
   Склон начал выполаживаться. Ещё двое раненных лежавших на пути смертоносного урагана раздухарившихся солдат, «годных к нестроевой», были изрублены. Кровавая победа, да ещё впервые, пьянила похлеще спиртного.
   Ниже, в небольшом островке кустарника, примятого камнепадом, копошились, пытаясь встать или ползти, несколько окровавленных субъектов. Ураган пронёсся и над ними, больше ползти никто не пытался.
   Ещё троих, пытавшихся доковылять до лошадей, уничтожили на бегу, не останавливаясь, поскольку до коновязи добрались пятеро, и сейчас пытались взгромоздиться в сёдла. Одному с рукой, висевшей как плеть и окровавленной головой, это удалось. Нетвёрдо держась в седле, он всё же ускакал. Двое, тоже сильно израненные, только успели отвязать лошадей, и пытались вскарабкаться в сёдла. Их остановила лопата и сабля. Ещё двое, обнаружив погоню, не стали возиться с поводьями, пытались скрыться в чаще пешим ходом. Не получилось...
   Из седельных сумок доставали кожаные фляги, жадно пили воду, кислятину, которая наверное являлась то ли вином, то ли кумысом.
– Лошадей прогоним, а сами вернёмся обратно. Пусть думают, что мы ускакали, пусть поищут. Скоро наши должны подоспеть, недолго осталось, – предложил новоиспечённый командир.
– Если малый дошёл, – ответил кто-то угрюмо.
   Лошадей отвязали, хорошенько наподдали: кто дрючком, кто лопатой, а кто и саблей под хвост. Испуганные животные устремились вниз по склону, не разбирая дороги, приминая кусты. Скрылись с глаз.
– Возвращаемся, соберите оружие. Я им свою молодую интересную за просто так не отдам. А ты чего, как новогодняя ёлка, обвешался? Костерок развести собрался?
   Солдат, державший в руках лук, навесил на себя десяток колчанов со стрелами.
– Убойная вещь, – ответил солдат, улыбаясь – потренируюсь малость, глядишь, к приходу Этих научусь малёха.
– Ну-ну. Пошли, будем снова стенку возводить. Стрела – хорошо, но камень надёжнее, и сердцу ближе.
– А, может, попробуем к нашим пробиться? Потиху.
– Нет, много их очень. Напоремся случайно, и конец. В открытую с лучниками не сладишь.
   От озера доносились какие то дальние трески, крики, удары. Измочаленные люди, прихватив несколько фляг для раненных, снова отправились наверх, в свой неприступный «Брест».

   Пламя не по дням, не по часам, поминутно крепчало, сквозняк нагнетал кислород. Комната вновь быстро наполнялась густым едким дымом.
– Задохнёмся! Рвите простыню, сделаем маски.
– Маски должны быть мокрыми, а воды нет.
– У каждого есть свой, персональный краник. Если ты свой опорожнил в недержании от страха, могу подсобить, у меня на троих хватит.
– Нет, спасибо, заботливый ты наш. Я как-нибудь сам...
   Оросили тряпки, одели, присели под окном, где ещё можно было хоть как-то дышать.
– Уринотерапия! – глубокомысленно выдал ефрейтор.
   В горле вновь першило, глаза слезились. Дверь уже горела изнутри, а за ней пламя гудело, как в паровозной топке. Из встроенных шкафчиков тоже повалил дым. Пол у двери тлел, тлел, и наконец вспыхнул. Из-за дыма, «стойкие оловянные солдатики» едва видели друг друга.
– Ещё минут пять, и здесь будет сплошной костёр. Разбираем завал. Лучше подохнуть в бою, от стрелы или сабли, чем, как Бруно, на костре!
   Разобрали баррикаду, отбросили сетки. Никто не стрелял. Странно! За окном тишина. Сергей, держа перед собой стол, по труппам слез на землю. Следом юркнули товарищи, присели за импровизированным щитом.
– Засцали, что ли? – недоумевал сержант.
   Ответ пришёл быстрее, чем ожидали – послышалось надрывное гудение моторов. По аллее, с фасадной стороны домика, пронеслось несколько автомобилей. Звук затерялся где-то на грунтовке, в начале озера.
– Куда это они? Там же нет никого!
– Куда, куда. Подмываться! – сделал «страшные» глаза Андрей.
   Первым, громко и раскатисто засмеялся Сергей, следом, не выдержав, зашёлся в диком хохоте сержант. Андрей нервно хихикнул, ещё раз, и тоже, заразившись, залился смехом, подвизгивая. От этих звуков его друзья ещё больше погрузились в смешливость. Катались по земле. Это уже смахивало на коллективную истерию.
   Из-за домика выскочил вооружённый саблей бандит, испуганно-недоумевающе воззрился на веселящихся. Его видел только Андрей, показывал на него пальцем, но остановиться не мог, продолжал смеяться.
   Бандит что-то мукнул и скрылся в кустах.
   Сил уже не было, Сергей лишь постанывал, Николай притих в положении «лёжа», лишь изредка выдавал, что-то, похожее на короткое ржание, Андрей прекратил повизгивание.
   Сегодня они уже смеялись дважды.
– Попить бы.
– Это, да! – внезапно накатила такая жажда, хоть в петлю.
– Ставок же поряд, – предложил решение проблемы бывший колхозный кузнец.
– Нет! К озеру нельзя, не урки, так свои пристрелят. Пошли в соседний домик.
   Их убежище пылало вовсю. Эмаль на железных наружных стенах пузырилась, периодически вспыхивая. Из окна пламя рвалось, как из гиены огненной. Начали дымиться боковые спальни.
   Ели добрели до соседнего спального блока. Вошли, осторожничая – никого. На табуретке в «предбаннике» стояла выварка с краником, в ней – местная артезианская, говорили, что целебная. Вкуснее воды парни в своей жизни не пробовали. Напились, аж в животах хлюпало.
– И всё-таки мы взбили масло, – укладываясь на голый матрац в центральной спальне, провозгласил сержант.
– Шо?
– Лягушка в кувшине с молоком.
– А-а!
– Сейчас начнётся бойня, я душманчикам не завидую.
– Сейчас главное – пулю от своих коллег не схлопотать.
– Эт точно.
– Башка трещит, и спать хочется.
– От дыма цэ, угорилы мы, – сонно ответил молотобоец.
   Андрея хватило только на то, чтобы подпереть ручку двери стулом. Через минуту он тоже крепко спал.
               



                10.  ДЕНЬ ПОБЕДЫ (продолжение).

– ...А план будет такой. Здесь остаются четыре отделения, плюс то, что в БТРе, у реки. Заборчик, граница санатория – ваш рубеж обороны. Ширина долины здесь, порядка полукилометра, следовательно, интервалом в восемь – десять метров между бойцами мы перекрываем всю долину, от стенки до стенки. Оставляем вам два грузовика. Первый перекроет дорогу, здесь, у ворот, второй гоните вдоль заборчика туда, к западной стене, сколько сможете проехать. Грузовики – отличные огневые точки, приподнятые.
– Здесь пространство открытое – стадион, и вдоль дороги подлесок вычищен, интервал можно увеличить до пятнадцати, а то и двадцати метров. А на флангах, за рекой особенно, в зарослях – более густую цепь посадим, – предложил капитан, командир второй роты, – Когда мы их здесь начнём косить, с открытого пространства уйдут, по флангам будут прорываться.
– Дельно. На то вы и ротный, чтобы тактику корректировать. Остальные, на грузовиках и двух бронетранспортёрах следуете за мной до дамбы. Затем по аллее, вдоль озера, дальше по грунтовке, к его началу. Я там мостик через речку видел, БТР выдержит?
– Конечно! Грузовики строителей по этой дороге ездили, когда ещё дамбы не было.
– Хорошо. Там разделитесь: половина по восточному берегу озера пойдёт, вторая по западному. БТРы по аллеям, цепи – до самых скал. Правобережным задача посложнее: прочесать не только домики персонала, но и гостиницу, баню, больничку – все капитальные здания. Посему, возможно, разделитесь непропорционально, решать командиру роты один. Кроме того, западная стенка, существенно подправленная горняками, неприступна, на восточное же плато, хоть и трудно, но взобраться можно, учтите это. А со столовой, думаю, поможем.
– Вы, шестеро?! Ещё и поможете?
– Почему, нет? Не на заклание идём, подыхать не собираемся. И потом, нас семеро, вот водитель, Константин.
– Хоть водилу нормального возьмите, товарищ майор, а не этого... пацана.
– Этот пацан пятерых бандитов уничтожил. У вас есть, кого мне предложить, с подобным боевым опытом?
   Офицеры сконфуженно молчали, не только у солдат, но и у них самих боевой опыт был нулевым. Разве что, инструктор по стрельбе повоевал немного, так он со стрелками к старшине ушёл.
– Две отвесные стены, небо и земля – деваться бандитам будет некуда, сюда повалят. Цепи прочёсывания, как поршень, выдавят их на эти позиции. Вопрос в следующем: будут драться, или побегут? Если побегут, тогда заставу придётся усилить за счёт групп зачистки.
– Справимся, – командир второй роты, – тем более, считаю, что побегут они лишь тогда, когда хорошенько с дедушкой Калашниковым познакомятся. Насколько они сообразительны, кто знает? На зачистке люди нужнее.
– Решено. По машинам! – Майор полез в кабину ГАЗона. Офицеры бросились к своим подразделениям.
– Ну, что, практикант, трогай помалу.
– Есть, товарищ майор – Костя был серьёзен и сосредоточен, шутки кончились, шли прямиком к чёрту на рога.
   Миновали стадион, спортплощадки, въехали в зелёный коридор аллеи.
– Сейчас поворот налево, к дамбе, не зевни.
   Повернули налево. Метров через пятьдесят, вправо ушло ответвление – аллея вдоль озера, выше которой располагались детские спальные блоки. На распутье, немного в глубине аллеи виднелась пара всадников.
– Стреляйте, товарищ майор, что же вы!
– Пусть поживут пока, у нас другая задача, нечего за собой хвост тащить.
   Проехали дамбу. Павел смотрел в окно. На обоих берегах озера, вокруг домиков, наблюдалось множество фигур, занятых конкретным делом – мародёрством.
   Прямо по курсу, в конце аллеи, поднимавшейся довольно круто, метрах в двухстах от дамбы, виднелся вход в клуб-столовую – центральное здание санатория. Проехали немного, вновь ответвление вправо – аллея вдоль коттеджей персонала, та, которая дальше превращалась в грунтовку, и через мостик соединялась с левобережной аллеей. Не доезжая метров пятидесяти до входа, ответвление влево. Через лесополосу метров двадцати шириной просвечивала обширная, ровная площадка величиной с половину футбольного поля, расположенная на плоской террасе, явно рукотворного происхождения.
– Вот они, товарищ майор, все здесь! – показывал водитель на пёстрое, колышущееся море за деревьями.
– Останови на развилке. Да, пленные здесь, только, все ли? Твоя задача охранять машину. Ну и за тылами присматривай. Может бойца оставить?
– Справлюсь, – студент взял автомат, передёрнул затвор, подражая майору. Вылетел патрон, уже находившийся в стволе.
– Виноват.
   Майор смотрел на площадку «линейки». На клумбе у флагштока и дальше, вплоть до трибуны у дальней границы, сидели и лежали вперемешку женщины и дети. Ближе к аллее лежали мужчины и мальчики постарше, все связанные.
– Слушайте все! – крикнул майор, не обращая внимания на охранников, подавшихся к нему, но остановившихся в нерешительности – команды покинуть посты и атаковать пришельца не было, – мы пришли вас выручить. Услышите выстрел, ложитесь навзничь, прикройте голову руками. До особого распоряжения никому не вставать. Прошу без самодеятельности и героизма. Особенно мальчиков касается. Это не игра в войнушку, это война! – развернулся и пошёл к буде.
– Бойцы, на выход! Прикроете меня с тыла, как учили, круговая оборона. Стрелять только, если кто тетеву натянет, а я не увижу. Пошли!
   Пятьдесят метров, отделявшие машину от столовой, майор прошёл неспешно, и, казалось, совершенно беззаботно. Даже чуть-чуть улыбался. Сзади, напряжённые, с автоматами у плеча – пятёрка охраны. Двое направили стволы вперёд, двое – по сторонам, один – назад. Пятился, прикрывая спины товарищей.
   Вышли на обширную асфальтированную площадку перед столовой. Здесь строители тоже подрыли склон, сотворив террасу метров на десять выше той, на которой была разбита «линейка». На нижнюю, слева от аллеи, вели широкие ступеньки сквозь деревья сохранённого леса. Те, кто планировал территорию санатория (а это был, конечно же, друг Павла Андреевича – Юрий Соломонович со товарищи) – трепетно относились к зелёным насаждениям и старались топором зря не махать. Рубили лишь там, где уже никак нельзя не рубить. Поэтому и создавалось впечатление, что санаторий органично врос в дикий лес. Впрочем, так оно и было.
   Слева от входа в столовую, в дерматиновом кресле на стальных ножках, как на троне, восседал грузный мужик, бородка с проседью, в богато отделанных золотом латах и таком же, инкрустированном тем же жёлтым металлом шлеме. На боку сабля с украшенной самоцветами рукоятью, в ножнах тонкой работы. За широким поясом – кинжал, наиболее примечательным в котором являлся яркий, кроваво-красный, огромный камень, вделанный в рукоятку.
– Неужели, рубин? – удивился майор, – Тогда это не простой дядя.
   Красные сапоги с острыми загнутыми носами завершали гардероб военачальника.
   По сторонам и чуть сзади, у «трона» напыщенного субъекта, стояли двое таких же надменных, молодых парня, настолько похожих на жирного борова, что без запинки можно было отрапортовать – сыновья.
   Чуть в стороне топталось с десяток воинов, одинаково одетых и экипированных – гвардия, личная охрана, понял Павел. Слева, на просторе асфальта громоздились горы увязанных узлов – награбленное. У крыльца, прислонённые к стенке, как книжки на полке, стояли прямоугольники, сотни полторы, бережно завёрнутые в одеяла, аккуратно перевязанные проводом, срезанным неизвестно откуда. Рядом трое грабителей аккуратно упаковывали такой же прямоугольник... Оконную раму со стёклами! Отдельными штабелями, за креслом начальника, как особо ценная добыча, лежали попарно связанные матрацы! Это уже было слишком. Даже для выдержанного майора. Запрокинув голову, он непринуждённо расхохотался. Правильно доложил старшина – цирк! 
   «Боров» нахмурился. Этот незнакомец, в кольчуге и шлеме очень похожих на те, что были на его сотнике, практически безоружный, лишь кинжал за поясом, да ещё нож, болтавшийся в ножнах, вёл себя очень нагло. И что удивительно – не выказывал ни почтения, ни страха, как будто у него семь жизней. А его охрана? Те явно боялись. Напряжённые, глаза бегают, движутся скованно, судорожно, но тоже почти не вооружены, лишь ножи в ножнах, да странные аркебузы у плеча. Нечто похожее он видел у турок. Примитив, с хорошим луком не сравнится, хоть и гремит громко.
   Уловив недовольство повелителя, двое гвардейцев, вынимая на ходу сабли, решительно двинулись на непрошеного гостя, дабы впечатать его смех в его наглую рожу вместе с зубами.
   Подошли почти впритык, один замахнулся, собираясь саблей, плашмя, проучить наглеца, убивать команды не было. Странный пришелец  движением столь быстрым, что уследить невозможно, выхватил из-за пояса кинжал, поднырнув под саблю, чиркнул им по горлу нападавшему, а затем, как продолжение движения, слегка отведя руку назад, всадил его в живот второму, резко дёрнул вверх, распарывая плоть до грудины. Растерялись и гвардейцы и солдаты, поскольку смех майора постепенно стих, лишь, когда два неподвижных тела у его ног перестали агонизировать. Убивая, он продолжал смеяться! Это шокировало.
   У гвардейцев луков не было, только кинжалы, сабли, да короткие, метра полтора, то ли копья, то ли дротики, не силён был майор в названиях древнего оружия. Вот их то и подняли, готовясь метнуть, остальные охранники, придя в себя.
– Нет, нет, – и головой и руками майор выдал жесты отрицания, вынув из странного кожаного кармана на бедре маленькую чёрную штучку ни на что, и уж конечно же на оружие, не похожую, – хотите порадоваться жизни ещё минуту, не поднимайте эти свои палки!
   Охранники в нерешительности замерли – хозяин всё ещё молчал. Но один всё же отважился метнуть своё оружие. Замахнулся. Хлёсткий щелчок, и верный слуга своего хозяина завалился вперёд. Из маленькой дырочки во лбу вытекала тонкая струйка крови.
– Не нужно ваших палок с наконечниками, – почти ласково увещевал странный, пугающий своей невозмутимостью незнакомец, – лучше так, – вынул из ножен большой нож, и приглашающими жестами вызывал гвардейцев на поединок, неспешно подходя к ним. Те ощетинились саблями, крайние двинулись вперёд и в стороны, образуя полукруг, майора брали в клещи.

   Костя остался один. Майор и солдаты отправились вверх по аллее, к столовой. «Машина и тылы» – вспомнил приказ. Слева, метрах в тридцати, за деревьями маячили двое ближних к аллее охранников. Снять их с «калаша» – плёвое дело, но майор запретил – на линии огня заложники. Наблюдая за старшиной и майором, он почему-то уверовал, что его пристрелят, не моргнув глазом, если он ранит кого-нибудь из гражданских. Слишком легко относились эти двое к жизни и смерти, своей и чужой. Это пугало. Таких безжалостных выродков он в своей жизни ещё не встречал. «Обеспечить охрану» – Константин огляделся. Вперёд, влево, вправо – обзор из кабины отличный, но назад – ни хрена не видно, а он должен обезопасить тыл.
   Выбрался из кабины, открыл дверь в буду, зафиксировал её на тросике, специально для этого предназначенном. Пошёл к задним двухстворчатым дверям, дающим доступ в лебёдочное отделение, распахнул настежь. Влез в буду. Обзор сзади, через открытые двери, великолепный. Слева, через открытую дверь, справа – через окно, на площадку с заложниками – отличный. Назад, через кабину, хреновый.
– Невозможно иметь всё сразу, – философски заметил себе под нос парень, уселся лицом к дамбе, приготовился ждать дальнейшего.
   Оно (дальнейшее), не заставило себя ждать долго – на той стороне дамбы, в полумраке тенистой аллеи, показались всадники. Много. Скакали во весь опор, приближаясь к дамбе. Шли на помощь своему повелителю, к которому проследовала странная повозка без лошадей.
– Говорил же майору: грохни тех двоих конных, так нет, – «Нечего за собой хвост тащить» – спародировал самоуверенный тон командира. – А хвост, вот он, наверняка те двое и вломили, – бурчал недовольно студент, оглядываясь по сторонам.
   Взгляд зацепился за канистры с бензином, которые чудесным образом должны были вчера превратится в обстоятельный опохмел. Вчера?! Господи, как же давно это было!
   Костя схватил две канистры, поволок за «смотку», открыл пробки, перевернул. По асфальту, к дамбе заструился вонючий ручеёк. Кинулся обратно в буду, схватил ещё две канистры, затем ещё две, последние. Всадники миновали дамбу, копыта уже цокали по асфальту, мокрому от бензина. Студент сунул руку в карман, достал спичечный коробок, вернее то, что от него осталось после купания. Отбросил. Направил автомат на ручеёк нефтепродукта, выстрелил. Если вам скажут, что пулевой рикошет по асфальту выбивает искру, не верьте. Ничего не произошло. Костя запаниковал. Передовые находились от него уже в тридцати метрах, двадцати... Приставив ствол вплотную к мокрому покрытию, выстрелил дважды. Огненный фронт помчался навстречу конному отряду. В несколько секунд аллея превратилась в пылающий ад. Вспыхнули ноги заляпанные бензином, животы бедных животных. Лошади вздыбились, заржали, сбрасывая всадников, сталкиваясь. Две упали вместе с седоками, извозились в горящем бензине, повскакивали, и, будто два живых факела, скрылись в подлеске. Сброшенные бандиты попадали в горящий бензин, одежда вбирала его в себя, горела. Люди катались по асфальту, пытаясь загасить пламя, но катались то они по горючему.

   Старшина выбрал отличный наблюдательный пункт: в кустах, на границе верхней и нижней террас. Прямо перед ним, в ста пятидесяти метрах – площадка перед входом в столовую и южная стена самой столовой. Справа, впереди – нижняя терраса, все пленники, как на ладное. Ещё правее – трибуна, на которой топтались трое охранников. По обе стороны от него лежали радист и вестовой.
– Смотрите, смотрите, что вытворяет! Артист! Беседу ведёт. Пашу... Товарища майора хлебом не корми, дай повыё... О, двух уже замочил. Помню, в восемьдесят втором, он вот так же десяток моджахедов убалтывал, на рожон полез, чтоб ему по морде съездили.
– Зачем, товарищ старшина?
– Как, зачем? Чтобы упасть, конечно. Если бы просто так упал – подозрительно, а так ударили – упал.
– А падать то, зачем?
– Чтоб сектор обстрела освободить, придурок. Я их тогда одной очередью и срезал.
– А убалтывал то зачем?
– Что? А-а, так они в хижине засели, чтоб их выкурить оттуда, людьми жертвовать пришлось бы. А он пошёл, без оружия, к ним разговоры разговаривать, раззадорил, во двор выманил, упал, ну тут я их и... – показал доходчиво.
– Знайте, щеглы – когда родился спецназовец Кузьмин, страна великого актёра потеряла. Вот помню... А это, что ещё за хрень, кто там с огнём балует?
   Пылала за деревьями вся аллея.
– Вот это отвликончик, я понимаю. Эх, сейчас бы пальнуть, вся охрана на огонь вылупилась. Второго взрыва ждут, согласно приказу... Ну-ка, бойцы, сдать мне штык-ножи, быстренько!
– Зачем, товарищ...
– Я что, повторить должен?
   Старшина выхватил два протянутых ножа, побежал по кустам вдоль границы открытого пространства к трибуне.
   Три затылка маячили над перилами, на трибуне. Старшина выбрался из зелёнки, встал сзади трибуны. Два ножа в левой руке, один в правой. Метнул первый. Тот ещё не достиг цели, в правой уже второй, следом третий. Три затылка, с торчащими в них рукоятками ножей, исчезли с поля зрения за задрапированными до пояса стоявших кумачом, закреплённом между перилами и полом. Старшина подпрыгнул, подтянулся, пролез между полом и перилами трибуны. Содрал с одного из лежавших меховую шапку, тулупчик, напялил на себя, поморщившись. Поднялся на ноги, прищурившись, типа он – узкоглазый охранник. В десяти метрах от трибуны, на грубо сколоченной вышке для телекамеры, стоял охранник, как и все смотревший в сторону пожара. Старшина видел мельчайшие детали его одежды, оружия.
– Не прокатит, если не совсем слепой, рассмотрит меня так же хорошо, как я его прыщавую морду, – прошептал. Пригнулся, сорвал с себя вонючие шкуры, забрал ножи, и тем же путём вернулся обратно.
– Ну, вы даёте, товарищ старшина, – только и смог вымолвить радист.
– А то! – Иван тоже был не прочь немного порисоваться перед подчинёнными.
   На аллее загремели одиночные выстрелы. И, будто в ответ, защёлкали дальние, где то у озера. Затем послышалась очередь, ещё одна, ещё...
– Началось! – старшина встал на колено, вынув «стечкина», – что-то у парней не так пошло, сказано же, стрелять одиночными.

   Костя, застыв в ступоре, смотрел на деяние рук своих. По асфальту катались живые факелы, в панике разбегались горящие лошади. Но задние, не попавшие в огненный ад, по обочинам, по лесу всё же старались пробиться к своему владыке. Стрела, угодившая к счастью в автомат, срикошетила, оцарапав живот, вывела его из оцепенения. Студент юркнул в свою крепость – буду, уложил автомат на перегородку, тщательно прицелился.

  Майора окружали.
– Стрелять, товарищ майор? – напряжённый голос сзади.
– Нет! Не время.
   Военачальник что-то резко выкрикнул, подал команду. Его «опричники» нехотя опустили сабли, попятились на прежнее место. Сзади нарастал топот копыт. Затем шум, истошные крики, ржание лошадей. Майор позволил себе на мгновение оглянуться. За машиной пылал асфальт. В огне гибли люди.
– Даёт жару практикант, – улыбнулся Павел.
   Площадка перед столовой влево простиралась лишь до ступенек, ведущих на «линейку». Дальше – клумба и крохотные, высаженные недавно фруктовые саженцы вдоль леса. Справа же она превращалась в аллею верхнего яруса, проходящую мимо спортзала, гостиницы, больничного комплекса, бани, и заканчивалась тупиковой площадкой за бассейном. Все здания стояли вряд, «задницами» к стенке плато, разделённые деревьями без подлеска. По аллее, от спортзала, услыхав выстрелы, мчалось человек пятнадцать пеших, с саблями и луками в руках.
– Ты посмотри, как они о тебе заботятся, – обратился майор к «борову», – ты что, местное божество?
   Из дверей столовой выскочило ещё несколько человек с оружием в руках, озирались, пытаясь понять, что происходит.
– После второго взрыва, стреляйте во всё, что будет двигаться, – не оборачиваясь, приказал командир, – Этих троих, – указал на «трон», – не трогайте. Неспешно сунул нож в ножны, пистолет в кобуру. Снял с ремня гранату, выдернул чеку, бросил навстречу бегущим. Взял вторую, считая вслух до пяти, выдернул чеку, бросил вдогонку первой. Два мощных взрыва разметали бандитов по аллее. На «линейке» пешие и конные охранники задёргались, попадали. От «смотки» продолжали доноситься выстрелы – студент держал тыл. Бронированная охрана, пальцы которой на курках посинели от напряжения, наконец открыла огонь.
   Это походило на избиение младенцев, или расстрел безоружных. И гвардейцы, и те, кто на свою беду выскочил из столовой, и бригада упаковщиков через несколько секунд агонизировали на поверхности матушки земли.
– Один остаётся прикрывать мою задницу, остальные – на помощь студенту.  Рассредоточится в лесополосе ближе к пленникам, и чтоб ни одна ****ь аллею не пересекла, прикрываете гражданских с этой стороны, – всё так же не оборачиваясь, приказал майор, – Да поосторожней там, окликните, а то этот пацан, в запарке, вас постреляет, – в условиях, очень близких к боевым, майор в выражениях не стеснялся.

   Прозвучал первый взрыв, старшина посчитал до пяти и дважды выстрелил в конных, топтавшихся напротив. Выстрелы слились со вторым «бабах».
– Вот за что я тебя люблю, Паша, так это за точность, сказал – сделал, уважаю, – прошептал.
  Вскочил и ринулся к трибуне. Одним махом взлетел наверх, угнездился на месте оратора.
– Слушать меня, – голос раскатился над площадкой, – все ко мне, за трибуну, в лес, вас здесь уже ждут. Без паники, спокойно, но быстро.
   «Стечкин» в руке, зорко следил за периметром. Один из охранников пошевелился – выстрелил.
– Бойцы, на поле, – гремел  голос, – прикрываем заложников!
   Вот всегда бы так: командовать боевой операцией, стоя на трибуне. Женщины и дети, лежавшие ничком, поднимались, бежали за трибуну, в лес. Бойцы пятились следом, напряжённо поводя стволами по окружавшему площадку лесу.
   Эта операция по освобождению заложников, наверняка, могла бы войти в анналы спецслужб, как образцовая. Последними в лес за трибуной втянулись связанные мужчины и юноши. Никто не пострадал.
 
   В глазах главного злодея пренебрежительная надменность уступила место испуганной растерянности. Он и двое его сыновей остались один на один с этим страшным человеком, насмешливым, не знающим страха, убивающим одним движением руки на расстоянии, непостижимым.
– Дядя, ты сам – целое состояние, если твои камешки не дешёвые стразы, зачем тебе окна и матрацы? – обратился майор ровным, почти задушевным тоном к грузному, не обращая внимания на бушующую вокруг смерть, – Спать темно и жёстко?
– Москва, – наконец удостоил его ответом военачальник.
– Да, Москва, – удивлённо ответствовал Павел, – недалеко от Останкино живу. Жил, – поправился, – А ты, дядя, откуда знаешь?
– Рус, Москва, – вновь проквакал «боров».
– Ты по московскому «аканью» догадался? Я-то думал, что давно от него избавился. Да ты лингвист, дядя, уникум! Зачем же ты дядя, на свою погибель, к нам забрёл? Людей моих обижаешь, разрешения не испросив?
   Мельком глянул на площадку. Люди уходили в лес. Пока эта сволочь жива, всё внимание подчинённых на его персоне концентрируется, до пленников и дела никому нет. Из столовой выскочили ещё двое. Выхватив левой рукой из кобуры ТТ, выстрелил дважды. Стрельба с обеих рук одинаково метко – редкое качество, достигается годами тренировки. Майор на тренинг времени не жалел, как оказалось.
   На кресле уже не было самодержца, сидел пожилой испуганный человек, но всё же ещё хорохорился.
– Люди – мой, я плен брать, твой не спрашивать.
    По аллее-ярусу вновь бежали люди. «Прикрывавший задницу» стрелял расчётливо, не торопясь. Пацан пришёл в себя, чётко выполнял боевую задачу. Майору уже не стоило заботиться о тылах.

   Треск выстрелов доносился отовсюду, зачистка шла полным ходом.
   Связанные мужики скрылись в кустах. Всё, площадка чистая. Старшина, окинув её взглядом напоследок, спрыгнул с трибуны, вошёл в зелень леса. Солдаты резали путы на руках связанных мужчин.
– Вверх, к скалам, без суеты, – скомандовал, – Бойцы, полукруг глухой обороны. Сейчас через нас «беженцы» пойдут, смотреть в оба!
   Пёстрая толпа, молчаливая, шокированная происходящим, беспрекословно подчинялась приказам, радуясь тому, что есть люди знающие, что нужно делать. Власть. И поможет и спасёт. Солдаты – защитники. Они-то точно знают, что делать. Этому учила советская пропаганда. Не безосновательно, как оказалось. Разноцветный, разнокалиберный поток, вопреки законам земного притяжения, покатился вверх, к скалам.

– Откуда ты, такой кровожадный взялся, дядя, – майор ещё раз глянул на площадку. Последние солдаты втягивались в лес. Всё, его миссия красной тряпки перед мордой разъярённого быка завершена. Можно расслабиться, слегка покуролесить в своё удовольствие.
– Я – Ширин, род Ширин, – с достоинством ответил узкоглазый. Приказывать мне – нет! Я приказывать.
   Услыхав «Ширин» – сыновья приосанились, хотя наблюдая, с какой лёгкостью пришельцы уничтожают их отборных воинов, изрядно скисли.
– Эту Ширин-ку мне придётся застегнуть, – скаламбурил майор, направляясь к «трону», – Надоел ты мне, дядя. Пульку на тебя тратить не буду, уж больно кольчужка хороша, – достал нож с длинным, широким, устрашающим лезвием, –  Я тебя, как барана зарежу, нежно, без эксцессов. У меня, кроме тебя, ещё дел по горло, ты уж прости...
   Выдернув сабли из ножен, на защиту отца бросилась молодая поросль. Одновременно нанесли сокрушающие удары сверху вниз.
    От правого Павел ушёл, резко сместившись влево. Левую саблю отбил не «заточка к заточке», а плашмя, поставив свой нож под углом, над головой. Лезвие, соскользнув с железа, чиркнув по плечу, ударилось об асфальт. Молодой Ширин, потеряв равновесие, подался вперёд. Майор ему навстречу выбросил свой клинок, который вошёл по самую рукоятку повыше кадыка. Фактически, на остриё молодой Ширин напоролся сам. Второй снова занёс клинок над головой, ударил...
    Прикрывающий водил стволом по дерущимся, но стрелять не решался – боялся ранить майора.
   Павел неуловимым движением перебросил нож в левую руку, вновь поставил его плашмя над головой и правым плечом. И эта сабля, соскользнув, ударилась об асфальт.
– Этот приём называется «горка», запомни, боец, пригодится, – комментировал ровным, не сорвавшимся на придыхание голосом майор, сверху вниз, резко опуская нож, перерезая вены и сухожилия на только что атаковавшей его руке.
– А это кастрация – всадил клинок между ног нападавшего, – запомни, боец, после кастрации детей может и не быть, – вытер лезвие об штаны завывавшего молодого человека.
– Потерпи, парень, сейчас попустит, вот подохнешь, и сразу попустит.
– Ну, что, дядя, не твой сегодня день, – обратился к мужчине, ставшему за секунды стариком, – нельзя детей убивать, понимаешь? И насиловать нельзя. А твои люди сподобились. А ты отвечаешь за всё.   
   Вонзил ему нож в глаз, провернул, вытащил, вытер, вложил в ножны, обернулся.
– Не сцы, боец, всё путём, – принялся отряхивать рукой запачканные штаны.
– Как?!
– Что «как», боец?
– Как Вы не боитесь? Их десяток, вы один. А вы, вы будто на прогулке в луна-парке. Как?!
– Ну... Я не знаю... – пауза, – Представь: на мастера спорта по боксу наехала свора хулиганов пятиклашек, просят закурить, угрожают, глумятся. Как себя будет чувствовать мастер?
– Как... Как скворец среди блох.
– Точно! Образное мышление у тебя работает, боец. Так вот, я не мастер, я чемпион мира, вот так я себя чувствую, общаясь с этой мразью, понял ли, боец?
– Так точно, товарищ майор, понял, – радостно улыбнулся солдат, ощущая свою сопричастность к чему-то большому, недоступному.
– Ты зубами не свети, давай столовую зачистим, слишком много оттуда вылезало, может и осталось что-то.
   Майор открыл дверь, засветился, и резко закрыл. Открыл вновь. В двери торчало две стрелы.
– Не суйся, боец – ринулся в проём, упал, перекатился несколько раз, стреляя, поднялся, ещё пару раз выстрелил
– Ко мне, боец, второй этаж проверим. Ты червячок, наживка, я рыбак. Вперёд, по лесенке, посмотрим, что за рыбка там плавает.
   Боец интенсивно потел, но всё же шёл вверх, ежесекундно ожидая стрелу в брюхо. И она таки прилетела, вонзившись в бронежилет. Майор, следовавший по пятам, дважды выстрелил, исключая риск. Сверху упало что-то большое, уже бесформенное. Солдат продолжал перебирать ватными ногами, шёл вверх по лестнице, прилепившейся к стене справа.
   Поднялись в киноконцертный зал. На сцене промелькнула какая то тень.
– Пойди, разберись – мотнул подбородком майор, – а я здесь посмотрю – указал на ряд дверей в заднем торце зала.
   Открыл первую – ничего, зашёл. Просторный, отделанный деревянными панелями кабинет начальника, с массивными столами в виде буквы «Т». За столом – ещё одна дверь. Распахнул: диван, журнальный столик, мягкие кресла, шкафы с книгами в полстены, холодильник, телевизор – комната отдохновения.
– Неплохо живут главврачи, однако – проворчал, – я тоже так хочу.
   Ещё одна, совсем неприметная дверца в самом углу. Подошёл, потянулся к ручке. Внезапно она распахнулась, больно ударив по руке и носу. На него бросился кудлатый комок с кинжалом в руке. Майор, лёжа на спине, успел перехватить руку с клинком, направленным ему в горло. Противник был силён, давил всей тяжестью тела. Извернувшись, Павел отпустил руку нападавшего, остриё вонзилось в пол. Сложив пальцы в виде лодочек, с двух сторон хлопнул по ушам лежавшего на нём бандита. Тот завыл, откатываясь. Майор вскочил, как заправский футболист, нанёс удар кроссовкой в кадык нападавшему. Тот захрипел, захлёбываясь кровавой слюной. Майор поднялся.
– Подохнешь за понюшку, – сказал сам себе, – Кончай с самонадеянностью, Павел Анндреевич.   
   Вынув ТТ, вошёл в неприметную дверь. Небольшое окошко под самым потолком пропускало достаточно света, чтобы разглядеть большую треугольную ванну в углу, невиданную, наверняка импортную, унитаз, бидэ, крохотный холодильник, махровые полотенца на вешалке. Почувствовав жажду, открыл дверцу холодильника. Бутылка шампанского, крымского, полусухого, ряд бутылочек чешского пива. На дверной полочке – цветастые пакетики. Взял один – презервативы.
– Ох, проказник ты, Илья Ильич, любовное гнёздышко свил. Вот значит, куда ты свои яйца несёшь. А в Ленинграде жена, детишки. Ну ничего, в следующий раз будешь мизер играть, я тебе об этом холодильничке напомню. Посмотрим, куда денется твоя пресловутая невозмутимость.
   В последний раз главврач Коломиец обул его с Соломонычем на двенадцать рублей с копейками.
   Взял бутылочку чешского, опорожнил на одном дыхании.
– Будешь знать, как меня закрывать, а не «гору» списывать.* (Речь идёт об игре в преферанс).
   Вышел из кабинета начальника, зашёл в радиоузел – никого. Разгардияш полный. Открыл следующую дверь…
   В районе сцены прозвучало три выстрела.
– Работает пацан.
… зашёл, ступеньки вверх, осторожно поднялся – кинопроэкторная, пустая, тоже развороченная.
   Зашёл в следующую, буква «М» на двери, проверил кабинки – чисто. Следующая, последняя – «Ж». Из средней кабинки выскочил узкоглазый. Рука и бородёнка мокрые – из унитаза пил, животное.
– Что ж вы за народ такой, дикий совсем.
   Увернулся от сабельного удара, врезал прямым в подбородок. Не кулаком, основанием ладони. Удар страшный, смертельный. То ли подъязычную кость ломает, то ли основание черепа, но человек умирает быстро, не мучаясь. Вышел в зал, облокотился на кресло заднего ряда, ждал. В руках лёгкий триммер, подрагивали ручонки то. Сколько же он сегодня в лучший мир отправил? В голове, как кадры ускоренной съёмки, мелькали кадры Афгана – кровь, кровь, кровь... И здесь опять кровь. Видно, на роду так написано.
   Между рядами кресел возвращался от сцены солдат.
– Всё нормально, товарищ майор, чисто. Двое в гримёрке красками для макияжа интересовались. Больше не интересуются.
– Хорошо, боец. Зови остальных, подвал зачистить нужно.
– Да я и сам могу...
– Там темно, боец, мне повторить команду?
– Никак нет, товарищ майор, – солдат считал ногами ступеньки.
   Павел шёл следом. Вышел на крыльцо, вздохнул полной грудью. Выстрелы слышались уже от самой дамбы. Направился к «смотке». На аллею выскочил ошалевший от страха бандит. Выстрелил, походя, пошёл дальше, даже не взглянув на результат своего выстрела. Подошёл к буде. Студент дёрнулся, навёл на него ствол.
– Я это, я. Что, практикант, во вкус вошёл?
– Третий рожок кончается, товарищ майор, а они всё лезут через дорогу, и лезут. Задолбали!
– Ты заслону хоть немного пострелять дай, или всех сам кончить решил?
– Так тылы, товарищ майор, вы сами приказали....
– Расслабься. Для самообороны патроны оставь. Пусть идут, есть кому встретить. Пулемёт бы сюда, отличная позиция.
   Выстрелил в бандита, перебегавшего дорогу.
– Сбегай, возьми тройку рожков у пацанов. Скажи, я приказал, они подвал в столовой зачищают. Я за тебя подежурю.
   Выстрелил снова. Залез в кабину, взял микрофон рации.
– К-1 вызывает К-2.
– На связи, – тут же отозвалась рация голосом старшины.
– Доложите обстановку.
– Гражданские – без потерь, задание выполнено. Мы у стены, за столовой. Круговая оборона. Гражданские лежат. Враг через нас идёт понемногу, отстреливаем.
– Понял, К-2, столовую зачистим, за спортзал возьмёмся, там, в задней стенке, чёрный вход есть. Обезопасим строение, бойца к тебе пошлю. Смотрите, не пристрелите со страху. Загоним гражданских в зал, конец твоей операции, свободен, оттянешься немного. Конец связи.
– Понял, К-1. Конец связи.
   Майор сделал дырочку во лбу, выскочившему прямо к автомобилю  загнанному бандюге.
   Рысью вернулся студент.
– Нервные у тебя подчинённые, майор, чуть не пристрелили!
– Я с тобой на брудершафт не пил, боец. Изволь обращаться по форме.
– Виноват, товарищ майор, – ответствовал Константин.
   Улыбка до ушей, сам командир его бойцом признал. Влез в буду, разложил рожки на мягком сидении, закрывавшем приличных размеров багажник, забитый «Беломором» ещё в день получки. Вновь положил автомат на перегородку.
   Павел спрыгнул с подножки, опять направился к столовой. Навстречу вышла пятёрка солдат.
– В подвале пусто, товарищ майор. Всё проверили.
– Гут. Идём к спортзалу. Зачищаем тщательно, детей туда приведут. Студент, давай машину сюда, – крикнул.
   Не прошло и минуты, как ГАЗ-66 упёрся бампером в ступеньки крыльца.
– Ставлю новую боевую задачу, боец: оберегать проверенный нами объект. Позиция завидная. Обзор с трёх сторон, задница прикрыта фасадом здания. Будь внимателен, вот-вот наши через аллею пойдут. Им и сообщишь, что майор сотоварищи здесь уже пустил кровушку.
– Есть, беречь задницу, – браво, но невпопад выпалил, не знавший доселе чёткости боевых приказов, Студент. – То есть...
– Вот именно, честь тоже смолоду береги. Неровён час, недержание продуктов переработки организма основной проблемой к старости станет.
   Костя опять покраснел, – «Этому сволочному майору на язык лучше не попадаться».
   Солдаты откровенно усмехались. Они сегодня немало нового о майоре и его лексиконе узнали. Такой командир нравился им значительно больше, чем тот, на плацу, в казарме, в столовой. Тот себе таких подколок с подчинёнными не позволял. И главное – всё в тему! Такой урок и не захочешь, на всю жизнь запомнишь, не то, что дежурный выговор.
– Идём смотреть спортзал, – не замечая реакцию сопровождающих на его словесные перлы, приказал командующий, – Смотреть в оба, в каждый закуток, под каждую лавку. Не хватало нам ещё облажаться, когда старшина Голь так чётко провёл операцию освобождения.
   По аллее, к спортивному сооружению, пошли «клином с затычкой». Впереди командир, по бокам – четвёрка, стволы вперёд и в стороны. Сзади «затычка» – солдат, прикрывавший тыл. Ему труднее всех: был обязан, пятясь, поспевать за остальными. После этой операции, как всегда, Родина вряд ли узнает своих Героев, делавших незаметную, но такую нужную работу: прикрытие тылов, охрану заложников, обеспечение заслона. По дороге к спорткомплексу добрались почти без выстрелов. Лишь один из бандитов, из кустов справа попортивший кольчугу командира и немного кожного покрова, получил сразу три пули: из командирского ТТ и двух фланговых «калашей».
– «Если командир стреляет в цель, считаю верхом неприличия дублировать его действия» – уже готова была сорваться с губ майора въедливая фраза, но сдержался, – «лучше перебздеть, чем недобдеть», – решил.
   Подошли к такой же мощной, как в столовую, двери спортзала.
– Слушать меня, – команда отчётливая, но негромкая, – войдём в коридор, по бокам  двери в подсобки, зачистить их – ваша задача, я в спортзал. Потом вы за мной. Замыкающий – на стрёме. Вопросы?
– Завтрак когда, товарищ майор? Жрать охота, сил нет, – подал голос замыкающий, – с утра нежрамши.
– Запомни, боец, – майор явно сдерживался, – если тебе в брюхо попадёт пуля, стрела, или ещё какая-нибудь инородная бяка, то весь твой завтрак окажется в брюшной полости. Перитонит неизбежен. Спасти тебя будет нереально. А натощак выживешь. Хочешь кушать?
– Спасибо, товарищ майор, что-то аппетит пропал.
– Ещё вопросы? Кто дурацкий задаст, пристрелю... Пошли!
   Ворвались в коридор, бойцы по боковым дверям, Павел в центральную. Серия выстрелов слились практически в один. В каптёрках затихли, в самом зале продолжались. «Броневики» поспешили на подмогу. На матах лежал майор, слева утыканный стрелами. Всё же, до матов добрался, не захотел валяться на голом полу. Слева от входа – различные специализированные тренажёры, выписанные специально для детей-инвалидов из стран «загнивающего запада». Застряв между ними, в живописном беспорядке, валялось несколько тел. Справа, на пятиярусных трибунах – никого. Солдаты бросились на помощь командиру.
– Не боись, рядовые, всё путём. Один ушёл. Туда, – указал на дверь в дальнем торце зала. – Осторожно, там раздевалки, туалеты, душевые. На втором этаже – кабинетики какие-то, каптёрки. Зачищать попарно. Страховаться.
– Товарищ майор, у вас кровища из головы хлещет!
– Царапина это, рикошет, черепушка цела, – потрогал глубокую борозду от виска вглубь волосяных насаждений.
– Так остановить же нужно!
– Ты что, Петраков, собрался мне на горло жгут накладывать? Продолжать выполнение боевой задачи! Я тут сам управлюсь. Как зачистите, шлите гонцов к старшине. Он у скал, за столовой. Да кричите погромче, а то свои же, с перепугу, и пристрелят.
– Есть! – солдаты потрусили к двери в задней стеночке.
   Павел достал индивидуальный пакет, антисептик в тюбике из трофейной микроаптечки, отголоску Афгана, принялся накладывать себе повязку. Стрелы в боку мешали – повыдёргивал одну за другой. Вошли неглубоко – на длину наконечника.
– Хорошая рубашечка, дорогая, наверное, жизнь бережёт, – цедил сквозь зубы про тяжёлую кольчугу, реквизированную у бандита. Вокруг маленьких отверстий расплывались пятна крови. Закончив со стрелами, вновь принялся за «чалму».
– Голова повязана, кровь на рукаве, – мурлыкал «Щёрсовскую» песенку.   
   Одноразовой ампулой-шприцом сделал себе укол обезболивающего со стимулятором – «гремучей смеси» спецназа, основой которой, вероятно, являлся сильный наркотик, продлевавший активную жизнь даже тяжело раненному на пару-тройку часов. Для выполнения задания этого, как правило, хватало. Что дальше – командованию было неинтересно, чрезмерной щепетильностью и состраданием оно не отличалось во всех армиях мира.
   Полежал малость, ощущая, как уходит слабость, головокружение от потери крови, боль. Поднялся, направился к тренажёрам. Прилипший к телу камуфляж должен был остановить кровь из неглубоких ранок.
 Один из бандитов, открыв рот в последнем оскале, лежал на спине, запрокинув голову. На полу, выпавшие из разжатой ладони, валялись две гайки-барашка из нержавейки, фиксировавшие ранее раму тренажёра на определённой высоте.
– Да, что же вы за скот то такой, – майор укоризненно качал головой, – барахлом узлы набиваете, окнами интересуетесь, матрацами, гайками блестящими. У тебя хоть есть, на что их накручивать? – обратился к бездыханному телу, – или как негры, дешёвые стекляшки собирался на шею повесить?
– Товарищ майор, – к нему, от дальней стены бежал солдат, глаза растерянные, со страхом, – зачистили всё, там один только и был. Только...
– Ну? – майор сразу почувствовал неладное.
– Стрела... Прямо в глаз...
– Кто?
– Петраков... Кончик из затылка торчит... Не дышит уже...
– Четверо на одного, и размен один на один? – майор скрипнул зубами.
– Из тёмного угла стрельнул, почти в упор. Я его, конечно... А Петраков...
– Остальные где?
– По вашему приказу, к старшине Голь ушли.
– Ты почему здесь, боец?
– Я... Я доложить.
– Возвращайся к чёрному ходу, боец. Неровён час, ещё сюрпризов в здание напустишь.
   Майор злился на себя, что сам не пошёл, сосунков послал, а выглядело, будто на подчинённых...
   Первыми в зале появилась четвёрка солдат, автоматы к плечу. Все четыре ствола уставились бездонными глазами смерти в майора.
– Эй. Эй, бойцы, меня сегодня уже дырявили, – майор поднял над головой правую руку, движение левой отдавалось притупленной болью в боку.
   «Глаза» опустились долу. Следом в зал вливалась пёстрая, зачастую полуодетая публика. Когда пространство зала заполнилось под завязку: старшие облюбовали трибуны, младшие, над которыми, как квочки над цыплятами, возвышались пионервожатые и медички, маты. Пошла «зелень» военнослужащих. Последним явился миру старшина. Обвёл глазами колышущееся, на редкость молчаливое, как для детей, море, углядел майора, по стеночке направился к нему.
– Разрешите доложить, товарищ главнокомандующий, – вытянулся в струнку, отдавая честь несколько театрально. Ещё бы, столько зрителей, – Ваше задание выполнено! Среди гражданских жертв нет! Личный состав потерял троих, раненными, один тяжело – проникающее в грудь. Ох, и мастаки же они стрелять своими палками, Паша, нашим бы так из «калашей» научится, – добавил вполголоса. Остальное – царапины, да одна нога подвёрнутая.
– Благодарю за службу, – столь же театрально вытянулся майор.
   Сотни детских и женских глаз взирали на них с благоговением, как на спасителей, приходилось блюсти честь мундира.
– За выполнение особо ответственного задания, вам присваивается внеочередное звание... Старшего старшины!
– Служу Советскому Союзу! – опешил старшина, но из роли не вышел.
   Оба расслабились, спектакль сыгран.
– Что ты мелешь, Паша, – зловеще зашептал Иван, приблизившись к уху друга, – нет такого звания – «старший старшина». Мозжечок повредил, чушь несёшь!
– Так и Советского Союза нет больше, Ваня, – так же, шёпотом, ответил Павел, – Фактически, я тебя только что назначил своим прямым заместителем. «Старший старшина», это «подмайор», тебе даже капитаны обязаны будут подчиняться!
   Никто из окружающих не смел нарушить их важное совещание. Все понимали – командиры решают важные стратегические задачи.
– Подмайор... Подмайор, – пробовал на вкус новое звание старшина, – Ты знаешь, Паша, звучит не очень, будто ты меня каждую ночь топчешь... Вот подполковник, да! И людям понятно, и звучит солидно. Давай так, Павел Андреевич, «адъютант его превосходительства» – ты сейчас всё равно самый главный, сам сказал, Союза нет. Присваиваешь себе полковника, за особые заслуги, разумеется, вон, и ранение у тебя, а меня подполковником делаешь. Логично?
– Нет, Ванятка, не логично. Я академией не кончал, не тяну на полковника. Майор – моя вершина. А ты? Восемь классов, цирковое училище – гиревик-жонглёр, учебка, да несколько лет войны. Такие вот активы. Курам на смех. А, что если так – «Старшой»?
– «Старшой», – снова задумчиво пробовал на язык, – а что, по крайней мере неповторимо, но это лишь при условии, что старших лейтенантов не будет, их тоже «старшой» кличут.
– Я им всем «подкапитанов» дам.
– Без трёпа?
– Чтоб ты сдох.
– Оклад, довольствие – как у майора? – деловито полюбопытствовал «старшой», не заметив подвоха – кто должен сдохнуть.
– Как у старшего старшины.
– Я это знал, Паша, что добыл в бою, то моё, а на командование не рассчитывай.
   


                11.   ХЭД  ХАНТЭРЫ.
   
     Колонна тронулась, когда жёлто-красная машина уже скрылась в зелёном коридоре. Капитан Бутенко расположился в головном БТРе, рядом с водителем. Набрали скорость. Свернули налево, к дамбе, затем направо. Прошли аллею. Слева озеро, справа детские спальные блоки. Последний горел. Дым широким шлейфом тянуло на север, к выходу из долины. Бандиты выскакивали из дверей, бежали за домики, исчезали в кустах. Некоторые стреляли из луков. Несколько бойцов получили ранения, даже не приступив к операции. Стрелы легко прошивали брезент, но силу при этом теряли. Одной из первых убило рядового – прямо в затылок. По машинам прокатилась команда: «Ложись». Солдаты укрылись за бортами, жертв больше не было.
   Головной БТР, не сбавляя скорости, проскочил около километра грунтовки вдоль сужающегося озера, перемахнул через короткий мостик в его начале, на восточный берег. За ним – машины. Три грузовика и замыкающий бронетранспортёр остановились. Солдаты спрыгивали на землю, бежали к лейтенанту.
– Товарищи, – начал давать вводную Кудряш, – разворачиваемся цепью от озера до стенки плато. Идём в одну линию. Никто вперёд не лезет, не отстаёт, держим постоянный визуальный контакт. БТР пойдёт по аллее, как поддержка для тех, кто будет шерстить домики. В машинах остаётся по двое, прикрывают отход в горы, если кому-то удастся просочиться через гребёнку...
– Разрешите, товарищ лейтенант, – перебил один из сержантов.
– Слушаю, – лейтенант нахмурился.
– Вдоль стены плато проходит старая дорога. По ней, говорят, породу на щебневый вывозили, когда стеночку неприступной делали. Заросла изрядно, но, думаю, машина пройдёт. Сейчас тропинка там, дальние патрули по ней ходят... Ходили. Так, может, один грузовик по ней пустить? Брезент приподнять – отличная передвижная огневая точка получится.
– Толково, – лейтенант призадумался, – только, как к ней отсюда добраться? Машина, пожалуй, не пройдёт, а вот БТР... Решено! Пусть БТР идёт туда, а две машины, с интервалом в пятьдесят метров – по грунтовке, далее по аллее. В кузовах по двое. Я в головной, на связи. С Богом, бойцы, не подставляйтесь зря. Выйдете на исходные позиции, доложитесь, мой позывной будет К-3, если кто не знает.
   Бойцы прятали улыбки, Кудряш, не скрывая этого, во всём старался походить на боевого майора. На выходные уходил в комбинатовскую долину, на охоту. Однажды, дальний патруль ненароком увидел, что это была за «охота». «Сизифов труд», так окрестил её всезнайка Максим. Лейтенант, лишь в трусах и кедах, даже в морозные дни, таскал один и тот же камень на относительно пологий, проходимый, во всяком случае, западный склон долины. Вскарабкается, сколько сможет, полежит пару минут в изнеможении, обратно камень тащит. Опять полежит, и снова вверх. Скорее всего, это началось тогда, когда он пришёл одним из последних в кроссе. Не дал Бог здоровья лейтенанту: небольшого росточка, впалая грудь, мышцы – как у воробья под коленкой. Постоянные бронхиты. «И что в нём Верочка нашла?» – удивлялись пацаны. Оказалось – в тщедушном теле жил дух настоящего самурая. Как сводки с поля боя, докладывали патрульные взводу Кудряша: донёс таки их командир камень до вершины, или нет. Когда пришло известие, что лейтенант достиг вершины плато, спустился вниз с пустыми руками, взял булыжник потяжелее и вновь полез вверх, радовался весь взвод. Солдат, решивший позубоскалить по этому поводу, по этим же зубам и получил... 
– БТР-2 вызывает К-3.
– На связи.
– Мы на исходной.
– Тогда – вперёд.
   Машины тронулись потихоньку. Задняя вровень с цепью, головная выдвинулась вперёд. До вагончиков строителей добрались без приключений, расслабились, ускорили шаг. Обследовали жилища стройбата.
– Взвод-4 вызывает К-3.
– На связи.
– Вагончики обследовали, ушли строители, четыре трупа оставили.
– Наши?
– Не, бандитов грохнули.
– Я БТР-1, вы там повнимательнее, хлопцы – встрял капитан с другого берега, – затаился где-то стройбат, своих не постреляйте.
– Есть, внимательнее.
   Выше озера послышались выстрелы одиночными, затем беспорядочная стрельба очередями.
– К-3, я Взвод-4, – голос взволнованный, – нас активно обстреливают на открытом пространстве у вагончиков. Туча стрел из леса, внезапно! Цепь залегла, думаю, есть раненные и...
– Шквал по лесу, Взвод-4. Всем, всем! Враг драпать не собирается, действует из засад! Избегать открытых пространств. Поляны, прогалины обходить! – не задумываясь, выпалил в эфир лейтенант.
   Головная машина въехала на асфальт аллеи. Впереди, слева пылала прихожая и центральный блок, боковые дымили.
– Сворачивай к пожару, – приказал водителю Кудряш, – проверить нужно, вдруг, кто из живых там... Прикрывай.
   Бросился к пожарному щиту на правой стене – обязательному атрибуту каждого домика. Ящик с песком на месте, конусные вёдра, крюк, лопаты – всё исчезло. Огнетушители тоже. Огляделся. Невдалеке лужа осевшей пены и два красных баллона. Схватил один – пустой, рычаг сорван. Второй полный.
– Видать невкусная пенка.
   Взбежал на крыльцо, направил струю на пылающую дверь.
   Подошла цепь.
– Бойцы, с прикрытием, к соседним спальням, бегом! Несите огнетушители, заливайте окна!   
   Распахнул дверь, навстречу, опалив лицо, сожрав ресницы, ринулось пламя. Направил струю внутрь. Дубовые полы, сосновая вагонка на стенах – очень вкусная пища  для огня. Пожирая угощение, он удовлетворённо гудел. Содержимое одного баллона жаждущему – капля. От соседнего домика бежал солдат с двумя красными цилиндрами.
– Боец, ко мне!
   Огнетушитель, чмыхнув под занавес, испустил дух.
   Лейтенант и рядовой в два ствола поливали не желавшее помирать пламя. Уже виднелись ещё двое, тащившие огнетушители, когда от автомобилей и следующего домика раздались первые выстрелы. Не выпуская из рук тяжёлый баллон, лейтенант обернулся. От дамбы, из-за спален младших отрядов, из леса на них неслась, натягивая луки, стреляя на ходу, занимая всё пространство от озера до леса за спальнями, конная лавина. Сколько? Хрен его знает, сколько. Много!

   БТР-2, подминая кустарник, молодые деревца, успевшие захватить «свято место» под солнцем, неспешно подвигался по довольно ровной, отсыпанной щебнем старой дороге, подстраиваясь под неспешный ритм движения цепи зачистки.
– Эй! Эй, помогите, братва, – донеслось из зарослей шиповника, – сам не вытащу!
   Двое бойцов полезли в гущу колючек, вытащили раненного, без сознания. Второй вылез самостоятельно. Представляться нужды не было, солдаты были хорошо знакомы.
– Где остальные?
– Дальше пошли, в горы, от нас погоню увели.
– Куда, в горы? Стена отвесная, сплошняком. Давай их в БТР!
   Затащили. Один из четвёрки, находившихся внутри автоматчиков, рвал индивидуальные пакеты, перевязывал. Тронулись дальше. От озера доносились одиночные выстрелы, операция неспешно катилась своим чередом. И вдруг послышался взрыв коротких и не очень очередей.
– Наши на засаду напоролись, – что есть мочи заорал из БТРа сержант, находившийся при рации, – открытые участки обходить по «зелёнке», на поляны не соваться!
   Солдаты с проплешин, пригибаясь, бросились к кустам.
   Через две сотни метров бронетранспортёр напоролся на трупы бандитов, разбросанные в живописном беспорядке.
– Ранения не пулевые, – недоумевал один из бойцов, разглядывая останки, – потоптал их кто-то здорово и порубал. Может, между собой чего не поделили, добычу например?
– Знаю я, кто их потоптал, – подошёл сержант, – вон, на склоне ещё пара валяется, выше ещё. – Эй, стройбат, выходи строиться, карета подана! – вновь до гланд открыл пасть, – Продолжайте движение, «зверей» заберём, догоним. (Анекдот про «зверей», в данном конкретном стройбате, имел реальную подоплёку. Утро приезда на этот объект описывалось в тесной компании часто, с неизменным успехом и ржачкой, обрастая всё новыми подробностями и небылицами. Истинную, наиболее полную хронику тех событий хранил в своей памяти лишь Юрий Соломонович).
   На склоне показались измочаленные строители. Спускались осторожно, несли убитых, поддерживали раненных. Солдаты бросились помогать. За исключением нескольких мелких стычек, на сегодня приключения БТР-2 и всего левого фланга кончились.

   Правобережная колонна, преодолев мостик и часть грунтовки, остановилась вслед за БТР-1. На каменистую дорогу посыпались солдаты. Капитан Бутенко, выпускник Высшего общевойскового Полтавского училища, мудрствовать лукаво не стал.
– Слухать меня! Три авто, на предельной скорости, пойдут по нижней дороге. Передняя – стоп у первого от грэбли домика, вторая – посередине, трэтя – у последнего. В кузове по восемь бойцов, тенты приподнять. В кабинах по двое. И як в тире, и шоб ни одна сволота не втикла. Ферштейн? – несмотря на свой дикий «суржик», Панас Иванович всегда выражался коротко и предельно понятно для бойцов.
– В БТР набивайтесь, сколько влизэ. Тут стёжка есть, с нижнёго яруса на верхний, по ней и поднимемся, в аккурат на тупиковую площадку вылезем. Остальные – цепью, мы сеем панику, вы добиваете. И шоб ни одна паскуда...
– Нэ втикла, – под общий смех закончил один из сержантов.
– Лучше сегодня здохны, замордую нарядами. Попэрэд батька не лезь, – грозно взглянул на насмешника-пересмешника.
   «Батьке» было всего двадцать семь, и капитан – новоиспечённый. Был он невысок, плотен, мордат и добродушен. Для рекламы полтавской галушки со шкварками – в самый раз.
   «Как в тире» не получилось. Десятка два, с клунками, застигнутых врасплох на открытой местности, да, перестреляли. Остальные же попрятались в домиках, за ними, в зелени леса справа от аллеи, и открыли ответную стрельбу. Особого почтения, или благоговейного страха перед огнестрельным оружием, или самодвижущимися сараями на колёсах грабители не выказывали. Фактически, бойцы оказались в окружении, да ещё и на открытой местности, тогда как враг имел возможность манёвра и маскировки. Машины, задним ходом, одна за другой начали отходить.
   Бандиты, узрев, что агрессор пытается отступить, бросились на абордаж. Тут уж они получили сполна – сабля против автомата, как-то не очень эффективна. Хотя, бойцам тоже досталось: несколько раненных, двое – тяжело. Но, по крайней мере, вылазка не стала провальной – полсотни вояк больше опасности не представляли...
   Ходить по горам пешком, или ехать в тяжёлой машине – разные вещи. Порой, казалось, что бронированный жук вот-вот перевернётся. Тут недолго и в штаны навалять. Скорее всего, бойцы, ехавшие «с комфортом» завидовали тем, кто карабкались следом, своим ходом. Наконец, перевалившись через бордюр террасы, БТР замер на тупиковой площадке верхнего яруса, поджидая пехоту.

– Товарищ майор, – подошла девушка лет двадцати с хвостиком, – дети напуганы, многие в шоке, тяжелейшая психологическая травма. Просят пить, в туалет, и они голодны. Долго нам здесь сидеть? Что, армия уже не способна пресечь бесчинства каких-то бандитов?
– Вы... Простите, как вас?..
– Маша... Мария Ивановна, – попыталась придать выражению лица взрослость опытного педагога.
– Марь Ивановна, вы психолог?
– Я педагог, – вздёрнула носик, – Будущий, – несколько смутилась, – Четвёртый курс, практика, – совсем сникла, подрумянилась, понимая, что студентка, для этого самого главного военного (такого красивого, мужественного, раненного), не авторитет.
– Милый мой педагог, вы ставите абсолютно правильные вопросы. Давайте-ка мы их сейчас решим поэтапно. Бойцы, – выкрикнул неожиданно, девушка вздрогнула, – раздать сух паёк детям!
   В туалет можно сходить в туалет, – вновь говорил тихо, успокаивающе, – он здесь имеется, и душевые есть, и умывальники. В кранах есть вода.
– А, разве насосы... Электромоторы работают? Свет пропал ещё утром...
– Вы не только чудесный, заботливый педагог, но ещё и технически грамотный человек, Мария Ивановна, потрясающе! Вы абсолютно правы, как правило, так и бывает: нет электричества – нет воды, но здесь совсем иной случай, – обертоны нежные, убаюкивающие.
   Девчушка смотрела на мужчину своих ночных фантазий зачарованная, приоткрыв рот.
– Великий зодчий, Юрий Соломонович, создавший всё это, – майор повёл рукой вокруг, – предусмотрел, чтобы вода не иссякала в кранах и унитазах, даже при отсутствии электроэнергии, лилась самотёком. Что касается стресса, я глубоко убеждён – вы, как квалифицированный педагог, справитесь с этой проблемой. Идите, милая, работайте, сводите деток пи-пи, попить водички, успокойте, накормите. А армия быстро справится с проблемой нехороших дядей, потерпите немного.
   Пока он говорил, слушателей, таких же девчушек, прибавилось. Выслушав исчерпывающую информацию, воодушевлённые, успокоенные, включая Марию Ивановну, ушли нести детям доброе, вечное.
– Ну ты, Паша, и златоуст! – возбуждённо, но тихо затараторил старшина, – я так не смог бы. Ставлю рубль против пятака, что она испытала оргазм, пока тебя слушала! А я то думаю: чего это бабы к нему в постель косяками прут. Да если бы ты мне, Паша, вот так же проворковал, да взглядом нежным приголубил, – старшина поморгал ресничками, стыдливо опустил глазки, – я бы тебе, сладенький, тоже отдался.
– Пошёл ты, зубоскал. Людей нужно успокоить.
– Ой, Павлик, я такой спокойный, такой спокойный, ты меня так успокоил!  И девушку, до влажных штанишек, тоже.
– Делом займись, – тон сказанного другом дал понять старшине, что шутить больше не стоит.
– Приказывай, ты Главком, – Иван сделал вид, что обиделся.
   Павел знал, что обидеть этого безбашенного морального урода очень непросто, потому и не обращал внимания.
– Возьми бронежилет убитого, мою команду созови, пойдём, на больничку глянем.
– Что, с мёртвого тела?! Это же мародёрство, товарищ майор! – изобразил испуг старшина.
– Ваня, – терпение майора казалось безграничным, – ты считаешь, что выполнил задание, ты расслабился, тебе хочется покуражиться, у тебя хорошее настроение.
– Точно!
– Сейчас я тебе его испорчу. Оглянись вокруг, кого ты видишь?
– Спасённое население этого райского уголка планеты Земля!
– Всё ли население, Ваня? Есть здесь кто-либо старше сорока? Где уборщицы, вахтёры, технический персонал. Где Илья Ильич, в конце концов? Где весь его старший медперсонал?
– Действительно... –  старшина внимательно оглядывал зал. Шутейное настроение, наконец, окончательно покинуло его. – Нужно искать, Паша! Наше задание ещё далеко не выполнено.
– Вот и я о том же. Пять минут, старшина, и мы уходим.
– Есть! – заторопился к чёрному ходу.
 
   Конная орда неслась на полном скаку, быстро приближалась.
– В укрытия! – что было мочи заорал лейтенант, продолжая опорожнять огнетушитель, – Приготовиться к беглой стрельбе!
   Задняя машина, взвыв мотором, свернула влево, подставляя правый борт надвигающейся лавине, перекрыла аллею. Из под брезента высунулось несколько стволов. Столько же лошадей, кувыркнувшись, полетели на землю вместе с всадниками.
– Не стрелять! – вновь заорал лейтенант, – Ждать! 
   Бойцу, гасившему огонь справа от него, стрела вонзилась в плечо. Это «прикрытие» спасло Кудряшу жизнь. Солдат охнул, выпустил огнетушитель. Лейтенант бросил свой, почти пустой, в дымный проём, схватил растерявшегося бойца за талию, нырнув под перила крыльца, рухнул за него. Раненный, выбивая из командира дух, упал сверху, перекатился, навалившись на торчащий конец стрелы. Взвыл от боли.
    Лейтенант поднялся, по грудь скрытый от врага верхними ступеньками. Дым валил прямо на конных.
– Автомат! Дай автомат!
   Не глядя на раненного, протянул руку, не отрывая взгляд от нарастающего вала. С его «пукалкой» в кобуре много не навоюешь.
– Ждать! – захрипел вновь, – Ждать!..
   Выстрелы прекратились совсем. Кавалерия миновала спальни средних групп. Бойцы, посланные для прикрытия вперёд, за огнетушителями, заскочили в ближнюю дверь, волоча раненного. Посыпались разбитые стёкла окна в «предбаннике», высунулось два ствола. Они не собирались отсиживаться просто так.
– Первый залп по лошадям! – вновь обретя голос после падения, заорал Кудряш, – остальные по седокам!
   Передовые уже поравнялись с соседним домиком
– Огонь!
   Топот множества копыт заглушил последнюю команду. Пальцы наконец сжались на стволе протянутого бойцом автомата. Потянул на себя, пристроил на ступеньке, веером выпустил длинную очередь. Ему в унисон «разродилось» ещё два десятка стволов.
   Будто наткнувшись на невидимую преграду, кубарем пошли передние шеренги. На полном скаку, будто споткнувшись о невидимый барьер, падали лошади вместе с седоками. Шум – неимоверный. Задние, не успевая затормозить или отвернуть, спотыкались о передних, тоже катились кувырком, увеличивая кучу-малу. Мчащийся вал превращался в копошащийся прямо у крыльца дымящегося блока.
– Рожок, дай рожок, – прокричал лейтенант, израсходовав патроны. Сменил магазин, перевёл рычажок на одиночные, принялся отстреливать всё, что шевелилось перед ним в людской подобе. Очевидно, так же поступили и остальные, ибо треск очередей прекратился.
   Конные оказались либо слишком тупыми, не понимали, что несёт им смерть, и сколь велики потери, либо безрассудно упорными – продолжали попытки атаки. Всё же затормозив, задние, малым ходом, пытались перебраться через горки трупов, прорваться вдоль самой воды и за пылавшим домиком. Там их встречали выстрелами из леса, подтянувшейся поближе, на шум цепи. Началось планомерное уничтожение. Как в тире. Как учили. Что-что, а метко стрелять умели практически все, «левые» ящики с патронами тому не мало способствовали.
   Когда враг, наконец, дрогнул, в его рядах насчитывалось уже меньше трети от первоначального колличества. Разворачивались, с гиканьем давали шпоры лошадям, скакали обратно, к выезду на аллею ведущую к дамбе, спортплощадкам, подставляя спины – идеальную мишень для неспешного прицеливания, выстрела. Ушли немногие.
– Продолжаем тушение! – не давая перевести дух, расслабится, насладится кратким мигом победы, подал новую команду лейтенант. Были подобраны брошенные несколько минут назад огнетушители. В окна и двери вновь полилась пена.
– Раненых в задний грузовик, оказать первую помощь. Добиваем бандитов и продолжаем движение, –  командовал, не растерявшийся в критической ситуации Кудряш. Казалось, только тем и занимался всю жизнь сухопарый лейтенантик, что отстреливал конных бандитов да тушил пожары.

– Чего раздухарились? Людям спать не даёте!
   Сзади солдат, стрелявших из окна прихожей соседнего с горевшим домика, в дверях спальни стоял недовольный сержант.
 – А-а, воюете. Ну-ну, воюйте. Мы своё уже... Дождёшься вас, как же…
   Развернулся и скрылся в спальне, закрыв за собой дверь.
   Солдаты лишь растерянно посмотрели друг на друга. Один пожал плечами, – Стройбат.
   Другой согласно кивнул: «Что с них взять, нестроевые, могут лишь бухать, да лопатой махать».
   
– Бойцы! – майор повысил голос до командного, – отделение остаётся здесь, бережёт гражданских, второе – на помощь студенту, к машине. Он там один за вас всех отдувается, пока вы здесь няньками, по совместительству. Бегом!
...Помощь оказалась весьма кстати – патроны кончались снова, а бандиты всё пёрли и пёрли через аллею. Пламя погасло. На асфальте, до самого въезда на дамбу, валялось уже очень немало трупов. Многим бандитам всё же удавалось пересечь открытое пространство дороги и нырнуть в спасительную зелень кустов. Костя просто не успевал «оприходовать» всех. Подоспевшие рассредоточились вдоль дороги, открыли неспешный, обстоятельный огонь...
– Ну, шо, бисови дети, йдить, собирайте медальки, я тут, биля входа с пулемётиком посторожу.
    БТР стоял у входа в баню. Справа, чуть выше – бассейн с зонтиками вокруг, песочек – редкость в здешних краях. Вокруг водоёма – ни души. Цепь пошла выше, за баню. В дверь бани, такую же внушительную, как в столовой и спортзале (делались по единому стандарту), ворвалось, страхуя друг друга, полтора десятка бойцов. И сразу выстрелы.
– Шо ж это такое, ничего без меня толком сделать не могут!
   Капитан выхватил свой пистолетик, помчался следом.
– Ранят кого, потом перед майором позорься!..
– Готовы? – перед майором, в бронежилетах, стоял старшина и четверо бойцов.
– Так точно, товарищ майор, – нарочито громко и чётко отрапортовал старшина.
– Пойдём смотреть больничку. Задача усложняется: прежде чем палить, смотрите, мы на соединение со своими идём. 
   Вышли на аллею прежним порядком, только «затычкой» пристроился теперь сзади старшина.
 
   Длинный, одноэтажный больничный комплекс включал в себя кабинеты врачей, процедурные, физиотерапию, смотровые и прочее. Грязевые процедурные кабинеты, основа всего лечения санатория, находились в бане, за гостиницей. Лечебную грязь туда доставляли цистерной, смонтированной на КРАЗе. Машина была оборудовано червячным насосом и длинной толстой трубой. Качала грязь вместе с водой в свою утробу прямо из чудодейственного болота, находившегося в глубине долины, в восьми километрах от санатория. Туда, вдоль речушки, грейдером, проложили дорогу. Не шоссе, конечно, но мощный КРАЗ справлялся. Его, прибывшие на первую смену, дети тут же окрестили «говновозом».
   Кстати, у болотца, для ВИП персон, желавших окунуться в грязь первозданную, а не напущенную в ванную, хитромудрый Юрий Соломонович построил небольшой домик на берегу речушки. Болотце, собственно, являлось её старой поймой в месте, где горная долина, немыслимым образом, расширялась почти до километра, образуя обширную заболоченную равнину, где за миллионы лет растворились в воде минералы в таком соотношении, что давали лечебный эффект, а из недр пёр радон, делая эту грязь уникальной.
   «Домик» был очень похож на альпийские «охотничьи домики» с просторной гостиной в два уровня, с камином и мягкими креслами, перекрытиями и лестницей под морёный дуб, вместительной кухней-столовой внизу и спальнями наверху. У самого болотца прилепился павильон с душем и комнатой для отдохновения. Мастер малых архитектурных форм, Швец вложил в этот шедевр всю свою любовь и фантазию, тем более, что бюджет позволял. Высшее руководство понимало, что, под шумок строительства детского санатория, строится и для них нечто стоящее, эксклюзивное, сделало вид, что не ведает, что творит прораб. Обстановка и оборудование «гнёздышка» проходили по статьям высшего руководства Варшавского договора, никем практически не контролируемого. Поэтому Зодчий мог позволить себе здесь любую фантазию, в рамках производимых странами СЭВ* стройматериалов, разумеется. (СЭВ – совет экономической взаимопомощи – содружество социалистических государств).
   Большое начальство пока ещё не сподобилось оценить все прелести комфортабельного особняка. Ими, в полной мере, пользовался лишь отставной мичман – Матвеич, смотритель этого чуда, для которого в сторонке построили крохотную сторожку с «удобствами» на дворе. Ну, естественно, и водители «говновоза», распивавшие по вечерам, развалившись в креслах у незажжённого камина, бутылку самогона... Смотрели видео, которым были укомплектованы все четыре спальни. Имелась и библиотека видеокассет с иностранными фильмами и гнусавым русским переводом. Но особой популярностью пользовались «шедевры» не требовавшие перевода. Текст – одни междометия, и непонятное: «Дасис фантастишь».
 
   Больничка оказалась пустой, но тоже изрядно пограбленной. Причём, грабителей интересовали самые неожиданные предметы. Простому советскому вору и в голову бы не пришло свинтить с прибора что-нибудь блестящее, или уволочь махровые полотенца. Прошерстив все кабинеты, бойцы подпёрли стулом «чёрную» дверь в конце здания изнутри, парадную – снаружи. Мол, проверенно, чужих нет.
   От гостиницы, расположенной между баней и больничкой, доносились частые одиночные выстрелы. Там шёл настоящий бой. Майор в сопровождении «свиты» направился туда.
– Товарищ майор, осторожнее, – навстречу выскочил солдатик, – мы блокировали бандитов в этом здании, они забаррикадировались, стреляют из окон, крепость себе устроили.

   Трёхэтажная гостиница – гордость Юрия Соломоныча, не в плане уникальности архитектуры, но как Памятник Победы над чиновничеством, была не просто коробкой, вписанной в ландшафт. Третий этаж был отдан техническому персоналу. Майор-строитель понимал, что на сезон, длившийся полгода, работнику необходимо жильё, хоть маленькое, но своё. Поэтому он отказался от концепции общежития – большие комнаты на две-четыре койки, а сделал индивидуальные, крохотные комнатушки, со своим туалетом и ванной при входе слева, и такой же крохотной кухней, без окна, но с хорошей вытяжкой справа, рассчитанные на одну персону.
– ****ство разводишь, «нумера», – докоряло начальство.
   Но «упрямый жид» настоял на своём и оказался прав. Полгода в общежитии выдержит не каждый, а индивидуальное жильё, хоть и временное, привлекало – от желающих поработать в сезон не было отбоя. Администрация имела возможность «перебирать харчами». Поэтому третий этаж представлял собой длинный коридор с частыми дверями вправо и влево.
   Второй этаж – полноценные номера, был рассчитан на медперсонал среднего звена, не доросшего до того, чтобы иметь свой коттедж у озера, и на неожиданных гостей типа всяких проверяющих, которые, при наступлении тёплых деньков, как перелётные птицы стремились на юг. Рангом повыше промышляли на побережье, пониже наезжали во всякие медвежьи углы, типа этого санатория, но внимания к своей персоне требовали должного. В общем, халявщики разных мастей. Но и их многоопытный начальник строительства со счетов сбрасывать не имел права – система, есть система. Выйди за её пределы – имей неприятности. А неприятностей, для будущих хозяев этого заповедного уголка, Швец не желал. Поэтому и построил этот второй, промежуточный во всех отношениях, этаж.
   Первый был главным. Здесь полсотни просторных, двухместных номеров были рассчитаны на то, чтобы принять «колясочников» – детей, не способных передвигаться самостоятельно, ногами и их матерей. Причём система очень пологих пандусов позволяла детям на колясках попасть без проблем и в «баню», и в спортзал к специальным тренажёрам, и в столовую, и в больничку. Верхняя аллея специально была спланирована с долями градуса уклона, дабы обезопасить детей на колясках, прямая и нерушимая, как «уровень» строителя.
   С торца первого этажа, рядом с парадным входом, к зданию был присоединён застеклённый мостик, ведущий, казалось, в никуда – в небо. На самом деле мостик шёл к лифту, воспользовавшись которым, дети на колясках имели возможность спустится на нижний ярус, к самому озеру. Лифт встроили в такую же прозрачную, застеклённую башню. Он имел не кабинку и противовес, а две просторные кабинки. Когда одна шла вниз, другая подымалась вверх. Система умельцами с завода была сбалансирована так, что спуститься можно было под действием собственного веса, если в нижней никого нет. Плавность хода придавали устройства типа гидромуфты – лопатки, вращавшиеся в герметичном кожухе, заполненном вязким маслом, специально подобранным по плотности. Система тихоходная, но абсолютно безопасная для детей.

– Где капитан?               
– У чёрного входа, но там тоже глухо, забаррикадировались.
– По галерее пробовали? – майор смотрел на застеклённый мостик.
– Так света нет, товарищ майор, лифт...
– Лифт работает от двигателя постоянного тока, имеет резервное питание – аккумуляторы, на пару спуск-подъёмов хватит. За мной, бойцы!
   Майор свернул вправо, нырнул в чащу кустарника, спускался к башне лифта, на нижний, у озера, ярус.
   Мимо уха вжикнула пуля, майор пригнулся непроизвольно, выругался, не хватало ещё от своих пулю получить!
– Смотри, куда стреляешь, боец! – выкрикнул.
– Извините, товарищ майор, – из кустов выбрался один из солдат прочёсывания, – чего вы тут, в секторе обстрела шатаетесь?
– Иди вперёд, боец, да шуми погромче, свои пристрелят, сам будешь виноват, не жалко.
– Вот за что я вас люблю, товарищ майор, так это за душевность, у вас врождённый талант – подбодрить человека в трудную минуту.
– Иди, иди, мясо. Будешь знать, как в своих пулять с пересёру.
   По пути к башне к ним присоединился ещё десяток рядовых.
   Шестёрка втиснулась в кабинку, майор нажал кнопку. Лифт немножко подумал, переходя на резервное питание, щёлкнул релюхами, повёз наверх. Ещё две пятёрки сподобился поднять. Третью лифт довёз почти доверху, что-то щёлкнуло и кабинка медленно, заторможенная гидромуфтой и шунтом, закоротившим обмотку двигателя-генератора, пошла вниз, плавно остановилась на нижнем уровне. Изюминка этой системы заключалась в том, что кабинки не могли застрять посередине – более нагруженная, используя силу тяготения, непременно оказывалась внизу. Бойцы, поматюкавшись, выбрались наружу, продолжили свой вояж среди колючих кустов.
   Шестнадцать человек, ощетинившись стволами, видимые со всех сторон, как на подиуме, шли по прозрачному коридору к входу в гостиницу. Стрельба поутихла, бойцы ждали результатов вылазки «троянцев».
   Понты кончились – и майор, и старшина держали впереди себя «стечкиных», двумя руками. Двигались как на учениях – скользящим шагом, почти не отрывая ног от пола. При этом, в любой момент, любая из них становилась опорной. Так передвигался лишь хорошо обученный спецназ на ответственном задании.
   Когда впереди два таких «бобра» – задним остаётся лишь фиксировать происходящее.
   Зашли в здание. Один грабитель выскочил в коридор, умер с дырочкой во лбу, выскочил второй, натягивая тетиву – то же самое. Третий...
– Хоть раз стрельнуть дайте, «Зверобои», – прозвучало из-за спины обиженно.
– Парадную разблокируйте, товарищей впустите, щеглы, на ваш век хватит, – не оборачиваясь, скомандовал старшина...
    Бойня, которая предстала пред очи ворвавшихся, поразила всех. Два десятка колясочников и их матери были зарезаны как свиньи – ножом по горлу. На стенах, полу кровищи – море. Здесь работали безжалостные мясники а не люди. Шестёрка стояла в одной из последних комнат этажа. Сверху слышались отдельные выстрелы – зачистка продолжалась.
– Почему, Паша, – голос старшины сорвался, – что сделали им эти дети, их матери. Почему Так?
– В том то и дело, что ничего.
   Майор смотрел на перевёрнутую коляску, трупик девочки возле неё.
– Бандитам нужны лишь здоровые и сильные, калеки, пристарелые им без надобности. Матери? Они погибли, защищая свои чада... Эти дети, с сего утра, были здоровы, как твои пальцы, мой мизинец, но они не смогли идти, поскольку не ходили от рождения. Чтобы ходить, нужно научиться, координация... И нужно то всего было два-три дня, чтобы адаптироваться к своему новому статусу здоровых людей. Бегали бы, как все, радовались жизни, движению...
– Что, боец – обратился к тому, которого заставил добить прикладом раненного, – жалеешь теперь, что добил выродка прикладом?
– Прикладом? – парень не мог отвести взгляда от изуродованного тельца, – Зубами... Зубами рвать буду! Пока шевелюсь, пока дышу!
   Сорвался, помчался на верхние этажи...
   С десяток бандитов, осознав, что сопротивление бесполезно, став на колени, опустили головы к полу, протянули руки впереди себя, выказывая жесты полного повиновения, покорности, готовности сдаться на милость победителю.
   В плен их никто не взял, пацаны тоже видели Это...
– Товарищ майор, вы это сами должны побачить, – к командиру подошёл бледный капитан, развернулся и, ни слова больше, пошёл по коридору...
   Здесь, на поляне между гостиницей и баней, были все... Убитые. Зарезанные, будто на бойне. Уборщицы, тех персонал, пожилые медработники. Два водителя «говновоза», друзья – не разлей вода. Вахтёры – два деда, решившие заработать внукам на леденцы, консультант, светило ортопедии, пожелавший совместить работу с отдыхом, подлечиться малость.
– Капитан, ЭТО и ТО, что там, в гостинице должен увидеть каждый. По окончании операции, расстарайтесь, это приказ. Потрудитесь довести доходчиво до личного состава, с кем мы имеем дело, – тон майора мог заморозить кипятильник в знойный день.
– Павел Андреевич, разве ж я не понимаю? В лучшем виде... Экскурсия, и всё такое... Тварюки...
   Полтавчанин едва сдерживался от гнева, держался только на соблюдении офицерской чести. Как ему сейчас хотелось выломать дубину поувесистей и... Пусть идёт ко всем чертям и цивилизованность, и сама цивилизация...
– Ваня, здесь не все, нет Коломийца, ещё некоторых... Пойдём к озеру, может там...
– Как скажешь, Паша, – старшине шутить не хотелось.
   По кустам продираться не стали, пошли по асфальту, назад, к столовой. То там, то здесь ещё слышались отдельные выстрелы, но основной бой шёл на севере, на границе санатория. Оттуда доносились частые одиночные, короткие очереди, пулемёт у реки разродился длинной басистой очередью, продолжил бить короткими.
– На прорыв пошли, – майор приостановился, прислушиваясь.
– Туго же они соображают. Только сейчас поняли, с кем дело имеют.
– Да нет, Ваня, соображают они как раз неплохо. Добыча слишком богатая, вот и упорствовали. Они, очевидно, уже барыши небывалые подсчитывали, а тут мы нарисовались. Всех пожилых и немощных уничтожают, заметил?
– Трудно не заметить...
– Хэд хантеры это, Ваня.
– Кто?
– Охотники за головами. Молодых здоровых пленных берут, рабов. Остальных уничтожают. Вокруг нас рабовладение процветает, Иван Кузьмич, работорговля. Знали бы эти недоноски, кого жизни лишают.  Хотя бы тот профессор, пожилой. Говорили: светило по суставам – из первой пятёрки в Союзе. Раздробленное колено мог по щепочкам собрать... Сколько бы его знания в этом мире стоили?
– Ублюдки...
– У них другая система ценностей, старшина, в корне от нашей отличная. Только и всего...
   Подошли к столовой. Студента в буде не оказалось. Лишь гильзы, обильно устилавшие пол. У машины топтался одинокий постовой.
– Где пацан, водитель?
– Так, с цепью ушёл, на прочёсывание, товарищ майор, – солдат вытянулся, – мне приказал машину сторожить.
– То есть, как это – приказал?
– Так, от вашего имени, товарищ майор... Что, сбрехал, паскудник?
– Нет, всё правильно, рядовой. Не расслабляйся, ещё ничего не кончилось. Лезь в буду, смотри в оба.
– Есть, смотреть в оба!
   Направились вниз по аллее, к дамбе. Вокруг во множестве валялись трупы. И обгоревшие, и просто убитые.
– Это, что, всё пацан наколупал?
– Обгоревшие – точно его, остальные – не знаю, я ему помощь посылал.
– Хороший мальчик, прилежный.
– Этот прилежный, если жив останется, пять суток от меня поимеет.
– За то, что дядей нехороших пожёг?
– За то, что приказы от моего имени раздаёт.
– Так он вроде гражданский, да и пацан совсем.
– Отвечу: гражданских призывного возраста у нас нет – военное положение, общая мобилизация. А пацан этот столько сегодня в мир иной отправил, вряд ли я больше.
– Наш человек, я сразу просёк.
– «Наш» будет, когда с дисциплиной сдружится.
– Ты, Паша, мне его в ординарцы отдай, я его быстро научу, как родину любить.
– «Родина», это та конопатая, что полночи, три дня назад, своими стонами мне спать не давала?
– Я думал, через две двери не слышно... Твоя старшая пионервожатая, Паша, тоже не без голоса. Только она ещё и подвывает и похрюкивает.
– Ничего она не... Товарищ старшина, вам ординарец по штату не положен. А вот мне... Посидит пять суток на хлебе и воде, посмотрим...
   Свернули налево, пошли по аллее к коттеджам старшего персонала. Первым от дамбы был двухблочный домишко главврача. Миновали прихожую, зашли в спальню. Симфония в розовых и бежевых тонах. Тяжёлые плюшевые шторы, телевизор, диковинка – кассетный видеомагнитофон «Шарп», куча видеокассет, фривольная картинка на стене.
– А этот пердун старый любил женщин ублажать, смотри, какой траходром себе оборудовал! – старшина перебирал разбросанные кассеты.
– Ты ещё его кабинетика в столовой не видел. Гандоны в холодильнике держит.
– Зачем? – изумился старшина.
– С вишнёвым вкусом. Не знаю, может чтоб вишня не забродила? Импортные.
– Я своё в мешочек не собираю, щедро отдаю. Зачем?
– То-то всякие Гали, Ирины да Татьяны тебя через Минобороны разыскивают. Деток, небось, на маленький садик наплодить успел?
– Это они меня на бис жаждут, – самодовольно заявил Иван, – Я Людочке, из кадров, фитиль вставил, теперь она, как атомная бомба, всех отшивает. Пал, мол, смертью храбрых старшина Голь. Сама взорваться ещё разок мечтает. Она как-то ко мне в галстуке и погонах капитана вышла, и больше ничего, представляешь?
– Извращенец!
– Ой, ой. А сам то. Видел я, как к тебе в дверь, в фартучке и с голой попкой мадама из душа шмыгнула.
– Это была её фантазия... Ты подглядывал?!
– Больно надо, я отлить вышел...
– Закрыли тему, жеребчик переросток, дальше поглядим. Теперь я понимаю, почему старший и младший офицерский состав должны жить отдельно. Казарма – твой родной дом!
– Ты этого не сделаешь, Паша! Хочешь, я к тебе сегодня ночью сам, лично в фартуке приду? У каменщиков возьму. У них есть, я видел.
– Старшина Голь!
– Между прочим, старший старшина, или «старшой», тебя за язык никто не тянул, товарищ майор.
– А, как на счёт младшего сержанта? «Младшого»?
– Это за что же?
– Я – самодур-гигимон. И власть у меня теперь неограниченная. Кого, кем захочу, тем и назначу.
– Ты сейчас на альфа-самку похож, Паша... Хорошо, хорошо, на альфа-самца, я же не спорю...
   Вернулись в прихожую, миновали кабинет-приёмную, вышли на дощатую веранду, расположившуюся на сваях прямо над гладью озера. У ступенек, нисходивших прямо в воду, застыла крохотная плоскодонка.
– Нет его здесь, Павел Андреевич, пошли, дальше поищем.
   Из-под настила раздался невнятный стук. Друзья насторожились. Старшина лёг, заглянул под настил.
– Матка боска! Там в воде кто-то есть!
   Быстро разделся, спустился по ступенькам в воду.
– Колотун!
   Скрылся под настилом веранды. Через некоторое время выволок на свет божий лысого посиневшего от холода мужчину. Тот едва шевелился.
– Господи, Илья Ильич, Сколько же вы там просидели?!
   Майор помог втащить закоченевшее тело на веранду. Занесли в спальню, положили на кровать. Старшина с ожесточением принялся растирать спасённого «утопленника» махровым полотенцем. Главврач почти не реагировал. Очевидно, подал сигнал уже на грани обморока. Майор, рыскавший по шкафчикам, наконец, нашёл пузатую бутылку для мед препаратов, открыл пробку, понюхал, удовлетворённо кивнул, плеснул  жидкость на грудь врача. По комнате распространился запах спирта. Старшина продолжал трудиться над едва живым купальщиком, перевернув его на живот.
– Плесни и нам, Паша, думаю, заслужили.
   Укрыв Коломийца одеялом и всем, что нашлось в комнате, командиры двинулись дальше...
   В четвёртом, хорошо знакомом майору домике, в тёмном углу зашевелился ворох простыней. Майор подошёл, присел на корточки, осторожно потянул за белую ткань. Исцарапанные руки со сломанными ногтями судорожно вцепились в неё, не давая открыть голову. Простыня, это было всё, чем могла защититься женщина.
– Ну-ну, всё позади, бандитов больше нет, – тихо и нежно, как к ребёнку, обратился Павел к скорчившейся в углу беззащитной фигурке.
   Руки постепенно расслабились, опустились. На майора смотрели полные боли и ужаса, большие карие глаза Наташи – старшей пионервожатой. Разбитые, с запёкшейся кровью губы зашевелились – Они... Они меня... Я звала тебя, почему ты не пришёл? Я... – Женщина зарыдала.
   Павел прижал её голову к холоду кольчуги, бережно гладил по плечу.
– Они... Они меня... Свиньи, грязные, вонючие свиньи... – захлёбывалась.
   Старшина застыл у входа. Его голубые, всегда такие весёлые и бесшабашные глаза потемнели до синевы предгрозового моря, лицо превратилось в маску. Маску смерти.
   Внезапно, что-то вспомнив, молодая женщина протянула руку к встроенному шкафу справа от двери. Старшина, сделав два неслышных шага, распахнул дверцу. На него, с кинжалом, бросился прятавшийся там бандит. Иван не миндальничал, рука была вывернута с такой силой и яростью, что выскочила из плечевого сустава. Вой кривоногого урода больше походил на звериный.
– Одень что-нибудь, – тихонько сказал Павел голой, в синяках и ссадинах женщине, – Мы сейчас, мы быстренько.
   Встал, подошёл вплотную к подвывавшему бандюге.
– Насильничать любишь? Ну, ну, – лёд интонации не сулил ничего хорошего.
   Насильник притих. Майор вышел из домика, старшина поволок бандита следом. Направились к ближайшей группе деревьев, обходя трупы грабителей, атаковавших грузовики. Павел выбрал деревцо, растущее вертикально, двумя мощными ударами широкого, длинного почти как мачете ножа срубил его на уровне пояса, отбросил зелёную крону, заточил как карандаш. Старшина, державший бандита за шиворот, лишь удовлетворённо кивнул, соглашаясь с решением командира. Такое они иногда проделывали и в Афгане, для устрашения, но только над особо отличившимися в зверствах моджахедами.   
   Пленному, очевидно, процедура была знакома, понял, что его ожидает, упал на землю, забился в истерике, забормотал то моляще, то угрожающе. Но ужас преобладал. Его никто не слушал. Молча содрали с «эпилептика» штаны, взяли каждый под ляжку и за талию, зафиксировав руки корпусом, поднесли к срубленному деревцу, и, не торопясь, посадили на кол, который медленно вошёл в задний проход. Бандит потерял сознание от болевого шока.
– Ничего, – майор похлопал по плечу «сидящего», – скоро ты очнёшься, и долго, долго будешь жалеть об этом...
   В шестом домики нашли ещё одну женщину. Она избитая, окровавленная, висела на шнуре от штор. Не выдержала.


                12.   ДЕНЬ ЗАЩИТЫ ДЕТЕЙ.

    Максим, получивший приказ майора: оставаться у поворота в «санаторную» долину, находился у пулемёта, закреплённого на турели БТР-4. Остальные бойцы его отделения рассредоточились по всей ширине долины. Расстояние между ними превышало пятьдесят метров. Слушал радио. Все радиостанции работали на единой волне, так, что сержант был более-менее в курсе происходящего.
– «Народ воюет, жизнью рискует, а ты сиди здесь, в заднице ненужной затычкой», – злился «дипломат».
– Ком роты два вызывает БТР-4, – внезапно прозвучал взволнованный голос капитана, обращённый непосредственно к нему.
– БТР-4 на связи, товарищ капитан, – Максим очнулся от дрёмы.
– Массовый прорыв конных. Основную массу уничтожили, но нескольким всё же удалось прорваться. Твоя работа начинается, сержант. Как понял?
– Понял, товарищ капитан, не подведём!
– Ты помнишь, что майор приказал – чтоб ни одна тварь...
– Не прошла. Понял, выполняю! Отделение, внимание! – заорал, что было мочи, – Прорыв всадников! Смотреть в оба!
   «Несколько» оказалось около двух десятков, и прорвались они за речушкой, где оборону, из отделения Максима, держали всего двое автоматчиков. Им пришлось потрудиться. Остальные лишь поприсутствовали.
– Двое ушло! Двое ушло! Двое ушло! – по цепи достигло ушей сержанта.
– Разворачивайся, догоним, – приказал сержант водителю. В зарослях слева маякнул круп лошади, пропал. Мотор рыкнул, выпустив облачко отработанной солярки. «Жук» резво развернулся, буксонул всеми восьмью колёсами, ринулся к выезду из долины.
– Давай направо, по грунтовке, туда ушли! – прокричал Максим команду.
   Грунтовка змеилась вдоль отрогов гор, петляя между островками зелени, стремясь на восток. Через тройку километров свернула влево, к видавшему виды древнему мостику, переброшенному через Реку в наиболее узком месте. Но всадники, изредка мелькавшие вдали, поскакали прямо, по едва уловимой тропинке, не свернул. БТР пошёл следом, по бездорожью. Скорость упала. Максима болтало как цветок в проруби. Он, крепко ухватившись за турель и борт, еле удерживался на ногах. О прицельном выстреле по беглецам не могло быть и речи. Завершающим аккордом этой выворачивающей наизнанку гонки стал прыжок с взявшейся ниоткуда ступеньки и резкий стоп в глубокой промоине возникшей по курсу. Сержанта бросило на кабину, вышибло дух. Остались ли целыми рёбра? Мотор заглох.
   Ну очень непечатно, недостойно без малого дипломированного дипломата выразился по этому поводу Максим.
– А что я, – оправдывался, пришедший в себя водитель, – мы здесь на УАЗике легко проходили, не было здесь этой колдоёбины!
– Теперь есть. Давай вперёд помалу, – сержант восстанавливал дыхание, держась за рёбра.
   Почти не уступающий по проходимости гусеничному, транспортёр, переваливаясь с боку на бок, двинулся дальше по абсолютному, первозданному бездорожью. Чёткая граница разделяла зелёные заросли, из которых они только что выскочили и робкие ростки молодняка на месте мощного всепожирающего пожара, случившегося, очевидно, совсем недавно, каких-нибудь пару лет назад. Горизонт очистился. Обозримость окружающего увеличилась до нескольких километров. Внизу, у реки, чётко обозначилась дорога, исчезнувшая у скал. На границе зелени и пожарища, на дороге, стояла здоровенная повозка на двух колёсах с человеческий рост, запряжённая парой лошадей. До неё – метров четыреста. За ней, теряясь за изгибом реки, выстроилось несчётное количество таких же, обшарпанных, тентованых тряпьём и шкурами её родственниц.
   БТР застыл в нерешительности. Беглецы трусили вдоль повозок, им навстречу устремилось несколько десятков конных. Встретились. Интенсивно жестикулируя, один из уцелевших грабителей что-то вещал.
– БТР-4 вызывает К-1 – без устали повторял сержант, но радио отвечало лишь невнятным бормотанием, гора – непреодолимое препятствие для радиоволн.
– Разворачивай, Володя, связи нет, доложиться нужно! – приказал Максим.
   Совещание всадников закончилось тем, что с гиканьем, набирая скорость, они бросились вверх по склону к БТРу.
   Сержант прильнул к прикладу пулемёта, но его сбил с ног толчок разворачивающейся по далеко не асфальту машины. БТР уже развернулся и медленно пополз в «своё» время, когда Максим вновь обрёл относительное равновесие. Враг был уже совсем рядом. По железу щёлкали стальные наконечники стрел. Бандиты, нужно отдать им должное, лихо управлялись с луками. Развернув лошадей влево, они поочерёдно, с правой руки, посылали стрелы вдогонку струсившему железному монстру. И довольно прицельно – дважды наконечники рикошетили по каске, одна стрела оторвала мочку уха. До этого, выполняя приказ, Максим отстреливался одиночными. Без особого успеха при такой качке. Получив вместе с болью заряд адреналина, перевёл рычажок автомата на беглый и выпустил остатки патронов длинной очередью, не целясь. Около десятка лошадей завершили свой бег цирковыми кульбитами. Сменив рожок, далее стрелял короткими. Когда иссяк третий, последний, их всё ещё преследовало с десяток бандитов. Пулемёт назад не стреляет, сержант оказался безоружным, когда один из преследователей, вскочив ногами на седло, прыгнул в боевой отсек БТРа. Не удержался на ногах, упал. Сержант, действуя автоматом как дубиной, несколько раз потянул «прыгуна» по чём попало. И очевидно таки попал, поскольку тот притих.
   Слава Всевышнему, машина набрала приличную скорость, и остальные несколько отстали.
– Володя! Резко развернись на сто восемьдесят! Сможешь?
– Крепче держись, Посол!
   Едва Максим успел вцепиться в борт, как колёса по левой стороне стали колом, машину понесло юзом, развернуло. БТР замер, как готовый к последнему броску бык на корриде. Максим кинулся к пулемёту. Длинная очередь, выпущенная почти в упор, рвала людей, лошадей. Рвала самых любимых его животных...
– БТР-4 вызывает К-1, БТР-4 вызывает К-1, – передние колёса мощной машины стояли на асфальте поворота в «детскую» долину.
– Майора нет поблизости, он где-то у озера.
– Я – ком роты два. Хочу услышать, сержант, что ты выполнил приказ, догнал шустрика.
– Догнал, товарищ капитан, а пока удирал, два раза обхезаться успел.
– Я тебе малиновые революционные галифе презентую. Доложи по существу.
– Докладываю. В четырёх километрах восточнее, преследуя беглеца, напоролись на караван противника, более сотни конных повозок. Связь там отсутствует. Повернули обратно, были атакованы полусотней неприятеля. Враг уничтожен. Вернулись в зону уверенного приёма, ждём указаний.
– Так уж и полсотни? С пересёру глаза велики. Сейчас к тебе наш БТР подойдёт и две машины. Жди.
– К-3, Кудряш на связи. Мы у дамбы. До аллеи всё зачистили. Могу выделить два автомобиля и БТР с бойцами. Нельзя снимать заслон. Хитрые твари, таятся в самых неожиданных местах. Думаю, их ещё немало по щелям да кустам забилось. Нельзя заслон снимать, товарищ капитан!
– Ты что, лейтенант, портянок нанюхался? Ком роты учить вздумал?
– Не пройдут там грузовики, господа офицеры. Мы на своём транспортёре едва все торсионы не растеряли. За четвёртым километром дорога кончается. Совсем другой мир. Но обзор отличный.
– Ком роты один на связи. Можу дать БТР, он мне без надобности, до столовой дойшлы, дальше по лесочку, на колёсах не разъездишься.
– Я выслушал прения, теперь слушайте решение, – в эфире прорезался голос «альфа самца», – БТРы один, два набить битком, и на помощь сержанту. Сержант, забирай своё отделение к себе. Капитан, ты не выполнил приказ, пропустил врага. Тяжело четыре звёздочки носить? Хоть один сквозь вас ещё пролезет, облегчу твои погоны – одну носить будешь, и Кудряшу в науку отдам. К-3, ты старший. Радиста на въезде оставьте, ретранслятором. БТР-3 остаётся у речки. Как поняли?
– БТР-1 – понял.
– БТР-2 – понял, выполняю.
– БТР-3 – понял.
– К-3 – есть!
– Остальным внимание! По двое часовых у входа в каждое здание. Цепи доходят до заслона. Шумите, не перестреляйте друг дружку. Затем совместно, более густой цепью – обратно. Под каждый кустик, под каждый камушек заглядывать. И до самого мостика в конце озера. Не расслабляться, крыса, загнанная в угол, на людей бросается. А против вас не крысы, бойцы, хорошо обученные бойцы. До темна зачистку закончить.
– Есть.
– Есть.
– Есть.
– Есть.

   Три БТРа выползли в новый мир, застыли, порыкивая моторами. Около половины повозок уже развернулись и спешили обратно, на восток, пытаясь пробиться по бездорожью обочины. Остальные тоже разворачивались, внося свою лепту в общую сумятицу и неразбериху панического бегства. Повозки сталкивались, цепляли колёса друг друга. Возницы ругались, нахлёстывали лошадей, орали. Вдали, за обозом, волновалось, вспучивалось, тревожно переливалось стадо каких-то животных. То ли коз, то ли овец. Ещё дальше – табун лошадей, просматривался в бинокль. Передняя машина проехала дальше по высокой траве, захватившей территорию после пожара. Кудряш, не отрывавший от глаз бинокль, наблюдал за манёврами возниц и всадников, которых осталось ещё немало.
– Твою мать! Что же это за день то сегодня. Опять дети. В повозках дети!
   За высокими дощатыми бортами не разглядишь, что в повозках, но когда те разворачивались, в каждой были видны головы детей, плотно сидевших друг к дружке.
– Все видели? – взял микрофон, – в повозках дети! Что говорил майор?
– Голову оторвёт, – ответило радио.
– Во-от! Значит, работа должна быть ювелирной. Никаких очередей, никаких выстрелов вообще, если на линии огня дети!
– Тогда будем кусаться и царапаться – они везде на линии огня...
– Разговорчики! К-3 вызывает ретранслятор.
– Сам ты... Какой я тебе ретранслятор? Ком взвода четыре на связи.
– Вызови майора, ком-4.
– Вещай, транслирую.
– Товарищ майор, в повозках дети! Стрелять не могу, на линии огня дети. Что мне делать?
– Не День Победы, а День защиты детей какой-то. Докладывать разучились К-3? – паскудно-злорадным голосом командира четвёртого взвода спросил майор, – опишите ситуацию, подробно.
– Виноват. Наблюдаю более сотни повозок. В них находятся дети. Повозки разворачиваются, уходят на восток. За повозками, на всём пространстве от реки до гор – стадо овец, пасутся. Стадо огромное, две тысячи, три, не знаю. За ним – табун лошадей, тоже перекрывает всё пространство. Сколько, не понять – далеко слишком. Всадников вижу до сотни, у повозок. Сколько дальше, у табуна, не разглядеть. Жду приказаний.
– БТРы пройдут дальше, на восток?
– Если и пройдут, то черепашьим ходом, промоин много, овражков. Дорога вдоль гор исчезла, теперь она у реки проходит.
– Сколько от реки до гор?
– В этом месте – до полукилометра.
   Радио молчало, майор что-то прикидывал. Наконец разродилось.
– Слушать приказ: все БТРы вниз, к реке. Одно отделение перекрывает запад. Одна машина остаётся, остальные, на максимально возможной скорости продвигаются на восток. Развернётесь цепью за табуном. Думаю, вас пропустят. И осторожней там, чтоб никаких ДТП с повозками. Я сейчас буду. Вопросы?
– Никак нет, всё ясно.
   И действительно, всё чётко и ясно, за это майора и уважали офицеры.
– И ещё, лейтенант, они всех стариков в санатории положили, и детей, которые не могли ходить, и матерей их. Чтоб ни один сучёныш не ушёл. Как понял?
– Понял, выполняю, – Кудряш стиснул зубы.

   Майор, закончив сеанс связи, запоздало огляделся. Сзади столпились все: и медики, и вожатые, и его «бронированная гвардия» во главе со старшиной. Он снова находился в спортзале и забыл что гражданские имеют уши. В глазах собравшихся читалось недоверие, сострадание, гнев, ужас. Одна девчушка тихонько завыла, прикрыв рот рукой.
– Мы пойдём с вами, – решительно заявил один из молодых медиков, – мы должны. Вы не сомневайтесь, товарищ майор, у нас была военная кафедра, стрелять умеем. Дайте оружие!
– Нет, – майор мотнул головой, – Во-первых оружия лишнего нет, а во-вторых, много раненных, есть тяжёлые. Сейчас их свозят в больничку. Вы в состоянии оказать им помощь?
– Я – хирург-ортопед, но пулю вытащить, заштопать уж как-нибудь сподоблюсь, общую хирургию проходили.
– Вот и отлично. Медики, собирайтесь, вас проводят, это и будет ваш вклад в общее дело.
– А мы, – встрял спокойный, уверенный в себе парень, вожатый второго отряда, – я, между прочим, до института, в подводниках три года оттрубил, БЧ-5. Здесь не пацаны собрались. Сюда, на практику, смею доложить, конкурс нешуточный был. Все люди серьёзные, с опытом. Что вы нас, как сосунков оберегаете.
   Ещё несколько «серьёзных людей» согласно закивали. Настроены решительно.
– А мы? – встрял парнишка лет пятнадцати, из старшего отряда, – я в тире девяносто четыре из сотни выбивал, – задиристо вскинул подбородок.
– А я могу патроны подносить, в разведку... И... И... – пацан лет десяти сконфуженно затих.
   Майор прикрыл глаза.
– «Нет предела терпения у Павлика» – подумал Иван, уже готовый мчаться на помощь Кудряшу, нетерпеливо топтавшийся ближе к выходу.
– Скажу один раз, повторять не буду, – майор говорил тихо, без нажима, – Вы воспринимаете случившееся, как неординарное, но разовое приключение. Это не так. Завтра вы проснётесь, но этот кошмар не кончится. Мы провалились в другое пространство или время, не знаю. И вокруг нас весьма враждебное окружение дикой жестокости, рабства, права сильного. Сегодня мы столкнулись с какой-то несчастной тысчонкой залётных, случайных грабителей, примитивных до изумления, вооружённых, по нашим меркам, почти ничем, и потеряли убитыми и раненными более десяти процентов личного состава. Мои, хорошо обученные, как мне казалось, бойцы оказались не готовы к такому вызову. Вы хотите отомстить. Сегодня, сейчас, немедленно. Понимаю, уважаю но вынужден отказать. Не для вашей безопасности, для блага нашей крохотной общности цивилизованных людей в океане беспредела выпавшего на нашу долю. Поверьте, это только начало. В вашей жизни будет ещё столько крови, что не проблюётесь. Оттяните это время сколько возможно.
– Сержант! Переводите гражданских в столовую, по частям, группами. Там просторнее, да и поклевать чего-нибудь найдёте. Уходим, время не ждёт, – обратился к своим «бронированным».
– Паша, уважаю! Такую речуху толкнул, – старшина спешил следом.
– Заткнись.
   Подошли к столовой. Из жёлто-красной буды «смотки» сыпались гильзы – Константин занялся уборкой, подметал. У входа в столовую топтались двое постовых.
– Где ты шлялся, студент?
– Это вы шляетесь. А я на прочёсывании был. Так красиво одного лучника снял! Он, сволочь, ползком, а я...
– Пять суток ареста уже имеешь, заводи! Бойцы, освободите аллею от трупов, колёса марать нежелательно. Быстро!
– За что, пять суток? Я...
– Головка... Слушай сюда, щегол, – старшина постарался изобразить зловещее негодование, – на сегодняшний день ты должен знать всего пять слов: «есть, так точно» и «никак нет», понял?
– Никак нет!
– Павел Андреевич! – старшина возвёл глаза к небу, – дай мне этого наглого отрока на месячишку, шелковистее бархатки для орденов будет!
– Более семидесяти убитых, за тридцатник раненных, изнасилованные, это повод для шуток, Костя, для куража? – майор не был склонен к шутейству.
– Никак нет, – паренёк посерьёзнел.
– Заводи.
– Есть!
   Пришлось немного подождать, пока солдаты растаскивали на обочины трупы бандитов.

– Все поняли? Огонь неограничен только в сторону гор, влево стрелять, разве что в упор, в повозках дети! Последний БТР десантирует бойцов и остаётся у реки. Форсирующих реку отстреливать. Вперёд!
   Неспешно, переваливаясь с боку на бок, стальные черепахи двинулись к реке.
   В караване началась паника. Повозки в два, а то и в три ряда, наперегонки, мешая друг другу катили на восток. Монстры с горящими глазами (водители включили фары), злобно рыча, надвигались. Арбы сталкивались, одна перевернулась, две «склещились» колёсами. Всадники что-то кричали угрожающе, растерянно, не в силах противостоять невиданному, умирали, попадая на линию огня. В сторону крепостей на колёсах летели стрелы. Порядка четырёх десятков конных, сбившихся в кучу, подчиняясь командам начальника, закованного в блестящие золотой инкрустацией доспехи, пытались атаковать урчащие, изрыгающие пламя и смерть самодвижущиеся повозки, но, потеряв непонятным образом половину бойцов, бросились врассыпную.
   БТРы, правее всех повозок, по бездорожью пробивались на восток, в конец каравана. Водитель переднего, узрев впереди препятствие, по привычке начал сигналить, увеличивая и так доведённую до предела панику. Испуганные лошади ржали, вставали на дыбы, падали, вскакивали, путаясь в упряжи, снова падали. Из повозок на невиданных зверей смотрели полные ужаса детские глаза. Из перевёрнутой выпали, но не разбегались, копошились на земле, будто связанные. И они таки были привязаны друг к дружке, с ужасом заметил Кудряш. Пленники!
   Проскочили особо плотное скопление повозок, людей, лошадей. Дальше арбы стояли никем не управляемые – возницы, от греха, попрятались в высокой траве. Лишь некоторые пытались развернуться, но, когда машины проскакивали мимо, терялись, не зная куда бежать, куда править, что делать. Вслед за чудовищными железными монстрами ехать охота пропадала. Казалось, это дорога просто в ад. Сегодняшний день, для недалёких степняков, вообще был сплошным, из ряда вон, адом.               
   Караван остался позади, путь преградило шерстяное море овец. Они разбегались, подчиняясь частому «Фа-фа». Некоторые падали в воду, их уносило быстрое в этом месте течение. Миновали отару, врезались в табун. Лошади, кося на «чудовища» испуганным глазом, рванули на юг, к горам, на восток, насели на отару.  Пастухи метались среди лошадей, пытаясь выбраться на свободное пространство.
Прошли основную массу табуна.   
– Сворачиваем к горам, разворачиваемся в цепь, – приказал лейтенант, – Выбирайте позиции за деревьями, их здесь совсем мало. Если табун пойдёт на нас, мало не покажется. Первый – пошёл!

   Майор, прихватив по пути последний БТР, прибыл к месту основных теперь событий. Вышел из кабины, рассматривал предстоящее поле брани. Подошёл сержант из бронемашины.
– Я со своими пойду к каравану, а вы разворачивайтесь вдоль гор. Сколько сможете – на колёсах, дальше бегом. Цепью, помалу, спускаетесь к реке. И поаккуратней, детей не постреляйте, и нас. Вопросы?
– Никак нет!
   Подъехали к БТРу, расположившемуся у реки.
– Кузьмич, давай с Константином на ту сторону. Если кто вплавь спасаться будет, его снесёт как раз сюда, течение уж больно сильное.
   Старшина принялся стаскивать бронник.
– А ты, – обратился к водителю БТРа, – лезь на буду. Отличная позиция, как на сторожевой вышке. И тоже за рекой следи, вдруг старшина промажет.
   Иван лишь снисходительно улыбнулся подколке, понимал – это маленькая месть за фартучек.
– А мы обоз шерстить пойдём.
   Пошли к обозу. Павел шёл вдоль реки, с пистолетом и саблей, покрытой бурыми пятнам. Остальные – ближе к горам, дистанция – тридцать – сорок метров. Шли не таясь, рассчитывая на каски и бронежилеты.
   Всадники, увидев их, активно не нападали. Выпустят по стреле, и откатываются на восток. Убедились: стрелы этих странных, пугающих, несущих быструю смерть, казалось, незащищённых пришельцев не берут!
   Вот и первая арба. На «передке» никого. Майор осторожно заглянул внутрь. На него уставилось полтора десятка детских испуганных пар глаз. Посередине повозки проложена толстая верёвка, к которой приторочены детские руки, связанные кожаными ремешками. Дети одеты в рубища грубого, домотканого полотна чёрного и серого цвета. Преимущественно девочки от девяти до шестнадцати, и смуглый стриженый мальчик лет тринадцати. Все жгуче-черноволосые, явно не славяне.
– Здравствуйте, дети. Меня кто-нибудь понимает?.. Понятно.
   Испуганные взгляды девочек сместились левее, ниже. Майор резко обернулся, прикрываясь саблей. Вовремя. Зазвенел металл о металл. Это возница, скрывавшийся неподалёку, пытался сзади снести ему голову.
   Павел оказался в очень неудобном для рукопашного боя положении, поэтому просто выстрелил в живот нападавшему. Тот охнув, свернулся в позу зародыша.
– Не расслабляйся, – приказал самому себе Кузьмин, – никчемнийший  мог голову снести.
   Спрыгнул с арбы, более осторожно направился к следующей.
   Одиночные выстрелы звучали всё чаще. Особенно от гор и с востока. Несколько бойцов короткими перебежкам брали в клещи группу всадников. Трое «шестиногих, двуголовых» пытались прорваться мимо майора. У них не было ни единого шанса...
   Иван и Костя выбрались на противоположный берег метров на двести ниже. Течение уж больно сильное. Невысокие деревья обрамляли воду. Дальше от реки – лишь трава по пояс, да редкие островки рощиц в низинах. Не сравнить с левобережным буйством подпитываемых влагой с гор деревьев. Бегом вернулись на исходную. Кузьмич высмотрел господствующий над местностью холмик. Взобрались на него, осмотрелись. Вдаль от реки, сколько хватало глаз, волновалось под лёгким ветерком степное море плоскогорья, по-весеннему свежее, изумрудное, с яркими вкраплинами цветов. По морю плыл одинокий кораблик – всадник, удалявшийся от реки.
– Попадёшь?
– Слишком далеко.
– Учись, студент, даю мастер-класс, – старшина вскинул автомат. Выстрел – всадник покачнулся, ещё один – скрылся в траве. Кораблик без паруса – голая спина лошади продолжила свой плавный бег.
– Вот так, сосунок, тебе ещё отсасывать и отсасывать.
   Константин предпочёл пропустить двусмысленность мимо ушей. Выстрел, действительно, был классным. С СВД – понятно, но с короткоствольного «калаша», на таком расстоянии... Может этот самодовольный солдафон действительно чего-то стоил? Не только мог балагурить, да прилично обращаться с пистолетом.
   В воду бросилось ещё двое всадников.
– Это мои! – Костя целился.
– Побереги патроны, – старшина вновь вскинул автомат, ждал, когда течение подгонит мишени поближе.
   С противоположного берега щёлкнул выстрел. Лошадь и всадник ушли под воду. Через несколько секунд голова человека вновь показалась на поверхности.
– Вот мазило, шишку ему в задницу, по лошади лупанул!
   Выстрел, голова исчезла, ещё один, и второй всадник скрылся под водой. Одинокая лошадь взобралась на берег гораздо ниже стрелявшего.
   Старшина погрозил кулаком нерадивому стрелку напротив.
– Смотри в оба, я во-он на ту высотку. Как раз посередине каравана будет, – порысил вдоль реки...
   БТР остановился на полпути к горам, на пологом холмике. Бойцы побежали дальше, занимать позиции. Лейтенант расположился у пулемёта. Табун постепенно успокоился. Среди лошадиных мелькали и человеческие головы, но никто не стрелял – далековато. Лейтенант попробовал, промазал – заржало раненное животное.
   Всадники не оставляли попыток вырваться из кольца. Попытались на запад, шквальный огонь из леса другой эпохи, нетронутого пожаром, нёс смерть. В горы – то же самое. За рекой – смерть. У повозок хозяйничали непробиваемые стрелами воины, отстреливая пеших и конных. О защите трофеев, добытых наверное большими трудами, немалой кровью речь уже не шла, шкуру бы спасти.
   Горстка оставшихся в живых всадников, с полсотни не более, собрались вместе между обозом и отарой, совещались. Наконец, приняв решение, устремились к табуну, разгоняя овец. Разошлись веером, врезались с криками, гиканьем в табун. Хлестали лошадей ногайками, кололи пиками, саблями. Обезумевший от шума и боли табун снова пришёл в движение и, набирая скорость, помчался на восток неудержимой лавиной.

– Пошли на прорыв, – заорал лейтенант, – бойся, не зевай!
   Выискивал цели – головы всадников, но их не было, наездники попрятались, прижимаясь к лошадиным спинам. Ближайшие к БТРу солдаты, державшие оцепление с востока, выпучив от страха глаза, мчались к спасительной твердыне – стальному монстру. Те, что подальше, выискивали наиболее толстые обгоревшие столбики бывших до пожара деревьев, прижимались к ним, молились наверное, кто как мог. Возбуждённый табун пронёсся ураганом, всё сметая на своём пути. Максим с надеждой всматривался в непроглядный кисель пыли. «Остался ли кто в живых из его отделения? Какой уж тут заслон, кого отстреливать, не пропускать, если в пяти метрах ничегошеньки не видно?
– Ушли, бродяги. Приказ не выполнен, – лейтенант в сердцах садонул кулаком по прикладу пулемёта.
   Табун вновь постепенно успокоился, остановился, рассеявшись на километр или больше между горами и рекой. Солдаты потянулись к бронетранспортёру. Двоих несли на руках. Живы, но потрепало сильно. Одному копыто угодило по рёбрам, на губах пузырилась алая кровь, ребро проткнуло лёгкое наверное. Нужно срочно оперировать, иначе… 
   Цепи, с трёх сторон, сжимали кольцо вокруг повозок, отстреливая пеших, вооружённых возниц. Сдаться на милость ни у кого не получилось. Бросившиеся, от отчаяния, в реку, стараниями заречного кордона, превратились в утопленников. После бегства конных, зачистка завершилась довольно скоро.

   Майор вернулся к «смотке».
– К-1 вызывает К-3.
– Слушаю, товарищ майор, – радость в тоне лейтенанта не прослушивалась.
– Много ушло?
– Считаю, не меньше полусотни. Мы не смогли их остановить. Некого было останавливать, разве весь табун перестрелять. За лошадьми прятались, с сёдел свешивались, сволочи!
– Не переживай, лейтенант, нет твоей вины. Недооценили противника. И не ты один. Сгоните лошадей обратно и возвращайтесь.
– Есть! – Кудряш несколько оживился, – раненные у нас, один – серьёзно.
– Отправляй к эскулапам, кончилась войнушка.
– К-1 вызывает ретранслятор.
– Ком взвода-4 на связи.
   Нескоро ещё удастся лейтенанту избавиться от обидного «Ретранслятор».
– Дай кого-то из ротных.
   Радио несколько минут молчало.
– Ком роты -1 на связи.
– Доложите обстановку, – Кузьмин устало откинулся на спинку сидения.
   Подошли «пловцы», разделись, выкручивали одежду. Костя полез в буду, переодеваться. Старшина слушал переговоры.
– Зачистку кончили. До биса их ещё осталось, оказывается. Прятались. Один даже в листья прошлогодние зарылся. Хитрые, падлюки, – лейтенант очевидно передавал слово в слово, не утруждая себя литературным переводом языковых перлов капитана, – Як псы цепные на наших кидались. Як знали, шо плена не будет.
– Этих, скорее всего, даже в этом мире никто в плен не берёт, привычные. Издержки ремесла.
– Мабуть. Раненых много, считай – половина. В основном лёгкие. Средней тяжести – около двадцати. Тяжёлых трое, но медицина говорит – выживут. Всех до больницы свезли. Операционную оборудовали, режут, шьют уже. Меня чуть ли не взашей выгнали. Есть там один, деловой. Но видать толковый. Девчата «лёгкими» занимаются... Да! Строителей нашли. Считай, все раненные. У одного рука отрублена. Столько бандюг положили, я сперва не поверил. Лопатами, камнями, чем попало.  Зверюки, одно слово...
– Бойцы, капитан, бойцы. Настоящие.
– Та это я так, в хорошем смысле, я ж понимаю...
– Короче, капитан, не тяни. Убитых сколько?
– Разом со стрйбатом – семеро... Ну и гражданские, вы ж сами видели...
– Да-а. Дела... – майор помолчал. У нас тоже раненных немало, один тяжёлый. К вам отправляю, принимайте.
– Ждём. Тут ещё трёх девчат нашли, в детских спальнях, насилованные. Две живы, в шоке. В больничку доставили. Одна померла... Пацаны насмотрелись... Облик советского солдата зовсим потеряли... Я б сказав – человеческую подобу потеряли... Лютовали сильно. Это страшно, товарищ майор, когда двадцатилетний хлопец глаза пленному штыком колет, сапогами до кровавой каши забивает...
– Не объясняй, знаю. Если бы наши газеты писали о том, что душманы, а в ответку и мы в Афгане творили, у всего Союза, всего мира волосы дыбом стояли бы. Это пройдёт. Почти у всех...
– До десятка всё же ушли, вглубь долины, в горы. Я преследование организовал, шесть бойцов, старослужащие, на лошадях. Не упустят, опытные, не сомневайтесь.
– Зря!
– Вы ж сами говорили...
– Мы до полусотни упустили. Так что... Что с детьми?
– Девочка и двое пацанов. Остальные живы, раненных нет, вывих ноги один. Тут другая проблема, психическая. Испуганы сильно. Над ними девчата, вожатые квохчут. Многим младшим успокоительное дали – спят в подвале столовой, на матах.
– Как с питанием?
– Налаживаться. В том же подвале у них, под кухней, большие холодильные камеры установлены, мясными тушами забитые, так для них, на случай пропажи тока, резервный дизель-генератор полагается. Переключаем на электропечи. Скоро горячее будет, приезжайте, в аккурат к ужину поспеете.
– Сюда доставьте. Здесь детей – до восьми сотен, голодные. Мы остаёмся.
– Да, морока, воевать легче, чем нянчить.
– Ты, капитан, клич брось, и пришли мне всех, кто хоть как-то с лошадьми управляться может.
– Зроблю.
– И еды побольше. Неизвестно, сколько детвора не ела.
– Есть, побольше!
– Давай, Панас Иванович, крутись, ты там за коменданта, а мы тут разберёмся. Конец связи.
– Ну что, Иван Кузьмич, что делать будем с этим «приданным»? – майор повёл глазами в сторону лошадей, мирно щипавших траву на склоне в отдалении; овец, сбившихся в необъятный шерстяной свитер с рукавами, повозки. 
– Не робей, Паша, глаза боятся, руки делают. Разберёмся. Пошли, посмотрим, что и как.
– Ну пойдём. Длинный денёк сегодня задался.
– И не говори. Сейчас бы накатить по маленькой, и в люлю. Грехи не пускают.
– Твои?
– Почему, мои? Наши. Я всегда знал – воздастся нам, рано или поздно.
– Свечку поставь.
– От геморроя?
– Почему у тебя, Ваня, все шутки, в основном, вокруг задницы крутятся? Ты часом ориентацию не поменял?
– А что, уже нужно? Ты только скажи, милый!.. А если серьёзно, – неожиданно ударился в апломб, – по наблюдениям всемирно известных социологов, действительных всяких членов академий…
– Так? – Кузьмин заинтересованно поднял левую бровь.
   …предметом шуток советских шахтёров и воинов являются бабы, начальство и жопа. Не то, чтобы вся, целиком, с окороками, а, собственно, лишь малая её часть.
– Любопытно. И какая же?
– Собственно, анальное отверстие. Но, Вы не подумайте, уважаемый, не в смысле испражнений, совсем наоборот – как предмет вожделения и необузданных страстей…    
– Ох, Ваня, женю тебя, поимеешь все три шутки в одном предмете обожания.
– Это невозможно, любезнейший. Это то же, если бы Джоконду продали приватному коллекционеру, а тот запер бы её в подвалах своего замка и любовался единолично. Человечество, а особенно его прекраснейшая половина, тебе этого не простит, никогда! – так, болтая ни о чём, снимая напругу непростого дня, как когда-то в горах дружественной южной страны, шли два друга вдоль раскиданных в живописном беспорядке повозок. Боевой напряг отпустил, груз ответственности за всё и всех и не собирался.
   Повсюду в повозках орудовали солдаты – резали верёвки, освобождая пленников. Страх в глазах детей не унимался. Никто не торопился покидать своего временного убежища, дававшего иллюзию хоть какой-то защищённости. При приближении новых хозяев, а именно так, наверное, воспринимали их пленённые, дети жались по углам, друг к дружке, как испуганные котята. Ничего хорошего от смены власти не ждали. Никто не проронил ни звука.
   Солдаты говорили что-то успокаивающее, но помогало это мало.
– Надо же так запугать детей, – качал головой старшина, делая приглашающие пассы руками, стараясь выманить детей наружу.
   От повозок шёл резкий неприятный запах. По-видимому, они служили обитателям и спальней, и столовой, и туалетом одновременно.
   Единственное, что привлекало внимание детей – это журчащая совсем рядом река. Жадные взгляды, которые они бросали на воду были красноречивее слов.
– Они хотят пить!
   Майор взобрался на одну из повозок, взял застывшего от ужаса парнишку лет десяти на руки и понёс к реке. Поставил по щиколотки в воду, отошёл. Ребёнок, удивлённый, что его не утопили, постоя, присел, зачерпнул ладошкой долгожданную влагу, выпил. Затем, встав на четвереньки, стал жадно пить, будто животное. За ним наблюдала добрая сотня глаз из ближайших повозок.
   Парнишка постарше спрыгнул с соседней арбы, сделал несколько несмелых шагов, затем побежал, плюхнулся в воду. Лёд тронулся. Всё больше и больше детей шли, бежали к реке. Цепная реакция перекинулась на дальние повозки, и вот уже весь берег был усеян детскими фигурками. Напившись, многие заходили в воду по пояс, по грудь.
   Один юноша, «старшеклассник», нырнул, вынырнул почти у противоположного берега, ниже по течению, поспешно выбрался из воды, скрылся в кустах.
   За ним со страхом и интересом наблюдали остальные, ожидая погоню или стрелу. Никто за ним не гнался, не стрелял. Дети удивлённо, выжидающе озирались на солдат. Очень странно вели себя эти новые хозяева. Развязали, не били, дали напиться, беглеца не преследовали.
– Товарищ майор, – солдат стоял «смирно», – в конце каравана взрослых нашли, шесть повозок. Не вооружены, но и не связаны. Прислуга, наверное.
– Соберите их вместе, сейчас подойдём.
– Есть!
– Найдите что-то съедобное, должен же у них быть сухой паёк какой то, дети голодны.
– Поищем.
   Дети, наплескавшись в ледяной воде, мокрые до нитки, но явно оживившиеся, вышедшие из «комы» безразличия и отрешённости, стали сбиваться в шесть отдельных групп. Послышались тихие возгласы, похожие на приветствия. Перешёптывались, тихо говорили, настороженно поглядывая на солдат, начальников, которых безошибочно определили в майоре и старшине. Напряжённо ждали подвоха, но его казалось не предвиделось. «Неужели – освободители?» В этом мире в альтруизм верилось с трудом. Старшие брали на руки младших, что-то ворковали им на ушко. Ребятня, прильнув к родным, несколько успокаивалась, появлялись совсем робкие пока улыбки.
– Интересно, – Павел наблюдал за кучкованием отдельных групп. Они, почти неуловимо, чем-то разнились между собой: одеждой, манерой общения, жестикуляцией. В то же время, внутри каждой группы у детей и подростков просматривалось что-то общее. Будто все из одной большой семьи.
– Наш «аул» был седьмым и последним, – буркнул себе под нос, Павел.
– Это ты бурчишь, или твой желудок? – старшина «чистил пёрышки» после купания, пытаясь восстановить приличный внешний вид, – мой давно прилип к позвоночнику и громко протестует. Надругательство над кишечно-желудочным трактом как-то не способствует боевому настрою.
– Скажи проще, жрать хочешь?
– А ты не хочешь?
– Нагулял животик на курортных харчах? Регулярное трехразовое питание, и вот плачевный результат.
– Кто, я?! – старшина поспешно выдернул из-под ремня камуфляж, беспокойно провёл рукой по рельефным кубикам пресса, – ты, Паша, когда-нибудь меня заикой сделаешь. Какой животик?! Если хочешь знать, мой мускулистый живот – это третья по притягательности для женщин часть моего неутомимого тела, после того, что ниже, и... И тугих ягодиц... Почему-то... – казалось, Иван сделал только что для себя важное открытие. Призадумался.
– Обжорство – дело свинячье. И заметь – долго они не живут. Пошли, посмотрим, что за прислуга такая.
   Прошли почти в самый конец каравана, где, под присмотром двух автоматчиков, сбившись в кучку беспокойно переминалась с ноги на ногу группа людей среднего возраста. Большинство – мужчины, но были и женщины. Все угрюмые, молчаливые, покорные. Одеты бедно, но более-менее опрятно. Руки заскорузлые, мозолистые, с грязными ногтями.
   Майор остановился перед ними, рассматривал. Почти все черноволосые, смуглые, но несколько посветлее, возможно – славян.
– Кто-нибудь понимает русский язык?
   Молчание. Глаза боязливо потуплены, лишь редкие короткие взгляды исподлобья.
– Не бойтесь, мы не воюем с безоружными, уничтожаем только тех, кто напал на наше селение. Вы и дети – свободны, можете идти, куда хотите, насильно вас никто держать не будет, – увещевал «краснобай», – нам рабы не нужны.
   Полная тишина. Но, по мимолётной, недоверчивой улыбке одного из слушавших, понял – его, всё же, кое-кто понимает.
– Бесполезно, – нарочито громко и злобно обратился к автоматчикам, – ничего не понимают, никчемные, никому не нужные людишки. Корми их тут ещё. Утопить в реке, всех!
   Солдаты недоверчиво уставились на своего командира. Даже старшина поверил, крякнул с досады, но смолчал.
   Подействовало – в толпе возникло шевеление, наперёд пробился худощавый подросток лет семнадцати. Волосы русые, как у майора, юношеский пушок над верхней губой, несколько волосин на подбородке. Глаза большие, грустные, под цвет неба.
– Я понимаю тебя, мой господин!
– Как зовут?
– Варфоломеем кликали... Когда-то.
– Откуда ты?
– Из под Рязани.
– Как здесь оказался?
– В полон взяли, из монастыря. Больше четырёх лет тому. Я в учении был, у писцов. Грамоте обучен. Вот меня толмачом и взяли.
– Языки знаешь?
– Шибко много, – расхвастался, – быстро новые языки учу. Мне это легко.
– И ихний язык знаешь? – майор кивнул на толпы детей в отдалении.
– Не так чтоб... Но понимаю, – поспешил заверить, чтоб не утопили. – Кроме тех, из дальнего аила, – паренёк кивнул на одну из групп, державшихся совсем особняком, одетых более изысканно, даже с некоторым первобытным шиком, – Они совсем чуднО говорят. Не разберёшь.
– Как же ты языки учишь?
– А когда Хозяин новый ясыр привозил, с языком неведомым, меня к ним кидали. Пока язык не познаю, с ними живу. Только, что не приковывали. Выпускали, как выучу.
– Действенный метод, – майор усмехнулся, взглянул на старшину, – так бы, пожалуй, Ваня, и ты английский выучил.
– А я выучил: э фейс, э пенсил, э тейбыл, э бук, – невозмутимо отрапортовал, – да, ещё фак и шшет, – мне этого за глаза хватает.
– Тебя бы фейсом об тейбл за нежелание бук читать. Сплошное шшет.
– Во, во, я и говорю, словарный запас у меня – весьма богатый, – убеждённо заявил старшина.
– Ты раб? – вновь обратился Павел к подростку.
– Раб.
– А почему не бежал?
– Бежал, а как же. Только куда убежишь? Поймали, на цепи держали. Есть – лепёшки да воду давали. Живот так распух... Болел. И вот, – паренёк повернулся спиной, задрал рубаху. Вся спина представляла сплошной шрам от косых ударов плетью, заживших. Но были и свежие.
– Да-а, доходчиво объяснили, что бежать нехорошо. А свежие то за что?
– Да-а... Я крестик из дерева вырезал, оберег, на шнурке, под рубахой носил. Хозяин прознал... – с ненавистью зыркнул на кого-то в толпе рабов, сексота, наверное.
– Понятно. А эти что делали? – кивнул на безмолвную, покорную, будто стадо толпу.
– Дак всё почитай. И хворост собирали, и костры жгли, и снедь варили. За пленниками смотрели, за отарой. Бабы стирали, иногда. За раненными ходили, кто не шибко тяжёлый.
– А если тяжёлый?
– Дак, нету таких. Добивали.
– Кто?
– Дак... Свои и добивали, – парнишка явно удивился такому глупому вопросу от такого важного воеводы.
– Нам с обузой никак нельзя. Наскочили, взяли, и ходу. Раньше и повозок никогда столько не брали. В этот раз уж больно ясыр богатый, и добра столько, что за седлом не увезти. Вот хозяин и решил – обозом назад идти. А тут ещё добыча неслыханная. Гонец приезжал, рассказывал, я слышал – богатства невиданные. А оно вон как обернулось...
– Жадность фраера сгубила, вот как это называется, соколик, – встрял старшина.
– А Хозяин где, рать несметная?
– Сметная, Варфоломей, сметная. Мы их всех посчитали, и на тот свет отправили. Не по зубам косточка хозяину твоему оказалась.
– Да ну?! Услышал бог мои молитвы! Слава тебе, слава тебе, – отрок усердно крестился.
– Эти сейчас поесть сварить смогут? – майор указал на «челядь».
– Конечно, мой господин! – отрок перестал креститься, «ел глазами» новое начальство.
– Так прикажи.
– Я?!
– Назначаю тебя над ними старшим.
– Меня? Ладно, – паренёк что-то сказал на непонятном языке. Робко, несмело.
   Его полностью проигнорировали, с места никто не сдвинулся.
– На татарский похоже, – открыл рот один из автоматчиков, Кудинов, – только странный какой то, коверканный.
– Вижу, Варфоломей, не слушаются тебя, не в авторитете ты. Придётся Ивана Кузьмича попросить вами поруководить. Только боюсь, его методы руководства вам не понравятся. Он прежде чем приказывать, по пятьдесят плетей даёт. Каждому, – Павел указал на Ивана.
   Тот постарался изобразить звериный оскал, исподлобья зыркая на несчастных. Даже негромко, но убедительно зарычал, для острастки.
   Пацан обомлел. Пятьдесят плетей в его мире – смертельная доза, переборщил, по незнанию, майор с угрозами. Да и людоедские гримасы старшины произвели должное впечатление. Тирада пацана, порой истерически-визгливая, оказалась значительно продолжительнее предыдущей, и весьма действенной. Челядь, с опаской и благоговением поглядывая на продолжавшего насиловать мышцы своего лица старшину, ринулась исполнять приказание.
   Такого трудового энтузиазма не видывали даже первые пятилетки. С повозок поскидывали большие закопчённые чаны, подставки, мешки какие то, посуду, большой половник. Часть прислуги бросилась собирать хворост, помёт животных. Трудовая деятельность аж кипела.
– Что будут варить? – такого проворства майор давно не видывал, даже на картинах столпов соцреализма.
– Кашу, мой господин, – вновь удивился паренёк.
– А с мясом смогут?
– Мясо только для воинов, – сегодня у Варфоломея наметился день изумлений.
– Я сказал – мяса побольше, понимаешь?
   Парень кивнул, понимающе улыбнулся.
– Пир, в честь великой победы, – изрёк.
   Что-то быстро стал объяснять пробегавшему мимо мужичку.
   Через несколько минут уже ловили и резали овец. Запылали костры.
   К майору, непрерывно кланяясь, посмел подойти крепкий, чернозубый, невзрачный мужичок. Торопливо заговорил непонятно.
– Чего ему? – обратился Павел к богом данному переводчику.
– Он говорит – много лошадей побили. Хорошее мясо. Пропадает. Жалко. Зачем овец резать, когда и так мяса – не съесть?
– Что ж, – Павел вспомнил, что в элитную, сырокопчёную колбасу, по шесть рублей за кило, конину якобы кладут, – Разрешаю, попробуем, что они там наварганят.
    Бережливый энтузиаст, кланяясь, удалился, очевидно надеясь, что сегодня и ему выпадет редчайший случай – поесть мяса.
               




                13.   ВСТРЕТИЛИСЬ ДВА МИРА.

– Пойдём со мной, – Павел взял под руку толмача. – И не называй меня «мой господин», я – Павел Андреевич, запомнишь?
– Да, мой господин, Павел Андреевич, но ты же господин, тебя все слушают.
– Я командир, а не господин, это разные вещи.
– Воевода – тоже господин, – малый упрямо цеплялся за привычное мировосприятие, которое сегодня несколько пошатнулось. Нарушился устоявшийся алгоритм событий, поступков, взаимоотношений.
– Позже поймёшь, если с нами останешься. Не раб ты больше, свободный человек, волен идти, куда захочешь. Домой пойдёшь?
– Нету дома. Один я. Тятю с мамкой плохо помню. А монастырь спалили. С вами буду, пока. ЧуднО у вас всё, и любо мне. Ты мне вольную дашь, мой господин, не обманешь?
– Сегодня всем вольная, нет у нас рабов, пойми.
– И им? – парнишка указал на суетящуюся челядь.
– Конечно.
– Не делай этого, мой... Павел Андреевич, помрут, – пацан, казалось, не шутил.
– Это почему же?
– Отродясь при хозяине. Он хоть и строг зело, но пропитание давал, и кров, и одёжку. Защиту, опять же. К Ногаям попасть – много хуже. У них, бают, и вовсе долго не живут. Не могут они без Хозяина, помрут. Не гони их.
– Да я в общем и не собирался. Захотят – пусть остаются.
– ЧуднО. Захотят... Они захотят жрать, да пуза на солнышке греть. Ты построже с ними... Павел Андреевич. Если Хозяин не бьет, значит слабый. Без кнута работать не будут, ленивые.
– Э нет, у нас кто не работает, тот не ест.
   Варфоломей удовлетворённо кивнул. Оказывается, привычный ему мир не совсем встал с ног на голову.
– Сейчас поможешь мне с детьми поговорить. Перевести сможешь?
– Смогу, мой господин. Только ты не шибко быстро говори, мне тебя понимать трудно, как ляха.
– Договорились.
– Попроси их подойти ближе, чтоб все слышали.
– Попросить? Приказать! – переводчик что-то гортанно крикнул, затем ещё, в тоне приказа.
   Дети несмело приблизились.
– Скажи, вьюнош, откуда столько пленников?
– Это был набег на дальние горные аилы. Наш господин мудр. Не первый раз привёл своих воинов в горы. Но так далеко – впервые.
– Аулов пограбленных было шесть?
– Как ты узнал, мой господин? – парень казался озадаченным.
– Знаю. Почему только дети, и большинство – девочки? Почему взрослых не брали?
– Замужние женщины – плохой товар, порченный, совсем дешёвый. Для прислуги, разве. Девочки, нетронутые – дорогой, – будто несмышлёнышу, медленно принялось объяснять дитя своего века.
– Красивые невесты – очень дорогой. Хозяин на базар возил, в Каффу, мурзам продавал, в гарем самому хану, оттаманам, даже. Много серебра и золота брал, ткани дорогие, благовония. Мужчины крепкие – тоже не дёшевы, Порта на галеры берёт. Но, всё равно – не сравнить с красавицами горскими. Да и мороки с ними. В плен не идут, совсем глупые, до смерти дерутся, горло себе режут, а в полон не идут. Как собаки, злые. Я же говорю – глупые. Если живой, хоть убежать можно, мёртвым  не убежишь, – малый вещал, как заправский работорговец, поднаторел подле Хозяина.
– А хозяин твой, кто?
– Мурза, воевода по-нашему. Свои селения у него, свои воины. Каждую осень в набеги ходил, как урожай уберут. Степняков нанимал. Сейчас – по весне пошли, не ждали нас, потому и полон такой богатый. Мудр Хозяин... Был. С другими мурзами на поляков с литовцами хаживали, на Московию, в Дикое Поле, на черкесов. Сейчас вот, сюда пришли. Далеко, очень далеко. Но и барыши... В этот раз с другими мурзами не сговаривался, у тех свои таборы, раньше в горы свернули. Голытьбу степную набрал, делится наравне не нужно, всё себе. А оно, вон как вышло...
– И сколько у него воинов на этот раз было?
– Когда из дому уходили – полных двадцать две сотни. Треть – наши, остальные – голытьба безземельная. Заработать каждый хочет. Радовались – разбогатели все.
– На нас, похоже, гораздо меньше бандитов напало.
– Так и есть. Горные люди – очень злые люди, храбрые. Насмерть стояли. Пока всех не перебьёшь, ни отары не взять, ни лошадей, ни ясыр. Много наших... То есть татаринов поубивали. На сегодня – двенадцать полных сотен конных оставалось, ну, и возные ещё. Богатую добычу везли. С ближних аилов живность брали, ковры, наложниц, мужчин также. А вот в дальнем, за перевалом, серебряной посуды много, золота, оружия дорогого. Там рудник серебряный, и люд мастеровой живёт. Посуду чеканную делают, оружие, украшения разные. Очень богатое селение... Было. Но не воины. Разбежались, всё добро побросали. По одному ловили. Потом ихние воины на подмогу пришли, тут и началось. Побили мы их, конечно, но и наших... То есть татар – не счесть полегло, – пацан продолжал путаться в «свои – чужие».
– Когда полона под завязку набрали, дешёвый товар, мужиков то есть, порезали, девчат оставили. И товар дороже, и не хлопотно. 
   На заре передовые к хозяину прискакали. Спал ещё, Сам то. Я – завсегда под рукой, всё вижу, всё слышу. Волновались зело, баяли: аил богатый нашли. И как мы его на прямом пути пропустили? И рати нет, и полона много, и дома диковинные, как в Каффе, даже богаче. Окна – как твои двери, и все в стекле! Хозяин не поверил, не могли мы такое пропустить. Ругался. Потом подобрел, радовался, барыши – невиданные, самый богатый улов за все походы. Аллаха благодарил. С войском быстро ускакал и сгинул. Тут и вы пришли, – Варфоломей тяжело вздохнул, закончив повествование.
– Ладно, на досуге ещё поговорим. Сейчас – переводи.
   Дети так и стояли группами, жались друг к дружке. Ждали приговора.
   Майор старался говорить медленно, простыми словами.
– Дети, мы поубивали тех, кто ваших родных убил, вас в полон взял. Теперь вы свободны, и можете делать, что захотите. Постараемся, в ближайшее время, отправить вас домой, к родным.
– Нет у них дома, мой господин, – не переводя, возразил толмач, – и родни нет, вырезали всех. Сакли пожгли, скот забрали. Пустоши там теперь. Мало кто в горы ушёл. Воины не захотели, старики, бабы, детишки – не успели. Этих забирали, остальных резали. Всех резали.
– Вот ублюдки тупые, – не выдержал старшина, – зачем кормовую базу под корень рубить? Я бы, что и кого нужно забрал, остальных на расплод оставил. Глядишь, через пяток лет, снова урожай собирать можно.
– А ты циничен, Ванятка, не ожидал от тебя, – майор укоризненно качал головой.
– Я практичен, Паша. Сколько нужно, чтобы младенца-пацана до полезного обществу, производительного, боевого возраста вырастить, а девочку – до детородного? Пятнадцать лет, шестнадцать? Куда, Варфоломей, ваши нелюди младенцев девали? Девочек, кому десять, одиннадцать не стукнуло, матерей молодых. Куда? Младше семи здесь мальчиков тоже не вижу.
– Так порезали же.
– Зачем?
– Не ведаю... Для острастки, наверное. Земля слухами полнится.
– Ты же слышал, Ваня, у себя дома они – нищета безземельная, полукрепостные, скот тупой, пролетарии, люмпены а здесь – полубоги, вершащие судьбы людей. Вот крышу и сносит. Опьянение кровью, как у наших пацанов сегодня.
– Ну, ты сравнил, социопат! Детей резать, или бандитов.
– Социолог, неуч, – вновь укорил «просвещённый», – Ладно, проехали. Скажи им так, толмач: все они свободны, могут уходить хоть сейчас. Позднее пошлём  в их селения людей. Если кто в живых остался, если там жить можно – отправим домой. Пока поживут с нашими детьми. Их у нас много, и они очень добрые. Так скажи.
– Хорошо, Павел Андреевич, – толмач, запинаясь, принялся переводить.
  Среди горцев наметилось некоторое оживление. Говорить стали громче, в глазах – робкая надежда.
– Скажи – еду готовят, скоро кормить будем. Чем смогут, пусть помогут, быстрее будет. Кстати, где посуда, с чего пленники ели?
– Так в руки сыпали, на пол, на лопуха лист.
– Распорядись, пусть посуду достанут, какая есть.
– Дорогую посуду? Добычу?!
– Я же сказал, какая есть.
– Слушаю мой господин, – такое хозяйский отрок явно не одобрял, – а как попортят добро?
– Послушай, Фалос, если господин приказывает, нужно отвечать – «Так точно» и чётко исполнять. Будешь пререкаться – выпорю, – старшина, казалось, не шутил.
– Так точно, – Варфоломей даже повеселел – жизнь входила в привычное русло, вновь становилась с головы на ноги. Бросился исполнять приказание.
– Что, за строптивого студента на покорном дитяти отыгрался? И почему «Фалос», ты хоть знаешь, что это такое?
– А как же, – Иван самоуверенно, – это что-то большое, твёрдое, как скала. Это по-гречески, ты не знал? – снисходительно, – Меня так одна библиотекарша ласково называла, уж больно ей мой торс нравился и бицепсы. Варфоломей – слишком длинно, язык сломаешь. Вот я и сокращаю. А что? Мне нравится – Фа-лос, – произнёс, будто пробуя слово на вкус.
– А ты уверен, что именно бицепсы ей приглянулись? Большое и твёрдое, надо же... – майор коротко рассмеялся, впервые за этот нескончаемый день. – Хочешь сокращать – Варом зови, не обижай парня.
– Большое, твёрдое... Обижаться... На что тут обижаться?.. Ничего не понимаю, – бормотал себе под нос озадаченный старшина, – Если бы меня и сейчас называли «Скалой», да ещё по-гречески, я бы гордился. Классика!..
   Прибыл конный отряд во главе с Максимом. Одновременно машина привезла кое-какую еду в больших алюминиевых кастрюлях, выварках. Вернулся запыхавшийся толмач.
– Ты говорил – ковров много награбили?
– Так точно, мой господин. За повозками три сотни лошадей, вьючных. Всё добро там – и ковры, и одёжа, и материи штуки.
– Распорядись – пусть ковры раздадут, ночью может быть прохладно. И костры пусть жгут. Смогут?
– Конечно, мой господин. А как искры на ковры попадут... Так точно! – толмач вновь испарился.
– Что, понравилось? И не поправляешь уже, – старшина с ехидцей.
– Что понравилось?
– А что «господином» зовут.
– Ты знаешь, понравилось. Ты меня тоже так зови. «Мой господин, товарищ майор».
– А вот хрен тебе, Паша, – старшина, как будто, воспринял выпад друга за чистую монету. – У нас, в советской армии, господ нет, все господа в Париже!
– Одни рабы в армии, что ли? А ты знаешь, Ваня, устами младенца... Ты порой бываешь чертовски прав. Правда, зачастую, сам об этом не подозреваешь.
   Любил майор этого, не совсем эрудированного, порой наивного, с хитрицой, пройдоху детдомовского. Любил бесшабашного, безбашенного сорвиголову, как младшего брата, как сына... Только знать об этом старшине было не положено. Возгордится, сволочь, не сладишь потом.
– Кузьмич, а ну шугни. Чего расселись? Пусть помогают, няньки мы им, что ли.
– Бу сде, мой господин – старшина тоже исчез...
   Вскоре, вдоль реки, запылало множество костерков. Совсем стемнело. Разносили еду на чеканных подносах тонкой работы: бронзовых, медных, серебряных, позолоченных. И на тарелках, простых глиняных мисках. Это не была просяная каша с мясом, скорее – мясо приправленное кашей – челядь не поскупилась. Хозяин – барин, чужого не жалко.
   Когда сгружали дорогую посуду, один ретивый мужичок попытался предотвратить кощунство, защитить хозяйскую собственность, но, получив увесистую оплеуху, смирился. Власть поменялась, мировоззрение ещё долго будет догонять её...
– Сержант, сколько у нас солдат, умеющих обращаться с лошадьми?
– Со мной – двадцать четыре, не раненных.
– Максим, и ты лошадник? Не ожидал.
– Я в школе верховой езды обучался, в Берлине. Потом в Подмосковье. Дипломату по штату положено.
– То-то тебя «послом» кличут.
– Да, в основном: «Посол ты, посол», – это шутка юмора у некоторых такая.
– Понимаю. Ну что, посол, распрягайте лошадей, вьючных от скарба освободите, в повозки «добро» покидайте. Челядь поможет. Постовых выставь, и в люлю. Утро вечера мудренее.
– Есть, товарищ майор. Сержант не поинтересовался даже, кто такие «челядь» – дипломатическая выучка давала о себе знать...
   Утро выдалось прохладным. По низинам, пробирая до костей, стелился туман. Кое-где ещё дымились угольки костров. За восточным хребтом, водоразделом между Каспием и Азовом, уже наверняка полыхало солнце. Но горы его лучи пока не пропускали. Лишь тучи пылали багрянцем. На туше лошади с отрезанной задней частью, уже спозаранку, во всю пировало вороньё.
   Майор вылез из смотки, где провёл ночь в спальнике Василия, зябко поёжился, но всё же разделся догола, бросился в ледяную воду реки. Поплавал, понырял, отфыркиваясь, будто заправский морж, поплыл к берегу. Утренняя тишина далеко разносила звуки его манипуляций.
   На берегу нарисовался заспанный старшина, проведший ночь в кабине, в гамаке водителя над сидениями. Потрогал босой ногой воду, зябко передёрнулся.
– Давай, Кузьмич, прыгай, водичка – что надо!
– Кому надо? Мне совсем не надо, – уставился в воду на своё потрёпанное отражение.
– Чего застыл? Лезь!
– Мне водные процедуры через день прописаны, я вчера своё отпроцидурил, мой господин, не раздеваясь. Постирушку совершил заодно. Так что, с тебя, твоё величество, ещё полстакана «Лотоса». Экономия экономией, знаешь ли, а порошок  врозь.
– Как пожелаешь, скволыга. Хоть рот прополосни.
– Целоваться будем? – в тоне прозвучала томная надежда. Старшина принялся интенсивно полоскать полость.
– Договоришься, Ваня, тебя кто-нибудь, когда-то точно трахнет.
– Для Большой любви себя берегу, самозабвенной, неистовой, неразделённой...
– Неразделённой – в смысле мастурбации?
– Это разновидность медитации?
– Ну-у… Где-то так, близко.
   Майор притворно тяжело вздохнул, выбрался на берег, вытерся майкой, бросил её в воду. Река незамедлительно унесла добычу.
   У повозок две девчушки – ранние пташки, хихикнули, увидав голого мужчину, кутая лица в платки, убежали.
– Оттаят со временем – майор одевался.
– У детей память короткая, – поддакнул старшина.
– Твои бы слова...
   Поднялись к машине. У потухших костерков, прикрытые каким-то тряпьём, спали младшие. Старшие уже встали, охорашивались. Некоторые слонялись между кострищами, не зная, чем себя занять. Свобода действий предусматривает действие, а его как раз и не было.
– Варфоломей! – позвал майор связующее звено.
– Здеся я, – заспанное звено выползло из-под машины.
– Прикажи челяди – пусть еду готовят. Девчата – в повозках убирают. Я такую вонь в лагерь не пущу, стыдно. Пацанов, постарше, ко мне созови.
– Отроков созвать?
– Да!
– Так точно, мой господин!
   Постепенно броуновское движение табора приобрело векторность, форму направленного. Девочки, радуясь хоть какому-то занятию, ломали ветки на веники, тащили, кто в чём воду из реки. Образовался дефицит тряпок, посуды, мыли по очереди. Пацаны быстро подсобили, без предрассудков сдирая рубахи с покойников. Проблема тряпок быстро разрешилась.
– А психика у этих малолетних трупограбителей покрепче будет, чем у наших, – наблюдая неприглядную картину, позволил себе заметить Павел.
– Дети природы. Наши – дети асфальта, – невозмутимо отфилософствовал Иван, – Для этих милых дикарей всё, что на четырёх – еда, что валяется – тряпка. Очень логично, по моему.
– Тогда, кто на четырёх домой ползёт, а затем, с похмелья, валяется, на службу выйти не в состоянии, на мигрень жалуется. Кто он?
– Некорректно, Павел Андреевич. Помнится, первого января, не тряпка была, тряпочка, сапоги вытереть, и то не обо что. Я, эту тряпочку, на такси...
– Один – один, замяли... Между прочим, в тот день похоронка на Севу пришла. А ты, скотина, попрекаешь?
– А нечего мне второе мая вспоминать. Сам такой, – старшина обиженно засопел.
– Ладно, недоросль, ничья. Соберись, ограниченный контингент собирается.
   Возле майора собралось с полсотни мальчишек, от тринадцати до шестнадцати, примерно. Все в синяках, царапинах. Некоторые кое-как тряпьём перевязанные. Одежда – лохмотья.
– Все ли умеют ездить на лошадях? – повысил голос майор.
   Толмач посмотрел на него, как на слабоумного.
– Они ездят раньше, чем говорят, мой господин. С горных аилов все, пастухи.
– Ну и отлично. Всех пацанов сюда давай.
   Варфоломей выдал команду, стараниями старших она разнеслась по всему берегу. Собралось всего около двухсот мальчишек. Самому младшему – лет семь. Но такой мелюзги совсем немного.
– Зачем хозяину твоему такие мелкие, – удивился Павел.
– Оттаманы покупают. Янычары из них получаются. Родину забывают, папку с мамкой. Преданные становятся, как собаки, и такие же злые. Без роду-племени, чего с них взять, – презрительно.
– Смотри, Кузьмич, средневековый психоаналитик! Молодец, Варфоломей, быть тебе большим человеком. Далеко пойдёшь.
   Впервые, за много лет, похвалили пацана. Монахи туркали – бестолочь, нерадивый. Потом Хозяин, свита его, домочадцы. А этот... Такой воин, всех победил. Похвалил.
   Его кумиром, до скону, Павел Андреевич стал... Да, он будет большим человеком, может и воеводой. Где-то глубоко он всегда это чувствовал. А Павел Андреевич, многие лета, сразу раскусил. Вот Хозяин! Истинно!
   Сам того не ведая, одной фразой, Павел приобрёл преданнейшего почитателя, друга, пса верного.
– Скажи: пусть идут лошадей себе выбирать, седлают. Хочу сам посмотреть, что за наездники такие.
   Мальчики застыли, сомневаясь в правильности перевода. Майор кивнул, подтверждая приказ.
   Пацанва бросилась выбирать себе транспорт. Старшие облюбовали крупных красивых лошадей, младшие – лошадок поменьше, коренастых, махноногих.
– А мне чай, нельзя? – толмач нетерпеливо топтался на месте.
– Почему – нельзя, беги, выбирай.
   Молодые всадники то гарцевали на месте, то пускали лошадей рысью, то галопом, красуясь друг перед другом, майором, девушками.
   Разгорячённый, на гнедой кобылке, приблизился Варфоломей.
– Почему эту выбрал? Вон, смотри, какие красавцы пасутся.
– Неказиста, да умна. Поумнее некоторых людишек будет. Сотника нашего кобылка. Строй знает, боевая. За неё двенадцать золотых давали, не продал! – приукрасил, конечно.
– Ну, как знаешь. Всем, кто смог оседлать лошадей, вели приблизиться.
   Невдалеке, двое совсем мелких мальчишек пытались подсадить на низкорослую скотинку третьего. Ездить то умели все, а вот залезть...
– В две шеренги, становись!
– Чаво?
– В две линии пусть построятся.
– А-а. Я быстро учусь, мой господин. Не серчай. День, два, и переспрашивать не буду.
– А я и не сомневался. Ты явно смышлёнее некоторых, которые лишь «фак» познать сподобились, не будем пальцем тыкать.
   Старшина лишь фыркнул, отвернувшись. «И чего это Паша взъелся на меня сегодня? Как курка нетоптаная в женском обличии».
   Кавалерия кое-как построилась. Девчушки, побросав уборку, собрались стайками, слушали. Ожидалось важное сообщение.
– Давай, мой господин, толкни коронную речь! Ты ведь короноваться собрался? Народ волнуется, Истины жаждет. Поделись мудростью.
– И поделюсь. А на твой мелкий выпад даже внимания не обращу.
   Мы уничтожили бандитов – повысил голос до командного. Толмач переводил. – Нескольким десяткам удалось уйти. Они вернутся, и приведут с собой ещё больше воинов. Они захотят отомстить, захотят вернуть себе добычу богатую, и ещё награбить. Захотят снова схватить вас и продать в рабство.
– Я не поспеваю, мой господин…
– Эту полусотню беглецов необходимо догнать и уничтожить. Тогда у нас будет больше времени, чтобы подготовится и достойно встретить врага, – майор говорил медленнее, чеканя слова. – Кто хочет помочь нам в этом?
   Гневные, воинственные выкрики были ответом. Даже малышня попискивала.
– Понятно. Кто сможет прицельно стрелять из боевого лука? Выезжай вперёд.
   Решительно подала вперёд дюжина всадников. Затем, помедлив, ещё пятеро. Совсем нерешительно – ещё двое.
– На сегодняшний день для нас не так важно ваше боевое умение, как способность читать следы, выслеживать отбившихся лошадей. С этим, я надеюсь, у вас всё в порядке?
   Вновь неровный гул голосов, на этот раз утвердительный.
– Кто захочет вернуться домой, держать не будем. Дадим лошадей, еду на дорогу, оружие. Но грабители придут снова. Так, не лучше ли остановить их здесь, вместе, защитив и наше и ваши селения? Подумайте, присмотритесь, я не тороплю. У нас дело всем найдётся. Кто уже сейчас может воевать – станет воином. Младшие должны будут помочь нам, позаботится о животных. Вы преимущественно пастухи, и лучше разбираетесь в этом, нежели мои воины. А сейчас первое задание: необходимо собрать всех убитых, вам помогут. Собирайте оружие, стрелы. Это будет ваше оружие. Если нужно, берите повозки. Всё, что хотите спросить, спрашивайте через него – указал на толмача, – он мой помощник. Его приказы – мои приказы.
   Последнюю фразу Варфоломей перевёл с особым удовольствием. Приосанился, положил руку на поясок.
– Кузьмич, догадайся, кто возглавит погоню за беглецами?
– Ты?
– Ещё попробуй.
– Я?
– Угадал. Бери наших лошадников и горцев, кто сможет из лука в дерево попасть, указал на дерево с ляжку толщиной.
– Варфоломей, подойди. Как думаешь, куда ваши направились?
– Они не мои. Домой, конечно.
– А дом, это где?
– За морем.
– Как собирались возвращаться?   
– Мы должны были идти вдоль реки, до разлива. Там мелко и течение небыстрое, вброд перейти можно. Потом – вдоль Большой реки, по правому берегу, к морю. Потом до крепости, там Перевоз в Крым. Переправились бы в Черкио, а там и до Каффы рукой подать. Ясыр бы пешком погнали, до базара. Там продали, и по песчаной косе – к гнилому морю, домой.
– Арбатская стрелка, – Павел с Иваном переглянулись.
– Конные с повозками вкруговую бы пошли, как сюда добирались: вдоль Азова-моря, До Азака-крепости, потом по степи до Реки, и сюда.
– Через Ростов, – кивнул головой майор.
– Чего?
– Ничего. Это мы о своём, продолжай. Почему всем через пролив не перебраться?
– Перевоз – дорого, Хозяин – жадный. Обратно, с товаром чирез пролив выгодно, сразу на базар попадаем. А перевозить лошадей, повозки – очень дорого. А полон и ногайцы отбить могут, если всем вкруговую идти. Дикий народ, совсем дикий. Аилов почти нет, кочуют.
– Ну, и кудой они сейчас возвращаться будут?
   Пацан сделался важным. Не торопился, думал. Ещё бы – сам могучий воевода совета испашивал.
– Они на восток подались, так?
– Так.
– Мыслю: там они переправятся, сделают большой крюк, вас... нас обминаючи, к реке вернуться. А потом по дороге, к морю, как сюда шли.
– А почему не напрямки, по степи, прямо к Ростову... Азаку.
– По степи? Немыслимо! Трава по пояс, буераки. Да и заплутать недолга. До осени не выберутся. Нет! По шляху пойдут. Там дорога хоть и старая, но битая, – уверенно заявил отрок.
– Значит до Кубани, потом по ней... Что думаешь, Кузьмич?
– Пацан дело говорит. Это я так «мыслю». Но чтоб на «все сто», две группы посылать нужно. Одну гнать по шляху, вдоль Реки. Засаду на впадении в Кубань устроить, вторую – в степь, по следу. Так, точно не уйдут.
– Хорошо, тактика, это твоё. Парней себе сам подбери. Рации возьмите. На машины не рассчитывай, лошадей берите, самых лучших.
– Конечно, мой господин теперь мыслит лишь стратегическими категориями...
   Свозили трупы, укладывали вдоль реки. Привезли и тех, с дороги, что на БТР бросались. До двухсот набралось. Снимали редко попадавшиеся кольчуги, доспехи из толстой кожи с металлическими наклёпками, кожаные ремни, пояса, на которых, почти у каждого, были приторочены кожаные мешочки с медными, серебряными, даже золотыми монетами разной чеканки, мелкими украшениями, бусами, подвесками, перстнями.
   Ценности складывали на отдельно лежащий ковёр. Сняли и одежду побогаче, отдали девушкам в стирку. Босые юные мародёры примеряли обувь поприличнее. Отдельно от тел росла горка оружия. Передел собственности, за счёт убиенных, шёл во всю. Майор не встревал, пусть одеваются, ему же хлопот меньше в будущем. К нему, производившему ревизию личного боезапаса, подскакал толмач.
– Всё, дохляков больше нет, последних шестерых там нашли, – махнул рукой на восток, где табун прорывался. – Что с этими делать?
– В реку падаль, ракам тоже кушать хочется.
– Тогда воду пить будет нельзя!
– А нам и не нужно. Снимаемся, уходим отсюда. А этих, когда повспухают, течение унесёт, поближе к исторической родине.
– Не по христиански это...
– А они и не крещённые. Кого резали, там, в аулах, закапывали?
– Нет, мой господин, но они ж басурмане, а мы...
– Некогда, отрок, дел по горло. Зови старших. Посмотрим, совладает ли, действительно, кто с луком.
   Павел задумчиво смотрел в спину удаляющемуся толмачу. «Кто цивилизованней – он, или этот примитивный раб, натерпевшийся от прежних хозяев?»...
   Небольшие, но очень тугие татарские луки поддались не каждому. Полностью выдержали испытание лишь четырнадцать юных горцев. Их, одетых в богатые, ещё влажные после стирки одежды, кожаные доспехи поверженных, при саблях, колчанах и луках, забрал с собой старшина. Глаза у юношей лихорадочно горели. Для них это было Большим Приключением. Вряд ли, их старшие соплеменники доверяли им такое ответственное задание, как преследование закалённых в походах воинов. Пацаны с плена шагнули прямиком во взрослую жизнь. Возможно, это случилось несколько раньше, когда их взяли в полон, перебив родителей?
   Остальные грузили в блестевшие вымытой доской повозки скарб, вьюки с лошадей. Запрягали. Причём старшие девочки управлялись с конной тягой не хуже парней. Страх в глазах бывших пленников уступил место деловой сосредоточенности. Беспокойство и боль отпускали медленнее. Скорее всего, многие поверили наконец что новые хозяева не желают им зла. Пока, во всяком случае. 
   На противоположном берегу нарисовалось трое, сбежавших накануне подростков, наблюдавших за лагерем всё утро. Что-то покричали, переговариваясь с соплеменниками через водную преграду. Солдаты их игнорировали – ушли и ушли, мороки меньше. Скорее всего, такое безразличие беглецов, считавших, что совершили что-то близкое к подвигу, задело. В то же время сообразили, что победители им сейчас нужны больше, чем наоборот. Переплыли реку. Их, потупившихся, подвели к майору.
– Хотят с нами, – перевёл невнятное бормотание толмач, – готовы служить верой и правдой. Просят не наказывать...
– Так я и не собирался, стремление к свободе поощрять нужно. Пусть выбирают, что им нужно, – указал на горки добра, – и идут к своим тейпам.
– Куда?
– К своим соплеменникам пусть идут.
– А-а, – перевёл. Одному из беглецов понадобился двойной перевод. Его осуществил бритоголовый парнишка со сросшимися на переносице бровями, из дальнего селения мастеровых. Повёл к своим...
   Повозки, окружённые младшими, гордо гарцующими на лошадях, потянулись от реки, по бездорожью и дальше, по появившейся внезапно, через ступеньку, дороге – к санаторию. Старшие, вместе с отделением автоматчиков, остались сторожить табун и отару, растянувшихся вдоль реки на пару километров, удовлетворённо жующих сочную весеннюю траву.
   Смотка выехала на асфальт, остановилась рядом с БТРом – «ретранслятором».
– К-1 вызывает коменданта.
– Нужно немного подождать, товарищ майор.
– Ты обязан неотрывно следовать за капитаном, радист.
– И, простите, в туалет? – майору почудилась некоторая издёвка в ответе.
– «Ласточкино гнездо» вызывает К-1.
– Не до вас, «пернатые».
– Тут заводские рвут и мечут. Вас требуют. Похоже, паника там у них.
– Хорошо, передай – скоро буду.
– Есть, передаю.
– Комендант, на связи, – несколько запыхавшись.
– Принимай гостей, Панас, детей – до восьми сотен, и взрослых с полсотни. Передай вожатым, воспитателям – пусть встретят, как полагается. Дети стресс пережили. Баню пусть готовят, постирушки. Ну и на предмет «животных» пусть проверят.
– О, Господи! Восемьсот?! Куда ж мы их?
– Не Господь, капитан, а лишь его первый заместитель с тобой на связи. Пока...
– Типун тебе на язык, Павел Андреевич! Животных? Каких, таких  животных?
– Клопов, вшей, блох – не знаю. Не хватало нам ещё этой заразы. Чухаются они все. Теперь понял? Одежду пропарьте хорошенько.
– Понял... Ни х... себе, ещё восемьсот... Вшивых...
– Может тебе замену подыскать, Панас Иванович? Не справляешься?
– Можно я отвечу непечатно, и субординацию трошки нарушу?
– Знаю, справишься. Это я так, чтоб не дремали,– примирительно.
– Подремлешь тут … Ещё восемьсот... Краще ещё б бандюг тыща, или две...
   Замызганный караван, минуя ГАЗон, потянулся к санаторию, такому новенькому, чистенькому, почти стерильному...
– Взрослых можешь поэксплуатировать, на подхвате. Дрова, костры, кухня. Они работящие и привычные. Там двое немного русский знают, старшими назначь. Да и остальные пусть пашут в меру возможностей. Мармелад кончился, одно дерьмо осталось. И вылазить из него нужно сообща, иначе захлебнёмся.
– А остальные что, языка не знают?
– Нет.
– А дети?
– Нет!
– Чурки, чи шо?
– Горцы. Может осетины, может грузины, может – чеченцы, не разобрались ещё.
– В Союзе живут, и языка не знають?! А, ну да... Нэма Союзу.
– Варфоломея к тебе посылаю, переводчика. Толковый. Первым помощником тебе будет. И вообще, Иваныч, помощников себе назначь, по направлениям, тебя учить? Сам будешь в каждой дырке затычкой – запаришься.
– Учёного учить – только мучить, сделаем, Павел Андреевич, – капитан, казалось, несколько приободрился.
– Генераторы после дезинфекции отключить, и забыть, что они вообще существуют.
– Як?! А мясо в холодильниках, а электроплиты?
– Об электроплитах забыть. Мясо коптить, солить, сушить. Чёрт его знает, жрать, наконец. Соляра, капитан, что у нас есть – единственная на земном шарике, другой, в ближайшие несколько сот лет, не предвидится. О машинах тоже забудь, гужевой транспорт пользуй, бензин тоже нынче подорожал.
– Понимаю, – подражая командиру, все в эфире «понимали», – прижилось понятие, как слово-паразит. Это немного раздражало майора. Хотя... Если подчинённые не желают наследовать командиру...
– Для наших братскую могилу копайте. Обелиск поставим. Чтоб всех, поимённо. Чтоб помнили. Чтоб такого больше никогда не случилось.
– Сделаем, товарищ майор.
– С бандюг всё ценное снять, отсортировать. Трупы на повозки, и в реку, чтоб не было им успокоения и после смерти.
– А как навещать начнут, не схороненные?
– Акстись, Панас. Забобонным стал?
– Станешь тут... С нами вон, что приключилось...
– Отмолю грех, за всех, не переживай.
– Ты, Павел Андреевич, столько заданий надавал... Во внеочередной отпуск собрался? На недельку?
– Ты мужик или пацан с хотимчиками на роже? У тебя, капитан, рабсилы – хоть пирамиды строй. Исполняй. Вечером проверю. Я на базу, потом на завод отправлюсь. Там похоже, у гражданских истерика. Конец связи.
– Есть, исполнять, – энтузиазма в тоне Бутенка не прослушивалось...
   Неподалёку старшина, используя последнюю возможность общения через переводчика, пытался обучить рекрутов самым простым командам: «вперёд, назад, лево, право, лежать, огонь, и т. д. Как собак учат – минимуму.
   Оказалось, не так то это просто, в столь сжатые сроки.
– Ну что, Кузьмич, – майор подошёл к отряду, готовому к охоте, – кого в засаду пошлёшь старшим? Сам то, небось, по следу пойдешь?
– Дудыка Максима, сержанта.
– Посла?
– Его.
– Может всё же лейтенанта? Кудряша, например.
– Не-е. Посол уже с горцами общий язык нашёл. Его понимают. За полдня. Невероятно!
– Как знаешь, тебе ответ держать. Ты в засаду побольше наших пошли, а охотников – с собой. След возьмут, получше собаки.
– Не учи, Паша, бабушку носки вязать.
– Рации взяли?
– Да, с БТРов.
– С богом, Ваня. На рожон не лезьте, всё равно – шила в мешке не утаишь. С десяток и из долины ушли, в горы. Так что, рано или поздно, молва о нас пойдёт.
– Лучше поздно. Говорят: один козёл в дюже богатом убранстве ушёл. Начальник, наверное. Уж больно хочется его за рога подержать.
– Сух паёк возьмите.
– Делов то, Паша, сутки, чуть больше, и до дому. Вяленого мяса взяли, лепёшек. Не боись, не похудеем. Индеец на тропе войны должен быть голодным и злым, как волк. От самого Фенимора совет.
– Ну-ну. Радист в «Ласточкином гнезде» на приёме – круглосуточно. С полсотни километров, в зоне прямой видимости, связь будет. Дальше – сам понимаешь. Звони, если что.
– Если что?
– Если пелёнки поменять понадобится.
– Обижаешь, мой господин. Полсотни испуганных до полусмерти оборванцев... Да я бы их сам взял. Пацанву в деле проверить хочется.
– Ой, не зарекайся, Ванятка, неспокойно мне. Может, ну их к лешему, пусть живут?
– Паша, я вчера лишь размялся. Только в форму входить начал, а ты...
   Прощание завершилось крепким рукопожатием. Слишком, ох слишком верил в непогрешимость друга, как в собственную, Павел.
               






                14.   КТО ВИНОВАТ? ЧТО ДЕЛАТЬ?

    Смотка оставила позади въезд в санаторий, преодолела несколько километров на запад, свернула налево, к видневшимся в полукилометре строениям спортбазы. Справа от дороги высилась отвесная стена, с вырубленным в ней пандусом для «железки». «Язык» этого, западного относительно заводской долины, плато выдвинулся много дальше восточного, почти к самой реке. Потому и наблюдательный пункт – «ласточкино гнездо», вырубили в скале на его верхатуре. У самого въезда в долину, пандус возвышался метров на пятнадцать над асфальтом. Дальше постепенно снижался, поскольку железнодорожное полотно подымалось в долину более полого, чем шоссейка. Миновали заезд на спортбазу, проехали метров двести по дороге, зажатой между пандусом и двухметровым бетонным забором, защищавшим спортсменов от дурного влияния. Дальше – путь преградил шлагбаум въезда на территорию, собственно, воинской части. Слева – сторожка КПП, справа – несколько метров «колючки», до стенки пандуса. Навстречу, из дверей караульного помещения, выскочил ефрейтор в полной боевой экипировке.
– Ну и дела, товарищ майор! Наши по радио все переговоры слушали. Фантастика!
– Фантастика в материалах последнего съезда, боец, а у нас боевые будни. Доложи по форме!
  Служивый опешил, таким грубым он майора ещё не видывал. Не знал, что когда его командир уходил в Афгане на задание, респектабельность слетала с него, как шелуха с жареного арахиса. На поверку оставался лишь грубый, беспощадный и беспринципный, брутальный солдафон. Так, наверное, срабатывала защита его психики. Чтобы не сбрендить от крови и грязи, в которые приходилось погружаться, майор становился другим человеком. По возвращении, после бутылки спирта и хорошего сна, корректный, всетерпимый офицер возвращался в своё тело. До следующего рейда.
– Во время вашего отсутствия, никаких происшествий не случилось!
– Не произошло, – поправил майор.
– Не  произошло, так точно, – испуганный солдатик что-то явно не договаривал, тянулся в струнку. – Посты – на местах: двое здесь, двое в «гнезде», двое у ворот тоннеля, двое на дальней смотровой, двое с лейтенантом, в узле связи. Местная связь с объектом охраны, щебневым  заводом, санаторием восстановлены. Тут делегация со щебневого, со вчерашнего дня вас дожидаются. У лейтенанта сидят, радио слушают. Сводки своим передают. Рабочие забаррикадировались, монтировками вооружились, ждут прихода антихриста.
– Не юродствуй, ефрейтор, народ обиспражнялся, за туалетную бумагу переживает – будут ли ещё поставки, а ты насмехаешься.
– Никак нет! – не выдержал солдатик, прыстнул в рукав. – Вы сегодня на себя не похожи, товарищ майор. Злой, и... И прикольный...
– Наряд вне очереди, за необоснованною критику. Как тебе прикол?
– Есть, наряд вне очереди! А всё равно, прикольно, – солдат не выдержал, залился смехом. Напряжение прошедших суток, без сна и отдыха, попускало.
– Я не понял, боец. Что за «гы-гы», я по-твоему на клоуна похож?
– Виноват. Шлагбаум вот починили. Спортсмены вооружились, кто чем. В наряд с нашими патрульными ходили. На шоссе с дробовиками ушли, всю ночь дежурили. Пришли недавно, дрыхнут в казарме с чувством выполненного долга.
– Кто пустил? – майор нагнал на себя строгости, но инициатива «мяса» ему понравилась. Видать, не все мозги в спаррингах поотшибало, может с них ещё люди будут?
– Попробуйте не пустить, товарищ майор, – караульный, обиженно, – не пускали. Говорили: приказа нет, сидите, не рыпайтесь. И лейтенант говорил, и старшой ихний. Сами попробуйте такого, как Вовчик к примеру, остановить. Он плечом двинет, троих от стенки отскребать придётся.
– Говно с толчков им отскребать придётся. Ишь, моду взяли. Герои, мать их. А потом красными пузырями дышат – стрела в грудине.
– Генератор, как ваши переговоры услышали, сразу отключили! – пытался сменить гнев на милость ефрейтор.
– Вольно, боец, пошутил я насчёт наряда. Хорошо справились.
– Шуточки... Вы хоть мигните, товарищ майор, когда шуткуете. Я вас таким никогда не видел.
– А как женщин, стариков, детей, как баранов режут, ты видел? Как девчушке шестилетней шейку ударом ломают, ты видел?! Как... – майор прикрыл глаза, глубоко вздохнул. «Раз, два»...
– Извини, боец, нервы... Старею наверное.
– Да что вы, товарищ майор, я ж понимаю. Не хотел говорить: когда вчера, вот это самое спортивные по рации услыхали, к вам рвались. Пытались гараж захватить с остатками транспорта. Поверх голов стрелять пришлось. Тренеры выскочили, лейтенант. Ели успокоили. Не знали потом, как вам сказать, как патроны списывать. Хорошо, что лишний ящичек в заначке нашёлся... Ой, – прикрыл рот рукой, сообразив, что вломил всех по полной.
– Я этого не слышал, боец. И мою слабину ты тоже не видел!
– Так точно, товарищ майор, не видел, что вы человек, а не бревно в погонах, – вытянулся солдат.
– Какие все умные сегодня, аж противно. И главное – учат все. Грамотные! То Ванька – коронация, теперь этот психоаналитик сопливый... Эх, недельку бы внеочередного. За свой счёт согласен, – бурчал себе под нос Павел.
– Приведи ко мне этих, парламентёров.
– Кого?!
– Комбинатовских приведи, тех, что лейтенанту сутки мозги парят. Передай: с него пузырь, за освобождение.
– Есть, пузырь, – радостный ефрейтор убежал.
– Всё по Штирлицу, последнюю фразу запоминают. Классика! – не очень весело усмехнулся Павел. Зашёл на КПП, снял трубку местного, нажал «тройку».
– Гнездо?
– Так точно, товарищ майор, рядовой Алёхин на связи.
– Дрыхните?
– Никак нет, товарищ майор, службу несём! Тут и борцы с нами, захочешь – не уснёшь.
– Что, домогаются, пердуны ковровые?
– Никак нет, – пауза растерянная, – это вы, товарищ майор?
– Ты ещё какого то майора знаешь, хлеборезка? Подушкодав. Доложи обстановку!
– Я... Всё тихо, товарищ майор, без происшествий.
– Слушай, рядовой, внимательно! Бандиты ушли, по степи прорываться будут...
– Мы слышали, товарищ майор...
– Кто тебя перебивать старших научил, балабол? Заткнись и слушай. Смотреть в оба. Нет, в четыре. Пропустите конных – получите бонус – трудовые резервы, ватерклозетные до скону. Туалет родным домом станет. И борцам своим передайте, их это тоже касается.
– Хавчика бы нам, товарищ майор...
– Вас сменят. Конец связи.
– Всё, пацаны, приехали, слазь. У майора крыша съехала. Теперь настоящий штрафбат начнётся. По амбразурам! Смотреть в оба! Нет, в четыре, Он приказал. Пропустим татар, что с окружения прорвались... Даже не спрашивайте...
– Рядовой, как с заводом связаться?
– Завод – восьмёрка, комбинат – девятка перед номером. Остальные – как раньше, товарищ майор, – дежурный с опаской. Неприветливо начальство сегодня.
– Спасибо, – нажал восьмую, набрал номер. – Валерий Иванович? Кузьмин. Встретиться бы надо.
– Слава богу, Павел Андреевич, голубчик! Я на телефоне сутки сижу, не отлучаюсь. Вы позвонить обещали.
– Обстоятельства, Валерий Иванович.
– О, я в курсе. С лейтенантом постоянно на связи. Это кошмар, кошмар! Постигнуть не могу. Бандиты, кони, сабли, жертвы. Просто триллер какой-то.
– Соберите спецов своих, я сейчас подъеду. Вы в заводоуправлении?
– Да, в директорском кабинете. Тут просторнее, селектор мощнее, да и удобства, знаете ли... – Коган, похоже, немного комплексовал по поводу оккупации кабинета своего непосредственного начальника.
– Ждите, сейчас будем.
   В сторожку зашли трое мужчин. Старший, лет сорока пяти, высокий, худощавый, с двухдневной щетиной, представился: Потапов, директор щебневого комбината. Это, – показал на спутников, – сменный инженер Купцов, и механик Авдеев. Мы к вам, посоветоваться. Нужно что-то решать. На комбинате – паника. Женщины к семьям рвутся, к детям. Поехали, а дороги то и нет! И ничего нет. Истерика. Пешком до посёлка собрались, ели удержали. Мы...
– Нет посёлка, и городов похоже нет. Правильно, что не пустили. Небезопасно сейчас по округе швендять.
– Да мы уж поняли, наслушались ваших переговоров.
– Я сейчас к Главному, на завод. Совещание собираем. Поедите со мной?
– Конечно! Нужно определится, как жить дальше.
– Да, да. Боец, подгони мой УАЗик.
– Есть! – солдат, с готовностью.
   Чем начальство дальше, тем заднице суше – закон природы, незыблемый, не чета общей теории относительности.
– Костя, загоняй своего лаха в гараж, жрёт небось, сволочь, как свинья после опороса.
– Какой, Лах?! Лахсточка! С вами поеду.
– Там взрослые дяди соберутся, студент. Серьёзные вопросы решать будут. А хотя... Поехали, на подхвате будешь, за вестового.
– Есть, быть вашим заместителем!
– Наглая молодёжь растёт. Только с горшка слез, уже в замы норовит.
   Присутствующие понимающе заулыбались.
– Может мы на своей отправимся? У нас свой транспорт имеется, – директор кивнул на блестящий в некоторых местах хромом, новенький УАЗ с жёлтыми противотуманками на крыше, модным фароискателем.
– Нету у вас своего транспорта, и бензина нет, совсем.
– То есть, как это?
– А так, конфискую, военное положение, имею право. И весь остальной транспорт, кстати тоже. Бензин, разве что по чекушке на брата выделить смогу, на год, для зажигалок.
– Во, попали, – директор даже растерялся от такого беспредела, – А мы, как же? До вас, знаете ли, не сто метров пройтись...
– Конный транспорт выделю, в неограниченном количестве. Госномера с машины можете забрать, мне без надобности. Вижу – крутые они у вас. Под хвосты своим конякам повесите, чтоб все видели – начальство на променад выехало.
– Говорили мне в области, что ты, майор, самодур, но чтоб такое...
   Механик с инженером отворачиваясь, смеялись. Наконец не выдержал и директор, заржал как конь. – Ладно, Павел Андреевич, я ж понимаю, государственная необходимость.
– Вот именно, – почти прошептал майор, – только где оно, государство.
   Загрузились, тронули. Костя за рулём, автомат сбоку пристроил. Вряд ли кто-нибудь смог бы теперь его отобрать. Майор смирился. Проехали по территории части метров двести, до следующего шлагбаума и ворот из колючей проволоки. За ними, собственно, и начиналась наземная часть объекта, который они охраняли. Справа от шлагбаума пандус сходил практически на «нет», до уровня шоссе. Стальное полотно ныряло под огромные железные, сдвижные ворота, в туннель, пробитый в толще горы до подземных цехов завода, где майор не бывал ни разу – табу. «Пойди туда, не зная куда, охранять то, не зная что».
   Слева от шлагбаума высилась двухэтажная бетонная башенка дота. На первом её этаже, за толстой металлической дверью и зарешеченным окном, как улитка в своём хитиновом панцире, скрывался вахтёр завода, вооружённый старинным револьвером и неприступным чувством собственной значимости. В его обязанности входило «не пущать», а также управлять шлагбаумом и электроприводами ворот туннеля.
   На втором находился собственно дот, с узкими бойницами на четыре стороны, в котором располагались солдаты охраны. С первого на второй этаж вела узкая металлическая лесенка, к давно забытой ляде, на которой, на втором этаже, с незапамятных времён угнездился ветхий кухонный столик с электроплиткой.
   В дот же солдаты попадали по наружной, приваренной вдоль стены, лестнице. Таким образом, вневедомственная и военная охрана заводского каньона функционировали независимо друг от друга. Дипломатические отношения держались лишь на взаимной выгоде: вахтёры продавали солдатам водку по четыре двадцать, приобретённую в «Танкограде» за три шестьдесят две, или бартером: меняли на тушёнку, сгущёнку, списанные одеяла. Бизнес процветал. Этот пост считался лафой, отдохновением, не то, что открытая всем ветрам вышка у восточной стены каньона.
   Из подвала дота, давно заброшенного и захламленного неактуальной «наглядной агитацией» шёл узенький подземный ход, в рост человека, к транспортному туннелю и вливался в него сразу за воротами. По нему строители этого чуда фортификации проложили силовые кабели, связь, сигнализацию, кабель управления воротами. Очевидно, по замыслу проектировщиков, дот соединённый с подземной частью завода, был способен какое то время защитить от гипотетического врага его наземную часть.
   Горловина каньона, ширина которого в этом месте составляла чуть больше полукилометра от одной рукотворно – отвесной, до другой такой же стены, была наглухо перекрыта: слева к башенке примыкала «колючка» на бетонных столбиках, за ней – проволока под напряжением, дальше путанка. Ещё дальше – снова «колючка», за которой, в полный рост отрыли систему окопов с четырьмя капитально сработанными бункерами, сейчас пустовавшими.
   По плану обороны Объекта, на случай вооружённого конфликта, батальон охраны должен был занять этот рубеж и охранять. От кого? А хрен его знает, от кого, в случае тотальной атомной войны.
– От соотечественников, – шутили солдаты, не подозревая, насколько близки к действительности.
   В бункерах и окопах каждый из бойцов, за время службы, побывал не более трёх – четырёх раз, во время плановых учений на предмет занятия рубежа обороны. В промежутках между учениями, юрисдикция военных заканчивалась у шлагбаума, дальше, за «линию Маннергейма», ни-ни, запретная зона.
   Левее, вдоль дороги, журчала небольшая речушка, неизменный атрибут каждого каньона в этих местах, достаточно полноводная в это время года, шириной до пяти метров, и по грудь в самом глубоком месте.
   Ненадолго остановившись у башенки дота, майор переговорил с постовыми, испуганным, казалось всеми забытом вахтёром. Поехали дальше, вглубь каньона, стены которого становились всё выше, а ширина всё меньше. Наклон дороги существенно увеличился, прямой потомок «Бобика» лез в горы. Водитель переключился на пониженную передачу. Примерно через километр подкатили к перекату, где вода не срывалась отвесно, водопадом, а бурлила по камням. Перепад высот в этом месте составлял не менее десяти метров, на неполных двадцати в длину, поэтому строителям дороги пришлось вгрызаться в горную породу, сглаживая подъём. На перекате стены каньона сходились максимально, расстояние между ними составляло около полутора сотен метров. Как рассказывал Коган майору, до вмешательства рук человеческих, на месте переката, был живописнейший водопад, а за ним – чудесное горное озеро. Водопад срыли, озеро ушло, оставив после себя плодородную долину.
   Преодолев крутой подъём, в неё сейчас УАЗик и въехал, более пологую, резко расширяющуюся за перекатом. Если в самом узком месте растительность практически отсутствовала, лишь невообразимым образом цепляясь за отвесные склоны повыше, то на дне бывшего озера природа отыгралась сполна – буйство оттенков зелёного завораживало. В самом широком месте стены долины вновь разошлись более чем на километр, потом, очень постепенно сходились. Склоны более пологие – в этом зелёном раю рука человека не стремилась сделать их неприступными. Зачем?
   Проехав ещё около пяти километров по дороге, зажатой между кустарниками лещины, деревцами бука, вяза, молодыми дубками и хвоей, путники увидели справа, немного на склоне, трёхэтажное здание заводоуправления. Дальше – длинную коробку гостиницы-общежития, без архитектурных изысков, для работавших здесь понедельно, вахтовым методом, рабочих. Ещё дальше – столовую, хоз двор с гаражами, копр вертикального ствола, ещё какие-то производственные строения, терявшиеся за деревьями. Слева – ряд, отблескивавших на солнце ангаров из рифлёной оцинковки. У конторы монополия дикой растительности заканчивалась. Здесь царил идеальный порядок клумб, газонов, ёлочных пирамидок, уютных аллеек с лавочками и беседками – прилизанное лицо предприятия.
   У конторы сидели, стояли, собравшись группками, лежали на траве несколько сот человек. В основном, мужчины. Переговаривались, спорили о чём-то. В лицах читалась растерянность, непонимание, у некоторых – агрессия. Конечно, начальники во всём, что случилось виноваты. У женщин глаза припухшие, покрасневшие. С тревогой и надеждой смотрели на новоприбывших. Ждали, что придёт большой начальник, всыплет, кому положено, пропесочит, и всё образуется, упорядочится, вновь войдёт в привычную колею.
   Некоторые пытались заговорить с прибывшим военным, задавали какие-то вопросы.
– Позже, товарищи, потерпите немного, – майор, в сопровождении свиты, быстро поднялся на крыльцо, скрылся за массивной дверью.
   В просторном директорском кабинете яблоку негде упасть: плотно сидели вокруг необъятного стола для совещаний, на подоконниках распахнутых окон, на кушетках вдоль стены. Стояли, облепив стены, заглядывали из коридора. За директорским столом председательствовал небольшого роста, кругленький, румяненький, с обширной лысиной, обрамлённой мелкими, седеющими завитушками, мужчина, под пятьдесят – главный инженер завода, Коган Валерий Иванович. По левую от него руку – двое военных, оставшихся накануне на банкет по случаю сдачи санатория: майор Швец Юрий Соломонович – начальник завершившегося строительства и Шилевич Антон, капитан, командир стройбата.
   Справа, насколько помнил Кузьмин – главный энергетик завода и партийный функционер по совместительству, седоусый, импозантный, Сергей Николаевич. Его суровый, всеосуждающий взгляд не позволял присутствующим забыть о направляющей роли партии. Казалось, и не только сегодня, что его всевидящее око напрямую связано с мониторами КГБ. Впрочем, так оно и было, с одной лишь разницей – связь осуществлялась посредством ежемесячных отчётов и внеочередных докладных. Его гиперактивная позиция по защите чистоты рядов и строгого соблюдения коммунистической морали задолбала не только заводчан, но и его куратора в органах. Нескольким толковым работникам, не без его помощи, пришлось уйти с режимного предприятия. В своё время проверки, по его наущению, выматывали душу и директору, и Главному.
– Нэ чипай гивно, воно вонять нэ будэ, – наиболее ёмко выразил отношение заводчан к парторгу мастер электроцеха, партиец со стажем. Злопамятен был Сергей Иванович, чего греха таить.
– Вы же неуч, – позволил себе как-то высказать общее мнение о профессиональных качествах главного энергетика наивный студент-практикант. Поговаривали: у него потом были немалые проблемы при защите диплома в Ленинграде. У пламенного партийца оказались длинные руки...
   Дальше, по рангу, вдоль стола сидели начальники цехов, смен, старшие мастера. Майор лишь некоторых знал по именам, в лицо – многих. Поздоровались. Пришедшим уступили место в конце стола, напротив Главного. Тихий рокот разговоров постепенно стих, все уставились на майора.
– Павел Андреевич, удалось выяснить что-то определённое? – задал Коган вопрос, вертевшийся у всех на языке, – Просветите нас. Мы, честно говоря, в растерянности. Спорим до хрипоты, строим догадки. Что толку? Информации то ноль. Как следствие, результат наших бдений тоже нулевой. Вот, разве что переругаться успели. За теми ужасными боями, что вы вели последние сутки, мы внимательно следили. О жутких жертвах знаем. Сочувствуем от всей души. Что же произошло? В голове не укладывается!
– Боёв, как таковых, не было. Обычная полицейская операция по уничтожению бандитов и освобождению заложников...
– У нас, в Советском Союзе, полиции нет, – встрял парторг.
   На него зашикали.
– Такие операции во всём мире называют полицейскими, – невозмутимо ответил майор, – даже если их осуществляют вооружённые силы. Кое-что прояснилось, товарищи. Основное же – на уровне гипотез, догадок.
– Гадать мы тоже мастера, – снова встрял энергетик.
– Если хотите услышать моё мнение, – проигнорировал выпад Павел, понимая, что люди на пределе, – обширная территория, вместе со всем движимым и недвижимым, живым и мёртвым, провалилась из нашего 1986 года на несколько веков назад, или вообще – в другое измерение. Сила, осуществившая этот переход – неимоверна по своему могуществу, находится за пределами нашего понимания. Наиболее подходящий термин для определения её возможностей – Бог.
– Бога нет. Вы же советский офицер, вам ли этого не знать? Стыдитесь! – Сергей Николаевич даже слегка покраснел от возмущения.
– Судя по экипировке, оружию напавших на нас, некоторым другим данным, провал во времени составляет четыреста – шестьсот лет. Дата уточняется.
   По кабинету прошелестел ветерок изумления, недоверия, тревоги.
– Судя по тому, – продолжал докладчик, – что татарам известно огнестрельное оружие, его они не боятся, но его у них нет, мы в начале или середине шестнадцатого века нашей эры.
– Почему вы думаете, что это татары напали? Как что, так сразу татары! – прозвучало сзади, от стены.
– Это безусловно татары, крымские. И зарабатывают они грабежом и торговлей рабами. С нами их переводчик, русский парнишка, весьма полезен во всех отношениях. Он поведал, что клан его хозяина живёт на Арбатской стрелке, в Крыму, ближе к её началу, у материка. В Феодосии, Каффе по здешнему, существует большой рынок рабов, где за раз можно продать восемьсот человек. В Ростове, Азаке, хозяйничают турки. А они, если мне не изменяет память... А она мне не изменяет... – майор запнулся, прислушиваясь к себе, –  Удивительно... Я даже помню, в каких выражениях, с какой интонацией говорил об этом наш преподаватель в военном училище... – надолго замолчал, что-то обдумывая, ревизируя свою память. – Турки завоевали Азак в 1479 году. В конце пятнадцатого века, – как самнибула, повторял Павел слова, сказанные когда-то преподавателем, – Турки укрепляли захваченные, и строили новые крепости в дельтах Дона, Днепра, Буга, Дуная, беря под контроль, таким образом, основные торговые и транспортные артерии северного Причерноморья, Азова. Захватили Тамань... Мотнул головой, прогоняя наваждение.
– В горах, юго-восточнее, живут люди с примитивным укладом охотников-скотоводов. Земледелие – в зачаточном состоянии. Дальше, в горах, скорее всего вокруг рудников, процветают ремёсла по обработке металлов: изготовлению оружия, посуды, украшений из серебра и золота. Одно такое поселение ограбили бандиты. Скорее всего, там грузины. Ближе – осетины, черкесы, может кабарда, я не уверен.
– Это не грузины, у меня бабушка – наполовину грузинка. Я язык немного знаю, а тех не понимаю, совсем, – вырвалось у Кости, стоявшего за плечами майора, как и положено заму.
– Кто впустил сюда этого невоспитанного юнца? – не смог не вставить свои пять копеек парторг.
– Главное очевидно: горцы – наши потенциальные союзники, – проигнорировал обоих майор, уже подсознательно искавший подмогу. – Враг моего врага – мой друг. Они похоже изрядно натерпелись от набегов грабителей. А грабят здесь, если мы попали туда, куда я думаю, все, кому не лень.
– Зачем так далеко загадывать, – голос с галёрки, – возможно уже сегодня нас вернут обратно.
– Нет! – майор решительно покачал головой, – нас не вернут. Однозначно. Забудьте об этом.
– Но почему?! – майора, казалось, готов был придушить каждый. Косте, вдруг стало понятно, почему в древней Греции убивали гонцов, приносивших плохие вести.
– Потому... – майор перевёл дух, – потому, что наше место занято... НАМИ!
   Недоумение, возмущение, насмешка – всё что угодно, кроме понимания читалось на лицах.
– Я вас не совсем понял, Павел Андреевич, поясните собранию, – Коган даже привстал, осенённый Истиной, – Если это то, что я думаю, это прекрасно!
– Я думаю, что вы думаете, что я думаю... В общем – да! Это, действительно прекрасно!
– Не томи, майор, по роже получишь, думальщики, мать вашу!
– И  Иванычу перепадёт на орехи, – взбудораженный народ приподнял задницы с мягких стульев.
– Ша, православные, – Костин юношеский дискант прозвучал в общем ропоте, как щелчок хлыста, – не срамитесь, здесь же дети.
   Народ притих, растерянно оглядываясь.
– Где, дети? – наконец выдавил один из мастеров, растерянно оглядываясь.
– Я – дети! Ваше будущее, между прочим, – поправляя ремень «калаша» заявил студент.
   Напряжение как-то разом спало, народ вернул седалища в «сёдла».
– Такая дытынка вночи пэрэстринэ – подгузкы миняй, – усмехнулся в усы пожилой мастер.
– Кто-нибудь выведет этого террориста, или мне самому... – подала голос Партия.
– Мальчик прав, – Валерий Иванович очнулся, – ведём мы себя недостойно. Военные хотят сообщить нам важнейшую информацию. А мы... Стыдно, товарищи.
   Аудитория притихла, посрамлённая, все вновь обратили взоры на Осенённого.
– Посудите сами, товарищи – у всех нас зубы, хоть «Помарин» рекламируй, даже у тех, кто их отродясь не чистил. Старые шрамы, хронические болезни исчезли. Утраченные конечности возобновились. У всех – абсолютное зрение. Дети в санатории, калеки в прошлом – все здоровы! Мы не те, кем были там, в восемьдесят шестом... – сделал театральную паузу, в лучших традициях МХАТа. – Мы копии, улучшенные копии самих себя.
   Заводчане, поражённые, молчали. Не просто переварить такое сразу.
– Не станет же Бог, или кто он там, размениваться на копирование каждой пломбы в ваших зубах, каждой козявки в носу, сломанного ногтя, каждого шрамика и прыщика. Очевидно, за основу был взят усреднённый, общечеловеческий базис здоровья и, уже на его основе, создан каждый конкретный индивидуум, причём с сохранением особенностей психики, мышления, убеждений. Ювелирная работа, поразительно!  На такое способен лиши Создатель.
– Усреднённый уровень, усреднённый размер... – бормотал студент, беспокойно переминаясь. Хотел заглянуть себе в штаны, постеснялся. Ощупал себя в районе ширинки, успокоился более-менее.
– Жаль, – в полной тишине прозвучал голос одного из сменных, – убеждения, психику особенно, подправить некоторым – ой, как не помешало бы. 
– Бред! – фыркнул кто-то.
– Память, товарищи, память! Я только что обнаружил, что помню практически дословно все конспекты, которые писал в военном училище много лет назад. Наизусть могу процитировать все уставы и инструкции, прочитанные мною вскользь, помню стихи, писанные мной в прыщавой юности. Помню всё прочитанное... А имя преподавателя не помню... Интересно... Избирательная память... Только полезное, – уже не говорил, бормотал.
– Попробуйте сами, – вновь повысил голос, – попытайтесь вспомнить какую-то заковыристую формулу, правило, теорему не поддававшуюся вам в институте, техникуме, и вы поймёте, о чём я.
   Взгляды остекленели. Казалось, зрачки развернулись на сто восемьдесят, рассматривая содержимое собственных черепных коробок.
   Молчание длилось долго. Люди, с изумлением начали понимать, как много они забыли, и сколько вспомнили сейчас.
– Василий, я тебе пятёрку одолжил, помнишь? А я вспомнил! Гони бабки, жулик!
– Семёныч, я сам только щас... Ты ж помнишь, какими мы были после того сабантуя... 
– Но почему? Почему наше место занято? Почему мы не можем вернуться? – глаза женщины не смотрели внутрь, они с мольбой и надеждой смотрели на этого жестокого человека – военного.
– Полагаю, что в нашем времени ничего не изменилось. Там мы продолжаем носить очки, хромать, блевать с похмелья, тоскуя по загубленной печени, вытирать сопливые носы детям. Там всё осталось, как было. И мы там остались. С нас, и всего, что нас окружает, в радиусе десяти – пятнадцати километров, сняли копии. Улучшили их, и перенесли сюда. От лени, недостаточной скрупулёзности или в качестве бонуса, повышающего наши шансы на выживание, болячки наши переносить сюда не стали.
– Вы хотите сказать, – глаза женщины, блестевшие доселе от слёз, блеснули надеждой, – что Маша и Мишенька не потеряли маму?.. Меня? Что у них по-прежнему есть мать?! Есть я?!
– Конечно, дорогая, ТАМ никто не пострадал, никто не потерял родных. Это мы потеряли. И нам с этим жить...
– Я переживу, – грусть и умиротворение слышалось в тоне. – Лишь бы им было хорошо. Надеюсь, она будет хорошей матерью... Женой, – в голосе появились нотки ревности.
– Это не ОНА, это ВЫ останетесь ТАМ, такой, как были. Понимаете?
– Понимаю... Жесток ваш Бог, очень жесток. Я узнала всё, что хотела, пойду, успокою Наталью Михайловну, наших всех...          
   Женщина медленно направилась к двери, вышла. Опять все долго молчали, переваривали случившееся.
– Так, это что?! – взорвался один из мастеров, – Любка сегодня с Ним переспала?! Вот курва, я всегда знал...
– А ты как хотел? Неделю на вахте, вернулся и к дружкам, на пиво, или по бабам. Вот терпец Любке и урвался, в другое измерение тебя отчислила. Ведьма, факт! Теперь с тобой, но очень положительным, непьющим, жить будет.
– Да я...
  Улыбались, хоть и не особо весело – хороший симптом.
– А курить, всё равно хочется.
– Полагаю – лечение курильщиков и алкоголиков не входило в планы Творца. Нет предела совершенствованию, сами бросите. Тем более, что ближайшая табачная лавка – где-то в Америке.
– Мы на машинах пытались добраться до посёлка, но там ничего нет – ни дороги, ни столбов. Ступенька, а за ней совсем другой ландшафт.
– Знаю, – майор наконец сел – доклад закончился, началось обсуждение, – мы там тоже побывали.
– И какую площадь перенесли в прошлое, как вы думаете?
– Не площадь. Подземная часть завода цела?
– Конечно.
– Перенесён был объём, скорее всего, в форме шара, как наиболее простой и совершенной. Радиус, по моим прикидкам – километров двенадцать – пятнадцать.
– Десять морских миль,  – подал голос Главный, задумчиво рассматривая какую то точку на своём столе.
– Простите?
– Объём шара радиусом в десять миль, как размерность, привязанная к окружности нашей Земли, перенесли на четыреста, пятьсот, или шестьсот лет назад. Зачем создателю мелочиться с некруглыми числами? А возможно, расстояние равно одному футу, то есть одному шагу, его шагу. Если подтянуть опыт фантастов, которых я, старик, грешным делом почитываю, то это похоже на эксперимент с мирами, развивающимися параллельно.
– То есть? Поясните свою мысль, Валерий Иванович.
– А то и есть. Предположим, что Бога не устраивает то, как идут дела на созданном им шарике. Он берёт некий будоражащий фактор, призванный изменить ход истории: Будду, к примеру, Иисуса, Магомета или Конфуция и вбрасывает его в мир, который ему не совсем нравится, создавая тем самым новую, параллельную реальность. В нашем случае – действие более радикальное: нас, людей из будущего, с устоявшимися принципами, определённой идеологией гораздо более гуманной и человечной, как для этого дикого мира, согласитесь, переносит Он, – Главный помолчал, шевеля губами, – А возможно, это и не боги, а их детки шалят, или нерадивый божественный студент лабораторную работу делает на тему: « А что будет, ели мы вот так...» Возможно для них наше тысячелетие – неделя, или месяц. И они таким образом развлекаются, создавая параллельные вероятностные миры и наблюдают, что из этого получится. Возможно, в другом мире, перенесли дивизию СС «Мёртвая голова» в тридцать третий год от Рождества, и в Иерусалим запустили, кто знает?
– Значит вы, Валерий Иванович, тоже считаете, что мы – лишь копии, а Там осталось всё по-прежнему? – в тоне мастера, предположившего ранее, что их скоро вернут, звучала надежда и неподдельная заинтересованность.
– Я, практически, уверен! А вы, Павел Андреевич?
– На все «сто», иначе ничего не сходится.
   Ни в чём он уверен не был. Разве можно быть уверенным в чём-то, имея дело с такой силищей? Нету больше их прежней действительности, совсем. Уничтожена, как неудачный вариант развития. А их, как рассаду, оставили, посадили в новый горшок. И такое возможно. Какая теперь разница? А людей успокоить нужно.
– Слава тебе, Господи, – в возгласе – огромное облегчение, – А я всё маялся, как там они без меня будут. Жена – инвалид. Дочка, внучка грудная... Я ведь один – кормилец. Слава тебе... – трижды перекрестился, неумело, неправильно, но от всей души.
   В кабинете чувствовалось оживление, будто тяжеленный груз, давивший на присутствующих, внезапно исчез, растворился. Стало очевидным, что вопрос: «Как там они без нас» – являлся решающим для большинства собравшихся. «Как мы без них?» – оказалось второстепенным.
– «Наверное, именно так и выглядит, на деле, истинная, без пафоса и надрыва, забота о близких, Семье», – думал Павел, наблюдая за присутствующими.
– А может, мы и не люди вовсе.
   Начальник одного из цехов проколол булавкой палец. Показалась капелька крови.
– Не стоило, право, этот эксперимент я проделал ещё вчера утром, – грустно улыбнулся майор, – Конечно же, мы – люди. Созданные по образу и подобию тех, кто остался там, в ином измерении. Созданные так же, как Бог, по своему образу и подобию, создал род людской от Адама и Евы.
– Чушь! Что вы несёте? Вы же взрослые люди! Какой Бог? Я, как коммунист, парторг, убеждённый атеист, здравомыслящий человек наконец, возмущён вашими инсинуациями! – усы Сергея Николаевича воинственно топорщились.
– Вы, товарищи, в большинстве руководители, советские, коммунисты, и позволяете себе подобные измышления? Такое не пройдёт безнаказанно, так и знайте! Я обязан сигнализировать в соответствующие органы. Со школьной скамьи, нет, с пелёнок всем доподлинно известно – Бога нет!
– Сергей Николаевич, я вас умоляю...
   Главный поморщился, как от давней, занудной зубной боли. Не настолько сильной, чтобы вырвать зуб, но весьма неприятной.
– Нет, позвольте...
– Сергей Николаевич, – майор повысив голос, привлёк к себе всеобщее внимание, – кто же, по вашему, с нами сделал ЭТО? Какой силой разума, какими возможностями должен обладать тот, кто способен на подобные манипуляции? Ему подвластно время, пространство, материя. Кто Он, с лёгкостью жонглирующий молекулами, атомами, ходом Времени?
   Вы, сдвинув большой камень, обнаруживаете под ним муравейник. Вы можете потыкать в него палкой, развести над ним костёр, помочиться на него, наконец. А можете аккуратно водрузить камень на место. Кто вы для муравьёв? Высшая сила, вершащая их судьбы. Вы для них – Бог, способный помиловать или уничтожить! Или, или. Здесь же сила неизмеримо более могущественная, она способна Созидать, творить. Как обозвать такую Мощь? Почему – не Бог? Коротко, и всем понятно.
   Парторг молчал, набычившись. Он был решительно не согласен с этим скороспелым выскочкой. В чём? Во всём! Более точно сформулировать, а тем более аргументировать своё несогласие он сейчас был не в состоянии. Просто чувствовал дискомфорт, как амеба, в которую ткнули чем-то, и всё!
– Возникает резонный вопрос – зачем? – помолчав, негромко продолжил майор. – Думаю мы, как та палка в муравейнике – возбудитель, инициатор перемен. Нас, как котят, бросили в бурную реку. Жестоко? Да! А кто сказал, что Бог милостив ко всем своим тварям? Может, жертвуя нами, как пешкой, Он вознамерился разыграть какой то хитроумный гамбит? Мы несомненно попытаемся выжить. Инстинкт самосохранения – самый сильный у всего живого. Мы неизбежно вступим в контакт с внешним миром. Мы изменим его, или он нас, если окажется сильнее. Может это соревнование и является целью эксперимента? Такие себе тараканьи бега, состязание между двумя Мирами. Нам дали неплохую фору: отменное здоровье, память. У нас немыслимые, по здешним меркам, оружие, технологии, средства производства. Бог, очевидно, немножко болеет за нас. У Иисуса было лишь слово.
   Но вопрос остаётся – зачем? Чем мы разительно отличаемся от окружающих? Я отвечу – идеологией добра, человечности людей конца двадцатого века, воспитанных на идеалах социально справедливого общества, прав Валерий Иванович. А ведь двадцатый век, действительно, человеколюбивее, мягче, справедливее. Яркий пример – католическая церковь в средневековье и в конце тысячелетия. Это же две совершенно разные церкви! Разве могли мы вообразить, что за чистоту учения можно послать на костёр или объявить крестовый поход там, в двадцатом веке.
– А, джихад? За Аллаха горла режут.
– Ислам – религия относительно молодая, не наигрались ещё детишки в кровавые игры. А горла режут не за Бога, а за сферы влияния. Просто сильные мира используют веру недалёких фанатиков в своих интересах. И в Афгане не за Веру воюют, а за независимость, против иноземных захватчиков, уж поверьте мне. Мы уйдём, друг дружке горло резать будут, уже за контроль над благами. Ислам – религия воинствующих бедуинов, собиравших арабский мир в единую державу, что тут поделаешь?
 Возможно Бог, в отличии от прежних попыток, решил вбросить в этот жестокий мир добро с кулаками? А кулаки у нас крепкие, поверьте.
– И даже крепче, чем вы думаете, – загадочно улыбнулся Коган.
   Заводские тоже заулыбались, снисходительно, как улыбаются родители ребёнку, уверенному, что Дед Мороз непременно получит его письмо с просьбой о новеньком велосипеде.
   Майор несколько удивился такой реакции, но продолжил, не задавая вопросов.
– Я не могу однозначно ответить на вопрос «кто виноват?» Будем считать, что это каприз Всевышнего. Нам же остаётся лишь выжить, и жить как можно лучше, безопаснее. Предлагаю оставить на время высшие материи, и приступить к главному вопросу – что делать?
   Вокруг, будто очнувшись от сна, зашевелились, разом загалдели, как люди принявшие непростое решение и взявшиеся за привычные дела.
– Товарищи, сделаем перерыв минут на двадцать. После перерыва прошу остаться лишь руководителей подразделений, замов и старших мастеров. Остальные – идите к людям, объясните, успокойте. Родных, скорее всего, мы, по эту сторону гробовой доски, больше не увидим. Но они нас не потеряли, это главное. Мы же постараемся жить дальше, с чистого листа, и с отменным здоровьем. И не посрамим, так сказать... Ну, вы меня понимаете...
   После перерыва осталось значительно меньше народу, почти все поместились за столом совещаний. Костя облюбовал себе кушетку в уголке, старался изображать статую, чтоб не выгнали.
– Павел Андреевч, – главный инженер стоял у директорского кресла, не садился, – займите место председателя. Ситуация чрезвычайная, разруливать её, как я понимаю, придётся в основном военным. Так что – милости просим на капитанский мостик, – указал на затёртое, но очень удобное кожаное кресло.
– Это ещё к чему, – аж подпрыгнул парторг, – есть люди значительно старше, заслуженнее, опытнее сего среднего чина. Я, к примеру, подполковник запаса... Должен быть. Да и моральный облик... И внешний вид. В каком виде он на ответственнейшие совещание явился? Небрит, измят, обувь не чищена. Позор! И это советский офицер!
– А не себя ли вы видите во главе этого стола, дорогой Сергей Николаевич? – лёгкий сквознячок иронии ощутил не каждый.
– Да, Валерий Иванович, почему – нет? В отсутствии парторга завода я, его первый заместитель, глава крупнейшей на заводе партячейки, готов взвалить на себя эту непосильную ношу. В трудные для страны времена, Партия всегда брала руководство и ответственность на себя, вела массы к победе.
– Что ж, веди, Сергей Николаевич. Что предлагаешь? Где победа? Куда идти? Я готов, веди! – видно, изрядно достали умницу-технаря эти ведуны и направители, не стерпел, сорвался. Последние сутки не способствовали безмятежности, нервоукреплению.
– Ну, я... Нужно посоветоваться... В каждой конкретной области вопросы будут решать специалисты. Наша задача – направлять, осуществлять общее руководство, контролировать. Так всегда было, и так будет! – с апломбом, всё решительнее вещал Непогрешимый, стушевавшийся поначалу.
– Ты, как был пламенным комсоргом недоучкой двадцать лет тому, когда к нам прибыл, так им и остался, хоть и сединой уж припорошило, – Петрович, мастер электроцеха укоризненно покачал головой.
– Да как вы смеете! Я...
– Заткнись, Сергей, дай умных людей послушать. Пойди лучше партвзносы собери, напоследок.
– Действительно, Сергей Николаевич, заткнись, голубчик, очень тебя прошу. Время дорого.
   Энергетик принял позу оскорблённого достоинства, смолчал. Дворцовый коммунистический переворот в нарождающемся государстве привял на корню. Пока...
– Так, как же, Павел Андреевич? Положение – чрезвычайное. Военное положение, я бы сказал. Тебе и вожжи в руки.
– И  корону на голову, – майор и Главный так и остались стоять в торцах стола. – Положение серьёзное, не спорю. Но вы заблуждаетесь.
– Поясните. Что-то я не очень…
– Война – что? Пиф-паф, день – другой, неделя, и всё! А подготовка к вооружённому столкновению? На неё у нас пол страны пахало. Без вашей поддержки: производственников, строителей, воспитателей, готовящих смену, мы, военные, можем лишь с честью погибнуть на поле брани.
   Удивлённые заводчане, после такого признания иначе, с уважением даже, взглянули на «варяга» при кобуре. «Молодой, а с понятием» – многозначительно переглядывались, кивали.
– И, тем не менее, Павел, считаю, что в экстремальной ситуации, какая сложилась у нас, должно быть единоначалие и железная дисциплина. Кто, как не военный, боевой офицер, герой Советского Союза, может спасти нас от гибели? – В голосе Когана звенела неподдельная убеждённость.
– Предлагаю расширенный Совет. Советскую власть у нас ещё никто не отменял, – вышел из ступора главный энергетик.
– Расширенный Совет расширит прения до бесконечности, да толку – пшик, – ввернул Петрович, и тут же был награждён презрительно-ненавидящим взглядом своего начальника по партии.
– Предлагаю триумвират, на первое время, дальше – видно будет, – сообразив, что прения, действительно, могут длиться бесконечно, – рубанул майор.
– Что вы имеете ввиду, Павел Андреевич? –
   Всё внимание опять в конец стола.
– Мы уничтожили почти всех бандитов. Ключевое слово – «почти»...
– Не удивительно, при таком то руководстве...
   На реплику несостоятельного «оппозиционера» уже никто не обращал внимания, собрание дружно катилось к тоталитаризму. А разве жила когда-либо Московия, потом Русь, потом Союз без сильной руки, без строгого, но справедливого царя-батюшки, или князюшки, или Первого, или Генерального? Разве может Быдло без Пастуха? Нет! Доить то кто-то должен, или стричь, или сожрать, наконец.
– ...почти всех. Те, кому удалось бежать, приведут других, и будет их не тысяча жалкая, а много, много больше. Слишком уж приз велик, и они это отлично поняли своими петушиными мозгами. «Барыши невиданные» – так видит нас пленённый толмач, так же, уж поверьте, видят и остальные «басурмане».
– Погоня ушла, нам сказали.
– Ушла. А вот я лягу в беспредельной степи в траву по пояс – найди меня! Я вообще жалею, что отправил пацанов на это дело. Тревожно мне, товарищи.
   Если начальник мается, плачется в жилетку – свой в доску, значит. И пожалеть его хочется, и помочь, и голову пред ним преклонить. Так повелось издревле. Классный предвыборный ход получился у Павла. Намеренно ли? Точно мог сказать лишь язвительный старшина. Но он был далеко сейчас.
– У нас времени, считаю – от полутора месяцев до пяти, на подготовку. Шесть – было бы идеально. Татары в набеги, как правило, поздней осенью ходят, как урожай соберут. Просо там, не знаю, что ещё. Кашу из проса варили. По моим прикидкам, мы можем выставить до полутора тысяч бойцов. Но их ещё обучить нужно. Я не хочу, чтобы в первом же бою... Как ополченцы, штабелями, в Отечественную войну. А огнестрельного оружия – едва на три с половиной сотни наберётся. Боеприпасов – вообще на один хороший бой.
– Ну, это не совсем так, товарищ главнокомандующий. Кое-какая заначка имеется, – заводчане вновь загадочно переглянулись.
– Какой бы ни была богатой ваша заначка, это всё, что есть в этом мире. Ну пять боёв, ну десять, ну пятьдесят, дальше что? Луки – стрелы, сабли – пики? Если мы не предпримем нечто радикальное, сами не наладим производство оружия, боеприпасов, жить нам год – два, и ещё трошки. В покое нас уже не оставят, будьте уверены! – так много Павел говорил, наверное, лишь в древней юности, когда убалтывал первую свою сексуальную партнёршу, пятнадцатилетнюю Маню, летом, на даче...
   Ему тогда было четырнадцать, и он писал для Мани стихи... Уболтал, как и теперь. Его слушали внимательно, с безграничным доверием, как и та Маша, которая с нетерпением ждала, когда этот малолетний придурок закончит рифмовать, и приступит наконец к сути. (Дело в том, что в то лето, на крохотном хуторе, более подходящих кавалеров не наблюдалось. Бог вознаградил Маню за терпение. Этот малый... Хорошо, что о мыслях любимой так и не узнал влюблённый по уши Павлик...) Он ещё целых три месяца страдал от разлуки с единственной, на всю жизнь, пока не подвернулась другая, «единственная» – в школьном спортзале, на дежурстве, в пропитанной потом раздевалке... 
   Воспоминания, яркие настолько, что в штанах стало тесно, переплелись в голове с сегодняшними событиями, и Павел вынужден был снова сесть, дабы никто не заметил естественной реакции. Да, идеальная память – хорошо, но, какие фортели она выкидывает! С Этим ещё нужно научиться жить. Научиться управлять этим безграничным и свежим, будто вчерашним, потоком информации. Недоработочка, господа Создатели. Копировальщики-рационализаторы, мать вашу...
   О чём это он? Майор тряхнул головой, избавляясь от наваждения.
– С вами всё в порядке, товарищ майор?
– Да, конечно. А кормить три тысячи человек? А? Ну, съедим, что при столовых запасли, овец съедим, лошадей. Дальше – что? Грабить пойдём? Кого? Вы укажите, мы сподобимся раз или два. До нитки оберём. Дальше – что?!
   Ухмылок больше не наблюдалось. Вчера: заказал – получи, хоть и с запозданием, хоть и не в полном объёме, хоть и с пересортицей (толкачам, хозяйственникам тоже жить нужно), но получи, непременно. А сейчас, кто пришлёт? Стрелу в брюхо, вместо ужина, разве что. Только теперь, и то не сразу, Совет начал понимать насколько серьёзна и безнадёжна сложившаяся ситуация. Некоторым, а может большинству захотелось туда, вниз, к народу. И требовать! Требовать, чтоб накормили, чтоб защитили, чтоб медицина бесплатно, и чтоб образование, как раньше. И чтоб наверху не крали, а служили им, простым людям... И чтоб... И чтоб...  А это они теперь наверху, с них теперь требовать будут, их материть. А им материть некого, разве – самих себя. Выше лишь Бог.
   Понимание происходящего, за редким исключением, чётко коррелировалось с образовательным цензом: сперва паника возникла в глазах начальников цехов, затем перекинулась на замов, и лишь погодя, конкретно зацепила мастеров. Всё же образование в Союзе имело значение. Ты начальник, я дурак – не было пустым сотрясением эфира.
   Приуныли, переваривали услышанное, молчали. Искали выход.
– Торговать будем, – подал голос один из начальников цехов.
– Безусловно будем. Чем? – майор с надеждой уставился на «торговца». – Нет, вы не смущайтесь, говорите! Это чуть ли не единственный способ выжить. Помимо собственного сельхоз производства и грабежа. Говорите, прошу вас!
– Вы так скептичны, Павел Андреевич, потому, что наших станков не видели. Новейшие, последний писк! Сляпать можем всё, что угодно. От гвоздя, до ракеты. Что там финны, у нас и немцы, и американцы с числовым программным управлением имеются! Валерию Иванычу спасибо, он всё. На каждый станок по пять лет жизни вырываючи положил.
– Так он уже мёртв, или при смерти?
   Коган хмыкнул недовольно, о нём говорили, живом, в третьем лице, в его присутствии.
– Вы зря иронизируете, Павел Андреевич. У нас такая база, Детройт позавидует. Я, с позволения сказать, не главный инженер, а главный вышибало. В том смысле, что умудрился вышибить с наших функционеров деньги на то, что иные оборонные предприятия увидят лишь через пятилетку, в  лучшем случае. У меня компьютерный центр в механическом цехе. Все станки... Впрочем, вам это неинтересно, – замолчал, обиженно.
   Заводские активно кивали. С осуждением смотрели на того, кто посмел усомниться в добывальческом гении их Главного. Знал бы этот вояка, как сбегались всем заводом, посмотреть на новую диковинку, добытую им. Как мастера гоняли любопытную молодёжь, не разрешая даже прикоснуться к приобретённому чуду. Как... А, кто это поймёт кроме металлиста?!
– Изумительно! – майор – олицетворение восторга, – А чем же питаются ваши америкосы с числовым программным?
– Известно чем. Трёхфазка, триста восемьдесят.
– А у меня нет триста восемьдесят. Вон, на аккумуляторе УАЗа – двенадцать и шесть десятых. Отдать?
– А-а! Вы насчёт того, что ток пропал? Так у нас два дизель-генератора, резервных, и соляры – хоть залейся. Не пропадём!
– «Залейся», это сколько? На год, два? Дальше заглянуть – извилины не пускают? Или вы так далеко не заглядываете? Может жить дальше не собираетесь? Тогда вообще ничего делать не нужно, пару лет и так протянем!
   Начальник механического цеха сконфуженно замолчал. Отвыкло министерство среднего машиностроения (оборонка) от того, что чего-то может не быть. Элита забыла, что может быть недостаток в чём-то. Вся страна потела, чтоб они не знали ни в чём отказа. А как же, «лишь бы войны не было» – как молитву, декламировала вся страна.
   Главный давно понял, к чему клонит этот въедливый майор, молчал, подыскивая решение.
– Нужно немедленно отключить генератор, – обеспокоенный не на шутку перспективой остаться вообще без энергии для его любимого детища – станкового парка, Главный потянулся к телефону.
– Погодите, Валерий Иванович, – жестом остановил его майор, – если уменьшить нагрузку на генератор, расход топлива уменьшится?
– Естественно, – пожал плечами Коган.
– Тогда необходимо законсервировать все ненужные помещения, в остальных оставить абсолютный минимум освещения. Беречь каждый киловатт. А совсем отключать – слишком радикально, не нужно пугать людей, они и так...
– Вот, голубчик, Сергей Николаевич, – обрадовался Главный, – это теперь становится вашей главной задачей, генеральной линией, так сказать. ЭКОНОМИЯ – вот ваша первейшая обязанность, как главного энергетика! И только от вас теперь зависит, сколько просуществует наша маленькая, но цивилизованная колония в этом мире варваров. Как говорил незабвенной памяти Леонид Ильич – «экономика должна быть экономной!»
   Главток с подозрением смотрел на начальника: шутит, или всерьёз?
   На сосредоточенном лице Главного, нужно отдать должное его артистизму, не дрогнул ни один мускул, уж очень сильным было желание спровадить, хоть куда-нибудь, пламенного революционера.
   Приняв абсолютно всё за чистую монету, напрочь лишённый чувства юмора, Энергетик проникся важностью момента и собственной персоны. На лице нарисовалась каменная непреклонность. Он будет бороться за экономию энергии, от него зависит жизнь всех сотрудников!
– Мне срочно необходимо проинструктировать персонал! У нас столько лампочек без надобности, сутками горит, подумать страшно.
– Правильно, голубчик, действуйте! Мы все в вас верим, и твёрдо рассчитываем на вашу партийную непокобелимость... То есть... Один чёрт, – Главный напутственно махнул рукой.
   Подхватив папочку с бумагами, Главток решительным шагом направился к выходу.
– И как вы такого терпите? Ещё один маразматический выпад, и я бы его пристрелил! – не выдержал, подал голос из своего угла Константин.
– Ах, юность, – глаза Когана вознеслись к свежевыбеленному потолку, – Этот щенячий нигилизм. Я и сам был таким когда-то… – мечтательная поволока окутала взор, – Вот вы, юноша, смогли бы следить за экономией электроэнергии?
– Я?! Не-ет!
– А Сергей Николаевич сможет. Зачем сразу стрелять? Может лучше немного перенаправить вектор приложения силы? Он хороший человек. Исполнительный, ответственный товарищ. Ему только нужно задать правильное направление. Вцепится, как бульдог, не оторвёшь. И сделает. Подохнет, а сделает. Вы так смогли бы?
– Нет... Наверное.
– Вот видите? А вы – стрелять. Зачем? – в словах пожилого инженера сейчас звучала вся мудрость, терпимость народа – изгоя, гонобимого столетиями, – Боюсь, и мне теперь книжечку почитать не придётся на сон грядущий.
– Чепуха всё это – подал голос мастер электроцеха, – даже на холостом ходу, без нагрузки, дизели жрут столько соляры, заливать не успеваешь. Там баняки цилиндров – что твоё ведро.
– Так, что же делать, Петрович?
– Что делать, – бывалый мастер нагнал на себя важности, – старших слушать, что делать... Мы в прошлом годе налаживали резервные генераторы в части. Помнишь, Андреич? Солдат профилактику делать обучали.
– А то. По соточке вам наливать – рука устала.
– Ну, это как водится. Без могорыча, что за шабашка? Так вот, генераторы у вас – сороковки, на сорок киловатт то есть. Хороши, сволочи, новьё, дуракам достались. На порядок меньше соляры жрут, чем монстры наши.
– Вот, это дело, – Главный удовлетворённо кивнул, – Демонтаж, перевозку, установку обеспечишь, Петрович?
– Нэма пытань, сделаем в лучшем виде, Иваныч, – мастер уже накручивал диск местного телефона.
– Что ты там, Павел Андреевич, насчёт тройственного союза говорил?
– Триумвирата. У нас сейчас три первостепенные задачи. Первая – строительство защитных сооружений. Это – твоя парафия, Юрий Соломонович. Ты военный инженер, тебе и кайло в руки.
– Вообще-то я – архитектор малых форм по специальности. Фортификацией никогда не занимался.
– А нам больших и не надо. Строй маленькие формы, но неприступные.
– Нам тринадцать капель, но чтоб нажраться. Понятно. Швец встал, отошёл к окну, задумался. Дальнейшего обсуждения он казалось уже не слышал.
– Следующая задача – обеспечение строителей всем необходимым: новобранцев – оружием, войска – боеприпасами. Не помешают и мины для минных полей, ловушек на комбинате, в санатории. Огнемёты. Холодное оружие – первостепенно. Латы, защитные доспехи. Спецоборудование для спецотрядов. Изготовление всего этого ложится на плечи нашего доблестного средмаша. То есть на ваши плечи, Валерий Иванович.
– Нам, как всегда, самое лёгкое, кто бы сомневался, – тяжело вздохнул Коган, – Не стесняйтесь, Павел Андреевич, нагружайте воз, всё повезём, всё осилим. Мы привычные. Не так ли, товарищи?
– А доблестная армия, как водится, в потолок плевать будет? – полюбопытствовал начальник моторного цеха.
– Я вас возьму к рекрутам. Поносом плеваться будете, и мочой плакать. Мне, за считанные недели, из тюфяков плотные матрацы сделать предстоит. Кстати, всеобщую воинскую повинность не отменяли. Четыре дня – на производстве, три – добро пожаловать в ад, курс молодого бойца пройдёте все. Вот тогда и посмотрим.
– А выходные?
– Я же сказал: четыре дня на производстве, вот вам и выходные. Отдохнёте от трудов ратных.
– Иваныч тот, кто даст отдохнуть...
– Тебя бы, майор, к нам в конце квартала, когда битва за премию идёт...
– Так вы привычные? Совсем хорошо!
– Привыкал вол к ярму...
– У меня плоскостопие, годен к нестроевой в военное время! – запротестовал один из замов.
– Стараниями Господа, плоскостопия у вас уже нет, а годен или нет – сборы покажут, – хищно улыбнулся майор, – Я вас, салабонов тридцати – сорокалетних сержанту двадцати годов от роду отдам, на поругание, с потрохами. Потом вместе посмеёмся.
– Садист.
– Лучше пОтом изойти сейчас, чем потом кровью, товарищи. Не бойтесь, мои сержанты не изверги, сразу убивать не станут. Они медленно, но уверенно с вас жилы тянуть будут. По одной. Ну а моя задача – сделать нашу армию максимально боеспособной. Кроме того, обеспечить безопасность нашей маленькой общины, и, по возможности, её материальных ценностей. С этой триединой задачей по силам справится лишь триумвирату с чрезвычайными полномочиями. Товарищ Швец – строительство, Товарищ Коган – производство, я, Кузьмин – боевое обеспечение. Кто за? Единогласно. Вопросы?
– Так мы не проголосовали.
– А нужно? У вас, товарищ...
– Соровцев.
– У вас есть другие предложения, товарищ Соровцев?
– Нет, но...
– Тогда всё, закрыли тему, – социалистическая демократия в действии.

               



                15.   ЗАСЕДАНИЕ  ПРОДОЛЖАЕТСЯ…

– Сейчас нужно наметить первоочередные задачи, люди без дела маяться, занять необходимо, дабы отвлечь от дум тягостных, – искренняя забота, или Главного жаба давила, что полутысячный коллектив простаивает?
– С сельского хозяйства нужно начинать, – подал голос завхоз столовой, – считай, середина мая на дворе. Хорошо, что дожди прошли, кое-что ещё посадить можно. Осенью трёхразовое питание отменять не собираетесь? Оно конечно, вроде и позновато уже, на моей дачке уже всё повылазило... – вспомнив про дачку, погрустнел завхоз.
– А что у тебя в закромах, что посадить сможем?
– Картошки много, гниёт зараза, пагоны пускает, перебирать не успеваем. Лук, буряк, морковку сажать можно, кочерыжки капустные. Но это только на семена, урожая в этом году не жди. По сусекам поскрести – семечек на подсолнухи найти можно, и беленьких – на гарбузы. Вот и всё, пожалуй. Сидора звать надо, он у себя на двадцати сотках такое развёл... Даже какой то карликовый банан вырастить пытается. Про лимоны с апельсинами я уж не говорю. Мичурин! А виноград у него какой! – качал головой завистливо.
– Ну, до бананов нам сейчас, как... А вот картошка – второй хлеб. У тебя ведь с мукой негусто?
– Мука, ладно, перебьёмся как-нибудь. А вот соли мало – это да! Проблема. Три тыщи едоков, а то и поболее, шутка ли?
– Соль в горах искать нужно. Соляные пещеры на Кавказе есть, лечебные, я по телевизору видел.
– Кавказ большой...
– Это мы у наших горцев спросим. Должны же они были где-то соль брать, и для себя, и для животных.
   В обсуждение постепенно втянулись все. Предлагали, спорили, приводили примеры.
– В общем так, – резюмировал Главный, – оба «Белоруса» отправляем на вспашку. Механическому – срочно изготовить плуги, бороны, что там ещё навесное понадобится. К тому, что снег убирал, подвесное подойдёт, что мусор на прицепе вывозил, лишь фаркоп имеет, переделать нужно.
– Так почему механический ещё здесь?
– Уже уходим.
– Погодите! А штыки для лопат, а вилы, грабли, сапки, косы. Без всего этого ваши плуги – тьфу!
– Держаки столярка сделает, а железо на вас, металлисты.
– Всё на нас, – проворчал начальник механического цеха, – Тока не будет – ничего не будет. А энергетик теперь, как клещ вцепится. Он ведь экономию понял тотально и буквально, по-другому не умеет.
– Его беру на себя. Всё, ушёл механический. Нет, зам пусть идёт, налаживает, а ты, Александр Юрьевич, останься, может ещё что всплывёт, для твоих.
   Прошёлся взглядом по кабинету.
– «Мичурина» нашего, Сидора, э...
– Михайловича, – подсказали.
– Сидора Михайловича, позвали?
– Здесь я, – в дверях, немного смущаясь от такого количества начальства сразу, топтался плотно сбитый мужичок средних лет. Огородник от Бога, в миру – слесарь-ремонтник вертикального ствола, уходящего с поверхности в подземелье.
– Вы, Сидор Михайлович, вместе с нашим завхозом займётесь сельским хозяйством. Три тысячи едоков на вас. Чувствуете ответственность?
   Сидор лишь растерянно чесал затылок.
– Вы у нас за главного агронома будете, а завхоз по хозяйству поможет. Толкачом при вас будет. Он у нас большой мастер по этой части, не пропадёте. Все женщины, все конторские в вашем распоряжении, командуйте.
– Оно понятно: бабам копать, мужикам заседать. Что ж не понятного, всё, как обычно, – наконец подал голос новоиспечённый министр сельского хозяйства.
– Отчего же, голубчик, всем миром поможем.
   Главный начал замечать, что, как Миша к власти пришёл, у рабочих голос прорезался. Всё чаще стали критиковать руководство. Раньше молчали в тряпочку, да водку жрали. А как «сухой закон» объявили, протрезвел работный люд, огляделся, думать начал. Задумаешься тут, когда две бутылки на руки, и только после двух. «Ту оклок» получается, почти по-английски. Хорошо ли это?
– И трактористы у вас, и разнорабочие, и от основной работы свободные. Пионерский десант вам организуем. Приступайте, время не ждёт. Какая нужда – обращайтесь незамедлительно, прямо ко мне. Поможем. Для нас продовольствие – вопрос наиглавнейший.
   Главный поймал себя на мысли, что говорит как Владимир Ильич после революции, в восемнадцатом. А что? Сравнение ему даже понравилось.
– Рабочий день – двенадцать часов, как на вахте. Только смены теперь не предвидится. Определитесь: что и где сажать, где корчевать, где пахать. Всё в вашей власти. Вы теперь – самый главный сельхозпроизводитель. Составьте списки бригад, бригадиров назначьте. Соц. соревнование устройте, что ли.
– Ой, не смешите мои труселя, товарищ главный инженер, я щекотки боюсь! За красную переходную тряпочку вымпела победителя соц. соревнования никто париться не будет, стимул нужен.
– Выжить – достаточный стимул? Как в блокадном Ленинграде. А вопрос на сегодня стоит именно так! Или научимся выращивать, или попухнем с голоду.
– Оно конечно, – «Мичурин» тяжело вздохнул, – Пошли, завхез, посмотрим, кого куда сажать.
   Сельскохозяйственное начальство двинуло к выходу.
– Вот и ещё вопрос решили.
– Не решили, загрузили только.
– Пора переходить к делам оборонным. Тут уж вам слово, Павел Андреевич.
  Майор молчал, собирался с мыслями.
– Вопрос первый, и основной – что будем защищать? У нас четыре основных объекта в трёх горных долинах: санаторий, щебнедробильный, спортбаза с воинской частью, и собственно заводской каньон.
– Защищать будем всё, – чувствуя, в каком направлении навострил лыжи майор, решительно втесался директор щебневого комбината.
– Это нереально, товарищ Потапов. Ваш завод лишь с востока неприступен. Склоны вы срыли, защищая эту долину от проникновения. Так?
– Да, отвесная стена, уходящая в горы.
– Но западный склон долины вообще не защищён. Пологие скаты предгорья – ребёнок пройдёт.
– Я понимаю, к чему вы клоните: вы здесь, в долине, закроетесь, а на остальных наплевать!
– Вот уж – нет! Я же сказал ранее: защищать все материальные ценности, по возможности – моя задача.
– Вот именно – по возможности. Защитить мой комбинат – такой возможности не наблюдается?
– Поймите, здесь, в заводском каньоне, на плато слева и справа – отвесные стены, дай бог здоровья проектировщикам. Вход в долину перекрыл, и всё – крепость неприступная! Ваша же долина с запада вообще не защищена. И от реки, с севера. А на юг, в горы? Насколько проходима долина с юга?
– До десяти километров ходили, охотились, да и ваши кстати тоже. Леса там по склонам, богатейшие, дичи – толпы. Хоть охот хозяйство открывай. Дальше идти не пробовали – крутой подъём. Ну а ещё дальше, наверное, и вовсе не пройдёшь. На перевал никто не лазил. Зачем?
– А диких козочек пострелять?
– Да нам и кабанов хватало. Плодятся свиньи как... Как свиньи.
– И сколько же нужно бойцов, чтобы защитить ваш комбинат с трёх сторон, на ровном поле практически?
  Директор покраснел, встал возмущённый.
– Мы свой комбинат на разграбление не отдадим! Не хотите защищать, не нужно. Сами защитим. Только оружие дайте. За каждый цех драться будем, за каждую коморку. Мы им такой Сталинград устроим, больше не сунуться!  Вы что, товарищи, не понимаете? Там ведь оборудование – уникальное. Десятки, а то и сотни миллионов народных денег вложено! А эти варвары придут? Всё потрощат, разграбят, сожгут. Не-ет! Я сам там костьми лягу, а курочить завод не дам!
   Его соратники закивали, упрямо набычившись.
– От костей толку мало. Лучше с мясом, и живыми. Что думаете, Валерий Иванович?
– Я отлично понимаю человека – Потапова, но я не понимаю ответственного руководителя Потапова. Что это за истерики: «костьми лягу?». Вы девица в критические дни, или ответственный руководитель? – в голосе пухленького, лысеющего Главного зазвенел такой металл и решимость, каких майор не слышал ни разу.
   И не удивительно, ведь встречались в баньке, за бутылочкой хорошего коньяка, за пулькой. Кто там голос повышает? Все расслабленные, умиротворённые. А «Голубчик», оказывается, мог быть и достаточно крутым, если нужно. А впрочем, чему удивляться? В среднемаше руководителями такого ранга соплежуи не становились. Да ещё в графе «национальность» с анкетой подпорченной.    
– Сколько у вас людей?
– Триста семьдесят три. В основном, мужики, крепкие. Почти все армию прошли, Афганцы есть. Я в Анголе был, кровушку видел, не сомневайтесь, – пытался набить цену своему «воинству» директор, стараясь убедить собравшихся в возможности защитить своё любимое детище.
– Павел Андреевич, сколько нужно людей, чтобы отстоять комбинат.
   Майор вновь задумался, с ответом не торопился. Наконец, заговорил примирительно, успокаивающе. 
– При десятикратном преобладании живой силы противника есть лишь два способа обороны: первый – закрыться наглухо в одном месте, как например в этом каньоне. Сократив фронт до предела, защищаться. Как в драке одного против нескольких: забившись в угол, обороняющийся сужает поле деятельности для нападающих. В этом случае он имеет дело лишь с одним, максимум – двумя противниками. Сколько бы их ни было, они лишь мешают друг другу. Яркий пример – Формопилы: узкий проход, триста спартанцев. Альтернативой такой обороне может быть лишь партизанско-диверсионная операция. Поверьте моему опыту: десяток хорошо обученных диверсантов могут создать серьёзные проблемы для тысячного подразделения. Невидимая, неожиданная, непонятная смерть одних, деморализует остальных. Испуганный противник уже наполовину побеждён. Диверсанты не могут действовать открыто, мы сможем защитить сам комбинат, но не периметр вокруг него. Это неизбежно повлечёт за собой частичное разрушение зданий, порчу оборудования. Мы сможем защитить ваш комбинат, но лишь партизанскими методами: мины, управляемые фугасы, иные ловушки и хитрости. Основная задача – нагнать на противника такого страху, потери должны быть столь ощутимыми, чтобы он сам отказался от попытки захвата объекта. Поэтому моё мнение – необходим демонтаж наиболее ценного оборудования, консервация остального.
– Демонтаж, – директор недовольно дёрнул головой, – вы просто не представляете объёма работ. Чтобы всё демонтировать, рассортировать, упаковать, вывезти – нам и года не хватит!
– Скажите, – неожиданно подал голос от окна главный строитель, – подвалы, закрытые, без окон, помещения у вас есть?
– Конечно. Там коммуникации, кое какие вспомогательные службы, склады.
– Оборудование можно частично снести в подвалы, входы замуровать наглухо, замаскировать.
   Директор переглядывался с подчинёнными, обдумывал предложение.
– Я вам огромный подземный склад отдам, для наиболее ценного, – вмешался Главный, – Очень удобно: демонтируем, грузим на платформы, и прямо к складу по железной дороге. Там у меня мостовой кран. Разгрузка – без проблем.
– Я должен посмотреть помещение, – на что-то решившись, быстро отреагировал Потапов.
– Нэма пытань! Я вам, ещё, и постоянного помощника дам. Сильвестров, пиломатериалы нагора выдашь, что в «жестянках» сложишь, что навесами прикроешь.
   Ошарашенный начальник деревообработки застыл, не находя слов. Очухавшись, возмутился:
– Так вот какой подземный склад вы имели ввиду, товарищ главный инженер?! Там же не одна сотня кубов. Дуб, бук, ясен, кедр. Даже карельской берёзы малость! Всё сухое, досточка к досточке. Как же так? Не отдам на поругание стихии!
– Будешь ерепениться – на дрова пущу! Кушать каждый день хочется, а про электроплиты придётся забыть. В этом мире дерево тоже растёт, а оборудование – нет!
– Кстати, мотористы, вас ещё не припахали! Электроплиты на кухне демонтируйте, печи ставьте. На дрова переходим. Не костры же жечь, в самом деле! Нужно будет – сварочный задействуйте. Это вам для затравки, не расслабляйтесь, механическому будете помогать, чем сможете, у них максимальная нагрузка.
– Уже делаем, – двое встали, собираясь уйти.
– Со всем уважением, Валерий Иванович, – вмешался Швец, –  у вас что, сварочных электродов с избытком?
– Подзапаслись малость, – самодовольно улыбнулся начальник сварочного, – склад не пустой, не стыдно людям в глаза смотреть.
– И ещё поставки ожидаются? Сколько можно повторять? Всё, что у нас есть, это всё, что у нас есть! Я ваши электроды лично, поштучно пересчитаю, и конфискую, как стратегический запас. Мне оборонку строить нужно, а они печки варить собрались. Не имени ли Кащенко у вас заводик?
   Пристыженный сварщик молчал. Не просто перестроится с изобилия на тотальный дефицит. Собравшиеся взглянули на строителя в погонах с уважением. Хозяин, рачительный. Это понимали все. Одобряли.
– Я вам печника дам, квалифицированного. Из камня выложит. Вам только плиты железные поверх положить останется.
– В санаторной кухне – та же проблема. Её тоже решайте. На кострах детям еду готовят, – вставил майор.
– Сделаем, не сомневайтесь. Где ваш печник?
– Павел Андреевич, там мой Приходько, в санатории, в живых остался, ранен правда. Распорядитесь, пусть сюда доставят.
– Нет. Пусть там начинает. Сперва для детей. Вам лошадей пригонят, ждите, – обратился к мотористам. Снял трубку местного телефона (другого уже и не было) – распорядился.
– Ну, всё равно, подготовиться нужно – мастер мотористов ушёл.
   Ряды Совета редели на глазах.
– Нам бы тоже лошадей – высказал пожелание Главный, – Я так понимаю, автотранспорт тоже на приколе?
– Правильно понимаете. Табунчик, в пару сотен, уже гонят. Все оседланные, на Базе будут. Часть прямо сюда направят. Ещё и повозок с полсотни на подходе, с возницами.
– Вот это – по-нашему! – потёр руки Потапов, – оперативно.
– Пожалуй, мы и пахать на лошадях сможем, тракторы не управятся.
– Со временем, полностью на гужевой транспорт перейдём. Солярка только для войны и генераторов. Бензин – для огнемётной смеси. С добавками нужно разобраться. Чем более вязкая смесь, тем дальность выстрела выше. Мы ваших мотористов печи класть послали, всё равно, что оптикой гвозди забивать. Огнемёты – их задача.
– Одно другому не мешает. У нас моторный – один из самых мощных цехов. Слышали пожелание военных? – к мотористам. – Вы, оружейники, тоже подключайтесь. Проблема напрямую ваша.
   Оружейники согласно закивали, что-то записывая.
– Чем ещё, Павел Андреевич, мы, скромные производственники, можем подсобить нашей доблестной армии?
– Основное – боеприпасы. По два, три рожка на единицу осталось. Да и единиц этих – не густо.
– Пулемёты есть, майор, много. Я вас на экскурсию в наш «гараж» свожу, сами увидите.
– Пулемёты, это конечно замечательно. А вот такую штучку ваши Кулибины сделать смогут? – вытащил из кармана патрон от «калашникова».
– Металлисты, это по вашей части, что мы ответим нашим защитникам?
   Чернявый инженер взял патрон, повертел призадумавшись, подбросил на ладони.
– Пуля – без проблем, был бы свинец.
– Аккумуляторы старые, с танков снимали, вывезли? – Молниеносно отреагировал Главный.
– Нет, в следующем квартале собирались. У нас вагонная норма вывозки, вы же знаете, – отрапортовал аккумуляторщик.
– Вот вам и свинец!
– Начинка, тоже не проблема, – передавая патрон своему мастеру, продолжил начальник цеха, – Порох из снарядов выдернуть можно, перетереть. Гильза... – помолчал, прикидывая, – цельнотянутая латунная тонкостенная трубка, решаемо, при наличии материала. Оснастку делать придётся, горячую прокатку. Процесс энергоёмкий, да и прокатку за день не сделаешь. Время нужно. Покумекать, отладить. Всё реально, при наличии латуни или бронзы. С одной стороны гильзу обкатываем, под пулю. С другой – вальцуем шайбу, под капсюль. А вот сам капсюль... Гремучая ртуть нужна, соль бертолетова.
– Это – для химиков задачка, пусть замену ищут.
– Так, где же их взять, химиков то. У нас химиков, как гремучей ртути – нет ни хрена.
– Память у людей сейчас – абсолютная. Может, кто и занимался химией, клич нужно бросить, нам бы кого-нибудь с образованием химико-технологическим.
– Бросим.
– Думаете, если бы гремучку было так просто заменить, не заменили бы? Материал капризный, опасный.
– Ясно! – главный инженер хлопнул по столу ладонью, привычным жестом окончательного решения, – думайте, советуйтесь. Всё равно – патрон на вас повис. Не отвертитесь. Соберите лучшие мозги со всего завода. Конструкторское бюро, оружейное, создайте. Мозговой штурм устройте. Так, Павел Андреевич?
– В общем – да. Мне, для бойцов, лёгкое огнестрельное оружие сделать нужно. Пусть  гладкоствольное, но надёжное. Пусть не дальнобойное, для ближних стычек, но мощное, под картечь или жекан. Ну и конечно заряжание должно быть с казённой части. Вся эта трамбовка шомполом в этом мире уже есть, полагаю. Мне скорострельность нужна, дабы преимущество обеспечить.
– Образец бы какой, чтоб велосипед не изобретать.
– Образцы есть. Несколько хороших охотничьих ружей, на спортбазе. Подойдёт? Патроны дам.
– Конечно подойдёт, – оружейник заметно оживился, – когда прикажете получить?
– Со мной поедите, возьмёте.
– Товарищи, если оборонительных сооружений не будет, ваши пукалки вам не помогут, – Главстрой потерял терпение. – Может к этой проблеме снизойдёте?
– Вы правы, Юрий Соломонович, перезаседали. Сами видите, голубчик, сколько всего за раз решить нужно. Проблемы – одна за другую цепляются. Будто цепь из колодца тянешь, а она всё не кончается. По глазам вижу – у вас созрело решение.
– Созрело. Только, боюсь, вам оно не понравится.
– Мне вообще всё это не нравится. Излагайте, нервно-припадочных здесь не осталось.
– Реально мы можем защитить только эту долину. Стараниями Минобороны, она уже практически превращена в неприступную крепость. Глупо не воспользоваться этим. На юге – горы. На западе и востоке – два плато с отвесными стенами как изнутри, так и снаружи. Остаётся защитить лишь вход в долину. Обеспечить такую защиту, какому то танкоремонтному заводику, могли додуматься только наши маразматично-параноидальные старцы Кремлёвские. Форт Нокс, по сравнению с этим местом, летняя беседка.
– Заводик? – тихо взорвался Главный, – К вашему сведению: современный, оснащённый по последнему слову техники, полнокровный завод с полным циклом ремонта от двигателя до пушки. В принципе, сами танк сделать можем, было бы из чего. Принудительная нагнетательно-вытяжная вентиляция с фильтрами, на случай ядерной катастрофы. Полная автономия на самообеспечении в течении года! А кадры, кадры какие! Заводик, надо же!
– Не обижайтесь, Валерий Иванович. Я хотел сказать: такие меры защиты для командного пункта управления ядерным оружием приемлемы, а не для завода, даже суперсовременного. Так вот: если перекрыть стеной долину, крепость станет и вовсе неприступной. Имея ввиду ограниченность ресурсов, сжатые сроки, предлагаю ставить стену на перекате. Там – самое узкое место, перепад высот максимальный.
– А на самом въезде, у ворот? Там и заграждения, и бункеры, и окопы. Постройки спортбазы и ВЧ* (воинской части) защитить сможем. Под прицельным огнём особо не пограбишь.
– Нет, товарищ главный инженер, – вмешался майор, – я полностью согласен с Юрием Соломоновичем, – С военной точки зрения, перекат – идеальная позиция. Противник, сколько бы тысяч бойцов не выставил, сможет во фронт действовать лишь на полутора сотнях метров, зажатый отвесными стенами каньона. Защитить эти полторы сотни переката, или более чем полкилометра на въезде – две большие разницы, как говорят в Одессе.
– Согласен, – вздохнул Главный, – хоть и жаль такой кусок долины терять, постройки. Где будем камень для стены брать, чем возить? Телегами?
– Возить не будем, с самогО переката возьмём. Уклон переката выберем, отвесную стену сделаем. Представьте: теперешняя поверхность переката – гипотенуза прямоугольного треугольника, будущая стена и дно – катеты. В треугольнике камень выбираем, перпендикулярный к поверхности катет достраиваем. Выбрали два метра, на торец взгромоздили, вот вам и стеночка в четыре метра! Одним ударом – двух зайцев. Вглубь вгрызаемся, сверху надстраиваем. Дёшево и сердито. И возить не нужно – поднимай лебёдкой и муруй. Перепад высот на перекате – более десяти метров. Стеночку, метров на три – пять выложим, вот вам и стена, повыше «хрущёвки». А это уже серьёзная крепость.
– Дельно! А прибеднялся – малые формы. Да ты у нас, Юра, глобалист! Преобразователь ландшафта!
– Скажешь тоже, Павел Андреевич, – Швец слегка покраснел от такой оценки. Доброе слово и кошке приятно, – Вот, только, такие объёмы киркой да лопатой не взять. Взрывчатка нужна, и буровое оборудование.
– Похоже, и для нас работёнка по специальности нашлась, – пробасил молчавший доселе здоровяк, курчавый, как негра, но рыжий, – а то я, грешным делом, уж в уме сапку на своих примерять стал, как для неквалифицированной рабочей силы.
– Познакомьтесь, товарищи, Жарчинский, начальник горнопроходческого участка.
– Нет, – помотал головой крупнолиций горняк, – я – мастер смены. А это наш механик, студент, после института только, Яша, – показал на молодого человека с богатой, по моде, причёской.
– Вы ведёте горные работы? – заинтересованность Швеца наигранной не казалась.
– Проходчики мы. Заканчиваем уже. Запасные выхода и вентиляционный штрек добиваем.
– А что строите?
– Так кто ж его знает – что? Горные выработки гоним, по плану. Нам не докладывали – зачем. Говорили, завод расширяется.
– Враньё, – вмешался Коган, – эта проходка никакого отношения к заводу не имеет. На этих работах высший гриф секретности. Нашими откаточными штреками пользуются, и всё! Нам не докладывают. «Не с вашим, свиным рылом в это лезть», – дали понять. Мы и не лезли.
– Сколько у вас людей? – игнорировал подробности государственной тайны Главстрой, концентрируясь на главном.
– Полная вахта участка – шестьдесят четыре человека: проходчики, слесаря, машинисты с конвейеров, с погрузки, с бункера, взрывники, машинисты электровозов. Ну и мы – начальство. Вчера шестеро дежурных, на праздники, прибыло. В общем – семьдесят человек нас, в две смены работали. Ночную отменили.
– Проходка комбайном, или...
– Нет. Только буро-взрывные. Порода твёрдая, комбайн не возьмёт, это вам не уголь, и даже не аргелит.
– Бурите чем?
– И машиной, по шесть шпуров за раз, и «баранами» добуриваем – горными электродрелями, чтоб вы поняли. Вертикальные шпуры – перфоратором. Вентиляционный штрек буровой гоним, запасные выхода – вручную. Сечение мало, машина не пройдёт.
– Отлично, товарищи. Выдавайте на-гора буровое оборудование, взрывчатку. Будем стеночку строить.
– Хорошо, – мастер начал подниматься.
– Проблемы могут возникнуть – подал голос молодой механик.
– Какие?
– Весь ручной инструмент у нас – на 127 вольт. Буровая и породоуборочная – на 660. Шахтный стандарт.
– Это вы с электроцехом решите, в рабочем порядке. Трансформатор там какой, не знаю... Слышал, Петрович? Подсобите строителям.
– Зачем трансформатор? Во всём ручном инструменте, насколько я знаю, обмотки «треугольником» соединены. Переключим на «звезду», можно будет запитать от двухсот двадцати.
– Но у нас же 380.
– Надо было, в институтах не марксизьму-ленинизьму штудировать, а больше по технической части, – важно заявил Петрович, – У одного дизель-генератора переключим обмотки со «звезды» на «треугольник», линейное напряжение будет равно фазному, и уменьшится в один и семь десятых раза. Вот вам и двести двадцать.
– Один и семь... Корень из трёх, что ли? – блеснул эрудицией Главный.
– Корень, не корень, а «бараны» с генератором согласуем.
– Мы электроинструмент через АП питали, там 660 нужно, – вновь возразил механик.
– Значит, первичку в АП на 380 переключим, ещё проще. Разберёмся, товарищ горный механик, не впервой химичить – заверил мастер.
– Кулибин! Вот, какие кадры у нас, товарищи. Поменьше в стакан заглядывал, цены б тебе не было, Петрович!
– Исключительно для профилактики нервов. Ещё академик Павлов говорил: раз в месяц, для снятия стрессов, нужно выпивать стакан водки. Во, как! – безапелляционно заявил мастер.
– Так он про стакан говорил, а не про твой дежурный бидон. Куда спирт деваете? Контакты протираете? Знаю я ваши контакты! Посылай своих спецов горнякам на подмогу. А спирта, с сего дня, вы у меня больше не увидите. Стратегическое сырьё! Знаю я, наслышан, как вы, третьего мая, не открывая сейфа начальника, спирт из него добыли. Расстелили на полу целлофанку, и опрокинули на неё сейф. Банка, трёхлитровая, разбилась, спирт на целлофан и вытек. Вы его снова в банку перелили, и квасите. Так? А жаждущий начальник пришёл, первым делом к сейфу. А спирта то нет! Осколки одни. На инопланетян мне потом жаловался. Я его коньяком, из личных запасов, отпаивал. А то бы совсем свихнулся человек!
– А как вы узнали, про целлофанку то?
– Трюк не нов, Петрович, я и сам когда-то... Хватит лясы точить, иди работать, время не ждёт!
  Совещание продолжалось чуть ли не до вечера. Собственно, оно переросло в оперативный штаб решения неотложных проблем.   

               


                16.    ПОГОНЯ.

    Майор уехал. Стадо овец и табун лошадей разделили. Стадо, управляемое горцами среднего возраста, неспешно отправилось на восток, дочиста выедая изрядно потоптанную траву. Табун отправился в противоположном направлении, к расхлябанному, видавшему виды старому мостику. Лошадей, под усиленной охраной, решили переправить на противоположный берег – в изобилие степного плоскогорья. Здесь, по периметру лошадиного моря, растянувшегося на добрый километр, несли вахту пастухи постарше.
   Приданное табуну отделение охраны вызывало мимолётные улыбки горцев своим «умением» обращаться с конным транспортом. Для них казалось немыслимым, что воины, уничтожившие столько бандитов, ведут себя с лошадьми, как трёхлетние несмышлёныши. Хорошо, что пацаны не понимали пока ненормативную лексику, звучавшую при попытках угнездится в седле, или слезть с лошади. Кстати, освоили они её, со временем, гораздо раньше, чем великорусский литературный язык.
– Я гроза бледнолицих, вперёд Машка, – крикнул один из солдат, дав шпоры крупной спокойной кобыле. Та среагировала неожиданно резво. На третьем скачке «Гроза» вылетел из седла, пропал в кустарнике шиповника. Таким оборотам речи, вылезавшего из колючек «Чингачука» позавидовал бы и портовый грузчик...
   Яркое солнце, изумрудная зелень, голубизна бездонного неба, серебро реки, волнующееся море травы за ней, невозмутимые, величавые горы. Трудно поверить, что ещё вчера здесь лилась кровь, умирали люди и животные. На берегу, ещё вчера запруженном повозками, осталось два отделения автоматчиков и более дюжины старших горцев, одетых и экипированных как татары.
– Я беру с собой пятёрку наших. Ты, ты, ты, ты и ты – потыкал пальцем старшина, – и половину горцев – отделил рукой половину, ткнул себя пальцем в грудь, давая понять, что они идут с ним.
– Ты, Максим, по дороге, вдоль реки. Не гоните. Рысцой, рысцой, лошади должны быть свежими. Они большой крюк сделали. Думаю, у нас есть небольшая фора по времени. Мы переправимся, уйдём вглубь степи, посмотрим, есть следы, или нет ещё. Миновали они нас, или нет. Связь – в начале каждого чётного часа. Сверим часы. Показал свои «Командирские» со звёздочкой на циферблате. Максим показал свои, швейцарские, подарок отца на восемнадцатилетние. Тютелька в тютельку.
– Ну всё, сержант, с богом. Помнишь, что командир говорил? За тысячу басурман и одного нашего отдать жалко. Не стоят они того, их здесь – как грязи. Береги людей. Лучше отпустить, чем на неоправданный риск идти. Понял?
– Так точно! Но, любая стычка – риск.
– Ты командир. Сберечь личный состав – твоя задача. Думай, потом делай.
   Прощались за руки. Старшина, поручкавшись со своими подчинёнными, подал руку горцу. Тот несмело протянул свою. Следующий с готовностью пожал, улыбнулся. Пацаны быстро учились. Обряд прощания был очевидно понят и одобрен. За руку попрощались даже юноши между собой. Казалось, они начинали понимать, что великие воины, победившие их врагов, приняли их в свои ряды, как равных, как боевых товарищей. С таких мелочей зарождались первые ростки доверия, безграничной преданности новой родине горцев. Такое дорогого стоит. Понял ли это толстокожий старшина? Возможно, его кожа не была такой толстой, как он пытался внушить окружающим.
   Отряды, начавшие путь вместе, разделились у моста. Старшина, последний раз махнув рукой, скрылся за кустами просёлочной дороги. За ним двинулся его маленький отряд. Миновав приречные деревья, кавалькада углубилась в травяное буйство, колышущееся по холмам и низинам. Часто встречался голый камень, на возвышенностях. Его не смогла оккупировать даже неприхотливая горная травка. Островки рощиц, заросли кустарника, по мере удаления от Реки, встречались всё реже. Лишь низины и овражки, где влаги поболее, облюбовали вековые карлики. Только немногие деревья, способные пустить корни на десяток метров вглубь, позволяли себе роскошь – укоренится на возвышенностях этого, в общем-то засушливого, отрезанного Рекой от горной подпитки, края.
    Отъехав более трёх километров от реки, Иван, возглавлявший колонну, осмотрелся, и направил своего скакуна к рощице, доминирующей над местностью.
   Въехали под тень деревьев, остановились посередине.
– Дальше я поеду вот с ним, – ткнул пальцем в ближайшего горца.
– Почему не вместе, товарищ старшина?
– Потому, щегол, что след двух лошадей у сбежавших подозрения не вызовет, если они ещё не прошли этот рубеж. А вот толпа из полутора десятков – насторожит.
– Мы можем пойти след в след.
– Ты считаешь, что степные охотники не смогут определить количество лошадей, прошедших по полю? Не смеши мою подагру. Разберите чурок по одному, смотреть в четыре стороны. Двое здесь, с лошадьми. Мы поехали. Старшина дал лошади шпоры, жестом пригласил горца следовать за ним.
   Лёгкой рысью прошли более десятка километров на север, обходя рощицы и голыши по траве, чтобы не пропустить след. Наконец увидели неширокую дорожку примятой травы, пролегавшую с юга на север. Старшина вопросительно посмотрел на сопровождавшего его юношу, кивнув на неё. Тот, пригнувшись, проехал метров двадцать по следу, спрыгнул в траву, прошёлся, приглядываясь. Выпрямился. Показал пять растопыренных пальцев, и ещё один. Ткнул себя в грудь, отрицательно помотал головой. Положил руку на круп лошади, кивнул. Жестом показал направление с севера на юг.
– Я понял: шесть лошадей, без всадников, проследовали с севера на юг. Это не те, кого мы ищем. С тобой можно иметь дело, следопыт. Едим назад, – показал жестом.
   Преодолев две трети пути обратно, следопыты наконец обнаружили то, что искали – широкая полоса положенной в западном направлении травы показывала, что здесь, с востока на запад, прошёл небольшой табун лошадей. Горец активно закивал, увидев дорожку. Соскочив с лошади, внимательно вглядываясь в следы, прошёлся по примятости. Вновь активно закивал.
– Ты, – жестикулируя, начал объяснять старшина, ещё не до конца веря в удачу, – иди за остальными. Я поеду по следу. Вы меня догоните. Понял?
   Горец кивнул, вскочил в седло, не касаясь стремени, помчался на юг.
   Разве мог понять этот великий воин, что чувствовал он, вчерашний недоросль, которому запрещалось брать в руки боевое оружие, вчерашний пленник, позорно попавший в западню, лишившийся враз и семьи, и дома, но неожиданно обредший и коня, и оружие, чтобы отомстить убийцам его семьи, его рода, его селения? Нет. Понять это мог только тот, кто всё потерял, а сейчас получил второй шанс, надежду.
   Кузьмич накинул на плечи татарский тулупчик, подбитый лисьим мехом. Направил лошадь по проторённой дорожке...
   Уходящее на покой солнце било в глаза спереди, слева, мешая смотреть вперёд. Приближаясь к очередной рощице, Иван придерживал скотинку, осторожничая. В любой из них могла быть засада. Когда уставшее светило скрылось за горизонтом, и лишь подсвечивало багряным высокие тучи, след повернул на юго-запад, к реке. Притомившаяся лошадь сбилась на шаг. Вдали показался обширный массив деревьев, петлявший в низине.
   «Возможно – ручей», – подумал разведчик. Если бы ему пришлось искать место для ночлега, лучшего не найти. Продвинувшись ещё немного вперёд, нашёл небольшой островок кустов, «припарковал» свою «транспортину» к одному из них. Дальше, пригибаясь, стараясь не шелестеть, пошёл пешком. Сумерки сгущались. Не доходя метров триста до черневших на фоне серо-красного неба деревьев, по лощине между двумя холмами, подался вправо. Оставив место, где, предположительно, всадники углубились в рощицу далеко слева, старшина вошёл под кроны деревьев. Выбросил вонючую накидку. Маскироваться под татарина, как днём, уже не имело смысла. В ночной, пятнистой зелени его хаки делал его человеком-невидимкой.
   Он не ошибся – где-то за деревьями слышалось тихое журчание ручейка. Вдоль него, уже совсем медленно и осторожно, направился к месту, где вновь проделанная дорога ныряла в заросли. Как и предполагал опытный разведчик, чуйка его подводила редко, засада обосновалась именно там, где сам бы он её и поставил – на границе травы и деревьев, под кустом, лежали две, едва видимые тени, головами к вытоптанной дорожке.
   «Маловато будет, где-то должны быть ещё». Старшина ретировался, сделал крюк по лесочку. Так и есть – слева от тропы, напротив своих соплеменников, лежало ещё трое. Иван осторожно прокрался к троице и залёг сзади, левее, метрах в пяти. Бесшумно уничтожить пятерых, когда группы находились в двадцати метрах друг от друга, не представлялось возможным. Ночной охотник призадумался. Его ждали совсем с другой стороны, это плюс, но... Где-то вдалеке, вниз по ручью, заржала лошадь. Ей с востока ответила, наверное, его собственная. Люди в засаде насторожились. Вытягивая головы, старались хоть что-то рассмотреть во всё сгущавшейся темноте. Один из лежавших встал и, чуть не наступив на руку старшины, быстро, но без шума, исчез в зарослях.
   «Пошёл предупредить», – понял Иван, – «Пора!»
   Несколько быстрых шагов, пригнувшись, и, распрямившись будто сжатая пружина, старшина обрушился коленом на спину одного лежавшего, выталкивая из него воздух, одновременно, левой рукой, вдавливая его голову в землю. Правая, с ножом, опустилась на шейные позвонки второго, перерезая артерию, голосовые связки, не давая возможности вскрикнуть – удар профессионала. Затем без остановки нож пошёл вверх и опустился на темя первого. Остриё вышло изо рта, пригвоздив голову к земле. Всё закончилось в секунду. В засаде напротив услышали лишь какой то удар и невнятный то ли вздох, то ли хрип. Из темноты послышалось тихое восклицание. Интонация злая, и в то же время вопросительная. Иван что-то невнятно буркнул в ответ. Двое напротив очевидно успокоились.
    Старшина, не мудрствуя лукаво, поднялся и направился к оставшимся двоим. Почти в полной темноте различимы были лишь контуры его фигуры. На это и был сделан расчёт. Привставшие в ожидании засадники, лишь за мгновение до смерти поняли свою ошибку, ожидая увидеть придурка, позволившего себе хождения на месте засады. Своего придурка.
    Первый, с глубокой раной над кадыком, второй, через секунду, с ножом под левой лопаткой, немного подёргавшись в судорогах, затихли.
    Старшина сначала одного, затем второго отволок метров на тридцать в лесочек. Вернулся к первопреставившейся двойке, взял одного, протащил метров тридцать по вытоптанной траве, бросил. Притащил второго, бросил в объятия первого, вложил в руку кинжал. Натюрморт, по его замыслу, должен был говорить о том, что двое бандитов, поссорившись, поубивали друг друга. Остальные сбежали. Не очень убедительно, но хоть что-то. В темноте могло сойти за истину, а до утра ему и не надо. Самоуверенный вояка собирался решить вопрос до рассвета. Вернувшись под кроны деревьев, душегуб перешёл ручей, и по его правому берегу направился туда, где десять минут назад ржало животное.
    Преодолев несколько сот метров, старшина наконец увидел, скорее почувствовал присутствие людей, лошадей. Лагерь не спал, был встревожен. На краю полянки десяток людей, полушёпотом, что-то оживлённо обсуждали. Затем, рассыпавшись веером, скрылись во тьме подлеска. На поляне паслось с полсотни лошадей, на её окраинах угадывались контуры людей. Лежавших, сидевших у стволов деревьев.
    Лазутчик замер в нерешительности.
   «Что делать? Резать этих по одному? А как же его пацаны? Не нарвались бы на ночную засаду. С десяток бандитов ушли».
   Сейчас Иван сильно пожалел, что не сам на задании, имеет прицеп ответственности. Перерезать этих спящих и полусонных дикарей – час работы, не более. У него сейчас не было этого времени.
    Решившись, отправился следом за ушедшими. Нагнал их уже при выходе на «дорогу». Те шастали по зарослям, разыскивая своих. Не найдя, осторожно пошли по вытоптанной траве. Двое передних остановились, наткнувшись на трупы. Подтянулись остальные. Смотрели, советовались.
    Старшина залёг неподалёку, выжидал. Уничтожить десяток без шума, даже для него, было слишком. Без сомнения, смог бы положить всех прямо тут, «Стечкин» потел в руке, но шуметь сейчас – недопустимо, остальные уйдут, лови их потом по одному...
    Вдали, в степи, фыркнула лошадь. Татары насторожились, замерли, долго прислушивались. Затем, рассыпавшись вдоль «дороги», крадучись, пошли на звук. Боязливыми старшина их не назвал бы. Из-за тучки показалась луна, посеребрив всё вокруг мертвячинным светом. Отстав, но не теряя врага из виду, Иван направился следом.
    В месте, где он оставил свою гнедую, их уже было более десятка. Стояли плотной группой. Увидев их, татары залегли. Людей поблизости не наблюдалось. Старшина неслышно продолжал приближаться к бандитам.
    Среди лошадей показалась, едва видимая в темноте, фигура в полосатых татарских штанах и овчинном тулупе мехом наружу. Его из травы тихо окликнули. Тот, якобы испугавшись, скрылся среди лошадей. Окрик повторился более настойчиво, громко. Очевидно крымчаки поверили, что перед ними их отставшие соплеменники. Поднявшись из травы, пошли к коновязи, с опаской озираясь. Оружие – наизготовку.
    Нападение оказалось неожиданным даже для Ивана. Из травы, со всех сторон выросли фигуры, ринулись на бандитов.  Горцы с саблями, автоматчики с примкнутыми штык-ножами. Старшина вскочил, бросился на подмогу. Навстречу нёсся бандит, пытавшийся удрать. На бегу поднял саблю, нанёс рубящий удар слева направо, от плеча. Старшина, в прыжке, поднырнул под руку нападавшему, вонзил нож в грудь по самую рукоятку. Это оказалось несложным на встречном движении, двойной скорости.
    Раздался хлёсткий звук выстрела, затем – ещё один, ещё... В тишине южной ночи они прозвучали как гром. О секретности операции можно было забыть. Старшина выругался не по-детски. Возможно, это спасло ему жизнь. Пара стволов была направлена на него, готова к выстрелам.
– Стрелять то зачем? Так не управились бы? Теперь ищи ветра в поле. А я ведь мог их снять по одному, нежно, без звука. И зачем я вас, щенят, от титьки оторвал? Сосали бы себе, – старшина уселся, вытирая клинок об траву. Над поверженными врагами стояла вся его команда, тяжело, как после стометровки, отдуваясь. Один из солдат, весь окровавленный, пытался выбраться из под трупов. Ему помогли.
– Зачем стреляли?
– На Витьку насели, порубали бы, – оправдывался один из неудачников, показывая на раненного.
– Ладно, я фраернулся, – признал Иван, – Нужно было вас дождаться, предупредить. Вы, как голый трахаться, лезете, нет, чтоб немного подождать. Папа всё сделал бы сам.
   Один из молодых горцев поддерживал раненную руку. Из рукава тулупчика капала кровь.
– Перевяжите раненных. Всем спать. Смена постовых – через три часа.
– А как же бандиты?
– Не сунутся. Они сейчас бегут дальше, чем видят. Их не более четырёх десятков осталось. Они – дичь, и знают об этом. Спать. Утро вечера мудренее. На связь выходили?
– Не успели.
– Ладно, всё утром, – Кузьмич завалился набок, почти мгновенно уснул. Его нервной системе мог бы позавидовать и Будда. Убил нескольких гавриков и спать. Другой бы ещё переживал несколько часов.

   Отряд Максима довольно резво продвигался вдоль реки. Двое впереди – дозор, внимательно смотрели по сторонам. Каждые два часа останавливались, включали рацию. С «гнездом» связь пока была, старшина в эфир не выходил. Все были несколько обеспокоены. Горцы с благоговенным страхом смотрели на ящик, который на привалах разговаривал с командиром. Близко подходить боялись, крестились. Оказалось, что все они христиане, сказывалось многовековое влияние на Причерноморье Константинополя. Пройдут века, прежде чем многие народы Кавказа забудут веру предков, и под воздействием турок, татар, Персии обратятся в мусульманство. Порой – принудительно. Лишь армяне и грузины устоят, ещё кое-кто.
   Когда совсем стемнело, преодолев большое расстояние, поднялись повыше в горы, расположились на ночлег у очередного ручья. Многие, с непривычки, понатирали задницы, ходили враскарячку, матюкались. Пришло время посмеяться горцам, как недавно над ними смеялись солдаты из-за ужаса перед говорящим ящиком.
   В восемь утра наконец связались со старшиной. Новости не радовали: татары разделились на шесть групп, разошлись веером, но с общим стремлением на запад, к Кубани. Получили приказ: разделиться. Одна группа, форсировав реку, должна была найти ближайшую к ней вытоптанную дорожку, преследовать беглецов и уничтожить. Затем выйти на связь, получить дальнейшие указания. Вторая группа, ускоренным маршем, должна продолжить движение до Кубани, там устроить засаду, ждать на переправе.
   Максим отправил за реку полное отделение автоматчиков и пятерых горцев с рацией. Для них боевое столкновение казалось неизбежным. С ним осталась пятёрка солдат и двое «прикомандированных». Командир сильно сомневался, что его группе удастся выстрелить хоть раз. Как в воду глядел.
   Наскоро перекусив, поредевший отряд рысью отправился дальше, вдоль реки. Особенно страдала задница гиганта Петра Лемке, выбравшего себе лошадину по росту – большую серую кобылу. Она очевидно тоже не была в восторге от непривычной тяжести. Неразлучные друзья периодически менялись транспортом, давая возможность отдохнуть четвероногим – Максим весил на добрых сорок килограмм меньше.
   Местность по прежнему была безлюдной, хотя присутствие разумной жизни встречалось повсеместно: чёрные пропалины от костров, срубленные деревца, остатки разбитой лодки на берегу, две сожжённые дотла крохотные деревушки у реки. Скорее всего, очень давние. Небольшая отара одичавших овец во главе с красавцем бараном, одинокая лошадь с остатками сбруи, прибившаяся к ним и уже не отстававшая. Попадались и скелеты людей в полуистлевшей одежде, совсем свежий, полуголый труп. Кто-то огнём и мечом утюжил эту землю, и не раз, доведя до полного опустошения.
   Река постепенно сворачивала на северо-запад, затем свернула на север, встретив препятствие в виде горного хребта.
   Где-то здесь в будущем проляжет граница между Карачаево-Черкесией и Ставропольем.
   Всё новые и новые ручейки с этого кряжа впадали в Реку. Горы обступали это плоскогорье с трёх сторон: на Востоке, далеко, отсюда не видно – водораздел между Черноморским бассейном и Каспием, на Юге и Западе – Кавказ.
   Миновали древний, разрушенный каменный мост. Без рации Максим чувствовал неуютную оторванность от своих. Впервые ему доверили командовать людьми в столь экстремальной ситуации. Это вселяло гордость, но больше одолевал страх. Не за себя, нет. За то, что не справится, напортачит, кто-то погибнет. Как было спокойно под рукой таких бобров, как майор, старшина – боевых офицеров. Лейтенанта наконец.
– Есть, так точно, – и никаких проблем. Пусть у руководства голова болит.
   Сейчас ситуация диаметрально противоположная. Что видел он, тепличный мальчик, оберегаемый, любимый родителями? Тусовки институтские, выездки на вымуштрованных лошадях, теннисный корт. На его курсе никто и никогда даже не дрался. Быдлячье занятие, считалось. Всё можно решить силой слова. Он окреп телом, особенно за последний год, в армии. А духом?
   На коротких привалах продолжалось активное взаимообучение языкам: небо – синее, лошадь – быстрая, Петро – сильный, большой. «Но глупый», – подтрунивая, но не злобно добавлял дежурный шут отделения – сухой, маленький, жилистый Серёга. Лемке лишь снисходительно усмехался, отмалчивался. Этого «комара» он мог бы прихлопнуть одним движением ладони. «Пусть пискля, обиженная природой, пищит, на то она и пискля».
   Горцы старались изо всех сил, но выговор был чудовищным – совсем другая фонетика. Гораздо больше преуспевал в обучении Максим – сказывались навыки дипломата-востоковеда.
   Остатки его подразделения вообще не напрягались. С какого это перепугу они должны учить язык «черножопых»? Пусть те учат – сказывался великорусский бытовой шовинизм.
   Максиму вспомнилось, как в селе, где он отдыхал летом в дачный период, сосед, напившись в очередной раз после совхозной получки, орал не своим голосом: «Я русский, я русский!» Ну нечем больше было похвастаться недалёкому соседу, кроме того, что он «русский». А самоуважения  жаждет каждый. Его жена, мудрая женщина, в теле, не ругалась, тащила своего благоверного в дом, спать. До аванса сосед вновь становился добрым, застенчивым даже, мужичком. А в аванс, опять – «Я русский, я русский!» Максим всегда считал, что «русский» должно быть прилагательным: русский инженер, русский врач, русский рабочий, русский человек наконец. Этот просто «русский» его немного раздражал по малолетству. Сейчас он лучше понимал этого доброго, но несостоявшегося человека, всё же нашедшего, чем можно гордится, не имея особых талантов. Наверное, вот такие середнячки и привели к власти Фюрера: я – немец, я – ариец!
   Так, в пути миновал ещё один день. Река всё так же стремилась на север. Горы слева становились всё ниже и ниже.
   Солнце давно скрылось за ними, быстро темнело, когда отряд вновь нашёл место для постоя. Костров не жгли. Наскоро перекусив, путники завалились спать. Первым бодрствовать на посту вызвался командир. Облокотившись о ствол дерева, недавний студент вспоминал столичную жизнь. Хороша была, чёрт возьми, хоть, по теперешним меркам, довольно бестолкова, суетлива. Вспомнил тихий, академичный читальный зал с навощённым паркетом и лампами на каждом столе. Библиотекаршу, фантастическую эрудитку Полину Григорьевну, знавшую, казалось, всё, что находилось в этом Храме знаний. В отличии от многих сокурсников, детей партийной элиты, ему, сыну заурядного помощника консула приходилось трудиться, чтобы соответствовать.
   Вспомнил смешливую Людочку, считавшую его очень остроумным, свою последнюю пассию, её отца, очень важного и делового московского чиновника средней руки, но на взлёте карьеры. Папа считал его приличной партией для своей дочери. Дипломатично покашливал и даже стучался в дверь спальни дочурки, прежде чем войти, когда там находился «жених». Раскрасневшаяся Людочка успевала оправить юбку, придать лицу невинности. Папа приглашал «почти зятя» к чаю, наливал даже напёрсток дорогого французского коньяка. Он знал отца Максима, как исключительно порядочного, незаслуженно задвинутого во второй эшелон человека. Полагал, что таким же порядочным, но более удачливым (с его помощью, разумеется) будет и его зять.
   Будущая тёща, присвоившая себе это звание самолично, особо не напрягая извилины, закармливала его домашней выпечкой, настойчиво приглашала на дачу, на клубничку. При этом так тёрлась, мимоходом, пышным бедром сорокалетней, с небольшим хвостиком, «в соку» женщины о бедро будущего зятя, что, казалось, сама не прочь опробовать сексуальные возможности будущего родственника. Для грядущего благополучия дочери, разумеется. «Папочка» был большим начальником. Был ли он таким же большим в постели? – возникал резонный вопрос.
   Прогрезив таким образом до двух часов, командир разбудил солдата, передал ему пост, улёгся на его пригретое место, почти мгновенно уснул...
   Пробуждение оказалось не из приятных – его кто-то больно, до крови, штрыкнул чем то острым в бок. Открыв глаза, командир увидел над собой несколько бородатых физиономий в высоких барашковых папахах. Привстав, оглядевшись, он понял, что их маленький ночлежный лагерь окружён такими же угрюмыми мужиками с саблями в руках. Ничего хорошего от этого соседства ждать не приходилось. 
– Что, Серый, проспал? – только и смог вымолвить сержант.
– Да я, товарищ сержант... На минутку... – потупился «дежурный клоун».
   Пятерых солдат и его, Максима, подняли, обыскали, забрали всё металлическое, включая швейцарские часы, всё сбросили на плащ-палатку. Там уже лежали автоматы, гранаты, подсумки с запасными рожками, штык-ножи, ремни с амуницией.
   Сыромятными ремешками вязали руки, спереди. Петро недовольно повёл плечом, скинув назойливого захватчика, собрался размахнуться. Ох, если бы этот увалень вошёл во вкус...
– Не сметь, Петя. Смирись, не время, – приказал сержант, – выждать нужно, Петро, нам жертвы не нужны, майор приказал!
   Лемке расслабился, опустил руки, позволил себя связать с опаской подступившим к нему абрекам. Знал бы, чем обернётся ему эта покорность…
– Погоди, Петя, слишком много их, все с «вертелами» – указал подбородком на сабли, – терпи, ждём.
   По вопросительной интонации было понятно – у них, что-то спрашивают. Ответить, естественно, никто не смог.
   С переодетыми в татар горцами случилась совсем иная история. Им не дали даже подняться, месили ногами. Видно, нагорело у захватчиков на эти тулупчики, меховые шапки врасклинку.
   Пацаны, прикрывая рёбра руками, белькотали, пытаясь что-то объяснить. Кто их слушал?
– Эй, – крикнул Максим, дёрнувшись в направлении бьющих, сам удивляясь властности своего голоса, – прекратите немедленно!
   Его пытались задержать, но тщетно. Врезал локтем в нос одному, коленом в пах другому, связанными руками в ухо третьему, рвался к избиваемой пацанве.
   Петро, стараясь прийти на помощь другу, повёл вправо связанными руками, сбив двоих, как бык ринулся на помощь. Двое, оказавшиеся на пути, наверное очень жалели об этом, потом. Сейчас они просто перестали функционировать, как мыслящие существа. Образовалась куча-мала. Гиганта, как мухи дерьмо, облепили с десяток абреков. Убивать не хотели, старались «убаюкать» ударами по голове. Эта вылазка увенчалась успехом – пацанов, горцев избивать прекратили, переключившись на странно одетых наглецов. Тут и остальные солдаты вписались. Даже коротышка Серёга умудрился укусить одного из нападавших за ляжку.
    Властный окрик очевидно большого начальника прекратил это безобразие. Тяжело дыша, толпа рассосалась. Поднялся Максим, поднялся Петро, опёршийся при этом в промежность коленом, оказавшемуся ниже всех абреку. Тому, находившемуся в бессознательном состоянии, всё равно. Но потом несомненно скажется.
   Начальник подошёл к избитым, окровавленным юношам-черкесам. Смотрел зубы, удовлетворённо кивал. Задавал вопросы. Те, как моли, отвечали. Диалекты одного языка, понял Максим. С трудом, но один другого понимали. Зачем такая жестокость к соплеменникам? – недоумевал дипломат. Ответ на этот вопрос он узнал значительно позже – к соседям-горцам эти выродки относились гораздо хуже, чем к товару – пленникам.
   Больше юношей не били. Всех посадили на лошадей, ноги связали понизу животов животных.  «Хозяйству» парней стало совсем неуютно при движении по бездорожью. Через несколько километров пути, Максим вообще сомневался – смог бы он сейчас удовлетворить хотя бы потенциальную тёщу, не говоря уже о пылкой, ненасытной будущей жене.
– Ведите себя спокойно, с достоинством, – советовал Максим подчинённым, – Помните, мы посланники Бога, в этом спасение. 
   Пацаны приосанились, постарались придать лицам оскорблённую независимость.
   Не знал бедолага, что и чёрт, и Бог были захватившим их бандитам до фени. До шестидесяти лет их, за кровавые дела, даже в церковь не пускали. Это им тоже было «до фени».
   Сам Максим принял надменный, независимый вид. Но и это было захватившим их «до фени», они сегодня неплохо потрудились, взяли живой товар – здоровых, с хорошими зубами рабов. Торговцы рабами, кроме всего прочего, обязательно оценивали приобретение по зубам, как лошадей. Остальное им было «до фени»...
               



                17.  ВСЁ  НЕ ТАК  ПРОСТО.


    Баня, обложенная белым силикатным кирпичом, находилась в самом конце верхней аллеи. На неё то ли фантазии строителям не хватило, то ли сразу был взят типовой проект – коробка и коробка. Но внутри изобретательный Юрий Соломонович не мог не поизощряться. Котельная, потреблявшая уголь или дрова, находилась в торце здания, ближе к границе долины. Над топкой установили небольшой бак для воды, который грела не только топка, но и хитроумное сплетение труб дымохода внутри бака. Ничего сверхестественного, сложность заключалась лишь в том, чтобы обеспечить доступ к внутренности этих труб, для их периодической чистки. Для этого в теле печи существовали заслонки. Такая система, хоть и мудрёная, оправдывала себя высоким КПД – на выходе дымохода воздух был едва тёплым, вся энерния отдавалось воде. Холодная вода в баню подавалась из огромного бака, который установили в нише, вырубленной в горе за баней. Эта же «водонапорная башня» питала и все остальные постройки в санатории.
   Бассейн располагался прямо за баней, имел изогнутую форму в виде кабачка-переростка, и был вырублен в скальной породе буро-взрывным способом. Камень, вынутый из него, пошёл на строительство дамбы. Расходы на транспортировку значительно сократились. Таким образом, хитроумный Юрий Соломонович убил в очередной раз двух зайцев. Вода в бассейне была проточной, поступала самотёком по жёлобу, вырубленному в породе, берущему своё начало с небольшого переката за озером, поскольку бассейн находился метров на двадцать выше поверхности пруда. Вода, обраткой, в него и стекала. Никаких насосов для перекачки, только земное тяготение. Приток воды можно было перекрыть заслонкой, и тогда она прогревалась на солнце до приемлемой для купания малышей температуры. Задумка в этом и заключалась. Купаться в ледяной воде рукотворного озера, располагавшегося ниже, мог либо самоубийца, либо пацан желавший произвести впечатление на Дуню, Машу или Наташу, предмет его эротических снов. Озеро в основном использовалось для романтических прогулок на плоскодонках, водных велосипедах. В изобилии водилась и рыбка. Купаться почти все ходили к бассейну.
   Две трети его окружности  засыпали привозным песком. Его гнали бог весть откуда вагонами. Перегружали на самосвалы на щебнедробильном, свозили сюда. Трудоёмкий, дорогостоящий процесс, но результат того стоил. По берегу разбросали в живописном беспорядке грибки, летние раздевалки, причудливые беседки. Евпатория да и только. В стороне находилась волейбольная площадка, тоже засыпанная песком. Воистину – Соломонович строил здесь себе памятник рукотворный, воплощая мечты своего детства.
 
   Баню начали топить сразу, как только поступило распоряжение. Ждали детей. Караван повозок втягивался на «линейку» перед столовой. Повозки разгружались прямо на траву, асфальт, уходили по хозяйственным делам: за дровами, трофейным оружием и амуницией, вывозить трупы. Их везли вон из долины, к Реке, туда и сбрасывали. Девушки вожатые и медсёстры, практикантки с институтов сразу взяли шефство над новоприбывшими. Язык горцам разумеется был непонятен, но интонации заботы, любви, сочувствия – язык общечеловеческий, понимали все. Прибыли лишь девочки, и самые младшие пацаны. Остальные, постарше, остались сторожить животных, ушли воевать.
   Тепло приёма поражало горных красавиц. Такого они не видели даже в родном доме. Взрослые были вечно заняты добыванием пропитания, не до нежностей им. Вырастить, с рук сбыть, получив калым – вот и вся забота. Скот на продажу. Матери конечно не обходили дочерей вниманием, заботой, любовью, а вот отцы, как правило, чувств не выказывали – не престало мужчине, главе семейства сентиментальничать. А в этой, чуднОй стране девушки вкусно пахнули, покрикивали на воинов, те исполняли их приказы. ЧуднО. А воины даже помогали сойти с повозок, протягивали руки. Но не лапали, чуднО. Может они им не нравились? Девочка после первых месячных считалась невестой в их мире. В шестнадцать, если никто не взял замуж – почти старая дева. К тридцати, если всё срослось – многодетная мать. К сорока – никому не нужная старуха, способная лишь готовить, убирать, корячится на поле. Равнодушие воинов даже несколько задевало их гордость. Возможно, во всём виноват запах их немытых тел? Они почти неделю провели в этих кошмарных повозках.
   Всё это наблюдал опытный педагог, детский психолог, находившийся здесь на преддипломной практике. Эти горянки в тринадцать уже были готовы к замужеству. А наши пионерки, едва успевшие сменить пионерский галстук на комсомольский значок? Намечалась коллизия. С точки зрения педагога – очень серьёзная. Воякам-дуболомам этого не понять.
   Дети расположились пёстрым табором у бассейна. По очереди, тейпами шли в баню. Их одежду сразу забирали на термообработку, паром. «Живность» в ней буквально кишела. Невиданная роскошь высоких потолков, кафеля, кранов, блестевших хромом, дубовых скамеек, оцинкованных шаек буквально парализовала горцев, живших в саклях топившихся «по чёрному». В парилку, на первый раз, вожатым не удалось затянуть никого. Дети с ужасом бежали от «топки», предназначенной для того, чтобы сварить их заживо. Значительно позже русскую парилку полюбили практически все, особенно зимой, выделилась даже особая группа, экспериментировавшая с вениками разного благоухания, аромата, разной «пекучести». Некоторые даже с крапивой экспериментировали. Но веками проверенная берёза, и можжевельник остались вне конкуренции.
   Вокруг бассейна образовалась девичья республика: постирушки, причёски, макияж. Вторжение мужчин сопровождалось визгом на грани звукового восприятия нормального человека, немедленной экстрадицией.
   Наши девочки во всём этом принимали активное участие. В беседках, раздевалках возникли импровизированные салоны причёсок, макияжа, маникюра и педикюра. Возбуждённые таким необъятным полем деятельности, советские девчата тащили из закромов расчёски, дешёвую косметику, духи, ещё какие то причандалы. Делали даже какие то мудрёные причёски красневшим от удовольствия и смущения горянкам, спорили. Глупы были троглодиты. Устроили бы в своих пещерах парикмахерские, может и остались бы жить. Соваться в это мужикам было небезопасно. Они и не совались, радуясь, что стресс успешно преодолён, клиент успокоился, занялся привычным делом. Лишь пацаны, помытые, растерянные, осматривали новую действительность – чего бы пожрать.
   Кормили. Кормили всех. Кониной, недавно убиенной. Гуляш получился отменный.
   В общем слабая половина детской колонии на удивление быстро приходила в своё первоначальное состояние. Женщины, в отношении психологической устойчивость, адаптации к стрессам гораздо более приспособляемы, чем  мужчины. Не верите? А ну попробуйте выкакать кактус, вместе с глиняным горшком. После этого счастливо улыбнитесь. Чи-изз. Представили? Вот и я о том же. Один врач говаривал: ели бы женщина помнила ту боль, которую пережила при родах, то ни одного мужика к себе больше не подпустила бы. Природа мудра. Иначе мы бы просто вымерли.
   Во владениях погибшей кастелянши нашлась ножная швейная машинка. С ней лихо справлялась бойкая, румянощёкая Ирина, подгоняя найденные в узлах наряды под новых владелиц. За её спиной постоянно находилась стайка горянок, зачарованно наблюдавших за движением иглы. Прясть, шить вручную, ткать умели все с малолетства, но так быстро класть ровный шов... Одна из наиболее смелых наблюдательниц, ровесница пятнадцатилетней «колдуньи»,  жестами попросилась попробовать. Освоилась довольно быстро – ножной привод был знаком кавказским рукодельницам. Сшив два лоскута, девушка в восторге побежала показывать свою работу подругам.
   Новых обитателей «детской» долины поражало буквально всё: и вода, лившаяся из крана, холодная и горячая, и огромные стёкла на окнах, необычайной красоты мозаика пионерского галстука, октябрятской звёздочки и комсомольского значка на фронтоне столовой, и... и... Да, в общем – всё. Особо поражали огромные зеркала. Горцы впервые могли увидеть себя со стороны вертикально, а не как отражение в воде. К зеркалам ходили как в картинную галерею шедевров, с благоговейным страхом. Малыши, быстро освоившись, начинали кривляться.
   Самые мелкие вообще освоились быстрее всех. К вечеру, в сопровождении более продвинутых сверстников, уже катались на лифте в стеклянной башне. Их нисколько не смущало то обстоятельство, что, прокатившись разок вниз в кабинке, двигавшейся под собственным весом, приходилось бежать назад и вверх на своих двоих. Самым главным в этом аттракционе считался десятилетний пацан находившийся внизу, при рычаге ручного тормоза. Его буквально распирало от важности.
   Нам придётся, зачастую, забегать вперёд, или делать экскурсы в прошлое в нашей Хронике. Очень непросто придерживаться строгой хронологии, когда пытаешься охватить повествованием такую массу народа.
   Марфа и Антип, славяне из татарской прислуги, попав в давно забытую русскоязычную среду, наиболее простой, бытовой язык осваивали или вспоминали довольно быстро. Марфа встала во главе женской половины челяди, трудившейся на кухне. Эти привыкшие к тяжёлой работе женщины пришлись весьма кстати, поскольку весь персонал столовой, старше сорока, был уничтожен. Вот только картошку чистить не умели. Впервые попробовав картофельное пюре, они считали его писчей богов, как впрочем и горцы.
   Антип руководил мужской половиной. Перед любым солдатом сгибался чуть ли не вдвое. Перед офицерами норовил упасть на колени. Быстро шельма научился считать лычки и звёздочки на погонах. Перед майором, вообще уткнулся мордой в асфальт. Зато перед своими подчинёнными ходил гоголем, покрикивал, ногайкой обзавёлся, в лучшие одежды из трофейного обрядился.
   Проходивший мимо грузивших арбу бывших рабов, Кудряш заметил, как Антип перетянул одного из них плёткой, ругаясь на непонятном языке. Дай рабу власть, похлеще прежнего хозяина лютовать будет.
– Ты что, вошь, из грязи в князи? – отобрал плётку, сломал об колено, ткнул маленьким, но крепким кулачком под нос напуганному «новому русскому», – командовать – командуй, а рукам воли не давай. Не надсмотрщик ты, бригадир, старший, понял?
– Слушаюсь, мой господин, – низко склонился. Глаз недобро блеснул, но лишь на мгновение.
– И не господин я тебе, – попытался в одночасье изменить психологию раба лейтенант, – здесь мы все равны. Ты... Как тебе втолковать... Бригадир ты, старший... Мурза, во! – вспомнил, что так майор называл старшего над вояками.
   У сбитого с толку вчерашнего сборщика лошадиного дерьма для костров вообще крыша поехала, глаза закатились в предобмороке. В его мире мурза – третий человек после хана и бека, военный дворянин, имеющий обширные земельные наделы, безраздельно распоряжающийся судьбами не только рабов, но и своих полукрепостных соотечественников, воинов.
   Если его назначают мурзой, то кто же этот воин, бек? А кто, тогда ихний самый главный начальник? Хан? Бог? Непостижим этот мир, в котором мурза не может перетянуть плёткой ленивого раба!
   Лейтенант, под благодарными взглядами челяди, махнул безнадёжно рукой, поспешил по своим делам...
   Для своих погибших рыли братскую могилу прямо на клумбе, у въездных ворот, рядом с осиротевшим постаментом, где ещё вчера сверкал на солнце бронзовый бюстик Ленина, подарок свердловчан. Его дети нашли гораздо позже в кустах, завёрнутый в мешковину.
   Солдаты копали вместе с мужчинами вожатыми, старшими пацанами. Посторонних не допустили. Уже сейчас обнаружился дефицит самого простого инструмента. А когда начнут сажать картошку?..
   Варфоломея буквально рвали на части – все требовали переводчика. Если бы не лошадь, помер к вечеру, как тот легендарный марафонец. Метался из конца в конец долины, переводил, объяснял, пытался даже самостоятельно отвечать на вопросы горцев, пользуясь своим мизерным опытом в новой действительности.
   К первому ночлегу в расширенном составе детская колония готовилась кое-как, наспех. Всё внимание уделили малышам, которые в последствии спали по двое, «валетом» и девочкам. Пацаны постарше, представленные самим себе, облюбовали спортзал. Разложили на полу, сложенные у стены двумя высокими штабелями маты, устроились вповалку. Мужская часть педагогов, обслуги лагеря устроились на матах же в полуподвальном борцовском зале столовой.

   За него, в своё время, Швец тоже получал взбучку: «Зачем больным детям борцовский зал?»
– Пусть дети плохо ходят, но побутузить друг дружку на мягкой площадке никто не откажется. Зачем забирать у мальчишек ещё и эту возможность? – задал резонный вопрос.
   С ним согласилась комиссия, единогласно.
– Этот знает, что нужно делать, – заявил тогда председательствующий на приёмке проекта, – не мешайте ему.
   Тогда-то Юрий Соломонович и получил карт-бланш, позволивший создать всё это.

   Женщины устроились в домиках для персонала, в бане. Врачи спали в больничке, рядом с пациентами. Солдаты, свободные от патрулирования, в актовом зале, рядом с узлом связи.
   В кровавую баню такой уютной ещё вчера гостиницы войти не захотел никто.
   Набегавшись за день, все спали как убитые...
   Поутру прибыл майор с ординарцем, на лошадях. УАЗик встал на долгий прикол в гараже завода. Майор лично олицетворял необходимость экономии ресурсов. Выглядело это так, как если бы Генеральный секретарь отправился по областям с инспекцией в плацкартном вагоне. Но народ оценил. Знали бы они, какое удовольствие доставил этот утренний променад Павлу, с Афгана не садившемуся в седло, ущербному, с постоянной болью в ноге. Сегодня он чувствовал себя здоровым восемнадцатилетним салагой полным энергии.
   Немного позже, на повозках прибыла бригада для демонтажа электроплиток, привезли листы для печей, трубы для дымоходов, инструмент. Стройбат уже месил глину, затаскивал в кухню с чёрного хода привезённые с вечера камни.
   В кастрюлях, на кострах уже что-то булькало. Около двух тысяч желудков требовали утренней заправки...
   В актовом зале, на втором этаже столовой после завтрака собралось почти всё взрослое население санатория: педагоги, медики, обслуга. Собралось более сотни человек, разместились компактной группой на передних рядах, возле сцены.
   Майор взошёл на возвышение. Проигнорировав дежурную трибуну для докладов, взял стул и поставил его у самого края, спинкой вперёд. Уселся верхом поближе к народу. Демократ!
– Товарищи! Все вы в курсе того, что произошло. Бог пожелал, чтобы мы переместились на несколько веков назад.
   При упоминании Всевышнего, на некоторых лицах вновь появились, уже знакомые майору ухмылки.
   Заметив это, майор тяжело вздохнул: «Опять придётся поработать лектором».
– Хорошо, не Бог, некая высшая сила, обладающая немыслимыми для нас возможностями. Разве дело в терминологии? Основной вопрос: Зачем, с какой целью Он сделал это? Давайте подумаем вместе, – пригласил к сотрудничеству, гася тем самым естественный протест неглупых людей против навязывания им чьих то выводов, – Зачем? Ответив на него, мы, хоть в первом приближении, будем знать, как нам действовать дальше. Прежде всего ревизия. Что перемещено? Высокие технологии двадцатого века, это раз. Люди со знаниями и моралью несравнимыми с окружающей дикостью и невежеством – два. Дети, будущее перенесённой колонии – три.
   В день Перехода на нас напали небольшие силы аборигенов. Случайно выбран именно этот день? Не думаю. Нам дали понять, где мы находимся, и к чему быть готовыми.
   Ухмылок больше не было. Логика, последовательность изложения этого майора начали вызывать у аудитории не снисхождение, а даже некоторое уважение. Прожжённая студенческая братия, преддипломники, сразу чувствовала, если лектор «плавал». Этот плыл уверенно. Некоторые даже припомнили экзамены и профессуру, с её превосходством старых псов перед едва прозревшими щенятами. Это было обидно. Но силу, спокойную уверенность знающего себе цену человека, превосходство над ними приходилось признавать всё больше по мере изложения.
– Перенесён некий объём пространства со всем движимым и недвижимым. Случайно ли выбрано место? Категорически нет, не случайно. В горах легко защищаться. По сути, перенесена крепость, и мы, военные, её защитники, чтобы защитить эксперимент, какие бы цели он не преследовал.
– Значит мы всего лишь подопытные кролики? – голос из зала, несколько растерянный.
– Думаю, вы слишком высокого мнения о своей персоне, – скупо улыбнулся в усы майор, – Мы даже не кролики, а некий реактив, который капают из пипетки в пробирку с раствором из любопытства: а что из этого выйдет?
   Высочайшая, как это было всегда, во все времена, самооценка молодого поколения пошла на убыль. О себе, как о лакмусовой бумажке, лучшие из лучших в своих ВУЗах  даже не помышляли. Переоценка требовала времени, Павел сделал длинную паузу.
– Но почему именно мы?! – донеслось из зала, – если... Бог решился на столь радикальное изменение, почему не перенести весь Первый Белорусский фронт прямо из сорок четвёртого? Они бы уж навели шороху.
– Хороший вопрос. Вот именно – «шороху». Много крови, мало толку. Возможно, появилась бы новая диктатура, возможно – всемирная. Но, как показывает история человечества, невозможно изменить веками устоявшуюся культуру извне. Китай неоднократно завоёвывали варвары с севера, но всякий раз ассимилировали в культуру более высокого порядка. Менялись лишь правители, устои оставались прежними. Должна произойти эволюция в головах, а не революция на баррикадах, – майор вновь выдержал  МХАТовскую паузу.
– Для этого, я полагаю, в эксперимент и вбросили массу детей, включая и местных, и вас, врачей и педагогов – людей самых гуманных профессий. Ваша задача состоит в воспитании нового, более гуманного человека в этом жестоком мире. Нас, военных, научили разрушать, вы же призваны созидать, потому вы и здесь, полагаю. Я ответил на ваш вопрос?
   Польщённая своим высоким предназначением аудитория и не подозревала, что в спецшколе ГРУ, которую Павел окончил с отличием, немало времени уделяли такому предмету, как психология, управление толпой, её симпатиями и антипатиями. Верил ли в то, что говорил сейчас один из лучших за всю историю выпускник этого специфического учебного заведения? Какая разница? Главное, чтоб люди поверили.
   И они поверили. Безоговорочно. Перед ними сейчас стоял мудрый наставник, руководитель, а не военный с одной звёздочкой среднего калибра на погонах. Молчали, переваривали. Вопросов с «подковыркой» больше не было.
   Майор неспешно продолжил, – Вы должны устоять перед дикостью и соблазнами этого мира беззакония и хамства. На ваши плечи ложится ответственность за сохранение наших лучших традиций человеколюбия, взаимопомощи, общего братства. Вы обязаны передать их молодому поколению. Мы, военные, купаясь в грязи и крови, можем забыть об этом. Ваш долг, сберегая основы нашего общества, остановить нас, если мы начнём терять человеческий облик. «Тормозом», порукой тому, что этого не случится, будут неизменные правила взаимоотношений в нашей колонии, традиции, которые вы обязаны сберечь, возможно улучшить, привить и нашим, и пришлым детям. Помогите нам, военным, не стать зверьём, товарищи. Поверьте, на войне это очень просто, – тон доверительный, свойский, даже просящий.
   Некоторые девчушки уже готовы были прослезится, многие – отдаться.
– Вполне естественно, господа педагоги, что техническая часть воспитательного процесса подрастающего поколения тоже полностью ложится на вас, – изменив тон до отрезвляюще-делового заявил «златоуст», – Почти полторы тысячи детей и подростков, бОльшая половина из которых вообще чужды нашим идеалам. Не поглотят ли они Наших? Кто, кого перевоспитает? Жду от вас конкретных предложений в сложившейся ситуации. С производством, обороной мы вчера более-менее разобрались. Теперь ваша очередь, архитекторы душ.
   Медико-педагогическая братия притихла, переглядываясь. Вдруг не стало опытного наставника. Не было и столпов советской педагогики рядом. Теперь они стали столпами. Ответственность, непривычная, пугала.
   Взволнованно заговорил один, ему ответили двое, в дискуссию втянулась третья... Через несколько минут зал бурлил от аргументов и контраргументов. Казалось бы, медики должны были остаться в стороне, но не тут то было. Они, изучавшие детскую психологию, нервную систему, оказались активными участниками спора. Шли доводы и контрдоводы, обвинения, обвинения в ответ. Полемика старая, как и сама советская педагогика велась на всё более повышенных тонах, перерастала в нешуточный спор.
   Майор, со своей простой солдатской педагогикой, ответ знал заранее, но не встревал. Пусть выпустят пар. «Гуманитарии, что с них возьмёшь, пусть потешатся», – отмалчивался до поры.
   Постепенно стало понятно, что воюют в основном две непримиримые школы: приверженцы Сухомлинского, с его «самореализацией личности», бережно направляемой мудрым, ненавязчивым педагогом и почитатели Макаренко, с жёсткой дисциплиной и воспитательной ролью коллектива.
   Когда стало понятно, что в застарелой войне концепций консенсуса не ожидается, спор может перейти на личности, майор посчитал за благо вмешаться.
– Господа педагоги, прошу внимания!
   Локальные конфликты ещё тлели, вспыхивая, но основная масса постепенно успокоилась, притихла.
– Я, своим дилетантским умишком, понял, что существуют два непримиримых лагеря: приверженцы «слюнявой, слезливой», по утверждению одних, теории, и другой, «казарменной, солдафонской, держимордовской» педагогики, по утверждению оппонентов. Есть ещё третья группа, неприсоединившаяся, проповедующая третий путь, нечто среднее. Догадайтесь, чью сторону приму я?
– Ясно, чью, – фыркнула пухленькая, раскрасневшаяся от дебатов, ярая поборница педагогики Сухомлинского, – казарма – оплот воспитания.
– А вот и не попали! Хотя...  Вы, девочки, крутым кипятком писаете при виде моих орлов, простите. А воспитаны они по такой системе, что сам Макаренко в гробу перевернулся бы. Жёсткой, спартанской, я бы сказал, методе воспитания. Год назад вы бы на тех хлюпиков и не взглянули, а сейчас?
– То мужчины, сформировавшиеся, а то дети. Вы не путайте, товарищ военный.
– А я и не путаю, милая. Детей, исключая старших, сформировавшихся, как вы говорите, насчитывается около полутора тысяч. Вас всего около сотни. Если вас хватит на индивидуальный подход к каждому, я вам дополнительный паёк выпишу... Не знаю... На руках в баню буду носить, индивидуально, каждую. Могу и спинку потереть. А вот воспитательная сила коллектива, это действительно Сила! Знаю точно, проверенно! На том и метод мой.
– А силёнок то хватит, майор, «индивидуально, каждую». У нас девчата ненасытные, – один из вожатых.
– Не боись, мальчик, хватит, ещё и на тебя останется, – майор завлекающе-смешно подвигал бровями, недвусмысленно кивнул в сторону головой.
   Общий смех разрядил обстановку.
   Мужская половина коллектива смеялась несколько натянуто, замечая в глазах студенток особый блеск: женская половина, похоже, относилась к этому прощелыге весьма благосклонно. Он был не только недурно сложён, красив аскетичной красотой библейского святого, но ещё и умён. К тому же, ещё и с долей своеобразного юмора. Противостоять такому было трудно. Разве что подтягиваться до планки, которую задал этот козёл.
– «Сердце отдаю детям» – нам сейчас не по зубам, товарищи, согласитесь. Нам бы «Педагогическую поэму» внедрить, – несколько удивил всех этот солдафон белобрысый. Оказывается, он читал и Сухомлинского, весьма специальное чтиво.
– Учтите, господа педагоги, детки на вашем попечении не простые, – вновь сменил тон на деловой, дав аудитории небольшую разрядку, манипулятор, – к четырнадцати они должны быть способны убивать, стрелять в людей. А это не то же самое, что стрелять по свечкам в тире, поверьте. И при этом они должны остаться людьми. ЛЮДЬМИ! Вот Задача, достойная высшей педагогики. Совладаете ли? Постарайтесь, очень вас прошу. В учебниках этого нет. Как? Не знаю. Думайте, на то вы и головы носите, не только для причёсок, я надеюсь.
   Тут уж никому было не до смеха. Воспитать человеколюбивых убийц? Как?!
– Ничего нет проще, – подал голос молчавший доселе, похожий на молодого Ломоносова, крупный, красивый, с залысинами, неизбежно оккупирующими всю голову через несколько лет, парень, лишь с интересом наблюдавший за психологическими этюдами майора. Майор тоже давно приметил его лёгкую иронию во взгляде, но счёл его очередной самовлюблённой пустышкой.
– Ничего изобретать не нужно, всё уже изобретено до нас, и неоднократно, – весомо продолжил «ироничный», – Человечество, в своём самолюбовании, полагая, что предки были недалёкими неандертальцами, забывает историю. А зачастую достаточно лишь обернуться. Патриотизм – вот решение неразрешимой для вас, нас задачи. Преданность семье, своей общине, своему клану, своей стране. Пацан должен, не задумываясь, убивать, но при этом оставаться добрым сыном, любящим братом, честным человеком? Гитлерюгент – самый свежий пример. У пацанов сформировали образ врага, чего проще? Все воевавшие страны, и «Сталинские соколы» в том числе, бомбили, что угодно, кого угодно, и были героями. Маринеску отправил на дно самый большой за всю историю воин транспорт, и получил орден. А там, между прочим, были жёны и дети офицеров флота, а не только подводные асы. Патриотизм, формирование в сознании кода: свой – чужой, чего тут сложного?
– Не знала я, что ты настолько циничен, Юлиий, а то бы... – «пухленькая» возмущённо отвернулась.
– Юлиан, простите...
– Юлиан Августович Долевой, ваш покорный слуга.
– Юлиан Августович не циник. Скорее прагматик, знающий историю. Он во многом прав. Просто пример не совсем удачен. Наши дети должны научиться постоять за себя. Иначе любое быдло, пользуясь правом сильного, сможет их изнасиловать, убить, продать в рабство.
   На лето обычная учёба отменяется. Выездка, стрельба из лука, утренние кроссы остаются обязательными. Вы не исключение, дорогие педагоги. Личный пример. Утреннее, закаляющее купание обязательно для всех...
– Вы не понимаете, товарищ военный, девочки...
– Всё я понимаю, милая. Тазики с тёплой водой, это лишь вечером. А поутру будет купание в бассейне, после кросса, до поздней осени, нам хлюпиков растить – непозволительная роскошь.
   Дети должны помогать по хозяйству: вести сельскохозяйственные работы, заготовительные, прочие, что ещё выплывет. Рабочий день для младших составит шесть, средний возраст – восемь, старшие – десять часов. Для вас, товарищи взрослые – круглосуточно.
– Детский труд запрещён, вы не имеете права, это же дети...
– Живые дети, свободные. И останутся таковыми, ели научатся постоять за себя. Тортики – фантики, мячики – велосипеды кончились. Работать будут все, по возможности. Считайте у нас, с сего дня, настал военный коммунизм: «от каждого по способности, каждому по потребности». В пределах наших возможностей, разумеется. Организация воспитательного процесса предлагается типа суворовского училища, это не обсуждается. Инструкторов, из военных, я вам подберу, самых мягких, не волнуйтесь. Учите детей предприимчивости, самостоятельности. Поощряйте инициативу, какой бы несуразной она не казалась. Постоянно втолковывайте, что мы являемся посланниками Бога на земле. Мы есть исключительное сообщество, призванное изменить этот мир к лучшему.
– Тю-тю-тю. Гебельса тоже почитывали?
– Гебельс ориентировался на арийскую форму черепа, на цвет глаз «белокурых бестий». Мы же на тот факт, что, действительно, посланы Богом, и на то, что превосходство в мировосприятии у нас в несколько веков. Сравнение некорректно. Если окружающие нас варвары поверят в нашу божественную сущность, это весьма облегчит нам жизнь. Неужели не понятно? А для этого и наши дети, и мы сами должны свято верить в это. И верить нетрудно, поскольку так оно и есть. Вранья, пропаганды оголтелой в этом нет.
   Сейчас нужно определиться: кто возглавит систему образования, кто возьмёт на свои плечи ношу, которую способны вынести лишь атланты?
   Вчерашние студенты переглядывались, перешёптывались. Тлели угольки спора, и похоже готовы были вновь воспламенится.
– Вот вы, молодой человек, Юлиан Августович, – поспешил вмешаться Павел, – кто вы по специализации, где учились?
– МГУ – история, социология.
– Прекрасно! Кто за то, чтобы этот достойный джентльмен, не отличающийся радикализмом, возглавил министерство образования нашего, нарождающегося государства, – сходу взял быка за рога майор.
– Это безальтернативно. Нужно выдвинуть кандидатуры, обсудить, посоветоваться...
– Некогда, товарищи. Как назначим, так и снимем в любой момент, если не справится. Может доверим, авансом, а? – майор первым поднял руку.
   Постепенно рос лес рук.
– Вот и хорошо. Вы, надеюсь, ничего не имеете против Суворовских училищ? – обратился к Юлиану.
– Отнюдь. Я и сам суворовец. Отец был военным историком, потомственным.
– Это заметно, по имени-отчеству. Теперь нас уже двое, суворовцев. На этом всё, товарищи. Идите к детям. Прикиньте на досуге, кто, в какой отряд попадёт. Симпатии, родственные связи учитывайте, но старайтесь блюсти возрастной ценз. Потом легче будет. После отбоя обсудите ваши выкладки, можете до хрипоты спорить. Но завтра дети должны спать поотрядно. А сейчас извольте идти работать.
– Ты, Юлий, останься, остальные свободны. Костя, найди мне Варфоломея. Мы устроимся в кабинет главврача.
– Есть, найти толмача, – ординарец дёрнул было рукой, но вовремя вспомнил, что «к пустой голове руку не прикладывают», сдержал порыв, бегом направился к радиорубке, находившейся здесь же, в торце здания, под кинопроекторной.
– Да, товарищи, ещё минутку. Скоро прибудет «голова колгоспу», который хоть что-то смыслит в сельском хозяйстве. Милости просим на совещание. Порешайте: что, где сажать в вашей долине. Теперь она действительно ваша. Мы и назовём её «Детская». Хозяйничайте. По громкоговорящей объявят, где и когда собраться...
   Костя зашёл в небольшую комнату, где находился связист на рации и телефонах. Ещё двое заканчивали капитальный, на многие лета, монтаж новых блоков питания, выводили провода к генератору, работавшему на велосипедной тяге, как задумали заводчане, чтоб не таскать аккумуляторы на подзарядку. «Тягу» пообещали в ближайшие дни.
 
   Идея проста, как гвоздь: трое, каждое утро, должны были покрутить часок педали, через ременный редуктор, раскручивая обычный автомобильный генератор, заряжавший батареи. В будущем это было обычным нарядом, и крутили педали те, кто приходил в ежеутреннем кроссе последними. От этих же аккумуляторов питалась и единственная автомобильная лампочка в двадцать один ватт горевшая у пульта дежурного всю ночь. Набивалась и посторонние, желавшее приобщиться к литературе.
   Со временем, на ночь, сюда повадились ходить ночные «читаки», ночью здесь был единственный источник света, не считая лучин, производство которых быстро освоила детская колония. Дежурные не возражали, поскольку пользователь светом обязан был читать вслух. Всё веселее.
   Печатное слово в народившейся колонии стало большим дефицитом, поскольку помещение под библиотеку запланировано было, а книги только начали поступать. Библиотекарша, бывшая учительница русского языка из «Танкограда», пенсионерка, погибла, как не прошедшая возрастной ценз у бандитов.

– Здравия желаю, паяльщики, – поприветствовал присутствующих ординарец.
– И тебе не хворать, «пожарник наоборот», – отозвался один из связистов.
– Мне бы пацана одного выцепить, по громкой. Майор приказал.
– Ну, если майор, тогда подержу, – связист приложил временный провод к клеме, щёлкнул тумблером, – Вещай!
– Варфоломей, переводчик, срочно явится в кабинет к майору. На второй этаж столовой. Повторяю...
   Видел бы Костя, какой переполох он учинил среди горцев, когда они услышали голос с небес. Не скоро удалось их успокоить. Объяснять – бесполезно.
   Варфоломей аж присел от страха, услышав своё имя свыше. Преодолев слабость в коленках, пулей метнулся выполнять приказание. Через считанные минуты он уже влетел в кабинет, тяжело дыша.
– Ты так громко позвал меня, мой господин.
– Звал, садись. Ты же знаешь, мы, с помощью Отца нашего, можем говорить не только громко, на всю долину, но и через несколько переходов, ты ведь видел вчера? Ты ещё много чудес увидишь, не тушуйся.
   Юниор сел, перекрестился украдкой.
– ...и всё же, Павел Андреевич, – продолжал новоиспечённый министр образования, – где ты научился так манипулировать людьми? Это дар Бога или преподавателей?
– Это не суть важно, Юлиан. Считай меня самородком, которому придали нужную форму. Важно то, что люди меня услышали.
– И приняли нужное тебе решение. А как же перестройка, гласность? Или у нас намечается авторитаризм?
– Тебя же не назначили, выбрали. Чего тебе ещё?
– Нет, я вовсе не против просвещённой монархии. Но абсолютная власть развращает абсолютно. Тому немало примеров в истории. И я опасаюсь...
– Не бери в голову, историк. Давай решать проблемы по мере их поступления. И будь готов к дворцовому перевороту, если со мной будет что-то не так.
– Договорились, – министр кивнул, удовлетворённый ответом.
– Послушай, отрок, расскажи подробнее нам с Юлианом: где вы жили, откуда шли, каким путём.
   Малый пошмыгал носом, собираясь с мыслями.
– Я говорил: аил моего хозяина находится на длинной, широкой песчаной косе, между солёным и мелким морем.
– Да, – кивнул майор, – это по-нашему, скорее всего, Арабатская стрелка.
– Наш хозяин, великий Мелик-Мурза, средний сын бека из рода Ширинов, кочевал по отцовскому бейлику. Земля скудная, большие стада прокормить не может. Людишки рыбу ловят, соль добывают. Всё одно голодно, скудно живут. Поэтому каждый год Мурза в беш-беш ходит.
– Набеги, – подсказал историк.
– Да, в позапрошлом году много аилов под свою руку собрал Менгли Гирей-хан, и крымских, и ногайских. Ходили на Днестр войском немалым, Аккерман-крепость воевать, и на Дунай – Кемино-крепость.
– У кого воевать?
– Так у поляков же с литовцами. Большая Орда детей Ахматовых с литовцами заодно, против Менгли-Гирея воюет. Хан крымский с Москвою против Большой Орды дружат. Ещё десять лет тому договор писали, Когда Оттаманы генуэзцев с побережья выгнали. Четыре года тому Мурза на Киев ходил, меня не брал, другой толмач был, сгинул в походе, а может убёг. Много аилов тогда хан в таборЫ собрал. Много полона  Мелик привёл. Баяли – всё пожгли: церкви, селеня большие и малые, хутора казацкие. Людишек, кого в полон не взяли, побили. Много утвари церковной хозяин привёз, золота, серебра. Но казак хитрый, вот он есть, а вот его и нету уже. Схорониться умеют, потому – сами воры.
   В этом году Мурза на литовца не пошёл. С ногайцами договорился, и пошли черкесов брать. Вдоль Азова-моря сперва, на Азак. Там сейчас Османы правят. Потом, по берегу шли на Тамань. Там тоже Османы. Два года тому крепости Темрюк и Ачук взяли.
   Мы те крепости не трогали, стороной обошли. Турки дружат с крымским ханом, их трогать нельзя, голова с плеч. Дальше по большой реке к черкесам пошли. Бедная земля, людишек нет почти. Да и тех, кто есть, трогать не моги, они под властью Порты в селениях при крепостях. Остальная земля под ханом крымским. Скудно живут. Золота нет, серебра нет. Полона, на продажу, тоже нет. Дальше вдоль реки шли, на юг повернули. Всё пограблено, ещё в часы больших походов. Сначала Золотая Орда прошла, потом Большая набеги устраивала. И ногайцы, и свои, вольные люди, черкесы, грабили. Обезлюдела земля вдоль реки, как от последней крепости турок на один переход отойти. А земли богатые.
   Наш мурза с ногайцами совет держал. Решили по притокам Кубани-реки в горы идти, не с пустыми же руками возвращаться. В горах черкесы схоронились, их редко кто грабил. Степняки горы не любят, непривычные. Черкесы засады устраивают, камнепады. А то ночной набег на лагерь устроят. Порежут, хапнут, что плохо лежит, лошадей уведут, и нету их. Они у себя дома, все стёжки-дорожки знают. И лошади у них такие, что по дорожке над пропастью проскачут, там и человек пройти побоится. Ногайцы в первые три притока ушли, в горные долины. Приморских черкесов не тронь, большие поминки хану платят за защиту, да и турки там в крепостях сидят, все дороги перекрыли. Наш дальше пошёл, храбрый. Горцев грабить можно, ничьи они, сами по себе. Вас проходили, так не заметили, большую долину грабили, пять переходов там, – парнишка показал на юго-восток, – Самые богатства в горах взяли, за перевалом. Рудники серебряные, золотые там. Ремесленники дивные вещи делают… Делали. Язык совсем чуднОй, мне неведом. Не черкесцы то были. Назад шли, с добычей богатой, тяжело груженные, на вас попали. Хозяин жадный, ещё больше захотел, радовался. Тут все головы свои и положили, – закончил повествование толмач, тяжело вздохнул.
               


                18.   ИСТОРИЯ  С  ГЕОГРАФИЕЙ.

      Майор перевёл взгляд на внимательно слушавшего Долевого.
– Что скажешь, Юлий? Говорит тебе о чём-то его рассказ? Где мы и, самое главное – когда?
– Где, понятно, на северо-востоке Карачаево -Черкессии, на границе Ставрополья, там, где и были. Когда? Могу сказать совершенно определённо – мы в 1486 году от рождества христова.
– Нет, – помотал головой пацан, – мы в 6994ом от сотворения мира, точно знаю, я считал.
– Это одно и то же, мальчик. Летосчисление разное. У тебя древнерусское счисление, допетровское, у меня счёт римский, европейский.
   Тихо, почти крадучись, зашёл Костя. Примостился в уголке.
   Майор молчал, задумавшись. Наконец очнулся.
– В общем, ничего нового я не услышал, лишь конкретное уточнене. Считал, что нас отправили в тысяча пятисотый, для ровного счёта. Но, с таким же успехом, могли отправить и в семитысячный от сотворения мира. Похоже для Бога наши летосчисления по барабану. Отмотал пять сотен лет назад, не мудрствуя лукаво, и всё. Ну, Бозя, держись. Мы под твою дудку плясать не будем, по-своему завернём!
– А возможно он того и хочет, чтоб «по-своему». Может он и сейчас твоими губами ворочает, ты знаешь? – снисходительно улыбнулся Долевой.
– Никто, никогда управлять мной не мог, и сейчас не получится. Что он о себе возомнил, придурок бестелесный. Чужими руками жар загребать? На-кась, выкуси!
– Гордыня, – умиротворённо протянул Юлиан.
   Варфоломей испуганно крестился. Такие богохульные речи мог себе позволить только... Сын божий! Тогда всё сходилось. И чудеса невиданные, и сила неслыханная! Юнец постарался вжаться в стену, чтоб и не видно его не было, и не слышно.
– Значит, пять сотен лет... Что же, посмотрим. Ты, Июль, можешь обрисовать, в общих чертах, что вокруг нас творится? Я в истории не силён. Нам одни лишь битвы описывали, самые знаменательные, поучительные.
– Что ж, изволь. Это нетрудно, тем более, что каждая страничка конспекта, книжек-учебников перед глазами стоит. Студент-историк прикрыл глаза, собирая образы в единую картинку.
– Сейчас, то есть в 1486 году, во всём Причерноморье первую скрипку играет Османская Порта. По сути, Чёрное море стало внутренним озером Империи. На запад турки стремятся, Европу возжелали.
– Началось с того, что в 1354 году Османы, к тому времени уже захватившие всю Анатолию, покорили Галлиополи, крепость на европейском берегу Дарданельского пролива, сделав первый шаг в Европу. Этот город, переименованный захватчиками в Гелиболу, оказался ключом к завоеванию Балкан, западного Причерноморья. В восемьдесят шестом году взяли Софию, в восемьдесят девятом, на Косовом поле, разгромили войска сербов. В 1393 султан Баязет взял Тыврово, завоевал всю Болгарию, Валахию, обязал данью Македонию и Фессалию, проник в Грецию. В девяносто шестом, под Никополем Болгарским разбил христианское войско, собранное в крестовый поход Сигизмундом Венгерским.
   Вторжение Тимура в азиатские владения Баязета в самом начале пятнадцатого, теперь уже нашего века, затем вражда между его сыновьями-наследниками, почти на полвека приостановили экспансию Турции на север. Лишь подавляли восстания на захваченных землях, да завоевали почти всю Албанию.
   В 1453 году пал Константинополь, столица некогда могущественной Византии, оплот православия в Причерноморье, второй Рим.
   К времени взятия Константинополя, Османское государство представляло собой могущественную империю, способную выставить армию в четверть миллиона бойцов, при этом сохраняя мощные гарнизоны в ключевых точках захваченных территорий. И почти единственную в пределах Евразии. Великобритания сейчас – задворки, захолустье Европы. Но перспективное, капитализм там и в Голландии начал развиваться с купеческих сообществ. Но промышленная революция свершиться чуть позднее, в эпоху великих географических открытий. 
   Услыхав число, майор непроизвольно присвистнул.
– Такой резкий рост объясняется тем, что Османская Порта с лёгкостью ассимилируют захваченные народы: тюркские племена Анатолии, греков, балканских славян. Из последних, юридически турками становятся все, кто соглашается пожертвовать религией отцов, ради приобретения привилегированного положения. С точки зрения историка, весьма занимательно то, что Болгария, почти на сотню лет раньше оккупированная мусульманами, так и осталась непокорённой, православной. А часть Сербии, завоёванная лишь в шестнадцатом веке, стала мусульманской. Бог метит Иуд, ничего хорошего им предательство веры отцов не принесёт в будущем.
   Кроме того, силу Империи поддерживает то, что балканские народы платят дань не только золотом (джизье), но и детьми (девширме), из которых, после обращения в ислам, соответствующего воспитания, получаются фанатично преданные султану янычары.
– Во, во, – Варфоломей часто закивал, – мальчиков хозяин для янычар брал, хорошую цену турки дают!
– Из самых маленьких, совсем забывших свои корни, чёрные евнухи делают гвардию султана – капы-кулу, особо преданных слуг. Дорогостоящее предприятие, требующее не одного года усилий. Но себя оправдывает. Цепные псы получаются, – подтвердил Долевой.
– Родители сами, часто добровольно, отдают детей турецким чиновникам, поскольку при дворе, не взирая на славянские корни, раб может достичь высот, и не снившихся коренному турку, в гибкости им не откажешь, потому и завоевали всё Причерноморье. Если хотите знать мнение историка, то влияние турок на Юго-Восточную Европу стало самым благоприятным. Взять хотя бы омоновение. Они научили европейцев мыться! Зачумленная, тифозная, засифиличенная Европа, утопающая в грязи, вшах, проказе поняла, что нужно мыться! Сауна финская, модный прикол ныне. А что собой представляла в натуре? В чуме топили, пока совсем жарко не становилось, затем грязь вместе с потом скатывали пальцами, вот и всё мытьё. Европа! Сельская Дуня, после баньки парной, много привлекательней была, чем инфанта, мывшаяся два раза в год. И девственниц лишь принимают в гарем. Случайно? Нет! Таким образом, Сильные мира восточного защищают себя от заразы венерических заболеваний. Умно? Вне всяких сомнений! Это не двор короля французского, погрязший в распутстве, где каждый третий очень скоро станет сифилитиком. Это вековая мудрость Востока.
– Да ты просто апологет ислама, Юлий!
– Это фаты, Павел, от них никуда не деться историку, если он не подгоняет их под очередного хозяина. При Мехмеде втором, взявшим Константинополь, к твоему сведению, великим визирем, по сути – премьер министром, знаешь, кто был? Махмуд-паша, сын православных серба и гречанки! Как тебе такое назначение, завоеватель ты наш?
– Так может нам ислам принять?
– Это ты сейчас пошутил, да? Если бы Бог хотел исламский сценарий, то переместил бы сюда фанатичных иранцев, палестинцев, ещё кого-нибудь, не знаю. Послали нас, хоть номинально, но православных. Почему? Ты тут давеча соловьём пел. А действительно, почему? Почему не буддистов? У них самая миролюбивая религия.
– Так у них одно призвание: ещё при жизни стать овощем, достичь нирваны. А вот почему не католиков?
– Папство сейчас, в середине тысячелетия, на мой взгляд, наиболее реакционная сила в Европе. Инквизиция зверствует, губит невинные души. Кстати, утверждена она Папой лишь шесть лет назад. Горят костры: сжигают еретиков, ведьм, просто неугодных высшему духовенству. Красивая женщина для пидарастов-священников уже ведьма, сосуд греха. Со временем, двое монахов создадут специальный учебник по пыткам. Я читал – мороз по коже. И это божьи люди! Как тебе? А многие Папы внебрачных детей имели. Разврат, грехопадение в Ватикане полное. Сейчас Католическая церковь захвачена рогатым парнокопытным полностью. И тот захват продлится столетия. Лишь в нашем, двадцатом веке, Папы начнут каяться за грехи предшественников. А индульгенции? Разве можно купить Прощение за деньги? Наши же попики, не связанные обетом безбрачия, к слабому полу относятся более благосклонно. Но православие, после падения Константинополя, в загоне. Помочь ему подняться, может в этом наша миссия?
– Не забивай голову, летний ты наш, дальше рисуй мир окружающий. Хорошо излагаешь, доходчиво, тебе бы преподавать.
– Да я в общем и собирался, после аспирантуры. Так вот, насчёт приспособляемости. Турецкая знать, антропологически, почти европейцы, поскольку в гаремах у них в основном европейские и кавказские пленницы, которые высоко ценятся за красоту и ум, нередко. Сейчас жители Порты, это не дикая орда Османа. Цивилизованное, устоявшееся государство, быстро прогрессирующее, на пике имперских амбиций, со сложными взаимосвязями, развитой инфраструктурой, администрацией. Собственно турки – привилегированное, в основном военное и чиновное сословие: судьи, администраторы, чиновничество разных рангов. Они же – основная мощь армии. На покорённых землях особо не зверствуют. О религиозном преследовании, на начальной стадии завоевания, нет и речи, всё очень чинно, толерантно, лишь потом, постепенно начинают закручивать религиозные гайки, когда достаточно укрепятся на вновь завоёванных территориях.
   При взятии Константинополя, к примеру, погиб Патриарх, так Мехмед предложил греческому духовенству избрать нового, и немедленно утвердил избранного, назначил ему охрану из янычар. Так то! Они сознательно сохраняют местное самоуправление, как Гитлер колхозы. Для них главное – подать, в полном объёме и в срок. А там, хоть трава не расти.
– Да, серьёзные мужчины, – подал голос майор, – не просто будет такой державе хребет сломать, а придётся. Нам с ними в этом мире не ужиться. Двум медведям в одной берлоге…
– Не медведи мы пока, товарищ командир, детёныши. Чтоб по взрослому с Портой схлестнуться, нам ещё вырасти предстоит. Но не всё так безнадёжно, товарищ главнокомандующий. Армия у них несомненно храбрая. Но её организация, воинское искусство не очень высоки. К примеру, во второй битве на Косовом поле, у Хуньяди было всего порядка тридцати тысяч воинов, у Османов – сто пятьдесят тысяч. Тем не менее битва длилась три дня, и турок погибло не менее тридцати тысяч! Так что бить их можно.
– И нужно, – подал голос из своего угла Костя, не стерпев длительного обета молчания.
– Если дальше пройтись по датам, то в 1459 году Османы завоевали всю Сербию, кроме Белграда, его они возьмут лишь через тридцать с лишним лет от сего дня, в 1521 году, если провидение, в нашем лице, не вмешается.
   Глаза Варфоломея, слушавшего повествование затаив дыхание, полезли из орбит.
– То есть как, в двадцать первом? – не выдержал, подал голос.
– Помолчи, мальчик. Разве ты не знал, что Посланники Господа могут видеть будущее? – вошёл в роль, после недавних наставлений майора, Юлиан. – Сейчас Сербия – Османский пашлык, провинция, если по нашему. Кроме столицы. Но и она падёт. Самоотверженность имеет свои пределы.
   Майор смотрел на беспокойно ёрзавшего толмача. Рассказ приобретал такой оборот, что лишние уши могли навредить в будущем.
– Иди уже, занимайся своими делами, – приказал, не сомневаясь, что скоро всем горцам станет известно о могуществе Посланников Господа.
   Чем-чем, а словесным воздержанием отрок не отличался. Может и к лучшему? Пусть горцы знают, что они под надёжной защитой. Пусть успокоятся, поверят в светлое будущее.
   Варфоломей мялся у двери.
– Скажи, – наконец решился, – а ты и про меня всё знаешь? Ну... Что там будет, потом.
– А как же, – не моргнув глазом заявил майор, – ты станешь великим воином за дело единой церкви, дипломатом. Я же тебе уже говорил. Посольство наше на Руси возглавишь. Полюбишь хорошую девушку. Будешь богат и счастлив. Позолоти ручку.
– Чаво?
– Ничаво. Иди, работай. Без твоего полиглотства всё остановится. Жернова преобразований застопорятся.
– Чаво?
– Вон пошёл!
– Слушаюсь, мой господин! – парень озадаченный, но радостный от такого предсказания, испарился.
   Как ни странно, пророчество Павла почти сбылось. Может человеку и нужно то, всего лишь, дать позитивную установку?
– А ты знаешь, Юлий, я бы очень хотел помочь Белграду, и вообще всем, кто не сдался. С такими можно иметь дело. Те, кто предал веру отцов, выискивая выгоду – отбросы. Их, я уверен, и турки не жалуют. А вот те, кто за веру отцов, за землю свою до конца идут – народец подходящий. С ними можно иметь дело.
– А им с нами? – в вопросе чувствовалась подковырка.
– А что, разве не ищут православные помощи?
– Ищут, но не находят к сожалению. Когда Махмед Второй осадил Константинополь, его правительство обратилось за помощью к христианским странам. Папа поспешил ответить обещанием проповеди крестового похода против турок, если только Византия пойдёт под его руку. Византия отвергла это предложение и погибла. Попы барыши не поделили. Религия, Павел Андреевич, это деньги, очень большие деньги для тех, кто у кормила. Почему столетиями Папство придерживается обета безбрачия для своих священнослужителей?
– Не знаю... Чтобы не отвлекать служителей мирскими заботами, возможно.
– Папы, кардиналы, вся верхушка Ватикана трахает сейчас, кого хочет, и в куда хочет. В монастырях вообще педерастия сплошная. От естества не уйдёшь, как бы не молился. Всё гораздо прозаичнее – или одного священника содержать, или и жену его с приплодом. Экономика, брат.
– Не очень ты, Юля, как я погляжу, католиков жалуешь. Насолили чем?
– При чём здесь католики, Павел Андреевич? Я околобожеских предпринимателей ненавижу, верхушку церковную, надежду убогим продающую, к какой бы концессии они не принадлежали. Человеку для общения с Богом посредник не нужен. Стань на колени, помолись, даже образов, икон не нужно. Всё это – мишура, человеками придуманная. Если попа рассматривать как психолога, утешителя, врачевателя душ ослабевших – понимаю. Слаб человек, поддержки ищет, но если... Я ведь, Павел Андреевич, как-то, ещё в юности, крёстным отцом стал. У друга сын родился. Поехали в глубокую деревню, крестить, тайно. Сам знаешь – советская власть религиозные обряды не жаловала. Приехали, ждём. Таких как мы – с десяток пар набралось. Приезжает поп. Перегар от него – хоть закусывай. По быстренькому, веничком со святой водой помахал, собрал деньги, что ему в руки совали, и уехал, похмеляться наверное. Мы стоим в растерянности. Окрестил, нет? Не понятно. С тех пор у меня такое неприятие к попам нашим, к церкви вообще...
– Понимаю... А у нас, в Афгане, верующий один был, в семинарию собирался после срочной. Подтрунивали над ним пацаны, от скуки. Его очередью прошило, вместо меня. Прикрыл, понимаешь? На руках у меня умер. «Храни тебя Господь, командир», – только и сказал. Не хай всех попов, если тебе один урод попался.
– А вот Европа, проститутка старая, не прикрыла своих восточных братьев во Христе. Удивляться нечему, всегда проституткой была. Только Генуя, одна из всех, прислала свою эскадру и шесть тысяч солдат под командованием Джустиниани. Гарнизон Константинополя удвоился. Держали осаду два месяца. Дрались с мужеством обречённых. Император Константин Полелог погиб, как и большинство его соратников.
– Да, вот таких бы людей нам поболее.
– Вижу, майор, не просто так интересуешься, союзников ищешь. Генуэзцы – очень перспективные союзники. Их турки со всего Причерноморья выгнали. Здесь торговля процветала, а сейчас... Неспособны турки торговать наравне с вековой купеческой республикой, только отбирать.
– Не боись, Юля, дай срок. Обиженных много, значит и союзники найдутся.
– На чём я остановился?
– В пятьдесят девятом турки завоевали Сербию.
– Да, в шестидесятом пало Афинское герцогство, а за ним и почти вся Греция. Свободными остались лишь несколько приморских торговых городов – Венеция своего не отдавала.
   В шестьдесят первом потерпел поражение последний осколок Византийской империи – Трапезунд. Турция пёрла и пёрла. В шестьдесят втором взяли остров Лесбос. На Балканах – Валахию, в шестьдесят третьем Боснию. В шестьдесят седьмом – Албанию, затем – Герцеговину. Война в Морее, на греческом архипелаге, продолжалась с 63 по 79 год. Порта вновь победила. Заметь, всё это – вновь приобретённые земли. Пыл сопротивления ещё не угас. Дай повод, поднеси спичку надежды – всё запылает в огне восстаний. Они и так не прекращаются, но силы уж больно неравны. Нужен центр координации усилий, чтоб все поднялись одновременно. Не устоит Порта. А так – сопротивление возникает, спонтанно, его гасят. В другом месте вспыхнуло – те же силы гасят и его.
   В семьдесят пятом, одиннадцать лет назад, Мехмед Второй, прозванный «Завоевателем», обрушился на Крым...
– Стоп, Конец лета, с этого момента поподробнее, с предысторией. На нас Крымчаки напали, хочу знать о них поподробнее.
– Да нет проблем, «Адъютант его превосходительства».
– Какой я тебе «Адъютант»?
– А какой я тебе «Конец лета»?
– Извини, Август, уж больно у тебя имя, по батюшке странные.
– Ничего, я привык уже. Как меня только не называли. В последнее время – «Каникула», типа Каллигула, у историков свой юмор, Кузьма.
– Почему «Кузьма»?
– А почему – Август?
– Чёрт. Ну, ты и зануда, Юлиан Августович.
– От такого слышу, Павел Андреевич.
   Костя развлекался, наблюдая за пикировкой старших товарищей.
– Чего скалишься, Полелог? Помрёшь, как тёзка твой, если в преданных глазах твоих почтения не увижу, – вызверился на него майор, сдерживая улыбку.
– А что, прикольно видеть, как наиболее могущественные люди в этом мире, будущее знающие, дурака валяют.  За такое я согласен и сапоги вам, Павел Андреевич, почистить... Разок.
– Во, молодёжь пошла, никакого уважения к сединам нашим, Юлиан Августович!
– И не говорите, Павел Андреевич.
– Может отправить его? Пусть поможет товарищам трупы вывозить.
– Дельно. Чего ему взрослые речи слушать? Не дорос ещё.
– Не, не, мой господин! Как главнокомандующему без ординарца? Пост не брошу, хоть режьте. Я и вам, Юлиан Августович, могу ботиночки почистить!
– Тебя, отрок, никто за язык не тянул, заметь. Я свои штиблеты на порог выставлю. Умри в своём углу и на ус мотай. За то, что в этой комнате произносится, любой монарх здешний миллион отвалил бы, золотых, не торгуясь. И чтоб я твоего писка больше не слышал. Здесь мужчины говорят.
   Даже майор не ожидал такой тирады от этого «ботаника». Непрост был этот историк, ох непрост. Майор смотрел на него теперь не только, как на источник информации – как на соратника. А может... Кто знает?
– Итак, про татар. Сначала в Крыму правили ханы Золотой Орды, выгнавшие или уничтожившие половцев. Это случилось ещё в 1237 году. Наместниками ханов были эмиры. В начале четырнадцатого века в Крыму, как и во всей Золотой Орде, начали проявляться сепаратистские тенденции. Когда так хорошо живётся, делится с центральным правительством не хочется. К началу нашего, пятнадцатого века, Крымский Юрт уже значительно обособился от Золотой Орды. В его состав, помимо степного и предгорного Крыма, входила часть горной местности полуострова, обширные территории на континенте. После смерти Эдигея, в 1420 году Орда де-факто утратила контроль над Крымом. Началась кровавая междоусобица, борьба за власть на полуострове. Лакомый кусочек, который легко защитить, учитывая географию. Победил первый хан независимого от Орды Крыма, основатель династии Гиреев – Хаджи первый. В 27 году нашего столетия, – вещал историк, вошедший в пятнадцатый век весьма свободно, – он объявил себя властелином Крымского ханства. Но лишь в сорок первом году, при поддержке Великого Княжества Литовского, местной Крымской знати, был избран ханом и возведён на престол. К пятидесятым годам Золотоордынский период в истории Крыма окончательно завершился. Золотой Орде было уже не до Крыма. Сотрясаемая междоусобицами, борьбой за власть, она вскоре и сама распалась на Казанское ханство (Булгар) и Большую Орду. Затем, одна за другой, стали независимыми Астрахань и Ногайская Орда.
– Золотая Орда на слуху, но всё же, что это за чёрт такой?
– Это государство, мощное, во главе с потомками Джучи, старшего сына Чингисхана, завоевавшего полмира. Про Чингиса нужно? О нём я могу говорить часами. Уникальная личность.
– Нет, так далеко не стоит, а то увязнем.
– Как скажешь. Он настолько уникален, загадочен, что я не удивлюсь, если он был одним из наших. Посланников, я имею в виду. Золотая Орда образовалась ещё в 1224 году, и была лишь частью Монгольской империи. Прикинь? Чингисхан разделил свою империю на Усулы, между своими сыновьями. Старшему – Джучи досталось самое западное её крыло – Усул Джучи. Вот этот Усул, доставшийся внукам великого Чингиса в наследство, в российской историографии стал называться... Вернее будет называться с середины шестнадцатого века – «Золотая Орда». А Русь станет ордынской. Только западные славяне, белорусы и украинцы смогут противостоять восточной культуре, россияне обосрутся, падут в её утробу, даже царь – понятие татарское, такого на Руси ранее не было.   
– А сейчас?
– Не знаю, просто – «Орда». После западного похода Батыя, сына Джучи, в 1234-1242 годах Усул расширился на запад вплоть до Венгрии. В это время и Русь стала вассалом монголов. Центром Усула стало нижнее Поволжье.
   В начале 1251 года, в столице монгольской империи – Каракоруме, Джуидиды и Толуиды (внуки Великого) собирают курултай, на котором Батыя признали «Старшим в роде». Тем самым, фактически, была признана независимость Усула Джучи от Монгольской империи. Эту дату и можно считать рождением Золотой Орды. Уже при своём рождении Орда делилась на Усулы, то есть владения, принадлежавшие четырнадцати сыновьям Джучи. Тринадцать братьев Батыя были полусамостоятельными правителями, подчинёнными старшему. Следишь, как единая империя, созданная дедом дробиться, теряя могущество? Но, пока они всесильны. В их владении вся Западная Сибирь, Урал, весь Прикаспий, до Ирана, всё Причерноморье до Венгрии, Северный Кавказ, Азербайджан, Крым. Русь – вассал с самоуправлением.
   Орда процветала несмотря на смуту, внесённую Ногаем, одним из Чингизидов. Он распространил своё влияние на Молдавию, огромные территории по Дунаю, Днестру, Узеу (Днепру). Стремился создать независимое от Орды государство, но потерпел окончательное поражение за год до начала четырнадцатого века. Единство Орды было вновь восстановлено.
   Во времена правления хана Узбека, до 1342 года, его сына – Джанибека, до 1357, Орда достигает своего наивысшего расцвета. Ислам окончательно становится государственной религией. Много внимания уделяется караванной торговле. Торгуют с Западной Европой, Малой Азией, Египтом, Индией, Китаем. При них караванные пути были не только безопасны, но и обустроены. Строились мосты, дороги, небольшие крепости.
   С 1359 года, после убийства последнего из династии Батыя – хана Бердибека, начался полный бардак, предвестник распада единого государства. До Куликовской битвы в 1380 на Ордынском престоле побывало двадцать пять ханов! Это время в русских источниках называют «Великая замятия». К каждому новому хану русские князья раздробленной Руси должны были ехать за ярлыками на правление, везли большие дары. Зачастую бывало, что ехали к одному хану на поклон, а прибывали уже к другому. Вот тогда, при правлении татар, Русь и перестала быть Киевской, свободной, стала всё больше напоминать татарский башлык с его устоями, с его правилами и законодательством ордынским.
   В триста восьмидесятом к власти пришёл Тахтомыш, правил пятнадцать лет. Разгромил Мамая, разграбил Москву. После укрепления своей власти, с дуру или от жадности выступил против империи Тамерлана. Тот им, простите, дал просраться: войска Тахтомыша разбил, поволжские города разграбил, с землёй сравнял, в том числе и столицу – Сарай-Берке. Крымскими городами прошёлся. После такой зуботычины Орда оправиться уже не смогла, развалилась, как арбуз под колёсами КАМАЗа. Хотя и до этого начала сыпаться. Кочевники сильны, когда, кроме лошади между ногами ничего не имеют. Остановились, осели, жирком стали обрастать – тут им и смерть. Хорезм отошёл от Орды ещё в шестидесятых годах, в 62 Литовский князь Ольгерд захватил земли в бассейне Днепра. Так и пошло... Процесс распада, феодальной раздробленности остановить было уже невозможно. Каждый считал себя полубогом, тащил одеяло на себя. Повторили ошибку русских князьков. Собственно, почему ошибку? Все народы прошли через это. Германия ещё века останется раздробленной.
   В двадцатых годах уже нашего, пятнадцатого века, образовалось Сибирское ханство, в сороковые годы – Ногайская Орда, занимавшая огромные пространства между Аральским и Каспийским морями, степи севернее и северо-восточнее Каспия, Южный Урал. На севере граничила с Казанским ханством, образовавшимся в 1438 году. В 1443 году откололось Крымское ханство с северным Причерноморьем, Приазовьем до Тамани, Кубанью.
   Совсем недавно, в шестидесятые годы, образовались Казахское и Узбекское ханства, а также крошечное, по сравнению с остальными, но не бедное Астраханское ханство. Как видишь, Советский Союз, по территориям, приемник Орды. Всё повторяется на круги своя. 
   Майор, уже некоторое время слушавший лектора с улыбкой не выдержал, коротко рассмеялся.
– Ты рассказываешь так, как будто отродясь жил в этом времени.
– Я восприимчивый, легко адаптируюсь в любой ситуации.
– Не самое плохое качество.
– Куски поотламывались, что осталось? А осталась так называемая Большая Орда. По территории она таковой отнюдь не является, но амбиции – действительно велики. Её правители считают себя приемниками Золотой Орды, стремятся вновь собрать разбежавшихся правнуков под своё крыло. По территории она сейчас не многим больше Крымского ханства. На севере граничит с Казанским ханством, на северо-западе – с Великим Княжеством Московским, на Западе – с Великим Литовским Княжеством и Крымским ханством. На Востоке – с Ногайской Ордой. На Юге – с черкесами, примерно по реке Кубань. Сейчас они, номинально, контролируют Ставрополье, Чечню, часть Дагестана. Мы как раз где-то на границе влияния. Им сейчас не до Северного Кавказа. Нищета здесь, разруха. Границы неустойчивы, зыбки, меняются чуть ли не ежедневно, в зависимости от того, кто, куда погнал свои стада, кто на кого наехал.
   На Юго-Востоке Большую Орду подпирает Астраханское ханство.
   Копошатся, как опарыши на трупе, местные конфликты постоянны. То одни у других стада уведут, то наоборот. Золотая Орда скатывается к привычному быту кочевников-монголов двенадцатого века. Такими их и возьмёт, практически без сопротивления, Российская империя через пару-тройку веков, завоюет всё ихнее пространство.
   Почему кочевники-завоеватели тысячелетиями сменяют друг друга? Да потому, что кроме как скакать и стрелять из лука, они больше ничего не умеют. Дикие, совсем дикие, практически не прогрессируют, уклад не меняется веками. Завоевали богатые земли, осели, ослабли, потонули. Их сменяет новая навала. Они у меня лично ассоциируются с акулой. Грозный хищник, не имеющий себе равных, но не имеющий воздушных пузырей для поддержания плавучести. Её жизнь в движении. Остановилась – утонула. Или как планер, не способный зависнуть на месте.
– Доходчиво, образно, правда, Константин?
   Ординарец активно закивал.
– И всё же, под чьей юрисдикцией сейчас земля, на которой мы находимся?
– Я бы сказал, что мы, номинально конечно, находимся где-то на южных границах Большой Орды с черкесами, которые своего государства вообще не имеют. На Запад от нас земли, контролируемые Крымским ханством, вассалом Турции, ну и черкесами опять же. Некоторые территории черкесов подвластны Крымскому хану, приморские в основном. В горах – полный беспредел, феодальная раздробленность доведённая до абсурда – каждый «Вольный человек», знать местная, имея под рукой горный аул с сотней-другой крестьян и полусотней воинов, уже мнит себя пупом земли, никому не подчиняется. По сути они сейчас – просто банды: берут всё, что видят и хотят, ни за что не платят, всё, что можно добыть с помощью оружия, по праву сильного. Сами себя сжирают, ибо такая система конечно же недееспособна. У них даже денег в обращении нет.
   Вообще то «черкес» – название извне пришедшее. В переводе – «преграждающий дорогу», бандит в общем. Так сейчас и нарождающееся в «Диком поле» украинское казачество называют. «Киев-черкесский», никогда не слышали? И не услышите в официальной советской историографии. Сами себя черкесы называют Адыгами. Их племена населяют весь Северо-Западный Кавказ, до водораздела. Дальше – Грузия. Адыги – мощное народообразование сейчас. Выродится к двадцатому веку в автономную область благодаря бездарному правлению, отсутствию государственности. Сами себя сожрут со своим амбициями Вольных людей. Грузины – вот сила. Вот с кем бы союзнические отношения завести! У них там сейчас тоже раздробленность мелкофеодальная, не как при царице Тамаре. Но, всё равно – четыре правителя не то, что в каждом селе правитель.
   И Армяне весьма достойны внимания. Столько веков промеж мусульманской Порты и Персии, многострадальная земля. Её утюжили огнём и мечом, веками. Выстояла. Одна из самых древних православных церквей в том, нашем, двадцатом веке так и осталась. Мужественные люди, уважаю.
– Были и у нас, в Афгине, ары. Достойные воины, врать не буду. Только держались обособленно, и всё торговать норовили, не важно чем, лишь бы прибыль. Не любили их у нас.
– Генетическая память, уважаемый. Если бы не эти их качества, армян уже бы давно не было. Растворила бы их Порта в своём котле, как все остальные племена Анатолии и прилегающих областей. Интересно: в официальной историографии Турции говорится про геноцид турок над армянами в начале двадцатого? Слышал? Сотни тысяч погибли.
– Что-то слышал...
– «Что-то», то-то и оно. Сейчас, вернее в двадцатом веке, старались не афишировать, что Турция веками врагом нам была, вплоть до сорок пятого. С Гитлером дружбу водила. Если бы не Сталинград, вступила бы в войну. Поостереглась на своё счастье. Коротка память людская. Не приемлю я турок, всей своей славянской душой, памятью генетической не приемлю. А ты говоришь – ислам принимать, ради выгоды.
– Дурак ты, Юлиан, хоть и учёный. Правду говорят: «учёный» – это не тот, который что-то знает, а тот, которого чему-то долго учили. А научился ты чему-нибудь, нет – кто знает?
   Какой ислам? Пошутил я. Ты за чистую монету принял. Новая религия, Единого Бога – нам по силам. Но корней обрубать не станем, на основе православия всё строить будем, полагаю. Нарождающееся протестантство подсобит. Вещай дальше, учёный ты наш, выводы оставь для дяди постарше. Вы, крысы университетские, сначала крови понюхайте, вот тогда милости просим за стол Отцов нации.
   Историк собрался было обидится, засопел, но быстро пришёл в норму. Не врал – приспособляемость у него и впрямь оказалась уникальной. Может обижали часто, как армян, или евреев?
– Большая Орда, кроме всего прочего, сейчас контролирует лесостепь в бассейнах Волги и Дона. Богатые земли, потому и Орда не голодает, но хочет большего. С середины нашего века конфликтует с Крымским ханством за земли Причерноморья, сам Крым. Аппетитные кусочки, согласитесь. Я бы и сам, грешным делом, в таком ханстве поправить не отказался. Ещё девчонок пару сотен, в гарем... – глаза Историка затянулись мутной мечтательной плёнкой, как у рептилии.
– Э, самец, не уходи от нас, – встревожился майор.
– Скажете тоже. – Историк даже покраснел, будто его застали за чем-то неприличным, вроде рукоблудия, – Сейчас, чтобы понять сегодняшнюю расстановку сил, я вновь должен вернуться к более ранней истории Крыма, иначе понять трудно.
– Даже учитывая абсолютную память, ты слишком много знаешь о средневековье, Юлиан, – постарался загладить лестью бестактность майор, – с чего бы это?
– Средневековая Русь – мой любимый предмет. Даже не так. Мой предмет исследований. Моя будущая диссертация – Московия Ивана третьего. Заметь, Русью бывшая триста лет под татарами, мелко-феодальная территория стала много позже, когда Москва собрала под свою руку многочисленные княжества, самостоятельные государства. До этого соседний князёк был порой много ненавистнее, чем хан татарский. Триста лет унижения вассала. И лишь когда Московия стала набирать силу, её правители стали искать достойные исторические корни, самоидентифицироваться. Тогда и нашли достойную корневую систему – Киевскую Русь Ярослава Мудрого. Весьма отдалённое родство, если честно, но правители жаждали подпереть свою возрастающую мощь высокоразвитыми предками в культурном, высокоорганизованном плане. И нашли. Лишь один пример: когда почти каждый крестьянский двор в Киевской Руси начинался с баньки, Английская королева, да и её потомки, мылись два раза в год, заливая себя в промежутках благовониями, а Париж представлял собой большую деревню. Исторические процессы взаимно связаны. Не зная окружения, невозможно понять логику тех или иных действий. Не зная, что происходило у соседей, не поймёшь, что происходило в Московии и почему, – Юлиан взнуздал любимого конька, – Одно цепляется за другое. Приходится изучать историю соседей, довольно глубоко копаться в каждой. Встречаешь какое то имя в ранних трудах, кто такой? И пошёл страницами шелестеть. Из-за одного такого исторического гада можно месяц в библиотеках просидеть. А он оказывается случайным фаворитом, однодневкой, и уже больше нигде не упоминается. Вот, когда обидно! – загрустил несостоявшийся аспирант. Вспомнил свои ночные бдения над книжками, практически обеспеченную карьеру успешного историка, потомственного. Сперва аспирантура, с гарантированными ста двадцатью рублями, потом доцент – триста, профессор – пятьсот пятьдесят...
– Ты, Юлий, своего счастья не понимаешь, – поняв его ностальгию, попытался утешить Павел, – ты единственный из историков, который своими руками может пощупать Историю живьём. За вымя подержать, так сказать. Цени!
– Я лишь страничку пощупаю, ну главу, а остальное? Там, в читалке, передо мной весь мир, все времена! А здесь...
– Лучше с одной тёплой женщиной переспать, чем всю жизнь резиновых тискать, поверь мне, Юлиан.
– Возможно ты и прав, – Историк даже не обиделся. – Должен отметить, что в Крыму, кроме татар, занимавших степь и предгорья, до недавнего времени существовало ещё, по крайней мере, две силы, заслуживающие внимания: княжество Феодоро, православное, населённое преимущественно греками и так называемое Капитанство Готти – цепочка городов на южном побережье, контролируемая Генуэзцами. Купцы, выходцы из Генуи, веками соперничали с веницианцами. Крым, до недавнего времени, являлся перекрёстком многих торговых путей, и война за монопольную торговлю велась не на жизнь, а насмерть. Венецианцы обосновались в Херсонесе (Севастополе), а генуэзцы в Каффе (Феодосии). Ещё в 1269 году за услуги, оказанные Михаилу Полелогу при отвоевании Константинополя у латин восемью годами ранее, генуэзцам, Генуе было предоставлено исключительное право – торговать по всему Причерноморью. С усилением Каффы терял влияние Херсонес. В 1357 году генуэзцы даже захватили Балаклаву. Методы борьбы этих двух купеческих общностей джентльменством не отличались. Капитанство перекрыло конкурентам доступ к соляным озёрам полуострова, затем к богатым рыбным промыслам Азова. Принудили императора Византии не посылать суда в Херсонес, который, со временем, окончательно потерялся, как торговый порт. Позднее, в 1365 году захватили Солодею (Судак).
   Много полезного дали они Крыму. Благодаря им, Возрождение в этой окраине Европы началось на столетие раньше, чем в самой Европе. Занимались виноградарством и садоводством, которые Крым забыл со времён древних греков. Устроили рыбные заводы, научили местных добывать и очищать воду. Основали в Каффе училище и библиотеку, театр.
   После того, как, за два года до четырнадцатого века, Ногай разграбил столицу, её, под предлогом защиты от венецианцев, сначала окружили рвом и валом, а затем  стенами с башнями.
   Население Крыма, в ту пору, увеличилось с нескольких сот тысяч до миллиона человек!
   Всем было хорошо. Каффа процветала. Её влияние распространилось на всё Приазовье, Кавказ, дошло до Каспия, по которому генуэзцы вели торговлю на своих судах. Через Каспий и дальше возобновился новый шёлковый путь в Китай, в сотрудничестве с Ордой. Торговые суда доходили и до Египта.
   Каффа за несомненные успехи получила от Генуэсской республики особый устав, самоуправление. Во главе стоял Совет и Консул, ежегодно назначавшиеся Генуей. Высшие должности судей, казначеев, советников, нотариусов, начальника городской милиции, начальника войск, коменданта крепости, и тому подобное – были выборными, причём на короткое время. Демократия по тем временам – невиданная. Нашему Союзу до неё – ой как далеко. С ней, в средневековье, может сравняться лишь демократия казачества украинского.
   Каффа постоянно укреплялась новыми стенами, башнями. По договору с татарами 1380 года, и последующими, получила во владение побережье с восемнадцатью селениями, вплоть до Алупки. Получили право торговли по всему ханству, взамен обязались быть верными союзниками татар.
   Тогда же они построили в Судаке большой замок со стенами и башнями. Строительство закончилось семьдесят лет назад.
   Отношения итальянцев с татарами были весьма неровными, по вине непредсказуемых степняков, естественно. Торговля тяготеет к стабильности. Две совершенно различные культуры. То дружеские до лобзаний, то враждебные, в зависимости от того, кому из татарских лидеров какая шлея под хвост попадёт. Генуэзцы выплачивали татарам огромные ввозные и вывозные пошлины на товары. В главных городах Капитанства сидели ханские приставы, взимавшие мзду.
   Третьей значительной силой в Крыму было княжество Феодоро. Его основателем считается эмигрант из Трапезунда, армянин из богатого рода Гаврасов, высланный Константином в 1140 году в Херсонес. Тогда и было создано Мангупское княжество Феодоро. Границы княжества проходили по черноморскому побережью от Алушты до Балаклавы. На севере – до реки Качи. Столица Феодора – Мангуп, бывшая готская крепость, расположилась в 17 километрах от известного нам Бахчисарая. Он быстро превратился в политический и экономический центр юго-восточного, горного Крыма. В 1427 году, на месте пещерного города Инкермана, рядом с Севастополем, феодорийцы построили крепость Каламиту, защищавшую единственный морской порт княжества в устье реки Чёрной. В 1434 году Капитанство захватило Каламиту, сожгло её, стремясь к полной монополии торговли. Позже её снова отстроили. До вторжения турок в княжестве жило до двухсот тысяч человек. Этим двум христианским колониям дружить бы, совместно отражать нападения завоевателей, но разве торгаши могут договориться, когда речь идёт о сверхприбылях?
   31 мая, одиннадцать лет назад, недалеко от Каффы турки высадили десант, их поддержали татары, братья по вере, которые в дальнейшем, не сомневаюсь, не раз жалели об этом. Все их доходы от мита ушли туркам. Тупые дикари, что с них взять. Задницей седло тереть – вот их удел ещё на три столетия. Турки оккупировали всё побережье, всё Капитинство Готти. Феодора, крепость Мангуп держалась ещё полтора года. Тех, кто оказывал сопротивление, захватчики нещадно уничтожали, угоняли в рабство.
   Недавний союзник – Крымское ханство стало вассалом Порты, каковым сейчас и является. Тогда же Османы захватили и Азак (Азов) и крепости на Тамани. Стали контролировать вылов рыбы в Азове, икорную торговлю.
   В восьмидесятом Крымское ханство заключило договор с Москвой против Литвы и Большой Орды.
   В 82 Менгли Гирей пограбил Киев-Литовский. Весной, два года назад, началась Литовско – Турецкая война за северное Причерноморье, а, уже в июле, султано-ханские войска захватили важный порт-крепость в устье Дуная – Килью, в августе – Аккерман (Белгород Днестровский). Ещё раньше татары захватили устье Днепра. Война продолжается и сейчас.
   Что делают турки? Обратили внимание? Они занимают ключевые позиции в устьях европейских рек, торговые пути.  Дон, Кубань, Днепр, Днестр, Дунай. И пофигу им остальные территории, пока не закрепятся. Но сейчас они дерутся с Польшей за южную Украину. Позже возьмут Молдавию, Венгрию, почти всю правобережную Украину. Корячится, выращивать злаковые, скот, они не собираются. По верхам стричь купоны – вот их задача. Так же они действовали и на Кавказе – кислород на побережье перекрыли, дальше, в горы, не суются. Это вам не Инки. Те, во вновь завоёванные территории десятками тысяч своих соотечественников посылали, пурехов, чтоб культуру свою насадить, язык кечуа. А эти... Странно, что они так долго продержались.
   Сейчас хан Менгли Гирей дружит с московским князем Иваном третьим, против «Ахматовских детей» – ханов Большой Орды, и Литовского княжества. Недавно, один из «Ахматовских» ворвался в Крым, хан Муртоза, пограбил чуток, но был разбит, пленён. Его освободил брат Махмут. Так или иначе, Большая Орда очень скоро прекратит своё существование, так и не собрав в кучку бывшую «Золотую».
– Через сколько лет это случится?
– Через... Через пятнадцать.
– Мы поможем ей погибнуть достойно, принеся немалую пользу.
– Не понял.
– Это мысли вслух. Не бери в голову, Юлий, – уже тогда, при самом зарождении беззащитной колонии, Майор планировал невиданный передел. Было это просветлением, даром Богов, кто знает? Но уже тогда он начинал вести себя так, как будто загодя знал, что ждёт их в будущем. Может Боги дали не только уникальную память всем перемещённым, но и видение будущего их руководителю? Истинного будущего, а не книжного, в двадцатом веке писанного.
– Сейчас бы в Каффе шороху навести, пока Гирей с поляками разбирается, да своих дел по горло.
– Губу закатай, Павел Андреевич, там стены – до 12 метров высотой, башен сторожевых, не знаю сколько. Гарнизон турецкий с пищалями да пушками. Янычары, это тебе не босяки степные – дисциплинированное, обученное войско. Фанатичны, за Аллаха и султана с улыбкой на губах помирают. Для них муллы их собственный рай придумали – куча девственниц и прочие блага. Ислам вообще на подъёме. Для завоевателей религия. Почему узаконено многожёнство, как ты думаешь?
– Чтоб мужики «налево» не гуляли, для чего же ещё? Тут, помоги Аллах, со своим гаремом управится. Это тебе не сказка: «Трах тибидох тибидох, – сказал старик Хотабыч, вырвал волосину из бороды, и гарем остался о-очень доволен», тут бабы  живые, и все хочуть, аж пищать. Пахать нужно. Убереги меня, Господи, от такой принудиловки!
– Нет, товарищ мужчина, всё гораздо прагматичнее: мужчины гибли в постоянных стычках, войнах. Их было значительно меньше, чем женщин. Требовалось восполнение боевых ресурсов. Да и женщинам нужно немного женского счастья, материнства. Ислам – очень рациональная религия, не зря она самая молодая, прогрессирующая.
   Христианское население из Каффы вывезено в Константинополь. То, что побогаче, естественно, и смогло откупиться. Татарского там, против семьдесят пятого года, втрое больше стало, да и часть коренного населения в ополчение пойдёт. Кто знает – что за гусь нападает? Так что и не думай в Каффу соваться, побьют. Кстати, Кефе она сейчас, на тюркский манер.
   Это в Феодоре православные полтора года в столице-крепости держались. Вот кому помощь была нужна. За это их, практически всех и уничтожили. По некоторым источникам – до шестидесяти тысяч. Опоздал ты на десяток годков с помощью своей, Андреич. А Каффа особенно не ерепенилась, торгаши быстро прикинули – что и как, и лапки кверху, да хлеб-соль новым хозяевам. Полагали, какая разница, кому платить: татарам, или туркам. А Османы их «на нет» извели, глупее степняков оказались. Кто же режет курку, несущую золотые яйца? Такой несушкой и была Генуэзская колония.
– Да, Юлий, могёшь настроение поднять. Ну, а как же простой люд, порабощённый, «за Веру, Царя и отечество»?
– Ой, не смеши меня! Так называемый «чёрный люд» зачастую от своих, национальных феодалов терпит значительно больше, чем от пришлых. Это баре, за земли, дани, мито глотки друг другу грызут, им есть что терять. А простому люду, кроме своих цепей... Сам понимаешь. Я на четвёртом курсе пошутил как-то: «Союз должен объявить войну Швейцарии, и тут же сдаться, может жить стали бы по человечески». Нашёлся один доброхот, доложил куда следует, чуть с комсомола не попёрли.
   В Крыму, кстати, курьёзный случай был – отказалась «чернь» с ханом в набег идти, урожай собирали. Так что о патриотизме угнетённых забудь. Своя рубашка греет, чужая – шею муляет.
   Если вы, товарищ Освободитель, видите себя Стенькой Разиным, или Пугачёвым во главе народных масс – не обольщайтесь, сдадут за милую душу, или, как родственника один из Пап, отравят за триста тысяч золотых дукатов.
– Ну, что же, пессимистичный ты наш, информация исчерпывающая. Будем думать. Даже если тебя сожрали, у тебя всё равно есть два выхода, и прямая кишка – не самый плохой. Схожу я в рубку, как там наши «охотники за головами», чего наохотили узнаю. Я благодарен тебе за информацию, Юлиан Августович, правда. И рад, что ты с нами, без балды.
– В одной лодке мы, Павел Андреевич, чем могу...
– Вы ещё обнимитесь, и поплачьте друг у дружки на плече, – подало голос из своего угла подрастающее поколение.
– А можно мне, лично, выдать этому молодому нахалу наряд вне очереди?
– Отчего же, конечно, пяток он уже заработал, будет шесть. Это юное дарование, по жизни из них не вылезет, я полагаю.
– У меня особый наряд. Пусть на аллее тысячу раз напишет: «Язык мой – враг мой». Мелом обеспечу.
– Дельно, поддерживаю. Слышал, отрок? Этим и займёшься…
   От столовой до дамбы, к вечеру, асфальт пестрел иероглифами. Дети собирались табунчиками, наблюдали за работой «мастера», подтрунивали, смеялись. Константин, игнорируя зрителей, упорно выводил раз за разом: «язык мой – враг мой».
   Разогнув усталую спину, важно изрёк: «Это молитва такая, пацаны».
   Пацаны уже не смеялись.
– А можно мне? – робко спросил один.
– Даже не знаю... Это только для взрослых...
   Дальше всё пошло по сценарию, описанному ещё Марком Твеном. Ведро мела извели пацаны, до середины дамбы дошли. «Полезно знать классику» – думал Костя, лузгая семечки в тенёчке...
– Наряд выполнен, товарищ майор!
– Видел, молодец, ещё пять осталось. Интересно, сможешь ты детвору убедить, что драить туалеты так же интересно, как асфальт марать? Чего приуныл, Сойер ты наш?
   С той поры, пройдя горнило уборки нужников, Костя старался держать язык за зубами. Не всегда получалось, правда... А ботиночки Долевому он так и не почистил. 


                19.   ГОЛЬ  ИВАН  КУЗЬМИЧ.
   
    Утро принесло старшине мало радости. Черкес, получивший накануне рубленую рану плеча, чувствовал себя всё хуже. Кровотечение полностью остановить не удавалось. На свежей повязке вновь расползалось красное пятно. Парнишка слабел на глазах. Салага, из-за которого вчера началась пальба, чувствовал себя лучше: удар по голове и скользящий, кинжалом по рёбрам, не представляли опасности для жизни и не требовали хирургического вмешательства, чего нельзя было сказать о ранении горца.
– Боец, – обратился старшина к раненому, – бери абрека, и дуйте в лазарет. Если его не зашить – загнётся. Полагаю, вам лучше сразу к реке, и переправиться, пока он в сознании. Потом по шляху, не потеряетесь.
– Почему – я, товарищ старшина? Пусть Саня сопровождает. Вы же видите, какой из него наездник? Никакой. Как цветок в проруби в седле болтается. А ранения у меня пустяковые.
– Не понял, боец, у нас дискуссионный клуб? Тебе, как хорошему наезднику, дано задание – спасти боевого товарища. Или пристрелить вас обоих прямо здесь, чтоб не мучилась?
– Есть, товарищ командир, доставить раненного в лазарет, – вытянулся в струнку солдат, – сделаю, не сомневайтесь.
   Горца усадили в седло, привязали. Уздечку его лошади привязали сыромятным ремешком к седлу сопровождающего. Старшина дал хлебнуть горцу из заветной фляги. Анестезирующее, на дорожку. Парень закашлялся, полились слёзы – «огненной воды» в горах ещё не знали.
– А мне, товарищ старшина, рёбра болят, спасу нет.
– Мне, мне. Пятак в говне, свинтус неповоротливый. Пошёл! – хлопнул лошадь по крупу.
   Караванчик тронулся на Юг, в сторону гор. К Реке так было немного дальше, но зато к базе ближе.
   Хоть Иван и был уверен, что татары снялись ещё ночью, но, всё же, в рощицу въезжали с предельной осторожностью: автоматы поперёк сёдел, луки – с наложенными стрелами. Сюрпризов не оказалось – татары ушли.
  Отряд разделился пополам, обследуя северное и северо-западное направления от рощицы. Через полчаса воссоединились. Новости не радовали. Судя по следам, беглецы разделились на шесть групп, по шесть – восемь всадников и веером разошлись на запад, северо-запад и север.
   В отряде преследователей осталось пятеро солдат, включая самого старшину, и шестеро горцев. Как делить?
   В восемь связались с отрядом-заслоном. Связь с «гнездом» – отвратительная, низина. Отдельные слова пробивались, но понять трудно. Старшина несколько раз прокричал, чтобы встретили раненных. Поняли, нет? Не ясно. Поговорил с Максимом. По описанию гор, возле которых находился отряд, Иван понял, что те успели продвинуться километров на двадцать дальше.
   Договорились, что группа с рацией переправится через Реку, найдёт ближайших к ней беглецов, уничтожит и, идя на Север, будет искать следующий след. По этому же следу пойдёт и старшина с горцем. Рано или поздно они воссоединяться.
   Оставшиеся девять бойцов из отряда старшины, с рацией, пойдут по крайнему правому следу, на Север. Уничтожат татар, и будут искать следующую вытоптанную дорожку, левее.
   Таким образом, две группы, координируя свои действия по рации, должны, в конце концов, встретится, уничтожив всех. Логично? Вполне. Маленький нюанс – недооценили противника.
   Максим, с остатками отряда, должен был устроить засаду при слиянии Реки с Кубанью. На том и порешили, договорившись держать рации на приёме постоянно.
   Напутствуя своих, старшина настаивал на предельной осторожности. В груди саднило недоброе предчувствие. Отправлял щеглов одних, не к добру это. А что делать?
   Бросив последнее, уже привычное «с Богом», двинулся со своим пацаном по второму от Реки следу, осмотрев который, тот показал шесть пальцев. Продвигались быстро. Горец, с луком в правой руке, ехал метрах в десяти впереди. След постепенно смещался вправо, на Север. Дальние горы остались сзади и слева.
   Далеко за полдень, продолжая движение по следу, крошечный отряд приблизился к очередной рощице справа. Таких зелёных островков они миновали уже не один десяток, ничего не предвещало, что этот будет каким то «из ряда вон».
   Дорожка проходила метрах в сорока от «зелёнки». Старшина уже поравнялся с высоким, густым ближайшим кустарником, когда, боковым зрение, скорее ощутил, чем заметил какое то движение. Мышцы сработали рефлекторно, не дожидаясь осознанной команды мозга. Через секунду, перекинув правую ногу через лошадь, старшина уже падал влево, стараясь укрыться от неизвестной опасности за её мощным телом. Это спасло ему жизнь, но, всё же, секунда – это очень много.
   Одна стрела, предназначенная, очевидно, для печени впилась в подмышку правой, поднятой в падении руки, когда старшина уже почти скрылся за лошадью. Вторая вошла в ляжку между коленом и ягодицей. Ещё две, направленные повыше, прошуршали в нескольких сантиметрах. Лошадь дико заржала, взбрыкнула, пронеслась с десяток метров и завалилась на левый бок, храпя и дёргая ногами, как бы продолжая бег. В падении, уже почти коснувшись травы, Иван увидел, как лошадь горца вздыбилась, падая вместе с всадником. За следующую секунду он успел оценить обстановку, и обругать себя последними словами.
– «Расслабился, твою мать. Как кабанчик молоденький, на гон, попал в засаду и превратился в дичь. Стороной эти рощицы нужно было объезжать, не менее ста метров. А эти татары не так просты: проехали мимо выбранной для засады рощицы на оптимальном для выстрела расстоянии, сделав крюк, вернулись и затаились в зарослях». Всё это он понял, ещё не приземлившись.
– «Шестеро? Нет не шестеро, значительно больше. Как?!»
   Старшина вытащил «стечкина», взял в левую руку, попробовал ползти. Резкая боль в правом плече ударила в голову, аж в глазах потемнело. Он взглянул на него. Стрела вышла повыше ключицы сантиметров на десять, рана обильно кровоточила. Сцепив зубы, Иван сломал её у наконечника, крякнув, вытащил из подмышки взявшись за оперённую часть. Обильно полилась кровь, светлая, не венозная. Очевидно, была задета артерия. Иван достал валик индивидуального пакета, не разворачивая, сунул под руку, прижал. Все манипуляции заняли несколько секунд. Взглянул на стрелу, застрявшую в ляжке. Та, попав в кость, очевидно, не вышла «навылет». Вытащить зазубренный наконечник – не занозу из пальца. Боясь потерять сознание от болевого шока, даже не пытался, не время. Просто обломал оперённый конец, чтобы не цеплялся в траве, деребя рану. Штанина быстро намокала, кровотечение тоже было приличным, но не артериальным, слава Богу. Переложил пистолет в правую, всё же работоспособную, руку. На левом боку, пользуясь левой ногой и рукой, пополз к своей лошади. Та всё ещё жила – мощный бок то вздымался, то опадал в хриплом дыхании. На губах пенилась красная жижа. Умный, полный страдания глаз косил на недавнего хозяина: «Почему так больно, за что?» – как бы спрашивал.
– Прости, подруга, не сберёг тебя.
   На теле лошади старшина насчитал пять стрел, глубоко вонзившихся в плоть.
– «Пять», – считал он, – «И в меня, по крайней мере, пущено четыре, да ещё в пацана, судя по всему – не одна. Вот сволочи, хитрющие, не только сделали петлю, устроив засаду, но ещё, разойдясь малыми группами, потом съехались, объединившись. Сколько же против меня? Две группы, три? Или...» Старшину прошиб пот.
– «Попался, козёл вонючий, сам виноват. Хантер долбанный, непогрешимый, мать твою» – сплюнул с досады.
   Из-за хрипов лошади, шуршание травы он услышал слишком поздно. Поэтому ничего не оставалось, как спрятать руку с пистолетом в траве и застыть в неудобной позе вдоль тела лошади, представлявшей собой какое-никакое, но, всё же, укрытие. Лежал неподвижно, полуприкрыв глаза, ждал. Кончик стрелы в ноге упёрся в землю, боль резко усилилась. Он позволил себе слегка согнуть колено, несколько уняв её. Боль в плече пульсировала в унисон с ударами сердца, выталкивая из Ивана силы вместе с кровью. Голова кружилась.
– «Ещё десять минут, меня уже и добивать не понадобится. Высохну как плавки на солнце в жаркий день... Какие плавки, какое солнце?» – мысли путались.
   Наконец, метрах в десяти, показалась настороженная морда с жидкой бородкой. За ней вторая, третья, четвёртая... Его брали в кольцо, с луками и саблями наизготовку. «Семь» – насчитал Иван сквозь полуоткрытые ресницы. По-прежнему, не шевелился. Его обступили. Напряжение на лицах постепенно сменялось удовлетворением. Народ расслабился, хороший знак.
   Один из бандитов, наиболее любопытный, больно ткнул его саблей в бок. Старшина стерпел, не шелохнулся. Да и боль от кончика клинка не могла конкурировать с той, в плече. Любопытный наклонился над ним, потянулся к штык-ножу на ремне.
– «Сейчас, или никогда» – Иван выбросил вперёд левую, здоровую руку, схватил татарина за край меховой куртки, резко дёрнул на себя. В то же время, правую, с пистолетом, направил незадачливому мародёру в живот, выстрелил. Тот ещё не успел повалиться на старшину, как рука с пистолетом ринулась вверх. Задрав голову, Иван, не целясь, почти в упор, выстрелил в двух бандитов, стоявших у изголовья. Пули прошили грудь одного, живот другого. Двое, из оставшихся в живых, всё же успели выстрелить, но всего лишь, добили своего товарища, которым, как щитом, прикрылся Иван.
   Бах, бах – стрелки начали заваливаться, падая в траву, поражённые в грудь.
   Бах, бах – оставшиеся двое, успевшие развернуться, чтобы дать стрекача, получили свой свинец. Один – в грудину, под рукой, другой – в позвоночник, пониже лопаток. Старшина бешено вертел головой, придавленный телом, пытаясь обнаружить оставшихся врагов. В ограниченном обзоре высокой травы никого не наблюдалось. 
– «Нельзя дать им возможности перегруппироваться». Кузьмич привстал на здоровую ногу, упёрся в землю коленом, обхватил здоровой рукой, лежавший на нём труп, поднатужился, встал, используя только левую ногу, во весь рост, держа перед собой обмякшее тело, прикрываясь ним от кустов. Такой фокус позволила ему сделать исключительная  подготовка – в его ежеутреннюю зарядку входили приседания «пистолетиком», по сотне раз. Сначала на одной ноге, затем на другой. Мог бы и больше, но сколько – никогда не пробовал, ведь этим зарядка только начиналась, а не заканчивалась.
   Встав во весь рост, он увидел ещё восьмерых, застывших в нерешительности на полпути от рощицы к нему. Растерянность быстро прошла – восемь стрел воткнулись в его «мясной» щит. Тело стало похожим на  утыканную иголками подушечку. Одна из них, пронзив его левую руку выше запястья, крепко пришпилила его к трупу. Бах, бах, бах... клац – патроны в «Стечкине» кончились. Вот когда старшина пожалел, что отдал свой ТТ пионервожатому, якобы защищавшему детей в спортзале, а автомат – спортсменам на Базе.
   Пятеро из восьмёрки упали, двое бросились бежать, но один, зараза, с искажённым в зверином оскале лицом, накладывал на лук новую стрелу. Перезаряжать обойму времени не оставалось. Старшина бросил пистолет, вынул  штык-нож, но понял, что бросить его прицельно правой, раненной рукой не сможет.
   Бандит уже целился. В сознании Кузьмича уже пронеслись все женщины, которых он имел за свою, не такую уж и долгую жизнь, когда, откуда-то слева, вылетела стрела. Скользнув по кожаному панцирю лучника, не доставив ему никаких хлопот, ушла в траву. Слишком слабо была натянута тетева, стрела едва долетела до цели. Но она отвлекла бандита, который повернул голову в сторону стрелявшего. Стрелял горец. Он, из последних сил, старался удержаться, стоя на одном колене. Четыре стрелы торчали в разных местах его кожаных доспехов. «Слава героям» – хотелось бы сказать в этом случае, и не просто, как приветствие. Пацан ещё пытался достать новую стрелу, но силёнок не хватило. Упал, скрылся в траве.
   Зарычав как смертельно раненное животное, старшина, не выпуская трупа из рук, ринулся на стрелка. Зрелище жуткое: весь в крови, держа перед собой утыканное стрелами тело, Иван нёсся на стрелка, забыв о боли в ноге, других частях тела. Такое не для слабонервных. Выживаемости этого экземпляра рода чнловеческого позавидовал бы и трактор.
   Татарин выпустил стрелу ни во что, между старшиной и горцем, что-то пискнул в ужасе, развернувшись помчался к деревьям. Там просматривалось копошение тел. Людей и лошадей. Наблюдалось паническое бегство оставшихся.
   Последний стрелок уже скрылся в чаще, когда старшина, очнувшись, бросил труп, достал левой рукой, с торчащей из неё стрелой, лимонку из подсумка, выдернул кольцо, забросил далеко в чащу. Не пригибаясь, достал вторую, бросил. Третью. Прозвучало три взрыва, почти одновременно. Крики, храп лошадей. Несколько, судя по топоту копыт, ускакали. С всадниками, без – не понятно. Воцарилась тишина. Адреналиновый всплеск сил иссяк. Иван завалился на бок, тяжело дышал. Состояние – почти предобморочное. Но, всё же, он отбился, рано подыхать.
   Отдышавшись, вытащил сломанную стрелу из руки. Наконечник остался в трупе-щите. Достал ещё один индивидуальный пакет. Перевязал сначала руку, затем, как смог плотно – плечо. С трудом поднялся, нашёл пистолет, перезарядил, сунул в кобуру. Проковылял к затихшей уже, своей лошади. Из седельной сумки достал две фляги в зелёных брезентовых чехлах. Приложился к одной, долго пил воду. Затем основательно хлебнул из второй. Спирт обжог горло, пищевод, желудок. «Анестетик» несколько притупил боль, в голове прояснилось, как от нашатыря. Побрёл к пацану, самоотверженно бросившемуся ему на помощь несколько минут назад.
   Посчитав стрелы в теле лошади горца, и в нём самом, понял, что против них выступило, по крайней мере, три группы – более двадцати человек. В пацане торчало четыре стрелы, все в правом боку, от плеча до задницы. Если бы не панцирь толстой кожи, он бы уже не дышал. Благодаря защите, стрелы, кроме одной, вошли неглубоко, хоть и были выпущены с близкого расстояния.
   Как же снять панцирь, пришпиленный к телу юнца? Тот лежал на левом боку, дышал тяжело, с надрывом. В углу рта появилась тонкая струйка крови. «Лёгкое повреждено» – понял Иван.
   Действовал он максимально осторожно, стараясь не причинять пацану лишней боли. При этом, не забывал посматривать по сторонам. Пистолет лежал под рукой. Но никто больше не нападал. После применения «артиллерии», у бандитов, очевидно, пропало желание воевать с этим неубиенным боровом.
   Срезал шнуровку доспехов. Подрезав, сломал стрелы у самой его поверхности. Наконец удалось добраться до одежды. Её срезал одним махом, осмотрел ранения. Чувствовалось, что пацану больно, но тот молчал, понимая, что ему стараются помочь. Дать «обезболивающее» пациенту старшина не решился.
   Верхняя рана – поверхностная, совсем не опасная, хоть и сильно кровоточила. Стрела, пробив кожу доспеха, скользнула по лопатке, застряла под кожей. Наконечник легко прощупывался.
   Старшина оросил свой, острый как бритва нож спиртом, смазал кожу паренька. Оглядевшись, нашёл палочку, толщиной с сосиску, жестом предложил пареньку открыть рот, заложил между зубами деревяшку, захлопнул челюсти рукой.
   Прощупав кожу на лопатке, примерившись так, чтобы надрез шёл по ходу острия стрелы, быстро полоснул ножом. Парень дёрнулся.
– Терпи, голубь, терпи, – прижал раненного к земле, подцепил кончиком ножа остриё наконечника, сначала ногтем, затем пальцами, ухватился за наконечник, резко выдернул. Парень взвыл, кроша зубами палочку. Кровь хлынула с новой силой. Парень взвыл вторично, когда старшина плеснул в рану спиртом, потерял сознание.
– Бог тебя любит, сынок, позволил отключиться, всё будет тип-топ, вот увидишь, дядя Ваня сейчас тебя заштопает, – бормотал старшина, доставая из кармана цыганскую иглу с капроновой ниткой. Быстро, в несколько стежков, зашил рану, откусил нитку, склонившись. Парень, к счастью, оставался без сознания. Обильно смазал рану остатками бактерицидной мази из тюбика ещё времён Афгана, что носил в аптечке, положил на рану бумажку от индивидуального пакета, туго забинтовал. Парень застонал, начиная приходить в себя.
– Погоди, пацан, не всплывай, тебе же лучше будет, – гундил под нос «лекарь», осматривая остальные ранения. Вторая стрела, пониже, застряла между рёбрами, под рукой, она и повредила лёгкое. С ней «эскулап» ничего сделать не мог, нужна операция. Третья засела в районе печени, и эта рана была наиболее опасной. Печёнку, как известно, не зашьёшь, а без неё – никак, это целая химлаборатория в организме человека. Обнадёживало то, что «чёрной», печеночной крови было совсем немного, в основном – венозная. Значит, печень лишь слегка задета. Но, если наконечник оставить в ране, при транспортировке он порвёт её в клочья, тогда пацану точно не жить. Старшина решился. Сделав надрез пошире, возле обрубка стрелы, залез в рану пальцами, дёрнул. Наконечник вышел вместе с ошмётками мышечной ткани. Затем, эскулап-садист, просто выдернул четвёртую стрелу, засевшую в бедре. Посадил пришедшего в себя раненного, содрал с него остатки одежды, перебинтовал, обминая торчащую из рёбер стрелу. На бедро просто плеснул спиртом, наклеил пластырь с ватой, сделал временный жгут. У пацана нога оказалась в лучшем состоянии, чем у него самого.
   Раненый что-то просительно шептал пересохшими губами. Старшина дал ему попить, осмотрел свою работу. Он сделал всё, что мог в таких условиях. Дальше – дело хирурга.
    Пора было подумать о своей ноге. Иван перетянул её ремнём, не чувствовал – занемела. Надолго жгут оставлять нельзя – можно потерять ногу. Ему очень не хотелось этого делать, подсознательно тянул время, аккуратно разрезая намокшую штанину, не спеша разбавляя в алюминиевой кружке спирт, выпивая его, дезинфицируя нож. Дальше тянуть невозможно. Сжав зубы, вогнал вдоль стрелы нож так, чтобы он лёг плоскостью на плоскость наконечника, захватил пальцами древко вместе с ножом потянул. Стрела медленно вышла. Прослезился. Обработал и перевязал рану.
   Выбившись из сил окончательно, улёгся рядом с товарищем. Тот изредка постанывал в полузабытьи. Возможно, старшина даже задремал, но резко очнулся, поняв, что совершенно не чувствует ногу. Снял жгут. Рана снова кровоточила. Когда кровообращение восстановилось, вновь затянул ремень.
   Где-то вдалеке послышались выстрелы. Может, показалось? Старшина прислушался – тишина.
– Ну, что, орёл, – принялся бормотать, отчитывать себя Иван, – за полтора десятка паршивых обезьян парнишку положил, сам чуть Богу душу не отдал? Профессионал!  Кому признайся – засмеют. А особенно Паша, въедливый, сволочь. Три слова скажет, будто получасовой доклад о несостоятельности прочитал. Ну уж нет! Сами прорвёмся! Правильно Паша говаривал: «недооценка противника – смерть». Женщина с животом может оказаться смертницей с поясом шахида, или двенадцатилетний пацан полоснёт тебе в спину с «калаша». Так бывало. А тут «герой» вознамерился в одиночку, считай, преследовать полудиких бандитов. Да, они умнее оказались, засаду на охотника устроили. Фраер дешёвый! Да и пацаны его, сейчас, запросто, могут попасться в такую же ловушку. Нельзя было разделяться.
   «Почему же, всё-таки, татары решились на засаду, выжидали, а не бежали, сломя голову? Ведь они точно не знали, сколько бойцов их преследуют. Или знали? Пока не ясно. Но, что же делать? Лошадей нет. Пацан транспортабелен только на носилках, на себе тащить – лучше сразу жгут наложить, на шею, кровь остановить, навсегда» – старшина поковылял к лесочку.
   В гуще деревьев, на крохотной полянке, нашёл три небольшие воронки. Вокруг них – четверо неподвижных тел, две лошадиные туши. Прошёлся дальше, по примятой, со следами крови, траве. Наткнулся на пятого. Тот, очевидно, получил осколочное в живот. Перевязал себя какой то тряпицей. Смотрел со страхом и ненавистью и болью на пришельца, полулёжа на спине. Перед собой выставил кинжал.
– Что же, братишка, я помогу тебе. Больно ведь, да? Осколок в кишках – смерть не из приятных.
   Иван подошёл, забрал у почти не сопротивлявшегося степняка кинжал, вонзил в сердце. Содрал с него меховую «куртку», вернулся к остальным телам. Поснимал кожухи и с них. Нашёл укромное местечко под поваленным деревом, соорудил под ним лежанку. Срубил два молоденьких деревца и вернулся на поле битвы. С трупов содрал ещё четыре, не слишком окровавленных тулупчика, из двух из них и освобождённых от веток стволов сделал носилки-волокушу. Бережно, как мог, уложил на них раненного, поволок к кустам. Уложил пацана на мохнатой лежанке, укрыл тулупчиками, один положил под голову. Того знобило от потери крови. Напоил. Посидел, решаясь на что-то.
   Из спирта и остатков воды сотворил водку, взяв раненного спиной к себе на грудь, заставил понемногу выпить почти полную кружку. Пацан чихал, надрывно кашлял, стонал, пытался увернуться, но, всё же, большинство жидкости попало по назначению, в желудок. Не прошло и получаса, как раненый успокоился, уснул. На лице, даже, появилось подобие блаженной улыбки.
   Фляга с водой опустела. Оставлять раненного с такой потерей крови без питья – всё равно, что убить. Нужно найти ручей. Иван прошёлся по кругу, нашёл самое толстое дерево, попытался влезть, чтобы оглядеться. Все раны враз воспротивились. Оставив эту затею, пошёл к трупу лошади, обыскал. Воды не было. Обыскал второй – то же самое. Степняки не запасались водой, двигаясь вдоль рек. Зачем?
   Не сдаваясь, пошёл по проторённому следу с частыми каплями крови. Примерно в полукилометре обнаружил агонизирующую лошадь без всадника. Её брюхо кровоточило, посечённое осколками. Найдя бьющуюся на шее животного жилу, сделал надрез и, из фонтанирующей всё слабее артерии, наполнил флягу кровью. Приложился, выпил почти половину, опять наполнил.
– Прости, приятель, так будет лучше, – одним точным ударом ножа убил лошадь, избавив от мучений.
   Вернулся к спящему. В одну руку вложил флягу с кровью, в другую – кинжал. Скоро здесь будет тесно от хищников и падальщиков всех мастей, как бы не погрызли его пацана. Поразмыслив, сложил большой костёр между воронками и раненым, поджог. Даже потухшая гарь будет отпугивать зверьё, сбивать запах. Да и обед вокруг – весьма обильный, авось не найдут. Для очистки совести, разжег ещё два костерка, создав вокруг раненного равносторонний треугольник горелого запаха, забросал лежанку ветками, обугленными в костре.
– Ну, всё, воин, держись, вернусь, как только смогу. Потерпи, – махнул рукой, отправился на Юго-запад, искать первый, самый левый, ближний к реке след, который должен был привести его к отряду с рацией.

   Отряд, отправившийся по крайнему правому следу, из девяти человек, спас пацан-горец, ценою своей жизни. Примерно через пятнадцать километров, к удивлению преследователей, след начал забирать на Запад, затем – на Юго-запад, делая большую петлю.
   Засада отличалась от той, что предназначалась старшине, лишь тем, что след вёл между двумя рощицами, разросшимися метрах в семидесяти друг от дружки, и степняки засели в обеих, подальше отведя лошадей.
   Пацан, ехавший в авангарде, что-то заметил в гуще зелени, выпустил стрелу, что-то крикнул, поскакал назад, к основной группе. Стрела попала ему, в аккурат, в затылок, выбив из седла. Солдаты, с перепугу, принялись крошить автоматными очередями зелёнку, из которой вылетела она, роковая. Из противоположной рощицы вылетело ещё несколько. Была убита лошадь. Боец, падая с неё, сломал руку, сильно ушиб позвоночник. При «разборе полётов», после этого случая, в программу обучения всадников, вошло обучение падению с лошади: как нужно группироваться, не подставляя локти и колени под удар, падать, как в дзюдо, на вытянутую руку, плашмя, перекатываться, сберегая позвоночник.
   В результате «операции» отряд потерял горца, безвозвратно, убита лошадь, двое бойцов ранены, кроме того, что сам поломался: один в грудь, пониже ключицы, второй легко – в руку. Остальные принялись поливать и вторую рощицу, истратив по два рожка патронов. В пылу, взялись преследовать татар, пытавшихся добраться до лошадей. Ещё одного бандита и всех лошадей в правом лесочке уничтожили. Кинулись в левый. Оттуда успели удрать не менее пяти всадников. Лошади, без седоков, последовали за ними. Прочёсывание дало с полдесятка трупов, и столько же раненых, которых добивали на корню, выполняя приказ. Нескольким пешим, по всей вероятности, удалось уйти, затаиться. Ищи ветра в поле: по овражкам, рощицам, просто в траве.
   Если подвести итоги – операция оказалась сумбурной, бестолковой, хоть и героической, как казалось участникам до того, как её разобрали по частям вместе с майором.
– Сгущёнку жрать научились, воевать – нет, подгузники – ваша униформа, водяной пистолетик и пластиковый меч – оружие, – резюмировал происшедшее через несколько дней Главком, – Мало я вас дрючил, потому и потери. Держитесь, сволочи, так бездарно больше у меня воевать никто не будет, не позволю!
   Эта погоня оказалась таким уроком, что её помнили все последующие поколения воинов. Проклинали. Лучше подохнуть там, в степи, чем выдерживать издевательства инструкторов – считали порой на полном серьёзе.
   Итог: трое раненных, один убитый.

   Оказав помощь раненным, связавшись по рации с речной группой, оставшиеся двинулись к Реке, на Запад, воссоединяться с товарищами.
   Наиболее мощная группа, двигавшаяся наперерез, от реки, прорысила километров двадцать, так и не найдя ни единого следа.
   Вдалеке, на Востоке, еле различимые, послышались взрывы. Отряд разделился. Несколько человек, передав точные координаты группе, только что принявшей бой, прихватив рацию, отправились обратно, на Восток, на помощь старшине, ориентируясь на звук взрывов. Преодолев приличное расстояние, группа, наконец, обнаружила протоптанную в траве дорожку. Но та, к всеобщему удивлению, вела не на северо-запад, а обратно – на юго-восток. Это, как оказалось в последствии, и была одна из петель, по которой татары вернулись к месту засады. Лучше бы они этого не делали, правда. И живы бы остались, и старшина вернулся бы домой. Возможно, и история повернулась по-другому. Но она, паскуда, как известно, сослагательных наклонений не признаёт.
   Группа нашла место сражения с телами лошадей и татар, воронки от взрывов. Следов старшины обнаружить не удалось. Уже глубокой ночью поиски прекратились. Связавшись по рации с товарищами, обсудив ситуацию, решили дождаться утра. Воистину – инициатива наказуема. Если бы Иван не дёргался, остался ждать, в этот же вечер был у своих. А так...   
   Измотанные за день бойцы валились с ног, уснули сразу. Никто бы не смог поручиться, что боевое охранение бодрствовало.
   Лишь далеко за полдень следующего дня все отряды, кроме бойцов Максима, наконец, объединились у рощицы с воронками. Если бы не приказ сержанта – собрать всё металлическое с тел поверженных, пацана, оставленного старшиной, так и не нашли бы. Один из горцев, рыская по кустам в поисках добычи, услышал слабый стон. Пошёл на звук, и, под ветками, обнаружил раненного соплеменника. Тот, ослабевший от потери крови, одурманенный «анестезией», только проснулся, непроизвольно застонал. Случись это десятью минутами позже, его бы нашли лишь стервятники, потом.
   Без командира, пользующегося непререкаемым авторитетом в опыте ведения партизанской войны, преследования, поисковых операций, отряд больше напоминал стадо овец без барана. Спорили, обсуждали приказы сержанта, считавшего себя главным, в отсутствии старшины. В создавшейся ситуации, лишняя лычка на погонах мало способствовала подчинению. В конце концов, решили послать радиста с двумя бойцами охраны на Юго-Восток. Те должны были двигаться быстро, и до тех пор, пока не появится устойчивая связь с «Гнездом». Доложить обстановку, получить указания и передать их по радио основной группе. Тройка ускакала.
   Лишь поздно вечером, слушавшие радио поняли, что связь установлена. «Гнезда» не слышно, но по фразам откомандированных догадаться о сути переговоров было несложно. В общем, получили приказ: ждать до утра. В пять утра, наконец, подоспели чёткие указания: двух раненных, на носилках, спешно вынести к Реке, кратчайшим путём. Повозки с медперсоналом и плоскодонкой для переправы идут на помощь уже два часа. Тройке с рацией, форсированно идти к реке, ждать повозки, поддерживать промежуточную связь. Оставить самых выносливых и опытных, искать старшину по спирали, вокруг последнего места боя.
   Едва перевалило за шесть, как восемь человек, неся двое, по-быстрому сляпанных, носилок, ускоренным маршем отправились к Реке. Каждый час – смена. Те, что несли, садились на лошадей, отдыхали. Их сменяли отдохнувшие товарищи. Солдат, раненный под ключицу, чувствовал себя сносно, а вот черкеса боялись не донести живым, потому и торопились. Привалов не было.
   Оставшаяся группа, разделившись по двое, бросалась по каждой протоптанной тропинке, но вокруг столько натоптали предыдущими поисками, что к ночи, обессилившие поисковики растерялись окончательно. Бессистемность поиска запутала все следы.
   Старшина, как сквозь землю провалился. Однажды, двое всадников были совсем рядом с потерявшим сознание командиром, но они этого не знали. Поиски продолжались по всё более расширяющейся спирали. Подоспело ещё с полсотни конных, во главе с капитаном. Поиски систематизировали, степь разбили на сектора. Искали уже в пяти, десяти, пятнадцати километрах от рощицы – центра поисков. Кто же мог предположить, что «Искомое» тоже двигалось? Искали трое суток, но так и не нашли. На пятые сутки измученные, с красными от недосыпа глазами в обрамлении синих кругов от усталости, поисковики вернулись на Базу. С измочаленными в сёдлах задницами, с непривычки, многие ходили враскарячку.

   Майор бродил темнее тучи, клял себя за приказ о преследовании, и бездарность всей операции, о подробностях которой ему доложили. К тому же, уже пять дней, об отряде Максима – ни слуху, ни духу. Должен бы уже догадаться, что операция свёрнута. Прислать связного, наконец. Сух паёк у них давно кончился.
   «А, собственно, почему они должны вернуться? У них чёткий приказ – сидеть в засаде при слиянии Реки с Кубанью. Связи нет, приказа никто не отменял, вот и сидят!»
   Вывод казался логичным. Майор спешно отправил отряд из двух десятков конных с приказом: найти и вернуть засаду на Базу. Поразмыслив, наученный горьким опытом, вслед отправил ещё одну группу с двумя повозками: хирургом и медсестрой, в сопровождении охраны.
   Такое решение принял лишь потому, что вовремя сделанная операция, в полевых условиях, спасла горцу, с повреждённым лёгким, жизнь. До Базы он бы не доехал.
   А, что же с его единственным другом, Иваном? Павел всерьёз задумывался над тем, чтобы собрать полторы, две тысячи людей, частым гребнем прочесать всю степь в радиусе двадцати километров вокруг злополучной рощи.
   Пацана, горца, подробно допросили. Стало понятно, что Иван ранен, возможно, серьёзно. Майор надеялся, что его, раненного, утащили с собой татары. Это было бы не так страшно для старшины, как для самих татар. Оклемавшись, эта машина убийства передушит тюремщиков и вернётся. Они и не подозревают, с кем имеют дело. Страшило то, что, возможно, его друга нет в живых. Тогда, найти хотя бы тело, похоронить по человечески.
   
   Старшина, опираясь на выструганную палку, как на костыль, шел к реке, с трудом преодолевая густо сплетённые колосья травы, доходившей ему до пояса. Боль в ноге притуплялась, когда он накладывал на ногу жгут, и шагал на ней, как на деревяшке, распалялась вновь при снятом жгуте. Кровотечение из натруженной ноги возобновлялось, вновь приходилось перетягивать её ремнём. Прошло не менее часа, прежде чем он наткнулся на вытоптанную дорожку. Это было то, что он искал. По ней он должен был добраться до усиленного отряда заречных. В голове всё больше разрасталась серая туча полузабытья – слишком много крови он потерял, продолжал терять. Глаза слезились, восприятие окружающего – размытое. Кузьмич упорно ковылял, пока совсем не стемнело, дорожка стала неразличимой. Очень хотелось пить, но воду он так и не встретил, хотя надежда всё же найти её толкала вперёд не в последнюю очередь. Хлебнул спирта из фляги, жидкость, какая-никакая, забрался в траву, подальше от «дороги», забылся тяжёлым то ли сном, то ли обмороком.
   Первым ощущением, после пробуждения, стала всепоглощающая, более острая, чем боль, жажда. Полость рта суха, как крекер. Слабость во всём теле – неимоверная. Сознание мучило острое сожаление от того, что он пожлобился вылить остатки спирта, наполнить флягу кровью. Сейчас, казалось, встретив лошадь, он загрыз бы её зубами, без рук, и пил бы кровь, пока не высосал до последней капли. Встать и идти казалось невозможным. Волнами накатывала тошнота, сознание мутнело. Иван всё-таки поднялся, нашёл свой «костыль» и, определившись в направлении, побрёл дальше по поднимавшейся уже траве дорожки. На стеблях выпала роса. Он проводил по колосьям рукой и облизывал её с жадностью. Солнце поднялось выше, начало припекать. Роса исчезла. После полудня стало совсем скверно. Не однажды падал. Поднимался, брёл дальше. Упав в очередной раз, подняться больше не смог. Чисто на инстинкте самосохранения заполз в полутень травы, потерял сознание.
   Несколько позже, когда уже темнело, двое всадников-поисковиков проехали мимо недвижимого тела, не заметив его.
   Иван очнулся, когда солнце лишь окрашивало тучки на горизонте красным. Все чувства, включая боль и жажду, притупились, есть вообще не хотелось. Встать? Немыслимо! Подохнуть от жажды, на такую смерть он никогда не рассчитывал. Почему-то всегда рисовался взрыв снаряда и кишки по веткам. Полежал, лениво обсасывая эту мысль. Левой рукой полез в подсумок, достал аптечку. Нащупал одноразовый шприц с антибиотиком. Просто для того, чтобы, что-то сделать, вогнал его себе в ляжку, нажал на поршень, выбросил. Нащупал упаковку с какими-то пилюлями. Долго не мог вспомнить, что это. Наконец вспомнил – стимулятор. Остался ещё с Афгана. Давно просроченный, наверное. Какая разница для подыхающего? Прожевал две штуки, с трудом глотнул. Слюны не было. Через некоторое время почувствовал прилив сил, в мозгах – просветление.
   «Или вставай, или сдохни» – сказал себе. Долго шарил вокруг. Наконец нашёл палку, поднялся. «Дорога» не виднелась, скорее ощущалась. Взошла луна. Почти под утро добрался до вытянувшегося слева направо кустарника в низине. «Вода, здесь должна быть вода. Ручей». Ускорил шаг, спускаясь всё ниже. Не сразу сообразил, что воды не наблюдалось, а он уже начал подниматься с низины, миновав самую нижнюю точку оврага. Вернулся. Этот овражек не был пробит ручьём, а лишь являлся сточной канавой в период дождей. Дождь есть, вода есть. Нет дождя, нет и воды. Дождь был, недавно, достаточно приличный.
   Пошкандыбал вниз, по самой низине, руслу, приглядываясь к каменистой почве. Водой и не пахло. Лишь пройдя пару сотен метров, уже теряя надежду, старшина обнаружил под нависшим кустом небольшую, абсолютно ровную площадку влажной, мягкой, нанесённой во впадину грязи. Упал на колени, принялся руками, ножом копать в ней ямку. Углубился на два штыка лопаты, вода всё не появлялась, но грязь становилась всё мокрее. Ногти заскребли по гладкой поверхности валуна. Энтузиазма поубавилось. Ножом принялся процарапывать почву вокруг камня. Попался дождевой червяк – хороший знак. Постепенно очертания камня обрисовались чётче. Величиной с конскую голову, он плотно сидел в своей извечной грязевой колыбели. Неоднократно Иван почти терял сознание. Ложился, отдыхал. Рваная куртка намокла. Обрадовался, ёрзал спиной в грязи. Влага, как он слышал, может впитываться через кожу, а не только испаряться. Ему даже стало легче, не так хотелось пить. Может, это чистая психология? Очень медленно канавка вокруг валуна углублялась. Несколько раз, напрягая израненные руки, пытался сдвинуть камень, тот даже не шелохнулся. Наконец, измождённый и отчаявшийся, упал набок. Возникло давно забытое желание – поплакаться кому-нибудь в жилетку. Такого с ним не случалось класса с пятого. Лежал то жалея себя, то костеря, на чём свет стоит, за слабость и слюнтяйство. Наконец, на некоторое время забылся.
   Очнулся от какой то глупой фразы, крутившейся в голове, как заезженный винил: «Если бы мне дали опору, я перевернул бы Землю. Если бы мне...» Что за ерунда? Кто это? Пифагор? «Пифагоровы штаны – во все стороны равны». Нет, не Пифагор. Архимед! Тело, погружённое в воду... Воду, воду... Выталкивает тело... Нет, не тело, рычаг. Рычаг! Конечно же, рычаг!» Бред прошёл, Иван резко сел. Вокруг уже совсем светло. Светотень колыхалась на дне овражка.
   Нашёл молодое ровное деревцо, срубил ножом, кое-как очистил от веток, вогнал в щель у валуна, надавил всем телом. С первого раза не получилось, но с третьего, раздался смачный «чмак», валун подался. Ещё немного усилий, и каменюка выкатилась из ямы. Под ней – совсем мокро. Выкопав посередине большой ямы, ямку величиной со стандартное ведро, Иван с вожделением наблюдал, как на дне появляется первая, мутная плёночка воды. Он сделал это! Процесс небыстрый, понял, пошёл питаться росой, которую, в принципе, уже прозевал. Как мог, тянул время, приблизился к яме через час, может больше, время сейчас вообще оказалось величиной переменной. О чудо! В ямке набралось не менее полноценной кружки воды. Аккуратно зачерпывая, пил. Лежал в полудрёме на влажной земле, под кустами, куда никогда не попадали солнечные лучи, ждал. Потом снова пил. Когда счёт пошёл на пятую кружку, набрал её до половины, долил остатками спирта, выпил. Разрыл ямку ещё глубже, забрался под куст, где посуше, уснул пьяно-усталым, счастливым сном. Не так уж много нужно человеку для счастья, если он на краю могилы. Проспал весь остаток дня и почти всю ночь.
   По иронии судьбы, всадники проехали мимо вторично, по едва видимой уже дорожке. Природа брала своё, трава восстанавливалась.
   Проснувшись под утро, Иван обнаружил целое состояние – почти половину ведра чистой, отстоявшейся воды. Наполнил флягу, напился так, что страшно было наклонятся, не расплескать бы. Наполнил кружку. Снял рванину, когда-то бывшую военной курточкой, намочил остатками воды с грязью, надел. Все три раны воспалились, саднили, чесались. Но жажда ушла, жизнь продолжалась. Как упрямый бугай, ломящийся на красное, старшина ломился к жизни.
   От воды уходить не хотелось, но не оставаться же здесь вечно. Возможно, это вынужденное ничегонеделание спасло старшине жизнь. Какие то тромбы закупорили окончательно прорехи в его сосудах, рана в ляжке больше почти не кровоточила.
   Поднялся, вернулся к «дороге», заковылял по её намёку, гораздо более узкому, не догадываясь, что если бы двое всадников не проследовали по ней накануне, он бы её вообще не нашёл. Если бы прошёл дождь, то трава поднялась в несколько часов, залечивая рубцы на теле степи.
   Ковылял весь день, держа кружку с водой впереди себя, отпивал по глоточку. Полная фляга давила приятной, обнадёживающей тяжестью на ремне. К вечеру кружка опустела. Уже в сумерках, набрёл на очередную рощицу. Запах вокруг стоял тошнотворно-сладкий, как в морге. Зайдя под кроны деревьев, он грязно выругался, прислонившись к дереву, чтобы не упасть, завыл, как волк в лунную ночь…
   Это была всё та же засадная рощица, с трупами, уже изрядно пошматованными падальщиками, тремя воронками у опушки. Всё это время он шёл по одной из татарских петель, и вернулся на исходную. Лучше бы, всё это время, он полежал в тенёчке! Иван даже не представлял, насколько это было бы лучше. Уже давно бы щипал сестричек за попки в лазарете.
   Тот неуклюжий выстрел пацана, из последних сил, спасший ему жизнь, погнал его сообщить о нетранспортабельном раненном. Он хотел, чтобы пацан выжил. У него было много грехов, но неблагодарность в списке не значилась. Пацан спас ему жизнь, утыканный стрелами, такой долг не откладывают. Потому и попёрся за помощью.
   Заречный отряд не нашёл бандитов, он не нашёл отряд, вернувшись, в буквальном смысле, на круги своя. Отряд и не мог найти бандитов, потому... Потому, что старшина их уничтожил. Дурдом с кольцами. У старшины вновь текла крыша. Еле ворочая ногами, Иван нашёл лёжку, которую оставил, Бог весть, когда. Она оказалась пустой. «Нашли, всё-таки» – последняя здравая мысль, посетившая старшину напоследок. Рухнул на неё, отрубился.

   В это время, поисковые отряды двигались по всё расширяющимся спиралям. В центр поисков, зловонную рощицу, не возвращались. Обессилев к вечеру, останавливались на ночлег там, где их заставала ночь. В результативность поисков, по большому счёту, верилось всё меньше.
   Бог не благоволил к Ивану. Встретится с поисковиками ему не судилось. А, может, у Бога были свои резоны?

   Ему снилась большая свиная отбивная, с золотистой, хрустящей корочкой из манки. Он тянулся к ней, но дотянуться не мог. Она божественно пахла, и вдруг смердно завоняла, из неё полезли пузатые опарыши: белые, розовые, чёрные.
   Он проснулся в поту, но вонь не исчезла, только усилилась. Ветер поменялся, дул, от разлагавшихся трупов. Из полумрака раннего утра на него смотрели внимательные, с желтизной, глаза. Он осознал, наконец: это не сон, не глюки. Под жёлтыми угольками появилась оскаленная пасть, и, внезапно, всё это бросилось в атаку.
   Рефлекторно, старшина выхватил нож, ткнул его навстречу нападавшему.
   Волосатый, зубастый ком горлом нарвался на клинок, но зубастая пасть ещё некоторое время клацала у самого его лица, когтистые лапы рвали его грудь в предсмертной агонии. Наконец, лохматое, тяжёлое, мокрое, липкое, обмякло, лёжа на нём, мешая нормально дышать.
   Столкнув с себя это «с добрым утром», старшина с трудом поднялся. У ног лежала большая серая волчица, с остекленевшими глазами, разинутой в последней атаке пастью. Привлечённая запахом крови, она, всё же, не возжелала кушать падаль, возжелала старшинского тела, за что и поплатилась – не всё то, что лежит, завтрак, оказывается.
– Ну, вот, отбивная сама прибежала, сон в руку, – не совсем понимая, что произошло, спросонья выдал старшина.
   Вонь стояла – неимоверная, вызывая рвотные позывы. Хоть и ел он в последний раз – забыл, когда.
   О том, что делать дальше, вопрос не стоял – сматываться отсюда нужно было, как можно быстрее.
   Его мотало от слабости. Рана на левой руке почти не тревожила, плечо, тоже, вело себя терпимо, а вот нога, не взирая на пропавшее кровотечение, опухла, горела, как в огне, жар шёл по всему телу.
– «Заражение»? – почти безразлично подумалось.
   Захватив пару овчинок, пошатываясь, побрёл в низину, к дальней окраине рощицы. Овражек привёл к трём трухлявым деревьям, поваленным одно на другое. Под ними, зияя чернотой, образовалось что-то, наподобие пещеры. Туда он и пополз на четвереньках.
   Вакансия оказалась занятой. В темноте он наткнулся на нечто, ощупал. Вроде, сапоги. Поднатужился, потянул на себя. Один сапог брыкнулся, живой! В ответ, саданул кулаком по коленке, продолжал тащить. Сначала на свету показался красный сафьяновый сапог, расшитый серебром, затем кожаные штаны, и, наконец, дорогая кольчуга с металлическими пластинами на груди, инкрустированными золотом. В районе груди и живота она была, местами, покорёжена и порвана, повсеместно укрыта ржавыми пятнами запёкшейся крови. Наконец, показалось серое, измождённое лицо, с пушком над верхней губой и подбородке. Глаза лихорадочно блестели, губы потрескались. Пацану не более шестнадцати.
– «Не жилец» – равнодушно подумал, – «Приколоть, чтоб не мучился?»
   Не стал. Почему? А хрен его знает, почему. Может потому, что пацан, а может, что в одинаковом положении они были: немощные, и далеко от дома. Оттащил, где посветлее и посуше, снова полез в «пещерку», извлёк наполовину пустой бурдюк, в котором, радуя ухо, хлюпала жидкость. Открыл, понюхал, попробовал – кислое вино. На вскидку, литра три – четыре. Приложился – неплохо, снова приложился. Желудок свело. Проснулся голод. Проснулся, сволочь, и оказался таким диким, жрать захотелось так, что, без шуток, старшина взглянул на татарчонка, как на молодого барашка, потенциальный бифштекс. Прикинул – худосочен, пожалуй, вспомнил о волчице. От «татарчатины по степному» отказался. Тяжело поднялся, пошёл обратно, к лёжке. Добрался до волчицы, освежевал, разделал. Попутно напился тёплой крови. Поволок тушу обратно, прихватив ещё пару овчинок.
   Парнишка пришёл в себя, жестами просил пить.
   Иван призадумался – «Зачем лишний рот? Всё равно сдохнет». Но, всё же, дал несколько раз хлебнуть из фляги.
   Въюнош показал на бурдюк.
– Э, нет, щегол, спиртное детям не положено.
   Натаскал веток, развёл костёр. Благо – его трофейная «Зиппо» действовала безотказно. Положил в костёр несколько стволов, с руку толщиной. По мере прогорания, поддавал их в огонь. Таким образом, деревяшки постепенно сгорали, как лучины. Нанизал куски волчатины на палочки, закрепил над костром, следя, чтоб он сильно не разгорался. Регулировал огонь зелёными ветками.
   Был бы его костёр единственным в округе, поисковики обратили бы внимание, нашли по дыму. Но сейчас костерки пылали повсеместно – каждая двойка, пожелав испить чайку, разводила огонь. На дым внимания никто не обращал.
– Ну вот, – обратился старшина к татарчонку, а может к самому себе, – корейцы собак едят? Едят. Чем я хуже корейца? Волк – та же собака, только жёсткая будет, наверное, зараза, жилистая, бегала много. На отдельной палке жарились – коптились сердце и печёнка, до готовности должны были дойти первыми. И делиться этим лакомством Иван ни с кем не собирался.
– Соли бы, да где ж её взять... Хлопнул себя ладошкой по голове, пошёл обыскивать седельные сумки. Пернатые трупоеды громко протестовали, при приближении незваного гостя, но дорогу уступали. В кусты шмыгнуло несколько четырехлапых, то ли лисицы, то ли ещё кто, не разглядел.
   В одной из седельных сумок всё же нашёлся небольшой кожаный мешочек с солью. Возможно, состоялось единственное везение, за последних несколько дней. Бог милостив.
   Когда старшина вернулся, татарчонок лежал с закрытыми глазами. То ли спал, то ли преставился.
   Над костром отсутствовала одна палочка, с самым вкусным – сердцем и печёнкой.
– Ну, ты и говнистый, хоть и мелкий, – старшина плюнул с досады, – самый цимус сожрал!
   Пацан делал вид, что помер, но жир на губах выдавал его с головой. Когда Иван отвернулся, челюсти «покойника» интенсивно заработали, не дожевал, гад.
   Знал бы старшина, сколько он хлебнёт горя из-за этого недоросля, придушил бы, не задумываясь.
   Уселся рядом, попробовал пульс. «Нитевидный, как говорится, не жилец ты, паря, не жилец».
   Долго сидел, смотрел в никуда. Выругался, начал стаскивать с раненного кольчугу.
– Нанялся я вам, что ли? Сам еле живой, лечи тут вас, – бурчал недовольно.
   Ранений обнаружил несколько. Раны уже не кровоточили, запечатанные полотняной рубахой, с коркой запёкшейся крови. Чтобы оторвать ткань от ран, её нужно отмочить. Нужна вода. Поболтав флягу у уха, Иван помотал головой.
– Не дождёшься, хомяк. Поделится с товарищем печёнкой, не пробовал?
   Встал, оросил раненного из собственного шланга – нечего добру пропадать, не до нежностей теперь.
   Раненый открыл глаза. Смотрел на гиганта со страхом и надеждой. Такого ритуала он не ведал.
   Срезав и сняв ткань, протёр живот и грудь влажной тряпкой. Осмотрел ранения, на которых выступила свежая кровь. Насчитал пять, все осколочные, поверхностные – кольчуга спасла, не смертельные. Кровопотеря большая, это да, ну и, конечно, воспаление. А так, ничего страшного. Видать, после взрывов, пацан испугался, забился в эту щель. Потеря крови, голод, его обессилили, сейчас добивали микробы.
   Старшина снова поднялся, побрёл к границе рощицы, внимательно глядя по сторонам. Долго рыскал, наконец нашёл то, что искал. Сел на землю, принялся срывать листья подорожника, другой травки, названия которой не знал, но знал точно – природный антисептик. Собирал в тряпочку, которой стала его задубевшая от крови майка.
   Вернулся к костру. Прожёвывая листья подорожника, разбинтовал свою ногу. То, что увидел, ему не понравилось: краснота, величиной с тюбетейку окружала, казалось бы, пустяковую ранку. Не переставая жевать листья, сплёвывая пережеванную кашицу в кружку, раздеребанил два патрона, вынув пули, посыпал ранку порохом, поджёг, стиснув зубы. Достал аптечку. Осталось два одноразовых шприца с сильным антибиотиком. Один всадил себе. Подумал, глядя то на оставшийся шприц, то на пацана. Сплюнул, решившись, всадил последнюю дозу малолетнему придурку – пусть живёт. В его мире, после такого ранения, не живут. Обильно наложил на ранку и покраснение жованую кашицу, сверху – листья подорожника, плотно забинтовал заскорузлым от крови бинтом. Не переставая жевать, ту же процедуру повторил с рукой и плечом, только уже без пороха.
   Закончив самолечение, взялся за вражёнка. Прокалил на костре нож и небольшую острую палочку. Устроился поудобнее, прижав раненного к земле. Нащупал первый осколок, принялся выковыривать его с помощью своего нехитрого хирургического инструмента. Пацан задёргался, замычал. Пришлось успокоить. Врезал ему кулаком по лбу так, как разгневанный начальник бьёт по крышке стола. Пациент затих, общий наркоз подействовал. «Доктор» добыл из первой ранки осколок гранаты, кусочки металла от кольчуги, перешёл к следующей. На четвёртом осколке пациент вновь задёргался, приходя в себя, снова получил в лоб. Закончив с железом, старшина насыпал в каждую ранку немного пороха, поджёг с помощью горящей веточки, жёстко фиксируя раненного. Тот дёргался, кричал, потом замолчал. Обильно покрыв ранки кашицей и листьями подорожника, плотно перебинтовал полосками с майки, татарской рубашки, рукавов из остатков куртки. Дал пацану напиться. Тот затих, отдыхая от перенесённой боли.
   От шашлыка, почивавшего над подёрнутыми серой плёнкой углями шёл такой дух, что слюной захлебнуться можно. Иван взял первую порцию, выложил на импровизированную тарелку – лопух, посолил, принялся за еду, стараясь не торопиться, тщательно пережёвывать. Хотелось сожрать всё и сразу, напихав рот, чтоб аж скулы болели. Старшина был как-то свидетелем заворотка кишок – страшное зрелище, потому и сдерживался. Поймал на себе жадный взгляд пацана, очнувшегося от запаха жареного мяса. Показал ему большую дулю. Знак понятный очевидно и в этом мире. Пацан смирился.
   Насытившись, старшина завалился спать, с чувством выполненного долга, но прежде завернул оставшееся мясо в кожух, положил под голову. Пацана он особо не опасался, но, всё же, кинжал забрал. Бережёного Бог бережёт.
   Двое последующих суток инвалидная команда лишь ела, спала да меняла повязки. Пацан уже вставал, двигался, даже помог собирать лечебные листочки.
   Как питьё не экономили, оно, всё же, кончилось. Здоровье явно шло на поправку, поэтому старшина решил идти к реке. Вышли утром, когда солнце ещё не припекало. Не прошли и километра, как вдали показались пять, двигавшихся к ним, точек, которые постепенно превратились во всадников, спешивших им на помощь. Иван, бросив костыль, призывно махал руками, пока не понял, что это чужие. К ним скакали татары, их прикид ни с каким не спутаешь.
– Ну, что же, хоть лошадей пригнали, и то хлеб. Не пешком же идти, в самом деле – потянулся к кобуре...
   В голове разорвалась бомба, следом ещё одна. Не успев ничего понять, старшина кулем повалился в траву.

   КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ.

         0,61 млн. знаков
 
                Часть  ВТОРАЯ.

                20. ЖИЗНЬ ПРДОЛЖАЕТСЯ.
                21. ОНА, ТАКИ, ПРОДОЛЖАЕТСЯ.            

                22.    ДЕЛА  СТРОИТЕЛЬНЫЕ. 
          
    Три недели, как его подчинённые, работая по двенадцать часов, в две смены, вгрызаются в камень. Время остаётся лишь на три «П», как говорят в стройбате – пожрать, посрать, поспать. Остальное – пахать. Аврал, как и у всех. Сделано не так уж и много. Пока приноровились к новой технологии, пока смонтировали... Но, зато сейчас работа кипела. Объёмы выполненных работ грели душу.
– «Пожалуй, мы так и с подземными ходами  успеем» – прикидывал Главстрой, лёжа в вагончике строителей, привезённом из «детской» долины, на своей кровати, в отгороженной комнатушке, где «своим» были ещё стол, стул, тумбочка, вешалка, и бесполезный сейчас приёмник «Меридиан». О чистых простынях остались лишь воспоминания – поболтал в речке без мыла – вроде свежее стала.
   Строители видели, как на огородах надрываются даже дети. Им, здоровым мужикам, работать меньше пацанов было зазорно. Пахали как волы, перерывы получались только десятиминутными, при взрывных работах.
– Как же меня угораздило попасть в эту задницу? – в полудрёме думал Швец, – С чего началось? С Петра Андреевича началось, Деда чтоб его... Начальника непосредственного. Сосватал санаторий строить, прорабом, как пацана на «дети – это наше всё» купил.
   Не был бы он любимчиком генерала, лучшим учеником, затычкой во все авральные дыры, строил бы сейчас в Подмосковье дачки генералам и еже с ними, и в ус не дул. При желании, наверное, давно бы подпольным миллионером стал. Дефицитный стройматериал через его руки машинами шёл, если не вагонами.
– Толста, небось, мошна у Соломоныча, ох толста, – судачили о нём сослуживцы, – столько дачек первым лицам построил, на золотой жиле сидит человек!
   А он не брал, и кило алебастра себе не взял. Из щепетильности, порядочности, страха? Всего понемногу, наверное. Главное – противно было бояться, что за ручёнки шаловливые возьмут, и, куда надо, сопроводят. Вот ничего и не брал и ничего не боялся. Жил свободно, как птица. Тощая, правда, птица, голодная. Но был счастлив. В любимой работе был счастлив, в уважении немногих товарищей, друзей, мудрого начальства, такого как «Дед», чтоб ему, пердуну старому, снотворное с пургеном давали. Загнал на Кавказ, на край света, зараза, а теперь – ещё дальше. На пять сотен лет дальше.
   Несмотря на усталость, сон уже не шёл. Выдохнул, поднялся. «До праци, Юра, надо». Потащился из вагончика. Ну, что, будущая крепостная стена уже наметилась. Едва-едва, правда. Примерно посередине переката, изначально, протекала речушка, её отвели к правой стенке каньона, чтобы не мешала строительству. Или к левой, если смотреть снизу, с долины.
   В перекат врезалась дорога, ведущая дальше, в ущелье, к заводоуправлению. Врезалась в скальное дно, чтобы сгладить резкий перепад высот переката, иначе машинам пришлось бы преодолевать чуть ли не сорок пять градусов. Сейчас, для Швеца, эта дорога стала основной проблемой. Раньше она врезалась в перекат крохотным каньончиком, сейчас, когда он из крутого склона стал превращаться в отвесную стену, дорога, по завершении работ, стала бы естественным въездом в крепость, воротами, но не восьмиметровой же ширины! Её необходимо сузить. Видел Юрий въезды в средневековые крепости – едва ли две повозки разминутся в узком пространстве. Ему же необходимо оставить ширину не менее шести метров, поскольку, раз в сутки, из «детской» долины, привозят на здоровенном прицепе один блок – спальню.  Ширина его – 5,3 метра! И высота вместе с огромным, специально изготовленным прицепом – такая же. Шесть на шесть «дырочка» получается. Это, из чего же должны быть сделаны сами ворота, и сколько они должны весить, чтобы надёжно перекрыть такое пространство? Как их открывать или подымать? Чем? Непростая инженерная задачка получилась. За её решение инженеров и засадили.
   По дороге, мешая строителям, туда-сюда постоянно сновали пешие, конные, повозки – главная транспортная артерия, как-никак.
   Долго спорили, жалко было курочить такую красоту, но, всё же, решились демонтировать детские домики, перевезти под защиту будущей крепости. Во первых, в Детской долине  защитить их от варваров не представлялось возможным, во вторых, детям и взрослым, работавшим на наиболее плодородной почве бывшего озера заводской долины, тоже, жить где- то нужно. Каждое утро не наездишься.
   Ещё при зачатии санатория, для ускорения строительства, было принято решение: моноблоки для детских спален, жилых комплексов для персонала монтировать на заводе, с почти стопроцентной готовностью, а на месте лишь собирать, на подготовленных фундаментах, как кубики в детском конструкторе. «Взрослые» блоки, на месте, компоновали попарно, «детские» – по три, со смещённым центральным блоком. В середине устанавливали полублок с прихожей, санузлом, раздевалкой. Спальные блоки различались, лишь, расположением входных дверей: центральный – посередине, левый и правый – по бокам. Заводчане, привыкшие к точности, настолько чётко соблюдали размеры, что монтажникам, на месте, оставалось лишь установить блоки на фундаменты, скрепить мощными болтами. При этом, в прихожую, получался выход со всех трёх спален. «Взрослые» моноблоки собирались ещё проще. Лишь благодаря такому производству, удалось сляпать санаторий за год с небольшим.
   Капитальные строения – отдельная тема, их весь Союз строил. И из Хабаровска приезжали «отдохнуть». Но у Соломоновича не разгуляешься, строители это быстро усваивали. В задницу такой «отдых», лучше и не дёргались бы совсем.
   Вот эти блоки и перевозили сейчас по штуке в день. Кирпичные сооружения не трогали, оборудование вывозили потихоньку, но очень вяло, рук не хватало.
   Для возможности перемещения, конструкции делались очень жёсткими,  на мощных швеллерах по низу, поэтому сплошных фундаментов не требовалось – ставили на «быках» по углам. Сейчас блоки возвращались на свою «исконную родину», где были произведены – в заводскую долину.
   На очередном Совете предлагалось не лить фундаменты, а установить спальни на временно подложенные камни, конструкция позволяла.
   Швец с негодованием отверг это предложение. Во-первых, в нём взбунтовался архитектор, во вторых, точная сборка при таком варианте невозможна. Сейчас остатки его стройбата, усиленные заводчанами, ударно трудились, бетонируя «быки» по его разметке. Технически – всё примитивно: лишь уровень снивелируй точно, тогда сборка – одно удовольствие: поставил блок и крути себе гайки.
   Место выбирали долго, спорили, хотелось поближе к сельхозугодиям, чтоб на транспорт не тратится каждое утро, вечер. Но Юрий Соломонович облюбовал обширную поляну далеко за заводоуправлением, почти у самого водопада. Эстетика взяла верх над целесообразностью. Ездить дальше, зато место дивное: горы, речка, небольшая заводь, водопад невдалеке просматривается, и солнца предостаточно. Чтобы его лучи максимально долго проникали в спальни, все блоки устанавливались окнами на Юг, с видом на водопад, замыкавший долину. По замыслу, и в зимнее время, солнце должно стать приличным подспорьем в отоплении помещений. Если раньше блоки компоновали по три, сейчас Юрий, лично делавший предварительную разметку, выстроил их в одну сплошную ломаную линию, постепенно поднимавшуюся от реки к границе каньона, ширина которого в этом месте едва достигала трёхсот метров. Теперь Главстрой имел право на двухэтажный вариант – блоки ставил один на другой. В фундаментах экономия вдвое и по крышам так же. Раньше он себе такой вольности позволить не мог – больные дети, какой там второй этаж, тут до первого бы добраться! Сейчас пацанва носилась по лестницам как белки, небоскрёбы можно строить.
   Половина крыш тоже ушла в экономию. Обильное переплетение уголков, толстая оцинковка попали в закрома. Соломоныч понимал, что поставок более не предвидится, а ему ещё строить и строить.
   «Еврей» в Союзе – лишь в анкете «минус», в жизни – сплошной «плюс», ежели не крадёт, разумеется, добро не пропьёт. И нечего ножками стучать «истинным патриотам», так оно по жизни. Соломоныч и раньше не крал, берёг добро рачительно, сейчас и подавно. За каждый метр уголка глотку драл, за каждый килограмм цемента. Но, как говорится, где хохол побывал, там еврею делать нечего – нашлись и на Соломоныча ревизоры, да такие, что и он растерялся. Цемент вообще перестали давать.
– Пользуйте вапняк для кладки, – говорят.
   К соплеменнику своему кинулся, Когану, а хрен там, лишь руками разводит.
– Если Шевчук сказал, что не даст, значит не даст. Есть только два пути: либо пристрелить, либо смирится.
   А завскладом стройматериалов в полный отказ ушёл, как почуял, какие объёмы Швецу на стенку нужны.
– Вапняк палите, нечего добро разбазаривать, – один ответ. 
   Негодование Главстроя сменилось размышлениями. Взял логарифмическую линейку, принялся за расчёты. Прав оказался полуграмотный завскладом – почитай треть имеющегося цемента, а то и почти половина ушла бы на стену, а ещё въезд бетонировать, перекрытия. Там без цемента – никак.
   Собрал «консилиум» строителей, поделился проблемой.
– Вот только – где известняк найти? – закончил.
– А чего его искать? – один из горняков, – пласт под нами, и неглубоко. От уклона проходку пустим, будем нагора выдавать – дело привычное, работать одно удовольствие – материал мягкий, не чета даже аргиллиту, не говоря уже о других породах.
   Призадумался начальник, наконец решил.
– Нет! Наверх, по уклону, вагонетками выдавать придётся, лебёдкой. Главток скорее кабель перегрызёт, чем энергию тратить позволит.
– Да...  Лебёдка жрёт немало. А на себе таскать... – горняк обречённо, жалея, что ляпнул лишнего, почти физически ощущая на плечах мешок с известняком.
– Нужно искать выход пласта на поверхность, иначе – никак. Золотым известняк окажется.
– Кажется, я могу помочь, – встрял один из заводских, – мягкая порода говорите? У самого водопада пещерок куча, водой вымытых. И порода по цвету отличается. По стенке каньона метров на двести тянется, потом в подполье уходит. Может, это то, что вы ищите?
– Вполне возможно, – оживился горняк, – смотреть нужно. За пару часов обернусь, – направился к коновязи.
– До нового детского лагеря дорога есть, а дальше?
– И дальше есть. Там банька для начальства, у самого водопада, парилка знатная. Есть любители, после пара под водопадом постоять. Совсем другие ощущения, чем просто в воду плюхнуться. Водный массаж. Там и навесик имеется и мангал. Славное местечко! И телефон там есть и свет... Был.
– Телефон – это чудесно... Возить далеко, – обсасывал идею Юрий Соломонович, – километров десять, не меньше. Но лучшего варианта, похоже, нет. Если там действительно известняк, конечно…
   Подфартило – известняк.
   Дело поставили с размахом. Выделили аж тридцать человек, повозки. Нашлась и пара молодых хлопцев с западной Украины, с детства помогавших старшим жечь вапно. Насчёт горных электросвёрел – «барнОв» и не заикались, бурили коловоротами. Конструкцию подсказал парень, некоторое время работавший с подземными геофизиками на Воркутинских шахтах. Там использовали коловорот для бурения одиночных шпуров по мягкому углю в выработках без электроэнергии, чтоб силовой кабель, из-за нескольких шпуров не прокладывать, АП не тащить. Устройство нехитрое но надёжное: стальная пластина, чтоб можно было упереться грудью, по бокам – две ручки как у «баранА». К пластине приваривалась короткая (сантиметров десять) трубка, в неё, на подшипниках, вставлялся коловорот, на конце которого – муфта под стандартную буровую штангу, вот и всё устройство. Один давит, двое крутят. И никакой энергии, кроме мускульной. Подшипники использовали – б/у. Кто ж под такое орудие новые даст?.
   На бурении побывали все рекруты, поочерёдно. Лучше любого тренажёра такая работёнка. После шестичасовой смены – руки отваливаются. А нормы жёсткие и постепенно повышались. Вёлся учёт. По итогам недели лучшей бригаде – три дня отпуска в «раю». На неделю приходилось до шестидесяти бригад – непросто победить. И Соломонович умел из работяг пот жать.
   Из-за победитовых коронок постоянно ругались. Они выдавались только на твёрдые породы. Наладили производство стальных, закаляли. Но, всё равно, дерьмо, приходилось постоянно затачивать. Под навесом ручное точило поставили.
   Подровняли естественные углубления поблизости от стены, получились известковые ямы.
   Организовали заготовку дров, да не где-нибудь. Кузьмин приказал: в долинах, вообще, больше деревья не трогать, кроме вырубок под посевы, особенно в заводской – НЗ на случай осады. Даже «сушняк» для печей стали возить извне. Первым делом рубили ниже крепостной стены. Триста метров, чтоб под ней враг был как на ладони и выше на сотню – стройплощадка как-никак. Внизу лишь самый молодняк оставляли не выше пояса, вверху – наоборот, самые развесистые деревья. Строители потребовали оставить, для тени. Начали рубку и на четвёртой сотне метров, ниже по течению речушки, но, внезапно, пришёл приказ с самого верху: даже траву не трогать.
   Изумлялись «деревянные», требовали объяснений. Сверху  короткое: «Для стратегической обороны», и больше ни слова. Стали заготавливать между шоссе и Рекой.
– Шифруются военные, мудрят что-то, – переговаривались рубщики.
   Завёлся и свой лесничий – зам Главдерева. Лично, перед порубкой, ходил по участку, зарубками отмечал деревья не подлежавшие сожжению – деловую древесину. Стволы везли за стену, складировали неподалёку от неё...
   Три недели назад, перетащив сюда дизель-генератор, строительные домики, буровое оборудование; соорудив
по-быстрому навесы, принялись срывать перекат. Начали у самой стены каньона, левой, восточной. И начали с канальчика вдоль неё: в три метра шириной с небольшим уклоном, максимальной глубиной у будущей крепостной стены в шесть метров. Одновременно, выше по течению, долбили новый рукав для речушки, чтобы вода могла стекать в канал и не мешать строительству на месте старого русла. С помощью мощных заслонок, перекрывавших либо старое русло, либо новое, поток, в дальнейшем, направляли куда нужно.
   Через двенадцать дней вода, мощным шестиметровым водопадом, уже низвергалась в канал, пробегала вдоль стены каньона, а через полтораста метров возвращалась в прежнее русло. Водопад – отличный «душ» в жару для разгорячённых строителей.
   Вода возвращалась, проблемы оставались. В распоряжении Швеца была лишь десятитонная лебёдка, взятая из мехцеха, приспособленная к нуждам строителей. Ею и поднимали при строительстве отвесной стены водопада вырванные с помощью взрывов из скального монолита каменные блоки. Вес каждого не должен был превышать восьми тонн. Иначе, закреплённая наверху лебёдка просто не потянула бы.
   Намеченный к выемке каменный блок обуривали шпурами в определённой последовательности, соблюдая глубину, расстояния между ними, углы наклона. Между шпурами делали неглубокие канавки – намечали места разлома.
   Немало времени ушло на то, чтобы приноровится отрывать блоки с минимальными затратами взрывчатки и электродетонаторов. Склад ВМ не пустой стоял, и горнякам «не стыдно было людям в глаза смотреть», да и на комбинате осталось немало, но, всё же, запас не безграничен.
   Кузьмин скрипел зубами, наблюдая, как такой исключительный материал для управляемых фугасов гробится без ущерба для врага, но молчал, терпел. Лишь однажды не выдержал, спросил: можно ли отрывать блоки клиньями, как в древности.
– Можно. Сдам объект в конце нашей первой пятилетки, – и не думая шутить, ответил Швец.
   Павел лишь выругался невнятно и ушёл от греха.
   Взрыв мощных зарядов патронов Т-19 отрывал нужный кусок от монолита. Его обвязывали тросами или ввинчивали анкер с мощным кольцом, и лебёдкой поднимали наверх.
   Когда закончили с каналом, Юрий Соломонович кое-что прикинул и ужаснулся: за десять дней работы, в три смены, с надрывом, выполнено порядка двух с небольшим процентов работ по выемке! Это сколько же ему нужно времени, чтобы закончить объект? «О, Господи!» И это при том, что блоки не монтировали наверху, а просто сваливали в сторонку, ибо через стену лебёдка работать не могла.
   Швеца аж пот прошиб после таких расчётов. Бросил руководить, пошёл в кусты, думать.
   Лежал в тенёчке, пожёвывал травинку, соображал. Что-то писал в блокноте, чиркал, считал.
   Запарившиеся на жаре горняки кидали в его сторону неодобрительные взгляды: «все пашут, а начальство, видите ли, отдыхают, умаялись».
   Наконец, майор явил себя миру в вертикальном положении, решительно направился к персональной лошади, обмахивавшейся хвостом у коновязи под деревом. Лихо, как ему казалось, вскочил в седло, поскакал к заводоуправлению.
   Коган, как всегда, был на посту в, теперь уже, своём кабинете. Впрочем, он и ночевал здесь, на сталинском кожаном диване с высокой спинкой. У стола его атаковала тройка небритых уставших мужиков в робах не первой свежести.
   Главный вяло отбрехивался, но было видно – скоро сдастся. Но тут (слава Тебе!)  в кабинет стремительно вошёл Главстрой.
– Валерий Иванович, у меня неотложное дело! – решительно направился к столу.
– Здравствуйте, Юрий Соломонович, голубчик, – с облегчением молвил обречённый. – Всё, товарищи, идите, работайте. Вы же знаете – энергии не хватает всем, придумайте что-нибудь. Оставить весь завод на голодном пайке на целый день я не могу. У меня всего тридцать киловатт лимита и ни ватта больше, а нужно всем! Или я оружейный остановлю, или механический? Мы сейчас делаем по единице доспехов в сутки. Вы, что думаете, я армию три года одевать буду? Да они меня просто пристрелят! И будут правы, между прочим. Идите, идите, изыскивайте резервы. Сергей Николаевич правильно делает, что не даёт, и нечего ко мне бегать ежечасно, жаловаться. Всем не хватает, у всех аврал. Вот товарищ Швец пришёл, по срочному делу. А он, если вы не знали, крепостную стену строит, для вашей защиты, между прочим, – выдал неоспоримый аргумент, – Идите, идите, я вас прошу!
   Мужики покрякали с досады, недобро зыркая на нежданную подмогу. Казалось, уже почти дожали Главного. Вспомнили, чью то маму и еже с ней, подались восвояси, не солоно хлебавши.
   Коган устало откинулся в кресле, облегчённо вздохнул – отбита очередная атака в борьбе за киловатт-часы.
– От меня так легко не отделаетесь, товарищ Коган, – взял официальный тон Швец, не давая Главному возможности соскользнуть на панибратский тон и, запудрив мозги, отправить ни с чем. – Мне срочно нужна экскурсия по заводу!
– Издеваетесь, да? В прошлый раз не насмотрелись? Вот сижу я здесь без дела, гадаю: кого бы мне на экскурсию сводить? А тут вы нарисовываетесь. Очень кстати! Вы дверью ошиблись, голубчик, экскурсионное бюро – по коридору налево.
– В прошлый раз я кое-что приметил, очень важное для меня сейчас, для всех нас важное. Нужно взглянуть ещё раз.
– Приметил, важное, – в Главном закипало раздражение многосуточной усталости. – У меня работы, к вашему сведению, на длину оленьих рогов выше лысины. «Экскурсия», надо же! Я вам пацана дам, если не на сборах. Все ходы выходы знает, лучше меня, – потянулся к телефону.
– Товарищ Коган, я сейчас произнесу одну фразу, а вы уж решайте: что важно, что нет. Итак: «при существующих темпах работ, гарантирую сдачу объекта через двенадцать месяцев». Конец фразы.
– Что? – Главного переклинило, – Что?!
   Майор молчал.
– Что вы такое говорите? – с возмущением.
– Тишина.
– Это невозможно, это возмутительно, этого не должно быть! Мы вам всё... Из последних сил, а вы...
– Ни звука.
– Молчание – Главный старался взять себя в руки. – Ладно, – сдался, – говорите, не тяните. Всё моё – ваше.
– Экскурсия.
– Ну, пойдёмте – смирился, тяжело вздохнув. Сменил удобные комнатные тапочки на грубые рабочие ботинки. Оглядел кабинет, зажав в руке ключи. Зазвонил телефон. Махнул обречённо рукой. Отправились.
   На завод, с поверхности, от заводоуправления можно было попасть двумя путями: по вертикальному стволу в клети шахтного подъёмника, потом по откаточному штреку (туннелю, проще говоря), либо по уклону – тоже туннелю, но наклонному. По нему были проложены рельсы узкоколейки шахтного стандарта. На поверхности стояла лебёдка, таскавшая по уклону вагончики с грузом или людьми. Ни подъём, ни лебёдка сейчас не работали, из экономии, поэтому рабочие, находившиеся на трёхдневной вахте, зачастую, под землёй и ночевали, не желая мотаться по уклону пешком. Два раза в сутки, всё же, делали по одному спуск-подъёму – на горбу материалы, готовую продукцию не потащишь. Тогда в вагонетки набивалось желающих, как сардин в банке.
   Возможно, Главный потому и артачился, что помнил о графике работы уклона.
   Одели шахтёрские каски, взяли в аккумуляторной фонари, пошли к заезду на уклон.
   Раньше, когда под землёй все выработки и помещения сверкали огнями, касок никто не носил, лишь обслуга вспомогательных туннелей. Сейчас – все. И фонарь есть куда закрепить, руки свободны, и если в темноте обо что-нибудь стукнешься, голова цела останется.
   Миновали наземный склад, заваленный всякой всячиной, запруженный вагонетками, лебёдочную, подошли к заезду на уклон. Ворота стояли настежь.
– Принудительная вентиляция не работает, сами понимаете. Обдуваемся за счёт естественной конвекции, – пояснил «экскурсовод». 
   Спустившись на уровень завода, Швец понял, что «естественной» явно недостаточно. В лучшие времена, где бы он ни был, чувствовался лёгкий ветерок. Сейчас воздух спёртый, тяжёлый, неподвижный.
– А почему вы ворота, что при въезде в долину, закрытыми держите? Откройте – всё свежее будет.
– Не знаю, – пожал плечами Коган, – они всегда закрыты, так положено. У нас схема вентиляции такая. По главному стволу воздух всасывается, проходит по всем цехам и выработкам, по вентстволу, что на верхушке нашего плато, выходит.  Если её нарушить, короткое замыкание струи может получиться, тогда, вообще, никакой вентиляции.
– Не пойдёт тёплый воздух самотёком в ваш главный ствол, потому у вас и духота такая.
– Это ещё почему? – Главный, подозрительно.
– Тёплый воздух в холодное подземелье? Ваши два ствола – как две трубочки сообщающихся сосудов в школьном опыте. Только внизу вместо жидкости угнездился ваш холодный, более тяжёлый воздух. Как вы тут не позадыхались, вообще. Вы хоть уровень СО замеряете? Люди на головные боли не жалуются, на недомогание?
– Чёрт возьми! Физика начальных классов! Конечно, жалуются! Мы всё на непомерные объёмы работ списываем. А люди ели ноги волочат, особенно те, кто ленится на поверхность выходить. Ну, вентиляция, ну Аркадий, ну держись! Старший мастер вентиляционной службы? Разнорабочим, пожизненно! Стоковые канавки по выработкам вычищать! – бушевал Главный. – Где телефон? – лихорадочно огляделся, – Я ему сейчас...
– Погодите, Валерий Иванович, остыньте.
– Что, остыньте. Что...
– Ну, не было у человека в практике такого, чтобы принудительная вентиляция не работала. Что у вас предусмотрено, когда вентилятор ломается?
– По плану эвакуации: доработать смену, выводить людей. Следующей смене предоставляется отгул с последующей отработкой... У нас так пару раз было. И всё равно, – упрямо, – он должен знать такие вещи. Пойдёмте, я знаю, где телефон!
– Сейчас вы устроите разнос, а какое решение предложите?
– Какое, какое... Думать будем.
– Могу предложить решение прямо сейчас, не безвозмездно, разумеется.
– Разумеется, – сердито, – узнаю соплеменника! Говорите, но учтите – пока Шевчук жив – цемента на кладку не будет!
– Да я не об этом, – отмахнулся, – Мне нужно полное ваше содействие в моём нынешнем предприятии. Даже если пару цехов несколько дней будут работать только на меня!
– Побойтесь Бога, голубчик, да весь завод на вас пахать будет, неделю! Только уложитесь в срок со своей стенкой, будь она неладна... – спохватился, – пять дней. Жду ваших рекомендаций. Но учтите, если вы предложите периодически включать вентилятор главного проветривания, это невозможно: ни необходимого напряжения, ни токов в ближайшие четыреста лет не предвидится. Десять киловольт, как-никак. Тогда сделка недействительна!
– Всё гораздо проще, любезнейший – откройте ворота откаточного туннеля, а при въезде на уклон, ведущий к вентиляционному стволу разожгите костёр, чтоб тёплый воздух вытеснил холодный.
– И что нам это даст? – скептически.
– Тягу.
– Какую тягу?
– Как в обычной русской печке: туннель – поддувало, завод – топка, вент ствол – дымоход.
– Боже мой, боже мой, как всё просто – укоризненно качал головой. Вы гений, голубчик! Пришёл, увидел, разъяснил. И откаточный имеет едва уловимый подъём от ворот, чтобы вода уходила. Должно сработать!
– Не корите себя. С вашими нагрузками я бы, наверное, забывал ширинку расстегнуть в туалете.
– Льстец, а приятно, – погрозил пальцем.
– А, хотите, ещё идею продам?
– Да вы сегодня, дорогой Юрий Соломонович, просто фонтанируете!  По чём просите? – деловито.
– За стакан чая.
– О чём речь, голубчик! – расплылся в облегчённой улыбке, – Кофе, львовский, растворимый! Коньячок армянский! Из директорских запасов. По наследству досталось. А?
– Не откажусь.
– Излагайте!
– Предлагаю поставить на вентстволе огромный ветряк.
– Это вы так шутить изволите? – лицо Когана вытянулось.
– Отнюдь. Ветер вращает лопасти ветряка, вращается вал. Через систему передач вал вращает лопасти вентилятора. Не чета мощному электромотору, но какую-то тягу создавать будет.
   Главный задумался. – А что, идея вполне жизнеспособна, благодарю, – без энтузиазма, – только невыполнима пока, к сожалению. Вы хоть представляете, сколько у меня сейчас заказов?
– Представляю.
– Нет! – решительно, – этого никто представить не может! И всем срочно, всем в первую очередь! Ваша первая идея мне гораздо ближе к сердцу: открыл ворота, сжёг мусор, и нет проблем! Всё бы так решалось, – с грустью. – Так, что вы хотели посмотреть, голубчик?
– Сборочный цех, пожалуйста.
– Извольте, – решительно зашагал впереди, показывая гостю дорогу.
   Шли по выработкам полукруглого сечения. Куда-то свернули, затем ещё раз. На недавно выбеленных, бетонных стенах чётко просматривался рисунок бывшей деревянной опалубки.
   Наконец, попали в зал величиной с небольшую станцию метро. Схожесть придавали и два туннеля, примыкавшие к залу с торцов и высокий перрон вровень с полом товарной «теплушки». Ниже расположились четыре стандартных железнодорожных колеи. На ближайшей к перрону стоял состав: тепловоз, восемь плацкартных вагонов, грузовой, почтовый. На остальных тоже виднелись какие-то вагоны, крохотный маневровый тепловозик, открытые платформы.
– Это наша «Узловая». Сюда прибывают... Прибывали два раз в неделю вахтовики на этом поезде.
– Они что, как селёдки в банке ездили? Более полутора тысяч в восьми вагонах?
– Нет, конечно. Половина менялась в четверг, половина – в понедельник. Всех разом в бригаде поменять нельзя – преемственность должна быть, чтобы прибывшие быстрее входили в курс дела, сразу включались в работу.
– Разумно.
– А то, – самодовольно, –  Моё изобретение. Но перед праздниками да, набиваются все. Сколько не толкуй, что через полтора часа второй заход будет, бесполезно. Так второй рейс и отменили. Но солярку на него исправно получали. А действительно: если бы кто-то один зазевался, или заработался к примеру, пришлось бы второй рейс делать, – глаза такие убеждённые, такие невинные. – И чего это мы должны своё, кровно сэкономленное кому-то дарить? – как бы продолжал давний, затеянный с кем-то спор.
– А почему каждый день не возить?
– Не глупите, голубчик. Побыл человек дома, водочки попил, у жинки под боком погрелся. До вокзала добрался, проехался. Какой с него работник? До обеда раскачивается, а там и шабашить пора.
– Разумно, – ещё раз удивился строитель простоте и эффективности решений производительности труда.
– Ещё бы! Приехал человек, втянулся и пашет. И ничто его не отвлекает. Я этот эксперимент два года пробивал. Как ввели, производительность на двадцать семь процентов подскочила! Что вы! И это я ещё десяток процентиков утаил, на будущее. В министерстве ахнули, – гордо, – Директор госпремию получил, я – просто премию по итогам года, – хмыкнул досадливо, вспоминая, – Боже ж ты мой, заболтали вы меня совсем. Вот же он, телефон, – бросился к висевшему на стене массивному дюралевому аппарату искробезопасного, пылевлагозащищённого исполнения.
– Алло, диспетчерская? Свистать всех наверх!.. Выводите всех на поверхность, немедленно, говорю... Потом объясню... Нет, пока не случилось, я надеюсь. Начальники подразделений ответят за каждого, кто останется... Включай лебёдку, вывози вагончиками. Всё, не паникуй, отбой.
– Внимание! Всем подразделениям. Пожарная тревога. Всем подняться на поверхность. Осторожно по уклону, вниз, пошёл состав. Повторяю... – раздался металлизированный голос из громкоговорителя.
– Вот шельмец – пожаром пугает. А и правильно, объяви учебную, и не почешутся, – по зрелому размышлению согласился Главный.
– Ещё минутку, Юрий Соломонович, – набрал другой номер. – Аркадий, ты?..
   Из того, что было сказано в последующие три минуты, напечатать можно лишь: «Говно ложкой будешь выгребать, а потом ею же и жрать», и: «Немедленно открой ворота, … … … Чтоб через два часа новый план вентиляции лежал у меня на столе! – сердито повесил трубку, пыхтел, постепенно возвращая себе цивилизованный облик.
   Юрий удивлённо смотрел на «Голубчика». Таким главного инженера, кандидата технических наук, лауреата какой-то там государственной премии Швец не знал.
– Как хорошо, что я не в вашем подчинении! – с облегчением, – Вам бы моему стройбату дать урок изящной словесности.
– Простите Бога ради, терпеть не могу некомпетентность.
– А это и есть тот туннель, который ведёт к воинской части? – показал на зияющую чернотой пустоту справа.
– Он самый.
– И сколько до света божьего?
– Километров шесть, пожалуй, будет. А нам в ту дырочку, – указал на противоположный чёрный провал.
   Шли вдоль левой стенки широкого, на две колеи, туннеля по пешеходному пандусу высотой, как и платформа. Через сотню метров вошли в огромный цех. Наверное, как самые большие станции метро, очень похоже, только потолок повыше, терялся в сумерках.
– Вот, наш сборочный, сердце завода, – в интонации ощущалась гордость.
   Щёлкнул выключателем. На стене загорелись три люминесцентные лампы, создавая в огромном помещении лунный полумрак. Рельсы уходили к противоположной стенке, так и оставаясь ниже пола. Вдоль «железки» необъятные, теряющиеся в темноте площади были заняты несколькими полуразобранными танками, верстаками, станками, каким-то оборудованием.
– Вот, собственно, сюда поступают наши «покойнички», на платформах, уже омытые. Здесь мы их разбираем, грузим части на маневровые платформы, развозим по цехам: двигатель – в моторный, башню – в оружейный, редуктора, коробки – в механический, электронику – в электроцех. Ну, и так далее. Оттуда привозят отремонтированные ранее агрегаты, или более современные, со складов. Мы ведь и модернизацией занимаемся, не только ремонтом. Здесь ремонтируется всё то, что не растащили по цехам. Потом сборка. Такой вот цикл.
– И снова в бой?
– И в бой, и на постой. Часть машин остаётся у нас в, так называемом, «гараже».
– И много остаётся? – заинтересовался майор.
– Да не так чтоб очень, – нарочито-небрежно ответил Главный, – «гараж» рассчитан на две тысячи единиц, мы же сейчас едва за тысячу восемьсот перевалили. Ну, и «бутафории» с полсотни.
– Сколько?! – Швецу показалось, что он ослышался.
– Вы, Юрий Сосомонович, тут, давеча, куражились: мол, «только кремлёвские маразматики могут так маскировать задрипанный заводик», – Валерий Иванович позволил себе иметь удовольствие от маленькой мести за поруганную честь его любимого детища, – Так вот, – с пафосом, – здесь не только завод, а стратегический танковый резерв всего юго-запада страны!
– Дурдом, – Юрий замолчал, что-то анализируя, – всё равно не срастается.
– Что, не срастается?
– Да пусть хоть десять тысяч этого железного лома в пещеры загнали, к чему такая таинственность? Я на Урале видел – танковый резерв под открытым небом стоит. Шеренги танков за горизонт уходят. И никто их не прячет. Вы думаете, в НАТО не знали, чем вы тут занимались? Не смешите мои почки, описаюсь. Да ваш городок иначе как «Танкоград» и не называли, официальное название только на почте и вспоминали, чтоб обратный адрес написать. Об этом месте знали тысячи людей по всему Союзу. И, при всём при этом, такая параноидальная таинственность, такие исключительные меры безопасности. Сколько миллионов вбухано, чтобы два плато по бокам этой долины сделать доступными лишь опытным альпинистам?
– В ваших рассуждениях есть резон, голубчик. Возможно, дело в тех объектах, что строили под соседним плато? Нас не посвящали. Нашей откаткой, энергией пользовались и всё. Особист здесь свой кабинетик имел и комнату в общежитии. В штатском всегда, я даже звания его не знал и фамилии... – призадумался.
– Наверняка, какой-нибудь объект, связанный с ядерным оружием лепили, – высказал предположение майор, – а вы и ваш «гараж» были двойным прикрытием. Дознались американцы, что под прикрытием танкоремонтного стратегический резерв прячем, посмеялись над нашей простотой и успокоились. Строительство большого подземного объекта при современных методах разведки, когда номерной знак на автомобиле со спутника прочитать по силам, утаить невозможно. Вот и затеяли строительство вашего завода.
– Очень похоже на правду, дорогой Юрий Соломонович, – грустно, задумчиво, – Я годами ходил, хвост распушив, от собственной значительности. А мы были всего лишь ширмой...
– Какая теперь разница – кто и как кого дурил? Никакой пользы нам от их таинственных объектов, – жестоко заблуждался майор. Немало жизней удалось бы спасти, будь он полюбознательнее и менее загружен. – Может, займёмся насущным?
– Конечно, дорогуша, конечно, – встрепенулся Валерий Иванович, – что вас интересует?
– Вы платформы упомянули, на которых части танка по другим цехам развозят. Я бы хотел взглянуть.
– Да вон, одна стоит, пустая, а вот вторая. На ней «изделие» готовое к отправке в «гараж».
– Во-во, это мне и нужно, – спрыгнул вниз, долго лазил вокруг нагруженной танком платформы, подсвечивая себе фонарём. Взобрался обратно. – Это именно то, что я искал, Товарищ Главный, – вновь принял официальный тон, подозревая, что разговор будет нелёгким.
– Послушайте, Юра, я старый больной человек, у меня больное сердце... – заныл по привычке, собираясь отмазаться, хотя ещё не знал от чего.
– Бросьте симулировать, Валерий Иванович, здоровое у вас сердце. Здо-ро-во-е, как у всех нас. И не старый вы совсем.
– Ну да, конечно, это я по привычке, простите. И старый я – тоже по привычке. Старикам у нас что? Почёт и уважение. И спросу меньше. Я занятой человек, – завёл ту же шарманку, но на иной лад, – у меня совершенно нет времени. Может, вы объясните старику, чего хотите. Вы хотели меня напугать сроками в двенадцать месяцев? Вы своего, таки да, добились. А теперь, может, по существу?
– Прошу прощения, Валерий Иванович, действительно. Где здесь можно присесть и спокойно поговорить?
– А, вот – кабинет начальника цеха, за стеклом, там и лампа настольная имеется и кресло удобное.
   Зашли, разместились. Собравшись с мыслями, Швец, наконец, заговорил по существу.
– Три метра переката мы срезали до «нуля» за десять дней. Это при том, что работали круглосуточно, по тридцать человек в смене...
– Нужны ещё люди? – с энтузиазмом, – Боже ж мой, я, конечно же, дам! Десять человек? – приготовился торговаться.
– Да хоть сто, кардинально ситуация не изменится, поверьте. Дело не в людях, дело в технологии. Мы, за один приём, выгрызаем блок весом не более семи – восьми тонн. Больше, просто, не потянет лебёдка. Нужен мощный кран, способный поднять тридцать, сорок, пятьдесят тонн, наконец. Что пяти, что пятидесяти тонную глыбу отделить и поднять, разница во времени небольшая, при достаточном количестве бурильщиков, но зато какой эффект! Ваши двадцать семь процентов – тфу, по сравнению с увеличением производительности в четыре, пять раз!
– Не плюйте на чужие проценты, сперва свои поимейте, – вскинулся возмущённо. – Да хоть в десять раз. Я не волшебник, я только старый больной еврей... Хорошо, хорошо – нестарый, здоровый еврей, что это меняет? Где я вам возьму кран на 50 тонн? Рожу? Не осилю, пожалуй. Да и зачать такое некому. Вот – мостовой кран у вас над головой, на 60 тонн! Танки, как пушинки переносит. Забирайте, я не против!
– Мне не нужен полноценный кран, я понимаю, это нереально. Вот послушайте, что я предлагаю: берём такую укороченную платформу, монтируем на ней пятиметровую стрелу с барабаном на конце. Вдоль будущей стены монтируем железнодорожное полотно и пускаем по нему платформу со стрелой.
– Пустили, дальше, что?
– Через барабан пропускаем тросы, прикрепляем к каменному блоку и тянем его танками наверх. Он скользит вдоль стены и, наконец, повисает над ней. Остаётся только установить его на место! – Главстрой победоносно улыбнулся.
– Гладко было на бумаге... – инженер надолго задумался. – Платформа опрокинется, – родил, наконец, – Пять метров выгона! Ты хоть представляешь, какую силищу имеет пятиметровый рычаг, и как нужно нагрузить платформу, чтобы он её не перевернул? Никакая «железка» не выдержит, – Коган не заметил, как перешёл на «ты».
– Подвесить противовес на такой же стреле, только смотрящей в обратную сторону, – старался защитить свою идею Юрий.
– Тогда, без полезного груза, твоя телега перевернётся в обратную сторону.
– Перевернётся... – Швец лихорадочно искал решение.
– И потом: ну поднял ты каменюку, висит она над пропастью, как ты её на себя подашь, чтоб на стену водрузить?
   Строитель совсем растерялся.
   Главный выдержал паузу, наслаждаясь превосходством над молодым нахалом, успокоил, – Не бери в голову, Юра, условия задачки я понял, для первокурсника она. Векторы лишь просчитать. А вот с технической точки зрения... Ты хоть представляешь, какой мощи должен быть редуктор, чтобы такую махину тащить?
– Догадываюсь...
– Ни хрена ты, Юра, не догадываешься. А двойной запас прочности?
– Зачем? – удивлённо.
– А, чтоб ты ко мне через неделю не прибежал: «Спасите, помогите! Поломалось!» Я так привык делать: сделал и забыл. С гарантией!
– Полезная привычка, – Юрий пожалел, что раньше с Главным не сошёлся ближе. Невозможно это было во всеобщем аврале строительства санатория.
– Есть у меня на примете несколько редукторов, думаю, подойдут. Во всяком случае, моим умельцам не с нуля начинать придётся. Где-то на складе валяются, от магистральных ленточных конвейеров остались...  На металлолом хотели сдать, да всё руки не доходили – тяжеленные, сволочи. А сейчас видишь, пригодились. Ничего нельзя выбрасывать, Юра, запомни, – покровительственно.
– А у меня, и так, всё в дело идёт.
– Я со своими механиками всё просчитаю, и будем делать. Вы бурите из расчёта сорока – пятидесяти тонн, не ошибётесь.
– А рельсы?
– С дороги в «никуда» возьмём. Дорогу секциями клали вместе с бетонными шпалами, как на БАМе. Распоряжусь – привезут. «Подушку» готовьте. Железо – моя забота, камни – ваша.
   Молчали, прикидывая, не упустили ли чего.
– Любопытная вещь получается, – главный, задумчиво, – Почему, если некто удачно сляпал четыре строчки, его называют творцом, если технарь придумал нечто стоящее, даже на уровне изобретения – просто, неплохой инженер, хороший работник. Ведь по творческому потенциалу рифмоплёт изобретателю, даже рядовому рационализатору и в подмётки не годится. Вот, кто настоящие Творцы! И я в прыщавой юности стишками грешил, знаю, о чём говорю. Нашёл удачную рифму, что же, приятно. Но, когда найдёшь рациональное техническое решение, чтоб вдвое проще и вдвое надёжнее прежних аналогов, как на крыльях летаешь пару дней – эйфория творчества, почище любого наркотика забирает.
– Вы, стихи? Да вы технарь до мозга костей. Ту стезю гуманитариям оставьте. Приврали, для красного словца?
– Ничего не врал, доказать могу… Дай бог памяти…
                Сумерки видели: школьное платье
                Бессильно сползло на пушистый ковёр.
                Погасла свеча. Двое и счастье,
                Свершился ночи приговор.
– Смотри-ка, вспомнил, – сам себе удивился.
– Шалунишкой были вы в старших классах, дорогой Валерий Иванович. Сумерки видели, платье сползло, свеча погасла, приговор свершился – образно, а где же основные действующие лица?
– Были, наверное, забыл я тот стишок, только концовка и всплыла в сознании. И не я шалил, тестостерон. В юности каждый стихи писать должен, имеет право, а вот в зрелом возрасте – только гении и идиоты. Гениев единицы, идиотов развелось… Я ни то, ни другое, потому и бросил графоманство в шестнадцать лет.
   Опять долго молчали, каждый о своём, давнем, изрядно подзабытом в марафоне взрослой жизни.
– Ну? – недовольно буркнул Коган, вспомнив о чём-то неприятном, но неизбежном.
– Что, «ну»?
– И зачем ты меня сюда притащил, голубь? С таким же успехом и у меня в кабинете всё решили бы... Ах, ну да, воздух... Бог умный, знает, кого, куда послать. Что же пойдём, испробуешь наш уклончик в обратном направлении. Вверх подниматься, не вниз скатываться.
– А знаете, Валерий Иванович, я, пожалуй, по откаточному тоннелю пройдусь. Мне от ворот до стройки – рукой подать. Заодно осмотрюсь, может, ещё какая идея в голову придёт, – наиграно-деловито.
   Галантно раскланявшись, направился к «вокзалу».
– Вот, за что жидов ненавижу – хитрожопые все. Моя б воля... – Коган махнул рукой, зло взглянул вслед соплеменнику, направился к входу на уклон.    
               


                23. ТАТАРСКИЙ ПЛЕННИК.

                24.  «КАВКАЗСКИЙ  ПЛЕННИК».

    Бойцы и Максим, привязанные к лошадям, окружённые черкесами, двигались вниз, вдоль реки, без остановок, целый день. К вечеру на пути возникла преграда – в Реку слева вливалась такая же полноводная речка. Ноги пленникам отвязали, руки не трогали. Кавалькада вошла в довольно бурную воду. Каждого пленника страховали двое. Поплыли, каждый у своей лошади, но выходить на противоположный берег, как оказалось, и не собирались. Два соединившихся потока подхватили людей и лошадей, понесли на север. Уж сколько они плыли, неизвестно, но долго, очень долго. Всё тело Максима заклякло в предсудорожном оцепенении. Наконец, повернули к левому берегу, выбрались на каменистую почву. Следов на ней не оставалось.
– «Умно», – в предобмороке от холода подумал «посол», – «Грамотно хвосты обрубают».
   По языку излившейся, когда-то лавы отряд двинулся к горам. Миновав пару ущелий, втянулись в третье, когда уже совсем стемнело. Расположились на ночлег. Костров не жгли. Черкесы поели. Пленникам бросили пару лепёшек на всех. Поделили по братски. Связанных по рукам и ногам пленников оставили у чахлого деревца. Часовой не дремал, освободиться было невозможно.
– «Сколько же мы отмахали?» – думал Максим, – «Километров семьдесят, не меньше. И как толково следы замели. Наши, конечно же, искать будут, долго искать. Даже не потому, что солдаты пропали, оружие пропало. Оружие двадцатого века, военная тайна. А мы так фраернулись! Как же, «сверхчеловеки, до зубов вооружённые, хозяева этого дикого мира». А нас, как слепых котят, сонными взяли. Хоп, и нет сверхчеловеков. Есть пленники, как бараны повязанные».
   Усталость утомительного перехода брала своё, наконец, командир уснул беспокойным голодным сном.
   Утром, едва засерело, отряд вновь отправился в путь. Целый день двигались каньоном, по едва уловимой горной тропинке, всё выше и выше. По пути миновали два небольших селения с хижинами из необработанного камня, сложенными, казалось, вообще без раствора, дунь – развалятся, крытых какой то сухой растительностью. Нищета – неимоверная. Жители аулов встречали отряд, стоя неподвижно, низко склонившись, не поднимая глаз, затюканные, покорные. Всадники их игнорировали абсолютно. Лишь в третьем, совсем крохотном хуторке предводитель, что-то гортанно крикнул, и им вынесли питьё в глиняных кувшинах. Немного досталось и пленникам. Это оказался скисший молочный продукт, похожий на сыворотку и квас одновременно, с настоем каких то трав. Вкусно, но очень мало. Им давали есть и пить ровно столько, чтобы не сдохли. Могучий Лемке особенно страдал от голода и жажды.
– Давай, что то делать, командир, – обращался шёпотом к Максиму, – Я эти верёвочки враз разорву, и этих разорву, – кивал на сопровождавших.
– Не время, Петя, дай срок. Ждём удобного момента, – так же тихо отвечал Максим.
   Оба отведали плётки за разговорчики в строю. Петро ели сдержался.
– «До автомата бы добраться» – думал Максим, – «поплясали бы тогда эти набундюченные твари».
   Ещё одна ночёвка. Утром преодолели перевал, начали спускаться в обширную горную долину уже по ту сторону хребта. Путь, по которому они спускались, был лишь одним из множества её рукавов.
   Долина оказалась богатой. Всюду виднелись обработанные участки земли: и в низинах, и на искусственных террасах по склонам. Каждый клаптик, пригодный для обработки, не пустовал. Здесь ценили каждый квадратный метр. Виноградников, таких привычных на Кавказе в двадцатом веке, не наблюдалось вовсе. И чайных плантаций не было. Лишь злаки какие-то, да огородина. «Не до жиру, быть бы живу», – так бы охарактеризовал посевы Максим.
   Сверху был виден, как на ладони, большой аул. Купол крошечной, явно православной, церквушки с крестом над дверью. Выше остальных построек, на отдельной широкой террасе, виднелся приземистый каменный дом за высоким, каменным же, забором, с небольшой калиткой в нём. Смахивал на крошечную крепость. Самый большой в округе. Явно – резиденция местного повелителя. Перед забором разбита обширная, по местным стандартам, площадь. К ней и направились всадники. Пленников спешили, лошадей увели.
   Из калитки вышел высокий абрек, лет под пятьдесят, очень похожий на предводителя отряда, но старший на несколько лет.
   «Братья» – понял Максим. По начальственному взгляду, кинжалу в ножнах, инкрустированных золотом и серебром, богатым одеждам было понятно – перед ними местный князёк.
   В сторонке собиралась небольшая толпа любопытных.
   Прозвучала властная команда. Всадники тычками подняли усевшихся, обессилевших от длинной, полуголодной дороги пленников, погнали поближе к калитке.
   Получил хорошего тумака по затылку и Максим, но терпеть не стал, врезал с разворота по морде обидчику. Поскользнувшись, тот упал. Быстро поднялся и, на ходу вынимая кинжал, устремился на безумца, осмелившегося сопротивляться.
   Когда кинжал был уже занесён над его головой, Максим издал истошный, резавший уши полурык-полукрик, заставивший нападавшего растеряться на мгновение. Воспользовавшись заминкой, сделал большой шаг левой, вплотную сближаясь с противником, правое колено засадил в район солнечного сплетения, выбивая вместе со стоном воздух из бедолаги. Тот завалился на землю, пытаясь вздохнуть, и не мог, синея.
   Солдаты сгрудились вокруг своего командира, собираясь принять последний бой. Со всех сторон к ним спешили черкесы с саблями наголо. Петро рванул в разные стороны руки, сдирая кожу с запястий, разрывая ремешки, связывавшие их. Восьмёрка встала спина к спине, ожидая неминуемой расправы.
– Не сопротивляться, – в полголоса приказал Максим, – Это спектакль, потерпите, – шагнул вперёд, отдаваясь на милость воинам.
   Черкесов заставил замереть властный окрик предводителя, не собиравшегося терять ценных рабов вот так, бездарно.
   Двое из них подтащили к нему Максима, сжав бицепсы, будто тисками.
   После короткого приказа, отпустили. Свысока, поскольку стоял выше, князь внимательно, с некоторым удивлением и искоркой уважения, осмотрел смельчака. Признал в нём старшего над этими нерадивыми воинами, позволившими захватить себя так легко, сонными. Такая расхлябанность в горах не прощалась, была чревата последствиями.
   Тем не менее, везде и во все времена, знавшие себе цену воины, уважали мужество противника, хоть и безрассудное, обречённое на неудачу с самого начала. Только это знание заставляло Максима действовать столь рискованно.
   Пришедший в себя горец, с кинжалом в руке, безумно застывшим взглядом, вновь пытался добраться  до пленника, проявившего невиданную наглость и глупость. Его придерживали воины, одетые во всё чёрное – личная гвардия  князька, наверное.
   Максим неспешно обернулся на шум, презрительно осмотрел рвавшегося к нему вояку с ног до головы, плюнул тому под ноги.
   По толпе прошелестел возбуждённый говорок. Судя по реакции, оскорбление было нешуточным, скорее всего – смертельным.
   Максим вновь перевёл взгляд на сурового предводителя горцев. Поднял, показывая связанные руки, указал на кинжал, торчавший за поясом главного, на оскорблённого, провёл большим пальцем по горлу.
   Поняли все – пленник требовал поединка.
   Максим не ошибся – такое было не в новинку этим людям. Просто так, как барана, оскорблённый уже не мог зарезать обидчика, правила чести – всё, что оставалось у этих недалёких людей. Позор мог смыть только поединок.
   Князёк произнёс пару фраз. К Максиму подошёл «гвардеец», перерезал кинжалом ремешок, стягивавший запястья. Этот же кинжал протянул ему, отступил.
   Максим потрогал пальцем остро заточенный клинок, взвесил на руке. Балансировка – непривычная, в общем, никакая. Этот инструмент делался для того, чтобы резать, но никак не бросать в цель.
   Подкинув, перехватил клинок за остриё, с силой метнул в сторону князя.
   Воины непроизвольно дёрнулись в его направлении. Главный не шелохнулся, когда сталь пролетала над ухом. Медленно оглянулся – клинок дрожал, глубоко  воткнувшись в доску калитки. Вновь воззрился на странного пленника, презрительно, скорее всего думая, что тот, заварив кашу, отказывался от поединка.
   Но Максим не отказывался. Жестом, имитируя вынимание ножа из ножен на своём, отсутствующем теперь ремне, показал на свёрток с оружием, лежавшим неподалёку.
– «Только бы до «калаша» добраться. Лезгинку у меня сейчас плясать будете, под пулями».
   Князёк подошёл к свёртку, который перед ним услужливо развернули, поднял автомат, долго рассматривал, щёлкнул предохранителем. Дальше дело не пошло, к курку не притронулся, положил на место.
   Максим напрягся, следил за каждым движением полудикаря, готовый каждую секунду бросится за оружием, если произойдёт нечто неожиданное: выстрел или взрыв гранаты. Ничего экстраординарного не произошло. Понял, наверное, сволочь, что дело имеет с оружием, не рискнул. Поднял ремень с ножнами, вытащил штык-нож, привычное и понятное, осмотрел. Оружие ему, скорее всего, понравилось, хоть и не украшено инкрустацией, каменьями, золотом. Опытный боец интуитивно чувствовал качество клинка. Вопросительно взглянул на пленника. Максим вынужден был кивнуть. Это «царёк» понимал, что воин годами привыкает к своему оружию, и не променяет его на богато украшенную фитюльку, никогда. Бросил нож к ногам пленника, что-то буркнул в приказном порядке. Свёрток вновь завернули, унесли за калитку.
   Фокус не удался. Все потуги командира добраться до гранат или «калаша» ушли вместе со свёртком.
   Со стороны солдат послышался разочарованный выдох. Они давно поняли, чего добивался сержант, затевая глупую драку. Затаили дыхание, ожидая, надеясь. Не срослось.
   Вокруг чувствовалось оживление. В однообразную, скучную жизнь этих людей, занятых тяжёлым, монотонным трудом, нежданно ворвалось Приключение. Хлеба и зрелищ жаждали все, и во все века.
   Итак, поединок, сам нарвался. Максим поднял нож. Драться не хотелось. В мышцах ощущалась слабость, хотелось просто лечь и уснуть, пожрамши предварительно, конечно. Почти трое суток  без нормальной еды, изнурительная дорога не способствовали активности организма, ясности мышления.
– «Обмани противника, и ты уже наполовину победил. Не показывай свою силу, умение. Заставь соперника думать, что ты тупой и нерадивый увалень. Прикинься шлангом, жди момента», – вспомнились наставления старшины  на уроках единоборства. – «Если решил драться – бей без оглядки, не взирая на последствия: жёстко, беспощадно. Если не готов убивать, или оно того не стоит, просто удери.
– «Да, убежишь тут».
   Убивать, тоже, не хотелось. В сущности, этот бродяга ничем не отличался от остальных. Был не хуже и не лучше, просто попался под руку, когда сержанту необходим был конфликт, безразлично с кем.
   Вокруг площадки, в половину баскетбольной, образовался круг. Глаза горели предвкушением зрелища. Князёк и сам был не прочь развеять скуку. За такое можно и уплатить жизнью раба, хоть и живчика, не доходягу с побережья или соседних долин.
   Максим оценивал соперника. Тот снял верхнюю куртку или камзол, что там у него было, закатал рукава короткой рубахи. Руки жилистые, цепкие, сильные. Снял и отбросил поясок с ножнами, поиграл с кинжалом, обоюдоострое лезвие которого было вдвое длиннее стандартного армейского штык-ножа.
   Кинжал держал свободно, расслабив кисть, не зажимал в кулак как для удара сверху или снизу,  держал, как фехтовальщик держит шпагу. Так же взялся за нож и Максим, как учили.
   Чувствовалось, что соперники не впервые обнажают клинки в поединке. Зрители не знали, только, что у пленника  единоборства были лишь учебными, с палкой вместо стального лезвия. А зачем им это знать? Всё гармонично, всё взаправду.
   «Царёк» хлопнул в ладоши. Горец тут же принял боевую стойку, пригнувшись, пошёл по кругу, занимая позицию «солнце в затылок». Это знакомо, проходили, и весьма кстати. Максим тоже слегка пригнулся, щурясь от солнечных лучей, бивших прямо в глаза. Поводил лезвием ножа, нашёл «зайчик, отражавшейся от его зеркальной, поверхности. Старался фиксировать его на животе и груди противника.
   Горец сделал пробный выпад, порвав при этом  рукав, и оцарапав кожу Максима.
   Вокруг послышались одобрительные возгласы. Болели, явно, не за него. Солдаты напряжённо молчали. Не получилось завладеть оружием, переживали неудачу.
   Ещё один выпад. На сей раз, Максим едва успел втянуть живот, запоздало отпрянув. Клинок разрезал ткань на животе.
– «Так мне он всю курточку исполосует», – подумал, – «может, хватит дурака валять? Нет, не время, пусть возрадуется, расслабится. Продолжим цирк». Наблюдавшим за поединком солдатам, совсем не до смеха – на глазах гибнет их товарищ. Петро, было, рыпнулся, сдержали.
   Максим продолжал пассивничать, не атаковал, нарочито, пару раз, неуклюже споткнулся. Это было не трудно – силы на исходе.
   Ещё несколько  бросков с кинжалом, неуклюжих увёртываний, и вот, наконец, на губах противника заиграла злорадная ухмылка превосходства. Он понял: перед ним малоопытный баран, готовый на заклание. Решился на победный выпад – ринулся на пленника, метя в живот. Когда уже, казалось, кинжал вот-вот войдёт в незащищённую плоть, та исчезла. Максим почти упал вправо-вниз, присев на правую ногу, а левую, как шлагбаум, вытянув параллельно земле.
   Не удержав равновесия, ожидая столкновения с преградой, продолжая стремительное движение, которое должно было закончиться неминуемой смертью противника, абрек запнулся о бедро сержанта, покатился по земле.
   Максим не бросился добивать, потерявшегося на секунду, врага, стоял, ожидая, пока тот придёт в себя, набирая, как он считал, баллы симпатии окружающих. Ошибся, толпа не оценила его благородства. Лишь немногие опытные бойцы поняли, что он валяет дурака. Предводитель, даже, открыл, было, рот, хотел предупредить запальчивого соплеменника, но сдержался – поединок, есть поединок, любые хитрости приемлемы.
   И снова черкес кружил вокруг солдата, выбирая позицию «от солнца», и снова противник не возражал против такой «неудобной» позиции.
– «Пора кончать», – решил Максим, чувствуя, что быстро теряет силы. Изнурение трёх последних дней сказывалось.
   Высоко над головой поднял нож, подвигал лезвием, нашёл свой «зайчик», направил его в глаза противнику. Тот, на мгновение ослеплённый и дезориентированный, зажмурился.
   Этого оказалось достаточно – высоко поднятая рука молниеносно пошла вниз и вперёд. В нужный момент, контролируемый лишь подсознанием, пальцы сами разжались, и нож, с «чмяком», врезался в грудь черкеса, повыше и левее солнечного сплетения. Бинго! Прямо в сердце. Ослепший на миг бедолага не видел момента броска и был обречён.
   Это был высший пилотаж обращения с ножом – бросок за рукоятку, а не за лезвие. Если ты берёшь нож за лезвие, ясно, готовишься к броску, враг предупреждён и будет начеку. Не зря старшина дрючил своих подопечных, требуя исполнения именно такого, технически сложного, удара. Заставлял отрабатывать до одури. Далеко не у всех такое получалось. Максим, даже, дважды носил за это упражнение синюю тряпочку на голове, спал до завтрака. Вот и пригодилась наука Ивана Кузьмича, ох как пригодилась. А сколько проклёнов звучало в его адрес...
   Назывался этот бросок у инструктора: «коварный, номер один». «Зайчик», тоже, не был изобретением Максима, а одним из элементов тренировки.
   Если человек талантлив, то он талантлив во всём. Если тупой... Такое нехитрое разграничение полностью подходило к сержанту. Тупым он не был. Не зря и сержантом стал в хозяйстве Кузьмина, уже через год. «Педагог» умел изыскивать таланты, и не ошибался, как правило. И в стрельбе лёжа, Максим победил однажды, косынку носил. И в рукопашном, в своей весовой категории, и в метании, и в плаванье, как то раз, сдуру, когда лидеры почивали на лаврах. В общем, задних не пас. Не супер-пупер, но боец надёжный, обученный, не зря его Павел в командиры отделения выдвинул. Да и возраст – постарше многих, и образование – почти высшее. Ему бы лейтенантом быть. Не сложилось что-то там у парня, в Москве.
   Интересоваться прошлым бойцов, в батальоне Кузьмина, было не принято. Майор не заморачивался с анкетными данными, работал с живым материалом. И не зря, как оказалось. Лидер – бесспорный, хоть и подтрунивали пацаны незлобиво над великосветскими оборотами речи «Посла», но уважали. Серьёзных «наездов» не случалось.
   «Грязные» приёмы старшины усвоил чётко. А куда деваться, все приёмы, которым обучал «салаг» старшина Голь были «с душком», рыцарством там и не пахло, лишь жёсткий расчёт убийцы.
   Забобоны типа: «лежачего не бьют, раненных не добивают, пленных брать только живьём» и рядом не ходили с концепцией обучения Кузьмича. «Мочи падлу», – так, если коротко, звучала доктрина бывшего «афганца». Женевская конвенция и рядом не валялась.
   Как не прискорбно отметить, доктрина работала – болельщики вокруг замерли, тишина полная, потрясённая. Ожидали совсем иного исхода схватки. Лишь изощрённые бойцы, типа главы клана, понимали, чем закончится поединок, не чета наивным крестьянам и бабкам, собравшимся поглазеть на дармовое представление. Но предупредить своего бойца, молодого, недостаточно опытного, запальчивого не моги – кодекс чести не позволяет. Не пошёл ли далее старшины этот примитивный народец в понимании честного поединка? Пятьсот лет разницы, а стал ли Боец благороднее? Боец стал изощрённее, безжалостнее, коварнее.
   Максим подошёл к поверженному, ещё содрогавшемуся в конвульсиях, вытащил нож, вытер о рубаху умирающего, воткнул рядом, в землю. Затем, несколько переигрывая, нарочито медленно, чтоб все увидели и прочувствовали, взял дрожащую руку умирающего в свою левую, что-то бормоча, якобы молясь, отпуская грехи. Перекрестил умирающего правой, прислонил ладонь, к уже холодеющим губам, якобы для последнего поцелуя. Шекспир отдыхает.
   Возможно, на богобоязненных дедов, ожидавших вскорости Высшего Суда, да впечатлительных женщин его жест и произвёл какое-то впечатление, но на видавшего виды князя, и еже с ним, не произвёл ни малейшего. Не аплодисменты, лишь презрительная улыбка была наградой «актёру».
   Если бы Максим знал, что «Свободных людей», как себя величала верхушка этого невообразимого общества, до шестидесяти лет, даже в храм не допускали, из за их кровавых дел и небрежения к устоям христианства, что молились они не только Христу, но ещё и целому сонму языческих богов, имевшихся на все случаи жизни, так бы не выкобенивался, не включал свою «дипломатию».
   Несколько разочарованный краткостью, незрелищностью поединка, возможно, слегка удручённый результатом, местный владыка  дал несколько распоряжений, удалился восвояси.
   Максима и его товарищей окружили и поволокли вниз, к бурной реке.
   «Не топить ли?» – мелькнула крамольная мысль. Нет, привели в кузню, где здоровенный детина, под стать Лемке, в кожаном фартуке, сковал цепью пацанов попарно. Исключение составил могучий Пётр, которого сковали по рукам и ногам, индивидуально, и он – Максим, железный ошейник которого кузнец приковал четырёхметровой цепью к столбу, поддерживавшему крышу кузни. Кузнец указывал на здоровенного Петра, чего-то требовал. Старший из охранников отрицательно качал головой, кивал на Максима. Завязался, даже, небольшой спор. Кузнец смирился, скептически поглядывая на нового подмастерья, с уважением на бицепсы его товарища.
   Петро дёргался недовольно, призывал командира, – Положим сейчас этих козлов, уйдём к своим, а там, пусть они боятся, на винегрет покрошим, оружие вернём. Пусть пять нарядов, за дурость, пусть десять, но со своими же!
– Не получится, Петя. Путь домой один – перевал, горное ущелье, деваться некуда, догонят, не уйти. Верь мне, всех выручу. Рисковать людьми, не имею права. Дай срок, оглядеться, терпи.
   Лемке поверил другу, как верил всегда. Может, зря?
   Пленённых увели, Максим остался. Кузнец указал на перегородку. Заглянув за неё, обессиленный сержант увидел горку грязных шкур в углу, глиняный кувшин с водой, деревянное ведро, вид которого и запах не оставляли никаких сомнений в его предназначении.
   Опорожнив кувшин, Максим кое-как расправил вонючие шкуры, улёгся, почти мгновенно уснул.
   На рассвете его разбудили громовые раскаты, переходящие в сложные рулады с обертонами. Оказалось, это за стенкой, примыкавшей к кузне комнатушки, храпел кузнец.
– Не всё в порядке, наверное, со здоровьем у этого борова – здоровые люди спят тихо, как в младенчестве, – пробурчал «кавказский пленник», с долей злорадства.
   До судорог в пустом желудке захотелось наполнить эту ёмкость. Максим выбрался из своего угла, побродил по грязному, закопченному помещению кузни, изрядно захламлённому всяким железом, какими то приспособлениями, о назначении которых можно было только догадываться. Многочисленные горшки и горшочки, выстроившиеся нестройными рядами на полках, наполнены порошками каких то минералов, гранулами и кусочками металлов, и ещё Бог знает, чем. В одном из кувшинов, к примеру, исследователь новой сферы обитания признал обыкновенный древесный уголь. Съедобного не наблюдалось, вовсе.
   Кузнец оказался не тупым молотобойцем. В этом королевстве дикого беспорядка просматривались зачатки средневековой науки, алхимии, возможно. Хозяин этого бедлама, очевидно, экспериментировал со сплавами, ещё с чем-то. Знания Максима были на пять сотен лет старше, но чисто гуманитарными, что от них толку?
   Кроме традиционных горна и наковальни, в мастерской обнаружились тигли, небольшая плавильная печь с мехами, для принудительного нагнетания воздуха. По стенам, на грубо сработанных крюках, местный  «Кулибин» развесил цепи, какие то стальные полосы, пластины. Обнаружился, даже, моток  медной проволоки, вышедшей, явно, не из прокатного стана. По углам и лавкам, тоже, различные заготовки. Здесь работали, о презентабельности «офиса» не беспокоились. Судя по тому, что в одном из углов Максим обнаружил полуистлевшую шкурку крысы, женская рука не касалась этого пространства, кузнец жил бобылём, или возборонял присутствие женщин в своей вотчине. В дальнем углу, до которого цепь дотянуться не позволяла – каменный гончарный круг, и второй, ниже, для ног. Там же – каменное, грубо сработанное точило.
   Всё говорило о том, что хозяин обладал, может и не знанием, но тягой к нему, острым любопытством к окружающему миру.
   Максим вспомнил, что, в средневековье, кузнецы и алхимики ассоциировались у глупых, но власть имущих, с колдунами, за что новаторы своего времени, нередко, платили дорогую цену. Жизнь отдавали, порой.
   Отдельно, на полочке, лежало несколько полос – заготовок с характерной вязью, замысловато переплетённым рисунком. Кузнец, оказывается, экспериментировал с булатной сталью – ценный фрукт для кузнецов двадцатого века, так и не сподобившихся раскрыть тайны древних.
   Сзади послышались тяжёлые шаги. Максим оглянулся, держа в руках один из образцов, получил увесистую оплеуху, сбившую его с ног. Кузнец поднял полоску стали, показал на неё пальцем, отрицательно покачал головой, запрещая, впредь, трогать.
   Максим кивнул гудящей головой в знак согласия.
   Черкес, как ни в чём не бывало, положил железяку на место, вышел из кузни. С рабами – придурками, которых ему поставлял князь, и которые дохли как мухи, разговор короткий: по шее, если выявит непослушание, или особую нерадивость. А там, по речке вниз трупик, и все дела. Жизнь, как и смерть, в этом обществе не отличались разнообразием, и ценилась не очень дорого.
   Максиму, тоже, хотелось выйти следом, умыться, после ночёвки в обществе вонючих шкур, подышать свежим утренним воздухом. Цепь не пускала.
   Через некоторое время, снаружи послышались шаги, но это был не кузнец – слишком лёгкие, осторожные. На пороге возникла фигура в длинной чёрной рясе и чёрной же шапочке.
   «Поп», – понял пленник. Новое лицо – уже хорошо, всё же не низвели его до ранга кобелька на цепи, охраняющего приватную собственность хозяина, хоть кто-то о нём помнил. Священнослужитель, по определению, индивид, верующий в лучшее в человеке, его, как лоха, можно развести на «Божественное», заставить помочь освободится. Максим приободрился, постарался включить всё своё обаяние дипломата, напустил на себя важности, значительности, оскорблённого благородства.
   Гость стоял в проёме двери, оглаживая окладистую, с проседью, бороду, внимательно изучал пленника. Интерес был взаимным.
   Заговорил. Интонации – вопросительные. Подождал реакции. Не дождавшись, заговорил на другом наречии того же языка, на третьем. Казался слегка обескураженным, когда пленник отрицательно мотал головой, выражая непонимание.
   Эх, сейчас бы гипнообучатель из фантастических романов, которые во множестве, в подлиннике, имел возможность читать «Посол», благодаря усилиям родителя, поощрявшего чтение подобного «чтива», как инструмент совершенствования познания языков. Два-три часа сна, и любой язык выучил. Даже – актюбезураизианский, на котором самки крокодилоподобных аборигенов общаются с паукообразными любовниками. Можно было бы, даже, шестой парой ножек похрустеть, в знак особой благосклонности.
   Ничего такого в нищей лачуге не наблюдалось. Лишь поп, гавкавший на непонятных наречиях.
– Русский знаешь, дед? Руссо.
– Руссо, Москва, – радостно закивал поп... Опечалился.
   Понял, что перед ним русскоязычный, но русского не знал.
   Наконец «посла» осенило: черкесы, как и всё Причерноморье, сейчас были православными. Христианами восточного обряда. Лишь через сто – двести лет, завоёванные турками, они обмусульманятся. Так говорил школьный учебник, который он помнил, благодаря Богу, «на зубок».  А, что такое православие? Это Византия. Византия – греки. Греческий язык поп знать обязан. Греческий – вот ключ к пониманию!
   В МГИМО их обучали латыни и древнегреческому. В основном для того, чтобы, на дипломатических раутах, прочих тусовках, будущие дипломаты могли понимать в оригинале такие изречения, как, к примеру: «истинна в вине», или:  «пришёл, увидел, победил». Максим, благодаря своей любознательности, пошёл значительно дальше институтской программы. Ему нравилась логичность, фонетичность (как слышится, так пишется) древних языков. Это тебе не английский, с чудовищным отставанием написания от живой речи. Где это видано, чтобы имена собственные приходилось диктовать по буквам? Это Нью Йоркцы, об американской глубинке, кощунственной к языку предков до безобразия, вообще речь не шла.
– Может, ты знаешь греческий, Отче?
– Конечно, сын мой, – с непривычным акцентом ответил поп, обрадовался.
– Не сын я тебе, Отче. Скорее, старший брат, – с пафосом начал разыгрывать свою карту «посол».
– Старший? – недоумение.
– Я – один из Посланников Божьих, присланных на эту землю многострадальную, дабы помочь братьям во Христе, одолеть басурманов назойливых, насаждающих ислам, религию свою, для нас неприемлемую.
– Бальзам на душу мою, слова твои, – грустно вздохнул священник, – возрадовался бы я, если так и было бы. Затуманился разум твой от испытаний непосильных, вот и несёшь непотребное.
– Что, не похож на Посланника Божьего?
– Не похож, сын мой, ох не похож, – ещё раз тяжело вздохнул поп.
– Ты ожидал, что явимся мы в золотых одеждах, с нимбами над головами? Христос в таком виде появился пред людьми? Бог-отец, узрев притеснения великие детям своим, послал в грешный ваш мир Батю, да нас, воинов его.
– Папу?! – ахнул священник.
– Не «Папу», «Батю» (трудности с переводом, при скудном знании греческого). Папы в большом грехе нынче: зверствуют, честных граждан на кострах жгут, прощением грехов торгуют. А разве отпущение за деньги купить можно? Одним заняты – мошну набивают. Папа Бате ноги омыть недостоин.
– Ох, правда твоя, сын мой...
– Не сын, братом зови, так правильнее будет, вновь возразил новоиспечённый воин Мессии.
– Как хочется верить словам твоим, ох как хочется! Тяжёлые времена настали. Пал Константинополь, город святой, Второй Рим. Святые отцы под пятой басурман оказались. Говорят: храмы в мечети переделывают. Христиан земли лишают, кто в магометанство не идёт. Смута, смута кругом. Грузинские князья перегрызлися меж собою, двух епископов хотят, слабы, без единения, стали. Трапезунд пал. На западе притеснения великие: и болгарам, и венграм, и сербам. Всё за грехи наши, брат мой.
   Нет подмоги ниоткуда. Папа крестовый поход против Султана обещал. Обманул. На Москву надеялись, Третий Рим, да нету помощи и с севера. Их там самих, говорят, татары с литовцами покусывают. Не до нас им сейчас.
– Откуда столько знания у священника с глухой горной долины? – удивился сержант.
– На побережье регулярно хаживаю, на совет духовный, – невесело усмехнулся поп, – раз в год, обязательно. Лепту малую в церковную казну вношу.
– Понятно, налог – дело святое.
– Святое? В том году всё отобрали бандиты подорожные. Свои же, адыги. Ничего святого в людишках не осталось, коль на скудную частичку, на богоугодные дела предназначенную, позарились. И осла отобрали, и харчи на дорогу. Хорошо, сам жив остался. Люди из низин помогли, пропитанием снабдили.
   Разговор о харчах болезненно отозвался бурчанием в пустом желудке.
– Мне бы, брат, пожевать чего-нибудь, третьи сутки на паре лепёшек проживаю.
– О, Господи, и поесть не дали? Совсем наш владыка от рук отбился. Знай в набеги по дальним долинам ходит за скотиной, да людишками. А раба вовремя накормить и не сподобился.
– Раба?!
– А кто ж ты теперь, брат мой? Раб и есть.
– Я – раб Божий, ничей более, – приосанился Максим.
– Почему же тебя твой «Батя» не вызволит?
– Дай срок. Неведомо ему, где я, а то, от вашего князька и духу не осталось бы.
– Так Бог же всё видит.
– То Бог. Отец. Иисус, разве, всё видел?
– Сейчас тебе дочка поесть принесёт, потерпи малость, – поп поспешно ушёл.
   Снаружи громко шумела вода. Речушка – совсем рядом, в нескольких шагах. Хотелось попить, помыться после блошиного царства, ставшего его постелью.
   Сержант обследовал кольцо, державшееся на вбитом в столб штыре. Выдернуть – пара пустяков, при наличии ломика. Но, не время ещё. «Осмотреться нужно, Узнать, куда наших повели. Возвращаться самому, без подчинённых, немыслимо, лучше здесь сгинуть. Оружие, опять же...»
   Час спустя, поп привёл девчушку лет пятнадцати, робко вошедшую в кузню. Принесла она кашу просяную, зелень, брынзу, две рыбки, на углях запечённые, лепёшку, кувшин с питьём. Расставила всё на верстаке, стыдливо прикрывая лицо платком, села на пол в уголке, обхватив коленки руками, замерла. Лишь глаз: огромный, тёмный, с густой опушкой ресниц зыркал на чужеземца с любопытством и какой то, не детской, заинтересованностью.
   Ложки не оказалось. Максим пошарил за голенищем, достал свою, дежурную, алюминиевую. Есть старался неспешно, а хотелось проглотить всё разом. Запивал кисляком.
   Вытерев до блеска лепёшкой миску, подумал, что добавка не повредила бы.
   Девушка быстро собрала посуду в подол и выпорхнула вон, показав на прощание крепкие икры стройных ног и коленки с ямочками.
   Хотелось пойти следом. Максим чувствовал себя сейчас кобельком на цепи, мимо которого прогуливалась сучка с течкой. Выругался про себя.
– «Раб! Я им покажу раба! Бурмылы неотёсанные, фраера местного разлива. Дайте только оглядеться!
   Поп, перехватив его взгляд, скорбно потупился.
– Мне хозяин приказал, языку тебя учить. Вопросов у него к тебе много. Срок, до свадьбы дал.
– Он тебе хозяин?
– Он тут всему хозяин. Мне – нет. Я Богу служу. Лишь ему ответствую.
– Когда свадьба, чья?
– Дочь мою хочет взять. Четвёртой женой. На солнцестояние, как раз, свадьбу наметили, – тяжело вздохнул священник.
– Поздравляю, с князем породнишься, – с неожиданной для себя злостью буркнул Максим.
– Оно так... Да только, зверствует Хозяин больно. Бьёт своих жён нещадно. Оно конечно – женщина своё место знать должна. И плётки отведать – не грех, но чтоб так... Третью жену забил до смерти недавно... Теперь вот, мою старшенькую взять хочет. Я говорю: не отдам, пока на покаяние в церковь не придёшь. Лишь смеётся: «Кто тебя, дурака старого, спрашивать будет»? Силой берёт, как господин. Тут всё его, – в голосе сквозила застарелая туга.
   В Максиме, вместе с негодованием, проснулся рыцарь. Из головы не уходило видение голых коленок.
– Это мы ещё посмотрим, – с угрозой в никуда, – Тебе учить велели, так учи. В этом я тебе помогу. С глаголов начнём. Давай, говори: я иду, ты идёшь, он идёт...»
   Поп, удивлённо глядя на необычного раба, начал обучение.
   Занятия словесностью вскоре пришлось прервать, пришёл кузнец. Цыкнул на протестовавшего учителя, поставил раба раздувать горн, затем – за молотобойца. К вечеру Максим рук не чувствовал, с непривычки, да и поясница гудела, ноги подрагивали…
   Крепатура стала проходить, открылось второе дыхание лишь к концу второй недели.
   Эти дни, если не считать изнурительной работы с полудня до вечера, проходили для него довольно сносно и заполнено. Того же нельзя было сказать о его товарищах. По словам священника, их запрягли как волов, крутить с раннего утра, до позднего вечера колесо, подававшее воду на верхние террасы, принадлежавшие Свободному Человеку. Как, всё же, нерационально использовался рабский труд в этом примитивном обществе!
– Почему не использовать лошадей? – полюбопытствовал сержант.
– Лошади дороже рабов, – был ответ.
   Мало-мальски научившись местному языку, Максим потребовал, чтобы кузнец перековал его цепь поближе к выходу. Задолбал вонючий угол, хотелось на свежий воздух.
   Тот лишь хмыкнул, отрицательно мотнул головой и ушёл часа на три, как он это делал каждое утро.
   Максим осмотрел колышек, которым, как скотина, был припнут в этом гадюшнике. Просто толстый штырь, с головкой в виде кольца, вбитый в дубовый столбик, поддерживающий потолочную балку.
   Пленник взял стальной брус, похожий на монтировку, принялся крутить и раскачивать им кольцо. После получаса усилий, грубый кованый штырь оказался у него в руках.
   «Может смыться прямо сейчас? Нет, рано, да и догонят». Он ведь знал лишь одну дорогу, ведущую в родные пенаты. Знали об этом и абреки. Да и затаится особо негде. Потому то, наверное, кузнец и не перенапрягался с его охраной. Цепь – скорее психологический поводок, чтоб раб знал своё место. Не мог не понимать кузнец, что при таком обилии инструмента вокруг, освободиться – раз плюнуть.
   Максим вышел на солнышко, вдохнул полной грудью свежий воздух, бросился к речушке, плескавшейся почти у порога. Вода обожгла ледяным холодом, но ощущения приятнее он давно не испытывал, смывая двухнедельную грязь и пот от работы в горячей кузне, который, казалось, пропитал его насквозь, превратился в соляную корку. Разделся, повозился в крохотном озерце, скорее луже по пояс, образовавшейся у трёхметрового водопада на сдвиге скалы. Эта же скала оказалась боковой стенкой жилища кузнеца. Голый, принялся за стирку.
   За этим занятием его и застал поп, пришедший на очередной урок. С ним – дочка. Принесла еду.
   Увидав голого парня, прыснула смехом, закрылась платком, но не до конца, подглядывала тайком. В её глазах сторонний наблюдатель заметил бы то же выражение, что и у молодого солдата, когда он смотрел на её коленки.
– «Ах, молодость!» – Поп цыкнул на дочку, та поспешно скрылась в кузне.
   Максим  не слышал их приближения, водопад глушил все звуки, занимался своим делом.
– Тебя Кансав расковал? – подойдя вплотную, осведомился пришедший.
– Нет, Фома, я сам. Уж очень по водичке соскучился.
– Не к добру это, – укоризненно покачал головой поп, – У кузнеца рука тяжёлая, и ему такое не по нраву придётся. Он за тебя головой перед Хозяином отвечает.
– Вы лошадей купаете?
– Конечно.
– Так почему мне нельзя?
– Так то лошади... – священник и сам понял несуразность своего ответа. Возможно, впервые задумался об отношении хозяев к рабам и животным. Так повелось, все привыкли, что к скотине относились лучше, чем к людям.
   Раскрасневшийся, покрытый гусиной кожей от холода, но безмерно счастливый, Максим выбрался на берег, выкрутил одежду, оделся.
– «Как мало нужно человеку для счастья!»
   Вспомнилось, как на одной из многочисленных московских вечеринок заспорили: что такое счастье. Один из приблудившихся университетских, возможно, математик, выдал очень простую формулу: «Счастье определяется дробью, в числителе которой ваши возможности, в знаменателе – потребности. Если эти величины равны, или возможности превосходят потребности, дробь равна или больше единицы, человек счастлив. Если результат меньше единицы – нет. И чем меньше эта дробь, тем более несчастным чувствует себя индивидуум». Чукча, натопив свой чум в морозную полярную ночь до состояния парилки, отскребая своё тело от месячной грязи, вместе с выступившим потом, абсолютно счастлив, у него есть всё, чего он желает. Девица, принимая ежедневную ванну с благоухающими добавками, может быть глубоко несчастна, поскольку не смогла достать французское лавандовое масло, приходится пользоваться польским..
   Тогда лишь посмеялись этой приземлённой версии, такого всеобъемлющего состояния. Сейчас Максим понимал того парнишку значительно лучше. Сунь ту же девицу на две недели в вонючие его шкуры, ей и тазик с водой за счастье покажется, какая там ванна...
   Взял малый кузнечный молоток, забил свой штырь в столбик дверного проёма. Пока не совсем уверенно, но фразу одолел – попросил Эву, так звали девчушку, принести ему сена. Та, в скорости, на спине, притащила целый стожок, обвязанный тряпкой.
– «Вот почему у местных барышень такие крепкие, соблазнительные икры», – пришло в голову, – «Попробуй, потаскайся с таким грузом по горам. А ей, как видно, такое не в новинку»,
   Постоянная сексуальная направленность мыслей по отношению к этой девчушке, не на шутку встревожила Максима. Она – невеста этого старого жирного борова, местного Владыки. А кто он? Раб! Вот тварь, такую красоту загубить хочет. Он же ровесник её отца! Пятая жена! Максим готов был грызть цепь от этих мыслей.
   На улице, слева, ближе к скале, у стены кузни, выделялась небольшая ровная площадка. На ней Максим и устроил себе лежбище из душистого сена. Плевать, что не под крышей. Не сахарный, от дождя не растает. Мысль о том, что избавился, наконец, от вонючих домиков всевозможных паразитов, согревала душу.
   Начался очередной урок. Учитель уже давно отдал инициативу в руки ученику: Максим говорил фразу, которую хотел выучить, по-гречески, помогая себе жестами, если не хватало словарного запаса. Поп повторял по своему. Ученик повторял за ним несколько раз. Учитель поправлял. Выговор становился с каждым днём всё лучше.
   Благодаря навыкам переводчика, феноменальной памяти, Максим учился очень быстро. Не в первый раз занимаясь обучением особо ценных рабов: лекарей, строителей, поп удивлялся – такого смышлёного ученика у него ещё не было.
   Эва, как теперь повелось, не уходила, накормив раба, оставалась. Наблюдала за обучением, смеялась неправильному выговору чужеземца. Воспринимала обучение как новую, интересную игру, всё чаще и непринуждённее принимала в ней участие.
   В ней, удивительным образом, сочеталась наивность ребёнка и взгляд, знающей себе цену, девушки. Например, дразня чужака, она, как бы ненароком, обнажала коленки. Её глаза лучились доброй насмешкой, когда Максим, бросив на них, украдкой, взгляд, краснел, отводя глаза. Эта девчушка уже хорошо осознавала свою власть над мужчинами.
   Собственно, почему «девчушка»? Почти старая дева для её общества.
   Максиму казалось, что «старый пень» не замечает особых взглядов, отношений, складывавшихся между ним и его дочкой. Не подозревал, что «Пень» замечал всё, но безумно любил своё чадо, и хотел, чтобы та, хоть напоследок, порадовалась маленькому счастью общения с симпатичным молодым человеком прежде, чем попадёт в лапы Хозяину. И в страшном сне не привиделось отцу, до чего могут дойти эти игры...
    Вернулся кузнец, увидел изменения в дислокации, взбесился: виданное ли дело: раб выбирает, где ему спать, ослушавшись надсмотрщика. Гаркнул что-то незнакомое, возможно, местное ругательство, суть которого учитель не пояснил ученику. Схватил строптивого раба за барки, наотмашь ударил тыльной стороной ладони. Подставленная рука Максима впечаталась в щёку вместе с лапищей гиганта. Казалось, «лопата» Кансава даже не заметила подставленного препятствия.
   Вписался поп, пытался протестовать. Получил пинка, но не сильного, кузнец, всё же, научился соизмерять свою силу с уважением к сану.
   Пока адыги, на повышенных тонах, выясняли отношения, Максим, на четвереньках, пополз в кузню, взял первое, что под руку подвернулось – тяжёлую дубовую палку, встал и перетянул ею здоровяка по темечку. Тот сел у входа, обалдело тряся головой. Более-менее придя в себя, схватил какую то железяку, метнул в взбунтовавшегося раба. Промазал – координация после удара ещё не восстановилась полностью. Максим вновь перетянул его дубиной, теперь по плечу. «Голиаф», взвыв от боли и ярости, кинулся догонять «Давида». Ухватился за цепь, подтянул к себе, вновь отвесил «прыщу», посмевшему поднять на него руку, увесистую оплеуху. Не кулаком, открытой ладонью и, всё равно, чуть не оторвал ему голову. Затем ещё одну, послабее.
   Максим, как куль с отрубями, рухнул на глиняный пол. Кузнец, считая, что достаточно наказал нахала, вышел на крыльцо, потрогал голову, посмотрел на кровь, испачкавшую пальцы, глянул на разодранную, на плече рубаху, лениво отбрехивался от едучего попа, наседавшего на него с проклёнами. Эва прижалась к стене, с ужасом наблюдая картину расправы.
   Максим полежал, полежал, очухавшись, поднялся, взял дубину и снова перетянул кузнеца, теперь уже по шее. Тот упал, но не умер, как всякий нормальный человек, получив такую затрещину. Лишь резкость никак не мог настроить.
   Молотобоец схватил какую-то острую заготовку, приставил к горлу барахтавшегося у двери кузнеца.
– Тронешь меня ещё раз – умрёшь, – прошипел несложную фразу на родном поверженному языке, – ночью прирежу! Или сейчас убей, тогда проживёшь ещё день, пока Хозяин кол для тебя строгать будет, – Максим понял, чем в споре стращал поп кузнеца, той информацией и воспользовался. Видать, сильно нужен был пленник «Царю всея долины». Не надолго, наверное, как источник знания, но всё же...
   Кансав согласно кивнул, и тут же врезал Максиму снова.
   Отлёживались рядочком, на солнышке, у порога. Два сапога – пара, никто поступиться не желал. Через некоторое время, оба, тяжело сопя, поднялись. Максим, опираясь на палку, нашёл равновесие, вновь замахнулся.
– Хватит, – отмахнулся кузнец, пошёл к кувшину с водой, – побаловались и будя, работать пора.
   Максим кивнул, как пьяный поплёлся раздувать горн.
   Видел бы сейчас поп восторженные глаза дочурки, смотревшей на «Рыцаря на белом коне», победившего «Дракона» – самого сильного человека в её крохотном мирке, больше сюда не пустил бы...
   С того дня Максим спал на свежем воздухе, на душистом сене. Кансав больше его не трогал – поверил, что прирежет этот недомерок малахольный? Просто зауважал? Кто знает? Но, через несколько дней, по собственной инициативе, удлинил цепь вдвое. Теперь пленник мог поплескаться в речушке и утром, и после работы. Кузнец смотрел на своего подмастерья, как на придурка, поёживался.
    Дурной пример заразителен, и кузнец, как-то, после тяжёлого рабочего дня, потный, как после парилки, вонявший псиной, разделся, забрался под водопад. Долго фыркал там, как морж, вылез другим человеком – сдержанно улыбчивым, добродушным.
– Никогда не думал, что холодная вода может быть такой приятной, – сдержанно похвалил процедуру.
   В тот вечер он впервые угостил раба вином. Сидели расслабленные, попивали кислючий «сухарик».
   К тому времени «Посол» уже довольно бойко изъяснялся на местном наречии. Говорил как заправский горец. Лишь непривычный выговор выдавал в нём чужака. Так мог говорить и пришлый из соседней долины, в весьма замкнутых общинах выговор несколько отличался, даже у соседей.
   Кузнец говорить не любил, размышлял больше.
   Смекалистый раб, понимавший всё с полуслова, в отличии от тех: тупых, ленивых уродов, которых присылал к нему Хозяин, всё больше нравился мастеру, хоть и статурой не вышел. Бывали помощники и поувесистей, помускулистее, да мозги куриные, или бабьи, что, впрочем, для кузнеца было одно и то же. Может, он, наконец, нашёл себе достойную смену? Сможет заняться более интересными вещами, чем ковать лошадей, ремонтировать всякий хлам?
– Послушай, Кансав, – прервал размышления подмастерье, – у тебя под боком водопад. Давай водяное колесо поставим, пусть оно мехи надувает, а я для другой работы пригожусь.
–  Знаю про то колесо. Мороки много, толку мало. Видел. Ломается быстро. Ремонтировать нужно. Раб надёжнее. Сломался,  другого беру. Он и молотом стучит, и метлой машет. Колесо такого не может. Зимой намерзает, хлопотно. Раб – надёжнее.
   «И что ответишь?» – Максим сплюнул с досады. Опять долго молчали.
– Мне твоё оружие Хозяин показывал, – внезапно возобновил разговор кузнец, – Мудрено. Великие мастера делали. Я так не смогу, никто, кого знаю, не сможет. Думаю, оно стреляет. Как пушки турецкие в крепостях на побережье. Так?
– Так, – осторожно согласился сержант.
– Чтоб стрелять, чёрный порошок нужен, так?
– Так, «порох» у нас называется.
– Порох, – попробовал на вкус новое слово мастер. Потому, что «Бух!», да? Правильно называется. Я этот «порох» делаю, – поведал шёпотом, как большую тайну.
– Зачем тебе, – удивился Максим.
– Большой «бух» – железа можно много добывать, меди, серебра. В пещерах. Не то, что киркой да зубилом. Мало работы – много породы. Выгодно. Самым богатым стать смогу. Тогда Хозяин – мне не указ.
   Максим аж крякнул от удовольствия: этот средневековый примитив решил буро-взрывные работы в шахтах внедрить, для повышения производительности труда. Конкурентов задавить, стать монополистом при разработке подземных месторождений металлов, вот как это называлось на языке двадцатого века! Местный Леонардо, мать его!
– А ещё князь пристал: «Сделай мне Ба-бах», он тоже у турок видел. У него свой интерес. С таким оружием можно всех соседей завоевать. Уже пять лет делаю, пока вот эти кристаллы вырастили, замаялись. Хозяин терпение теряет. До зимы срок дал. Не сделаю «бух», на кол посадит. Если повезёт, на побережье продаст, в галеры. Я делаю, а он не бахкает, хоть и смесь под пытками выведали. Горит ярко, всем понравилось, а не бахкает. Если поможешь, вольную для тебя просить буду, – как величайшую награду посулил рабу.
– Из чего свой «бух» делаешь? Покажи.
   Кузнец на секунду заменжевался – стоит ли открывать тайну рабу? Убить придётся. Но всё же решился, встал, достал с полки три горшка, показал.
   В одном Максим увидел черную пудру – древесный уголь, в другом жёлтый порошок – серу, в третьем белые кристаллы – селитру, скорее всего.
– Всё правильно: древесный уголь – топливо, селитра – мощный окислитель, сера – стабилизатор. И что же у тебя не получается? Не знаешь – сколько чего класть?
– Знаю: семь – два – один, по частям.
– Ну, почти правильно: семь и пять селитры, полторы серы, на одну часть угля. Это для взрыва. Семь и семь, на один и один, на один и два – для фитиля.
   «Откуда я это знаю?» – удивился. Память всё чаще выделывала такие штучки: информацию помнишь, откуда взял – нет. Мозг очищался от лишнего хлама.
– А как ты меряешь?
– Мерной ложкой.
– Нет, так не пойдёт, на вес нужно. Пусть пацаны принесут ведро мелких камушков, я покажу.
– Хорошо, – кузнец, даже, проявил некоторые признаки волнения. Раньше подмастерье за ним такого не замечал.
   Помолчали, каждый о своём.
– И, всё равно, не понимаю, – возобновил  прерванный разговор Максим, – даже если соотношение соблюдено не точно – должно взрываться. Расскажи: как и что ты делаешь, как взрываешь.
– Ну, перетираю, меряю, смешиваю. Насыпаю во что-нибудь. Сверху вешаю уголёк на верёвочке, отбегаю. Нитка перегорает, уголёк падает в порох. Только он не взрывается. Вспыхнул, и всё. Красиво, но бесполезно.
– Понял я. Сделаю, чтобы взрывалось. Принеси побольше серы, селитры, угля.  Мягкая глина нужна, горшочки какие-нибудь.
– Всё будет, – кузнец, казалось, уже не жалел, что поведал рабу величайшую тайну своей последней пятилетки. Глаза светились надеждой, вдохновением.
   Опять молчали.
– Я ни разу не видел, чтобы ты с порохом возился.
– Никто не видел. Лишь Хозяин знает. Теперь – ты. У меня тайное место для этого есть. Вон, смотри, видишь? Узкий проход в горах? Там ущелье, две тысячи шагов в длину. Место гиблое, ничего там не растёт – слишком узкое, солнце туда не попадает. Моя земля, – с гордостью, – за две сабли и три кинжала у Хозяина выкупил. Сеятелям ни к чему, мне – в самый раз. Там Владыка раньше рабов строптивых усмирял, перед отправкой на побережье, на продажу. Мне за бесценок отдал, именно под порох, чтобы сделал. Там у меня сарай стоит, возле куч, где эта «селитра», как ты её называешь, растёт.
– Каких куч?
– Ну, там: навоз, трава, листья, остатки мяса, шкур, костей, трупы рабов. Золой из костров пересыпаем, землёй засыпаем, под навесами. Поливаем иногда. Там у меня раб заведует, только он знает, что и когда делать. Его у пиратов Хозяин специально для меня выкупил. Те его с галеры турецкой взяли. Умный! Ты почти такой же умный.
– Спасибо.
– Так вот: этот раб, раньше, для себя «селитру», как ты её называешь, делал. Сейчас для меня делает. А я порох делаю.
– Так вот ты куда каждое утро бегаешь?
– Ну, да.
– А как зовут раба твоего, «умного»?
– Не знаю. Раб, он и есть раб. Зачем мне его имя?
– Его охраняют?
– Зачем? Он на цепи сидит, как и ты. Да и куда ему деваться? Убежит, у другого рабом будет. У меня ему лучше. Кормлю сытно, не бью, тяжёлой работой не нагружаю.
– Длинная, наверное, цепь, чтоб все кучи обойти.
– Нет, цепь короткая. Я толстую проволоку вдоль куч пустил, по ней цепь и ходит, моё изобретение! – с гордостью, – хочешь, и тебе такую сделаю, по нужде в кусты ходить будешь.
– Дурак ты, Кансав, и общество твоё дурацкое. Ты имя раба своего узнай, дом ему построй, жени на приятной женщине, плати за конечный продукт – втрое больше селитры будет. Политэкономия, брат.
– Я, лучше, ему по морде завтра дам, пусть лучше старается.
– Я и говорю – дурак.
– А по шее?
– Рабский труд не эффективен...
   Максим понял: объяснять кузнецу основы развития общества всё равно, что бабуину – целесообразность презерватива, заткнулся.
– Ты мне вот что скажи, раз такой учёный, – любознательности этого «питекантропа» не было предела, – как из золы и трупов вот эти кристаллы получаются?
– Это просто. Насколько я помню, в разлагающейся органике, мясе, отходах, живут очень маленькие существа – азотные бактерии. В результате своей жизнедеятельности, они  выделяют азот, газ такой. Ну, это то же самое, как ты пердишь, пережрамши. Вы поливаете эти кучи. Газ соединяется с водой, получается азотная кислота, едючая такая жидкость. Она просачивается в поташ – золу растений, получаются твои кристаллы.
– Мудрено, – кузнец задумчиво, – не видел я никакие «существа», ошибся ты.
– Они очень маленькие. Только в микроскоп и видно. Это прибор такой, увеличивает сильно. Покажу, как-нибудь. Ваши кучи  это селитряные бурты. На Руси их лишь через двести лет царь Пётр массово закладывать будет. Я где-то читал об этом. Гордись, Кансав, ты  Третий Рим на двести лет опередил!
– Откуда ты знаешь, что через двести лет будет? – недоверчиво.
– А разве тебе поп обо мне ничего не рассказывал?
– Порол какую то чушь, насчёт Посланников Божьих. Смех, да и только.
– Смейся, паяц, да думать не забывай: откуда у меня знания такие, оружие невиданное, способности. За сколько я твой примитивный язык выучил? За три недели? А твои рабы за сколько учат? Думай, дубина. У тебя чуть-чуть мозгов наблюдается, на сковородку – как раз, в отличии от Хозяина твоего. У него, вообще, в голове пустота. И верёвочка пропущена, чтоб уши не отпадали.
– Это ты так насмехаешься надомной? – с угрозой.
– Что ты, это тебе комплимент невиданный... В общем, сковородка мозгов, это очень много. Ты – уникум, гений, почти. Леонардо Кавказский.
   Кузнец надолго задумался. Всё же, чуднЫе идеи крепко засели в нём. Этот увалень, похоже, надолго опередил своё время. Он был способен воспринимать новое, учиться. А это уже дорогого стоит.
– Ладно, спать пошли, – во весь рот зевнул Максим, – замотал ты меня совсем, со своим молотом.
– Пойдём.
   Долго ворочался в эту ночь кузнец, не мог уснуть. Такое переварить сразу, не миску гороха слопать...
   Утром пацаны приволокли два ведра гальки, высыпали у входа.
– Теперь, джигиты, выбирайте камушки, одинаковые по размеру, – распорядился подмастерье, – складывайте в отдельные кучки.
   Те с энтузиазмом согласились, для них это была новая, увлекательная игра.
– А мы с тобой весы делать будем, – обратился Максим к Кансаву, оставшемуся утром дома. Небывалый случай говорил о том, насколько важно для него то, что собирался показать ему раб.
– Вот, смотри, – чертил на земле палочкой подмастерье, – цепочка, на ней – коромысло, от него – по три цепочки. На них крепим чаши.
– Эка невидаль, – кузнец, презрительно, – у меня есть такое. Полез в кладовку, порылся в хламе, вытащил огромные весы.
– Так это мешки с мукой взвешивать. Нам нужны такие же, но в десять раз меньше, точные.
– Для соли это.
– Ну, всё равно. А, кстати: где вы соль берёте?
– В горах, в пещерах добывают, три дня пути. Дорогая соль, добывать трудно. Морская соль, выпаривают на побережье. Там же, в портах, у крепостей, на складах крымская соль есть. Её купцы на металлы, шерсть, мясо, рабов меняют. Везти далеко по тропам нашим, трудно. Сначала повозки нанимают, до перевала, потом на лошадей перегружают. И так, и так дорого. Хозяин караваны грабит, платить не любит. Когда караванов нет, соль на рабов меняет. Хлопотно это всё. Лишь «Вольные» в том толк знают. Но без соли не сидим. Это Хозяина задача. Без него сгинули бы все, наверное.
– Похоже, грабёж – всеобщее увлечение у вас, и наивыгоднейший бизнес, возьмём на заметку, – вслух, на родном языке, подумал Максим.
– Торговля совсем зачахла, как генуэзцы ушли, – продолжал кузнец, – сейчас никто платить не хочет, все даром норовят. Купцы боятся, больше к нам не ездят, в портах сидят, при крепостях турецких. Сами к ним ездим, а куда деваться? Да и на побережье неспокойно стало: то пираты грабят, то наши. На побережье единой власти нет, вокруг крепостей только. Прежние хозяева что делали? Как кто посмеет их обоз взять – закрывали торговлю в той крепости. Не лютовали, карателей не посылали. Просто закрывали факторию до тех пор, пока наши сами воров не находили, потери не возвращали. Могли и год, и три не торговать в том месте побережья, где грабёж случился. Наши такие убытки несли, что лучше родного брата итальянцам выдать, чтоб обратно торговлю вернули. Тогда никто из вольных людей даже не смел к каравану купцов подойти – всем лихо, свои же скопом накинуться, повяжут, в крепость свезут. Всё добро напавшего в уплату за ущерб шло. Никто и пальцем купцов тронуть не смел, боялись. А сейчас турки пришли, всё силой решают. А, что в торговле силой решишь? – махнул рукой безнадёжно.
   Сержант слушал внимательно, на ус мотал. Очень ценные сведения кузнец разбалтывал, их бы Бате, знал бы, как использовать.
– Кансав, какие пираты, откуда? – вбросил новую затравку для получения информации, – на побережье и спрятаться негде.
– А отовсюду: и наши, адыги, и грузины, с обнищавших родов. Дезертиры. Опять же, беглые с галер. Кого там только нет: и армяне, и поляки, и с западных берегов. На севере «казаки», какие-то появились. Море – большая лужа, в ней всем поплескаться места хватит. Разучился народ работать, все грабить норовят: что на море, что на побережье, что у нас, в горах. Наши и раньше набеги устраивали, но такого беспредела не было. Какая власть, такие и подданные. Турки лишь грабить пришли, вот и имеем цяцю.
   Максим удивлялся: этому сельскому кузнецу впору лекции в торговом институте читать, так обрисовал состояние торговли в Причерноморье. Хотя сгущал краски, конечно. И новая власть не могла не стремится к спокойствию и процветанию на захваченных территориях. Просто разорвались десятилетиями налаживаемые связи. А сколько времени нужно, чтобы наладились новые?
   Разговор шёл, весы делались. Наконец, сляпали, из чего было, отбалансировали. Максим начал подбирать одинаковые по весу камушки. Набралось изрядно, и половинного веса тоже.
– Ну вот, смотри: берём семь больших камушков и половинку, это – селитра. Маловато получается.
– Лучше так: пятнадцать камушков селитры, два – угля, три – серы. Отмеривал, ссыпал в горшочек. Теперь черепки и глина.
– А зачем глина, черепки? – внимательно следя за работой подмастерья, спросил кузнец.
– Очень просто: для того, чтобы порох взорвался, он должен быть плотно утрамбован и защищён от воздуха. Закрывать горшки мы будем влажной глиной. А чтоб влага до пороха не добралась, сверху золы насыпем и черепками заложим. А эта кожаная трубочка, что я в порох воткнул, запальным отверстием будет. С запалом мы отдельно поэкспериментируем, чтоб бомба не сразу взрывалась, а то и нас разорвёт.
– И это всё, весь секрет? – на лице мастера читалось разочарование и досада, – А я, почитай, с зимы голову ломаю. И кто тебя этому научил?
– Ну, пропорции – не помню, наверное в какой то книжке подцепил. А саму бомбу Гарри Гаррисон делать научил.
– Большой учёный?
– В общем да, он учился.
– И где сейчас этот достойный муж?
– Не знаю, наверное, у себя на ранчо виски хлещет.
– Виски? Что такое виски?
– Самогон, в общем, но очень дорогой. Научу, как-нибудь, премудрости самогоноварения, а то пьёте всякую кислятину, изжога одна. Мода на него в высших кругах Москвы силу набирает, среди лохов. Пробовал я. Дрянь, а цены – баснословные. То ли дело, водочка «Посольская», или спиртик медицинский с глюкозой и дисцилированной водой. Вещь! Лет через триста, когда будете выращивать виноград, чачу научитесь гнать. Знатная штука! Я как-то пробовал.
– Словами незнакомыми сыплешь, понять тебя трудно. «Лохи», это правители ваши, как наши Вольные?
– Это «элита» наша, тупорылая, к коей и я принадлежал когда-то. «Вискарика не желаете»? – передразнил кого-то гнусавым голосом, – Ладно, не отвлекайся, работать давай.
   К обеду сделали десяток горшочков, поставили сушиться на солнышке.
– И долго ждать? – кузнеца снедало нетерпение. Четыре года ждал, чтоб селитру получить. Серу в горах для него рудознавцы искали.
– Завтра к вечеру, думаю, можно пробовать, если солнце целый день будет. И много у тебя селитры, Кансав? – как бы, между прочим, спросил Максим.
– Мало, несколько бочонков. Но скоро будет много – в позатом году большой падёж скота был. Со всех долин ко мне туши везли, у себя хоронить боялись. Сильная зараза была, считай, половину поголовья угробила. А я принимал. Так меня ещё и благодарили, что землю свою под могильник отдал, – усмехнулся в бороду.
– Да, халява любому приятна.
   К вечеру следующего дня кузнец отсоединил цепь от столба. Пошли в его тайную мастерскую – ущелье. Мастер нёс горшочки, подмастерья свою цепь.
– Ты бы расковал меня, Кансав, совсем. Куда я сбегу?
– Нельзя. Хозяин приказал учить тебя не только языку, но и покорности.
– Понятно... А зачем переться бог знает куда? Взорвали бы у кузни, за водопадом.
– Если, и вправду, бабахнет – Хозяину знать об этом не обязательно. До первого снега срок дал. Сейчас я у него на всём готовом. И харч, и одёжа, и материалы, какие нужно. Бомбу получит, кто знает, как дальше поведёт.
– Понятно, в наших научно-исследовательских тоже лапшу на уши вешать научились. Средства на тему нужно выбирать до донышка, – по-русски.
– Что ты там бормочешь?
– А вот выучи русский, и будешь знать.
– А что, дело полезное. Чую – много интересного можно узнать, твоё гавканье выучив.
– Это у меня гавканье?!
   Так и шли, лениво припераючись.
   Испытания прошли успешно. Первый раз Кансав, даже, присел от неожиданности. Выковырял осколок горшка из доски сарая, с интересом разглядывал.
– Большая сила, – констатировал.
   Вечером устроили маленький пир: мясо в изобилии, рыба, сыр, зелень, вино. За эти дни, между ними сложилась если не дружба, то взаимоуважение.
   Эва теперь приходила только вечером (еду, носила женщина, готовившая и стиравшая для кузнеца). Сидели на сене, общались. Максим рассказывал разные истории из жизни сказочной страны, находящейся, где-то там, очень далеко. Странным образом эти истории походили на сказки Шарля Перо, братьев Грим, русские народные. «Му-му», в пересказе Максима, вызвало слёзы. Девочка зачарованно слушала, не отрывая от него зачарованного взгляда. Максим был хорошим рассказчиком, что-что, а язык у них в институте «подвешивать» умели.
   Редкие, невзначай, касания; взгляды; совершенно бестолковые разговоры ни о чём; смех, маскирующий смущение. Такое повторялось миллионы и миллионы раз, во все времена, на всех континентах, но всегда было в новинку паре, познавшей Это. Первая Настоящая Любовь. В какой то момент, после невинного первого поцелуя, Максим понял, что безнадёжно влюблён. Влюблён в куклу, со словарным запасом в пару тысяч слов, знаниями девочки из детского сада, верящей в сказочных персонажей.
   В студенческие годы он, интеллектуал, с пренебрежительной снисходительностью относился к столичным штучкам, пытавшимся говорить умно, иронически – цинично, цитировать Ахматову, Евтушенко. В качестве спутницы жизни, видел рядом умную, тонкую, с энциклопедическим образованием, красивую, скромную девушку, горячо любящую, пылкую. Последняя его пассия была весьма близка к идеалу, но ничего подобного он и близко не испытывал к ней, по сравнению с тем, что чувствовал сейчас к этому, почти, растению.
   Как прекрасно было это растение! Гибкая, с вполне сформировавшейся фигуркой, по детски непосредственная, и, в то же время, удивительно женственная. И пахло от неё удивительной свежестью, и чем-то ещё, что сводило с ума, будоражило кровь. Когда они были вместе, мозги не работали, лишь гормоны и феромоны.
   Когда двое так хотят, это непременно перерастает в «делают». На утро, после Той, Первой ночи, пришёл поп, грустный и абсолютно потерянный.
– Ты уже говоришь лучше многих в этом селении. Больше я не нужен. Бог тебе судья, брат мой, – и ушёл.
   Три ночи они провели в любовном неистовстве, ненасытности молодости. Уходя в последнюю ночь, под утро, Эва шепнула, – Ты мой муж, другого у меня не будет. Ты только мой, а я твоя. Принадлежать буду только тебе, счастье моё, или вообще никому. Он поцеловал её в полудрёме, отпустил.
   В полдень забубнил колокол, разбудил. Солнце высоко, а мастер не разбудил подмастерья пинком, как он это делал обычно, уходя в свою тайную лабораторию, чтоб тот занялся уборкой, подготовкой к рабочему дню. Когда он, наконец, стал воспринимать действительность, то обнаружил, что Кансава нет, вместо него на пороге кузни сидел смутно знакомый ему абрек из личной охраны князька.
– Почему гудит колокол, разве сегодня воскресенье?
– Свадьба, – лаконично ответил тот.
– Господи! Сегодня день летнего солнцестояния, двадцать второе. Свадьба! Они так ни разу и не заговорили о ней.
– Где кузнец?
– Все там, – горец мотнул головой в сторону церквушки.
– А ты чего сюда припёрся?
– Тебя охраняю.
– От кого?
– Не знаю, – равнодушно пожал плечами охранник.
– А кто приказал?
– Кансав.
   «Вот это да»! – Максим понял: кузнец знал, что если захочет, его подмастерье легко освободится от привязи, сдуру может ринуться на свадьбу, где его, конечно же, прирежут. Кузнец установил охрану, спасая своего подмастерья!
– «Она сбежала, или сказала «нет», или что-то ещё сделала, чтобы расстроить свадьбу!»
   Максим не знал местных обычаев и не представлял, что может сделать невеста, чтобы избавится от неугодного жениха. Поднести гарбуз? Здесь нет гарбузов. Но, обязательно, что-то аналогичное должно быть! Она ведь сказала сегодня, что лишь он её муж. Сказала ведь, он точно помнил. Максим мучился ревностью и неизвестностью весь оставшийся день, а когда, очень поздно, пришёл кузнец, притворился спящим, боясь спросить. В конце концов, действительно уснул.
   Утром прибежала к кузнецу кухарка, и он снова ушёл. Вернулся около полудня, мрачнее тучи. Долго сидели на пороге, молчали. Максим, затаив дыхание, ждал.
– Она умерла, – тихо, почти шёпотом, произнёс Кансав. Максиму не нужно было спрашивать, кто. В глазах потемнело. Нужно разрыдаться, биться головой о стену, но он словно оцепенел.
– Как? – прохрипел, откашлялся, – Как она умерла?
– Он зарезал её. Она хотела зарезать его, не смогла. Он зарезал её. Она сказала, что не может стать его женой ещё в церкви. Большое оскорбление. Он смеялся. Ему не было весело, но он хохотал. После пира поволок в спальню. Она сопротивлялась. У неё был кинжал, она ранила его, а он убил. Отрезал голову и послал отцу.
   Молчали, долго.
– Поп всё знал про вас, но ничего не смог сделать. Он только успел спрятать двух своих младших дочерей. Теперь их не могут найти. Фому забрали на двор Хозяина, пытают.
– Зачем?
– Он должен сказать, где сёстры невесты.
– Зачем? – Максима заклинило.
– Когда муж узнаёт в первую ночь, что невеста нечиста, он может делать с ней всё, что угодно: отдать на потеху последним из воинов, продать в рабство, убить. Она призналась, что нечиста и умерла, – кузнец говорил тихо, размеренным голосом, казалось, равнодушно. – Теперь должны ответить её родители: неправильно воспитали, опозорили жениха. Кару должны понести все в семье. Мать невесты уже мертва. Фому пытают, чтобы сказал, где сёстры невесты.
– Зачем?
– Они должны ответить за сестру. Их отдадут на потеху воинам. Если останутся жить, будут потехой, пока не надоест последнему. Потом отдадут в рабство, или отправят на самые трудные работы. Но они не выживут.
– Почему? – у Максима всё окаменело внутри. Сколько горя принёс он семье Фомы своей любовью.
– Потому, что им девять и одиннадцать лет, вот почему.
– Их не найдут.
– Откуда ты знаешь?
– Фома не скажет.
– Воины рыщут повсюду. Кто найдёт, тому премия – будет первым.
– Их не найдут, – с нажимом произнёс Максим, как заклинание, плотно сжав губы.
– Ищут того, кто её испортил. Ты тоже под подозрением.
– Я не намерен молчать об этом. Тот боров умрёт. Пусть только приведут меня к нему.
– Не дури, на кол посадят.
– Не посадят. Разорвать я его успею, а там...
   К кузне подошли трое «гвардейцев».
– Хозяин требует раба к себе, освободи цепь, – приказал старший.
   Кузнец замер. Ни один мускул не дрогнул на лице. Взял инструмент, выдернул штырь с кольцом.
   Воины взяли Максима под руки.
– Погодите, – кузнец ушёл в кузню, вернулся с небольшим горшочком в руках, – Он должен передать это. Хозяин давно ждёт.
– Мы передадим, – старший протянул руку.
– Нет, это должен сделать раб, так повелел господин.
   Максим внимательно посмотрел в глаза мастеру. Возможно – в последний раз.
– Я вернусь, – сказал твёрдо, держа в руках горшочек с порохом. 

      
                25. ОБОРОНОСПОСОБНОСТЬ.
                26. ОБОРОНОСПОСОБНОСТЬ, НЕ ТОЛЬКО СТЕНА.
                27. ДЕТИ.

                28.  ИВАН – РАБ.   

    Настала ночь, потом день, потом снова ночь. Старшина, по-прежнему, стоял на коленях, которых давно не чувствовал. Щиколотки за столбом стягивала верёвка. Руки, поначалу заведённые за столб и вздёрнутые на ремне вверх, будто на дыбе так, что из плечевых суставов выворачивало, утром несколько ослабили. Легче от этого не стало, рук он тоже, уже, не чувствовал, лишь тупую боль в плечах. Воды не давали – воспитывали, учили повиновению.
   Иван то бредил наяву, то проваливался в благодатное беспамятство. Пытка изощрённая, унизительная от беспомощности, наверняка, не раз проверенная и действенная. Только действовала она на затуманенное сознание, подсознание пленника в обратном направлении – лишь закипала лють и жажда мести. Ничего хорошего освобождение этого зверя мучителям не сулило, если они сделают такую глупость, и освободят его когда-нибудь. Старшина никогда ангелом не был, давил душманов, как тараканов, но, почти всегда, быстро и безболезненно. Сейчас же... Кол в задницу тому жирному борову – мурзе, наверное, показался бы за счастье, если бы до него добрался Иван…
   Пришпиленный к столбу, в очередной раз очнулся, вяло пожалел об этом. Приподнял голову. На востоке едва засерело. Снова рассвет. Какой по счёту? Счёт времени терялся.
   Будто сквозь пелену тумана, солдат увидел, как маячившая неподалёку тень охранника, внезапно, негромко охнув, исчезла, покрытая другой тенью.
   К столбу приблизилась ещё одна тень. В предрассветье блеснула сталь клинка.
– «Ну, вот и всё. Неужели, так бездарно? Как бычка на бойне. Жаль...»
   Верёвку на руках разрезали. Не имея возможности подставить руки, которых, как бы не было, Иван с размаху ткнулся лицом в землю. «Тень» разрезала верёвку на ногах. Его подхватили двое, понесли. За бугром подоспели ещё двое, понесли уже вчетвером, более резво. Миновали редкие, едва тлеющие, подёрнутые пеплом костры лагеря, затаились в кустах. Пятый, шедший впереди, исчез в предрассветной дымке. Через несколько минут оттуда послышался приглушенный стон умирающего.
– «Неаккуратно, но, в общем-то, довольно профессионально», – лениво подумал старшина, начавший понемногу соображать.
   Движение возобновилось. Через несколько сот метров остановились. Ивана опять, как куль с мукой, погрузили на лошадь, привязали. Он не сопротивлялся, понимал, что самостоятельно в седло сесть не сможет. В руках и ногах началось покалывание, затем боль усилилась, затем захлестнула.
– «Болят, значит, живые. Пошалят ещё рученьки, побегают ноженьки», – с удовлетворением отметил.
   В сёдла не садились, лошадей вели в поводе. Шли на север, по прибою, заметали следы.
– Пить, – хрипел подранок, – пить. Наконец, стал повторять просьбу по-татарски.
   Остановились, отвязали, усадили, дали напиться, держа кожаную флягу у рта – руки, всё ещё, не слушались. Иван, наконец, смог осмотреть спасителей. Это была всё та же шестёрка во главе с татарчонком, с которой он провёл не один день в пути.
– Один – один, – всё ещё с хрипотцой произнёс, напившись, спасённый пленник.
   «Спасённый ли? Или, просто, произошла смена хозяина? Завидные отношения у этих татар. Как свиней друг дружку режут. Может, у них перенаселение? Жизнь стоит очень мало».
   Попытался встать, не смог – ноги всё ещё не слушались. Ему помогли подняться, усадили в седло, привязали. Тычков локтями не было, пленнику, явно, оказывали уважение. Наверное, тоже присутствовали на той бойне в качестве зрителей. Старшина уже понял, что он, вернее, его боевое искусство, как слиток золота для этих «кудлатых». На продажу, конечно.
   Кавалькада далеко отошла от лагеря ногайцев. Двигалась быстрее, не таясь. Свернули вглубь полуострова. Скакали, продираясь сквозь кустарник, миновали множество рощиц. Это бегство продолжалось около трёх часов. Наконец, остановились, забившись в самую чащу очередной дикой рощицы. Понятно – прятались. Ещё бы: дорогого раба из под носа мурзы увели, тот, как проснётся, наверняка, будет в ярости. Сколько голов ещё полетит? А искать будут нешуточно, это понимали все. Если найдут... Лучше об этом не думать.
   Конечности постепенно восстанавливали чувствительность, подвижность, но не силу. Но с лошади старшина слез уже самостоятельно. Дали поесть, попить, вновь связали. Иван не возражал, уснул почти сразу...
   Трое суток крохотный отряд прятался в зарослях. Несколько раз, вдалеке или поближе, слышался топот копыт, храп лошадей, гиканье всадников.
   Их искали, по взрослому, шерстили всю округу, но так и не нашли.
   Еда кончилась. Воду носили по очереди, откуда-то издалека, в кожаных фляжках. На третий день, когда вокруг воцарился безмятежный покой, разъезды убрались восвояси, татарчонок послал на разведку одного из своих верных телохранителей, пешком.
   Тот вернулся лишь на следующее утро, когда все уже не на шутку обеспокоились, собирались менять дислокацию на случай, если лазутчик пойман, и не выдержал пыток.
   Скудный словарный запас татарского всё же позволил ему понять, что шторм утих, ногайцы ушли; часть – морем, повезли наиболее ценных рабов на продажу, основная масса – пёхом, вдоль Азова, на север.
   Дав несколько медяков – бешле, пацан отправил двоих за едой. К обеду у них уже был жбан икры, вяленая рыба, ячменные лепёшки, катык в бурдюке. Выждав ещё сутки, отряд, неспешно, с дозорным впереди, двинулся обратно – к порту-крепости Тамань...
   Молодой татарский дворянин, красный от возмущения, ожесточённо торговался в порту с капитанами небольших торговых галер и парусников. Цена за перевоз на крымский берег казалась умопомрачительной. Наконец, с одним из них, ударил по рукам. За перевоз в Кефе семерых двуногих и трёх четыреногих пришлось отдать четвёрку прекрасно обученных боевых бахматых. Неплохо должен был навариться шкипер с Балкан на перевозе, учитывая стоимость вышколенных лошадей в Крыму. В Кефе он их и сбудет, конечно. И вряд ли об этом «левом» перевозе узнает его хозяин, купец-турок с Болгарии. Парусная галера под завязку была загружена бочками с икрой – основным грузом, и должна была выйти в море следующим утром.
   Спокойно дождаться этого утра им не дали.
   На ночь бивак разбили в холмах, неподалёку от порта. Ужинали. Иван привычно орудовал связанными впереди руками. Несмотря на столько дней вместе, столько пережитого, товарищеские отношения с татарвой так и не сложились. Он – раб, пленник, они – охранники. Статус соблюдался.
   Часовой, предусмотрительно поставленный на вершине ближайшей сопки, внезапно скатился вниз, что-то возбуждённо белькоча.
– «Враги», – только и понял Иван. Хитрый ногайский «царёк» всё же оставил поблизости порта своих людей на случай, если беглецы вернуться.
– Развяжи, – протянул старшина руки к татарчонку.
   Тот, доставая из колчана стрелу, отрицательно помотал головой.
– Развяжи. Бежать – нет. Драться – да, – настаивал пленник, используя свой скудный татарский.
   Пацан вновь помотал головой, упрямо сжав губы.
– Всех убить, все умирать. Развязывай, мать твою, придурок, – последнее уже на непонятном татарину языке, но с понятной, международной интонацией.
   Вновь зачастил часовой, растопырив пальцы. Показал два раза по десять.
   Предводитель отряда решился – распорол кинжалом ремешки, связывавшие руки.
   Старшина задержал его руку, отобрал кинжал. Что стоило ему сейчас, под шумок, нырнуть в темноту и сгинуть в ночи? Этого, наверное, и боялся татарчонок.
   Иван показал три пальца, указал на правую сопку, ещё три – на левую – принял на себя командование. Затем пригнулся, сымитировал стрельбу из лука из засады. Потом приложил палец к губам.
– Трое – туда, трое туда. И тихо – засада!
   Татары закивали, поверили. Сейчас они были союзниками. Почему – нет? Исчезли в редком кустарнике по бокам прохода между сопками. Почти стемнело. Ярким пятном выделялся костерок. Возле него и уселся Кузьмич, лицом к морю и ожидаемым гостям, выполнявший сейчас роль подсадной утки, спрятав в рукав чёрной черкесской рубахи кинжал, замотав, как придётся, ремешки вокруг запястий. Ждал. Неподалёку паслись стреноженные лошади.
   Наконец, в траве, спереди и сзади, практически одновременно послышалось шуршание. У костра, напряжённо озираясь, появился один ногаец, с наложенной на лук стрелой, затем второй, сзади. Окружили грамотно. За ними ещё и ещё. И вот уже вокруг костра и пленника образовалось плотное кольцо. Половина из окружающих заняла внешний периметр, напряжённо вглядываясь в темноту, половина с интересом и опаской взирала на сидящего у костра.
– Рано, рано – как заклинание, сквозь зубы, повторял Иван. Крымчаки будто слышали, не нападали.
   Стемнело совсем. Ногайцы нерешительно топтались у костра, несколько расслабились. Нападения уже, очевидно, не ждали – воры позорно бежали, оставив пленника. В кругу света появился ещё один татарин, одетый побогаче: в кольчуге, добротных сафьяновых сапогах, шлеме отороченном мехом лисицы. Десятник, а может и сотник.
   Начальник, выжидавший до поры в тени, гортанно скомандовал. Двое за руки подняли пленника. Ещё двое, убрав луки, обнажив сабли, встали сзади. И эти ребята уважали его способность убивать, были настороже. Захваченного повели мимо костра, к морю. Сделав три шага, старшина «чудом» освободился от пут, в правой руке оказался кинжал. Рука молниеносно пошла вниз и назад, распоров плоть правого конвоира от паха до пупка. Крутнувшись, «Кузмиш» почти отделил голову от шеи ударом по горлу левому конвоиру. Через секунду от начала атаки – прямой удар в грудь настиг левого меченосца. Правый, подняв саблю для атаки, получил стрелу в спину – вовремя сработала засада. Одновременно, ещё пять стрел, с двух сторон, нашли свои цели.
   Ногайцы, на фоне костра, являли собой идеальные мишени для крымчаков, засевших в темноте, невидимых, недосягаемых.
   Старшина, продолжая орудовать кинжалом, достал ещё двоих. В это же время просвистел ещё один залп – ещё шестёрка поверженных. Причём в одну «тушку» две стрелы не попадало. У татар, тоже, была своя договорённость, немыслимая в столь экстремальной ситуации. «Домашняя заготовка», наверное. Ох, не просты были эти татарские воины, шапками не закидаешь, в который раз убедился в этом Иван. Умелые бойцы. Третий залп шёл уже на добивание. В несколько секунд всё было кончено. Чего удивительного? Хороший лучник отличался скорострельностью, повыше стрелка из трёхлинейки. И точностью на близком расстоянии не уступал. Воины из ближнего круга дворянина были обучены неплохо. Кроме лука и сабли ничего не знали. Это вам не степная босота, пасшая скот, и раз в году отправлявшаяся в набеги, поживиться «леваком».
   Лишь невредимый начальник бросился наутёк, но брошенный вдогонку старшиной кинжал, и стрела, пущенная кем-то, угнездились между его лопатками одновременно. Далеко не убежал.
   Появившиеся почти сразу засадники, с саблями наголо, довершили бойню, добивая раненных. Начался пир мародёрства: забирались мешочки, притороченные к поясам, оружие побогаче. Кольчуга, шлем, и даже, сапоги начальника, приглянулись одному крымчаку, оборванцу, поизносившемуся в походе.
   Резкая властная команда заставила грабителей на время отвлечься. Татары окружили старшину и снова связали ему руки.
   Иван лишь рассмеялся, весело и беззаботно.
   На губах татарчонка появилась робкая ответная улыбка. Скорее всего, он уже понимал, что живы они, благодаря доброй воле пленника, который, невообразимым образом, мог освободиться от пут в любое время и передавить их как котят.  У этого верзилы-молнии какой-то свой интерес. Они были ему зачем-то нужны. Ну, что же, кто кого перехитрит, переиграет.
   Перебрались на новое место. Костра не жгли, не спали. Кто знает, сколько людей оставил на Тамани старый пройдоха?
   С первыми лучами солнца, прибыли на пирс, загрузились. Ютились на корме, рядом с кормчими налегавшими на огромное весло, лошадьми и двумя десятками овец.
   Боспор Кимерийский (Керченский пролив) встретил судно лёгким волнением при северном попутном ветре. В помощь гребцам развернули прямой единственный парус. Лихо пересекли пролив. В порт-крепость Воспоро (Керчь) заходить не стали. Мимо Солдайи (Судака), вдоль крымского берега, прямиком направились в Кефе (Феодосию) – главный торговый порт Крыма, столицу Кефейского кадалыка (района), султанского саджака – провинции под эгидой Турции, занимавшей с 1475 года всё южное побережье и горный массив на западе – бывшее христианское княжество Феодоро.
   Огромная Кефейская крепость, построенная Генуэзцами, с высокими мощными башнями, показалась издали. Туда-сюда сновали торговые галеры, парусные судёнышки поменьше, совсем крошечные, типа баркасов. На рейде – три огромные, по здешним меркам, военные галеры.
   Подчиняясь чётким командам капитана, команда работала быстро, слаженно. Чувствовался многолетний опыт моряков. Причалили к свободному пирсу без проблем.
   Порт, с множеством судов, встретил путешественников шумом, гамом, деловой суетой пёстрой, разноликой толпы. Здесь сновали торговцы и моряки со всего Причерноморья.
   Татарчонок – Тулук, сын Мелика-мурзы, из древнего и наиболее влиятельного в Крыму рода Ширинов (они помогли взойти на престол нынешнему крымскому хану Менгли-Гирею) приосанился, поважнел, стал, как бы старше, значительнее, ступив на почти родной берег.
   Крымские татары уже десять лет были вассалами и верными союзниками турецкого султана. Здесь нечего было боятся ногайцев. Здесь те гости, союзники союзников, продавцы живого товара, но никак не хозяева. Их вотчина, в основном – степи Северного Причерноморья и Приазовья, Дикое Поле с размытыми, зыбкими границами. Кочевники – одно слово. Там они, действительно, хозяева. Имели своего хана, зачатки государственности.
   Недавнее вторжение в Крым Детей Ахматовых – правителей Большой Орды на Кефе не отразилось.
Не смогли степняки взять штурмом неприступные стены крепости. Не очень то и хотелось, округу пограбили и ушли в степной Крым.
   Торговый перекрёсток бурлил деятельностью до позднего вечера. Невольничий рынок, крупнейший в Причерноморье, начинался прямо на припортовой площади, и был переполнен живым товаром всех возрастов и качества, национальностей, но, в основном, славянами.
   Сильные здоровые мужчины продавались, как правило, на галеры. Парусное вооружение судов во «внутреннем море» Турецкой империи было примитивным, не чета Западной Европе, двигались с помощью мускульной силы, галсами, вообще, ходить не могли, имея лишь прямой парус, поэтому спрос на сильных мужчин был стабильным и огромным. Мальчики шли в будущие янычары, евнухи, обслугу. Девочки – в гаремы.
   Прямо здесь, на торговой площади, существовали заведения, где бабки-специалистки определяли – «порченный» ли товар. За красивых нетронутых девочек платили золотыми дукатами, за прочих – акче – серебром, они годились лишь в прислугу, в кухарки, на поля. В гаремы к знати – категорически нет. Мудрая восточная знать не допускала ошибок Европы, изнывавшей от венерических заболеваний, особенно среди невоздержанного дворянства.
   На особо ценный товар устраивали аукционы. Перекупщики с Порты знали, что, выкупив «жемчужины» – особо прелестных девочек, можно было несказанно обогатиться на родине, поэтому торги, порой, приобретали весьма упорный характер. Ценился «товар» и с родословной, как у породистых собака в двадцатом веке. Воспитанная, образованная, красивая девушка-дворянка – целое состояние в метрополии. Но и здесь – большая редкость.
   Вновь прибывшие, поставив своих бахматых на «платную стоянку» – в конюшню на околице, переночевав в припортовом клоповнике, с утра гуляли по базару. Плотно и недорого поели в харчевне за счёт убиенных на Тамани ногайцев, поглазели на заморские товары: ткани, одежду, керамику, оружие, украшения. На огромном рынке Кефе продавали всё, что производилось в Причерноморье. Немало товаров и с дальних средиземноморских стран: Италии, Греции, Ближнего востока, Египта. И даже дальних: Португалии, Испании, Франции, Англии.
   Тулук несколько раз говорил с торговцами «живым товаром», показывал старшину, спорил, краснея, убеждал. Старшину щупали, смотрели зубы, одобрительно кивали, но давали такую цену, что молодой дворянин только ругался. Один, особо прозорливый турок, всё же решил рискнуть, ожесточённо торговался, набавляя цену,  даже увязался за ними на некоторое время, но татарчонок гневно отвергал все его предложения. Старшину, со связанными впереди руками, водили по базару, как пса, на верёвке.
    В торговых рядах к ним привязался оборвыш лет двенадцати. Зазывно тараторил по-татарски, узнав в гостях степняков, новичков в этом царстве торговли. Злой набундюченный татарчонок отогнал его окриком.
– Крысюк, сын крысы и шакала, – выругался по-русски, отходя, пацанёнок.
– Погоди, пацан, – остановил его Иван, – что ты тут этому придурку по-татарски лопотал?
– А тебе, что? – осмотрев пленника, недовольно ответил, – Ты раб, твоё дело телячье, жди, пока продадут.
– Не груби дяде, прыщ, возможно, ты сейчас своё счастье нашёл. Кто таков? Отвечай.
   Его дёрнули за верёвку, понукая идти дальше. В ответ Иван дёрнул так, что «поводырь» чуть не упал. Стоял, как вкопанный. Пришлось остановиться и остальным.
   Оценив нестандартную ситуацию, когда хвост виляет собакой, парнишка охотно ответил, – Я проводник и толмач. Всё и всех здесь знаю. Всё расскажу, всё покажу. Без меня, вас здесь, как липку обдерут, облапошат. За версту видать ваши ослиные уши. Два бешле платишь – десять сберегаешь. Знаю где женщину на ночь взять, мальчика. Поесть вкусно за один бешле, выспаться без блох за полушку. Где товар подешевлее взять, где продать награбленное – всё знаю.
– Гид, значит, вип-эскорт, – задумчиво произнёс странный раб.
– Чего обзываешься, какой я тебе «гид», сам ты гад, да и говорить толком не обучен. – возмутился малый.
– Я не обзываюсь, хвалю. «Гид» – тот, кто всё знает, «ушлый», понял ли? Переведи этому козлу с тремя волосинами на подбородке, что мы тебя нанимаемым.
   Пацан, в надежде получить работу, охотно перевёл.
   Доведённый до предела сегодняшними неудачами, Тулук упрямо помотал головой.
– Забашляй, – властно приказал «раб».
   Тот опять мотнул головой, закричал, замахнулся, даже.
– Он говорит – раб хозяину не указ, – перевёл пацан, сникнув.
– Скажи ему: если не заплатит, я блаженным прикинусь, тогда он за меня и медяка не получит.
   Иван набрал побольше воздуха, запел «Боже, царя храни», фальшиво. На них стали оборачиваться.
   Татарчонок, затравленно зыркая по сторонам, поспешно развязал мешочек, бросил оборванцу пару монет. Иван, всё же, завершил куплет. Концерт кончился.
– Теперь я ваш, до завтра, – обрадовался пацан, – только мня не лапать, я не по этой части, на то иные есть.
– Договорились, – старшина, примирительно.
– Чего изволите? Кушать, купить, обменять, себя продать в хорошие руки? Могу устроить.
– Зовут тебя как? – пацан Ивану явно нравился.
– Константином, как последнего царя Византийского, – с гордостью представился гид.
– Скажи, Костя, вон зазывала у огромного шатра, что он там орёт?
– Это цирк, – снисходительно, – Там факир огонь глотает, гимнасты, заклинатель змей в чалме, с самой Индии! Борцы до крови дерутся. На них приезжие деньги ставят. Только брехня это всё, воровство – на кого больше поставят, тот и проиграет. Из зрителей бороться приглашают, на деньги. Но, ещё никто не выигрывал. Там такие быки бодаются...
– Цирк? Интересно. Первый раз слышу. А сам то ты там бывал?
– Конечно, и не раз. Там лаз есть, под сидениями. Из под лавок смотрю – всё видно, лучше, чем с трибун. Бывает, правда, метлой гоняют. Мне раз чуть глаз не выкололи.
– Послушай, малой, вот этот напыщенный недоросль считает меня своим рабом...
– А ты не раб, разве?
– Нет, конечно.
– А почему ты на привязи?
– Это чтоб он не психовал. Он мне нужен, до поры. Понимаешь?
– Не-а.
– Ну и ладно. Отведи нас в тихое местечко, где поговорить и поесть можно. У меня к этому татарчонку вопросы накопились. Переводить сможешь?
– А то! Это ж хлеб мой.
   Устроились в харчевне под открытым небом, под развесистым деревом, далеко за торговой площадью. Народу было немного. Скорее всего, только местные, приезжие этого места просто не находили. Его Иван назвал бы уютным летним кафе с видом на море.
   Расположились, сделали заказ. Очевидно, предвидя неприятный разговор, дворянин оставил своих людей в отдалении. Те сами себе заказывали, ели отдельно, но с раба глаз не спускали.
   Пленник начал говорить, толмач переводил.
– Скажи мне, Тулук, как вышло, что ты меня сначала продал, а затем выкрал?
– Не продавал я тебя, и не собирался. Старый ишак пригрозил, что так заберёт. Тогда я двести монет запросил, золотом, за тебя и скарб твой, включая оружие и флягу. Он обещал. Когда я всё принёс – обманул, всего десять золотых дал. Сказал: «Благодари, что живым отпускаю». Знал, что отца уже нет, с ним бы так не посмел.
– Откуда знал?
– Я сказал, – потупился паренёк, краснея от негодования и досады.
– Ничего, паря, отольются кошке мышкины слёзы. Мне ещё своё вернуть нужно. Встретимся – поквитаемся, не робей.
– Как же, он главный мурза, к хану ногайскому вхож. Десять, двадцать тысяч под свою руку степняков собрать может. А мы, что? Нас шестеро только, да ты вот ещё.
– А, что родичи твои? Езжай домой, пожалуйся. Ты знатного роду?
– Я – Ширин, – принял важный вид дворянин, приосанился – не главная ветвь, но и не из последних. Да, что толку? Мой дядя, Нураддин-мурза, давно на земли отцовские глаз положил, у него своей совсем мало. Теперь, когда отец и лучшие люди наши перебиты, заберёт всю нашу землю. У него сила, только постоянных воинов – более трёх сотен. А ещё кочевые, селяне. У нас каждый мужчина – воин, будь то пастух, или просо сеет. Да ещё нанять сможет, сколько захочет. Была бы монета. А у меня, что? Эти пятеро верных, да сотня в аиле. Да вдовы, да дети малые, да старики. Пастухи и рыбаки не в счёт. У кого ярлык на правление, тому и подчиняться будут. Отец, почитай, всех, кто тетеву натянуть смог, в беш-беш с собой взял.
– Беш-беш? – Иван вопросительно взглянул на переводчика.
– В поход, значит, или набег, – уточнил паренёк.
– Так и говори.
– Так и говорю.
– Мы с богатой добычей домой шли, невиданной. Те селения, что взяли, уже давно никто не грабил – слишком далеко. И золото, и серебро, и посуда ценная, и оружие. Отец барыши подсчитывал, радовался. А, каких лошадей у горцев взяли! За жеребцов, которые на племя, здесь, в Кефе, чуть ли не на вес серебра поимели бы! А полон? Одних девочек, отборных, сколько вели! Наши молодые не стерпели, одну попортили, больно хороша была. Так отец приказал обоим яйца отрезать, и в землю по горло закопать, как евнухов, чтоб другим неповадно было, хозяйское добро портить. Там, в горах, и оставили.
– А девочка, что же?
– Многие потом пользовали. А на что она такая? Бросовый товар. Цена за неё харчей бы не оправдала, что в дороге на неё потратили. Умерла она потом, – ублюдок говорил равнодушно, будто о курице в бульоне.
   Старшина лишь тяжело вздохнул. Что он мог сказать? Со своим уставом в чужой монастырь не суйся.
– А тут вы нагодились, и всё пошло прахом, – продолжал татарчонок, – если бы не вы, семья наша сейчас бы на золоте ела, я бы свой гарем завёл, – с упрёком, осуждающе.
– Это мне нравится. Мы же ещё и виноваты, что вы на нас напали?
– А то, кто же? – недоросль, уверенно, осуждающе, – Разбросали добра невиданного, да без охраны. Заманили, перебили. Всё, что мы тяжким трудом заработали, отобрали. Отца меня лишили, и вотчины моей.
– Железная логика, – аж крякнул от изумления Иван.
   Некоторое время ели молча.
– По закону, ты наследник?
– Однозначного закона нет. Мурза своей земли мало имеет, беки владеют. Мурза – воевода, и землями управляет, и людишками. Главное, чтоб бейлик в семье остался.
   Старшина снова зыркнул на толмача.
– Бейлик – земли родовые, – поняв намёк, поспешно объяснил тот. – Беков земля. Мелкота родственная, вроде этого, лишь управители. По большому счёту, бекам наплевать, кто управляет, лишь бы часть ихняя, доходная, исправно в казну поступала.
– Этого татарин не говорил. Откуда знаешь?
– А я стряпчему одному перевожу. Греку. Он мне пропитание даёт, когда совсем худо. Там такого наслушаешься...
– А, когда худо?
– Зимой, конечно. Рыбы нет, икры нет. Море неспокойно, купцов заморских мало. Голодно.
– А ты и греческий знаешь?
– А то! И с греками могу, и с турками, и с прежними хозяевами Кефе. Совсем мало их осталось.
– Да ты полиглот, паря.
– Опять обзываешься? Какой я такой «глот»?
– Это тот, кто много языков знает.
– Ну, знаю, так сразу и глот? – парнишка обиженно.
– Проехали, – махнул рукой старшина. Скажи, Тулук, чего это твой мурза так моей фляжкой заинтересовался?
– А то ты не знаешь? – с ехидцей.
– Нет, поясни.
– Так из небесного металла она. Я сразу не признал, а то никогда ему не показал бы. По аилам, таборам притча ходит: султан турецкий у купцов фигурку невиданного зверя из такого металла выкупил. Из самого Китая она. Большие деньжищи отвалил. С тех пор этого зверя в поясе зашитым носит. Тот металл большую удачу в делах ратных и государственных приносит. Кто небесный металл имеет, тот непобедим и плодовит. Потому, бают, Османы пол мира и завоевали. И ещё завоюют: и поляков с литовцами, и московитов твоих, и всех-всех.
– Почему думаешь, что и фляжка моя из того же металла?
– А, как же: мягкий, как золото, лёгкий, как дерево, белый, как железо, но не ржавеет. Мелкая стружка в костре искрами вспыхивает. Я, как искорку над жаровней в шатре увидел, так и понял – обманет старый ишак.
– Да, точное описание алюминия, ни с чем не спутаешь.
– За флягу твою и чашу султан большие бы деньги дал: тысячу, пять, не знаю. Да только мурза не продаст – успех в ратных делах дороже. Небось, ханом ногайским вознамерился стать. Хотел тебя, с умением твоим и оружием, продать. Ты, тоже, немало стоишь. А он мне – десять золотых... – вновь покраснел от возмущения и досады. – Вот я тебя и выкрал. Хоть оружия у тебя и нет, но ты, наверное, знаешь, как его сделать. И боец ты знатный. Белым евнухом при дворе султана будешь. Продам тебя османам, уж не продешевлю. Степняков найму, дядю на кол посажу, земли верну, не будь я Тулук, сын Мелика, – делился наполеоновскими планами пацан.
– Кем-кем я буду? Среди баб султанских без яиц гулять?
– Нет, то чёрные евнухи. Белые янычар обучают, и личную охрану султана.
– Слава Богу! Мне, как-то, сразу легче стало. Спасибо.
– Как сыр в масле будешь кататься, – с воодушевлением, – на золоте есть, на перинах спать, шёлком укрываться. Век меня благодарить будешь!
– Вот это жизнь! Но без яиц?
– Так положено.
– Ну, что же, не велика потеря. Пус-тя-чок. Зато на перине! Что же, продавай. Не продешеви, только. Я на перине, без хозяйства своего, всю жизнь мечтал.
– Правда? – на лице татарина отразилась недоверчивая робкая радость, надежда.
– Конечно! Только, как ты докажешь, что я – это я, если я показать своё искусство не пожелаю? Тебе за меня сколько сегодня давали?
– Пятнадцать монет... Но они же не знали, кого покупают!
– И не узнают, пока я сам этого не пожелаю. И вообще: скажу, что из Московии я, ни про какое чудо-оружие, небесный метал, ведать не ведаю. Плотник я, с Рязани, не похож? А ты, отрок, умишком тронулся, когда всё потерял. Юродивый. Кому поверят?
   Приуныл парнишка, задумался, если там было чем думать. Но лобик морщил, усердно. Побледнел. По цвету его лица эмоции читались, как в столбовом объявлении. Не умел ещё щенок владеть своими чувствами, не научился, за широкой папенькиной спиной проживаючи.
– Ты не можешь со мной так. Я тебя спас.
– Правда? От чего? От перины? Какая мне разница, кто меня османам продаст? Если бы тот вонючий боров продавал, так ко мне хоть какое-то уважение покупатели имели. Он то мог доказать, что я боец. У него и вещдоки есть – оружие. А ты? Что есть у тебя, кроме бредовых рассказов? А вот я тебя, действительно, спас. Не от перины, от смерти. А ты меня за это, тюк по темечку, и на базар: «купите редкий товар!»
– Я тебя в плен в честном бою взял!
– Сзади, по кумполу, честно? А, впрочем, да – военная хитрость. Некого винить, раз сам варежку разинул. А если я верну тебе землю, восстановлю в правах, отпустишь на волю?
– Ты самым привилегированным рабом станешь. Тебя, кроме меня, никто бить не посмеет, слово Ширина! – пафосно.
– Правда? Вот спасибо! Никто-никто руку на меня поднять не посмеет? Благодетель! Век Бога за такого хозяина молить нужно. А свободу даровать – слабо?
– Кто ж от такого ценного раба добровольно откажется? – искренне удивился «рабовладелец».
– Хороший мальчик, – пробурчал про себя «раб». – Так сколько у тебя наличности?
– Четырнадцать золотых. Серебра немного, меди мешочек.
– Негусто, армию не наймёшь. Ладно, помогу тебе материально. «Хлеба и зрелищ» требовали древние. Хлеба мы откушали, зрелища желаю. Угости-ка ты меня походом в цирк. Давно, видишь ли, я в цирке не был, с детства.
– ??
– Я тебе обещал твою землю вернуть?
– Нет.
– Так обещаю. Только ты слушать меня должен, и делать, что скажу.
– Раб не может приказывать господину.
– А я и не собираюсь. Мудрые советы давать буду. Прислушаешься – будешь в шоколаде. Нет – в говне. По рукам?
   Призадумался татарчонок, подвоха опасался. В его среде даже близким родственникам верить не полагалось. Что такое «в шоколаде» он не знал, но, что такое «в говне», знал точно.
– По рукам – наконец решился. А, куда деваться?
– «Телом юноша, умом ребёнок» – укоризненно покачал головой старшина, – В цирк пойдём, – поднялся.
   Успели на вечернее представление. Ступеньки-лавки вокруг арены постепенно заполнились до отказа. Души торгового люда, после трудов базарных, жаждали зрелищ. Факир, жонглёры, акробаты не особенно интересовали публику. Толпа, как бы, ждала чего-то более «вкусненького».
   Наконец, конферансье, он же уличный зазывала, он же, как оказалось, хозяин цирка, выйдя на середину засыпанной песком арены, объявил о начале боёв. Народ оживился. На всеобщее обозрение вышла четвёрка бойцов, под приветственные выкрик, гиканье, свист зрителей.
– Достопочтенная публика! – хорошо поставленным голосом перекрыл шум толпы хозяин цирка, – сегодня большие бои. Сейчас жребий решит, кто с кем будет биться в первых двух поединках. Победители встретятся между собой, и в смертельной схватке решат судьбу вот этого приза – замечательной серебряной чаши работы персидских мастеров. Делайте ставки, господа, делайте ставки.
   После жеребьёвки: – Первая пара... – и так далее.
   В проходе стояло три стола, за которыми «букмекеры» принимали деньги у клиентов. Старшина пошёл взглянуть на процедуру. На столах расположились лотки, попарно разбитые перегородками на ячейки. Один ряд ячеек окрашен в красное, другой – в зелёное. На головах бойцов первой пары – повязки соответствующих цветов. Желавший поставить на «красного», например, отдавал деньги клерку, тот клал их в красную ячейку, и отдавал клиенту красный жетон с номером его пары ячеек. Следующий ставил на «зелень», его деньги ложились в зелёную ячейку из следующей пары. И так далее. На жетонах стояла дата, какие то иные пометки, так что смухлевать с жетонами в последующие дни не представлялось возможным. Жетоны отличались и формой, и дизайном – всё продумано. Ставки разнились: от нескольких медяков, до десятка золотых, иногда, когда заезжего лоха посещал азарт. На таких и был рассчитан этот тотализатор. Аборигены ставили по маленькой.
– «Оказывается, лохотрон изобрели не напёрсточники», – сделал для себя открытие Иван. Обыватели не видели содержание лотков, прикрытых специальными шторками. Такую привилегию имели лишь «букмекеры».
   Ставки были простыми: положил десять монет – получи двадцать, в случае выигрыша, конечно. Непременно должна была существовать система тайных знаков, с помощью которой клерки передавали информацию о разнице «красного» и «зелёного» хозяину, иначе это предприятие быстро прогорело бы. Лишь он один должен был знать, в ячейках какого цвета больше золота. Тот боец и проигрывал, очевидно. Сколь внимательно не всматривался, старшина так никаких знаков и не заметил – тонко работали. Малую толику прибыли имели, наверное, и местные «жучки» – завсегдатаи, им лишь нужно было угадать симпатии заезжих толстосумов, чтобы поставить на противоположный цвет. О мухлёвке они, скорее всего, догадывались, но разоблачить мошенников – себе дороже.
   Начались бои. Самым внимательным зрителем, наверное, был старшина. Он изучал бойцов. Все, как на подбор, здоровенные, мускулистые, но, все с избыточным весом. Особенно «зелёный» во второй паре: жирный, обманчиво неповоротливый, медлительный увалень. Но опытного бойца не проведёшь – этот был наиболее опасен. Наблюдая за поединками, старшина усмехался – чистый цирк, похожий на американский кеч, который он видел на трофейных видеокассетах.
   Вот размахнулся боец, впечатал кулак в нос сопернику. Тот пошатнулся, помотал головой, и тут же, в свою очередь, нанёс ответный удар в челюсть противнику. Ушибленный тоже мотал головой. Бой продолжался. Учитывая амплитуду замаха, вес дерущихся, первый удар должен был не расквасить нос до крови, а, растрощив кости, вогнать его в череп. Второй – начисто свернуть челюсть. Кулаки, перед самым соприкосновением, притормаживали. Но делалось это столь профессионально, что публика, в большинстве, верила. В общем, малый оказался прав: «брехня и воровство».
   В финале встретился «красный» из первой пары и «зелёный» со второй. Ставки повысились – народ желал отыграться. Победил, естественно, «увалень» – уж больно непрезентабельно он выглядел, на него поставили меньше. Разница – чистая прибыль заведения. Не такая уж она и большая, если учесть «удачливых» завсегдатаев и угадавшую публику, но стабильная.
– Это ещё не всё, высокочтимые господа, – как чёрт из табакерки, возник на арене хозяин, – Может, кто желает сразиться с одним из моих бойцов? – в тоне угадывалась едва уловимая насмешка. Циркач считал, что на сегодня всё, свою малую толику он уже заработал. – Сами можете не драться, – продолжал изгаляться, – выставляйте своего бойца. Можно, даже, раба своего, или должника.
   На трибунах смеялись шутке.
   Иван, уже некоторое время, через толмача, спорил с татарчонком. Тот покраснел, как рак, решительно мотал головой.
– ...я умею лишь убивать, больше ничего, но делаю это профессионально, – убеждал «раб».
– Это всё, что у меня осталось от отца, – возражал юный Ширин.
– Лучшая возможность показать чего я стою, – настаивал Иван, – если торговцы увидят мою победу, цена возрастёт в десяток раз!
– А если увидят твоё поражение? – упёрся прижимистый пацан, – я потеряю всё!
– Такую рухлядь, как эти борцы, я пачками класть могу, походя, – не сдавался Иван.
– Посмотри на себя, на эти горы мяса. У тебя нет никаких шансов...
– ...некоторые злословят, мол, бои у нас не настоящие, – вещал мастер конферанса, – так пусть на собственной шкуре почувствуют – настоящие кулаки у моих бойцов, или нет.
– Я хочу попробовать, – встал со своего места татарчонок, наконец, решившись. Голос надтреснутый от волнения. Вид – загнанного зверька.
– Ты?!
– Выставляю на бой своего раба.
– Отлично, прекрасно! Достопочтенная публика, представление продолжается!
   Под куполом, радостное оживление – халявное зрелище. Потянувшаяся было к выходу публика, возвращалась обратно, занимала свои места.
– Давно уже никто не смел, бросить вызов этим могучим борцам. И вот свершилось, нашёлся смельчак! Твоё имя, достойнейший?
– Тулук, сын Мелик-мурзы, из рода Ширинов, – голос окреп, поза величественная.
– Высочайшие господа! Сын великого Мелик-мурзы желает выставить своего бойца! Так покажи же нам его, о достойнейший.
   На арену, вместе с татарином, вышел Иван. По росту он не уступал троим из четвёрки цирковых, но был, по крайней мере, на треть легче самого худого. Публика веселилась.
– Сколько ставишь на своего бойца? – громко, чтобы все слышали, спросил хозяин цирка.
– Пятьдесят золотых, – так же громко ответил Тулук.
   Зрители оживлённо загудели.
– Здесь – десять золотых, – бросил на стол кожаный мешочек, – а это пойдёт за сорок, – Положил рядом саблю, богато отделанную самоцветами.
   Хозяин взял её, вытащил из ножен. Клинок имел неповторимый узор дамасской стали.
– Пойдёт за двадцать пять, – негромко высказался хозяин цирка.
   Пацан дёрнул головой от негодования, известным уже Ивану жестом, взял клинок, высоко поднял над головой. – Есть здесь знатоки оружия? Стоит эта сабля сорока золотых?
   Публика, явно, приняла его сторону. Бывалый шоумен это почувствовал, несколько стушевался.
   На арену выбрался пожилой, богато одетый, с окладистой седеющей бородой, купец. Внимательно осмотрел клинок, ножны. Публика затихла, заинтригованная.
– Дам пятьдесят, прямо сейчас, – объявил громко, потянулся к поясу.
– Хорошо, хорошо, – поспешил забрать саблю циркач, – достойнейший дворянин поставил её за сорок, пусть так и будет. Вот мои пятьдесят – выложил на стол, рядом с залогом претендента, свои пять крошечных мешочков.
   Против Ивана вышел «красный», проигравший финал. «Контора» ставок не принимала, не тот случай, но зрители заключали пари между собой, хоть и не массово. Желающих поставить на «худосочного» раба нашлось не много.
   У соперника – короткие кожаные штаны до колен прикрывали волосатые мускулистые ноги, ремень с двумя портупеями крест-накрест, пересекавшими волосатую мощную грудь, кожаные же манжеты на запястьях. Угольно чёрная, кучерявая шевелюра, казалось, росла от бровей. Вид угрожающий, внушительный.
– Правила просты, – вещал конферансье, – не кусаться, глаза не выкалывать, рот не рвать, остальное – позволено. Начинайте!
   Переводивший всё время оборванный толмач поспешно ретировался за пределы боевого круга.
   Татарин смотрел на бойцов не мигая, плотно сжав кулаки. На этого самоуверенного раба, так жалко выглядевшего на фоне могучего циркового борца, он поставил последнее.
   Бойцы медленно кружили по арене, слегка пригнувшись, изучая друг друга. Первым не выдержал, бросился в атаку циркач. Сделав ложный выпад ногой, целя в колено противника, опустил её и, используя, как опорную, нанёс зубодробительный удар в челюсть правой рукой. Старшина упал на спину, кувыркнулся через голову и замер, лёжа на животе. С неожиданным для такого верзилы проворством, циркач оказался рядом с поверженным и нанёс сокрушительный удар ногой по рёбрам, от которого нерадивый боец отлетел на добрый метр, снова перекатился. Пытался встать, но не смог, опрокинулся на спину, подобрав ноги. Лежал, как женщина, готовая к соитию. Цирковой бил от души, ему незачем было придерживать удары, как в борьбе со своими, на публику. Под свист и улюлюканье толпы, двинулся к поверженному сопернику, неспеша, на добивание.
   Татарчонок закатил глаза, молился, сам не осознавая, кому.
   Подойдя, победитель поднял ногу, согнув в колене, собираясь, очевидно, раздробить колено лежащему тяжёлым каблуком борцовского сапога.
   Раб, казалось, ничего не видя, с трудом воспринимая действительность, не осознавая, что делает, брыкнул, что есть силы, распрямив правую ногу, и, о чудо, попал точнёхонько в пах поднявшему ногу сопернику. Тот, издав полустон, полуписк, зажав между ногами руки, в полной тишине, воцарившейся внезапно под куполом, повалился набок, свернулся калачиком.
   Лежали оба. Кто первый сумеет встать и добить противника, тот и победил.
– Вставай, вставай, сын ишака, – что было мочи, орал татарчонок. Нечто подобное извергал из себя и хозяин цирка.
   Старшина пытался приподняться. Встал на локти, колени, но вновь повалился. Очевидно, от удара, разум его помутился. Циркач постепенно приходил в себя. Публика орала, симпатии разделились примерно поровну. Двое калек барахтались в песке. Наконец, первым удалось подняться цирковому. Стоял, согнувшись, руки между ногами. Гримаса боли не покидала лица. Наконец, поднялся и Кузьмич. Пошатываясь, теряя равновесие, направился к согбенному противнику, взялся обеими руками за голову у затылка и, казалось, из последних сил врезал коленом в нос. Тот, потеряв всякий интерес к окружающему, не издав ни звука, просто повалился навзничь и больше не шевелился. Обессиленный раб уселся рядом.
   Не шевелился, находясь в ступоре, не веря своему счастью и Тулук. Наконец, его истошный крик радости присоединился к общему хору голосов. Сорвался с места, ринулся на арену. Забыв о субординации, хлопал раба, вставшего и едва державшегося на ногах, по спине, норовил обнять. Затуманенные глаза победителя на миг прояснились, он лукаво подмигнул «хозяину», затем вновь стали бессмысленными. Так происходящее воспринял татарчонок...
– Ну что, цирк так цирк, – бормотал Иван, кружа по арене, – лохотрон, говоришь? Я тебе покажу лохотрон двадцатого века, хитрожопый ты наш, изумлю до невозможности.
   Противник шёл по кругу. По повадкам чувствовался опытный, мощный боец, уверенный в своих силах.
– Ну, нападай уже, чего ждёшь? – себе под нос, – вот и зрители свистят, недовольные нашей пассивностью. Смотри, какой я щупленький, неопытный, неуклюжий, – споткнулся в подтверждение.
   И циркач напал. Когда, казалось, кулак вот-вот свернёт ему челюсть на затылок, старшина стал отклоняться со скоростью кулака, падая на спину. Трюк удался даже лучше, чем он рассчитывал: со стороны казалось, что мощный удар валит его с ног, на самом же деле кулак едва коснулся челюсти, как в сильном, но дружеском тычке. И видел его старшина, как при слегка замедленной съёмке.
– «Что-то напутал боженька, при создании копий, реакция, по крайней мере, втрое быстрее, чем была у меня до Перехода. Медленно летящий в голову кулак мне наблюдать ещё не приходилось», – удивлённо думал боец, валясь на песок. И в бою с личной охраной мурзы Иван чувствовал некую иррациональность происходящего – слишком медленно двигались противники. Но тогда, в пылу сражения, анализировать сее, не было времени. А сейчас...
   Картинно кувыркнувшись, боец улёгся на живот, наблюдая за противником из-под полуопущенных ресниц. Когда тот нанёс удар по рёбрам, Иван, напрягая все мышцы, подпрыгнул, выпрямляя руки и ноги. Зрители же увидели, как его подбросило от ломающего рёбра удара. Пинок, правда, оказался весьма ощутимым, синячище ожидался нешуточный. Эмитируя полубессознательное состояние, старшина точно выбрал момент, и от души врезал цирковому по шарам. Так поединок прошёл на самом деле. В восточных единоборствах есть стиль «пьяница», когда опытный боец притворяется пьяным или немощным. Нечто подобное проделал сейчас и Иван.
– ...итак, победил Тулук, сын Мелик-мурзы, – торжественно вещал циркач. Упоминание имени раба-победителя считалось дурным тоном.
   «Раб» продолжал валять дурака: морщился от боли, держась за «поломанные» рёбра, поминутно тряс головой, шатался.
   Радостный татарчонок потянулся за выигрышем.
– По нашим правилам, – громко продолжал зазывала, – придержав алчущую руку, – побеждённый имеет право на реванш!
   Появившийся ниоткуда, толмачонок быстро переводил.
– То есть, как? – растерялся юноша-ребёнок, – ты ничего не говорил об этом ранее!
– Сейчас говорю. Это правило общеизвестно. Жаль, что высокочтимый дворянин ничего не знал об этом.
– О-па, пошла поклёвка, не зря я затеял эту клоунаду, – бурчал себе под нос старшина. – Кто ж тебя из «казино» отпустит с такими деньжищами, недоросль. Классика жанра. Разводняк продолжается. Только, кто, кого разводит – вот вопрос.
– Но мой боец не может драться, он едва держится на ногах. Может, хотя бы, завтра? – с надеждой.
– Нет! – хозяин положения, безапелляционно, – всё должно завершиться в один день. Таковы правила! Выставь другого бойца. Я, к примеру, так и сделаю. – Или сам выходи на поединок, – неприкрытая насмешка так и пёрла наружу.
   Публика приняла сторону циркового – ещё одно халявное зрелище намечалось, избиение калеки. И потом, степняков в городе не очень жаловали.
– Я же говорил – воровство, – от себя добавил толмач.
– Скажи хозяину: я буду драться.
– Здесь тебя и похоронят. Ты сейчас и меня побить не сможешь. И потом, не слышал я о таких правилах, это он сам только что придумал.
– Вот и хорошо. Переводи.
   Пацан перевёл.
– И ещё одно, – добивал цирковой, – в случае реванша, ставки удваиваются.
– Хорошо, – деваться татарину было некуда, – ставлю свои пятьдесят, и выигрыш.
– Э, нет, – помотал головой хитрюга, – считать нужно от общей суммы. На столе – сотня. Ты должен поставить ещё столько же. Я же ставлю две сотни, вот, смотри. – Возле него уже стоял один из служителей, услужливо открыв большую, обтянутую кожей шкатулку. – Десять, двадцать, тридцать... сто девяносто, двести. Вот! – на столе, возле сотни татарчонка, лежало двадцать крохотных кожаных мешочков. – С тебя ещё сотня монет, глубокоуважаемый.
   Старшина крякнул с досады, такого наглого обдиралова не ожидал даже он. Похоже, зрелищу не суждено было состояться.
– Но у меня больше нет... – юный дворянин был похож на загнанного зверька.
– По правилам проведения боёв, – безапелляционно сочинял на ходу правила пройдоха, – если одна из сторон отказывается от повторного поединка, или не в состоянии обеспечить ставку, то такая сторона считается побеждённой, и теряет все деньги.
   Толпа, чувствуя подвох, поняв, что халявы не будет, недовольно загудела.
– Да я... Да ты... Да ты знаешь, кто я таков... – малый почти плакал от бессилия.
   Ловкач, безразлично пожав плечами, стал сгребать все мешочки до кучи, потянулся за саблей.
– Теперь главное, проследить, где у этого хомяка норка, – бормотал Иван, – ночью всё отдаст: и наше, и своё. Бля буду, таких жуков нужно наказывать. Ты не против, Господи? – возвёл глаза к латанному-перелатанному куполу.
– Постойте, – к столу подошёл пегобородый купец, ранее желавший выкупить дамасский клинок. – Я вношу сотню золотых.
– Это не по правилам, – заменжевался хозяин цирка. Не таким уж и лохом он был, оказывается. Что-то заметил неладное в состоявшемся поединке опытным глазом. Потому, наверное, и давил золотом, а не очередным бойцом.
– Почему же, – под одобрительные выкрики жаждущих зрелища, спокойно возразил купец. – Если достопочтенный сын Мелик-мурзы не возражает, я вхожу в долю. Выигрыш – пополам. Ты не возражаешь, уважаемый?
– Н-нет, – парень совсем растерялся, столько навалилось на его голову сегодня.
– Вот видишь – он не возражает, – в чём проблема, циркач? Тебе сотня лишняя, или этого калеку боишься? – Положил на стол мешочек внушительных размеров и веса.
– Пересчитайте, – цепляясь за соломинку, нутром чуя неладное, приказал подчинённым хозяин цирка.
– Да, да, и его мешочки тоже оголите, – согласился «компаньон».
   Под вожделенными взорами публики на столе вырастали золотые столбики, по десять. Для большинства присутствующих, там находилось целое состояние – четыреста золотых, по крайней мере. Всё точно. «Букмекеры» от стола не отходили.
   На этот поединок хозяин, неожиданно, выставил «зелёного», проигравшего в первой паре. Это был мощный, почти без жира, мулат, с явно негроидными чертами лица, купленный, по представлению конферансье, в Египте, у самого фараона. Сколько веков назад, интересно? Сказал бы, у мамлюкского султана, было бы достовернее.
   Внешне ленивый, неповоротливый, с повадками кошака, быстрый, взрывной, опасный – так оценил его Кузьмич, посмотрев первый бой…
   Старшина занял позицию посередине арены. «Эфиоп» пошёл по кругу сперва в одну сторону, затем в другую. Иван, опустив руки, слегка расставив и согнув ноги, лишь поворачивался, не позволяя противнику оказаться уж слишком сбоку. Первым атаковать не собирался, «приходя в себя». «Чёрный» понимал, что нужно торопиться, противник быстро восстанавливался после предыдущего боя.
   Наконец, цирковой решился: молниеносно сблизившись, сделав широкий шаг левой ногой, правой, с коротким замахом, будто заправский кик-боксёр, нанёс удар в левое бедро противника...
   Нога не достигла бедра, встреченная на полпути левым каблуком старшины. Причём каблук врезался в голень мулата пониже колена. Иван искренне посочувствовал сопернику, зная, как это больно – получить удар по кости на встречном движении, а значит, с двойной скоростью.
   Кузьмич, парировав удар, продолжал стоять посередине, всё так же расслабившись. Цирковой скорчился от боли, захромал, отпрянул. Публика улюлюкала, призывая к активным действиям.
   Оклемавшись от боли, негр вновь принялся кружить. Иван умышленно запоздал с поворотом, запустив противника почти за спину. Тот купился, вновь ринулся, как бык на красное, намереваясь, очевидно, сбить противника наземь весом своего мощного тела, справедливо рассчитывая, что в партере будет иметь преимущество. В долю секунды, перед сокрушительным столкновением, когда он вот-вот должен был врезаться в маячившую фигуру, она исчезла. Старшина просто присел, наклонившись. Гора мышц, встретив сопротивление лишь ниже пояса, кубарем покатилась по песку арены. «Бык» ещё находился в состоянии свободного парения, а старшина уже распрямился, как пружина, устремился следом. Два «футбольных» удара в голову, ещё не пришедшего в себя после кульбита, циркача, закончили поединок. Он потерял всякий интерес к действительности, лежал без признаков жизни.
   Трибуны неистовствовали, татарчонок, казалось, вообще, сошёл с ума. Степенный «компаньон», и тот прыгал как девочка из группы поддержки баскетбольной команды, обнимался со всеми в зоне досягаемости.
   Потный, с дрожащими руками, хозяин цирка затравленно озирался. Очевидно, потеря двухсот пятидесяти монет золотом для него были тяжёлым ударом.
– Лох лоха отлохотронил, – удовлетворённо кивнул сам себе Иван, неспешно пошёл навстречу, бежавшему к нему, не помнящему себя от радости, татарчонку. Следом, счастливо улыбаясь, трусил мелкий, толмачонок.
   С разбегу, чуть не сбив своего раба с ног, юный Ширин, забыв о достоинстве, бросился ему на грудь, обхватив руками и ногами. Публика умилялась, не часто удавалось увидеть подобное зрелище за свои медяки.
– Вот, это – нормальная реакция нормального человека, – старшина казался слегка растроганным.
   Надолго запомнят этот вечер зрители, потому что... Это был ещё не конец.
   Купец сгрёб в свой мешочек десяток жёлтых столбиков, затем ещё десяток. Мешочек вспух не в меру, не ожидая такого нашествия.
– Почему ты рискнул на меня поставить? – поинтересовался старшина через толмача, подойдя к столу.
– Я не всегда был купцом, – ответил пегобородый, – жизнь немножко поносила. Вижу, когда боец валяет дурака. Каюсь, поначалу подумал, что ты подставной, и играешь заодно с этими шутами, – кивнул на приунывших цирковых. Потом понял, что в дураках оставят не публику, а кого-то другого, – мимолётный взгляд на хозяина цирка. – Он думал, что хитрее всех. Он ошибся. Почему не поучаствовать в прибыльном деле? Я доволен, сегодня хороший день. Держи, ты сегодня устроил хороший спектакль, – бросил старшине серебряную монету.
– Хоть кто-то, хоть как-то оценил, – проворчал «раб», поймав подарок.
– Постойте, погодите, – вышел из комы хозяин цирка, – Я отыграюсь, я требую реванша!
– А ты азартен, Парамоша, – ухмыльнулся старшина.
– Э, нет, любезный, – возразил купец. Говорил он негромко, но под шатром было слышно каждое слово, поскольку заинтересованная публика затаила дыхание, ждала продолжения, ловила каждое слово, – Ты уже ничего не можешь требовать. Ты проиграл и поединок и реванш. Теперь ты можешь предложить лишь новую схватку, а достопочтенный дворянин в праве согласится или отказать. На всё воля Аллаха, и этого господина.
– У меня ещё есть... – хозяин подал знак, и перед ним вновь возникла кожаная шкатулка. – У меня есть... – порылся в ней, – восемьдесят золотых. И эти борцы. Каждый стоит не менее тридцати монет!
– Любезнейший, я торгую полоном более двадцати лет. Ни один раб мужского пола, за редким исключением, – непроизвольно зыркнул на Ивана, – не стоит более пятнадцати – двадцати золотых, да и то в Стамбуле, в базарный день. Здесь – бери вдвое меньше.
– Пусть по двадцать, – поспешно согласился цирковой, – Но у меня есть ещё около двух десятков рабов. Эти, – указал на приёмщиков ставок, – Акробаты, факир, обслуга.
– По две – три монеты, больше я бы не дал, – невозмутимо оценил купец.
– А ещё лошади, повозки, шатёр, прочее имущество.
– Эта драная палатка и гроша ломанного не стоит. Две сотни за всё едва набирается, – флегматично констатировал торговый человек.
   Стоило это, конечно же, больше, но хозяин цирка был припёрт к стенке, деваться некуда.
– Если и свою свободу в залог поставишь, то твоё хозяйство, с потрохами, стоит не более двухсот десяти монет, – резюмировал купец под одобрительные выкрики. Но ты, любезнейший, забываешься. А нужно ли это достойнейшему дворянину, сыну великого и непобедимого Мелик-мурзы?
– Ты, о почтеннейший, – залебезил перед татарчонком несчастный, – ты согласен принять в залог восемьдесят золотых, и всё моё имущество, на сто тридцать монет золотом, для ещё одного поединка?
– Нет, – решительно отрезал потомок Ширинов, – конечно же, нет. Зачем мне это?
– Скажи, пусть соглашается, – шепнул толмачу Иван, – Самый разводняк пошёл. Для чего я корячился? Всю малину обсирает. Скажи: не согласится – прирежу сегодня же ночью, всех!
   Толмач, поднявшись на цыпочки, быстро затараторил в ухо наклонившемуся барчуку.
   Тот сперва упрямо мотнул головой, затем испуганно зыркнул на своего раба, сник, поверив безоговорочно. Этот бес может всё, вяжи не вяжи. Да и куш удваивался.
– Я согласен, – вымучил наконец, очертя голову, – Только клинок пойдёт за пятьдесят, и не бешле меньше.
   Куда деваться? Хозяин цирка готов был согласится и на менее выгодные условия. Показать класс конферанса сил у него не нашлось. О предстоящем поединке и его условиях, с удовольствием, объявил купец. Зрители были довольны, как никогда. Даже проигравшиеся в пух и перья не жалели о потраченной денежке.
   На этот раз, на поединок вышел недавний победитель финала. Ноги – тумбы, руки, как у старшины ляжки. Морда красная, узкоглазая, выдавала среднеазиатское происхождение. По предварительной оценке старшины, этот был самым опасным противником, поэтому играться в поддавки Иван не собирался.
   Прозвучала команда к началу поединка. Мамай (как мысленно окрестил его старшина), расставив руки с растопыренными пальцами, будто борец суммо, ничего не изобретая, уверенный в своём полуторном преимуществе в весе, пошёл на сближение, и так резво, будто не «боров» цирковой, а балерина из Большого.
   Иван покрепче упёрся ногами в песок, ждал. Лавина, издавая звериный рык, неслась на него.
   Выждав момент, Кузьмич сделал шаг левой ногой вперёд и в сторону, используя её как опорную, со всей дури всадил правый кулак в солнечное сплетение «Мамая». Казалось, его удар, не произвёл на атакующего никакого впечатления. Продолжая движение, тот, буквально, снёс преграду с лица земли, опрокинув старшину на спину, сам всей тушей рухнул на него сверху. У Ивана аж дух вышибло. Подумал, что сейчас цирковой свернёт его в бараний рог, но тот лишь хрипел, стараясь вздохнуть, и подёргивался как припадочный. Оказалось, удар достиг цели, и сшиб «боров» Ивана лишь по инерции, и упал на него лишь потому, что некуда больше было падать. Кузьмич поднатужился, сбросил с себя хрипящие полтора центнера, поднялся. Публика неистовствовала. Всегда приятно сознавать, что банкротом оказался не ты, а кто-то другой. По принципу: счастье не в том, что у нашей коровы телок родился, а в том, что у соседей сдох.
   Теперь уже, бывший хозяин цирка, раб, сидел на песке, обхватив голову руками, плечи его вздрагивали.
   Тулук устал бурно радоваться, заважничал, принимал поздравления. На Ивана внимания никто не обращал. Лишь толмач подошёл с улыбкой во всю мордашку.
– А я знал, что ты всех победишь, знал, что у тебя план есть, только не знал, какой.
– Теперь знаешь?
– Теперь знаю. Поделом ему. Он меня метлой по рже...
– Есть хочешь?
– А то!
– Пойдём, я угощаю. Подошёл к столу, сгрёб оставшиеся монеты в кожаную шкатулку, все двадцать четыре столбика, взял её подмышку, и зашагал к выходу из шатра. Толмач посеменил следом.
– Куда ты?! – схватив саблю, татарчонок бросился за уходившим с его деньгами рабом.
               

               
                29. КАВКАЗСКИЙ ПРОКАЗНИК.
                30. ДЕТИ ПОДЗЕМЕЛЬЯ.
                31. КРЫМСКИЙ ПРОКАЗНИК.
                32. КАВКАЗСКИЙ ЗАВОЕВАТЕЛЬ.
                33. РУТИНА ХОЗЯЙСТВОВАНИЯ.

                Конец второй части.


                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.  ПАРИЛКА.


                34. КРЫМСКИЙ «НОВЫЙ РУССКИЙ».
                35. НАГЛОСТЬ – ВТОРОЕ СЧАСТЬЕ.
                36. РАБОТНЫЙ ЛЮД.

                37.  БОЛЬШОЙ  ТУРНИР.
 

   Пару седых волосин, всё же, поимел Иван, подготавливая праздник. В билетиках места указаны не были, лишь номер сектора. Их насчитывалось восемь, по кругу, вокруг арены. Вместо девятого и десятого – приподнятая сцена. По сценарию она не использовалась, лишь арена, засыпанная песком.
   Испросив аудиенцию у наместника Кефе, сына султанского, был допущен лишь к главному евнуху, распорядителю двора.
– Много говорят о тебе в последнее время, циркач, – упитанный, краснощёкий, холёный чиновник благосклонно смотрел на посетителя. – Налогов, в этом месяце ожидается, чуть ли не в десятеро против прежнего. Наместник, Солнце нашей жизни, доволен. Чего просишь?
– Не просить пришёл к тебе, о благороднейший, за советом. Мудрость твоя всем известна, а я, с умишком своим недалёким, могу что-то не так сделать, прогневить Солнце наше.
– Спрашивай.
– Намерен ли господин наш, светоч жизни нашей, посетить праздник, устраиваемый мной, ничтожнейшим?
– Намерен, вчера упоминал об этом, – важно кивнул чиновник.
– Не обучен я этикету придворному, премудростям всяким: как принять, куда посадить, как обращаться. Не навлёк бы беду на свою голову незнанием своим. Не станет же, Сердце города нашего, сидеть на каменных ступеньках амфитеатра среди степняков... дурно пахнущих. Прости мою дерзость, великий визирь...
   Речи этого глупого московита евнуху нравились.
– Не тушуйся, называй вещи своими именами: среди вонючих свиней, – поощрительно улыбаясь, уточнил турок.
– Смею ли я, мой господин? Союзнички, всё же, – Иван знал об отношении турок к своим вассалам – презрительном, покровительственном, как к домашним скунсам.
– Вот именно – «союзнички». За эти десять лет пообтёрлись малость, но до нас, подданных великой империи – ох как далеко, им ещё скакать и скакать. Благовония познали, нет, чтоб просто помыться.
– Так что же мне делать? – в отчаянии заламывая руки, взмолился «ничтожнейший», – Научи, о мудрейший, я в замешательстве!
– Святая простота, – снисходительная улыбка не сходила с влажных жирных губ чиновника, – Обеспечение комфорта в любых условиях нашему Господину – моя задача, и моя привилегия. На том стоим, тем и кормимся. Ещё три дня назад побывал я в твоём театре. Всё осмотрел. На сцене какие то действа предусмотрены?
– Нет, почтеннейший, только в кругу, на арене.
– Я так и понял. На сцене расположится наш повелитель, да продлит Аллах его годы. С роднёй, свитой, гостями своими. Ни о чём не тревожься. Всё взято под контроль, всё готовится: навес, пологи, ковры, кресла, столики с яствами. Каким распорядителем я бы был, если не предусмотрел бы всего этого?
– О, ты велик! Свет не видывал такого мудрого, дальновидного, предусмотрительного слуги нашего Господина! – упав на колени, кланялся Кузьмич, – Аллах услышал мои молитвы!
– Ступай, займись подготовкой праздника. И учти: если представление не понравится Всемогущему, не быть тебе в нашем городе, а может, и совсем не быть.
   Кузьмич, непрерывно кланяясь, задком, задком вышел из приёмной, открыв задницей дверь. Масса дел в последний день перед представлением ждала ещё владельца школы гладиаторов: как всегда, в последний момент, оказывалось, что чего-то не завезли, что-то отсутствует, что-то пропало. Приходилось мирить представителей «общепита», старавшихся занять места как можно ближе к театру. Все со своими лотками, столами, жаровнями. Чем ближе к амфитеатру, тем дороже аренда. Деньги в кассу лились рекой. Торговцы понимали, что затраченное вернётся с хорошим наваром. А хозяин школы не скупердяйничал, брал по минимуму, собирался отбить вложенное на тотализаторе. Совсем мелкие «бизнесмены» – разносчики воды, вина, сладостей наперебой старались предстать пред светлые очи Хозяина, тоже несли деньги. Каждый желал урвать кусочек пожирнее от невиданного праздника. Весь Кефе-город был взбудоражен, всё побережье, весь степной «бомонд» Крымский. До Азака молва дошла, до Тамани. И оттуда прибыли гости дорогие, ничего за вход не платившие – гости наместника Кефе. Татарчонок возмущался, но на него старшина лишь цыкнул, некогда было объяснять, что с сильных мира сего мзду можно взять и по другому – благоволением к начинаниям.
   В первый день праздника, едва солнце коснулось красными косыми лучами глади моря, на ступеньках уже появились слуги разных господ, дабы занять наиболее выгодные места. Дело доходило до драк, хватания за рукоятки кинжалов и сабель, пока не прибыли, специально нанятые, герольды, знатоки местной иерархии. Они быстро разруливали ситуации, за деньги, разумеется. Иван чиновникам платил щедро. Кроме того – вход, лучшие места – бесплатно. Зрители устраивались в секторах по чину: чем влиятельнее и древнее род, громче фамилия, тем ближе к арене. Захудалое Крымское дворянство, горожане, торговый люд теснилось на галёрке, хоть и заплатили столько же, сколько и всемогущие из первых рядов – средневековая демократия. Хотя, если подумать, с верхатуры генуэзского театра обзор был намного лучше, если не страдать близорукостью. А доход базарного жучка из Кефе был, порой, несоизмеримо больше, чем у иных степных «князьков». Гонору много, а исподнее в заплатах. Кроме того, весь седьмой сектор был забронирован для особо дорогих «друзей» старшины – отцов города разного ранга, вплоть до писцов, от которых, порой, зависело намного больше, чем от начальников высокого полёта. Господи, сколько же он устроил банкетов, по выдуманным причинам, этим вездесущим крысам любого цивилизованного общества. Зато сейчас он в Кефе был свой в доску: несколько глуповатый, но щедрый до изумления московит. А халяву любили все, без исключения. Этот рубаха-парень, от мелкого чиновничества, узнавал новости раньше, чем наместник султана. Нужно отдать должное туркам – они добро помнили. А как хозяин школы гладиаторов принял мусульманство, то и, вообще, считали за своего. Не раз парились в баньке с лучшими исполнительницами танца живота. И всё за счёт придурковатого московита, который, казалось, вообще, денег не считал.
   А он считал. Золото, из награбленного, быстро таяло. Пробил по своим каналам: продаётся ли вилла недавно убиенного торговца девочками, турка. Оказалось – да, продаётся, только без оставшихся в живых рабов. Их, как вышколенный персонал, Порта продала с большой выгодой, а вот дом – никак. Никто не хотел покупать недвижимость, отмеченную недавним убийством.
   Иван купил усадьбу за копейки, первым делом проверил спальню. Ковёр – на месте. Откинул, полез в подполье. Всё было здесь, как он и оставил. Не нашла прислуга сокровищницу. А, может, украсть побоялась? Возможно, несколько золотых и пропало, кто считал? Цена, которую он заплатил за дом, не составляла и сотой доли того, что ещё осталось в закромах недавно убиенного торговца. Власти полагали, что купец отправлял на родину всё заработанное, ан нет, всё хранил в подвале, под задницей. «Граждане, храните деньги в сберегательной кассе»! – так и хотелось воскликнуть Ивану, на радостях.
   На «подвальную» денюжку Иван довёл своё воинство до сотни, ублажал местную администрацию, щедро жертвовал на одну из местных мечетей, чем сыскал симпатию здешнего духовенства. Таких ретивых новообращённых мулла ещё не видывал. О новом русском, щедром до безобразия, всё чаще толковали в высшем обществе Кефе. Благо, никто не знал, сколько золотых привёз он с собой, впервые шагнув на благословенную землю саджака. В узких, «знающих» кругах считалось, что его первое выступление на арене, являлось удачным трюком, специально задуманным для того, чтобы проучить плутоватого циркача. А он, даже в самые скрутные дни, «держал хвост морковкой», никому не позволял усомнится в своём богатстве, благополучии. Порой, давал в долг последний акче, сам ложился спать голодным. В харчевне, которую он облюбовал из-за низких цен и отменной кухни, были уверенны, что сегодня он отобедал в другом месте.
   А Иван приглядывал уже новую жертву. Так просто: махнул пару раз сабелькой, вот и доход богатейшего рантье, за много лет. И заморачиваться не нужно. Его сотня не ведала об истинном происхождении доходов. Молчал толмачонок, молчал и подельник. Старшина предупредил ненавязчиво: длинный язык недолго и отрезать, вместе с головой.
   Все были довольны, лишнего не болтали. Вот, были в полуголодном дерьме, а вот Хозяин подсуетился, и вновь все в шоколаде. Хотя, какой там шоколад? И понятия такого не ведали, но похлёбка с мясом говорила сама за себя. Хозяин мог позаботиться о своём народе.
   Недалеко от амфитеатра, построили каменные домики со стилизованными изображениями мужчины и женщины. Рабочие трудились круглосуточно. Невиданная диковинка – мраморные толчки, цепочки, при дёргании за которые в дырку текла вода. Невидаль. Фонтанчики, чтобы руки помыть. Вежливые слуги деликатно давали советы, предлагали чистые полотенца, руки вытереть. Отхожее место, оно и есть отхожее. Но в этом не воняло! Водяные пробки перекрывали доступ к вони, всюду тлели благовонные палочки. Сюда ходили, как в музей, даже если особой нужды не было. Здесь воздух был поприятнее, чем вокруг шатров степняков. Это были, очевидно, первые цивилизованные общественные туалеты в этом мире. Даже если бы Кузьмич больше ничем отмечен не был, и то остался бы в веках, как самый чистоплотный хозяин развлекательного заведения. Куча денег ушла на это нововведение, но оно того стоило: сам наместник, посетив один из дворцов-срален, пожелал иметь у себя в крепости такой же. Мода на нововведение, без запаха, моментально распространилась по всему побережью, дошла до Бахчисарая. Мастера, которые делали удивительный заказ, стали нарасхват, очень прилично зарабатывали на «туалетах Кузьмича», благословляли тот день, когда взялись за работу самоуверенного, лучше них знавшего, что и как делать московита. Оказалось – он, действительно, знал. Зря он не взял патент, мог бы неплохо заработать на говне. Естественные надобности справлял каждый, но так комфортно...
   А зачем патент в этом диком обществе? После праздника Иван прикупил крохотную лавку на периметре базара, посадил туда неприметного, но очень опрятного приёмщика заказов, и пошла работа. Заказов на туалеты без вони было столько, что первоначальную бригаду из девяти человек пришлось разбить на девять бригадиров, которые набирали свои бригады. А нужно было, всего лишь, поставить колено с водяной пробкой, да обеспечить принудительный смыв. Канализация под Кефе уже существовала. Как любая новинка, «благовонный туалет Кузьмича» пользовался у обеспеченных жителей побережья ошеломительным успехом. Опять забегаем вперёд, но, что делать, пытаясь объять необъятное? Вернёмся от отходов к их производителям.
   После полудня начала прибывать ВИП публика: со своими ковриками, подушками и подушечками, которые подкладывали под высокородные зады. Галдели негромко, обмениваясь новостями. Где ещё могли встретиться соседи, веками жившие рядом, без угрозы конфликта, как не на большом шоу в Кефе? Порта своим авторитетом гарантировала пресечение любого конфликта. Поэтому, не боясь последствий, кровавых, сосед мог высказать застарелые претензии соседу. Некоторые, даже, находили общий язык, пили кумыс, или слабенькое сухое вино, в знак примирения. На поверку оказалось: такой форум был крайне необходим степному сообществу. И этот факт, в конечном итоге, приписали прозорливости московита. Он вроде и свой, а вроде и нет, нейтральный, ни за кого, это и привлекало.
   Через полтора часа, когда театр был заполнен под завязку, прибыл наместник Кефе, третий после Аллаха и Султана, как считалось. Угнездился с многочисленной свитой на сцене. Едва заметным кивком дал разрешение начинать. И представление началось.
   В первом отделении – чисто цирковая программа: глотатель шпаг и огня, в сопровождении полуодетой ассистентки, хорошо известной в городе, как лучшая исполнительница танца живота, работавшая в лучшей харчевне. Мужчины, похоже, больше смотрели на неё, чем на пожирателя всякой бяки. Их сменили жонглёры на ходулях, фокусник-факир, заклинатель змей из самой загадочной Индии (по утверждению конферансье – распорядителя цирка, который и вёл программу хорошо поставленным голосом, с театральными жестами). Их сменили гимнасты, делавшие сальто, «горки», кувырки; кидавшие партнёршу в полупрозрачных шароварах как резиновую куклу.
   Всё это время под ногами выступавших крутился медвежонок, из за которого один из гимнастов даже упал, вызвав всеобщий смех.
   Клоуны разыграли очередную интермедию на злобу дня города: купец возжелал приобрести себе молоденькую пассию, старшая жена подкаблучника от этого не была в восторге. Роль ревнивой жены сыграл всё тот же медвежонок, одетый, по случаю премьеры, в юбочку и паранджу. «Жена» приставала к мужу, предлагала то яства, то питьё, стараясь отговорить от идеи новоприобретения. Её озвучивал всё тот же конферансье. Под конец, отчаявшись, сорвала с себя паранджу и юбочку, предложила себя: мишка лёг на спину, раскорячился всеми четырьмя лапами, затем перевернулся, улёгся, выпрямив задние лапы, согнув передние, упёршись мордой в песок – принял позу «номер раз». Под гомерический хохот публики «муж» убежал с арены, к зазывно выгнувшейся зазнобе.
   Немало времени потратил Иван, готовя этот номер вместе с артистами. Дрессировка животного оказалась делом нелёгким. Но, слава Богу, мишка оказался на удивление смышлёным, в цирке нарождалась новая звезда. Этот номер, потом, выдержал почти до зимы. А, для особо дорогих гостей, его ещё долго заказывали специально.
   Интермедия, среди мужиков, имела оглушительный успех, даже наместник смеялся до слёз. Подхихикивали и младшие жёны, прикрывшись паранджой. Старшие жёны почему-то не смеялись.
   Одного могущественного врага, этим номером, хозяин цирка нажил уж точно – в лице старшей жены Султанова отпрыска. Но нельзя же угодить всем. В этом мире царил жёсткий патриархат, можно и рискнуть. Абсолютно всех не ублажишь.
   Первая часть представления закончилась на апофеозе. Объявили перерыв. По рядам ринулись разносчики, предлагая яства и напитки минимум вдвое дороже обычного. Публика потянулась к столам и мангалам, окружившим театр, готовым к бою за звонкую монету.
   Этот праздник явился «из ряда вон» для строгого мусульманского общества. Хоть на периферии и не было так строго, как в метрополии, турки общались с аборигенами, частично перенимали их привычки (сухое вино, например), но, всё же, женщины на таком празднике души были впервые. Иван преднамеренно ввёл детские утренники в своём цирке, на которых присутствовали дети, а значит и мамки-няньки – с дальним прицелом, подготавливая этот большой разводняк. Иначе, этот праздник был бы чисто мужским, не таким прибыльным. Денежку, в основном, тратили женщины. Мужики тратились, лишь входя в азарт. Для этих «капиталовложений» предназначался второй и третий акт представления.
   Зря Паша ругал своего «ближнего» за недалёкость. Иван любил повалять дурака, прикидываясь дурачком. Непрост был старшина, ох непрост. В нём сидела простая крестьянская мудрость. А, может, детдомовская? Дурачком прожить легче, однозначно! «Вот такой я – тупой рубаха парень, берите меня с потрохами». А на самом деле... Этому акулёнку, как выяснилось, палец в рот не клади, с кадыком откусит. Вот такой был наш Ваня. Увидел бы его сейчас майор, было бы кем гордится. А Ванька всё и делал с оглядкой: как бы оценил его действия командир. И краснеть ему, пока, было не за что. На их с Павлом языке всё, что он делал, называлось «глубоким внедрением», вербовкой агентуры. Иван ощущал себя Штирлицем Крымским, лавры великого разведчика дремать не давали. Глава разветвлённой разведывательно-диверсионной сети в самом сердце врага. Пусть не в сердце, не в Стамбуле, но в желудке – точно. «Дайте срок, и до сердца доберёмся».
   Отдав должное угощениям, опорожнившись в «дворцах», публика вновь занимала свои места. Объявили чемпионат по борьбе. На арену вышли восемь здоровенных бойцов, выстроились в ряд. На груди и спине каждого было нарисованы, какое-то насекомые, птица, животное: паук, орёл, волк, медведь, конь, лев, бык, змея.
– Достопочтенная публика! – громко, вещал мастер конферанса, – сейчас мы начнём открытый чемпионат Крыма по борьбе. Разрешается бить ногами, руками, головой, локтями, коленями, и даже мягким местом, – похлопал себя по заднице. Также можно бросать, душить, делать болевые захваты. Запрещено лишь три приёма: кусаться как женщина, рвать рты, выкалывать глаза. Бить стопой в колено не запрещено, но наши бойцы считают победу таким приёмом позорной, поскольку при такой травме вы больше никогда не увидите своего, возможно любимого, бойца, принесшего вам не один десяток золотых на арене.
   Гул голосов, в основном одобрительный. Но было и осуждающее улюлюканье наиболее кровожадных.
– Эти восемь достойных бойцов бросят жребий, который определит первые четыре пары. Четверо победителей этих схваток вновь бросят жребий, и в бой вступят лишь две пары. Победители этих поединков сойдутся в смертельной схватке за главный трофей сегодняшних соревнований – вот этот серебряный кубок, инкрустированный золотом, украшенный драгоценными камнями, и наполненный... – глашатай сделал театральную паузу, – сотней золотых монет. Сам кубок, по уверению лучших ювелиров, стоит не меньше.
   Удивлённое шушуканье.
– Кроме того, хозяин пообещал, что даст победителю вольную! Таким образом, раб трижды победивший на этой арене, уйдёт отсюда не только богатым, но ещё и свободным человеком!
   От такой щедрости устроителя многих степняков переклинело: свобода и двести золотых за победу, если хозяин просто мог приказать гладиаторам драться насмерть. Непостижимо! Воистину – странный этот московит.
– И, как вы думаете, достопочтенная публика, честно будут драться наши бойцы, или будут поддаваться по велению хозяина, как судачат злые языки про наш цирк?
   Гул одобрения. Рекламный трюк удался. Теперь публика будет ставить без оглядки на мутные разговоры о подстроенных победах. Кто знает, сколько сотен, а может и тысяч, золотом, выиграл устроитель этим объявлением. Народ настроился на честную игру, более внимательно приглядывался к бойцам, щупал мешочки с золотом на поясах.
– Глубокоуважаемые гости нашего большого праздника, возможно, вы в недоумении: почему наш чемпионат назван «открытым»? А вот почему: в боях может принять участие любой из вас, ваш воин, и даже ваш раб!
   Амфитеатр зашумел: переговаривались, советовались, подначивали друг дружку. Когда страсти несколько улеглись, ведущий продолжил, – Чувствуется, что здесь собралось множество достойных бойцов, а ещё больше их там, за этими стенами, ваших храбрых и достойных воинов. Если в соревнованиях примут участие все желающие, боюсь, что победителя мы увидим не раньше, чем через неделю боёв. А может и через месяц.
   Смех, выкрики были ответом публики.
– Поэтому, утверждён вступительный взнос: кто, действительно, чувствует в себе силы победить в этом турнире, или уверен в своём бойце, за возможность участвовать в соревновании должен уплатить сорок золотых.
   Энтузиазма резко поубавилось.
– Кроме того, на наших боях можно делать ставки на понравившегося бойца, как обычно. Минимальная ставка – один золотой. Если избранный вами боец выиграл – получаете два. Поставили сотню, получаете две, проиграл – не получаешь ничего. Всё просто, глубокоуважаемые.
– Но есть и ещё один вид ставок – на победителя. Если вы, до начала первой схватки, поставите, например, на «медведя» одну монету, и он победит – получите восемь. Если же выиграет кто то другой – не получите ничего. У нас всё прозрачно, без обмана, испытайте своё счастье, господа! Предупреждаю новичков, ни разу не посещавших наш цирк: такая ставка очень опасна, и нужно быть очень уверенным в бойце, чтобы поставить на таких условиях. Правда и выигрыш – восемь к одному!
   Публика прониклась симпатией к устроителю: и приз невиданный, и предупреждают новичков. Самые скептично настроенные степняки уверовали – игра будет честной, можно рискнуть. Ага, щас! Такой тотализатор, по определению, честным быть не может, иначе устроители вылетят в трубу. Накануне, Кузьмич повёл своих бойцов к греку и показал восемь вольных грамот. Пообещал, что если будут делать так, как он скажет, вольную получат все, и по десять золотых. Кубок, полный золота – замануха, для лохов – пояснил. Бойцы, с радостным недоверием, согласились. Что – золото? Воля – вот ценность. Поверили, посовещавшись, у Хозяина слово с делом ещё ни разу не расходилось. Воля! И за что? За очередное представление? Тьфу, ерунда, какая! Они даже подумать не могли, на какой куш навострился их Хозяин. Не знали они и того, что вольные, на всех своих рабов, Кузьмич выправил уже давно, а грек должен был обнародовать их в случае смерти, или двухмесячного отсутствия Хозяина. Иван, оказывается, и не собирался становиться настоящим рабовладельцем, пылил в глаза, подстраиваясь к окружению.
– Вот бойцы идут по кругу, – продолжал отрабатывать свой хлеб, нагнетая атмосферу азарта, директор цирка, – рассмотрите их повнимательнее, возможно, вы узнаете среди них своего чемпиона.
   Все, излитые сейчас перлы словоблудия, они подробно обсудили с хозяином накануне, вечером.
   Особенно внимательно смотрела на бойцов слабая половина человечества. Некоторые, замужние за престарелой немочью, плотоядно облизывались. Девицы с воображением краснели, прикрываясь воздушными «занавесками».
– Униженно прошу прощения, многоуважаемая публика, бои откладываются на короткое время. Наши клоуны вам ещё не всё показали. Посмотрите. Похоже, нашлись претенденты на главный приз, кроме наших борцов.
   Заинтригованная публика не возражала. Лоточники, которым категорически запрещалось шастать между рядами во время представления, ринулись отрабатывать вложенное. Опять обжираловка, питьё. Незапланированный перерыв продолжался не многим более получаса.
– Достопочтенная публика, – вновь возник на арене цирковой, – у нас произошли грандиозные изменения! Четверо высокородных господ, пока пожелавших остаться неизвестными, выставили своих бойцов. Встречайте: первый – «Человек-гора»! Из полуподвала под сценой вышел двухметровый татарин с бицепсами, как ляжка у Мамая, ногами-тумбами и животом женщины на последнем месяце. Неуклюже поклонился, стал как вкопанный. На его спине и груди были наскоро нарисованы закорючки, имитирующие горы.
   Следующим вышел боец, под метр девяносто, рельефные мышцы, твёрдый, цепкий взгляд раскосых глаз. Чувствовалось – быстрый, умелый, опасный. Логотип – Барс. Третий удивил всех – чёрный как гуталин негр, здоровенный, мощный. Его, наверняка, выставил кто-то из турок, возможно – капитан галеры своего раба, пообещав в случае победы, к примеру, перевести из ранга рабов в каторжники, которых в открытом море не приковывали, лучше кормили. Появлялась возможность перейти в вольнонаёмные, которых отпускали на берег, кормили, как команду и даже что-то платили. Вышел он как «Чёрная смерть».
   Четвёртый, «Лис», светловолосый, под стать остальным, скорее всего, тоже раб. Касса обогатилась на сто шестьдесят золотых. Не вылезла бы эта прибыль боком, эти бойцы были непредсказуемы.
– Итак, господа, цвет нашей благодатной земли, наш турнир затягивается. Думаю, вы об этом не пожалеете. В первом туре у нас шесть пар. Во втором – три пары. Из них выйдет трое победителей, финалистов. Как же быть? Я вынужден посоветоваться с устроителем этого праздника силы и ловкости.
   Управитель подошёл к скромно стоявшему у сцены, в пол-оборота к наместнику, Кузьмичу. Поговорили, попререкались на публику.
– Глубокоуважаемые гости, – Иван вышел вперёд, – мне сейчас предложили бросить жребий, который определит: кто из трёх бойцов уйдёт из финала без боя. (Недовольные выкрики, ропот), – Думаю, это будет несправедливо по отношению к бойцу, победившему в двух предварительных поединках (Всеобщее одобрение). На суд нашего повелителя, Сердца нашего города, Солнца светящего нам, – поклонился наместнику, приложив руку к груди, – смею предложить бой сразу трёх бойцов. Кто в результате останется на ногах, тот и победил. Такого ещё не бывало, поэтому этот вопрос может решить лишь Светоч нашей жизни, – ещё раз поклонился надувшемуся от важности турку.
   Вовремя, ох как вовремя прогнулся перед властью Иван: наместник начал уж было ревновать к популярности этого выскочки-московита. Всё внимание присутствующих на арену, о нём, «Светочи», будто забыли. Если бы не эта маленькая хитрость, долго ли прожил он после праздника? В последние дни только и разговоров на побережье, что об этом, неизвестно откуда взявшемся, русине. Такого власть себе позволить не могла.
   Турок надолго задумался, напыжился, будто решал задачу государственного значения. Наконец, важно кивнул. Радостный гул амфитеатра был ответом его решению, будто это он уже победил в соревнованиях.
   Ставки на конкретного победителя принимать прекратили. Общий взнос составил менее двух тысяч монет, по половинке золотого на душу, если раскинуть на всех зрителей. А амфитеатр ломился от жаждущих зрелища правоверных. У ног каждого главы семейства сидел «бесплатный пассажир» – мальчик, посыльный (эта льгота была оговорена заранее). Роль посыльных выполняли, как правило, младшие сыновья, племянники, «на халяву» попавшие на представление. Они бегали к букмекерам – ставить на избранного бойца, к лоточникам за едой и питьём. Лоточники с яствами стояли в самом верху трибун, у бордюра, по всему периметру, заплатив по пять акче, как любой зритель, но получали двойное удовольствие: и смотрели, и зарабатывали в перерывах. Торговый люд Кефе готов был на руках носить Кузьмича. Угадайте с трёх раз: кто бы выиграл на выборах главы колонии, если бы такие выборы были возможны, как при генуэзцах? Не зря беспокоился прозорливый наместник. Популярный инородец был неуместен в Кефе.
   Началась жеребьёвка. В большой глиняный кувшин опустили двенадцать деревянных кружков с логотипами бойцов. Пятилетний пацан, сын коменданта крепости, краснея от собственной значимости, достал первый кружок, высоко поднял над головой.
– Бык, – громко провозгласил ведущий, – синий цвет.
   Мамай, а это он был «быком», вышел на арену, встал напротив половины сцены, окрашенной в синее, степенно поклонился на все четыре стороны, замер.
– Человек-гора, – выкрикнул распорядитель имя соперника, – красный цвет.
   Человек-суммо тоже вышел, раскланялся, прислонился к красной стенке.
– Делайте ваши ставки, господа! Публика понесла кровные – Ивану на портянки.
   Столы букмекеров располагались равномерно, по периметру арены, собственно, на самой арене. Вся процедура – почти как в цирке: длинные лотки с пронумерованными ячейками. В каждой – жетон с выштампованным в углу гербом школы – сабля и булава, крест накрест. Один синий, другой красный. Оба одинаково пронумерованы, по номеру ячейки. Если, к примеру, игрок ставил десять монет на «красного», на красном жетоне ставилось число десять специальными чернилами, и жирная точка, дабы жулик не смог пририсовать пару нулей. Причём чернила были такими, что капелька специального раствора меняла его цвет на оранжевый. Это на тот случай, если кто-то захотел бы «опустить» тотализатор. Впрочем, случаев таких не наблюдалось. В случае неудачи – позора не оберёшься. Жетон вручался вкладчику, его золотые ложилась в номерную ячейку. Выиграл – неси жетон, получай двойную плату. Проиграл – жетон можешь выбросить, получить в последующих поединках, всё равно, ничего не сможешь – от схватки к схватке они несколько отличались. Неразумные пацаны пытались, но получали лишь подзатыльники.
    Бой «Быка» и «Суммо» напоминал сражение Давида с Голиафом. На Человека-гору поставило гораздо больше клиентов. Разница составляла более десяти тысяч монет, поэтому Мамай не имел права проиграть. Все картинные удары, броски были отставлены в сторону, сражался по серьёзному, как с чужаком, настоящим противником. Колотил руками, ногами, локтями, коленями по всем частям этого могучего тела. «Тело», казалось, вообще не реагировало на удары, слону – дробина. Растопырив руки-грабли, «Гора» ловил соперника. Его стратегия была ясна и ребёнку: поймать, прижать к себе, сделать из позвоночника соперника суповой набор, из внутренностей – фарш. Несмотря на свои размеры, к радости большинства зрителей, он был весьма подвижен. И непробиваем. Трибуны неистовствовали. Болели за татарского богатыря и свои вклады.
   В конце концов, когда Мамай, со всем прилежанием, засадил сопернику коленом по яйцам, «Гора», всё же, умудрился поймать его за поясницу. К счастью, руки Мамая в тиски не попали.
   Тиски сжимались. «Бык» несколько раз врезал «Горе» по ушам, тиски сжимались. Расквасил нос серией ударов кулаками, затем лбом. Лицо – сплошное кровавое месиво. Тиски продолжали сжиматься. Мамай уже не мог дышать, когда нажал пальцами на заветные точки за ушами соперника, показанные на тренировке Учителем. Тиски сжимались, трещали рёбра, давно не дышал, но упорно жал и жал, уже не веря, что этот приём подействует на глыбу без мозгов. Когда он уже терял сознание, захват стал ослабевать. Постепенно руки разжались, глыба начала падать, теряя сознание. Приём был секретным, говорил Хозяин, поэтому циркач врезал ребром ладони по кадыку, всё ещё стоявшего татарина, маскируя истинную причину победы. «Человек-гора» плавно осел на песок и больше не шевелился. Над амфитеатром воцарилась гробовая тишина. Мамай жадно хватал ртом живительный кислород. Над ареной прозвучали одинокие хлопки в ладоши. Хлопал наместник. Зрители, нехотя, поддержали владыку.
   На арену вышел городской доктор (его услуги на этом побоище тоже были щедро оплачены), пощупал пульс, послушал сердце, встал, объявил громко: «Боец мёртв». Проигравшие, а их оказалось большинство, приуныли, удивляясь. Но не сомневался никто – бой честный.
Тело уволокли, объявили новую жеребьёвку. «Волку» выпало сражаться с «Чёрной смертью», и проиграть, поскольку на негра поставил сто монет сам наместник. Нельзя обижать власть имущих. Иван, тайным кодом, дал соответствующую команду…
   Поединок следовал за поединком. Через каждые два делали получасовой перерыв, чтобы народ мог пожрать, пообщаться, обменяться впечатлениями и прогнозами. Недовольных зрителей, практически, не было, хоть, в конечном итоге, почти все оказывались в минусах. Атмосфера праздника азарта захватила всех.
   Используя специальную знаковую связь с букмекерами, Кузьмич всегда знал соотношение поставленного на очередную пару. И, если не было форс-мажора, как, например, с «Чёрной смертью», всегда оставался в плюсах. «Заведение никогда не проигрывает» – девиз всех игорных домов.
   Пришлось, к примеру, отдать бой «Пауку» – слишком много на него поставили. Проиграл «Лису», хоть и мог завалить его в три минуты. Но устроил, насекомое, целое представление из своего проигрыша: заюшенные оба, обменивались ударами и падениями. Под конец, «Лис» едва поднялся. Иван, уж было смерился с потерей нескольких тысяч монет, но нет, блондин нашёл в себе силы, встал. «Паук», боец из молодых, купленный на базаре – настоящий артист. Наставник – Мамай, не зря ел свой хлеб: его ученик делал вид, что тоже едва держится на ногах. Лис сподобился ещё на один удар. Казак картинно упал, «потерял сознание». Этот бой был одним из самых зрелищных и продолжительных. Публика не сильно и жалела о потерянных деньгах, представление того стоило.
– Хорошую команду воспитал, Иван Кузьмич, – похвалил себя Хозяин. А сам себя не похвалишь, кто похвалит? Ходишь, как обгаженный.
   «Барса» завалил « Лев» в интересном, динамичном, профессиональном бою...
   В конечном итоге, в следующий тур вышли из «зоопарка» Хозяина: «Бык», «Лев», «Медведь» и «Орёл». «Змей» и «Конь» проиграли своим же, внеся немалую лепту в кассу. Из пришлых прошли «Смерть» и «Лис». Блек энд Уайт, как сказали бы теперь.
   Перед полуфиналом, сделали большой перерыв – народ должен кушать. После сытного обеда, обильных возлияний, оживлённых обменов впечатлениями, толпа, наконец, снова заняла свои места.
   Следующая жеребьёвка свела «Льва» и «Чёрную смерть», и вновь сын султана поставил на негра сотню. «Не его ли это евнух», – подумалось Ивану. Тяжёл был удар для кассы – многие поставили на чёрного, но Хозяин, не задумываясь, дал отмашку на проигрыш. Начальству нужно потакать – окупится.
   «Лев» грязно выругался, но подчинился. Но, отводя душу, оттянулся по полной: так отметелил «Смерть», прежде чем «лечь», что тот едва держался на ногах при объявлении победителя. У лотков выстроились длинные очереди за выигрышем, народ ликовал. Последние сомнения в честности турнира развеялись.
–  «Что не делается, всё к лучшему», – понял Иван, смирился с потерей финансовой, в обмен на приобретение дополнительного доверия.
   Лишь наместник и главный евнух не радовались выигрышу, всё внимательнее присматривались к хозяину цирка. «Свой или хорошо замаскированный чужой?» Уж больно прогибался под властью: стоило поставить на бойца, и он выигрывал, в ущерб предприятию. А то, что здесь зарабатывали хорошие деньги на доверчивых, наивных степняках, умудрённые интригами бонзы даже не сомневались.
   Наиболее зрелищными, захватывающими, продолжительными были бои между представителями школы гладиаторов. Публика, с замиранием сердца, следившая за ходом поединков, понимала – бойцы дрались за свободу и куш, который, порой, был больше, чем годовой доход захудалого бейлика. Таких ударов, подсечек, бросков, удушений, болевых приёмов, из которых, чудесным образом, как-то вывёртывались бойцы, степняки не видывали.
   При «зубодробительных» ударах по морде лопались рыбьи пузыри, зажатые во рту, наполненные бычьей кровью, обильно орошали брызгами соперников. Жуткое, но привлекательное зрелище. Именно – зрелище. Свой своего калечить не собирался. Театральная постановка, но выполненная на высокопрофессиональном уровне. Вскрики, стоны, охи при болевых приёмах, молодецкие «эх» или «ух», при нанесении ударов добавляли зрелищности. Адреналин у зрителей зашкаливал, болели за «своих», оплаченных. Похоже, Иван собирался выжать кошельки зрителей досуха. А, что? За зрелище нужно платить, и пять акче – лишь вступительный взнос...
   В финал вышли трое: «Чёрная смерть», «Бык» и «Орёл». Вновь объявили перерыв. Изрядно поистратившиеся степняки и более осторожные жители побережья интенсивно обсуждали шансы на победу того или иного воина. Народ утешался ланчем, или ранним ужином. Начало темнеть. Вокруг арены, перед финалом, зажгли многочисленные факелы.
   Наверное, почувствовав силу школы гладиаторов, а может, снисходительно давая выиграть «своему», к большому облегчению Ивана, султанов сын не поставил на негра. Хотя, памятуя о том, в каком состоянии был победитель после последней схватки, на него мало кто поставил. Если бы ставки были сложными: один к трём, один к пяти, может, кто-то и рискнул бы, а так – нет. В основном, помня о победе «Быка» над «Горой», ставили на него. Наместник поставил две сотни на «Орла», Завсегдатаи цирка тоже поставили на него по маленькой – опыт сказывался. Куш ожидался немалый, Мамай был обречён на поражение, и даже не роптал, привычный. Работа есть работа, тем более, что за неё Волей платят. Неужели свершится заветная мечта? Он ждал этого пятнадцать лет!
   При борьбе троих, кроме крепких кулаков, подбородка и пресса, нужно ещё и тактическое мышление. Негра обладал им в полной мере: пытался науськивать соперников друг на друга, оставаясь в стороне, пока обессилив в бескомпромиссной борьбе, победитель выйдет на него. А там уж – дело техники. Ему это, казалось, удавалось: скот и пернатый мутузили друг дружку от души, чёрный радовался, кружил, в схватку не встревал, до поры. Наконец, мощным ударом в грудь, «Бык» Вырубил «Орла», стоял, согнувшись, отдуваясь после тяжёлой схватки. «Смерть» не дал ему возможности отдышаться, наступил его звёздный час – ринулся на, казалось, лёгкую добычу. «Бык», на встречном движении, не кулаком, мякишем ладони врезал прямым в подбородок. Удар страшный, подступный, ломавший какую то там подъязычную кость, смертельный, правильно учил Хозяин. Чёрный умер сразу, почти не дёргаясь.
   «Бык», в изнеможении, упал на колени, одновременно поднимая руки, как победитель. Амфитеатр взорвался победным восторгом – многие на последнюю схватку поставили последнее золото, и выиграли! Но тут, придя в себя, начал подыматься с песка «Орёл». Встал, пошатываясь, тряхнул головой, «приходя в себя». Разъярённый рык «Быка» слышали, наверное, далеко за пределами амфитеатра. Он ринулся на преграду между ним и победой как бык, за что и был покаран: «Орёл» умудрился, в последний момент, сделать шаг в сторону, и сбить противника, подставив прямую руку, угодившую прямо по кадыку. Нападавший картинно упал, кувыркнувшись, лежал, не двигался. Возглас боли и разочарования был ответом, поднятым в победном жесте «крыльям» «Орла». «Пернатый» праздновал победу.
   Даже умудрённый евнух стал сомневаться, что это подстроено, уж больно реалистично всё это было разыграно.
   Публика, в конечном итоге, признала мужество победителя, наградила аплодисментами. Хоть и дик был народ татарский, до цивилизованных турок им расти и расти, но мужество, отвагу, доблесть, силу уважал. Что они знали в своей степи? Не одну сотню лет их ещё должны были дурить более продвинутые жители побережья, и стричь, стричь с них купоны, как с овец. За кого только не воевали татары, нищие степняки, по сути, стараясь заработать на прожитьё своим семьям. Страдал простой люд, мурзы и беки почти всегда были в плюсах. Но тут и их потрепали изрядно, финансово, разумеется. Иван стриг сейчас тонкорунную элиту татарского общества, элиту побережья, в основном турок и новообращённых, пожертвовавших верой, корнями, ради благополучия. И ему не было стыдно за это мелкое мошенничество. Всё происходящее он воспринимал, как «экспроприацию экспроприаторов», в лагере противника, сложную, захватывающую игру в пулю. Будто играешь мизер без шестёрки, или тотос без туза. Карты на столе. Кто хитрее, тот и списывает «гору» противника, записывая на себя висты – живую монету.
   Кузьмич вручил кубок с монетами и вольную, тут же, на арене. Наместник, не желая остаться в тени, подарил победителю кинжал средней паршивости, в знак того, что он теперь, как вольный человек, имеет право носить оружие.
   «Орёл» был одним из тех пленных, которых, оптом, по три с полтиной, купил у подвыпивших турок-моряков Кузьмич. Для всех соратников, не участвовавших в зубодробительном представлении, сегодняшний вечер был блефом, но только не для него. Свою вольную, заработанную тяжело, он держал в руке покрепче кубка.
   Гости расходились по злачным местам, своим шатрам. Такой день нуждался в продолжении, и лоточники были готовы способствовать празднику в полной мере. Лоточник один – хозяин, а сколько раз, с помощью незаметных жучков-подсобников обновился ассортимент на лотках – история умалчивает. Налоговая и в те времена дремала.
   Раздосадованные были – порой потеряли суммы, соизмеримые с годовым доходом прибыльного хозяйства, но недовольных не было. Такое представление видели впервые, все. Но это были цветочки. Назавтра Иван приготовил поистине бомбу. От простого к сложному, от интересного (циркачи), к более интересному – борцы. А на завтра он должен был показать «из ряда вон», и он был готов к этому вызову.
   Евнух подозвал Кузьмича, поблагодарил за хороший день, заверил, что если назавтра будет столь же интересно, то наместник пообещал достойную награду.
   Кузьмич низко поклонился, поблагодарил за добрые слова, а под конец не вытерпел, разродился, – Те, кто не успел обосраться сегодня, обосрутся завтра, – выдал бездумно.
– Ну-ну, – евнух не удивился грубому слову, – ты, московит, либо возглавишь торговый совет города, либо на кол сядешь. Третьего не будет. Думай, с кем ты. С таких высот просто так слететь невозможно. А, вообще, скажу по секрету: «Солнце» наше тобой доволен. Дурачком прикидываешься, а своё дело делаешь. Одобряю. Мне такой человек среди торгового люду не помешал бы. И не думай, что ты самый умный. Кому нужно – знают всё. Но, пока делаешь всё правильно. Не погреши, по лезвию ходишь. Люб ты мне, себя, наглого, в юности, в тебе вижу. Жалко будет на кол сажать, – и ушёл, оставив Ивана в недоумении и сомнении. «Не он самый умный» – только и понял из короткого общения со вторым человеком в Кефе.
   Поздно вечером, при свете факелов, когда чужие уже давно убрались восвояси, на арене собралась вся колония генуэзского амфитеатра – более сотни человек. На «тайной вечере» присутствовал и грек. Лоточники нанесли еды, что и трём сотням не съесть, бесплатно, в благодарность за невиданные бариши, удалились. Поели, попили, прославили сегодняшних «ряженных», заработавших «трохи», для общего благополучия. Встал Иван, кубок с хорошим вином в руке (иного сегодня не пили). Откашлялся. Воцарилась мёртвая тишина, слушали Хозяина, Учителя.
–  Товарищи, – начал Кузьмич, – Не рабы вы давно, товарищи мне. Грек не даст соврать: на каждого из вас, а не только на сражавшихся сегодня, у него уже давно лежит вольная. На каждого, кто здесь присутствует.
    Грек встал, кивнул важно, – Правду говорит Иван, на всех вас вольные грамоты у меня, в любое время приходи, забирай, и на все четыре стороны, как говорится, – сел.
   Удивлённый, возбуждённый гул долго не умолкал.
– Не мог я вам вольную дать открыто, власти заинтересовались бы – с чего это? Состряпал вольные на всякий случай, может, сдохну внезапно, так чтоб не могли власти городские на галеры вас продать. А нам, вольным воинам, нужна ли та бумажка, чтобы быть вольными?
   Восторженные выкрики были ему ответом. Прикажи сейчас любому взрезать грудину, сердце за Хозяина отдать, мало, кто колебался бы.
– Где мы, кто вокруг нас, объяснять никому не нужно. Мы в глубоком тылу у вражин. Поэтому – молчок. Не хозяин я вам, не рабовладелец, атаман. А, как атаман, драть буду до кровавого поту, для вашего же блага, чтоб умелыми воинами стали, в живых остались, к мамке жаловаться не бегите, не поможет, и мамку отдеру так, что и сыночков забудет. Дела впереди славные, кровавые. Готовы быть должны.
   Радостное «гы-гы» было ответом.
– Доедайте, а винная лавочка закрывается. Завтра трудный день. Мы этих козлов до подштанников ободрать должны, а за те деньги ещё больше наших товарищей выкупить. К отработавшим сегодня это не относится. Вон повозка стоит, вас дожидается. Баня, с танцовщицами, на всю ночь, ваша. По десять золотых утром получите, на похмелье. А то всё пропьёте, сволочи. Гуляйте, заработали, всё оплачено!
   Под общее улюлюканье погрузились, изрядно помятые цирковые, в тележку, отправились на ночные подвиги...
   С утра конфликтов на трибунах не наблюдалось – каждый сверчок знал свой шесток, лишь нанятые уборщики спорили – кому забирать тот или иной мусор. К полудню амфитеатр вновь гудел, переполненный. Стало известно, что проигравшиеся, накануне, степняки, закладывали у менял дорогое оружие, иные драгоценности, лишь бы получить наличность, чтобы было что ставить. Надеялись отыграть проигранное надысь. Азарт – штука опасная, наркотику сродни. На то и расчёт устроителей тотализатора.
   Бои начались после полудня. Вначале поединки на алебардах, потом на саблях, потом пика против сабли. Кровь лилась рекой. Под кожаные панцири надевали кольчуги, а в прослойку подшивали мешочки с кровью – очень эффектно получалось. Верхний панцирь резали в заранее известных местах, хлестала кровь. Были и настоящие ранения, от этого, в пылу схватки, никуда не денешься, но настоящих смертей не было. Иван особо не зверствовал, много поединков пускал на самотёк, давал возможность зрителям отыграться. Они, в предыдущий день, заработали настолько прилично, что могли себе такое позволить, дабы оставить о празднике хорошее впечатление.
   После перерыва устроили соревнование по стрельбе из лука, среди зрителей. Вступительный взнос – три монеты. Набралось желающих – около тридцати человек. Победил, какой то степняк, из под Перекопа, забрал все деньги, внесённые соперниками, насыпанные в серебряную чашу, предоставленную фирмой. С этого соревнования Иван не взял себе ничего, и это понравилось зрителям. Получил подарок победитель и от Наместника – колчан для стрел, расшитый золотом. Все остались очень довольны, рьяно болели за своих, заключали пари между собой. Тотализатор работал в особом режиме: на одного стрелка мог поставить только один человек, и только десять монет, иначе было невозможно, запутались бы. Нашлось двадцать два желающих. Мурза, хозяин лучшего стрелка, в результате поимел двести двадцать золотых, остался чрезвычайно доволен, поскольку в предыдущий день проигрался в пух и прах. «Азартен был Парамоша». На этом соревновании степняки впервые увидели мишени с пронумерованными кругами от одного до десяти. Четверо, набравшие по тридцать из тридцати в финале стреляли по яблокам. Что-что, а из лука татары стрелять умели. Может, это соревнование станет зародышем Крымских олимпийских игр? Иван уже прикидывал дисциплины на будущее: стрельба, борьба, скачки, поднятие тяжестей, бег... В общем, набралось бы на неделю соревнований. Стадион нужен. Может, озадачить местные власти?
   После очередного перерыва тотализатор прекратил работу. Фирма осталась в небольших плюсах на этот день. Начались показательные, чисто развлекательные бои: два на два, три на три, и наконец, как кульминация – пять на пять. Гости уже отдали, всё что могли, имели право просто на зрелище. Но особо азартные не унимались: усаживались парами, тройками, заключали пари между собой. Но это уж их проблемы. Показательный бой пять на пять состоялся между «татарами» и «литовцами». Победили, естественно, татары. Единственный, оставшийся на ногах воин, взбросил руки кверху, в знак победы. Когда «поверженных» унесли, на арену вышел Иван.
– Глубокоуважаемая публика! Мы старались, чтобы в эти два дня праздника вы не скучали. Думаю, праздник удался. Может, кто-то уснул от тоски?
   Смех, одобрительные возгласы, аплодисменты (степняки научились хлопать в ладоши, в знак одобрения).
– Вы увидели, чему я смог научить гладиаторов моей школы. Думаю, кое-что мне, всё же удалось.
   Опять смех, хлопки.
– Возможно, вы хотите посмотреть, чего же стоит сам учитель?
   Буря одобрения. Оказывается, праздник ещё не кончился. За свои пять монет серебром публика желала получить сполна.
– Один на один я, конечно же, драться не буду, не хочу вас дурить – вряд ли найдётся здесь боец, который устоит против моего искусства.
   И одобрение, и возмущённое улюлюканье. Выждав, пока шум утихнет, Кузьмич спокойно продолжал, – Но, если среди вас найдётся господин, имеющий двух достойных бойцов, милости просим, я готов сразится. У меня есть сорок тысяч золотых. Я выставляю их. Ставить можно только против меня, платить кому-либо за свою победу я не собираюсь.
   Смех, выкрики, плоские шуточки, с перцем.
– Покушайте, посоветуйтесь, подумайте, возможно, и найдётся пара смельчаков. Хочу предупредить сразу: бойцы должны быть очень хороши, иначе у них нет никаких шансов. Я буду драться так, как предстал сейчас перед вами. Ваши же воины могут выбирать любое оружие и защиту. Хоть по три кольчуги на себя напялить. Перед публикой Кузьмич стоял обнажённый по пояс, с коротким палашом в ножнах, кинжалом за поясом.
– И учтите, господа – поединок смертельный, пощады не жду, но и сам не помилую. Отдыхайте, приятного аппетита.
   Прекрасная половина зрителей с неохотой отрывала взгляды от одиноко стоящей на арене фигуры, следуя за своими повелителями на обеденный перерыв. Много и гораздо более мощных торсов присутствовало на арене в эти два дня. Но гармоничность этого витязя завораживала: высокий, широкие плечи, узкие бёдра, сильные руки, в объятиях которых так хотелось оказаться, грудные мышцы, кубики пресса, литая задница за которую приятно уцепиться в экстазе, контролируя ритм совокупления. Не одна красавица, лёжа под своим благоверным, будет воображать себя, наверное, с этим воином...
– Вызов принят, – громогласно провозгласил конферансье, – трое почтенных господ пожелали выставить своих бойцов, но право имеет лишь тот, кто больше всех поставил. Десять тысяч золотых ставит на своих воинов глубокоуважаемый смельчак, пожелавший остаться неизвестным!
   Благоговейный ропот пробежал по толпе, это была заоблачная сумма для большинства присутствующих. К столам, на арену, вынесли три, внушительных размеров, сундучка, вынули сотню увесистых мешочков. В каждом – сотня монет. С невероятной скоростью букмекеры пересчитали принесённое, выставляя на столах столбики по десять. Всё правильно – тысяча столбиков. Ссыпали обратно. В ответку, подручные старшины вынесли свои сундучки, тоже быстро посчитали, ссыпали. Всё на глазах алчущей толпы.
–  Двадцать тысяч золотых! – громогласно возвестил глашатай, – Поединок подтверждён! Начиналась крупная игра.
    Кузьмич, такой одинокий, не защищённый ни чем, кроме своей кожи, стоял у синей половины стены, ждал. На арену вышли его соперники. Трибуны непроизвольно ахнули: оба высокие, как Иван, мощные, в чешуйчатых дорогих кольчугах с прямоугольными пластинами на груди, в стальных шлемах с масками и кольчужной «фатой», толстых кожаных перчатках, клёпанных металлом, в наплечниках, налокотниках, наколенниках, в кольчужных штанах до колен. С круглыми металлическими щитами, ятаганами и кинжалами в ножнах. Кроме того, один держал в руке двухметровую пехотную пику с крюком, другой – кистень: полуметровая, окованная железом рукоять, соединённая цепью с шипастым стальным шаром – страшное оружие в умелых руках. По вооружению и амуниции – тяжёлая турецкая пехота, но доспехи дорогие, как у сотников, не меньше. Тот, кто выставил этих бойцов рисковать не хотел, экипировал по-полной.
– Делайте ваши ставки, господа, – провозгласил ведущий подавленным голосом. Ожидал скорой смены Хозяина.
   Весь амфитеатр наскрёб лишь восемнадцать тысяч. То ли верили, что этот самоуверенный русин справится со стальными монстрами, то ли проигрались до нитки, кто знает? Ставил против него Наместник, нет, Ивану было неинтересно – шутки кончились, на кону стояла жизнь. Оценивал соперников прищурившись: «слишком много железа на себя навесили, тяжелые, лишь это и нужно использовать».
   Вышли на середину арены. Боец с пикой встал по праву руку от Ивана, с кистенём – по левую. Шар кистеня начал вращаться, всё больше набирая обороты. По одному им известному сигналу, не дожидаясь сигнала распорядителя, турки напали одновременно. Кто бы стал разбираться, в случае успеха? Пика ринулась вперёд, метя в голую грудь бойца, а шар сверху вниз, намереваясь растрощить голову. В правой руке Иван держал палаш. Отклонившись, сделав шаг вправо, левой рукой схватил древко копья пониже стального наконечника, и, помогая его движению, дёрнул на себя, поднимая над головой. Шар кистеня, встретив преграду, крутанулся вокруг древка, заматывая цепь. В то же мгновение Иван рубанул палашом по древку копья, разрубая его вместе с кистью руки, его державшей. Левой рукой нерушимо продолжал держать обрубок, с намотанной на него цепью. Турок дёрнул, да куда там – цепь намоталась, будто на столб, врытый в землю. Бросил рукоятку бесполезного теперь оружия, потянулся за ятаганом. Второй, с удивлением, смотрел на обрубок своей руки. Болевые импульсы, из-за шока, очевидно, ещё не достигли мозга. Кузьмич тоже бросил бесполезное древко, сделал два больших стремительных шага навстречу противнику, уже подымавшему над головой ятаган, рубанул палашом по руке, державшей щит, пониже плеча Разрубленная рука повисла на кольцах кольчуги вместе со щитом. Щит, вместо мощной защиты, стал якорем. Турок ещё сподобился нанести удар ятаганом, но лишь по воздуху. Иван презрительно плюнул под ноги воинам, из которых фонтанами била кровь, повернулся к ним спиной и неспешно, с чувством выполненного долга, направился к своей части стеночки трибуны. Воин с разрубленным плечом попытался ринуться следом, но упал, споткнувшись о собственный щит. Второй, освободив левую руку от щита, вынул кинжал, ятаган достать не смог, и тоже бросился вслед ненавистному врагу. Когда до вожделенной спины оставалась лишь пара метров, Иван, будто у него был третий глаз на затылке, крутнулся на месте, подняв палаш на уровне шеи противника. «Фата» не помогла – такой силы был удар. Обезглавленное тело упало к ногам победителя. Бой, собственно, продолжался несколько секунд.
   На трибунах воцарилась гнетущая тишина. Столь скорую расправу ожидали, но совсем с другим финалом.
– Кузмиш, – громко, отчётливо, с благоговением прозвучало из переднего ряда.
– Кузмиш, Кузмиш, Кузмиш, – как шорох листьев пробежало по рядам.
    Иван коротко поклонился всем секторам, повернулся к наместнику, поклонился, отсалютовал окровавленным палашом, замер.
– Фенита ля комедия, приехали, слазь, узнала какая то сволочь, – прошептал, прикрыв глаза.
   Яйца, протестующе, заныли, анус сжался, пытаясь укрыться в прямой кишке. На кол не хотелось. Не «голубым» он станет, синим, и будет вонять. Всё хорошее когда-нибудь кончается…
   На песке арены ещё слегка шевелился первый поверженный турок, песок быстро впитывал кровь.
   Наместник что-то тихо сказал, услужливо склонившемуся первому евнуху...
    

                38. ПОКАЯНИЕ.
                39. ПАРАДНЫЙ ВЫЕЗД.
                40. И ЭТО ПОРЕШАТЬ НУЖНО.
                41. И СНОВА КРЫМ.
               





                42.  БОЛЬШОЕ  СРАЖЕНИЕ.

    По системе «гнёзда» пришло сообщение, что первые сотни карательного отряда турок высадились в порту. Просили прислать рации. Сеть «гнёзда» являлась системой наблюдения и раннего оповещения. Теперь,  она стала ещё и информационным связующим звеном между союзными «державами». Поскольку радиус действия радиостанций, особенно в горах, ограничен, вдоль Реки, на отрогах гор оборудовали в естественных и рукотворных пещерках наблюдательные пункты с таким расчётом, чтобы каждое «гнездо» имело уверенный радиоконтакт с соседними. Сеть действовала до самой Кубани.
   Майор приказал срочно оборудовать ещё три пункта, увеличив, таким образом, контролируемый участок ещё на более чем сотню километров. Теперь с базовым «Ласточкиным гнездом», разместившимся над воинской частью, можно было связаться прямо от устья ущелья, ведущего в долины, контролируемые Максимом.
   Батя приказал составить как можно более точную карту-схему перевала, ущелий и долин, ведущих к морю. Ещё раньше было решено: за перевал турок не пускать, бить в безлюдной местности, дабы избежать жертв среди мирного населения. Пустишь в долины – расползутся как тараканы, грабить начнут, жечь, насиловать. Такого беспредела новые союзники горцев допустить не могли. Что это за Батя богоподобный, если не может защиту обещанную обеспечить. Где бы авторитет Повелителя оказался после такого надругательства? Решили бить противника на марше, когда он ещё в боевые порядки не перестроится.
   Через неделю, вместе с подробной схемой, с указаниями приблизительных относительных высот, пришло сообщение о том, что ещё восемь сотен турок высадилось в ближней крепости. Сообщение пришло по эстафете. Почту устроили по типу инкской, только между пунктами не бегали наиболее сильные и выносливые юноши, как в Андах, а скакали на «почтовых» лошадях: преодолев свой промежуток гонец передавал предмет передачи гонцу из следующего «гнезда», тот на своей, свежей лошади скакал дальше, отработавший гонец неспешно возвращался обратно, прихватив заготовленные для него припасы. Так «почта» работала в «инверсном» режиме.
   Майор засел на ночь за изучение карты и прилагавшегося описания, краткого перечня мероприятий по защите, предлагаемых Максимом вместе с Каитом и Кансавом. Наутро усталый, с красными от бессонной ночи глазами, зашёл на командный пункт, продиктовал радисту свои поправки, предложения.
   С интервалом в несколько дней пришло её два сообщения о прибытии войск. Теперь, докладывала разведка, войск скопилось около трёх с половиной тысяч, и ожидали ещё. В донесении были и подробности: сообщалось примерное количество воинов по родам войск, их вооружение, количество припасов, выгруженных с военно-транспортных галер. Судя по донесениям, неприятель был настроен серьёзно, готовился спешно, но основательно. Порта наращивала ударный кулак. Передали – прибыл имперский казначей. С людьми, согнанными для восстановления крепости, пакгаузов, посёлка, порта расплатились щедро. – – «А вот и первые положительные результаты рейда головорезов Максима», – понял майор. Осознала, наконец, метрополия, что перегнула палку в торговых отношениях с горцами, за бесценок скупая их товары, взвинчивая цены на соль, зерно, мануфактуру. В Стамбуле, очевидно, решили, что это дикие дальние черкесы, доведённые до отчаяния жадными, не в меру, купцами, представителями администрации на местах, подняли голодный бунт.
   Позже, догадка майора подтвердилась: немало жадного чиновничества на местах, по всему периметру моря, потеряли свои тёпленькие, насиженные годами места. Некоторые, особенно неуёмные, не только места сидения лишились, но и головы. По высочайшему указу, посланные ревизионные комиссии зверствовали похлеще инквизиции. Представителям местной администрации обогащаться на аборигенах не возборонялось, но если зарвался, в ущерб общегосударственным интересам – пощады не жди. Закон в империи был один – султан. А если его светлость гневается…
   Особенно встревожила первого евнуха (премьер министра) та лёгкость, с которой были взяты четыре крепости. Ладно, первая и четвёртая – эффект внезапности. Но те, которые подготовились, ждали врага во всеоружии. Невозможно! А, с какой лёгкостью были уничтожены галеры с их немалыми экипажами, опытными абордажными бригадами!
   Опытные следователи, работавшие на месте, плачевных для великой страны, событий доносили, что в горах появился новый лидер, очень умный, бесстрашный, жестокий. Даже знатных граждан в полон, почти, не брал, хотя выкуп за них можно было получить много больше, чем награбил в своём походе. На корню уничтожил всех этнических турок, адыгов, иных инородцев не тронул, по религиозному принципу не резал. Очень тревожный сигнал, самый страшный. Не хватало им ещё нового национального лидера на Северном Кавказе! Да ещё такого умелого, умеющего побеждать, практически без потерь.
   Знать придворная посмеивалась над его опасениями. Очередной бунт тупых аборигенов? Залить кровью, до младенцев уничтожить, чтоб прочие содрогнулись, и всего делов. Первый раз, что ли? Первый министр, наиболее прозорливые политики, военные так не думали. В зародыше необходимо выжечь эту опасную чуму, чтоб не распространилась далее. На Балканах, в Трапезунде неспокойно. Зреет негодование пришлой властью. Только лучину поднеси… А местные чинуши лишь о собственной мошне пекутся, да родственничков своих. Примерно такие рассуждения заставили настоять на том, чтобы закупочные цены, повсеместно, поднять на треть, а то и на половину, хорошо платить местным за государственную трудовую повинность, излишне не карать за мелкие провинности, и ещё много послаблений. А тех, кто в набеге участвовал, нужно было наказать, примерно. Потому, с таким тщанием и готовилась карательная экспедиция, столько сил брошено будет на глупых черкесов. Политика кнута и пряника – на ней и держалась власть мудрых правителей Порты…   
   Несмотря на нарастающую напряжённость, дороги продолжали строить. Тысяча горцев пришла на помощь Дикому полку – строили от ущелья к мосту через Кубань. Адыги и радовались новому, и опасались. Горы, труднодоступные, веками защищали их от степняков. Теперь же их долины становились доступнее не только для друзей, но и для врагов. Успокоились более-менее лишь тогда, когда Кансав пообещал, что ущелья будут перекрыты крепостными стенами в наиболее узких местах. В горах защищаться легко, это вам не крепость в степи, открытая всем ветрам и врагам с четырёх сторон.
   И вот настал день, когда первая повозка, с трудом, но преодолела весь путь с предгорий в долины. Дорогу продолжали улучшать, а параллельно начали свозить камень в наиболее узкие места ущелья, для строительства двух крепостных стен. Место будущей крепости напрашивалось само собой – три километра дороги проходило по совсем узкому ущелью с, практически, отвесными стенами, редкой, чахлой растительностью. Дно ущелья солнца не видело никогда. Оставалось пожалеть тех, кто будет нести здесь вахту. Даже некоторые Вольные, дружественные Максиму, выделили на такое дело людей и транспорт.
   Общая цель – обеспечение безопасности, неприступности со стороны степей, веками нёсших смерть, плен и разрушения чуть-чуть сблизила непримиримых врагов. Может, это первый шажок к объединению? Может, поймут, наконец, князьки, что вместе и оборонятся легче, и нападать. Строительство дороги, крепостей – непосильное, неосуществимое предприятие даже для самой многочисленной общины. А вместе, смотри-ка: и дорогу построили, и крепости начали закладывать. Сомневались, правда, Владыки. Ведь, кто контролирует ущелье, тот контролирует выход в степь, а, следовательно, и походы за добычей со всех долин. И не было сомнений в том, кто будет хозяином крепости, кто, ещё больше, усилит своё влияние.
   Запланированные две стены, на расстоянии полукилометра друг от друга, в сочетании с почти отвесными стенами каньона, образовывали бы неприступную крепость, которая могла воспрепятствовать не только въезду в долины, но и выезду из них. И, лишь, добрая воля хозяина этой твердыни позволяла миновать это препятствие. Не зря опасались горные владыки – при обсуждении целесообразности строительства на совещании у Кузьмина, этот аргумент был не последним в ряду «за». Кузьмин очень быстро проникся проблемами горцев и уже считал их своими. Но, только и защищать он хотел «своих», а не чужих дядей-разбойничков, от других разбойничков.
   Наконец, степная дорога достигла моста через Кубань, воссоединилась со старой генуэзской дорогой. А может, это была дорога Золотой Орды периода расцвета, периода правления хана Узбека, кто знает? Бульдозеры осторожно перевалили через мост (молодцы «деревянные»), направились к следующему мосту, навстречу строителям-горцам. Здесь плохонькая, но дорога уже когда-то была, осталось только подравнять.
   Дикое воинство отправилось на базу. Их продвижение контролировалось с наблюдательных пунктов, данные передавались по цепочке майору, поэтому приятный сюрприз был неожиданностью лишь для вернувшихся: на плацу базы стояли стройные ряды столов, готовых принять гостей. Сервировка – изысканная: настоящие тарелки, гранёные стаканы, алюминиевые ложки. У бассейна лениво дымился, наверное, самый длинный мангал в мире. Дух от подрумянившейся баранины стоял такой, что слюной захлебнуться можно. Под матрацами старались сохранить тёплыми только что выпеченные лепёшки. В двух самодельных полевых кухнях истинный сюрприз для казаков – картофельное пюре!
   В помещении командного пункта – алюминиевые  молочные бидоны с коктейлем «лесная свежесть» – четыре части отвара из трав, лесных ягод, одна часть – спирт. Клопов добавить предлагали доморощенные зубоскалы, но майор, лично дегустировавший качество напитка, резонно заметил, что Дикий полк на коньяк ещё не заработал. Горячие головы предлагали развести напиток до крепости нормальной водки, а не «голимой настойки», Верховный запретил, ведь казаки напитка, крепче вина, браги не пробовали. Перегонка была им неведома.
   По завершении какого-либо крупного проекта, ударно потрудившимся устраивали банкет с танцами и «продолжением». Эта традиция распространилась и на строителей дороги, только «продолжение банкета» зачумлённому полку не полагалось…
   По цепочке пришло сообщение, которое так долго ждал Павел и уже начал волноваться: прибыли к «гнезду» у Кубани гонцы от Юлиана Августовича, просят прислать повозки, все, какие есть. Вовремя – дорогу только закончили.
– Ну, вот, Панас Иванович, первое боевое задание твоему полку: доставка груза на Базу. Бери рацию, повозки какие есть, всех своих, пацанов постарше, и в дорогу. Туда верхом, назад – пёхом, с навьюченными лошадьми. Судя по объёму товара, повозок не хватит. Может ещё не раз обернуться придётся.
– Хиба это боевое задание?
– А это, как повезёт. Встретите степняков – будет боевое. Десяток автоматчиков, что весть принесли, с вами пойдут. Баб до первого жилья проводите. Денег им дашь, еды на дорогу, лошадей по паре, хороших. Продадут, какое то время жить смогут.
– Дуже ты щедрый, Павел Андреевич. Они ж наших казаков позаражали.
– Не жлобись, не виноваты в том, сами жертвы профессии, передаточным звеном оказались. Если кто и виноват, то это зоофил долбанный, который во Франции свинью трахнул. Весь Мир, на века, на уши поставил. Даже в то, наше время, лишь залечить можно было, но не вылечить. А наш случай – впредь всем наука. С одной женщиной жить нужно. Если с несколькими, то своими, с гаремом своим.
– З глузду зйихав, Верховный, многожёнство разрешить?!
– Почему – нет? Кто, сколько прокормить сможет, достойно обеспечить, столько пусть и имеет. ****ства меньше будет. Один чёрт – мужику одной женщины мало, налево тянет. По себе знаю. А если пяток своих, настойчивых, обслуживать придётся, «в гречку скакать» – силёнок не хватит.
– То мы ж хоть и номинально, но православные. А православие многожёнства не допускает.
– Кто тебе сказал, что мы православные? Мы – Посланники Бога. Самый младший наш пацан выше Папы римского, Патриарха Константинопольского. Все мы – братья и сёстры Иисуса Христа, напрямую Богом созданные, в этот мир посланные.
– Ну… С такого боку я нэ думав.
– Новую церковь зачнём, Церковь Единого Бога. На основе православия и протестантства. Но никакого старославянского на богослужениях, только на родных языках, чтоб слово Божье понятно и ребёнку было. Из ислама всё лучшее, целесообразное возьмём. Нам Владыка православный не указ. Не мы к нему, он к нам на поклон ездить будет. Огромные территории заселить нужно, так почему не разрешить многожёнство, если это отвечает нашим целям и задачам? Не запретительной религия должна быть, со всякими надуманными табу, ограничениями, людишками изобретёнными, человечной. Чтоб комфортно в ней человек себя чувствовал. Жениться священникам нельзя – педерастия процветает, разводиться нельзя – несчастливые, ненавистные друг другу супруги обязаны до скону терпеть, с запретом на аборт, пожалуй, согласится можно, выгодно нам это сейчас. Но женщина, тоже, друг человека, должна свободу выбора иметь. Кому нужны эти условности папства? Кого они делают счастливее? У индусов корова священна, они их не едят, выходит, у мусульман – свинья священна? Жалко мне магометан – ни разу отбивную из постной свининки, с хрустящей корочкой на сухариках, не попробовали. Любимейшее моё блюдо. Да я из-за одного этого запрета в мусульманство никогда не сунусь. У меня в подразделении один таджик был, говорил: «Свинья отбросы кушает, значит, и вы отбросы кушаете». А ты хрюшу кашами из отборного зерна корми, молочком парным пои, да чисть свинарник ежедневно, да мой животину каждый вечер, вот и будет свининка «чистой». А ещё придумали: целый день не есть, а на ночь нажираться – о-очень «полезно». Какая разница Аллаху – что и когда ты ешь? Он твоей душой интересуется, мыслями, поступками, а не тем, чем ты испражняешься. Нет предела глупости человеческой.
– Мужики, за такую религию, обома руками «за» будуть, а бабы?
– Ничего, пообвыкнутся. Лучше половина или треть мужика, чем совсем никакого. А невест будем из рабства выкупать, отвоёвывать, черкесских вдов и семнадцати, восемнадцатилетних «старых дев» к себе забирать, пробьёмся! Деторождение на конвейер поставить необходимо, чтоб семьи многодетными были. Для этого народу нужно обеспечить сытую, безопасную, счастливую жизнь. А это уже наша задача, Панас Иванович, центральных властей. И детей будем подбирать, где только можно.
   Замолчал «пророк», молчал и полковник, обсасывая вместе с чёрным усом новую идею.
– Церковь строить нужно, срочно, – вновь поделился сокровенным с опытным товарищем Павел, – В четырнадцать, пятнадцать лет черкешенки уже невесты, а без венчания ничего такого себе позволить не могут. И поп нужен, настоящий. Можно, раз в месяц, Фому приглашать, но, где венчаться? Нужно, нужно, нужно... Подустал я малость, Панас, не физически, от ответственности давлеющей, – пожаловался внезапно.
– В баньку тебе трэба, з бабой, або с двумя, и пляшкой горилки, а потом поспать часов двенадцать, як рукой снимет.
– Может и так...
   На заре обоз ушёл...
   Пришло сообщение, что в крепость, с юга, своим ходом, прибыло пять сотен тяжелой отборной кавалерии турок, но, пока, не выступали, ждали ещё кого-то.
   В этот же день запылила дорога: плавно извиваясь, повторяя ленивые изгибы реки, приближалась длинная змея первого обоза продотряда. Тяжело груженые повозки, запряжённые парами лошадей, навьюченные лошади – и солдаты и пастухи нагрузили всех своих, сами шли пешком. Чтобы сторожить товар, лошади ни к чему, всех, почти, от старой генуэзской башни забрали, разъездам лишь оставили.
   Новые лица – выкупленные рабы: девочки, мальчики, юноши, молодые мужчины. Во все глаза смотрело вокруг пополнение. Всему удивлялось, особенно – бережному обхождению. Порой, и тятька родной построже был. Это был свежий полон – только-только из-за Поля. По пограничью летом прошлись орды ногаев. Им осени, урожая ждать не нужно, как крымским татарам – скотоводы, в основном, кочевники. Когда хотят, тогда в набеги и ходят.
   Рассортировали: детей, подростков – в Детскую долину, Старших – на попечение сержантов. Три дня осмотреться, отдохнуть от дороги, отъестся, получить основные познания о том, куда они, собственно, попали, и на учёбу – от курса молодого бойца ещё никому увильнуть не удалось.
   Через несколько дней прибыл основной обоз, сопровождаемый Диким полком. «Дикими» их назвали не потому, что они дикари неотёсанные, а потому, что, в основном, с Дикого Поля. Полк, со временем, стал гордиться своим названием, завёл свои традиции, особый кодекс чести «лыцарей».
   С этим обозом – ещё пополнение – гребцы, выкупленные Юлианом. Голова кругом шла у тех, кто занимался жизнеобеспечением колонии, обустройством новоприбывших. Ну, не знал майор, куда сунуть и этих. Не до них было – готовились к большому походу, в горы, на помощь Максиму. Вызвал главного «деревянного», Сильвестрова, с замом его, лесничим.
– Алексеич, как у тебя с людьми?
– Издеваешься, Павел Андреевич? Дай людям после тачанок с повозками отдышаться. Ни единого человека не дам, и не заикайся!
– Да нет, ты послушай… – майор, устало.
– Нет! Это ты меня послушай: заготовка дров нужна? Нужна! Зима не за горами. Всю деловую древесину в радиусе десяти километров извести, чтоб татарам не с чего было штурмовые лестницы делать, кто приказал? Напомнить?
– Да, послушай же…
– И слушать не хочу! Вот, смотри, уши закрыл, ничего не слышу. А-ля-ля-ля-ля, хоть что говори, глухой я. Иди, «железяк» дои, им полегче стало. И на станках работать нужно, по двенадцать часов пашут, колёса когда-нибудь кончатся? Не отвечай, всё равно не слышу. А-ля-ля…
– Послушай, – обратился к леснику, – Пойди к завхозу, возьми бутылку спирта, еды на кухне, и отправь своего начальника в баньку, на сутки. Совсем человека заездили.
– Не пойдёт, Павел Андреевич. Аврал у нас.
– У вас всегда аврал. Лейтенант, – позвал адъютанта.
– А-ля-ля-ля, – продолжал бойкот приказов «деревянный».
– Слушаю, товарищ майор.
– Возьми пацанов, отправьте этого певца на губу, в баньку, что возле водопада. Даю ему сутки ареста, и три часа на опохмел. Пол-литра у завхоза возьми, икры стакан, ну и, что там ещё захочет. Пожелает бабу, доставишь. Сам не пойдёт – свяжите, доставите по назначению. Выполнять!
– Я внимательно за арестантом присмотрю, не сомневайтесь, товарищ майор, – лейтенант плотоядно облизался в предвкушении нежданного загула в заводском «раю».
– Тебя жду обратно через два часа. Выполнять.
   Такой подляны, обнадёженный офицер не ожидал от этого скотоложца.
– Пока твой начальник наказание отбывает, ты – главный, – вновь обратился к леснику, – Подкрепление к нам прибыло, смотри, буйволы какие, – показал на стоявшую неподалёку толпу здоровых, слегка подрастерявшихся мужиков.
– Бери их под свою опеку. Сегодня пусть отдыхают, с завтрашнего дня припашешь.
– Так вы не забрать, дать людей хотели?! Алексеич, Алексеич, свершилось…
   Активно брыкавшегося «деревянного» двое бойцов тащили к повозке… 
   С обозом пришла радостная весть – жив Иван! В Крыму шороху наводит. – «Почему весточку не послал? Сволочь толстокожая, вот почему». Повеселел майор. Улыбку, даже, солдаты на лице Верховного главнокомандующего заметили, впервые, за последние месяцы.
   Опять пришло сообщение разведки: турки, практически, готовы к выступлению. Ждут последнее пополнение, и сразу двинут. Сведения надёжные.
– «Пора», – решил майор, дал сутки на сборы. Нервозность ожидания кончилась, началась лихорадка сборов. Вроде, давно были готовы, а в последний день… Как всегда…
   Выехали затемно. Майор взял с собой сотню стрелков, экипированных так же, как и первая, ушедшая ранее, сотня; три сотни мечников, вооружённых палашами или алебардами, с клинками на концах, кинжалами, луками, некоторые – круглыми щитами, метательными ножами, дротиками. Абсолютно все в добротных крепких кольчугах-безрукавках, стальных шлемах или солдатских касках – заводчане ударно потрудились, обеспечивая боеспособность и надёжную защиту народной армии; сотню «танков» – тяжёлую пехоту. Их доспехи следовали за ними, в обозе. Все на лошадях. Диких, мало обученных, с его точки зрения, брать не хотел. Поднялось маленькое восстание – казаки рвались в бой, жаждали отомстить османам за каторгу на галерах, за замученных жён, угнанных в рабство детей. Майор уступил, взял с собой две с половиной сотни, предложив разбиться на пять полусотен, и выбрать пятидесятников. Остальные, вновь, отправлялись за продуктами. На хозяйстве оставлял за себя новоиспечённого полковника.
   Павел облачился в короткую, до пояса, кольчугу-безрукавку. «Стечкин» на бедре, как у ковбоя, ТТ – на ремне, спереди, в кобуре, справа, под левую руку. Завершали экипировку палаш и легендарный широкий нож, предмет для зависти и подражания. Никакого щита. 
   Третья сотня автоматчиков, ушедшая за провизией, по приезде, должна остаться на охране крепости. Три десятка Мангустов – тоже.
   Юрий Соломонович, тоже, рвался в бой, даже поругался с Павлом.
– У тебя своя война: стенку кончай быстрее, и прочее, что намечено. Не сегодня-завтра татары нагрянут, а у тебя воротный проём в строительных лесах. Всё никак не закончите бетонировать. Да и блоков ещё класть прилично осталось. А инфраструктура? А остальное строительство, по мелочам? Гражданские – тоже люди, им минимальный комфорт обеспечить необходимо. Я тебя возьму, потом, на экскурсию.
– Да пошёл ты, экскурсовод. Знаешь, где у меня это строительство уже сидит? Вот, – взял себя за горло, – Развеяться хочу, затрахали меня уже камни эти!
– Есть идеальный рецепт, гениальный доктор прописал: баня, баба, водка, семьсот минут сна.
– Ты пробовал?
– Некогда.
– А мне есть когда, да? – Главстрой безнадёжно махнул рукой, поплёлся к коновязи.
   Майор брал с собой лучших из лучших, но и остальные наседали, делегации засылали – просили, требовали. Даже пацаны приходили, просились быть «на подхвате».
– Может случиться, товарищи, что, пока мы будем с Османами воевать, вам против татар облогу держать придётся. Так что, ещё неизвестно – кому туже выпадет. Не расслабляйтесь, – неизменно отвечал Главком, – Полумиллионная армия у турок, да крымчаков триста тысяч, да ногайцев неизвестно сколько, да Большая орда, да Астраханцы, да...  Навоюетесь ещё, блевать от крови людской будете.
   Проникся народ моментом. Некоторые, даже, пугались: без Бати с татарами воевать?! Немыслимо!..
   Верховный дорогой остался доволен – на совесть поработали, бродяги. По пути встретили бульдозеры, возвращавшиеся на Базу.
– «Вот и ещё одно большое, полезное дело завершено», – с удовлетворением отметил майор.
   Миновали мосты, втянулись в ущелье. На всём его протяжении работали черкесы, доводили дорогу до местного идеала. Сновали повозки – возили камень для крепостных стен. Кансав серьёзно взялся за укрепление границ. Трёхдневный изнуряющий марш закончился в Большой долине у резиденции Владыки. Солдаты стали на отдых, а майор, сменив лошадь, отправился дальше, на дальний перевал. Пришлось преодолеть три промежуточных, наконец, перевалили главный водораздел, начали спускаться между двумя горами с довольно крутыми склонами. Через полкилометра пологого спуска проход начал расширяться влево и, наконец, превратился в «стол», или «седло», кто, как называл микродолину между вершинами, образовавшуюся на слиянии двух паводковых потоков. В плане – кривоватый треугольник со сторонами порядка километра – полутора. Сейчас прибывшие стояли в одной из его вершин. Дальняя вершина треугольника пряталась за левой горой. В третьей вершине, находившейся прямо, по ходу вниз, зиял вход в ущелье, ведущее в долины, лежащие на пути к побережью. Дорога проходила вдоль крутого склона правой горы.
   Глазам путников предстал «цыганский табор»: сотни шалашей, каких-то навесов, самодельных палаток. Десятки, сотни кострищ. Между временными жилищами сновали люди. На кострах, в казанах, что-то варилось. Это оказался временный лагерь черкесов, которые, уже около трёх недель, готовились к отражению нашествия карателей. Проезжали повозки, гружённые камнями, одна с дровами. Воздух – хрустальной чистоты, вкусный, слегка разряжённый. Здесь было несколько холоднее, чем в долинах – высота уже сказывалась.
   Направились к большому навесу, стоявшему на отшибе – штабу.  Их встретил Максим: небритый, круги под глазами, но глаза живые, возбуждённые.
– Три дня назад пришли последние семь галер. Турки, наверное, уже выступили. Жду сообщения с часу на час, – после взаимных приветствий доложил сержант.
– Посылай гонцов, пусть войска идут сюда, форсированным маршем.
– Есть! – Владыка подозвал вестового, распорядился.
   Майор, с Максимом, Каитом и Кансавом поехали осматривать «хозяйство» – майор инспектировал степень готовности поля предстоящего сражения. При въезде в ущелье, ведущее к морю, шириной, всего, около сорока метров, разбирали многоярусные строительные леса, с которых бурили шпуры для закладки взрывчатки.
– Какой длины шпуры? – полюбопытствовал майор.
– До пяти метров. Больше вручную невозможно.
– Объём породы при взрыве посчитали?
– Да, конечно. Каньон перекроет полностью, и на очень приличную высоту. Ещё та пробочка образуется. Плотно «бутылку» закупорит, – Максим имел ввиду, что из микродолины туркам назад ходу уже не будет. Задача была поставлена майором сразу и однозначно: не отогнать врага, а запереть и уничтожить, до последнего человека. Чтоб и не ведали на побережье – что случилось, чтоб мистический ужас нагнать, чтоб впредь неповадно было в горы соваться. Такой была задумка. Реализуется ли она?
– Взрывчатки много пошло?
– Экономили, как могли – шпуры порохом наполнили. Лишь потом, по одному слабенькому патрону Э-6 заложили, для детонации. На стены, на бомбы, весь порох ушёл, ни крупинки не осталось. Детонаторов, конечно, прилично поистратили, тут деваться некуда.
– Уверен, что сорвёт породу? Чёрный порох в несколько раз слабее азотной взрывчатки.
– Уверен, взрывники поэкспериментировали, сейчас увидите.
   Проехали около километра по, постепенно, расширяющемуся ущелью. Повсеместно встречались люди, на верёвках поднимавшие на тридцати – сорокаметровую высоту «крыши» каньона камни, на правую стенку, вдоль которой, в нескольких метрах, проходила веками накатанная дорога. Наклон стены – очень крутой – до шестидесяти – семидесяти градусов относительно почвы, а кое-где стена стояла вертикально. Впереди показалась гора камней высотой не менее шести метров, насыпанная в крутую гору посередине каньона. У правой стенки заканчивали разбирать леса. Взрывники, в десятый раз проверив паутину проводов, ведущих к электродетонаторам, наконец, успокоились, разрешили демонтаж. На левой стенке лесов уже не было. Провода замаскировали грязью, глиной.
– Вот и результаты эксперимента, – прокомментировал Максим, – Здесь ширина каньона доходит до восьмидесяти метров. Такое расстояние одним взрывом перекрыть невозможно, проверено. Стену взорвали там, ниже, камни сюда свезли. Ну и ещё возили. На десять километров в округе, наверное, ни одного камушка не осталось. Полторы тысячи черкесов работали. Вот, середину перекрыли, частично – левую сторону, больше не успели. Нам бы ещё недельки две, тогда бы мы лишь узкий проход оставили, где дорога проходит. А так придётся перекрывать взрывами с двух стенок.
– Неизвестно, как камень после взрыва ляжет. Возможно, преграда будет легко преодолима, – майор, задумчиво, – заслон нужно ставить, скрытный, чтобы пропустили колонну карателей и заперли. Поехали дальше, посмотрим – где можно укрыться.
  Спускались всё ниже, каньон всё расширялся, превращаясь в долину. Лишь, проехав более шести километров, обнаружили приемлемое укрытие для конницы – крошечное ответвление долины, пробитое слабеньким ручейком. Поднялись в него, осмотрелись. Щель, практически, но длинная и широкая.
– Более четырёх – пяти сотен конных сюда не влезет – констатировал майор, – ну что же, и то ладно.
   Спустились ещё на пару километров ниже, ничего путного больше не нашли, повернули обратно...
   Взмыленные лошади принесли двух вестовых с сообщением от разведки: турки, наконец, выступили – порядка семи тысяч вместе с возницами обоза. Порядок следования такой: впереди – два десятка конной разведки, следом – пять сотен конницы. Дальше – пять сотен пеших янычар. За ними – основная ударная сила – сорок сотен пехоты с круглыми и прямоугольными щитами. Дальше – два десятка пушек на повозках, повозки с бочками, (порох, наверное), с ядрами, пять сотен воинов с пищалями, пять сотен янычар, и, наконец, обоз. Пешие шли по четверо в ряд, конные – по трое.
   Майор записал, отошёл в сторону, начал что-то высчитывать. Подчинённые терпеливо ждали, не мешали стратегическому планированию. Закончив, вернулся.
   Начался военный совет, на котором присутствовали два сотника стрелков –автоматчиков, три сотника мечников, сотник «танков», пять пятидесятников Дикого полка, пять сотников черкесов, Кансав с заместителем от рабочего люду, Каит – тысяцкий. Максим переводил.
– Я вижу лишь пятерых твоих сотников, Максим. У тебя восемь сотен. Где остальные?
– Здесь лишь опытные бойцы, кто в набегах участвовал. Да и не все ещё, лучшие. По сотне, малоопытных, молодых, на два вспомогательных перевала послал, на всякий пожарный, за ними уже гонцы поскакали, вернут. Остальные в долинах остались. Три сотни – у строящейся крепости. Наш тыл со степи прикрывают, от татар, на всякий пожарный.
– Предусмотрительно, молодец. Как придут, пусть укрытия по склонам, перед и за перевалом готовят. В открытый бой не пущу, с луков постреляют.
   Похвалу сержант переводить не стал.
– Более, чем на семь километров колонна растянется, – озвучил Главком свои расчёты, сверяясь с записями в блокноте. Стены взорвём тогда, когда середина пяти сотен арьергарда – янычар окажется на месте нижнего взрыва. Ты, Максим, возьмёшь две с половиной сотни Диких, две сотни черкесов, десяток автоматчиков, станете в том ущельице, что мы присмотрели. Обоз, часть янычар – за тобой. И чтоб ни один не ушёл, – майор суеверно прикусил язык – когда-то он такое уже говорил, плачевно закончилось.
– Вам стрелки нужнее, сами справимся, – возразил Максим.
– Обсуждать приказы? Борзеешь, щегол. Это для них ты «Владыка», а для меня сержантом пожизненно останешься.
– Слушаюсь, товарищ майор, простите, виноват!
– То-то.
   Этот диалог, тоже, не переводился.
– Что такое «километр»? – задал вопрос Каит.
– Правильный вопрос, упустил как-то. Это… Две тысячи женских шагов, или тысяча шагов Кансава, при быстрой ходьбе.
   Черкесы кивнули, понимая. Удобная мера, легко считать.
– Три сотни мечников, полторы сотни стрелков – страховка, полторы сотни черкесов прячутся в «треугольнике», за отрогом левой горы. Четыре тысячи пехоты – ваши, я пойду с вами.
– Нет! – сразу несколько голосов, решительно.
– Вы на рации должны быть, товарищ майор, руководить всей операцией, – высказал всеобщее мнение Максим.
   Майору пришлось согласиться с целесообразностью такого решения.
– Для остальных дислокация будет такая...
   Разведка доложила: турки стали лагерем на ночь в тридцати километрах от устья каньона.
– Это замечательно, – порадовался Павел.
– Почему? – не понял Максим.
– Мы их встретим тогда, когда они уже протопают тридцать километров, да в гору, да с полной выкладкой. Какие с них бойцы будут?
– Действительно, замечательно! Пять километров в час... Ближе к обеду ожидаются.
– Точно...
– «Долина» вызывает К-1, – в эфире прорезался голос Максима.
– Слушаю, «Долина», – у Кузьмина так и остался Афганский позывной – К-1. К-2 – Кузьмич, хозяйничал где-то далеко, в Крыму. «И носа не кажет, и весточку не шлёт, стервец! Пусть только появится, пятнадцать суток нужники будет драить, за нервы мои. Как он сейчас нужен!» – думал Павел.
– Вижу три десятка всадников, десятки идут с интервалом в сто метров – разведка.
– Принял, «Долина». К-1 вызывает «Перевал».
– На связи, – немедленно откликнулся радист «танков», находившийся рядом с сотником тяжёлой пехоты.
– Отойдите подальше от перевала, схоронитесь. Когда разведка перевалит, снимите тихо, стрелами, пусть черкесы постараются, и сразу выдвигайтесь на исходную позицию.
– Понял, К-1, будет сделано. Выполняем манёвр.
– Я – «Долина». Прошла тяжёлая конница. Все в кольчугах или латах, стальных шлемах. Длинные сабли, стальные щиты, пики разной длины: очень длинные и короткие. Зачем это, товарищ майор?
– Скоро узнаем, «Долина». Не болтай лишнего, по существу говори.
– Шеи и грудь лошадей прикрыты кольчугой.
– Это хорошо, меньше потерь будет. Мы с лошадьми не воюем, лишь с всадниками.
– Янычары пошли – лёгкая пехота. Правильно, порядка пяти сотен, чётко работает разведка.
– Твоя разведка. Сам себя не похвалишь, ходишь как обосранный.
– Идёт пехота... Странная, какая-то. Ряд стандартных янычар: ятаган, кинжал, круглый щит, кольчуга; ряд пехотинцев с большими прямоугольными щитами, железом окованными. Пики трёхметровые, короткие палаши, стальные шлемы. Стальные нагрудники у половины, примерно, как у кирасиров. Тяжёлая пехота! Так и чередуются: тяжёлые – янычары, тяжёлые – янычары. Идут – конца не видно. Может не четыре тысячи, больше? Сосчитать трудно.
– У страха глаза велики. Странно... Тяжёлая пехота. Мне Долевой рассказал о войсках Порты всё, что сам знал. Такой пехоты не упоминал... Может греки, или македонцы, или балканцы? Наёмники, скорее всего. А, какая нам, собственно, разница, кого давить? Клопов, вшей, или тараканов.
– Пушки пошли, обслуга при них... А вот, совсем странные идут – только палаши при них, сумками и сумочками обвешаны... Не сумки, пороховницы! Понятно, стрелки это. Нагрудники стальные, шлемы. Пищали, или как там оно у них называется, на повозках едут, громоздкие, неуклюжие – в бинокль вижу.
– Видать, всерьёз вас восприняла Порта, смотри, как подготовились.
– Я – «Орёл -1» (радист на верхотуре левой стены каньона, невдалеке от наваленной кучи камней. Рядом –  мастер-взрывник с готовой к работе взрывмашинкой. – Вижу разведку, все три десятки. Первая остановилась у камней, совещаются. Дальше пошли. Интервал прежний – сто метров.
– Понял, «Орёл -1». Продолжайте наблюдение, – майор – координатор.
– Я – «Долина». Прошли янычары, идёт обоз, считаю...  Двести десять повозок. Возница и янычар на каждой. Конных у повозок нет.
– Вот видишь, сами продовольствие везут, нужно только хорошо попросить.
– Вот я сходил на побережье и попросил...
– А кто это там эфир засоряет, отцы-командиры? – с издёвкой-подковыркой спросило радио.
– А кто это такой смелый – старших по званию перебивать? – координатор.
– Я это, «Орёл -2». Виноват, товарищ майор, исправлюсь. Наблюдаю разведку. («Орёл -2 сидел на входе в каньон с микродолины, рядом – взрывник, Кансав со своими вестовыми)...
– Я – К-1, и я уже вижу разведку. «Перевал» – внимание, готовность один. До вас два с хвостиком километров передовым осталось. Майор устроился высоко, на склоне левой горы. И перевал, и за перевалом, и большая часть долины – как на ладони, удачно выбрал командный пункт.
– Есть, готовность раз, – отозвался радист «танков»…
– Первая десятка ушла за перевал, остановились, осматриваются. Остальные ждут. Двое вернулись, дали «добро» следующей десятке. Проверяются. Учитесь, пацаны, как дозор должен работать. Разведка спускается за перевалом, первая десятка, вторая, третья... «Перевал», готовность ноль!
– Есть!
   Через несколько минут майор увидел, как дёргались конные, падали с лошадей – черкесы стреляли с обоих склонов.
– Разведка ликвидирована. Колонна продолжает движение, – оповестил майор остальных о первой маленькой победе.
   Из-за поворота горы появились, спрятавшиеся ранее «танки» выдвигавшиеся на исходную. Шли быстро, рассредоточивались по всей ширине перевала, включая пологие у дороги склоны. Не доходя метров двести до высшей точки перевала, остановились.
   Перевалив, кавалерия противника тоже остановилась. Разглядывали неожиданно возникшее препятствие. Черкесов, которые и кольчуг не носили, закованных в броню встретить не ожидали, тем более – здесь, на перевале, далеко от обжитых долин. Что-то здесь было не так, неправильно – кольнуло лёгкое беспокойство офицеров, возглавлявших колонну: рассчитывали на лёгкую прогулку, много крови, черкесской крови, разумеется, не своей же. Приказано примерно наказать горцев. Не только бандитов, но и их семьи, и всех в разбойничьих долинах, чтоб гул по горам пошёл – нельзя трогать подданных Порты. Опасались лишь лучников, потому и взяли с собой «бронированных» с прямоугольными считами – тяжёлую пехоту. Своих же янычар «глава миссии» считал непревзойдёнными фехтовальщиками, не чета дикарям-горцам. Проводник, ехавший рядом, удивился не меньше, пытался найти объяснение.
   Наконец, сошлись во мнении – «наёмники». Но откуда у нищих горцев средства на такое дорогостоящее мероприятие? – «А, ну да, прилично награбили, вот и наняли сотню тяжёлых пехотинцев». Но где? Такого облачения офицер не видывал, хоть и проводил карательные экспедиции по всему Причерноморью. – «Возможно, из-за Каспия вытребовали? Персы? Точно, персы! Далековато же их занесло на погибель. Мало им войны с нами на юге Кавказа, в Малой Азии».
– Так вот оно что! – воскликнул, «догадавшись», – Персы, грязные свиньи! По нашим тылам решили повоевать. Горцев науськивают. Сами черкесы никогда не решились бы напасть на крепости, – другого объяснения просто не было. Довольный своей прозорливостью, офицер презрительно усмехнулся – что может сделать эта ничтожная сотня с его тяжёлой конницей, пехотой?
– «А доспехи у наёмников хороши, дорогие, наверное. Нужно своих предупредить, чтобы поосторожнее были с ними. Доспехи хорошо продать можно». В этом походе собирался прилично заработать на грабежах. А если ещё удастся вернуть и золото, увезённое бандитами, баснословная премия от самого султана ожидается. Турок уже подсчитывал барыши...
   Майор продолжал наблюдать. Авангард остановился. Уставшие лошади опускали головы, выискивая травку на голых камнях дороги. Остальное воинство, тоже уставшее, растянувшееся по ходу марша, подтягивалось, уплотняя ряды. Наконец, колонна застопорилась совсем, но движение войск не прекратилось – стала образовываться вторая колонна, параллельно первой. Всё больше воинов появлялось из каньона.
   Командующий турецкой армии отъехал в сторону, освобождая проезд, что-то громко выкрикнул. Кавалеристы спешно, но организованно перестраивались, располагаясь по всей ширине перевала ровными рядами. Ощущалась многолетняя выучка. Элита турецкого войска, по большей части – мелкое дворянство, потомственные военные, только этнические турки. Вторая команда – пики опустились, и покатились стальные волны с перевала под уклон, набирая скорость.
   Топот множества копыт больно бил по нервам пехотинцев. Но Танки стояли, как вкопанные, не предпринимая никаких мер обороны. Даже «каштанчики» свои вперёд не выставили, не приняли боевую стойку. Стояли как статуи, недвижимо. С того момента, как их увидел офицер, ни один не шелохнулся. «Может это и есть чучела, пустые доспехи, чтобы напугать противника?», – подумал, вглядываясь в устрашающе раскрашенные маски, надвинутые на лица. – «Если так, то глупее не придумаешь. Разве могут напугать какие-то там чучела доблестных воинов великой Империи?».
    На такие сомнения и был расчёт. Недвижимый враг кажется легко уязвимым.
   Сто метров. Вторая шеренга, с более длинными копьями, чем первая, подтянулась, и теперь лошади шли парами, ступенькой, впритык друг к дружке. Острия коротких копий передних, и длинные задних выстроились почти в одну линию, удваивая ударную мощь. Задние ряды тоже выстраивались попарно.
– Вот, значит, зачем копья разной длины, – пробормотал майор, – Толково придумано, возьмём на заметку эту тактику.
   Пятьдесят метров. Казалось, мчавшаяся во весь опор, лавина сомнёт недвижимые фигуры, не останавливаясь, особо и не заметив препятствия. В этой ситуации и копья лишние. Сейчас лошади просто снесут и затопчут пехоту. Тридцать метров, двадцать, пятнадцать...
   «Чучела» пришли в движение. Не поздновато ли? Сделали по три быстрых шага назад, с силой натягивая верёвки, которые они держали в руках. Верёвки, замаскированные до этого в грязи, потянули за собой рычаги, одним концом закреплённые на осях. Оси жёстко крепились анкерами к почве. Вторые концы рычагов, под углом всего в тридцать градусов, для лучшего упора, подняли на уровень колен лошадей «барьер», сделанный из толстой арматуры, привезённой с завода по заказу Максима. Барьер перекрыл всю ширину перевала и поднялся тогда, когда лошади находились в двух метрах от него, зафиксировался на специальных затворах.
   Чтобы сделать это «чудо техники», на перевал пришлось привезти другое «чудо» – переносной дизелёк-электрогенератор и сварочный аппарат. Больше всех этим «колдовством» поразился Кансав, знавший толк в обработке металла. Долго рассматривал сварные швы, качал головой, прицокивая языком. Сварщик отнёсся к коллеге-металлисту поблажливо, даже дал поварить немного. Кузнец был в восторге от техники Посланников Господних. Сварка поразила его гораздо больше, чем автомат Калашникова, принцип действия которого он, хоть и смутно, но понимал – сложная, но механика, а это... Непостижимо – кусочек солнца в руках!..
   Среагировать, естественно, ни всадники, ни лошади не смогли. А передние ряды его и вовсе не видели. Что тут началось! Пехотинцам пришлось отпрянуть, поскольку лошади взлетали, падали, катились кубарем вперемешку с седоками, докатывались до переднего ряда «танков». Нескольких даже задело. Казалось, случилось маленькое землетрясение от падения множества тел. Крики, стоны, ржание, хрипы лошадей. Следующая двойная шеренга ушла в небытие вслед за первой. Из третей лишь часть всадников успела затормозить. Перед пехотинцами образовался полуживой вал копошащихся тел – естественная преграда для остальной кавалерии. Вот такой вал, образовавшийся у горящей детской спальни, в первый день Новой эры и навёл на мысль установки откидывающегося барьера. Только тогда передних конных остановили автоматные очереди. Идею подал лейтенант Кудряш, теперь – сотник стрелков.
   Конница, наконец, смогла затормозить, остановилась. Топталась на месте, не зная, что предпринять дальше, в сложившейся неожиданно ситуации. Пехота знала что делать: передняя шеренга двинулась вперёд, добивая шевелившихся «каштанами» – шыпастыми стальными шарами, скованными тремя звеньями цепи с двухметровыми водопроводными трубками в три четверти дюйма по внутреннему диаметру. Некоторые предпочитали и дюймовые, и большей длины – оружие изготовлялось индивидуально, по пожеланиям конкретного бойца.
   Прозвучала команда кавалерийского сотника, и конные начали обходить препятствие с флангов, по не очень крутым у дороги склонам. Многие бросали бесполезные теперь копья, которые эффективны лишь на скорости, вынимали из ножен длинные кавалерийские палаши.
   Вторая шеренга Танков среагировала быстро: разделились пополам, кинулись навстречу противнику, выстраиваясь в шахматном порядке, с интервалом не менее трёх метров, дабы «вертолёт» не задел своего. Раскручивали над головами «каштаны», всё быстрее и быстрее, накапливая кинетическую энергию.
   Молодые, необстрелянные черкесы, вызванные с второстепенных проходов-перевалов, пытаясь помочь, обстреливали конницу со склонов, метя в лошадей. Обстреливать бронированных всадников с дальнего расстояния – бесполезно, проверили. Утыканные стрелами лошади падали далеко не сразу – пущенные с расстояния порядка двухсот метров стрелы теряли силу, раны оказывались неглубокими.
    Пошли столкновения. Шары били по головам лошадей, валили «транспорт» вместе с всадниками. Боец тут же менял угол наклона орбиты кручения, проходился по упавшему турку смертоносным шаром, выравнивал угол, искал новую жертву. Быструю смену угла на тренировках отрабатывали до одури, костеря, на чём свет стоит, майора-садиста. Сейчас вспоминали те издевательства с благодарностью. 
    Во все времена считалось, что кавалерия сильнее пехоты. В данном случае она оказалась бессильной. Передние падали под сокрушительными ударами, задние напирали в ограниченном склонами пространстве. Деваться было некуда, разогнаться негде, только ждать очереди на заклание. Скорость – основное преимущество кавалерии здесь напрочь отсутствовало.
   Палаши против невиданного оружия не работали. Правильно учил майор: если ты имеешь оружие, убивающее на расстоянии большем, чем оружие противника – ты победил. «Каштаны» доставали с двух с половиной – трёх метров, палаши с полутора. Разница в метр оказывалась решающей, смертельной для противника. Всё больше лошадей и всадников дёргались в предсмертных судорогах на земле. Кавалерия дрогнула, попятилась. Задние, не понимая, что происходит, не изведав ещё смертоносной мощи «каштана», продолжали напирать. Когда и на флангах выросли приличные горки трупов, наиболее сообразительный сотник кавалеристов дал отбой атаки.
   Кавалеристы показали спины пехоте, стараясь поскорее убраться с поля боя. «Танки» перешли в контратаку по всему фронту, проявляя удивительную прыть, как для тяжело нагруженных воинов. Догоняли бегом, сносили теперь уже всадников, со спины, лошадей не трогали. Догнали кавалерию до высшей точки перевала. Там она, набрав приличную скорость, сумела, наконец, оторваться. Спустилась ниже, к застывшим в недоумении янычарам. Пять сотен легкой отборной пехоты, гордости Порты, в тысячу расширенных от изумления глаз наблюдали, как элита, изрядно потрёпанные пять сотен тяжёлой кавалерии, непобедимые во многих сражениях, улепётывали во все копыта от сотни пехотинцев, оставив немало своих товарищей на поле боя. Они ведь не видели, какой кошмар творился за перевалом.
   Разгорячённые погоней, боем «танки», отвоевав высшую точку перевала, остановились, отдыхая. Черкесы, вслед за пехотой, тоже смещались по склонам за перевал...
– Я – «Орёл -1», Колонна продолжает движение. Пушкари остановились, стрелки разбирают с повозок аркебузы, обгоняют артиллерию, почти бегом направляются к вам, – вновь ожило радио.
– Ясно, «Орёл», «танки» дали просраться ихней кавалерии. Начальники по колонне запросили помощь стрелков. Аркебуза хоть и примитивное, но мощное оружие, большого калибра, пожалуй, и доспехи с близкого расстояния пробьёт. Нам этот геморрой никчему. Смотри в оба, «Орёл-2», стрелков нельзя выпускать из ущелья, так же, как и артиллерию. Даже если арьергард не достигнет точки взрыва, всё равно, будем рвать. Тогда тебе работы прибавится, «Долина», янычары за тобой, как и обоз. Тяжко твоим может достаться, поосторожней там, Максим.
– Понял, К-1, справимся, не впервой. Дюжиной крепость брали, а сейчас нас более полутысячи, да отделение автоматчиков ещё…
– Так, вот он, арьергард! Наблюдаю, все пять сотен янычар, – отрапортовал «Орёл-1».
– Всем готовность «один». Черкесы готовы?
– Давно готовы, у рычагов стоят, – отрапортовал новый в эфире голос.
– Рви на середине арьергарда, как планировали, «Орёл-1». Остальные действуют по намеченному плану, как договаривались...
– Я, «Орёл-1», внимание всем, даю отсчёт: пять, четыре, три, два, один, ноль!
   Ад разверзся над янычарами арьергарда – сотни тонн породы, отделённые мощными взрывами от монолита ринулись на колонну. Сразу около полусотни янычар нашли себе последнее пристанище в «кургане» у правой стенки каньона. Многие были ранены разлетавшимися осколками. Через несколько секунд второй взрыв потряс горы. Порода перекрыла проход метрах в пятидесяти от выхода из каньона в микродолину, схоронила несколько десятков лёгкой и тяжёлой пехоты. «Орлы» на некоторое время оглохли, как и все, находившиеся рядом. У турок, находившихся совсем близко от взрывов, но от осколков не пострадавших, сочилась из ушей кровь.
   Малая часть смешанной пехоты, вся артиллерия, все стрелки, часть арьергарда оказались запертыми в узком каньоне, между двумя горами камней. Заперты – пожалуй, громко сказано. Хоть возникшие кучи и достигали почти десятиметровой высоты, но это, всё же, были не гладкие отвесные стены крепости. По обломкам, насыпанным в живописном беспорядке их, с небольшими трудностями, можно было преодолеть, если будет кому.
   Одновременно со вторым взрывом, с верхотуры правой стенки каньона посыпалась лавина камней. Три недели, под руководством Кансава, почти две тысячи черкесов свозили камни со всей округи, на верёвках подымали на тридцати, сорокаметровую высоту, укладывали кучи по принципу неустойчивого равновесия: выдернул колышек-подпорку или надавил рычагом, и пошла лавина вниз, круша всё, что находится на дороге. Лёгкая и тяжёлая пехота, пушкари, стрелки, лошади – внизу гибло всё живое. В несколько секунд, около трети личного состава, запертого в каньоне, потеряла интерес к жизни. Остальные отбегали к левой стенке; прятались под карнизами, в нишах, прикрываясь щитами, под повозками, поскольку, после массированной атаки обстрел не кончился – крестьяне Кансава продолжали прицельно метать камни вниз.
   Сообразив, что массированной атаки сверху больше не предвидеться, пехотинцы опять перебежали к правой стенке каньона, где были недоступны для метателей и лучников. Стрелки, прикрываясь щитами, оставаясь у левой стены, пытались вести огонь из аркебуз по метателям, но, без особого успеха – точность выстрела из этого допотопного огнестрельного оружия оставляла желать лучшего: лишь двое, пораженных пулями крестьян, упало вниз, несколько были ранены.
   Большая масса стрелков и пехоты, по стеночке, пробиралась к образовавшейся насыпи, карабкалась по наваленным камням, стараясь пробиться к своим – основным силам, успевшим выйти из каньона в микродолину. Но здесь их встречал такой плотный град каменной «артиллерии», что мало кто добирался и до середины препятствия, поскольку к местам взрывов Кансав направил наибольшее количество опытных и сильных метателей, которые тренировались все три недели, даже не принимали участия в подготовительных работах. Здесь же заготовили максимум отборных камней, с футбольный мяч величиной.
   Осознавая, что рано или поздно, всех их, по одиночке, перебьют в этой западне, и, стараясь выполнить приказ – идти на помощь кавалерии, стрелки, руководимые офицером, скапливались у насыпи – готовили массовый прорыв, в надежде на то, что кто-то да прорвётся. Прикрываясь щитами, всё больше воинов скапливалось вдоль стен у рукотворной горки.
   Но, и на этот случай, хитромудрый кузнец припас «туза в рукаве» – по обеим стенкам, на верёвках, в местах наибольшего скопления солдат, спустились шары странного вида: величиной с баскетбольные мячи, обмотанные сеном, каким то тряпьём, верёвками. Шары повисли над головами несчастных, тихонько, мирно шипя. Турки ещё не успели удивиться, разглядывая невидаль, как, один за другим, шары начали взрываться, нанося сокрушительный урон скопившимся. Когда первая очередь отстрелялась, спустилось ещё несколько шаров. Оставшиеся в живых, оглушённые, большинство раненные, турки, в панике, бросились прочь от смертоносного завала, вглубь канона, сопровождаемые градом камней и стрел.
   Шары втянулись обратно. Экономный Кансав приказал не поджигать фитили во второй группе бомб, стремясь лишь напугать врага, отогнать от выхода из каньона. Резонно предположил, что взрывчатка ещё пригодится, когда основные силы неприятеля пойдут на прорыв из долинки, стремясь ретироваться к морю. В том, что такое желание у них возникнет, после плотного знакомства с воинами Посланника, предводитель рабочего люду не сомневался ни секунды.
   «Кудлатые» шары являлись ни чем иным, как усовершенствованными взрывающимися горшочками, показанными некогда кузнецу Максимом. Собрав всех гончаров из долин, где была подходящая глина, и гончарный промысел процветал, их изготовление Кансав поставил на поток, разработав стандартный технологический процесс: гончар делал шар с отверстием, затем дети, своими маленькими руками, на сырую глину, выкладывали стенки внутри шара плоскими, острыми камушками. Вновь брался за дело гончар, делал отверстие меньше, чтоб только порох засыпать, да фитиль вставить. Опять дети, на сырую глину, лепили камушки побольше на наружную стенку горшка. В таком виде горшки подсушивали на солнце. Через сутки отправляли в печь, обжигали – получалась оболочка для бомбы. Оставалось лишь засыпать её порохом, вставить фитиль, плотно закупорить, и «осколочная граната» готова. Плоские камушки, разлетаясь при взрыве, впивались в плоть острыми краями, поскольку, в полёте, принимали положение наименьшего сопротивления воздуху, как детские летающие тарелочки, бумеранги. Время от поджога до взрыва регулировалось длиной калиброванного фитиля и составляло от нескольких секунд до минуты.
    Изготовление надёжных, равномерно, с одинаковой скоростью горящих фитилей, тоже, оказалось целой наукой. Немало повозился с ними Бушев со своими помощниками в заводской химлаборатории. Бомбы, спускаемые на верёвках, обматывались тонким слоем сена и были значительно больше метательных. Предназначенные же для метания или качения под уклон, чтобы горшок не разбивался, обворачивали очень толстым слоем, увеличивавшим диаметр снаряда чуть ли не вдвое. Толщину необходимой «подушки» определили экспериментально, сбрасывая «пустышки», заполненные песком, на острые камни с разной высоты. Забросить рукой такой мягкий шар далеко и прицельно не представлялось возможным, поэтому его обвязывали верёвкой, к ней привязывали ещё одну, с петлёй. Метатель брался за петлю, раскручивал снаряд и бросал. Конструкция напоминала спортивный снаряд метателя молота и была подсказана одним из солдат Максима. Такую штуковину можно было забросить достаточно далеко, поскольку центробежная сила – великая сила, не дающая, даже, упасть Луне на Землю, а Земле на Солнце...
   Максим, со своим воинством, дождавшись, пока последняя повозка обоза скроется из вида, осторожно подался следом, выслав вперёд дозор. Постоянно слушал радио, поэтому был в курсе всего происходящего. Как у Кансава сварка, так у казаков рация вызывала благоговейный трепет.
   По рации передали долгожданный сигнал – «готовность один».
– С Богом, товарищи, – прокричал сержант, обернувшись, –  Всё, что шевелится по эту сторону завала – наша забота!  Пленных не брать, вперёд!
   Рвануло, когда авангард конников Диких почти достиг задних повозок неприятеля. Атака с тыла оказалась для возниц и янычар сопровождения полной неожиданностью. Их уничтожили, почти не останавливаясь. Некоторым пришлось немного задержаться, чтобы выколупать из под повозок, схоронившихся от кавалерии возниц.
   Оставшиеся по эту сторону завала янычары арьергарда поначалу приняли конных за своих, нежданную подмогу, поскольку казаки были одеты в турецкую одежду, захваченную в крепостях. Но, когда «подмога» принялась рубить головы ближним возницам, в панике побежали к завалу, карабкались на кучу, пытаясь укрыться от Диких и черкесов. Там их встречали камнями и стрелами подчинённые Кансава. Куда не кинься – всюду смерть. Паника разрасталась. Некоторые пытались сдаться на милость: становились на колени, бухались головой в землю, вытянув вперёд, свободные от оружия, руки – знак сдачи в плен, на милость победителя. Не помогало – казаки выполняли приказ командира, реализовывали свою давнюю жажду мести.
   В пылу погони, Дикие соскакивали с лошадей, карабкались следом за турками. Те, воочию убедившись, что пощады не будет, сгруппировались на вершине осыпи, дали бой. Поддержка стрелами и камнями с кромки каньона прикратилась – боялись задеть своих. Схватка завязалась отчаянная и кровавая. Неизвестно ещё, как бы всё повернулось, если бы не подоспела десятка автоматчиков. Оценив ситуацию, которая складывалась не в пользу нападавших казаков, принялись отстреливать наиболее неистовых янычар, наиболее умелых бойцов. Метили, преимущественно, в голову, поскольку заводские умельцы, занимавшиеся плетением кольчуг, настоятельно просили не портить добро – запасы материала для изготовления железных рубашек и безрукавок на складах не безграничны, Трофейные же кольчуги и латы, тщательно изученные, порой, оказывались очень высокого качества, недоступного, даже, умельцам двадцатого века. Конечно, имея проволоку из высоколегированной стали двадцатого века, можно было бы постараться, но… То-то и оно.
   Теряя ключевых бойцов, янычары дрогнули, покатились вглубь каньона, под защиту стрелков. Казаки и черкесы не отставали, рубили вдогонку. Каменный обстрел сверху прекратился совершенно – черкесы боялись задеть своих.
   До этого момента сражение проходило по разработанному плану. Сейчас, преодолев завал, начав преследование, люди Максима, не приученные ещё неукоснительно исполнять приказы, нарушили его, за что и поплатились. Аркебузники, разбившись попарно с оставшимися в живых янычарами, тяжёлой пехотой, возницами и пушкарями, образовали строй в несколько шеренг, пошли навстречу казакам, стремясь пробиться к морю. Возле каждого стрелка встал воин со щитом, поднятым над головой, защищая и себя и напарника от атак сверху. Часть пряталась за и под повозками. Прозвучал первый залп. Передние ряды набегавших казаков будто споткнулись, попадали. Ещё залп, и снова ощутимые потери. А казакам плевать – лишь ускорились, стремясь добраться до ненавистного врага, чтобы бить, рубить, колоть, зубами рвать.
– Ложись! – заорал Максим, бежавший чуть сзади, – Ложись!
    Его мало слушали, раззадоренные преследованием, лёгкой победой воины.
    Одного повалил, дав подсечку, второго, третьего...
– Ложись, мать вашу...
    Наконец, атака приостановилась, захлёбываясь в крови. Бойцы ложились на камни дороги, прятались за повозками.
– Радиста ко мне, – закричал сержант, схоронившись за повозкой с ядрами.
    Перебежками приблизился радист.
– «Орёл-1», «Орёл-2», ответте «Долине»! – в интонации ощущалась нарастающая паника, растерянность.
– Что ты вытворяешь, «Долина», мать твою? Жить надоело? Мы их сверху потихоньку щёлкаем, а вы набежали, всю малину обосрали. Да и народу столько полегло! Ваша задача, козлы вонючие, сидеть на насыпи и не пущать. А вы что творите? – разродилась рация сердитым голосом первого «Орла».
– Сам попробуй удержать этих бестий. В раж вошли, не остановишь! Помогайте, чем можете.
–  Поможем, мой господин, – в эфире голос Кансава, быстро освоившегося с рацией, – Отходите, как можно дальше, к завалу. А лучше – за него.
– Понял, «Орёл-2», выполняю. Отходим! – заорал во всё горло по-русски, затем по-черкесски. Короткими перебежками, ползком, отходим, раненных забираем!
   Медленно, с предосторожностями, волна казаков, пристыженная поражением, покатилась обратно. Приободрённые успехом турки, медленно двинулись следом, образовав панцирь из щитов над головами, периодически постреливая. Бодро командовал, оставшийся в живых, сотник. Появилась надежда вырваться к морю из замкнутого пространства, превратившегося в ад. О помощи основным силам уже и не помышляли, шкуру бы свою спасти.
   За их спинами, в одну из повозок, упало несколько «волохатых» шаров.
– Ложитесь, «Долина», Ложитесь! – заорал в микрофон «Орёл-1».
– Ложись! – во всю силу лёгких продублировал команду Максим, – Ложись! – повторил по-адыгски.
   Наученные горьким опытом неповиновения, воины моментально подчинились.
   Рвануло, да так, что переворачивались повозки, падали лошади. Людей сносило взрывной волной, которой некуда было деваться в ущелье, на десяток и более метров. Максим оглох.
– Ни х... себе бомбочка, сродни атомной, – пробормотал, поднимаясь.
   Это была не «бомбочка», сдетонировали бочки в одной из повозок с порохом. Ближние к ней солдаты превратились в кровавое месиво, остальным тоже досталось по полной.
– Вперёд! – заорал Максим, едва себя слыша. Поднялся, побежал к месту взрыва. Бойцы команды не слышали, но, стараясь обогнать друг-друга, понеслись следом.
   Воевать было уже практически не с кем, лишь добивали контуженных, раненных, да тех немногих, кто остался ближе ко второму завалу. Не прошло и получаса, как в каньоне всё было кончено. Артиллерия, стрелки, арьергард янычар, обозники завершили свой жизненный цикл.
   Победа радовала, хоть и далась несоизмеримыми с предполагаемыми майором потерями. Один на тысячу – счёт, который он допускал в самом непредвиденном, неудачном стечении обстоятельств боя, был превышен многократно. А основное сражение ещё и не начиналось. Хвост гидре отрубили, да по мордам надавали. Основное же тело – мощное, мускулистое, закованное в сталь, наверняка, имевшее опыт не одного сражения, ещё, даже, не успело испугаться, не то, что понести ощутимые потери. 

                43. «ГОСТЕПРИИМНАЯ» СТЕПЬ.
               
    Ночью увели лошадей. Нет, они не убежали, не испарились, их, именно, увели. Свидетельство тому лежало здесь же – трупы двух юношей – черкесов, у потухшего костерка, стороживших их ночью, на выпасе. Это были последние лошади, больше не наблюдалось. Два десятка лошадей для разъездов. Остальные, запряжённые в повозки, навьюченные, ушли с предпоследним караваном.
   Осталось зерна лишь на полсотни повозок, которые ожидались не ранее, чем через семь – восемь дней. Оставшийся провиант лежал навалом, в кучах, в мешках, на полуразрушенном пирсе вымерших, в этих краях, генуэзцев.
   Кто мог позариться на столь ничтожную добычу, за которую пришлось бы платить жизнями, и недёшево? Вот так и решило руководство продотряда, оставляя для охраны товара, у старой генуэзской башни, лишь полусотню Диких и десяток автоматчиков, под водительством Долевого Юлиана Августовича. (Напоминаю: «Дикие» не потому, что с пальм послазили, а потому, что казаки с Дикого Поля).
   Караван ушёл вчера, ранним утром. Разъезды, за последнюю неделю, даже в дальних поисках, не обнаружили ни единой живой души, в радиусе десяти – пятнадцати километров. Считалось, что при прошлом отражении нападения степных разбойничков, им был дан достойный урок, никто и близко не посмеет, больше, приблизится к караванам, к пристани. Вот и расслабились, оставив минимум охраны, дабы побыстрее закончить транспортную операцию, которая уже подутомила её исполнителей.
   Оказалось – степняки были плохими учениками. А, может, это была совсем другая банда, не ведавшая, что творит? Так, или иначе, а ночной разбой, с убийством, являлся неоспоримым фактом. И неприятным. Необходимо было объехать дозором окрестности, догнать обоз, предупредить, защищаться, в конце концов, а как всё это осуществлять без транспорта? «Понимаешь, когда теряешь» – лишь сейчас Юлиан осознал, какое место в их жизни стала занимать безотказная, добрая, работящая животина. Куда без неё, вот, хоть сейчас?
   «Командир», способности которого к военному руководству всерьёз десятник автоматчиков не воспринимал, лишь вид делал, перед казаками, дабы не уронить авторитет одного из глав правительства, основательно призадумался. Пока – ничего страшного. Но, неопределённость угнетала. Сколько их, этих невидимок: двое, или тысяча?
   Собрали военный совет: десятник стрелков, Дикий полусотник, и он, Долевой, «триумвиратовский небожитель», слегка досадовавший на себя за то, что не вернулся к своим прямым обязанностям с первым же обозом, оставив охрану и сопровождение грузов специалистам – военным. Каждый своим делом заниматься должен, хоть какой-то толк тогда в державе будет. Полусотня, как отдельная боевая единица, прижилась в нарождающейся армии, как аналог взвода в советской армии, в военное время. Сотня – слишком крупное подразделение, для решения, пока ещё, локальных задач.
   Соблазнился историк редкой возможностью изучить постройку, стоящую на распутье древнего шёлкового пути. Пытался определить приблизительный возраст, национальную принадлежность самых первых строителей. Изучал кладку, строительные приёмы постройки арочных, купольных перекрытий. Лазил по закоулкам подземной части крепости. Искал надписи, артефакты...
– Перед нами встал классический вопрос, товарищи: «что делать?», – начал заседание председательствовавший, – Прошу высказываться.
– Мне, чтобы высказаться, информация нужна, разведка. Определится необходимо: это начало масштабной операции против нас, или пара залётных конокрадов постаралась. Рано кипишь подымать, осмотреться нужно, – выступил десятник.
– Ясное дело, – вступил полусотник, – трэба кругом поглядеть, потом думать.
– Я только что с башни спустился. Наблюдатели говорят: тишь да гладь кругом, ни единой живой души. А сверху далеко видно, сами знаете.
– Ну, я и говорю, чего зря волну гнать. Пацанов, конечно, жалко. Наказать бы этих уродов, да где же их сыщешь?
– Я своих по кругу послал, пешими. Найдут след, не сомневайтесь. Не було такого, шоб в степи хтось потерялся. Трава выдаст. Хоть и натоптали мы кругом за эти дни…
   С башни, где круглосуточно дежурили наблюдатели, неожиданно раздался выстрел из калаша, ещё один, ещё. Заработал крупнокалиберный пулемёт, так и оставленный там, с первого дня пребывания в пределах этой фактории. Не сговариваясь, командиры бросились к башне, наперегонки взобрались по лестнице на просторную смотровую площадку. Очереди стихли.
– Чего палите? – Долевой, запыхавшись.
– Сами смотрите, – часовой показал рукой на бескрайнее зелёное море, подёрнутое уже желтизной. Вдали, метрах в трёхстах, увидели с десяток казаков, которые пытались уйти от пары сотен татар, пеших, неизвестно откуда взявшихся. Двое товарищей тащили третьего, очевидно, раненного. После работы пулемёта преследование приостановилось.
– Ни х… себе! А вы куда смотрели, зоркие соколы? Наблюдатели, мать вашу!.. Чем вы тут занимались, любовнички, «дымоходы» друг дружке чистили? – десятник отчитывал и своего, и Дикого, в выражениях не стеснялся.
   Казаков, поначалу, коробили крепкие слова, пространные выражения, эпитеты, которыми обменивались солдаты, пользовались командиры. Удивлялись: почему, после таких обидных сравнений, не происходили дуэли. В их среде, любое необдуманное слово могло посчитаться за оскорбление, привести к дуэли. Но, привыкали, постепенно, к применению повсеместно ненормативной лексики, солёных шуточек, обидных «красочных сравнений» для того или иного нерадивого неумёхи.
– Как из под земли выросли, товарищ сержант, ей богу. Ползком, наверное, продвигались. Может, везде они, окружают?
   В армии, к тому времени, уже внедрялась новая система званий, предложенная майором, утверждённая Советом:
   сержант, десятник (командир отделения) – одна звёздочка на погонах;
   лейтенант, полусотник (ком взвода) – две;
   капитан, сотник (ком роты) – три;
   подполковник, полутысяцкий (комбат) – две больших;
   полковник, тысяцкий (командир полка) – три больших,
такое деление казалось простым и понятным. Всяких там младших и старших сержантов, у которых оклад менялся на три – пять рублей, старших и младших лейтенантов, с разницей в двадцать рублей не ввели. Да и присвоение очередных званий, для стимуляции карьерного роста, теряло смысл. Проявил себя, из десятников выдвинулся в полусотники – сразу получи лейтенанта, в сотники – капитана. Звание и количество подчинённых коррелировалось напрямую.
   Майор, себе и Соломонычу оставил по одной звезде, как знак исключительности, наверное. Такие «понты», недвусмысленно перекликались с образом мышления другого Верховного. Сталин, щедро награждавший своих генералов, за каждую операцию, орденами Суворова, Кутузова, Ленина, золотыми звёздами Героев, был весьма недоволен, разъярён, даже, когда ему присвоили звание Героя Советского Союза. Его, фактически, «опустили» с высот небожителя, стоявшего над всеми, этой наградой.
   При присвоении очередного звания, обставлявшегося в Совете, со временем, всё более помпезно, произведённый отвечал короткой формулой: «Служу своему народу». До сорок третьего года, и в советской армии существовала стандартная отповедь на награду: «Служу трудовому народу». Позже, заменили на: «Служу Советскому Союзу». Очень точное изменение. Чем был народ при Союзе? Рабочим быдлом, пушечным мясом, животными, которых лишали пищи за попытки неповиновения, миллионами изничтожая голодоморами, заключёнными – узаконенными рабами, подопытными кроликами для немыслимых, с точки зрения здравомыслящего человека, социальных экспериментов. Как служить этой тупой, безликой, покорной толпе? Нелепо. А служить Союзу – логично, подразумевалось – его руководителям, самому главному руководителю – Сталину.
   Может, со временем, и в этой ветви времени будут произносить благоговейно: «Служу великой империи», подразумевая Императора, или: «Служу всемогущему Господу», подразумевая его Посланника? Неисповедимы пути Господни. А кем считал себя Кузьмин?..
– Может, и окружают. Прикажите всем возвращаться в крепость, круговая оборона.
– Есть! – взводный пронзительно свистнул три раза – сигнал к отходу. Со всех сторон, с пристани, к крепости спешили воины.
   Крепость – весьма смелое название для этого строения, гипербола: двор, площадью в три баскетбольные площадки, обнесён, с четырёх сторон пятиметровой стеной, толщиной, всего, около метра, выложенной на раствор неизвестного состава, из необработанного камня-серяка. Пройтись по такой стеночке можно, воевать – однозначно, нет. А перелезть – как два пальца… обслюнявить.
   В дальнем от реки углу четырёхугольника – наблюдательно-сторожевая башня, на которой они сейчас и находились. Высота впечатляла – порядка четырнадцати метров, по прикидкам историка. Верхняя площадка обнесена зубчатой стеночкой, защищающей воинов. Сейчас здесь стоял крупнокалиберный пулемёт на универсальной турели, снятой с тачанки, на пулемёте – коробка с лентой, рядом – цинки с патронами.
   По остальным трём углам и над воротами, смотрящими вдоль реки, в сторону порта – сторожевые башенки, лишь на три метра выше стеночки. Крохотные – на четыре-пять бойцов верхние площадки, но, тоже, с зубчатыми защищающими стеночками. Лишь одна стена казалась относительно защищённой – вырастала прямо из воды, достаточно быстрой в этом месте Кубани. Противоположная, и вовсе, стояла полуразрушенной. Между башнями зиял огромный провал, заваленный камнями не только из стены, но и обрушившегося внутреннего двухэтажного здания, на первом этаже которого, когда-то, как определил Долевой, находилась кухня и казарма. На втором, очевидно, контора и апартаменты коменданта, или торгового представителя, уж как он там назывался когда-то. Вот такая «твердыня» и являлась сейчас единственным прибежищем для непрошенных в этих «гостеприимных» степях гостей.
   Хозяева же этого степного простора перестали прятаться, повставали с высокой травы, из-за кустов, повыходили из вокруглежащих рощиц и оврагов. Появились и лошади, которых им подгоняли погонщики из дальних лесных массивов. Знали, как оказалось, эти степные разбойники о странных пришельцах, их смертоносном оружии, иначе, зачем прятаться, пытаться подкрасться незамеченными, при столь подавляющем перевесе в живой силе? И интересовали их, явно, не мешки с просом, а, именно, то самое оружие. Продав такое туркам, можно себе и маленькое ханство купить, не продавая, можно и завоевать – так, наверное, рассуждал мурза, командовавший этими людьми.
   Много бродяг удрало в прошлый раз. От них и узнал, наверное, военачальник о чудо-оружии, рвущим на части и лошадей, и всадников. А, может, и сам руководил тем захватом табуна. Убёг, новых степняков набрал, пошёл на вторую попытку. Но, на добычу нацелился, не в пример, более ценную, судьбу могущую изменить. Быстро молва по степи распространялась о, появившихся неведомо откуда, горцах, несметными богатствами владеющих, о их оружии непобедимом. «Шило в мешке не утаишь», – правильно майор говорил.
   Всё больше и больше воинов появлялось вокруг, даже за рекой гарцевала добрая сотня, отрезая и этот путь. Не зря и лошадей сначала увели, лишая транспорта. Мурза, наверняка, хотел быть уверенным, что ни один отсюда не уйдёт, ничего не унесёт. Полукольцо, от реки, до неё же, постепенно сжималось вокруг крепости.
– Сколько же их? Со всех щелей прут, как тараканы!
– Нэ меньше десяти сотен, – пятидесятник, угрюмо. Упрямо сжатые губы не сулили врагу ничего хорошего. Убивать, умирать в бою, для казака – дело привычное, обыденное, даже. Но, чтоб полсотни на тысячу…
– Да нет, друг, поболее их. До пятнадцати, наверное. Какая будет диспозиция, товарищ командир?
– Что у нас с боезапасом, сержант? – вопросом на вопрос отреагировал «глава фактории».
– По два рожка на брата. Поистратились малость, в прошлом бою. Одиннадцать калашей, вот и считайте.
– Около семи сотен патронов… Значит, минус столько же бойцов у противника. Сколько с этим пулемётом боезапаса?
– Три полных сотни… было. До того, как этот придурок шмалять начал…
– Если бы не начал, погробили бы казаков, товарищ сержант, – оправдывался постовой.
– Вытаскивай каждый второй патрон из ленты, одиночными работать будем.
– Есть, – солдат лихорадочно принялся за работу.
– Всё равно, не получается. Треть, по крайней мере, останется. Чисто огнестрельным не отбиться.
– Два десятка гранат ещё, ваша «пукалка», луки – отобьёмся!
– Нас, як я поняв, вы совсем не считаете? Пятьдесят сабель, это вам шо, поповское кадило? Половину сами побьём! Татары з шаблей не особо дружать. Только лошадей нэма, жалко, а то б…
– «Побьём», – передразнил Юлиан, – а лучники ихние? Есть в этом мире лучники, лучше татарских?
– Наши не гирши.
– И какой счёт будет? Один-один, одного нашего – за одного паршивого татарина? Какой счёт у майора? Один на тысячу! Вот и думай… Посчитал я всё. Дислокация будет такая: Здесь остаюсь я и этот пулемётчик, десяток лучших лучников из Диких. Стрелковая позиция – идеальная. И провал в стене, и другая стена – как на ладони. Тир, да и только. Пусть часть стрел у товарищей возьмут, тех, кто с саблей особо дружен.
   Казак кивнул, соглашаясь.
– Двое стрелков, трое лучников на угловую башню, напротив этой. Тоже, провал перекрывать будут. Столько же – на башенку над воротами. По одному стрелку и трое лучников на угловые, что у воды. Остальные Дикие – во дворе, Десятка обороняет ворота, две – провал. Сколько стрелков остаётся?... Четверо. Мало… И моего пулемётчика забирайте, сам справлюсь, курс молодого бойца проходил, с пулемётом знаком, да и стреляю, в общем то… Двое автоматчиков страхуют ворота, трое провал. Всё, пошли. Клиент уже в двери стучится.
   Покатились по лестнице командиры, отдавать последние распоряжения.
   Татары уже подходили к стенам. Целая толпа скапливалась у провала. Несколько меньше – у арки ворот. Самих ворот и в помине не было, сгорели в давнем пожаре, наверное. Но, и стены не остались без внимания. Целые толпы спешивались в отдалении, брали в руки примитивные лестницы – два наскоро обструганных ствола с поперечинами, прикрученными лозой, верёвками, ремешками, растягивались в густую цепь, направлялись к стенам. Штурм намечался тотальный, лишь стенку от реки атаковать не собирались, пока – и то хлеб. Ничтожные, по сравнению с атакующими, силы, столь тщательно распределённые командиром, заканчивали тотальную передислокацию. На площадку основной башни поднялась десятка казаков. У каждого – по два-три колчана.
– Что, вам все стрелы отдали?!
– А як же, – удивился десятник, – нашо им? Шашкой махать – сагайдаки только мешают.
– Я надеялся – до рукопашной не дойдёт, стрелами да пулями отобьёмся, – Августович несколько растерялся, его тактико-теоретические построения рассыпались на глазах. И кто тут сейчас командовал – он, или лейтенант Диких?
– Ага, щас! Не бачив ты, як татары крепость бэруть. Як тараканы. Наше дело – за спину нашим басурмана не пустить, стрельнуть зблызька не дать, и шоб не дужэ много их в двори було, а то затопчуть. Остальное хлопцы сами зроблять, – в многонациональном, многоязычном Диком Поле считалось хорошим тоном говорить на языке собеседника, чтоб тот лучше понимал тебя. Это и пытался сейчас проделать десятник, но у него, пока, говорить «як москали» получалось не очень. Тот же приём, много позже, применяли на орбитальной станции «Союз-Апполон» русские и американские космонавты.
   Татары подошли, практически, вплотную к стенам крепостьицы, казавшейся несведущим такой лёгкой добычей. Это воинство было, явно, побогаче прежней нищей степной братии, экипированы значительно основательнее: почти все – в кожаных доспехах, каждый десятый (десятники, наверное) – в кольчугах.
   Пока – ни единого выстрела, будто ждали команды. Юлиан пристроился у пулемёта, ставшего сейчас, фактически, крупнокалиберной винтовкой. Наблюдал. Команда не заставила себя долго ждать. Выкрик богато одетого воина, находившегося несколько сзади, и покатилась лавина. Атаковали массово, сразу с трёх сторон. А лучники не стреляли!
– «Уснули они там, что ли»? – недоумевал «командир».
   Атаковавшие приставили лестницы, карабкались вверх, нетерпеливо, один за другим. Первый ряд появился в провале, скрылся под аркой ворот, и лишь тогда «грянул первый залп» – лучники, с башен, расстреливали самых верхних, успевших взобраться на стену, рассчитывая, очевидно, что, при падении, тело снесёт и тех, кто карабкался следом. Оказывается, при обороне крепости, определённая тактика используется, которую хорошо усвоили казаки, а Долевой о ней и не подозревал.
   Между башнями – менее пятидесяти метров. Поэтому, с дистанции, не более тридцати, промахов не было. Первая волна нападавших дружно скатилась со стен. Заработали и вражеские лучники, стоявшие за спинами атакующих. Тесно от стрел стало и на смотровой башне, что уж говорить о низеньких остальных.
– Бойцы, – во всю силу лёгких заорал Долевой, – отстреливать лучников! Прицелился, выстрелил. Татарина отбросило мощной пулей. Передёрнул затвор, снова выстрелил, передёрнул…
   В проломе, плотными рядами, появились первые бойцы. Казаки, до поры скрывавшиеся по его бокам, дав врагу продвинуться по куче камней на пять, семь метров, дабы не подставляться под стрелы лучников, ринулись в атаку с обеих сторон. Завертелось. Да, эти бойцы знали толк в сабельном бою. «Клинки мелькали как молнии» – только сейчас Юлиан, до конца, понял это выражение. Казаки, явно, превосходили противника в этом «упражнении». Татары валились как снопы, куча окровавленных тел быстро нарастала, закрывая проход. Казаки «строили стену» из трупов. Лишь один воин, в дорогой, пластинчатой кольчуге, может десятник, а может и сотник, не уступал им в искусстве боя. Насел на одного из казаков, вот-вот завалит. Казак споткнулся, упал, поднял над головой саблю, прикрывая голову от последнего, смертельного удара. Долевой прицелился, выстрелил. Кольчужного отбросило в толпу.
– Отстреливать «кольчужных», отстреливать десятников! – что было мочи, стараясь перекрыть шум сражения, заорал «снайпер», выискивая новую цель, блестящую на солнце доспехами…
   В арке входной башни казаки «сооружали ворота» из тел. До начала сражения наружу не совались, ждали, пока враг сам придёт на их территорию. Бой завязался лишь тогда, когда первые татары скрылись в недрах башни. В узком пространстве проезда, одновременно, во фронт, могли сражаться не более четырёх бойцов с каждой стороны. Здесь, страхующие с «калашами», находясь метрах в пяти позади фронта сражавшихся, занимались своими прямыми обязанностями, которые знали досконально – страховали. Как только в задних рядах атакующих поднимался лук, звучал выстрел. Очень скоро, пространство арки заполнилось копошащимися и недвижимыми телами на половину высоты, а потерь, со стороны защищавшихся, не было. Христианский Бог, наверное, больше любил свою паству, чем татарский Аллах. Да и дрались оборонявшиеся неистово, сменяясь, периодически, давая товарищам отдохнуть. Они боролись за жизнь, знали: в случае поражения, пощады не будет. Татары бились за добычу, причём, возможно, и не для себя – для мурзы своего. Мотивация разная, разный и энтузиазм в битве…
   Рядом с Долевым упал казак. В левом глазу торчала стрела. Тела лучников были защищены кольчугами, зубцами башни, а вот головы… Юлиан, вновь, переключился на лучников, во дворе справлялись и страхующие – пока ни одному татарину не удалось зайти мечникам в тыл. Отстреливал дальних, ближних доставали и его товарищи, стрелами. «Клац», передёрнул, снова –«клац» – патроны в ленте кончились, а он, в горячке боя, и не заметил. Открыл «цинк», дрожащими, от возбуждения, руками, неумело, принялся заряжать ленту…
– Стрел нэма! – услышал возглас рядом.
– И в мэнэ кончаются, – казаки, в пылу сражения, между собой, «суржиком» не заморачивались, говорили на родном.
– В мэнэ е трохы, на! – десятник протянул бойцу полупустой колчан, – Трое за мной, шаблямы помахаемо! – у «командира» разрешения не спрашивал, скрылся в отверстии выхода. За ним, бросая луки, колчаны с остатками боезапаса, устремились трое.
   Атакующим, всё чаще, удавалось забираться на стену – и запас стрел у защитников подиссяк, да и ряды самих защитников сильно поредели. С противолежащей, низенькой башни лучники уже не стреляли, некому было стрелять. Только автоматчики вели огонь, прячась за зубцами ограждения. Им укрыться от стрел было значительно легче – лишь нос высунул, уже можешь вести огонь. А лучнику, чтобы выстрелить, нужно приподняться, прицелится. Сами становились отличными мишенями. Не зря майор настаивал на вооружении защищающих стену воинов арбалетами, воочию убедился Долевой, наблюдая смерти своих. Не нужно было бы в стойку стрелка становится казакам, были бы сейчас живы. Ранений в грудь у стрелков не было, только в голову, и, как правило – наповал.
   Небольшая толщина стен крепости, невозможность попасть на них со сторожевых башен, как ни странно, сильно помогла обороняющимся. Ну, залез татарин на стену, молодец, герой, дальше-то, что? Куда деваться? Он, очевидно, рассчитывал, что, взобравшись, побежит по проходу на её вершине, спустится по каменной лестнице во двор, в тыл обороняющимся. А стеночка-то сверху полукругом сделана, и узкая. Не побегаешь по ней особо – скользко. Да и куда бежать? Лестниц то нет! С благодарностью помянул строителей этой крохотной крепости историк. Благодаря их маленькой хитрости, взобравшимся деваться было некуда, разве – прыгать во двор с приличной высоты. И прыгали, а что делать? Не на ровное прыгали, на битый камень, кусты, захватившие двор тотально. Больше половины, наверное, так или иначе калечились, поскольку становились лёгкой добычей для поджидавших их внизу казаков. Вон, и десятник со своей троицей в бой вступил, со свежими силами. Как ураган налетели. Горки трупов росли не только за стенами, но и внутри их.
   Бой постепенно смещался во внутренний дворик, отстреливать лучников снаружи стало практически некому. Да и у лучников противника целей не стало. Лишь Долевой продолжал выискивать и отстреливать богато одетых воинов, неукоснительно следуя поучениям майора: «Уничтожайте командиров. Без них, без командования, рядовые воины – это стадо, теряющее уверенность в победе, не знающее что делать, без координации военных действий». Прав, как всегда, оказался Главком – обезглавленные десятки, наконец, дрогнули. Желающих лезть на стены, без подгоняющих окриков, резко поубавилось. Да и куда лезть? Передние залазили, практически беспрепятственно, пропадали за стеной. Много, очень много. Уже должны были плотной толпой стоять во дворе крепости. А крепость всё не сдавалась, и назад никто не возвращался.
   Мистический ужас постепенно овладевал бравым войском, паника нарастала. Несмотря на гневные окрики сотников, державшихся поодаль от баталии, желающие попытать счастья в крепости кончились. Совсем. В ворота просто уже невозможно было пробраться, разве лезть по телам под самым потолком арки. Смельчаков казаки, не мудрствуя лукаво, закалывали саблями, легко, как детей. От ворот захватчики отхлынули, полных идиотов среди них больше не находилось.
   Провал стал на пару метров меньше, заваленный горой трупов. Здесь попытки прорваться ещё теплились, уж очень зло и настойчиво командовал на этом участке начальник, гарцевавший на пегой лошади в отдалении. Долевой прицелился… Всё, не командует больше сотник. А может тысяцкий? Уж очень боялись его рядовые, шли на смерть, только бы не выявить непослушания. Возможно, после боя, ослушников ждала более страшная смерть, мучительная?
   Командир умолк, захлебнулась и атака, тут же. Татары отхлынули от наиболее уязвимого участка крепости. «Слава тебе, майор, с твоим неоценимым боевым опытом, умением втолкмачить его подчинённым». Напротив этого места, совсем далеко, на сопке, господствовавшей над местностью, топталась на лошадях тройка всадников, наблюдая за ходом баталии. Вот он, наверное, самый главный военачальник со своими ближними. Его бы… «Снайпер» тщательно прицелился. Далеко, очень далеко. Без оптики цели виднелись небольшими, расплывчатыми пятнами. Выстрелил в центральную фигуру, наверняка – главного. Лошадь вздыбилась, упала.
– Чёрт, – выругался стрелок, – промазал. Повезло тебе сегодня, мурзилка. А, может, шею сломал, падаючи. Вряд ли, такого еврейского счастья не бывает.
   Татары отходили повсеместно, забирая раненных. Тяжёлых добивали на месте – акт милосердия, наверное. Много, очень много лежало убитых у стен крепости, ещё больше – внутри её, горы буквально в некоторых местах.
– Оставайтесь здесь, – приказал казакам Долевой, направился к выходу. На их высокой башне, к счастью, оказался лишь один убитый. Одному казаку стрела распорола щёку, остальные – невредимы, жадно пили воду из большой кожаной фляги.
   Во дворе – тоже водопой. Грязные, окровавленные до пяток сапог, мечники сидели, прислонутые к стенам, пили из фляг, лениво переговаривались. Ранены практически все, кто легко, кто серьёзнее. Убит – лишь один! Невероятно, при такой навале, таком упорном штурме. Кольчуги и шлемы, незаурядное умение во владении клинком, отвага спасли этих воинов от худшего. Лучникам, воевавшим на низеньких башнях, повезло меньше. Двое – тяжелораненые, остальные – совсем. «Невозвратные потери» – языком майора – одиннадцать человек. Считай, потеряли десятку, вместе с десятником. Непозволительная роскошь, а что поделаешь, при таком раскладе? Не пришлось бы хоронить сегодня своих бойцов, по крайней мере, не так много, если бы вместо луков были арбалеты. С сего дня, ранее скептически настроенный, триумвиратор стал самым ярым приверженцем замены луков на это оружие при защите крепостей.
   Среди стрелков ранения были, не очень серьёзные, убитых, к счастью, не случилось. Страхующие, всё же, рисковали неизмеримо меньше, чем прямые участники боёв. Ходили среди казаков, омывали раны. Вскрыв индивидуальные пакеты, перевязывали, давали «анестезию». На этот случай, у командира нашлась пара фляжек спирта.
   «Тяжёлых», тоже, около десятка, уложили на первом этаже основной башни, возле входа в подземелья – на крайний случай можно было быстро снести в подвалы крепости, спрятать.
   И осталось их – менее пятидесяти человек, бойцов, половина из которых ранены, хоть и нетяжело, да трое пацанов, черкесов – пастухов. Как дальше воевать, если учесть, что войско врага они едва переполовинели? Но, более семи сотен-то осталось. Ну, пусть, раненных сотня – полторы, пусть напугали врага сильно. Шесть сотен, как минимум, полностью боеспособных, всё же существуют. И они не уйдут добровольно, пока алчущий мурза жив, это очевидно. А, может, ещё, подмогу запросил?
   Татары не ушли в свой лагерь. Это стало очевидным, когда стемнело. Взобравшись на башню, Долевой обнаружил цепочку огней, опоясывающую ровным кругом крепость. Даже за рекой жгли костры. Интервал – порядка двадцати метров, расстояние до стены – двести пятьдесят – триста. Лагерь татары разбили прямо на поле брани. Мурза, очевидно, хотел быть уверен, что ни одна единица оружия, в эффективности которого он лично убедился сегодня, потеряв лошадь, на немыслимом расстоянии от противника, не проскользнёт вместе с бойцом во внешний мир…
   Следующий день, по молчаливой договорённости противостоящих сторон, проходил спокойно, без вооружённых столкновений. В обоих лагерях отдыхали, «зализывали раны». Славяне вырыли могилу невдалеке от провала, похоронили своих.
   Лошадей степняки угнали, но сёдла, седельные сумки, несколько бочонков с икрой, рыбой оставались в крепости, так что в еде недостатка не было. Воду черпали прямо из реки, с приречной башенки, ведром на верёвке.
   Тройка командиров расположилась на обзорной площадке смотровой башни, общались, советовались, искали выход.
– Чего они ждут, почему не нападают? – задал вопрос, который и остальным не давал покоя, Юлиан.
– Подмогу ждут, чего непонятного, – отозвался сержант, – Эти обделались, по полной. Свежачок поджидают, непуганый, с сухими подштанниками.
– Не носят они подштанников, – не понял юмора лейтенант Диких, – А ждуть воны, можэ, и не подмоги. Пока сами сдохнем, ждут.
– Долго же им ждать придётся.
– Не так вжэ и довго. Солнце палыть. Мертвяки вонять начинают. Пислязавтра сами з крепости втэчэм, хоть и под стрелы татарськи.
– А ведь правда, – согласился сержант. Даже здесь, на обдуваемой ветром башне ощущался сладковатый запах тления.
– Вынести нужно, в речку сбросить. Сейчас и начнём, – решил командующий.
– Нэ дадуть. Здохнуть, а нэ дадуть. За речкой уже две сотни лучников, помитылы? Так же, как мы думають. Кращих лучников собрали, мабуть. Не-е, не дадут. Ночью нужно, тыхэнько.
– Так чего сидим? Давайте готовится. Снесём тела поближе к воротам, чтоб ночью меньше таскать было.
– Оно так. Да только мертвяки ворота захыщають, намертво закупорили. И провал на два метра подняли. Отобьёмся, колы путь татарам освободим? Можэ, пару деньков потерпим?
– Нет! – бывший студент содрогнулся, представив, какая вонища здесь будет через два дня, – но, нужно что-то придумать, замену мёртвым стражам ворот найти.
– Надо, так надо, – тяжело вздохнул казак, – тех наколупалы, и ещё наколупаем. Только, на вашу страховку рассчитывать не приходится. Патронов – с гулькин хрен, так?
– Так, – тяжело вздохнул и сержант, – посчитали, поделили – по пол рожка на брата получилось. Это – по пятнадцать, мертвяков на стрелка.
– И с пулемётом меньше сотни осталось, – кивнул на «цинки» Долевой, внося свою лепту в аховость положения.
– Благо – стрел – море, – указал лейтенант на Диких, потрошивших мертвяков и во дворе, и у провала. Собирали стрелы, наполняли колчаны, клали отдельно. Отдельной кучей – прочее оружие, амуницию. Отдельной кучки поясных мешочков-кошельков не наблюдалось. Мародёрство, тоже, должно быть оплачено. За стеной – особо не разгуляешься, постреливали татары, подходя поближе, если кто высунется. Но, к десятникам, сотникам, особо безбашенные, всё же, добирались. Снимали кольчуги, дорогое оружие, а в основном, охотились за их кошельками, не в пример, более наполненными, чем у рядовой голоты. Случалось, и золото попадалось, и украшения какие-никакие.         
   Был дан приказ: трупы, в завале, пока не трогать, дабы усыпить бдительность противника, остальных снести поближе к воротам, складировать – готовиться к ночному «погребению». Закончив, отдыхали, отсыпались, набирались сил, перед ночной нелёгкой работой. Считай – около семи сотен трупов, скрытно, перетащить к реке, утопить. Попотеть придётся.
   Когда совсем стемнело, по предложению опытного полусотника, осуществили маленькую военную хитрость: натаскали на вершину смотровой башни побольше хвороста, разожгли яркий костёр. На его фоне, пространство у реки, у ворот, воспринималось как сплошная чёрная, непроглядная бездна. Под таким прикрытием, в тени стен, «похоронные бригады» чувствовали себя вольготнее. И ещё одна придумка: на башню же, вокруг костра, посадили голосистых раненых, которые, хором, затянули какую-то заунывную, бесконечную, как степь вокруг, песню из далёкого Дикого Поля, заглушая звуки копошения внизу.
   И началась пахота, в которой приняли участие все ходячие. Сперва, освободили от трупов арку, затем принялись за тела, аккуратно сложенные, днём, у самых ворот. Внутри крепости костёр был подмогой – какое ни есть, а, всё же, освещение. Разбившись попарно, половина работников орудовала за стенами. Под утро, двор вычистили. И за стеной большинство убрали. В завале, «тушки» сложили более аккуратно, устойчиво, штабелем. Под аркой оставили лишь один ряд, как заслонку. Когда тучи на Востоке разъярились красным, уставшие, с чувством выполненного долга, завалились спать…
– И всё же не понимаю я князька татарского, – недоумевал Долевой, – должен ведь сообразить, что скоро придёт обоз за остатками зерна, нам подмога. Почему не боится? Почему не торопится нас уничтожить, до их прихода?
– А, може, засада обоз ждёт. Побольше, чем тут, у нас? А нас стэрэжуть, шоб не предупредили.
– Возможно, – Юлиан побледнел, – Срочно нужно что-то делать, предупредить. Дней через пять должны повозки обернутся. Охрана, скорее всего, как у нас: полусотня Диких и десяток стрелков; возные-черкесы. Вывезти ведь осталось – всего-ничего. Эх, расслабон у нас пошёл, уверовали в свою непобедимость. Степь, оказывается, лохов не прощает, и самонадеянности – тоже. Прав был Батя, когда провожал нас торговать, будто на войну с Атлантами. Дальновидный, хоть и сволочной, порой, наш Верховный… – Прикусил язык – нельзя хаять начальство перед подчинёнными. – Уходить нужно, в степь, пеших нелегко сыскать в этой зелёной бесконечности. Искали, как-то, на заре нашего… – вновь осёкся. Разболтался он сегодня, как политик на конференции. Нервы, наверное.
– Уйти не трудно. Хоть по речке сплавится, ночью, нэ помитять. Пидранкив куда девать? Сами не поплывуть. По сухому не вынести, нэ сплять басурманы, чатують. Як крот, под землю нэ зарыешся.
– А почему «нэ зарыешся», очень даже, почему же. Я тут всё облазил. Два подземных хода нашёл. Куда ведут – неизвестно, но далеко. Не было у меня факела, надёжного…
– Зачем факел? – встрял в разговор сержант, – мне Мангусты пару раций оставили, индивидуальных, в фонарях шахтёрских смонтированных, сами знаете. Пошли, глянем, куда те хода ведут?
– Почему – нет? – в историке проснулся исследователь, – Ты, лейтенант, на хозяйстве остаёшься.
   Спустились на первый этаж, в «лазарет», вонь резко усилилась. Трупов осталось немного, для прикрытия, а смердели, как все семь сотен. Спустились ещё ниже по узкой каменной лестнице. В подземелье прохладно, запах ушёл. Включили фонарь. Юлиан уверенно шёл впереди. Пропетляли, миновав целый ряд комнат и комнатёнок. Похоже, подземелья были вырублены в скале под всей крепостью. Вышли в узкий, низкий проход – едва человек проходил, не сгибаясь. Двоим разминуться – уже проблема. Шли не очень долго. По прикидкам Юлиана – с полкилометра. Закончилось путешествие в небольшой комнате – тупик. Сержант выругался с досады. В углу, в полу зияло большое отверстие. В нём плескалась вода.
– Колодец, подземный, но зачем так далеко шлёпать? Придурки они, что ли. Вода под боком, у самой крепости, только руку протяни.
– Да нет, придурками строителей этой крепости назвать трудно, – историк, задумчиво. Свет погаси.
– Что?
– Свет, говорю, погаси.
   Фонарь погас, но совсем темно в подземелье не стало – вода слабо светилась.
– Говорю же, не придурки, это не только колодец, но и запасной выход. Плавать умеешь?
– А ты?
– А наряд, вне очереди?
– Что за паскудство? Кто с Батей плотно общается, тот его замашки и перенимает, – десятник, недовольно. Начал раздеваться…
– Всё правильно, – сержант вытирался своей же майкой, – под скалой выход из подземелья, прямо в реку. Много, много ниже крепости. Только раненных нам здесь не протащить – четверо без памяти лежат. Захлебнутся.
– Я так и предполагал. Любая крепость, мало-мальски толковыми строителями построенная, запасные выхода имеет. А тут – два в одном, ещё и колодец на случай глухой осады. Под водой выход замаскирован – умно. Попробуй – найди. И вниз по реке ход, не просто так – выплыл гонец и пошёл дальше к ближайшей крепости, что на развилке Кубани стоит, помощь кликать. Всё больше генуэзцев уважаю. В союзники их к нам нужно, обязательно.
– Ты сперва из говна этого выберись, потом о соратниках чирикать будешь.
– И то верно…
   Второй ход, шедший в противоположном направлении, закончился ржавой решеткой. Прутья – с палец Петра Лемке толщиной. Сбоку – ржавый замок и по весу, и по виду напоминавший пудовую гирю.
– Приехали… А жаль, от реки ход идёт, на сушу.
– Если очень нужно, откроем, – сержант снял с пояса гранату.
– Ты в своём уме? Взрыв в замкнутом пространстве! В клочья барабанные перепонки порвёт!
– Не пыли, Макаренко. Сядь, передОхни, за верёвкой сгоняю…
   Замок вырвало вместе с куском решётки. Слегка оглохшие, путешественники, находившиеся при взрыве гранаты в доброй полусотне метров от решётки, преодолев железную преграду, через сотню метров упёрлись в земляную – проход был завален.
– Зря только гранату истратил, – сержант витиевато выругался, сплюнул на пол с досады.
– Может и не зря, – Долевой поднял с пола дубовую, тщательно выструганную лопатку, задумчиво на неё уставился. – Не даром же её здесь оставили. Рукотворный завал, чтоб вход не нашли. Копать умеешь?
– А ты?
– А наряд?
– А по морде лица?
– По очереди?
– Договорились, ты первый.
   «Командующий» тяжко вздохнул, принялся копать…
   Выбрались на поверхность далеко от реки, в подножье скалистого, поросшего густым кустарником холма.
– Вот, это дело, это я понимаю, – сержант проявлял признаки «глубокого удовлетворения» – ругался, но весело, с бодрецой, с энтузиазмом. – Осмотримся?
– Давай, только осторожно.
– Это ты мне говоришь?
– Нет, блин, твоей расстёгнутой ширинке.
– Сори… – поспешно « закрыл форточку».
   Осторожно поднялись на холм. Впереди, несколько внизу – крепость, как на ладони. Слева, за соседним холмом – пара небольших, походных шатров, лошади у импровизированной коновязи, с полсотни воинов. Горела пара костров, что-то готовили.
– Вот оно, «Логово зверя». А что, если «Основного» прихлопнуть, и впрямь остальные разбегутся?
– Не знаю, но, весьма вероятно – мотивация у простых степняков совершенно иная, чем у их правителей.
– Прихлопнем?
– Думать нужно. Возвращаемся…
   К вечеру установилось полное безветрие, с ним, во дворе крепости, как в стакане вода, устоялся тяжёлый, выворачивающий наизнанку внутренности, запах. Раненых снесли в подземелье, остальные отсиживались на башнях, за стеной.
– Всё, терпеть больше нет сил, «хороним» покойничков, иначе сами сдохнем, прав был «полтинник» – не выдержал Долевой.
   Иногда, в шутку, полусотенных стали так называть. Солидное, престижное прозвище. Сотников – «целковыми», за полковником Диких, Панасом Ивановичем, устойчиво закрепилось гордое «червонец». Десятники, соответственно, стали «гривенниками», а нерадивого солдата, презрительно, обзывали «копейкой», изрядно напортачившего, и вовсе – «полушкой». Так, сами бойцы оценивали бойцов и командиров в денежном эквиваленте.
   Еле дождались темноты, вновь развели костёр на верхотуре, понеслась по степи песня. «Похоронные бригады» обвязывали лица мокрыми тряпками – мало помогало. То там, то здесь можно было наблюдать согбенную фигуру, опорожняющую желудок от съеденного. Наконец, свершилось – последнего жмурика унесла вода великой реки. Все вздохнули с облегчением, лежали во дворе крепости, отдыхали, наслаждаясь свежестью ночного воздуха. Раненых, вновь, подняли «нагора». Двое, находившихся в беспамятстве, от боли, причиненной перемещением, пришли в себя, постанывали.
– Отдохнули, инвалидная команда, давайте камни таскать, арку и пролом закрывать, – скомандовал неутомимый «гривенник».
– А, може, мешками?
– Может, трусами?
– Ты нэ зрозумив. Закроем каминням вход, як сами выбираться будем, когда надо будет? Мешками з зерном закроем, разбирать легче.
– А, что, хороша идея. Молодец, лейтенант, – отозвался Юлиан Августович, обдумав предложение, – Ну, что, парни, вздрогнули?
   «Дрожали» парни до рассвета. К утру аж поджилки тряслись от усталости. Пролом заложили штабелем мешков высотой в три метра, в два ряда. На каждый, после укладки на место, выливали ведро воды, чтобы тяжелее стал, сдвинуть труднее, чтоб поджечь было невозможно. Получилась весьма основательная стеночка. Арку заложили до потолка тоже в два ряда. Расставили наблюдателей, улеглись спать, с чувством выполненного долга. Татары, пока, активности не проявляли…
   Поспать удалось не долго.
– Подъём! Боевая тревога! – волал с башни наблюдатель.
   «Тройка лидеров» взлетела по ступенькам на смотровую площадку. Огляделись. Полукольцо пришло в движение, постепенно начало сжиматься вокруг крепости. В отдалении, как и в прошлый раз, на холме угнездилась тройка «зрителей» – высшее руководство. Рядом – ещё двое всадников, вестовые, наверное.
– Наблюдают, сволочи, – сержант смотрел в сторону «высокородных», – Сдохнут «Основные», остальные отступятся, говоришь? Дай-ка, я сейчас пальну – направился к пулемёту.
– Не трать патрон. Пробовал я, в прошлый раз, лошадь убил. Далеко слишком. А сегодня, ещё дальше расположились. Предохраняются, гады.
– Да-а, далековато… А, не на том ли они горбочке устаканились, под которым выход из нашего подземелья?
– Нет… Наш, похоже, ещё дальше, следующий, – задумчиво взглянул на сержанта, – Ты предлагаешь…
– А у нас есть выбор?
– Опасно…
– Опаснее, чем здесь, на башенках?
– Да, уж… Пару Диких с собой возьми.
– Есть, взять пару из зоопарка!
   Так случилось, что за эти дни, десятник и «Триумвиратор» сдружились, понимали друг друга с полуслова. Чего удивительного? Долевому – двадцать четыре, сержанту – двадцать один, одногодки почти.
– Про шо цэ вы? – «полтинник» переводил взгляд с одного на другого.
– Слушать меня, – громко начал давать указания Долевой, свесившись с края башни, – на башнях – только «страховые». Следить только за внутренним двором. О том, что творится за стенами – забыть. Патроны беречь. Пятёрка лучников – ко мне, остальные – в середине двора, круговая оборона. Отстреливать тех, кто появится на стене. Мечники, располагайтесь вдоль стен, равномерно. Добивайте тех, кто со стены свалится, и тех, кто через мешки перелезет. Страховые – на воротах, возле арки – не давайте разобрать завал. Всё, мужики, занимайте позиции, с Богом. Он нам поможет!
   На площадке появились пятеро лучников, колчанами обвешанные, как ёлки, заняли позиции. Посередине двора образовался круг казаков. В его середине небольшая горка сагайдаков полных стрел – подзапаслись на этот раз, памятуя о дефиците боезапаса в прошлый. По периметру рассосредоточились мастера сабельного боя. Сами распределились по «родам войск», знали – кто, на что способен. Замерли, ждали…
   Этот штурм, казалось, был ещё неистовее, яростнее. Осознав, что «газовой атакой» защитников крепости не сломить, татары выкладывали свой последний аргумент, вместе с многочисленными жизнями простых воинов. Ничего, особо отличного от прошлого нападения не происходило. Татары штурмовали завал, как наиболее проходимый, слабый участок обороны. На подходе умирали от стрел лучников с башни, на гребне – от стрел, пущенных с середины площади. Преодолевшие препятствие «счастливчики» – в сабельных единоборствах. Наблюдалось и нововведение – на стены штурмовики волокли большие мешки с травой, сбрасывали во двор, чтобы мягче приземляться, прыгали или падали сами. Скоро вдоль стен образовались мягкие подушки, травматизм прыгавших резко сократился, мечникам стало гораздо сложнее справляться с боеспособным противником. Завязывались ожесточённые схватки. А татары всё лезли и лезли. Лучники не успевали отстреливать.
   Юлиан выполнял работу снайпера – избирательно отстреливал «облатаных» воинов в дорогих кольчугах, резонно полагая, что полезно не только лишить войско руководства, но и уничтожить тех, кого стрелой или саблей ликвидировать сложнее. Заряжая ленту из последнего цинка, поминутно поглядывал на тройку всадников, расположившихся в отдалении. С ними ничего не происходило.
– Может, наши на засаду нарвались, погибли? Ещё кого-то послать? Скотов этих не изничтожим, не выстоять нам, – бормотал, в очередной раз, прицеливаясь уже в татарина, особо резво махавшего саблей внутри двора. Вкрай туго становилось обороняющимся – не успевали справляться с наплывом «гостей». А те, как с цепи сорвались – лезли и лезли.
   Оглянувшись в очередной раз, замер, не веря своим глазам – всадники на дальнем холме исчезли.
– «Наконец-то! А, может, просто, пописать отошли»?..
   Уже давно у его «страховых» кончились патроны. Бросали автоматы, вынимали палаши и ножи, спускались на помощь Диким. Существенная подмога, нужно признать, ведь самый нерадивый солдат, после Перехода, дал бы сто очков вперёд лучшему фехтовальщику Диких. Вовремя подоспели – татары уже теснили мечников к центру. Лихорадочно отстреляв последние патроны из ДШК, Долевой вытащил из кобуры свой табельный ТТ, палаш из ножен, направился к лестнице.
– Если подыхать, то вместе, – пробормотал решительно.
Спустившись в «лазарет», на первый этаж башни, мельком взглянул на зиявший чернотой провал, ведущий в подземелья. Из него показалась… задница. Приостановился. Следом нарисовалась голова.
– Помогай, чего застыл, как суслик у норки, – зло произнесла голова, – задолбался я тащить этого борова. Тяжёлый, падла.
   Из дырки в полу тяжело подымался по лесенке сержант, с переброшенным через плечо упитанным, богато одетым телом.
– На кой ты его приволок? Там бы раздел, если штаны его понравились.
– Дурак ты, профессор. Это – наглядное пособие. Как иначе объяснить этим тупым ублюдкам, что воевать больше не за кого?
– Логично, дальше – что?
– Наверх потащим, помогай, народу покажем. Взялись!
– А Дикие, где? Погибли?
– Живее всех живых. В командировке они, «шкурный» вопрос решают.
– Не понял.
– Мы трепаться будем, или «знамя победы» над «рейхстагом» водружать? Потащили, мать твою! Профессура, блин, с умом пытливым, особо знаниями не отягощённым… – продолжал ворчать, затаскивая труп на смотровую площадку.
   Лучники приостановили стрельбу, удивлённые. Сержант с историком подтащили труп к краю площадки, взобрались на зубчатую стеночку, став отличной мишенью для врага, выставили во весь рост тело поверженного правителя, на всеобщее обозрение.
– Кричите, – обратился сержант к застывшим в удивлении Диким.
– Шо?
– Капшо! «Повелитель умер», кричите по-татарски. А лучше – скандируйте громко, хором…
   Наконец, их заметили атакующие. Один присмотрелся, обернулся, взглянул на осиротевший холмик, где недавно «председательствовал» Владыка, что-то гортанно выкрикнул… Второй, третий – пошла цепная реакция. За короткое время, передаваемая по цепочке, новость распространилась по кругу. Атака захлебнулась. Те, кто успел взобраться по лестнице, поспешно слазили обратно, «с чувством выполненного долга и глубокого удовлетворения». Внутри крепости ожесточённая резня продолжалась до последнего степняка. Прилив свежих сил извне прекратился. Оставшиеся, только что чувствовавшие близость скорой победы, были обречены. Пытались сдаться на милость, но… Дикое воинство вошло в состояние берсеркеров, остановиться уже не могло…
   Сотни три, а то и меньше оставшихся в живых татар, спешно ретировались, направляясь к дальним рощицам, к лошадям. По пути собирали свои и чужие скромные пожитки.
   Не сговариваясь, командиры разжали, онемевшие от напряжения, пальцы. Грузное тело полетело вниз, присоединилось к своим подчинённым. Наконец, хоть и не в бою, они воссоединились.
– Не расслабляться, православные, – громыхнул сверху сержант, – Разбираем баррикаду, освобождаем выход. Ничего ещё не кончилось!
– «Отличный сотник подрастает», – подумал Долевой про сержанта, Николая. Протекция десятнику была обеспечена.
   Да, это был Николай, сержант стройбата, первым, совместно с Серёгой, служившим сейчас десятником «Вепрей», Андрюхой, сейчас – десятником стрелков, девятого мая, в Первый день Нового Времени, принявший на себя немилость бандюков степных, о чём те очень пожалели, наверное.
   Не все бежали от крепости. К стенам, со стороны холмов, приближались всадники. Камикадзе, что ли?.. Нет, не всадники, табун лошадей, около полусотни, и гнали их всего двое. Долевой присмотрелся – узнал двух десятников, из Дикой полусотни, наиболее опытных, как он знал. «Когда это они успели? Только ведь отбились»!
– А вот и командированные, – с удовлетворением констатировал сержант, – Быстро управились.
– И где они шлялись, когда их товарищи здесь насмерть бились?
– А что, помер кто-нибудь? – озабоченно. Отлично знал: раненых много, убитых – ни одного.
– Нет, но…
– Ну, так вот! Чего пузыришься? Мы, как тех «важняков» ухайдокали, на обратном пути заглянули в «логово зверя». Это ж почти по пути. Чего два раза ездить? Мужикам стало интересно: что в сундучках этого борова. Не оставлять же презренный металл челяди недостойной, в самом деле. Я тело по проходу потащил, они задержались малость, – глаза невинные, как у девственницы в третьем поколении.
– Там же охрана, могли и погибнуть.
– Три десятка босяков – это охрана? Для них это – тьфу, и растереть. Я им свой «калаш» оставил. Один резал, другой страховал, как учили… Наверное… – понял, что ляпнул лишнего.
   Передавать кому-либо оружие двадцатого века – нарушение столь серьёзное, что для такого случая ещё и наказания не придумали. Прецедента не было.
– Молодец, Коля!
– Правда? – приободрился.
– Конечно! От всех пацанов тебе благодарность. От всех, от всех, – ласково, вкрадчиво, – Теперь, до Нового Года, никому, никому не придётся по нарядам нужники чистить.
– Почему, – сержант, таким же нежным тоном.
– Потом, что ТЫ их будешь чистить, придурок, – неожиданно гаркнул «гуманитарий». – А, может, майор помилует, сразу в одном из них и утопит!
– Чего расселись, толстомясые, – рычал уже на воинство, умиротворившееся в тенёчке, после трудов ратных, – Где-то, неподалёку, гуляет пятнадцать сотен бесхозных лошадей, а вы прохлаждаетесь? Вам уже и транспорт подали, а вы в жопах колупаетесь? На лошадей, и гайда! Не знаете где искать, языка возьмите, расспросите, а без коняк не возвращайтесь!
– Чур меня, – десятник «испуганно» крестился, – В Педагога Майор вселился. Учёный майор, катастрофа! – Побежал догонять свою десятку.
– Шут, – Долевой устало присел у пулемёта…
   Пятнадцать сотен не собрали, но, около девяти – сподобились. Это задание оказалось лёгкой прогулкой. Завидев издали непостижимых «горцев», татары бросали всё, скакали, куда глаза глядят, лишь бы подальше. Остались в живых ведь те, кто во внутреннем дворике не побывал, резни не видел. Были уверены, что пришельцы победили исключительно силой невиданного оружия. А как иначе? Было-то их шесть десяток, всего. В количестве не сомневались – лазутчики, перед нападением, по головам посчитали. Мистический ужас царил в стане татар всё это время. Если бы не мурза с его угрозами, что всех непокорных лошадьми разрывать будет, семьи вырежет до последнего младенца, давно бы и след простыл от их лошадей. В трёх переходах отсюда были бы. Интересно: если бы знали, что чудо-оружие без единого патрона осталось, так же себя вели?..
   Через три дня «ничегонеделания» прибыл обоз. Не делали ничего, только оружие пособирали, мертвяков «похоронили», мешки с зерном перетащили, аккуратно сложили в одном месте. За раненными ухаживали. Распрягли трофейных лошадей, пасли, сутками. По три-четыре часа спали, слишком мало «пастухов» осталось – попробуй, уследи за таким табуном! А так, ничего не делали.
   В ворота крепости вошёл «Червонец» – Бутенко Панас Иванович, по-хозяйски огляделся. Недовольно качал головой.
– Ну, шо, дармоеды, отлежали бока? Уже, мабуть, и перевернуться лень? Трэба шоб Дед пришел, попереворачивал? – Панасу, совсем ещё молодому человеку, нравилось, когда его «дедом» за глаза называли. «Батя» – одно, так себе имечко, а вот «Дед»! Уважительно, основательно, со значением.
   Несколько «чабанов», спавших после ночного бдения возле табуна, проснулись, непонимающе лупали глазами на полковника. Среди «отдохнувших» и десятник.
– Медленно ездите, товарищ полковник. Заскучали малость, вас дожидаючись. Икорка у нас кончилась, не привезли? А так, других проблем не случилось.
– Медленно?! У меня вся жопа в мозолях от седла! А у вас, мабуть, мозоли от рукоблудства? Руку трэба чаще менять.
– Это вы по собственному опыту? – сержант изобразил неподдельную заинтересованность.
– Ты шо, щеня, совсем нюх потеряло? – аж зашёлся от возмущения командир, – Три наряда, говно возить, за неуважительное отношение…
– Девяносто четыре, плюс три… – Николай задрал кверху очи, подсчитывал.
– Пять нарядов! – «Червонец», и впрямь разгневался.
– Погодите, товарищ полковник, не частите, сбиваете со счёта… Девяносто четыре, плюс три, плюс ещё два…
– Та ты… – тысяцкий потерял дар речи от наглости этого молокососа.
– Здравия желаю, товарищ полковник, – на помощь своему спешил Долевой.
– Шо ты тут развёл, Макаренко? Где дисциплина? Это ж не дитя малое, шоб попку ему вытирать. Драть их надо, в эту самую… А то на голову сядуть, и испражняться будуть… Тфу, чёрт – изгаляться!
– Виноват, товарищ полковник, не доглядел. Поправим.
– Поправит он. Поправляло. Нет уж, сопливым своим мозги вправлять будешь. Мы тут сами вставлять будем,  – хищно зыркнул на наглючего сержанта. – Шо, купчишки, совсем з глузду съехали?
– Не понял, Панас Иванович.
– Шо, «не понял». Конэй бачу, зерна нэ бачу. Поменяли? Зерно лежит, йисты не просит, а коняку выпасать нужно. Нахрена поменяли? Хто вас просыв? «Бизнесмены», мать вашу.
– Ах, вы об этом…– Юлиан, наконец, понял в чём недоразумение – полковник ещё не знал о том, что здесь произошло. Прятал улыбку.
– По очень выгодному курсу поменяли, товарищ полковник – пригоршня зерна – одна лошадина. За мешок – табун взяли, а остальное зерно – вот оно, в штабелях, всё в целости и сохранности.
   Врал Долевой, много больше зерна за лошадей пришлось отдать – много на землю высыпалось из мешков, саблями распоротых. Что смогли, собрали, лошадям же и отдали. А ещё жизнями бойцов заплатили…
– А это, шо? – полковник, наконец, заметил горку оружия, горку амуниции, горы сёдел, сваленных у стены.
– Это? Бесплатное приложение, так сказать. Бонус.
   Бутенко понимал, что он чего-то не понимал, а чего не понимал, пока не понимал.
– Так, клоуны, а ну пошли со мной, расскажите, шо тут у вас за «Пенис», такой…
– Ну, шо, – после обстоятельного доклада оттаял полковник, – Придётся оприходовать табун. Куда деваться, раз так получилось? Тебе, наглая морда, три наряда снимаю, за труды. Два остаётся, нечего Деда дурить.
– Есть, два наряда, товарищ Дед… То есть, товарищ полковник, благодетель вы наш. И похвалили за труды наши. Век за Вас буду Бога молить…
– Знову починаеш? – туча снова сгущалась…   

               
                44. БОЙНЯ.

                Конец третьей части.


                ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ.  ГОРЯЧИЕ КАМНИ.


                45. ИВАН БЕК.
                46. ДЕЛА РАТНЫЕ.
                47. МОРСКОЙ ПОХОД.
                48. ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ.
                49. КАЗАКИ – РАЗБОЙНИКИ.

                50. ПАРТИЗАНЩИНА.


   Майор приказал полусотням уходить в степь, подальше, на предел возможности связи слабеньких приёмо-передатчиков. Сам остался на возвышенности наблюдать, лишь со снайпером и десятником Дикого полка. Разведка рыскала по окрестностям, пока не нашла крошечное озерцо, или большую лужу с дождевой водой в обширной низине – питьё для лошадей. С ближней высотки попытались связаться с Орешком по рации – нет, слишком далеко. Выставив наблюдателя, завалились спать, с чувством выполненного долга.
   Жёсткое противостояние, в просторечье – резня, продолжалось до рассвета то затихая, то вспыхивая с новой силой. В предрассветье и кавалерия подключилась. Рубились ожесточённо, очевидно, припомнив старые обиды, копившиеся годами. Когда рассвело, в конфликт, наконец, вмешалось высшее военное руководство татар: сотники, возможно и тысяцкие, плотной конной группой врезались в толпу дерущихся, крича, ругаясь, раздавая удары саблями, плашмя, ногайками. Пытались разъединить дерущихся.
– Ага, проснулись наконец. Пожалуй, и успокоить смогут, разборонить. Нам это не нужно. Дай-ка свою пукалку, – протянул руку к снайперу.
   СВД была оснащена глушителем-пламегасителем, над разработкой которого пришлось попотеть мозгам из конструкторского бюро вооружений. Уже существовало и такое в заводской долине. Подумаешь, глушитель – цилиндр и цилиндр, ничего сложного. Ан нет, не имея образца, изрядно пришлось потрудиться над его созданием. Шли путём проб и ошибок. Его внутренности должны быть жаропрочными, потоки и завихрения пороховых газов направлять так, чтобы погасить звук и пламя, но не уменьшить скорость вылета пули. Взаимоисключающая задачка, в принципе. Искали компромисс. Данный образец пламя гасил практически полностью, силу звука снижал примерно до такого уровня, как если бы со стола упал плашмя приличного веса фолиант. Размеры главкома категорически не устраивали, поскольку глушак напоминал батон варёной колбасы сантиметров тридцати длиной, но, хоть что-то. Отдельная группа экспериментаторов продолжала трудиться над совершенствованием, не покладая извилин.
   Павел, через оптику, выбрал цель – наиболее богато одетого татарина, возможно, тысяцкого. Через пять секунд тот завалился назад с дырочкой во лбу. Его попытались удержать, ещё не понимая, что происходит. Ещё один выстрел, сполз с лошади наиболее активный молодой сотник. Выстрел, выстрел, выстрел – военщина быстро теряла свою верхушку. К удивлению и досаде майора, акция имела обратный эффект – «мор» среди своих командиров замечали рядовые воины, останавливались в замешательстве. Волна успокоения пошла по фронту. Умиротворённые бойцы скапливались у тел, молчали поражённые.
– Чёрт, фраернулся я. Неведомое пугает больше, чем махающий саблей родной, привычный враг, – с досадой крякнул Главком.
   Татары разглядывали убитых, затем, как по команде, воззрились на кустарник за дорогой, казалось – прямо на майора. Татары знали, что такое аркебуза, смогли идентифицировать дырки в головах, как огнестрельные ранения. Невиданная точность и дальность выстрелов? Ну, так что же, просто очень большая и точная аркебуза. Татары полагали, что такое вполне возможно, поскольку не использовали их совсем. Тот случай, когда невежество привело к верным выводам. Часть бежала обыскивать придорожные кусты, часть бросилась к лошадям.
– Ноги, ноги, ноги! – майор вскочил, побежал под горку к лошадям, привязанным к дереву. Остальные – за ним. Уходили по низинам, в сторону от основного лагеря, на запад, чтобы лишний раз не отсвечивать на возвышенностях, чтобы отвести удар от основных сил
– Я – К-1, – пытался связаться со своими, предупредить о преследовании.
   Связи не было – низина, холмы экранировали слабый сигнал «детской игрушки».
– Ну, электронщики, мать вашу, вот вернусь, глаза на жопы натяну, телевизорами работать заставлю, – ругал ни в чём не повинных паяльщиков, полностью выполнивших технические условия военного заказа. То, что мощность и чувствительность переговорных устройств необходимо повышать, стало понятно только сейчас, не в приближенных к боевым, а боевых условиях. Рассчитывали на то, что Мангусты будут действовать в пределах пятисот метров друг от друга, на ровном поле, а тут такое…
   Пришлось подняться на высокий холм, дабы восстановить контакт. Павел спешился, побежал вверх.
– Я – К-1. Слышите меня?
– Очень плохо, товарищ майор, говорите громче, – наконец отозвалось радио.
– Немедленно уходите! Как поняли? Уходите, скрытно, по лощинам.
– Понял, уходить. Сейчас, лошадей напоим…
– Ты, что, придурок, не понял, что я сказал? Уходите немедленно. Татары большой шмон устроили.
– Понял, товарищ майор, выполняем, – связист, наконец, проснулся, осознал важность сообщения. Мангусты уже стали привыкать, что они охотники, непогрешимые, и вдруг стали дичью.
– Поводите их пару суток на севере, потом возвращайтесь к Орешку. Секреты на дороге выставьте. Быстро уходите с транспортниками, если колонна приблизится на критическое расстояние.
– А, вы, товарищ майор? – отозвался другой голос, с тревогой.
– Полтинник, ты? (так фамильярно называли полусотенных).
– Я, товарищ майор.
– Похоже, не на шутку татары разозлились. Наблюдаю – несколько сотен по кустам носом землю роют, следы ищут. Полагаю, скоро и на мой, и на ваш след выйдут – следопыты они знатные, раз отбившуюся лошадь без труда в степи находят. Поводите их пару дней, ночью преследовать не будут – следов не видно, так что, фора у вас образуется.
– Откуда они про нас прознали? Ведь тихо ушли, без шороха.
– Я постарался. Генералитет их пощипал малость. Хотел, как лучше – получилось, как всегда.
– Понимаю. Не переживайте, товарищ майор. Всякое бывает, непредвиденное. Война.
– Встретимся, я у тебя на плече поплачу, тогда и утешишь.
   Наушник коротко всхрапнул смешком, Павел и забыл, что связь общая – все, кто был на приёме, слышали разговор.
– Одно хорошо – на несколько дней колонна застопорилась. Думаю, пока поисковики не вернутся, татары дальше не пойдут. Да и раны зализать не просто, после такого противостояния.
   Угадал майор. Военный совет должен был ещё и главнокомандующего выбрать, вместо того, которого старшина завалил. 

– Атаман, атаман, – тормошил Ивана обеспокоенный десятник.
  Очень тяжело выбраться из сонной ямы, если забрался в неё только что, успел согреться.
– Что, за ушком почесать некому? Сотника попроси, – старшина попытался повернуться на другой бок.
– Татары по округе рыщут, похоже, наш след взяли, – не отставал казак.
– Далеко? – Кузьмич сел рывком.
– Три полёта стрелы.
– Километр… Почему раньше не разбудили?
– По низинам идут, по нашему следу. Только заметили.
– Седлайте, уходим!
– Уже.
– Сотник пусть ведёт, я последним пойду. На северо-восток уходим.
   Шли крупной рысью более двух часов. Оторвались не на много – лишь удвоили расстояние. На мягкой земле низин следы отпечатывались чётко, Иван их видел не напрягая зрение, тратить время на поиски и преследователям не приходилось.
– Ищите каменистую почву, по ней старайтесь идти, – крикнул последнему в веренице казаку. Команда пошла по этапу.
   Через несколько километров, на небольшом плато с каменистой почвой, следы пропали. Иван свернул в сторону от движения беглецов, проскакал метров пятьдесят, открывая сумку с золотом мурзы, притороченную у седла, вытащил кожаный мешочек, зубами разорвал завязку, размахивая рукой над головой, рассыпал монеты вокруг себя. Не останавливаясь, достал второй мешочек, третий… десятый. Развернулся, пришпорил жеребца, галопом устремился вдогонку за своими. Старый трюк, но действовал  безотказно, как показывает история.
   Отъехав подальше, поднялся на небольшой холм, прикинул – порядка трёх сотен татар топталось на обширной ровной площадке. Сработало! Погоня приостановилась. Многие татары спешились, пригнувшись рыскали по плато. Двое, обнявшись, катались по земле. Не могло не сработать. Потеряв след, разъехались, более внимательно осматривали почву. Достаточно было кому-то найти третью монету, чтобы понять, что это не случайная находка, что здесь пролился золотой дождь. Началась золотая лихорадка. Для многих степняков пять золотых – предел, на который они рассчитывали в этом походе. Зачем воевать, если Аллах явил свою милость без риска и крови?
   Час, возможно и больше, «выкупил» атаман  для своей сотни. Шли до полуночи, похоже, оторвались прилично. Оставили секреты, отдыхали у ручейка. Едва посветлело на востоке – снова в путь.
– Чего мы бежим? – бормотал атаман, – Три паршивые сотни татар – полчаса работы для моих вурдалаков. Хотя, лучники они – лучших поискать. Не дадут приблизиться без потерь. Пустят пару туч стрел, и нет моих бравых казаков. Внезапность нужна. Внезапность, внезапность… – задумался, оглядывая окрестности. Глубокая осень, листва опала, спрятаться негде, чтоб с засады напасть.
   Ближе к вечеру, под копытами захлюпала вода. Ноги уставших лошадей грузли в муляке чуть ли не до колен – шли по руслу высохшей реки, или сточной канавы, наполнявшейся лишь в сезон дождей. Такой сезон как раз и начался. Шли, будто по крохотному каньончику – вода разрезала холм пополам. Иван более внимательно присмотрелся к крутым склонам – отличная позиция для засады.
– Что же, племя молодое, незнакомое, кое-чему и вы меня научили, вернее – проучили, теперь не обижайтесь – вспомнил, как сразу после Перехода попал в засаду. Тогда татары, оставив след в траве, сделали большую петлю, устроили засаду у своего же следа. В неё, по дурости, и угодил старшина. Дорого же ему стоила та самонадеянная глупость – до сих пор расхлёбывал. Теперь же, самонадеянность преследователей должна сыграть на руку беглецам – дичь безоглядно удирала, даже рассталась с частью награбленного, чтобы оторваться, преследователи, в охотничьем азарте, обязаны утратить бдительность. Возможно, убедившись на плато, что казна мурзы у беглецов, не столько их вознамерились наказать, как отобрать золото. Не отстанут, что бы ни случилось. С таким «хвостом» далеко не уедешь, тем более вопрос необходимо решить кардинально, раз и навсегда.
   Иван выкрикнул команду, когда миновали мокрое место, казаки собрались в кучу. Дал подробнейшие указания, учитывая опыт засады на Тамани, когда крымчаки, с его помощью, перебили ногайцев. Казаки одобрительно кивали, удирать надоело всем, да и унизительно это.
… – Повторяю ещё раз, – заканчивал инструктаж, – лучники они, лучше, чем мы, сызмальства стрелами балуются, поэтому гордыню в задницу, стреляйте по лошадям, дабы обездвижить, лишить манёвра. Наверняка, кожаные панцири на них, почти на всех видел, на командирах – кольчуги, в голову попасть – проблематично. Транспорт уничтожим, не до погони татарам будет, к своим бы добрести. Чего стоит кочевник без лошади? Дальше – по обстоятельствам. Всё, с Богом, пошли.
   Не одну, две петли нарезали казаки, разделившись пополам. Привязали лошадей далеко от лощины, бегом отправились обратно, заняли позиции за половинками холма, на всём протяжении прохода – спрятаться на склонах было негде, «зелёнка» давно обсыпалась, голые ветки никого скрыть не могли. Далековато от грязевой «дороги», да делать нечего, лучшего места для засады найти, похоже, не удастся. Залегли на холодную землю, подстелив шерстяные плащи, замерли, ждали. Потревоженные пернатые постепенно успокоились – лишний знак татарам, что опасаться нечего.
   Ждали долго. Начало смеркаться, и Кузьмич уже решил, что татары стали на ночёвку, не добравшись до засады. Обидно, досадно, да ладно, приходилось ждать до утра. Но, нет, вот они, басурмане – первые конники втягивались в грязное русло, с аллюра перешли на шаг. Лошади вязли в грязюке, как и казацкие давеча. Передние замедлились, задние подтягивались, напирали. При выходе с этого гиблого места авангард совсем остановился, поскольку навстречу неожиданно выехала пятёрка всадников. Стояли молча, ничего не предпринимая, будто изваяния. Сотники, возглавлявшие кавалькаду, растерялись – что за явление? Смертники, ценою жизни пытающиеся задержать погоню, дезертиры, парламентёры?   
   Арьергард, продолжавший двигаться, наконец  втянулся в лощину полностью. Для того казаки и перекрыли выход, чтобы предоставить ему такую возможность. Иван, один, на бахматом, выехал в тыл последним из конников, захлопнув мышеловку, пронзительно свистнул. Началось. Казаки поднялись, сделали несколько стремительных шагов, преодолевая гребни холмов, выпустили первую сотню стрел. Стреляла и пятёрка, перекрывшая дорогу, первым залпом оставив без лошадей татарских офицеров. Лучники делали ещё несколько шагов, накладывая новые стрелы, стреляли, потом ещё и ещё, стремительно приближаясь к растерявшемуся врагу. Благородные животные жалобно ржали, вздыбливались, падали в грязь, зачастую вминая в неё седоков. Те воины, которым удавалось освободиться от стремян, спрыгнуть с падающей животины, вязли в тягучем иле. Луками воспользоваться практически никто не успел, поскольку и луки, и колчаны со стрелами, в походном положении притороченные к сёдлам, были потеряны вместе с транспортом. Основная задача была выполнена – татары не смогли воспользоваться своим самым действенным оружием – стрелами.
   Казаки остановились у грязевого потока, теперь уже расстреливали всадников, принудительно ставших пехотой, практически в упор. Многим, всё же, удалось выбраться на сухое. Дети Дикого Поля бросали луки, вытаскивали сабли и кинжалы. Понеслась. Против гладиаторов, муштрованных до обмороков, лучших из лучших, которых Кузьмич подбирал лично, у татарской безлошадной конницы не было ни единого шанса. Татары, за редким исключением, никогда не были искусными фехтовальщиками.
   С десяток передовых, сохранивших лошадей, попытались прорваться. Их перехватила заградительная пятёрка. Состоялось короткое кавалерийское сабельное сражение, троим, всё же, удалось уйти. Казаки устремились вдогонку, исчезли в сгущающейся темноте. Предпринял попытку прорыва и «хвост» колонны – до двух десятков конных устремились на Кузьмича, пытаясь скрыться в спасительной полутьме быстро наступающей ночи. Пятёрку сняли лучники, вдогонку, остальные неслись на атамана.
– Сколько же вас на мою голову… – Иван выхватил «стечкина», выстрелил в грудь трём передним лошадям – куча мала, задние запнулись за упавших, ещё три лошади оказались на земле, остальные продолжали скакать галопом. Старшина дал бахматому шпоры, вытащил палаш, бросив поводья, на встречном движении успел снести голову лидеру, отбить пару ударов, рубануть по морде лошадь, двух татар, не видел по чём. Остальные продолжали скакать, быстро удаляясь. Развернулся, погнался следом. Если бы татары очухались, применили луки, ему бы несдобровать, ведь они одинаково хорошо стреляли вперёд, назад и вправо, лишь с левым флангом у татарской конницы были проблемы – не с руки стрельба. Потому, как правило, конница обходили противника слева, заходила во фланг, эффективно расстреливала тылы – общепринятая тактика. Животный ужас не позволил воспользоваться эффективным оружием, гнал прочь от смертоносной лощины – только бы успеть скрыться в темноте.
   Иван догонял – его конь, всё же, успел отдохнуть несколько часов томительного для засадников ожидания, в отличии от убегавших. Одного достал палашом со спины, второго, третьего… Возвращался уже в полной темноте. Двоим, всё же, удалось уйти. Плохо – смогут поведать, что сталось с карателями. А, может, наоборот, хорошо? Их рассказ о гибели товарищей не подымет боевой дух войска – так Иван пытался оправдать свой косяк. Как не глянь, упустил всё же, хоть и выпустил пару пуль в темноту, вдогонку. Возможно и попал…
   Не мог знать старшина, что одного ранил, в плечо, навылет. Не очень серьёзное ранение, но, «последние из могикан» так и не вернулись к войскам – поимев по нескольку золотых монет на плато, решили не испытывать судьбу, отправились домой. Несколько золотых – целое состояние в степном Крыму для бедноты. Купил «средство производства» – сильного молодого раба, а то и двух, и можешь уже не работать – мечта сибарита. У вернувшихся с набега татар рабы были дешевле, чем в Кефе, чуть ли не вдвое – «прямые поставки», без посредников. Своё чудесное спасение восприняли, как знамение, не хотели больше гневить Аллаха… Не добрались и к родному очагу – мелкая степная банда выследила их, убила, ограбила, так и сгинули бесславно. Аллах, наверное, не простил им предательства.
   Казаки развели костры, с пылающими ветками лазили по грязюке, добивали раненых, придавленных лошадьми, просто затаившихся. Не заморачивались – каждое тело получало контрольный удар саблей по голове. Некоторые, при этом, начинали дёргаться, агонизируя – стандартная процедура зачистки оказалась нелишней.
   Выставили секреты, завалились отдыхать после тяжёлого рабочего дня.

   Майор со снайпером и Диким уходили в рваном режиме: то скакали галопом, то останавливались, давая отдохнуть лошадям, взбирались на очередную возвышенность, ждали, пока появится преследующая полусотня. В этом был весь Посланник – всегда и везде стремился контролировать ситуацию. Не просто драпал, без оглядки – «осуществлял планомерное отступление», до поры. Да, их преследовали полсотни всадников. Татары, читавшие следы в степи, как первоклашка букварь, не могли не знать, что догоняют всего тройку, но, продолжали преследование всем кагалом. Скорее всего, как считал майор, в их задачу входило не только примерно наказать убийц военной элиты, но и захватить чудо-оружие – дальнобойные, точные аркебузы. О том, что их, по крайней мере, три штуки говорила скорость, с которой умирали военачальники. Завидный приз, потому и преследовала беглецов целая полусотня.
   Ближе к закату, в очередной раз взобравшись на высотку, майор убедился, что татары встали на ночной постой.
– Отдыхайте, – приказал, – а я прогуляюсь перед сном.
– Не пущу одного, – сжал упрямо губы снайпер, – хоть режьте. Вместе пойдём!
– Не возражаю, – неожиданно легко согласился Павел, – Задницу мне подотрёшь. Лопушок помягче выбери.
– А, так вы… – ефрейтор облегчённо рассмеялся.
   Майор ушёл в ночь по нужде… И пропал. Бойцы извелись неведением, не знали, что и делать: бежать, выручать, чем-то помочь? Куда бежать? Чем помочь? Единственное, на что сподобились – взобрались на близлежащий холм, все глаза проглядели, пытаясь хоть что-то разглядеть в стане врага, прислушивались. Лишь через два часа, со стороны враждебного лагеря, послышался какой-то шум, ярко вспыхнули костры. Через час появился майор, тихим свистом обозначил свой приход, как ни в чём ни бывало, принялся моститься ко сну.
– Павел Андреевич, зачем вы так? Мы ведь команда! – укорил солдатик.
– Запор замучил, знаете ли. Спать давайте.
   Через минуту уже ровно посапывал. Бойцы дежурили по очереди.
– Товарищ майор, а татар то поубавилось, – язвительно заметил ефрейтор, когда они, после утренней «пробежки» галопом, взобрались на господствующую высоту, взглянуть на преследователей.
– Ровно на четырнадцать особей, – не стал спорить ночной кошмар татар, – больше не получилось, бдят сволочи. У каждого костра один не спал, да четверо часовых, по двое, в темноте схоронились. Трудно было вычислить – где. По зевку одних нашёл, других по пердежу. И что они жрут? Как вокзальный туалет воняют. Ну, и десятку у дальнего костра удалось почикать. Соседний бдящий, мать его, услышал, тревогу поднял. Неаккуратно я сработал, слишком долго ногами сучил предпоследний.
– Почему, «предпоследний»?
– Последнего я грохнул, когда ноги делал. Вскочил придурок. Лежал бы, ещё чуток бы пожил. 
– Они всю ночь яркие костры жгли, не ложились.
– Лучше жить стоя, чем умереть на ложе, – переиначил революционный лозунг, – Это логично. И в следующую ночь не уснут, если доживут, конечно. Хватит нам уводить бродяг от основных сил. Сегодня уничтожим. Если кто и уйдёт, успеем догнать – обратно дорога дальняя. А уйти никто не должен, иначе возвращаться опасно.
– Возвращаться?!
– Конечно. А, разве мы выполнили задачу? Четыре дня колонну держать должны, как минимум, чтобы наши успели погрузиться, уйти. До Орешка – меньше дневного перехода. Если тронутся, хотя бы предупредить обязаны.
   Дальше трусили рысцой. Майор высматривал удобное место для баталии. Наконец, кажется, нашёл – поляна, со всех сторон окружённая холмами с непроходимым кустарником. Вход был один, чтобы выйти в другом месте, пришлось бы карабкаться вверх, продираясь через колючки, по сухому сейчас руслу ручейка.
– Вот и арена для циркового представления, – после беглого осмотра, одобрил место. Ты заляжешь на том холмике, будешь отстреливать в спины, когда развернутся, на нас попрут. А мы выход перекроем, чтоб ни один не ушёл. Сколько у тебя боезапаса?
– Вы четырнадцать отстреляли… С полсотни наберу, советских. Новодела – штук тридцать.
– Более чем достаточно. О новоделе забудь, не тот случай.
– Есть, забыть.
– И, без фанатизма, нас не постреляй.
– Обижаете, товарищ майор. У меня девяносто семь из ста!
– И я о том же. Не хочу в три процента попасть. Сколько у тебя стрел? – обратился к казаку.
– Э-э… Двадцать две.
– Тоже неплохо. Прячемся в том овражке, пропускаем трупиков, я выхожу, ты за тем кустом, начинаешь отстреливать лошадей. Татары разворачиваются, прут на нас, начинает работать снайпер. Дальше – по сценарию. Вот такая мизансцена. Вопросы?
– Что значит «по сценарию»? Затопчут они вас, – казалось, солдат больше заботится о командире, чем о самом себе. Нет, без майора, в открытой степи, у чёрта на куличках остаться боялся.
– Будешь сопли жевать – точно затопчут… Не сцы, щегол, а это зачем? – Вытащил ТТ и «стечкина». Сам бы перестрелял, да патронов жалко. Мало нормальных осталось, наши Высоколобые никак надёжным капсюлем не разродятся.
– Почему лошадей? – задал вопрос и казак.
– Что, лошадей?
– Зачем лошадей убивать? Татар нужно.
– Потому, что цель больше. В суете боя поймёшь. Целится будет некогда. Площадка маленькая, в несколько прыжков нас достанут.
– Понимаю…
– Понятливые все, – майор, недовольно. Это его слово-паразит – «понимаю» переняли все подчинённые. Дразнились, или старались подражать? Неведомо, и того, и того понемногу, наверное, но майор старался избавиться от паразита, следил за речью. Теперь и казаки туда же – «понимали». – Хватит болтать, татарва рядом. Проведите лошадей через холм, и по местам…
   Майор так ни разу и не выстрелил. Для успокоения подчинённых пестики показал. Когда татары развернулись, потеряв от стрел три лошади из арьергарда, стоял, как вкопанный, перекрывая путь к отступлению. В руках – дежурные нож и палаш. Пока охотники удивлялись наглости дичи, потеряли ещё двух бедных животных, пока дали шпоры, набирали скорость – ещё тёх – казак оказался неплохим стрелком, даром, что не татарского роду-племени. Появились потери и в задних рядах – заговорила СВД, но, передовые этого не знали, жаждали дорваться до виновника всех их бед. Шли плотной лавиной, даже мешали друг другу. Отскочить вправо или влево, как в том сражении с турками, на горном плато, не представлялось возможным. Лавина накатывалась, майор стоял будто каменный. Пять метров, три, два… Наиболее резвые конники уже подняли сабли для рокового удара, когда цель исчезла. Майор присел на одно колено, точно рассчитав местоположение безопасного узенького промежутка между двумя лошадьми, пригнулся, уходя от сабельных ударов. При этом подставил палаш под ноги одной лошади, почти перерубая левую переднюю, и вонзил нож в брюхо другой. Нож поскакал дальше. Распрямился, как пружина, поднял палаш, отражая удар конника, скакавшего левее, во втором ряду, успел достать поясницу правого…
   В середине конной ватаги было попросторнее, чем в первом ряду. Татары натягивали поводья, тормозили, разворачивались, кружились, всё же норовили достать увёртливого шайтана. Майор оказался в любимом положении – в тылу, в плотном окружении. Татары, естественно, не подозревали, с кем имеют дело, о его уникальной реакции, когда движения противника видятся будто в замедленной съёмке. Наседали все разом, предвкушая лёгкую победу. Да не тут то было. Вертелся, нанося удары, казалось, сразу во все стороны, умудрялся и встречные удары отбивать, даже, будто бы, голым предплечьем. От других просто уворачивался. Гибли воины не только внутри кучи-малы, но и по периметру. Казак выпустил последнюю стрелу, ринулся на помощь. Многие потеряли лошадей, наседали в пешем порядке, последних двух конников снял снайпер, прекратил огонь, памятуя о трёх процентах. 
   Финал наступил довольно скоро – у «саблемахателей» не было ни одного шанса против искусства майора, подкреплённого неистовством казака напавшего с тыла. Трое оставшихся в живых бросились наутёк, но были остановлены точными выстрелами в спину. Не опасаясь больше навредить своим, снайпер поставил жирную точку в этом скоротечном сражении.
– Добивай, – распорядился майор, отдышавшись, уселся на, ещё дрожавшую в предсмертье, тёплую тушу лошади.
   Унылое завывание одного из раненых сменилось хрипом, смолкло. Дикий неспешно продолжил зачистку.
– Опять ваш выпендреж, товарищ майор! Обещались пульками, а работали ножичком, – к месту сражения подбежал радостный снайпер. Возможно, и похвалу ждал, отработал профессионально – более десятка «целей» уничтожил. Не дождался – за убийство не хвалят – глубокое убеждение майора ещё с Афгана.
– Размяться захотелось, форму держать нужно, а «утреннюю гимнастику» по радио уже не транслируют. Кстати, о ножичке, мой заветный найди, в брюхе лошади, там где-то, – указал на выход из смертоносной «арены».
– Съела, скотина, что ли? – сделал удивление солдатик.
– Пошути мне ещё, клоун. Невредимых лошадей в сторону отведи, вон как дрожат, смерть подруг чувствуют. Остальных добей. Нож я сам себе верну.
– Я?!
– Головка… Не я же.
– Не смогу. Человека – пожалуйста, а такое благородное создание божье – не смогу, – шутить ефрейтору расхотелось.
– Ладно, – Павел, изображая равнодушие, – Пусть медленно умирают, мучительно. Ночью волки на кровь придут, живым ноги отгрызать будут. Тогда быстрее отмучаются.
– Ну и сволочь же вы, товарищ майор. Вас послушать, так и убийство жены оправдать можно.
– Почему – нет, если борщ варить не умеет? – казалось, удивился искренне.
   Ефрейтор махнул безнадёжно рукой, поплёлся выполнять приказ. Первый удар дался особенно трудно, потом ничего, пошло…
   Суровый майор не знал, смог бы сам убить лошадь? Ни разу не пробовал. Наверное, всё же, смог бы, выполняя акт милосердия.
– Сколько лошадей уцелело?
– Двадцать шесть. Те, что без седоков шли, все целёхоньки.
– С собой заберём, сами зимой не выживут. Обуза, конечно… Оружие соберите, какое получше. Дрянь не берите, у нас этой дряни намечается…В пору оружейную лавку открывать.
   И здесь сработала засада. Чему удивляться? Обеими группами руководили диверсанты-провокаторы, профессиональные убийцы исподтишка, киллеры высокой квалификации. Кроме прерывания человеческой жизни, ничем и не занимались, фактически, в той жизни. Муторно было от того майору. Новое чувство, с некоторых пор, поднималось в душе. Он сожалел о загубленных душах! Такого с ним ранее не случалось. Мягкотелость прорезалась? Гнал от себя те мысли Посланник, не имел на них права, когда враг у порога. Старался нарочитой грубостью с подчинёнными прикрыть сентиментальность, так некстати посещавшую его всё чаще. Возможно, с годами, он просто становился человечнее?

   Мангусты и Дикие выполнили приказ – двое суток мотали татар по степи, уводя всё дальше на север, северо-восток. Но, полтинник Мангустов, ученик своего учителя, не мог просто драпать, старался тоже контролировать ситуацию – параллельно татарским сотням шёл отряд соглядатаев, из трёх человек. Через «ретранслятор», двигавшийся между татарами и полусотнями, передавали данные о преследователях. На привалах изучали повадки, режим охраны противника. Наутро, после второго ночлега, на совет собрались полусотники, десятники.
– Задание мы выполнили, промурыжили двое суток татар, увели далеко, – держал речь главный Мангуст, – Сейчас на восток пойдём, к крепости, к галерам. Дальше – что? До гор с собой кудлатых тащить?
– Так майор приказал, – вписался десятник.
– Майор дал лишь общее направление действий. Полагал, наверное, что отстанут, а они не отстают – упорные, гады. У нас, что, своих мозгов нет, оперативного мышления?
– Давай, Наполеон, вещай, не тяни кота за яйца. Чего задумал?
– Оторваться нужно, или заставить уйти.
– Ха, заставить. Как?
– Ночью пощиплем. Мангусты мы, ночные охотники или кто?
   Дикие активно закивали, настроены решительно. Ещё на прошлой стоянке предлагали напасть – «головокружение от успехов» сказывалось.
– Ты, что, не слышал, о чём наблюдатели докладывают? Костры плотной группой расположены. Жмутся татары друг к дружке, боятся, или военачальник грамотный. У каждого костра – один бодрствующий, по крайней мере. Да посты двойные по периметру лагеря, да ещё два десятка всадников лошадей охраняют. Четверть, считай, бдит постоянно. Не получится по тихому.
– Перестрелять, и все дела. У нас по две обоймы на каждого, на всех хватит. Дикие стрелами подсобят. Три с половиной сотни – тьфу, час работы, максимум, – поддержал казаков другой сержант.
– Ты, часом, головкой не ударился? Война ещё и не начиналась, а ты предлагаешь боезапас профукать? Что майор говорил? Эти патроны для ТТ – почти всё, что осталось. Новодел не в счёт.
– Хорошо, – не сдавался экстремист, – Пять «калашей», по три рожка… До полутысячи патронов, мало?
– Нам ещё домой добираться, не по бульвару. Десяток сотен местных бандюков нападёт, дрючками будем отбиваться? Автоматы – то страховка наша, – возражал полтинник.
– Табун, – подал голос полусотенный казаков.
– Что, табун?
– Найслабшэ мисцэ – табун. Коняк разгоним – татары сами уйдут. Снять два десятка ночных пастухов – нэма пытань. Мои сами смогут. Не раз коней крали, опыт маемо.
– Устами младенца… – советские солдаты, всё же, относились к казакам и черкесам несколько снисходительно, «звэрхне», не особо доверяя умственным способностям, умению стратегического планирования аборигенов пятнадцатого века – сказывался великорусский бытовой шовинизм, – А, что, хороша идея!
   Началась детальная разработка плана отлучения транспорта от седоков...
   На третью ночь татары расположились в пределах просторной поймы широкого ручья, или узенькой осенью речки. Весной она, конечно же, разольётся. Татары, как и прежде, скомпоновались плотной группой, выставили часовых. Табун расседланных лошадей дежурные пастухи погнали в дальний конец долины, дабы животные, щипля пожелтевшую траву, неспешно продвигались к лагерю, и к утру прибыли в исходную точку, были готовы к дальнейшему путешествию. В принципе, целесообразное решение, если бы не вмешательство посторонней силы.
   «Посторонняя сила», в полном составе, ещё засветло, сделав большой круг, зашла татарам в тыл, со стороны табуна. Двадцать пар из Мангустов и Диких, сформированных загодя из лучших лазутчиков и конокрадов с опытом, ушли в ночь. Остальные напряжённо ждали, вслушиваясь в белый шум наушников. В эфире праздная болтовня категорически возборонялась, говорили лишь тогда, когда нельзя промолчать, категорически. Действительно, что бы было, если затеять по радио общую полемику.
– Я – седьмой, – ожил наконец приёмо-передатчик у полусотенного, – дело сделано.
   Это значило, что один из татар нейтрализован, на его лошади уже сидит Дикий, изображая добросовестного пастуха.
– Я – четырнадцатый. Сделано, – через десять минут вновь ожило радио.
   Прорвало: «Я – двадцатый, Я – третий, Я – восьмой»… Полтинник отмечал «отстрелявшихся», пригнувшись, подсвечивая себе шахтным фонарём на ближнем свете.
   Второй и шестнадцатый молчали.
– Второй, шестнадцатый, – не выдержал координатор, – Заснули?
– Я своего потерял, – один.
– Мой вне доступа, в середине табуна, – второй.
– К чёрту потерявшегося, один в поле не воин, погоды не сделает. Кто видит пастуха в середине табуна?
– Девятый, вижу.
– Восьмой, и я вижу.
– Ликвидировать, в наглую. Мы выступаем.
– Есть!
– Есть, выполняю.
– Мангусты – на сборный пункт. Лошадей уже гонят.
   Возле выполнивших задание Мангустов колыхалось небольшое озеро лошадей, но все без сёдел и уздечек – бесполезные.
– Есть, есть, есть… – хором отозвалось радио.
   Конные двинулись широкой дугой, охватывая табун с трёх сторон. Дикие, взявшиеся временно исполнять обязанности пастухов, уже сгоняли лошадей в плотную кучу. Подоспели остальные, подождали, пока подтянутся ночные охотники.
– Все собрались? Кто не успел, отзовись.
– Молчание.
   Неожиданно, на правом фланге, раздался крик, и уже не затихал, удаляясь в направлении лагеря. Орал, скорее всего, тот единственный потеряшка, которого не нашёл Шестнадцатый, старался предупредить основные силы татар.
– Ходу, ходу, ходу, – заорал полтинник.
   Сотня бойцов дала шпоры лошадям, ринулась на табун. Били ногайками, били и кололи саблями, орали, что есть силы, свистели. Табун всколыхнулся, вздыбился, набирая скорость, помчался в единственном открытом направлении – на лагерь татар. Когда бег испуганных животных перешёл в галоп, подкова погонщиков начала спрямляться, превращаясь в линию. Кавалеристы смещались влево и вправо от центра табуна, создавая фланги единой смертоносной лавины.
   Начало светать, и уже можно было разглядеть призрачные фигуры, в беспорядке метавшиеся между потухшими кострищами. Сообразив, наконец, что на них неумолимо надвигается вал убийственных копыт, бросились врассыпную, пытаясь укрыться в кустах, на границах поймы. Почти никто, в панике, не прихватил луки и колчаны со стрелами, некоторые даже сабли оставили на местах ночлега. Мало кто попал под копыта ошалевшего табуна, успев разбежаться по сторонам – самоотверженный пастух спас многих, но, на флангах их ждала иная неприятность – кавалерия казаков вперемешку с Мангустами. Классическая кавалерийская атака, когда всадник, на полном скаку, рубит голову убегающему пехотинцу, слегка подправляя направление, догоняет следующего несчастного, снова рубит. Проскочили татар. Натягивали поводья, останавливались, скакали обратно, вновь набирая скорость. Теперь охотились целенаправленно, загодя выбрав клиента.         
   Сопротивление оказалось слабым, лишь пара десятков лучников пытались отстреливаться. Убили несколько лошадей. Один из Мангустов, при падении, сломал руку, хоть и учился, как все, правильно падать, остальные отделались синяками и ссадинами – вот и все потери. Более полусотни татар всё же ушли. Их преследовали недолго, радио объявило общий сбор. Задача выполнена, преследование пресечено – иди, куда хочешь. А татары, которым повезло, очень нескоро доберутся к своим, если те их, вообще, дождутся. Если ждать не станут, мало кто мог позавидовать судьбе «счастливчиков». Их ждала либо холодная и голодная смерть, либо рабство, если нарвутся на местные банды. То были не ногайцы, объединённые, хоть и весьма условно, под рукой хана, совсем ничьи, сами по себе, выходцы из Большой Орды детей Ахматовых, Астраханского ханства, иные ошмётки некогда могущественной империи, пустившиеся в «автономное плаванье».
   Началась тотальная зачистка, мародёрство. Оружие собрали всё, дабы улизнувшим не досталось, остальное, ценное, забирали – кому, что Бог послал, на дележ ничего не выставляли, негоже было советскому солдату делить трофеи, ещё не ассимилировались в пятнадцатом веке. Татар хоронить не стали, оставляли там, где застигла их смерть – много чести. Сытно будет в этом сезоне пернатым и шерстяным падальщикам к северу от Кубани. Не они одни заготовили для братьев своих меньших конину и человеченку, хотя о том пока не ведали.

   Не хоронили павших и казаки Ивана. Утром отловили уцелевших лошадей, собрали оружие, сняли несколько кольчуг не очень хорошего качества. Кошельки рядовых татар не проверяли, нищи татары, точно знали, зазорно на медяки мёртвых зариться.
– Золота много нашли? – полюбопытствовал атаман.
– Совсем мало, у сотников.
– У простых татар поищите.
– Из-за пары медных бешле в грязи колупаться? – казак состроил брезгливую гримасу.
– Пророчествую, – загробным голосом возвестил Иван, решивший чуток повалять дурака, – кто возжелает, тому воздастся, кто ищет, тот найдёт. Две сотни найдёт, не меньше.
   Гладиатор пожал плечами, но, всё же, решил проверить… Очень скоро тотальный шмон повторился. Нашли около двухсот тридцати монет.
– Вот, атаман, нашли, – принёс в тряпице увесистую горку, – Как узнал?
– Кто истинно верует, тому откровения доступны, – юродствовал Иван, – Между собой разделите, заработали.
   Казак набожно перекрестился, приняв сказанное за чистую монету.
   Два кругляшка досталось и Константину – делили на всех. В драку пацана не пускали, но там, где нужен острый глаз и быстрые ноги, оказался весьма полезен.
   Собрался совет, решали, что делать дальше. Раззадоренные лёгкой победой, некоторые предлагали вновь идти к колонне, выискивать отдельные группы, уничтожать. Предлагалось и иное: ночью пощипать арьергард, выманить отряд преследования, вновь уничтожить в засаде.
– Не будем искушать Господа, – выслушав предложения, выразил «общее мнение», по принципу единоначалия, атаман, – Лишь исключительно удобная позиция позволила нам избежать потерь. Подвернётся ли ещё такая же?
– В эту же и заманим, – возразил десятник. Добавляли энтузиазма монеты, гревшие карманы.
   Да, карманы – невидаль в одежде средневекового Крыма – форму шили индивидуально, с примерками, по дизайну Кузьмича, из плотной чёрной шерсти со льном, используемой обычно для изготовления «неубиваемых» морских роб. В копеечку влетел Ивану пошив невиданных для «лёгкой промышленности» Кефейского кадалыка изделий, ведь и куртки имели многочисленные карманы.
   Возможно, рассчитывали ещё поживиться «ястребы», не подозревая, что попавшиеся исключительно богатые степняки – продукт их атамана. О том Иван предпочёл не распространяться – человек должен верить в чудо, иначе жить скучно, и в прозорливость своего командира, конечно.
– Зачем мы с места сорвались? Чтобы братьям своим помочь, или подорожных грабить? Грабить в Крыму сподручнее, богатых купцов: и риска меньше, и прибыль несоизмеримо выше. Могли и не рыпаться.
– Разве же мы не понимаем? – подал голос сотник, – Только, изничтожая татар здесь, разве не помогаем братам?
– Мелочёвка это, – отмахнулся Иван, – упоминания не стоит. В горах нас ждёт настоящая работа, тяжёлые сражения. Хватит с нас партизанщины, регулярным подразделением становиться пора. Всё, закрыли тему. К реке идём, и, форсированным маршем, в горы.


                51. РОДНЫЕ ПЕНАТЫ.
                52. НАЧАЛО БОЛЬШОЙ ВОЙНЫ.
               
                53.  ВОЙНА – ДЕЛО ГРЯЗНОЕ.


   Голова колонны основного войска достигла устья следующей долины. Остановились на распутье.
– Будем ждать известий здесь, – решил главнокомандующий татарского войска, – это средняя из трёх обитаемых долин, как я понял. Обустраивайтесь основательно. Что там, на реке, мост? Это весьма к месту. Пастбища на том берегу богаты, здесь же трава до корней выедена. Если придётся задержаться, через пару дней лошади начнут шататься от голода.
   Банальные истины, очевидные для всех, челядь выслушивала почтительно, с превеликим вниманием, будто мудрейшие откровения. Словно по мановению волшебной палочки, возник шатёр первого из первых. Царственная особа удалилась в свои «покои». Будто грибы после дождя, вокруг первого, росли шатры знати помельче. Иерархия соблюдалась неукоснительно: чем меньше войска привёл с собой мурза, тем дальше от шатра Владыки разбивал свой бивак. Первый табун лошадей, поначалу с опаской, потом смелее переправился через висячий мост, на правый берег.
   Ближе к обеду, когда солнце прилично согрело замёрших за ночь с приморозком ратников, появились, наконец, гонцы с центральной долины. Сотник, не мешкая, прошел прямиком к шатру главкома. Туда же устремились главы наиболее влиятельных кланов. Дворяне помельче «гуляли» неподалёку, в надежде на то, что и их пригласят в святая-святых, «центр вселенной» их строго структурированного общества. Зря бросали завистливые взгляды, полные надежды, на спины исчезавших за пологом шатра сильных мира сего, никто их звать не собирался, шатёр не резиновый. Да и в узком кругу добычу делить сподручнее, оставляя мелкоте крохи с барского стола.
   Лишь исключительное мужество, отвага, решавшая порой исход сражения, позволяли единицам выдвинуться, войти в круг избранных. Таковы суровые законы кочевого племени.
– Докладывай, – приказал прибывшему Первый, когда военный совет расселся на коврах и подушках, опят же строго соблюдая иерархию: выше положение – ближе к царствующей в этом походе персоне. «Бедные родственники» сгрудились у входа.
– Не простое это ущелье, – начал молодой сотник, поклонившись с достоинством, – Стены его отвесны, высоки, неприступны. Совсем близко отсюда его перегораживает могучая крепостная стена, выложенная из таких огромных блоков, что не знаешь, кто бы мог построить ту твердыню. Лишь великанам то по силам!
– И этот туда же, – презрительно фыркнул главком, – Да будет известно тем, кто не силён в науках, существуют такие механизмы, простыми смертными созданные, что горы свернуть могут. «Дайте мне точку опоры, и я переверну Землю», – сказал один из древних мудрецов.
   Непрост был этот дядька, оказывается, кое-что почитывал. Скорее исключением был он среди ногайцев, чем правилом. Ногайцы, в отличии от крымчаков, имевших свои бейлики, веками закреплённые за кланами, были, в большинстве своём, чисто кочевым народом. Земля принадлежала всем и никому, так было всегда. Жизнь в постоянном движении не способствовала занятию науками. Но, и у них начали появляться крупные землевладельцы, не допускавшие чужаков в свои пределы силой оружия, по праву сильного. Вот у таких и появлялось время для приобретения абстрактных, «бесполезных» знаний, не влиявших на улучшение быта, не позволявших сытнее есть, мягче спать.
   Основная же масса жила по принципу: «всё своё вожу с собой», даже казну брали в опасные походы. А на кого её оставить, на женщин и детей беззащитных, в отсутствии Хозяина и его воинства? Такую вот казну, к примеру, и поимел недавно старшина.
– Не мудрствуй, просто расскажи, что видел, умозаключения нам оставь, – предложил «учёный».
   Сотник, стараясь ничего не упустить, подробно описал всё, что успел приметить.
– Людей на той стене видел? – задал единственный вопрос разведчику командующий по окончании доклада.
– Конечно, уважаемый. Мелькало несколько голов в бойницах. Даже несколько стрел в нас пустили. Вреда те стрелы нам не причинили, на излёте силу потеряли – мы к стене не приближались.
– От остальных отрядов вести есть? – спросил у сотника личной гвардии.
– Нет, мой господин, – поклонился гвардеец, – Прикажешь ещё людей послать?
– Не сейчас. Было бы что неотложное, давно бы сами гонцов прислали. Рыщут поди, в поисках сокровищ несметных, – скупо усмехнулся, – Пусть потрудятся, может чего и нароют. Хотя, вряд ли. Здесь все сокровища, за той стеной. Возьмём её, все станем богатыми невиданно. Это хорошо, что она кажется неприступной. Так и они думают, потому сокровища не увезли, не схоронили в дальних далях. Глупцы. Нет на свете крепости, которую взять невозможно. Нужны лишь смелость, настойчивость, умение и желание разбогатеть.
   Совет одобрительно кивал, дивясь мудрости новоиспечённого начальника.
– Готовьтесь к штурму. Длительная осада ничего не даст. Не простая эта крепость, не четыре стены с башнями, с ограниченными запасами. В их распоряжении простор, о котором мы не ведаем. Вода – в избытке, жаждой не покоришь, а провианта на годы может быть припасено. Заметили: трава скошена на много полётов стрелы вокруг. Значит, для лошадей корм на зиму припасён. И лошадей у них немало, судя по объёму заготовок. На одной конине год могут продержаться. Мы же наших лошадей смело можем отправить на пастбища, за реку. Конница нам без надобности, история не ведает случая, когда бы она крепости брала.
   Совет деликатно похихикал, восторгаясь тонким юмором Главного.
– Есть трудности, – подал голос один из наименее уважаемых в совете, – на день перехода вокруг вырублены все деревья, пригодные для деланья штурмовых лестниц. Лишь пеньки торчат, свежие. Получается, знали черкесы, что мы на них идём, подготовились.
– Или оказались более предусмотрительными, чем мы полагали, на всякий такой случай, загодя вырубили. Или им самим понадобилось хорошее дерево, или, или… Объяснений может быть множество, не только то, что пришло тебе в голову, – Первый откровенно насмехался над умственными способностями одного из последних, давая понять всем, сколь велика пропасть между элитой, ярким представителем которой являлся он сам, и тупыми степняками, в большинстве даже безграмотными.
   Совет откровенно веселился, не стесняясь акцентировать внимание на конфузе выскочки, посмевшем высказаться раньше, чем боле уважаемые члены. Посрамлённый, пристыженный дворянин, из молодых да ранних, постарался скрыться за спинами сотоварищей, таких же как он, не имеющих права решающего голоса.
– Мы, сколько себя помню, и отцы наши, и деды считали горцев тупыми недоносками, лишь для продажи в рабство пригодными, – продолжил своё показательное выступление Главный, – Похоже, чтобы все чудеса, которые мы видели сами, о которых нам поведали очевидцы, заслуживающие безусловного доверия, сотворены дикарями с гор?
   Единодушный гул отрицания был ему ответом. Оратор сделал театральную паузу, выждал, пока утихнут страсти, вновь взял назидательный тон.
– Не местное тупое быдло сейчас перед нами, пришлый народ, много более цивилизованный, обладающий, не побоюсь этого слова, знаниями, превосходящими даже наши!
   Совет важно кивал, соглашаясь со светочем мысли, отважным, здравомыслящим, не побоявшимся привселюдно высказать столь крамольную мысль.
– Тем важнее становится победа над этим пришлым из далёкого далёка, возможно… из самой Индии народом!
   Дух захватывало у присутствующих от такого предположения. Из самой Индии! Загадочной, сказочно богатой страны, о которой ходило столько легенд, пересказов!
– А, возможно… – ещё больше накалял обстановку единоличный повествователь, – из самого Китая!
   Тут уж забило дух и самым большим скептикам – Китай! О Великом Шёлковом Пути травили байки во всех аилах, от владений наследников великого хана Узбека, до истоков Дуная – границы пределов теперешних ногайцев.
– Теперь, полагаю, и последнему дураку станет понятно, сколь несметные богатства принесёт победа над чужаками тому, кто их завоюет, овладеет их секретными знаниями, их несметными богатствами, которые даже представить затруднительно.
   Всеобщий порыв радостной алчности был оратору ответом.
– Так, могут ли нас остановить многочисленные возможные жертвы на пути к достижению нашей благородной цели?
   Единодушное и громогласное «Нет!» было ему ответом. При этом, естественно, предполагалось, что гибнуть будут простые, сермяжные степняки, а они, избранные, поделят барыши, потом, после победы. Казалось, оставалась лишь одна проблема: урвать кусок пожирнее, надуть союзника, постараться, чтоб тебя не надули. В глазах присутствующих уже мерцал недобрый огонёк предстоящей делёжки шкуры ещё не убитого медведя.

   «Медведь», тем временим, чувствовал себя бодрячком, своей шкурой пока длиться ни с кем не собирался. По крайней мере, один из «медвежьего» логова.
– Так, кто же стреляет? Не Зевс, в конце концов, поражает на наших глазах врага своими молниями!
– Я, похоже, догадываюсь, кто бы это мог быть, – прозвучало в эфире с сомнением.
– Ну, чего замолчал? – старшина, нетерпеливо. Он сейчас, метр за метром, в бинокль осматривал восточный, более-менее преодолимый склон слева от столовой.
– Настя это, больше некому.
   Несколько голосов в эфире тоже были согласны с предыдущим оратором.
– Что за Настя, почему не знаю?!
– Ну, девочка, которую в первый день Костик привёз. Ну… Изнасилованная, помнишь?
– Отлично помню. И что?
– Карабин у неё, с оптикой, и патронов сотня. Это все знают.
– Почему я слышу об этом впервые? Какой придурок дал в руки ребёнка столь опасную игрушку?
– Батя дал, в воспитательных целях. Ну… Чтоб отвлечь от того случая. Вроде помогало. Этот «ребёнок» уничтожил волков больше, чем вся остальная колония вместе взятая. Теперь этих «волков» отстреливает. Мстит за поругание, наверное.
– Так, почему она не с нами? Почему у неё рации нет, раз она такой специалист?
– Она в свободном поиске вечно. Говорили, что и неделю могла не появляться. Забыли в суматохе предвоенной. Да и кто всерьёз мог воспринимать её как бойца? Охотница и охотница. Хищников отстреливает, отару защищает и ладно, – уже другой голос.
– Всё, засёк выстрел, вижу огневую точку! Всем, у кого в поле зрения склон слева от столовой: три сосенки ступенькой, валун левее. Самый большой, не ошибётесь. Кто в состоянии достать тот склон, доложитесь.
– Восьмой, склон контролирую.
– Шестой, передислоцируюсь. Через десять минут, как шахматную доску буду тот уклончик видеть.
– Четвёртый. Я, оказывается, рядом с ней, метров триста.
– Третий. Татары тоже её засекли, обходят от речки. С полсотни карабкаются, нет, больше!..
– Вижу, кому доступны – отстреливаем, – старшина отложил бинокль, прильнул к окуляру винтовки. Противоположный склон долины, как на ладони.

   Захватить цель, прицелиться, задержать дыхание… Выстрел между ударами сердца. Прицелиться, задержать дыхание… Слёзы мешали, вытирала рукавом, вновь припадала к оптике. Это был Её День, День Мести. Полгода готовила это искупление, освобождение от позора. Сто двадцать шесть патронов. Сто двадцать пять целей, последний – для себя. Тот смертоносный биметалл в мешочке кожаном, на шее, на шнурке, чтоб в пылу не расстрелять, приберегала. Так она решила спланировать свою жизнь, свою смерть. Потому, что не жизнь то была, мука. После того, самого первого дня, после Перехода, она должна была чувствовать себя самым счастливым человеком на земле – хворь ушла, покрученные, воспалённые суставы, уродливые стали нормальными. Но плата за исцеление была слишком велика, сейчас она чувствовала себя грязной, мерзкой. И отмыться от той грязи было невозможно, грязь была в душе. Никакие врачи, заботливые педагогички с их сочувственным воркованием, не могли вымыть тот грязный осадок первого сексуального опыта, того пережитого кошмара, животного страха, который обволакивал её душу. Кошмар повторялся каждую ночь, хоть не засыпай вовсе.
   Только самый главный военный понял её: «Хочешь отомстить? На, владей», и дал ей этот карабин. Если бы не тот простой жест сочувствия, давно бы похоронили, уже и верёвку припасла. После этого жизнь обрела смысл – отомстить. Иного не желала, готовилась. Отработанные гильзы сдавала, получала взамен «новодел». Сдавала девяносто семь, восемь, получала сотню. Каждый раз мухлевала понемногу. Никто не считал. Зачем? Девочка будет воровать патроны? Дикость! Ей и так давали столько, сколько попросит. И вот, на двадцать шесть патронов неучтёнки у неё больше. Двадцать пять жизней грязных ублюдков, в дополнении к сотне смогла накопить.
   Сорок семь… Сорок восемь – шёл отсчёт смертей, шёл обратный отсчёт её жизни…
   Со сверстниками почти не общалась. Сочувствующие, заинтересованные взгляды мерещились повсюду. С мелкотнёй на контакт шла охотно. Пацанячья непосредственная радость, когда приносила кролика на шашлык, грела душу. Шкурки, индульгенцию, суточное освобождение от трудовой повинности, раздаривала не задумываясь. В последнее время с карабина отстреливала только волков, а убить пару кроликов из лука, который тоже был всегда при ней, вообще проблемы не составляло. Случалось, и кабанов отстреливала. Именно кабанов, маток с выводком не трогала. Уже тогда мстила мужикам, наверное. Тут же и разделывала. Чистое мясо, без костей, грузила во вместительные чересседельные сумки, везла на кухню Детской долины, получала плату по устойчивому тарифу советскими медяками…
   Пятьдесят три… Пятьдесят четыре…
   Каждый патрон – спасение для десятка загубленных душ: ненасилованные девочки, неразбитые судьбы…
   Пятьдесят пять… Цели разбегались, прятались. Разве от оптики скроешься? Дурачки. Поднял голову, осмотреться – трупик…
   Сейчас у неё была своя лошадь. Машка. Пегая, неказистая, казалось, кобылка. Бахматая, из татарских. Но умная животина, поумнее некоторых двуногих. Как собачонка за ней ходила, привязывать не нужно. И в степи всегда знак подаст – мордой ткнётся, разбудит, когда кого чужого почует. Жалко подругу, как она без неё будет?
   Шестьдесят… Шестьдесят один…
   И Гена, молодой волчонок, как он без неё? Вот, лежит на овчине рядом, бок греет. При выстреле даже не вздрагивает, привык. Тоже очень толковый, с полуслова, с жеста беззвучного всё понимает. Убила она его мамку, матёрую волчицу. Подошла, чтоб шкуру снять, или уши отрезать, для отчётности, а он сидит возле мёртвой мамки, не убегает. Взяла на руки, погладила. Принесла в своё «имение», молоком напоила, убила стрелой кролика, накормила до отвала. Так Гена и прижился.
   Шестьдесят девять… Семьдесят…
   Раскрыли клешеногие её позицию, окружают, на склон, наверное, сейчас карабкаются в глухой зоне. Пора позицию менять. Вот, ещё одного, и дёру…
   Семьдесят один…
   Быстро поднялась, тулупчик на плечи, за валун, и по промытой дождями щели, на четвереньках подалась ещё выше. Отход был разведан заранее. План ещё не выполнен, есть ещё патроны, живы ещё те, кому не положено.

– Я – шестой. Объект меняет дислокацию. Разумно. В мёртвую зону более десятка татар просочились.
– Сам вижу, – старшина, с досадой, – С этой сраной однозарядкой, сраным калибром 12,7 ни хрена не успеваю. Пока перезарядишь, уже и цель потерял. Напортачили заводские, не для боя эта «пушка», для отработки единичных целей.
– Я – четвёртый. Занимаю место прежнего снайпера, беру огонь на себя. Меня не подстрелите, придурки.
– У тебя семь жизней, четвёртый? Куда лезешь?!
– Девочка вверх ушла, прежде, чем спуск нажать, трижды проверьтесь, не хватало нам ещё друг дружку перестрелять. Не на долину работать буду, не боись, тыл держу. Как, какая бОшка появится, отстреливать буду. Работаем, пацаны, всё путём!

   Настя, тяжело дыша, взобралась почти на самое плато, отсюда крыши столовой, спортзала, гостиницы, больнички – как на ладони. Пробежала метров двести в сторону гостиницы, улеглась, определилась. Вот они, сволочи, между столовой и спортзалом схоронились от выстрелов. Толпа, особенно и целиться не нужно, куда не стрельни – всё в человеческую плоть попадёшь. Скинула тулупчик, улеглась. Гена тут же пристроился рядом, дышал, высунув язык, охлаждался после бега с препятствиями.
   Семьдесят два…
   Своё «имение» Настя нашла случайно, ещё летом. Преследовала волчью стаю. Серые разбойники, задрав несколько овец, барана, уходили в степь, на север, будто чувствовали, что и на них, непревзойдённых степных охотников, охотник нашёлся. По следу шла, по еле уловимым признакам. В то время, кое-как уже могла читать Большую Книгу степного плоскогорья. Жарища, вода кончилась. Если не найдёт хоть лужицу, назад добраться будет затруднительно. Падёт Машка, а пешком… Спешилась. Её верная подруга совсем плоха стала, себя бы нести, не то, что ещё и всадника.
   Вдали показался островок очень перспективной, с точки зрения поисков воды, сочной зелени, резко отличавшийся от начавшего желтеть бескрайнего моря травостоя, достигавшего плеч юной амазонки. Да, это был оазис в пустыне – озерцо, величиной с футбольное поле, в низине, вокруг – рощица ядовито-зелёных деревьев. Озеро глубокое, холоднющее даже в такую жару. Не лужа стоялой дождевой воды, именно озеро. Подземный ключ образовал то озеро, не иначе...
   Семьдесят пять… Настя, обнаружив такое изобилие целей, старалась выбирать татар побогаче, в кольчугах и стальных шлемах, мехом отороченных. Жалела, что глушителя на её карабине нет. Каждый выстрел с головой выдавал её местоположение.
   Семьдесят шесть…
   Машка почуяла воду, обогнала хозяйку, припустила в низину. Настя следом. Как была, одетая, в просоленной робе, бросилась в ледяное озеро. Долго плескалась. Лошадь, напившись до пузырей из ноздрей, мирно щипала сочную у воды зелень. Охотнице захотелось осмотреться. Почти у воды возвышалась огромная скала рыжевато-белого известняка. Из-под неё и бил подземный источник, наверное. До самого верха не добралась, остановилась в нерешительности – на полпути к вершине в камне зияло чёрным отверстие, размером с кухонное окно панельной хрущёвки. Заглянула осторожно – никого, влезла. То была «двухкомнатная» крохотная пещерка, с явными признаками обитания человека: грубо вытесанный в монолите «стол», «кресло», под потолком – длинная ниша-полка, на которой стоял глиняный кувшин, пара мисок, грубо сработанные чаши, лежала деревянная ложка. В полутьме отсвечивала ещё одна дыра. Протиснулась, там и нашла бывшего хозяина – на выдолбленном в мягкой породе ложе, на полуистлевших шкурах, под потемневшей от времени деревянной иконой лежал скелет в латанных-перелатанных лохмотьях. Две дырки едва освещали помещение. Одна – окно, выходила прямо на озеро, вторая – дымоход, зияла над импровизированным очагом…
   Восемьдесят…
   Татары и из этого убежища, между двух строений, разбегались, прятались, кто куда. Разве от пули опытного снайпера спрячешься?

   Снайперы уже поняли, что ловушка не сработает – татарва рассыпалась, попряталась кто, где горазд. Постреливали по целям, которые грех было пропускать, уж слишком нарочито подставлялись. Татарское воинство медленно, но уверенно охватывала паника. Аркебузу, которая их отстреливала, и полу глухой старик определит, громко щёлкала. Но она была одна, от неё хоронились. Но, почему гибли воины в самых, казалось, укромных местах, без всякого звука? У воинов просто разлеталась голова, или дыра с кулак в груди образовывалась! То творил калибр 12,7, не на людей, на низколетящие цели рассчитанный.
– Ваня, а может хер с ней, с западнёй? – вновь ожил эфир,– Пусть идёт, как идёт. Нас одиннадцать, блохастых – пять сотен ушло. У нас сотня набоев на брата, эта сцикля, считай, сотню уничтожила, Четыре сотни осталось – тьфу, по сорок тушек на брата. Отработаем, нечего заморачиваться с этой говёной ловушкой.
– Алё, элита, мать вашу. Это Мангусты. Бесплатный аттракцион себе устроили? Тир? На нас гоните. Хоть согреемся малость. Жопой земную твердь греть – не нагреешь.
– А вы спаривайтесь, спаривайтесь, животные. Заодно и согреетесь.
– С тобой спарюсь, орально, если зубы почистишь…
– Мусор в эфире! По три наряда охайникам. Как можно, при джентльмене!
– Где джентльмен?
– Я – джентльмен, мать твою!
– И когда же вы успели, Иван Кузьмич? Так вляпаться…
– Четвёртый, отзовись.
– На связи, К-2.
– Как у тебя?
– Две пары ушей появлялись. Уши на камнях остались. Больше пока не суются.
– Задание тебе, четвёртый: сучку ту, мстительную, отловить, игрушку отобрать, по жопе ремнём надавать, сопроводить в безопасное место, ждать дальнейших указаний. Вопросы?
– А, если в меня шмальнёт? Тут в эфире весьма здравомыслящее предложение прозвучало – отстреляемся по-быстрому, и в люлю.
– Вы, безмозглые на курок нажималки, считаете, что этих уничтожим, и конец представлению? Это начало большой войны, гомодрилы. Каждый патрон беречь, они нам ох как пригодятся. Ещё кто непотребное в эфире вякнет, лишу сладенького, на всю оставшуюся. Не конфет, для особо тупых поясняю. «Хозяйство» на корню вырежу, как бабы, над очком приседать будете.
   Эфир безмолвствовал. Кузьмич слов на ветер не бросает.

   Восемьдесят.
   Всё, эта позиция себя исчерпала. Как суслики, по норам… Ага, вон ты где, дурашка. Кустик от пули не спасёт…
   Восемьдесят один.
   Всё, пора уходить. И эта позиция отработана. Настя вскочила, шубейку в охапку, подалась дальше по плато, в сторону больнички, бани, бассейна рукотворного. Может там недотёпы остались?
   Восемьдесят один, мало…
   Нашла заржавевшую мотыгу, вышла на свет божий, у озера выбрала место поуютней, под липой, принялась копать яму. До заката удалось выкопать по пояс, но в полный рост покойника. Не посмела похоронить мощи в собачьей могиле в два штыка лопаты длиной. Машка далеко не отходила, паслась поблизости, чувствовала защиту, наверное. В степи много желающих на такой сочный «бифштекс», как кобылка ухоженная.
   Утром, ещё и солнце лишь привстало над горами восточными, бережно собрала кости праведника в его же постель из шкур, уложила в яме, как могла правильно, засыпала. Топориком цельнокованым, с двумя деревянными накладками на рукоятке, чтоб кромками стали руку не поранить, срубила небольшое деревцо…
   То был не простой топорик. Два рубля и десять шкурок старшим пацанам, металлистам за него заплатила. Умопомрачительная цена. Десять топориков за неё можно было выкупить. Но Настя потребовала «очень крепкий», получила изделие из инструментальной стали. Не пацаны, на подхвате у мастеров бегавшие, лучшие мастера тот топорик делали, самим стало интересно сделать действительно стоящую вещь, из рапида делали, потому и дорого так. Материал требовал и обработки соответствующей. Дубовые накладки были отполированы, как ручки секретера Людовика четырнадцатого. А чтоб их к рукояти прикрепить, две дырочки необходимо иметь. Сверлом не возьмёшь, оно из материала такой же твёрдости. Лишь кузнецы, раскалив изделие добела, сподобились. Вот такой топорик пользовала сейчас девочка Настя. Так у неё было во всём: или лучшее, или ничего. Потому и собралась уйти из жизни… Она любила. Любила до дрожи в коленках, до полуобморока, до самоотречения. Любила лучшего мужчину в мире. Любила Костю, который спас её тогда, в тот самый первый день, чтоб ему никогда не начинаться. Она не могла быть с ним потому, что нечиста, недостойна. Если не с ним, то ни с кем. Потому и уходит из этой никчёмной жизни. Может когда-то, там, на небесах…
   По Фрейду, это патология. Как-то мы уже касались этой темы. Объяснить можно всё, только послушает ли умные речи пятнадцатилетняя девчонка? Что можно сделать? Вот вопрос… 
   Вкопала обрубок в голову могилы, прикрепила, как смогла, к нему крест серебряный, с руку до локтя величиной, красными камушками разукрашенный, который под иконой в кельи святого нашла. Икону древнюю, на цельной доске намалёванную, потемневшую от старости, тронуть не посмела. Прочитала молитву над могилой, как смогла, никогда раньше того не делала: «Господь всемогущий, если ты существуешь, прими к себе душу безгрешную этого человека. Он верил в тебя, молился неистово, наверное. Людей оставил, лишь на тебя надеялся. И умер с твоим именем. Прости ему грехи его, если они у него были. Спасибо, Господи, я на тебя надеюсь»…
   Продвигаясь по самому краю обрыва, заметила движение внизу, подле аллеи. Прилегла, пошарила оптикой вдоль асфальта…
   Восемьдесят два…
   Очень трудно найти мишень, попрятались все. Подалась дальше. У неё уже созрел план: у бани пологий спуск есть, она точно помнила. Спустится, открыто пойдёт по аллее, сама себе приманка. Кто клюнет, тот и умрёт, а там, кто кого, лишь Бог управит. Убьют, тем лучше, самой не придётся… Гену жалко, кто за ним присмотрит? Машку в табун отдала, за неё спокойна, а волчонок… Дура, пацанам нужно было отдать, самым мелким, те сами сдохнут, а Генку обидеть не позволят. Тем двум Иванам нужно было отдать. Самые надёжные пацаны. Дура, чем думала?… Думала, только совершенно одной остаться боялась. Себе не смела в том признаться…
   Теперь это будет её дом. Начала обустройство по-женски – с уборки. Вынесла вонючие шкуры, мусор, какие-то палочки, колышки, деревянный инструмент неизвестного назначения, всё сожгла здесь же, у хода. Вымела, вымыла полы, вытерла пыль. Свинтусом был прежний хозяин пещерки, между нами девочками говоря. Пыльная, замурзанная после уборки сняла с себя всё, искупалась, постиралась, развесила одежду сушиться и, в чём мать родила, решила обойти свои вновь приобретённые владения. А кого стесняться? Ближайшие двуногие в тридцати с лишком километрах на север – черкесы, пастухи, пасшие овец.
   Старшина бы оценил тело девушки на четвёрку с плюсом – бёдра узковаты, слишком спортивные. А так, очень даже удовлетворительно: и грудь налитая, как для писюхи, не достигшей и шестнадцати лет, и талия осиная, и ноги сильные крепкие, такими обовьёт… Не будем травмировать психику мальчика, возможно читающего эти строки.
   Один предмет туалета всё же оставила – винтовку. Мало ли что.
   Не давал покоя один вопрос: как, вдали от цивилизации, в пустоши мог выжить тот отшельник? Можно выжить без хлеба. Хотя хлеб у него, скорее всего, был – нашла ровный клаптик обработанной земли с одичавшей злаковой культурой: то ли просо, то ли ячмень, то ли ещё что, не разбиралась она в кашах на стебельках, только в тарелке. Бедолага, похоже, не пахал поле – не на чем, вскапывал деревянной лопатой. А возможно и была лошадёнка, давно издохла, или волки сожрали. Но, откуда соль брал? Без неё, как известно, ни человек, ни животное не выживет. А соль у божьего человека была – два больших глиняных кувшина, на пару вёдер каждый, стояли в «кладовке», почти доверху наполнены солью.
   Секрет раскрылся, когда Настя миновала озеро, пошла по едва уловимому, по сочной зелени вокруг, ручейку, вытекавшему из него. Тот ручеёк не впадал в более мощный водный поток, а превращался в болотце, соизмеримое по размерам с самим озером. Болотце странное – камыш, как везде, на нём не рос. И множество протоптанных стёжек вокруг. Сюда, похоже, приходило пить воду множество копытных – следы явно о том говорили. Почему пили эту затхлую воду, а не свежую, из озера? Зачерпнула ладошкой, лизнула. Так и есть, догадка подтвердилась – вода была солоноватой на вкус. Вот он, источник благополучия того одиночки. Соль. Потому и выбросила при уборке целую кучу деревянных капканов каких-то, петель верёвочных, прочих причиндалов мирного траппера. Сюда стекались животные со всей округи, попить солёной водички. Проблем с шашлыком у отшельника, похоже, не было.
   Соль выпаривал для личного потребления – нашла с десяток выдолбленных из цельных кусков дерева корыт, стоявших здесь же, у болотца. Не так уж и бедствовал в этой пустоши божий человек, как казалось поначалу. Возможно, и с кочевниками вёл меновую торговлю на соль, приобретая самое необходимое.
   И с витаминами у старца всё было в норме: заросли малины, дикой смородины, шиповника обрамляли ручеёк. Похоже, работяга бесполезные кусты выкорчёвывал, давая пространство для роста полезным растениям. И сад нашла юная амазонка: на той стороне пруда и яблони росли, узловатые, старые, но ещё плодоносящие, и груши, и вишни, и черешня, уже опавшая. Сливами удалось полакомиться. На прогнивших подпорках нашла сорокаметровую полосу одичавшего винограда. Кислятина, не поспел ещё, но, если приехать через месяц… Не прост был монах освоивший эти земли, толк в садоводстве знал. Мичуринец, да и только.
   Да, домовитый дядька здесь обосновался. По прикидкам Насти, по разным едва уловимым признакам, хозяйство начало уходить в запустение лет двадцать назад. Столько же, наверное, и пролежали мощи в пещере.
   И грустно и радостно было на душе у новой землевладелицы: грустно от того, что всё в этом мире бренно, а радостно, что нашла наконец свой дом. Сюда мечтала долгими ночами привести любимого. Чтоб остался здесь с ней, чтоб огласили это безлюдье детские голосочки, и никто в мире им больше не был нужен. Ни распри, ни войны, ни разборки глупые промеж мужиков. Только она и он, и куча ребятишек – простое женское счастье.
 
– Не, Кузьмич, это капец. Одна дура закомплексованная всю долину раком поставила. Татары обосрались, так заныкались, с собаками не сыщешь. Четвёртый, харе в кулачёк гонять. Где ребёнок? Всю малину обгадила, а понос так и не кончился!
– К баньке подалась. Цели выискивает непуганые, наверное. Я бы тоже так поступил, в свободном поиске. На звук иду, только что ещё одного отработала.
   «Четвёртый» шёл быстро, почти не таясь, и, тем не менее, заметить его на фоне серого леса, опавших листьев было очень трудно – постарались швеи, пошили снайперам костюмы «кудлатые», с резными «бахромами» типа листьев. С тридцати метров казалось, что поднялся ворох листвы, идёт куда-то. Никакой защиты вроде кольчуги не нужно, мистический ужас охватывал неискушённого в приёмах маскировки воина, если увидит ТАКОЕ. Куда там стрелять, тикать, куда глаза глядят, а то и дальше, при виде такого вурдалака.

– Внимание, казаки, бачу дозор ворога, – Тарас сидел в самой крайней «копанке» у самой границы каньона, под отвесной западной стеной Детской долины, в полукилометре от охотничьего домика, дальше в горы. Этих «копанок», коротких ям-окопов нарыли за последние двое суток, на протяжении полукилометра столько… Все сейчас, перекрытые короткими брёвнышками, были прикрыты валежником, засыпаны листьями.  До сих пор все мышцы гудели от двенадцатичасовой каторжной работы.
   Татарская полутысяча шла по горячему следу, степняков-охотников не обманешь, совсем недавно здесь прошли конные. Не просто табун, с всадниками. Охотников за богатствами обуяло радостное нетерпение – черкесы наверняка старались увезти, спрятать в горах свои несметные сокровища, обещанные им мурзами.
   Встретившийся по пути терем невиданной красы вскользь обыскали. Как и предполагалось – пусто. Лишь сквозняк гонял листья по роскошным некогда, пустым спальням. Более пристальный исследователь заметил бы, что лестница в подвал была, а самого подвала не наблюдалось. Защитники не стали себя утруждать вывозом имущества, по стандартной процедуре снесли всё в подвал, замуровали, заштукатурили вход – пойди, поищи.
– Хлопци, пишла основная сила. Як последние стовбчикы пройдуть, докладывайте.
  На удивление быстро казаки освоили переговорную технику двадцатого века. Вояки, по большей части фаталисты, быстро привыкли к тому, что с помощью Господа, можно и так разговаривать, на расстоянии, не видя друг дружку, тем более, что атаман ещё там, в Крыму обещал, что чудеса их ждут Посланников Господних. Чтоб не удивлялись ничему, воспринимали, как дань божью. «Стовбчакы» – это столбики из камня, с полтора метра высотой, повсеместно встречавшиеся казакам в этом удивительном мире. И здесь, почти тысяча человек, вылезших из недр горы, двое суток лепили эти столбики на глиняный раствор, через тридцать, сорок шагов, по длине дороги, в каждый замуровывали большой горшок с порохом. Что такое «порох», некоторые знали лишь понаслышке, но, что будет врагу очень больно, неприятно понимали все. Такая штука на галерах использовалась, кидала каменные ядра на много сотен шагов. Немало казаков, участвовавших в морских набегах, от этого «пороха» и потерпели, в плен попали. Хотя «порох», по-украински, это безобидная пыль, которую бабы веником в совок собирают.
– Тарас, передние пройшлы стовпы. Пора?
– Ни, я скажу, колы. Передних и так перебьём, хай задние зайдуть. Шоб ни одна сволота звидцы не втикла, то наш обовъязок, наш хрэст. Козакы мы, чи хто?
– Нас пивсотни, их пивтысячи.
– И шо? Тэбэ цэ стрымае?
– Ни, сотнику.
– Так отож!...
– Тарас, останни пройшлы.
– Агов, москали, крутить свои машинки, все тут. Закрываем коробочку.
– Понял, Тарас, пригнитесь пониже. Сейчас маленький конец света настанет, – Двойка подрывников сидела в таком же окопе, сверху прикрытом хворостом, как раз посередине столбиков-мин – меньше проводов к электродетонаторам пришлось тянуть. Батя, на такое дело расщедрился, выдал детонаторы ещё советского производства, уж слишком ответственной операция была. Совпром не подвёл, ухнуло так, что все горы в ближних пределах вздрогнули, конец света, не иначе. Столбики-мины, по-быстрому сляпанные вдоль дороги умельцами за двое суток, взорвались в одночасье. Последствия для тех лошадей и всадников, что находились на марше, оказались кошмарными, но не мучительными. Камни, которыми были облеплены горшки с порохом, буквально разорвали плоть, что оказалась поблизости. Ничего нового взрывники не изобрели. Это были всё те же, хорошо себя зарекомендовавшие ранее, бомбы-горшки облепленные кусками острого камня. Только стационарные, слепленные вдоль дороги, как культовые бабы Дикого поля, к которым степняки привыкли, которых не опасались. Изюминка в том, что передать опыт общения со столь смертоносным оружием никто не мог. Кто познал гнев такой «бабы», поделится впечатлениями уже не сможет. А этих «баб», по всем защищаемым территориям было натыкано… Сами понимаете. Почти весь порох, что в рейдах добыли, на них, да на просто бомбы ушёл. Практически пустыми остались «закрома родины» в этом плане. Одну из таких ловушек и «обгадила» Настя, решив, прежде чем уйти из жизни, отомстить по-полной.
   Кровавое месиво вдоль дороги, на протяжении нескольких сот метров, где фугасы в «бабах» были заложены. Ни единой лошадке, всаднику уцелеть не удалось. По малоопытности, взрывники заложили такие чудовищные заряды, что, хоть вдесятеро было бы противника, и то не спасся бы ни один. Лишь полусотня, ушедшая вперёд, осталась невредимой, частично. Они пришпорили лошадей, ушли дальше, в горы. Там их ждала десятка казаков, которые повели неосёдланный табун в горы, дабы сбить с толку преследователей. Вот, кому досталось, вот истинные герои. Та десятка, на встречной кавалерийской атаке, напала на бежавших с поля боя, растерянных татар. Пять десятков, в отчаянном сабельном сражении уничтожили, но и сами потеряли пятерых безвозвратно. Трое – тяжёлые. Двойка уцелевших привезла их к основным силам. «Пещерные жители», на странных носилках утащили их в подземелье. Обещали, что выживут. Пара десяток татар решила прорваться назад, поскакали в сторону санатория. Тут их встретили стрелы из «копанок», двоих, последних снял Тарас из калаша. Всё, нет больше полутысячи жадных до прибылей невиданных степняков, но и пятёрку отважных, самоотверженных воинов тоже не вернёшь. На себя вину за те смерти записал сотник. Не предупредил побратимов, чтоб в открытый бой не ввязывались. А те, по старинке, шашки наголо, вперёд… Вот и нет пятерых. Ещё неизвестно, выживет ли та тройка, которую в подземелья унесли.

   Врачам было известно. Выживут. Вовремя привезли. Потеря крови – катастрофическая. Ещё бы немного… Прямо здесь сделали экспресс анализ крови, рядом с ранеными легли доноры из медицинской обслуги, так и спасли бедолаг. С того памятного сражения в Детской долине, каждому воину выдали медный жетон с непонятными знаками, прежде иголками кололи, «Обэриг», звали его казаки. На самом деле – стандартный жетон солдата, с именем и фамилией, или прозвищем, как было принято у низовых казаков, группой крови, прочими полезными сведениями для врачей. Подземный госпиталь развернули прямо в одной из пещер, свеженьких раненых оперировали прямо здесь, под сводами одного из подземных залов, найденных в незапамятные времена пацанами из команды Вани-младшего. Так его и стали звать после возвращения Вани старшего – старшины. И то прозвище не было обидным. Стать «младшим» тёзкой легендарного Ивана Кузьмича – честь великая для любого пацана!
   Те «Кроты», пацаны восьми лет, получили ещё в мирное время от майора статус подземного подразделения проводников, с той поры облазили все пещеры, все ходы и выходы. Ещё два выхода нашли из подземелий, в детскую долину Кроты, но они сейчас были без надобности. Не обманул пацанву майор, десятка Вани-младшего щеголяла в ярко оранжевых комбинезонах, каждый таскал с собой запасной шахтёрский фонарь. Имели свою базу – пещеру на пути между заводской и Детской долинами. На базе был стационарный телефон со своим номером, питание 220 вольт с зарядным устройством для шахтёрских фонарей, ящик железный для продуктов, недоступный вездесущей крысиной братии, десяток тюфяков, набитых свежим сеном, и ещё множество уютных мелочей, из которых составляется такое тёплое слово «дом». Пещерка была «проточной», по определению пацанов, опытных, знавших толк в каждом определении. «Проточная», значит имела выход на свет божий через щели в породе. Хоть тех щелей и не видно, а дым от костра уходил вверх, не скапливался у потолка, значит «проточная». У этих малолетних подземных жителей целый словарь свой выработался, со временем. Чтоб его понять, с ними общаться нужно было постоянно. Лишь один Петруха полностью владел сленгом этих подземных жителей. И в мирное время выдернуть их с подземелий было непросто, педагоги били тревогу – дети не хотели выходить наружу, общаться со сверстниками, а как военное положение объявили, вообще на поверхность носа не высовывали.
   Нравилось пацанам владеть тем, чем ни один взрослый не владел – подземным королевством. Интриговали найденные наглухо закрытые двери из стали, без ручек, чтоб повернуть и открыть, но и эту загадку надеялись разгадать со временем. Труп моряка-подводника, найденный на заре освоения подземелий будоражил сознание. Откуда взялся? Часто, у костерка, в центральной, базовой пещере размышляли о том пацаны. Может, удастся открыть путь подземный в Чёрное или Каспийское море? О том пути, как о самой большой драгоценности, мечтал теперь каждый малолетний подземный житель.
   Много разного находили, скитаясь по подземным выработкам: и электродвигатели, и какое-то оборудование, оставленное проходчиками, и бесхозные кабели, и старые скребковые конвейеры, брошенные. О находках сообщали взрослым, за что получали премиальные. Находили и фонари шахтёрские, порой исправные, но разряженные. Так у них образовался приличный запас «неучтёнки». Как-то напоролись на ящики со взрывчаткой, с патронами Т-19, Э-6. Нашли однажды коробку с электродетонаторами, чудные какие-то, разным цветом разукрашенные. Отдали взрывникам. Те сказали, что детонаторы «с замедлением», поблагодарили и всё. Даже чаем сладким не напоили. Трижды, по выработкам, явно неприродного происхождения, бетонированным, в специальных нишах находили целые склады сокровищ: тушёнка, сгущёнка, томаты в жестяных банках, рыбные консервы. Галеты, плитки шоколада, иные вкусности в цинковых ящичках. Там же и вода стояла в алюминиевых бочонках, похожих на те, из которых пивом торговали там, в далёком Союзном прошлом. Зачем? Воды в подземельях море, только знай, где свежую взять. О тех складах взрослым не спешили докладывать, сами пользовали, или на особо дефицитные вещи в Детской долине меняли. Нашли таки пацаны своё «эльдорадо», долину сокровищ, о которой мечтали с самого начала исследований подземного царства-государства. Все те деликатесы, с трудами немалыми, по ящичку, по упаковочке стаскивали в свой персональный склад – пещерку, отросток своей базы, высоко, на самой верхатуре расположенную, имевшую узкую щель выхода на плато между заводской и Детской долиной. Взрослый в ту щель не пройдёт, пацан, поёрзав с полчаса попкой, пролезет. Так пацаны первыми нашли доступ к Тера Инкогнита – на плато между Детской и заводской долинами.
   Никому из взрослых о той находке не доложили. Научены. «Спасибо пацаны» – максимум, что могли поиметь с той находки от взрослых. Нет, «Кротов» такой расклад не устраивал. На тот период они оказались самым богатым кумпанством в Детской долине, хоть и самыми младшими были. За банку сгущёнки можно было купить полмира. Не раз конкуренты пытались проследить их путь к «несметным сокровищам». А пацаны и не скрывали уже вход в подземное царство, просто уходили в пещеру, и всё. Ну двадцать, ну пятьдесят, ну сто метров пролезет следом лазутчик с факелом. Дальше – что? Пацаны брали фонари в одном им известном месте, шли дальше. А преследователи едва возвращались обратно. Был случай, когда Вано, верный соратник Вани, вывел трёх плачущих пятнадцатилетних пацанов, заблудившихся, считавших, что жизнь кончена.
– Не ходи сюда больше. Только Ваня, я и отряд наш дорогу знает. Больше никто не знает. Даже взрослые не знают. Не ходи, там смерть. Случайно вас услышал. Не услышал бы – смерть. Уходи, больше не приходи – смерть.
   С этого пожелания восьмилетнего Вано больше никто из старших ребят сунуться в подземелья не смел. Смирились с монополией самых младших, самых богатых, не считая Насти-охотницы, пацанов.
   Имея столь неограниченный ресурс, не фигли-мигли заказала десятка пацанов восьмилеток, крепкие зубила заказала металлистам, пару молотков. Всё то поимела за банку сгущёнки. Пока старшие пацаны наслаждались давно забытым вкусом Дома, восьмилетки Ваниной десятки долбили твёрдую породу, расширяя щель выхода из своей пещеры на плато – безграничный, непуганый мир, где не ступала нога человека не одну тысяч лет, а возможно и никогда.
   Здесь даже кролики не убегали, а с любопытством взирали на вылезших из под земли созданий. Даже убивать жалко. Там, на плато, появился шалаш пришельцев из подземного мира. Возникла проблема. Если там, внизу, в долине кролика, чтоб поймать, съесть, нужны были хоть какие-то усилия, то здесь, на вершине обозримого мира, кролики, осмелев, сами подходили, нюхали пальцы пацанов, жевали листочек, если пацан предлагал угощение. Как такого дурачка можно было убить, на костре изжарить? Не поднялась рука ни у одного пацана. Этот мир кроликов и птиц, лишённый крупных хищников, кроме, наверное, вездесущих лисиц, по воле Господа, так таким и остался. Пацаны мясо из подземелья приносили, на костре жарили, а местная кроличья братия настолько обнаглела, что на руки пацанам запрыгивала, требовала, чтоб их погладили, за ушком почесали. Наверное, считали их защитниками от лис, а не врагами. Ни одна лисица к костерку так и не осмелилась подойти. Пришельцы из недр гладили, чесали. Как, после такого братания, можно съесть друга? Всё равно, что Коля и Вася съели Витю, потому, что кушать хотелось. Так, выход на богатейшее плато не принесло Ваниной команде продуктового изобилия. Нашли новых друзей и проблему: теперь уже и нижних кроликов особо есть не могли, только рыбой и питались, кониной из общего котла, бараниной. Иногда Настя баловала их кабаньей печенкой или сердцем, которые полагались удачливому охотнику.
   Недолго кроликам тешится. Придёт Взрослый Человек, всё расставит по местам – это еда, это шапка на зиму. Ни кроликам, ни лисицам от того легче не станет. Лишь братия малолетняя способна найти общий язык с природой, потому, что ей кормить, одевать никого не нужно, кровожадничать без надобности. Они сами – природа.

   Настя добралась до спуска напротив пруда, что у баньки сотворили стройбатовцы Юрия Соломоновича. Да, это она удачно зашла – мир непуганых идиотов. Сновали туда-сюда, выискивая, чем поживиться в больничке, гостинице, бане. В пустых оконных проёмах гостиницы то и дело мелькали призрачные фигуры, только не зевай.
   Девушка прилегла на кожушок, Гена – рядом. Наладилась для стрельбы, вот она, очередная цель… Предупреждающе зарычал волчонок. Девочка мгновенно перекатилась на спину, выставляя вперёд винтовку, готовая отразить нападение сзади.
– Ов, ов, ов, подруга, не так резко, своих перестреляешь, – куча листьев на двух ногах молвила человеческим голосом, – Не ты одна охотишься в этих угодьях, дай и нам пострелять трохи. Жаднючая какая, – тон миролюбивый, успокаивающий. «Четвёртый» старался говорить спокойно, с нотками проникновенности, понимал, что его визави может пальнуть в любую секунду.
– Ты кто, дядя? Уходи, это не твоя война, это моя война.
– Это наша война, милая. И таких войн будет ещё десятки и десятки. Не нужно воспринимать её, как конец света. Так тебя надолго не хватит.
– А мне надолго и не нужно. Вот отстреляюсь и…
– И опять стрелять придётся, – «Четвёртый», хоть и совсем молодой парень, но «фишку прорюхал» сразу: фатализм, нотки истерии прорывались в голосе этой юной мстительности. Попахивало готовящимся суицидом. – Здесь несчастные пять сотен, твоими стараниями, наверное, уже четыре. А там, у реки, тысячи и тысячи. Так что, работа здесь не заканчивается, только начинается.
– Меня не интересуют те тысячи, меня заботят мои сто двадцать пять и…
– И, что? Почему не двести двадцать пять, пятьсот двадцать пять? Вон, Костян на связь недавно выходил, туго им там приходится.
   Что это было: наитие, интуиция, Проведение Господне? Солдат назвал имя, единственное в мире, которое интересовало эту юную особу. Скорее совпадение. Хотя, историю спасения знали все. Снайпер ляпнул первое, что на ум пришло, только бы отвлечь «клиентку» и попал «в яблочко».
– Какой… Костян?
– Какой, какой. «Адъютант Его Превосходительства», у нас Костик один.
– И… И что там с ним?
– Что, что… Бои идут. Вот, с остатками этих разберёмся, на помощь пойдём.
– Не нужно ждать, на помощь идти нужно, – амазонка опустила карабин. Глаза метались в разные стороны, – Идти нужно, немедленно, помочь…
– Тю, тю, тю. Не так быстро, дорогая. У нас тут своё задание. Этих отстреляем, пойдём на помощь заводской долине. Приказ, знаешь ли. Приказы не обсуждаются, выполняются, должна понимать, раз оружие тебе доверено, – нежно увещевал краснобай.
– Ой, не могу, я сейчас кончу, – раздалось в эфире.
   Вся Долина слушала сейчас увещевания «Четвёртого». Связь то общая, на одной волне.
– Разговорчики в строю, – рявкнул старшина.
  Эфир притих, слушали.
– Давай отстреляемся по-быстрому, и на помощь! – охотница развернулась в сторону долины, приникла к оптике.
– Знаешь, – «Четвёртый», рассудительно, – ты, со своей «хлопушкой» всех татаринов распугала. Попрятались все. Теперь выискивать по одному придётся.
– Что же делать? – девочка, растерянно.
– Ты мне свой карабин отдай, мой возьми. Он с глушителем.
– Молодец, «Четвёртый», как девку разводит! Учитесь, пацаны, – прозвучал старшина в эфире, – Сейчас винтарь отберёт, продолжим операцию, без бабских истерик.
– А ты? – Настя, в нерешительности, – Ты – как?
– А я вторым номером побуду. В твою оптику посмотрю, цели тебе наводить буду.
– Вторым номером? – девочка, недоверчиво, – С чего бы это? Ты и сам, вроде, не указательным пальчиком зачат.
– Фу, леди, какие вульгарные эпитеты. Майор что приказал?
– Что?
– Достойную смену готовить, вот что!
– Ой, я не могу, ещё пару фраз этого мексиканского сериала, и я точно расплачусь.
– Заткнись, ублюдок. Не мешай радиопостановку слушать. Нам тут совсем скучно, хоть какое развлечение, – отозвался Мангуст, не иначе.
– Ладно, давай, – Настя протянула «вардулаку» свой карабин… Получила в ответку такой же, только длиннее, с «глушилкой».
– Молодец, «Четвёртый», отобрал у девки «игрушку»? Продолжаем операцию, пацаны, всем замереть, ждём, пока контингент очухается, потом…
– Вижу тень на третьем этаже гостиницы. Сейчас в следующем окне мелькнуть должна. Седьмое от краю. Видишь? Вновь прозвучал в эфире спокойный голос «Четвёртого».
– Нет… А, вижу.
– К окну подойдёт – твой клиент. А глушилку тебе дадут, сам Иван Кузьмич мне только что по рации пообещал.
– Правда? – девчушка, наивная, верившая до сих пор в слова Взрослых. Возможно, и в Деда Мороза.
– Кривда. Конечно правда. Я на связи с Иваном Кузьмичом, постоянно. Видишь, ленточка у меня на горле. Это не просто ленточка, ларингофон танковый. Всё, что я говорю, Иван Кузьмич слышит. Дадите глушилку девочке, не так ли, Иван Кузьмич?
– Что ты несёшь, «четвёртый». Чтоб глушитель к её винтарю приделать, резьбу на стволе нарезать нужно…
– Иван Кузьмич, это Ваня-бычок? – наивно поинтересовалась девочка. Её слова были еле слышны в эфире, ларингофон плохо передавал внешние звуки, и то только если его обладатель широко открывал рот, брал основной сигнал с голосовых связок хозяина.
– Почему, Ваня-бычок? – наивно поинтересовался «Четвёртый».
– Бабы в заводской долине так его называют. Сексуально озабоченный он. «Трахает всё, что шевелится», – так бабы говорят.
   Плохо слышен был ответ девочки через ларингофон «Четвёртого», хоть он и пасть разинул – кулак войдёт, но, кому надо, тот расслышал. Всеобщая ржачка в эфире надолго заблокировала военную операцию.
– Ну, «Четвёртый», бойся, – дай до тебя добраться, мало не покажется, – пришёл в себя старшина, сам отсмеявшись.
– Я не той ориентации, товарищ Иван Кузьмич. Разве, лошадь моя… Та давно жеребчиком обзавестись жаждет. Поможете? Ох, простите, вы же спец по тёлочкам, Ваня-Бычок.
   Опять истерика в эфире.
– Я понял, Иван Кузьмич. Вот видишь, сам Старшой пообещал к утру тебе «глушилку» сделать, станешь одной из нас, полноценным ликвидатором, – продолжал дурить девке мозги рядовой.
– Правда? – девочка, казалось, уже и забыла о своих суицидальных наклонностях.
– Кривда. Работать давай, не отвлекайся. Тут тебе армия, а не девичник по случаю окончания десятого класса.
– «Четвёртый», ты что, с дуба рухнул? Девку в охапку и уходи в мёртвую зону. Сами разберёмся. Твоя задача – ребёнка уберечь. Остальное мужикам оставь.
– Видела, опять тень мелькнула. Работаем, в следующий раз не прозевай, – не реагировал на команду снайпер.
– Сделаю, не вякай под руку, – был ответ «сцыкухи»
   Настя полностью сосредоточилась на цели.
– Кузьмич, а может и правда, пощёлкаем узурпаторов? – закинул удочку один из «корреспондентов» – Эта малолетка почти сотню уничтожила, да мы с полсотни, пока её выручали. Стоит ли большой «Бух» делать из-за несчастных трёх сотен? Они что, последние? Ещё набегут, тогда и гахнем. Давай отработаем индивидуально, и хрен с ними.
– Демон-искуситель, да? Ладно, пацаны, операция меняется на триста шестьдесят. Отстрел разрешаю, взрыв запрещаю. Но, чтоб в эфире я слышал отчёт о каждом удачном выстреле! Я должен быть уверен, что ни одна… в общем, вы меня поняли, ни один нехороший человек не покинет эту благодатную долину без спросу. Андестенд? Как говорит наш незабвенный…
– Не матюгайся, Кузьмич. Всё путём отработаем.
   И понеслось…
– Триста пятьдесят два, – ближе к вечеру констатировало беспристрастное радио…
– Триста шестьдесят один, – подвело итог оно же, когда сумерки совсем сгущаться начали… Всё, Кузьмич, ни хрена не видно, до утра завязываем…
   Послышался грандиозный «Бух», на въезде в долину будто солнце опять вспыхнуло.
– Массовый прорыв, Кузьмич, уж прости, но я взял на себя ответственность, замкнул контакты.
– А представляться в общем эфире не учили? Кто говорит?
– Пардон, Мангуст-один говорит. Попытка массового прорыва была осуществлена только что, подорвали фугасы. Всего один сектор – семь баб. Пацанва пошла посмотреть, кого дострелять необходимо. Похоже, дохлый номер – перехимичели взрывники наши, после такого фейерверка и клопы в трубочку свернулись, малый ядерный взрыв, не иначе.
– Понял тебя, грызун. Отходите к началу долины. Даст бог, ещё какого дурачка надыбаете. Снайперы на сегодня отработали, не видно ничего. Отдыхаем, хлопцы, нормально сработали. «Четвёртый», можешь подопечную ко мне привести, отправлю по этапу в заводскую долину. «Мелкотня» по адресу доправит.
– Губёнку закатай, Ваня-бычок. Там у тебя второй номер есть. Трубочку передай. Скажу, чтоб на ночь у татар схоронился, там безопаснее, чем с тобой рядом, неуёмный ты наш.
  Эфир опять взорвался не лошадиным ржанием.
– Так, пацаны, – не задержался с ответкой старшина, – кто там рядом с «Четвёртым» обитается, подтянитесь к нему. Опасаюсь я за здравый ум нашего боевого товарища. Та паскуда малая совсем ему башню снесла. Он ей и ружжо своё отдал. Неровён час, и честь свою пожертвует. Тогда у нас на руках вместо одной дуры, два придурка нарисуется. Война – дело грязное. Не каждому по плечу в уборщиках ходить, недолга и умишком тронуться.
– Не гони волну, старшой. Уснула девочка, с чувством выполненного долга. Поди, трое суток не спала, месть свою девичью вынашивая.
– Понял, «Четвёртый». Всё, пацаны, шоу комиков на сегодня отработало. Всем спокойной ночи. Как хоть зовут тебя, «Четвёртый»?
– Мамка Русланом кликала.
– Молодец, Руслан. Лучше иного психоаналитика отработал. Ты хоть понял, что девка та на грани была, на смерть шла, а ты её от той смерти спас?
– Не маленький.
– С меня пузырь, Руслан.
– Лучше два. Пузырь на двоих? Не серьёзно, как-то.
– Алё, командир, а мы? – в эфире лёгкое возмущение.
– Массовой оргии не ждите, мокрожопые. Пузырь спирта, любимый, и банька заводская, под водопадом.
– Договорились. Только я маму с собой приведу. За честь свою опасаюсь. Всё же репутация у вас, товарищ Бычок…
– Приводи, и мама в накладе не останется.
   Вот это «и» и смущало былинного Руслана. Кто ещё не останется «в накладе»?
   
   И вновь ему удалось выжить. Проводник заранее знал, чем кончится поход на эту долину самоуверенного молодого мурзы – смертью. Поэтому, когда начался отстрел его соратников из этих непостижимо точных аркебуз, бросил лошадь, бросил своего господина, вдоль речушки, тайно, с предосторожностями, ползком подался к выходу из долины. Он и воинов видел, притаившихся в разных местах вдоль смешной крепостной стены высотой до пояса, легко мог снять двух или трёх стрелами. А, оно ему надо? Всё равно убили бы товарищи тех, кого бы уничтожил. Не прощали эти воины смерть своих побратимов, и наругу над своими женщинами не прощали, знал точно, с того, первого раза научен. Видел, притаившись в кустах, как двое сажали на заострённый пенёк его соплеменника, до сих пор мороз по коже. Нет, не нужны ему богатства несметные этих непонятных черкесов. Только бы выжить. И предупредить хозяина пытался, но разве дворянин простого смерда послушает, когда такие барыши на кону? Пусть теперь хлебнет кровушки собственной, с него достаточно. Учёный уже. Нельзя сюда было идти, совсем. Гиблое место, оружие непостижимое, воины беспощадные. Смерть, одним словом.
   И детям, и правнукам, если бы они у него были, завещал бы не соваться в это царство шайтана. Хозяин второй приютил. Накормил, одел, денег дал за ложку из «небесного металла», с собой позвал, в поход. Он добро помнил, иначе бы ни за какие сокровища мира сюда бы не вернулся. Теперь мёртв и второй его хозяин, неуловимый шайтан забрал душу его, прямо на марше. Теперь, похоже, и третий Хозяин почил в Бозе. Нет, счастья эти долины не принесут его народу, только смерть и поругание. Только мурзы алчущие этого не понимают. Жадные. Всё одно, всем один конец. Замахнулись на недозволенное, страшное. Лошадь бы ему. Удирал бы, куда глаза глядят...
   Чудо свершилось, услышал Аллах его молитвы – на поляне мирно пощипывала пожухлую траву осёдланная лошадь. Это была лошадь гонца, седока которой Кузьмич снял первым выстрелом. Пацаны завели к реке и бросили. Опять с колчаном сзади седла, даже лук в чехле торчал, и увесистые сумки с припасами висели по обе стороны спины. Походная лошадь татарина, с полным обеспечением. Аллах, слава тебе, услышал молитву не самого достойного сына твоего! Вскочил в седло, пятками пришпорил, поскакал к выходу из долины. На раздорожье влево не пошёл, хватит с него милостей барских, направо свернул, по просёлку, вдоль предгорий. Знал ту дорогу, удирал по ней весной от рычащего железного монстра на восьми круглых ногах. Мост здесь должен быть. Трухлявый, но перебраться в Большую степь можно.
   Моста не оказалось, снесли, демоны. Ничего, вверх по течению брод есть. Туда поскакал. Неужели, и в этот раз Аллах ему жизнь дарует? Не просто так всё это, какие-то планы на него Господь имел. Не мог он дважды даровать жизнь нижайшему просто так! В том знамение видел татарин, поклялся неистовой молитвой отблагодарить создателя.
   Переправился в ледяной воде, вышел на бескрайние просторы степного плато правого берега Реки. Ускакал подальше от неё, от шайтанов смерть несущих, от барей, требующих жизни подчинённых. Всё, хватит с него войны. Навоевался, на три жизни хватит. В сумерках костерок осмелился развести, переночевал. Лошадь научена, татарская, боевая. Далеко от Человека не отходила, понимала, что без Хозяина не выживет, волчьи стаи в степи – не сказки. Только отбейся от Человека – в одночасье оприходуют.
   Утром подался дальше, на северо-запад. К вечеру увидел скалу, одиноко торчавшую в обозримой равнине. Хоть какое-то укрытие от пронизывающего ветра – ночлег. Скала приятно удивила уютной пещеркой. И очаг, и дрова запасены, ровными рядами поленица выложена вдоль одной из стен. И ведро деревянное воды полное. Жилая пещерка, сразу видно. Но хозяина не видать. Пошарил по углам, нашёл ящик железный, большой. Открыл – целое богатство: муки с полмешка, зерно невиданное (то была гречка), рыбы просоленной, сушёной – целая вязанка, цилиндры какие-то железные, лёгкие. По тем цилиндрам (консервы, сгущёнка, выкупленные у подземного Ваниного племени запасливой Настей) и понял, что опять нарвался на жильё странных черкесов, но решил остаться, хоть до утра. Ночью, похоже, хозяин не вернётся.
   Ночью хозяин не пришёл, пришли волки. А Человека, Защитника поблизости не оказалось – уснул измотанный татарин, пригревшись у жаркого очага в пещерке, на авось понадеялся, поскольку за день пути ни одного серого разбойника не встретил. Взбрыкнула лошадка испуганная, унеслась в степь. Утром пошёл искать, по следу. Нашёл – труп объеденный. Вырезал заднюю часть, сколько смог унести. Вернулся, порезал, засолил в горшках. Соли, слава Аллаху, в избытке. Всё, нет у него больше транспорта. Здесь зимовать придётся. Придёт хозяин этого жилья, ещё видно будет, кто ловчее окажется, кто выживет. А он здесь один обитает, сразу видно. Лежанка то одна. Тюфяк полосатый на ней, клетчатым покрывалом застеленный, невиданное толстое одеяло, стёганное. Подушка, и вовсе невидаль – белоснежная, аж глаз режет, на такую и прилечь боязно. Ничего, быстро посереет… Так в пещере появился новый отшельник.

   

                54. ОЧЕНЬ ДЛИННЫЙ ДЕНЬ.
                55. БОИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ.

                56. ВЕРШИНА  МИРА.


– Ну, что, товарищи строители, товарищи заводчане, как будем подъём на восточное плато строить? – открыл экстренное совещание Главстрой, – Сделать нужно быстро, ещё вчера. Все уже в курсе, наверное, что татары в Детской долине выход на плато ищут? Если найдут, с пятидесяти метров, сверху, защитников крепости расстреливать смогут.
– Леса нужно ставить, типа строительных, – подал голос Сильвестров, самый главный по дереву, – За двое суток управимся. Брёвен немеряно. Почитай, весь строительный кругляк в радиусе пятнадцати километров сюда, за стену перетащили, чтоб козлобородым не достался.
– Леса деревянные в шестьдесят, семьдесят метров высотой? – недоверчиво хмыкнул Жарчинский, главный проходчик, – Бурим, взрываем – ступенька в два метра, опять бурим, взрываем, но уже сместившись так, чтоб под углом вторая пещерка образовалась. Так, выедая пещерки под углом в сорок пять градусов от почвы, в теле стены каньона, и доберёмся доверху… Чёрт, одновременно лишь двое на следующей ступени работать смогут, остальные лишь глазеть, да инструмент подавать. Не получится быстро.
– Да, товарищи, о проходке буро-взрывными работами придётся забыть. Нам не к Новому Году, нам к послезавтра нужно всё закончить. Крайний срок утверждён командованием, – согласился Швец, – Что до деревянной конструкции, то история знает примеры таких строений и повыше семидесяти метров. Сразу возникает вопрос: чем брёвна скреплять будете?
– Известно чем, скобами, – моментально отреагировал Деревянный главный.
– И сколько скоб нужно, скажем, на один прогон?
– Ну… – Сильвестров принялся высчитывать на потолке, – На квадрат основы, на вертикальные столбики, на диагональные перемычки… На внутренние распорки… Дохрена получается, Юрий Соломонович.
– Кузнечный, сможете обеспечить это «дохрена», умноженное на двадцать пять?
– Материал имеется – арматура, – не моргнув и глазом на некорректность вопроса, стал прикидывать мастер кузнечного, – Механический заготовки нарежет. Нам останется только заострить, согнуть, закалить. Штук тридцать в час осилим, полагаю. Трое кузнецов в Танки ушли, а электрический молот всего один остался, второй демонтировали, отдали на длительную консервацию, вы же знаете, товарищи, – говорил, будто оправдывался.
– Семьсот двадцать в сутки… Ну, восемьсот, если по Стахановски…
   Швец призадумался, прикидывал.
– Этого недостаточно, – разродился наконец, – Конструкция уж больно высока, крепить нужно по взрослому. Кроме того, чтоб она стены надёжно держалась, анкерами к стенке крепить необходимо, а это бурение опять же… И вверху по наклонной плоскости гнать придётся, а не вертикально, на верхатуре стена не обрублена, как ножом, склон имеет. Вектор силы будет стремиться оторвать конструкцию от стены, а это потребует дополнительных креплений…
– Нет! – решительно, – нам деревянный вариант не по зубам. Ещё предложения?
– Может, сварка? – неуверенно подал голос начальник сварочного цеха, который уж и забыл, когда в последний раз получал заказ на серьёзную конструкцию.
– Забудьте, – решительно похерил на корню идею Главстрой.
   Он носился с каждым электродом, как курка с первым яйцом, знал складской запас до штуки, и ключ от заветной двери со сверхдефицитом был только у него. В штучных изделиях практически полностью перешли на кузнечную сварку.
   Народ растерянно безмолвствовал. Казалось, выхода нет. Задачка простейшая, по плечу производственникам, но требовала времени для своего решения. А его то у приунывших технарей и не было. За двое суток, такое…
– Чего тут думать, нужно просто влезть на стену с мотком верёвки, сбросить её вниз, и поднять ею наверх верёвочную лестницу. А по лесенке хоть армию наверх перебрасывай, – вдруг, из своего любимого угла подал голос Константин.

   Адъютанта, вместо себя, как представителя вооружённых сил, послал на это совещание майор, дабы иметь оперативную информацию о принятом решении, ходе его реализации. Были у него и другие решения появившейся проблемы, плох бы он был, как Главком, если бы рассчитывал только на гражданских. Но решение с выходом на плато было наиболее оптимальным, поскольку, даже десятка бойцов могла удержать тысячную армию от восхождения по вертикали, просто изредка бросая камушки величиной с баскетбольный мяч. Была возможность, к примеру, перебросить полусотню стрелков из Заводской в Детскую долину по подземельям, в тыл ушедшей на поиски тысяче. Те бы их просто покрошили в винегрет, и все дела. Но это лишние жертвы, потеря «товара».
  Казалось, что ранее столь кровожадный командир слега подвинулся на идее лёгкого способа увеличения народонаселения своего государства, путём обмена гребцов-православных на татарский ясыр (пленников).
   На самом деле, уже сейчас, когда решающая битва ещё и не начиналась, Кузьмин уже заглядывал в далёкое будущее неизбежного противостояния с Османской Портой. Эту же битву считал промежуточной, значимой лишь, как пропагандистский шаг, дающий понять султану, что в горах появилась сила, с которой нельзя не считаться. Ну, и как способ накопления «товара» для обмена, разумеется.
   Залогом успеха в противостоянии с турками считал существенное сокращение их торгового и особенно военного флотов. Прервав, или значительно затруднив связь метрополии с колониями морским путём, который был, практически, единственным на восточном Черноморском побережье, где посуху приходилось проходить по Грузинской территории, он получал на руки козыри, с которыми уже можно было начинать большую игру, торговаться за сферы влияния. Для этого неизбежно придётся топить вражеские суда. А, как их топить, если на вёслах братья-славяне? Вот задачка! Её то он и задумал решить, путём хотя бы частичной замены мышечной силы галер со славян, на пленённых татар.   
   Он бы мог уничтожить захватчиков всех, новодел из использованных гильз заводчане поставили на поток, но зачем, если за них можно выменять своих, а потом татар, всё равно, уничтожить в морских битвах, без зазрения совести. Отложенная смерть, продлённая жизнь – даже, как-то милосердно получалось.
   Не становился ли человек двадцатого века, с кодексом чести советского офицера, банальным хэд хантэром, не превращался ли в одного из беков или ханов этого жестокого мира? Он так решительно не считал, оправдывая себя стремлением к высокой цели. А, как на самом деле? Чем отличались его планы завоеваний от устремлений той же Порты? Да ничем, разве методика достижения результата несколько более цивилизована.

– Конечно влезть, чего проще? Сейчас группу альпинистов вызовем, они нам верёвочку сверху и спустят, – с неприкрытой иронией ответил один из мастеров.
– Не нужно группу, я залезу. Здесь, за бывшим перекатом, стены долины не столь неприступны, как до него. Стену здесь не стремились сделать неприступной, так?
– Так, – ответил бывший главный инженер завода, – По плану защиты наземной части завода, перекат, как самое узкое место долины, должен был стать вторым рубежом обороны от предполагаемого противника, если бы не удалось удержаться на рубеже с проволочными заграждениями, бункерами, дотом. На перекате, до строительства стены, тоже три ряда проволоки было, многие помнят. Проволоку ржа сожрала, столбики сгнили, Восстанавливать никто не собирался. Зачем?
– А «предполагаемый противник», это, случайно, не советские граждане, которые, в случае ядерной войны, стремились бы укрыться в подземельях завода? – с ехидцей осведомился молодой нахал.
– Не знаю… В детали нас не посвящали, – Коган отводил глаза, даже немного покраснел.
– Ты, Костя, действительно, альпинизмом занимался? – вернул разговор в деловое русло Швец.
   Во взгляде мелькнула искорка надежды. Предложенный пацаном вариант был простым и, как всё простое, дешёвым но эффективным для решения поставленной задачи.
– Нет, альпинизмом не занимался, спелеологией. У нас в техникуме секция была. Три сезона, на каникулах, по пещерам лазил.
– Алё, мальчик, ты часом направления не попутал? – Сильвестров, с насмешкой, – Нам вверх нужно, не вниз. Вниз мы и сами могём.
– В одной из пещер, на Закарпатье, пришлось вертикалку в девятнадцать метров преодолевать. Справлюсь, как-нибудь, и здесь.
– Нет, Константин, – Швец был предельно серьёзен. Не до смеха ему было, как ответственному за реализацию поставленной задачи, – вы спускались со страховочным фалом. Верёвка уже была, когда поднимались, здесь же обратная картина. Понимаешь?
– Ничего, справлюсь, навыки скалолазания, тем не менее, имеются, – самоуверенности парню было не занимать, – Пойду, посмотрю, где подыматься сподручнее, а вы пока лесенку готовьте и снаряжение альпинистское, господа прозаседавшиеся. Что нужно, сейчас объясню, нарисую. Главное, чтоб клинья из хорошей стали были, в щели породы забивать, фал желательно тонкий, но крепкий, и карабины ещё. Ремень, с которым электрики на столбы лазят. Найдёте?
– Пошукаем, – отозвался Петрович, старший мастер электроцеха, – и верёвочку капроновую найдём. Был у меня моток где-то…
– Мелкий, а наглю-ючий, – один из производственников выразил подавляющее мнение присутствующих.
– Весь в «Папашу», с кем поведёшься…
– Ещё один «Главком» на нашу голову подрастает. Хлебнём, чувствую, когда этот птенец по настоящему оперится.
– Зачем вы так, товарищи, – вступился за языкатого пацана Коган, – Парень на риск идёт ради нас. Других дельных предложений я что-то не слышал.
   Пристыженный Совет молчал.
   
   Константин неспешно рысил по хорошо утрамбованной щебневой дороге вглубь долины. Асфальт кончился вместе с последними постройками наземной части завода. Совсем рядом, слева, всё быстрее несла свои воды речушка – угол подъёма постепенно увеличивался. Стены уже не долины, скорее каньона, постепенно сходились. Всадник очень внимательно осматривал восточную, порой останавливаясь, выискивая более лёгкий путь наверх: расщелину какую-нибудь, участок с большим количеством трещин и карнизов. Чем дальше продвигался, тем больше мрачнел – стена, казалось, становилась ещё более неприступной. Уже пожалел, что так браво заявил о своих возможностях альпиниста на совещании. Если бы речь шла только о его безопасности, чёрт с ним, но если разобьется, не выполнит задание, поставит под удар всю колонию. Такого себе позволить он не мог.
   Вот и домики нового детского посёлка, выглядевшего, как разноцветная крепостная стена, ступенчато поднимавшаяся от дороги к западной стенке каньона. Юрий Соломонович ставил стандартные блоки спален один на другой, делая «стену» двухэтажной, вдвое сокращая необходимое количество фундаментов, вдвое экономя цельносварные конструкции съёмных крыш. Размеры спальных блоков, выдержанных заводчанами с точностью до сантиметра, позволяли собирать жилой комплекс любой формы и этажности, как кубики детского конструктора. Как когда-то, в Детской долине, все входы смотрели на озеро, так сейчас – на обширную, почти горизонтальную площадку, с противоположной стороны которой Деревянными был возведён длинный, похожий на барак сруб – столовая на шесть сотен ребятишек. Ели в три смены. За раз не вмещались, поскольку детей, вместе с черкесами, освобождёнными на побережье рабами, насчитывалось более полутора тысяч. И это только те, кому не исполнилось двенадцать, остальные пасли животных, помогали взрослым на заводе, в иных отраслях нарождавшегося народного хозяйства. Они, где работали, там и жили.
   Тесновато было сейчас подрастающему поколению. В спальнях установили трёхэтажные нары, все бывшие блоки пионервожатых, командного персонала санатория тоже были отданы под спальни, и, всё равно, было очень тесно. В тесноте, да не в обиде, можно было сказать, глядя на броуновское движение мелюзги на всей территории этого детского заповедника. Недовольных мордашек вообще не наблюдалось. Все чем-то заняты, куда-то торопятся, что-то тащат.
   Здесь же находились и вагончики стройбата, и иное передвижное жильё, собранное со всего завода и комбината. В них ютились педагогички, медички. Мужчин педагогов и врачей не наблюдалось, все были там, где должно было состояться сражение, хотя их никто не приглашал, а майор даже выгонял, чтоб не путались под ногами. Обслуги типа мойщиц посуды, уборщиц, дворников, истопников, прачек не было вообще – дети делали всё сами. Две шеф-поварихи, завхоз да Матвеич, смотритель охотничьего домика в Детской долине, на все руки мастер – вот и весь обслуживающий персонал.
   Прямо напротив строений, в реке, размером на всю её ширину и диаметром около трёх метров, крутилось «беличье колесо» сопряжённое, через повышающий обороты редуктор, с танковым электрогенератором, дававшим энергию полусотне автомобильных лампочек. В детских спальнях был свет.
   Поздоровавшись с попавшимися на пути взрослыми и детьми, Костя отправился дальше, к водопаду, который уже виднелся вдали. Нашёл он таки по пути пару-тройку перспективных мест для подъёма, но хотелось весь путь пройти, до конца, «чтоб потом не было мучительно больно»… Банька оказалась обитаемой, из трубы шёл дымок. Как раз происходила «смена караула»: одна стайка розовощёких вымытых ребятишек только что выпорхнула из дверей, вторая занимала их место. Похоже, помывочная работала круглосуточно, и не удивительно – попробуй отмыть такую ораву, если за раз в ней помещалось не более тридцати детей. Ранее – до десятка взрослых пьяных мужиков или счастливая пара. Наверное, последние теперь утратили это элитное место отдохновения навсегда. «Молодым везде у нас дорога».
   Водопад шумел буквально в нескольких метрах от навеса с мангалом. Костя, задрав голову, всё с большим интересом рассматривал стенку, с которой падала вода. В этом месте стены каньона сходились примерно до пятидесяти метров. Вскользь изучавший в техникуме петрографию, бывший студент понял причину такого резкого схождения: в этом месте порода отличалась по цвету от той, что составляла стенки ниже по течению и состояла из более твёрдого камня, вот вода и смогла пробить здесь лишь узкий проход.
   Но не только природа потрудилась над созданием препятствия водному потоку – примерно на треть высоты «дамба» была рукотворной. На высоте порядка восьми метров естественная горная порода переходила в серый бетон. Верхняя кромка дамбы идеально ровная, а вода стекала в том месте, где строители сделали впадину в два метра глубиной и метра три шириной. Зачем такие титанические усилия? Чтобы поднять уровень воды за дамбой, зачем же ещё. Кто-то хотел, чтобы там, за стеной образовалось озеро поглубже. Но зачем, если там ничего нет, никого не должно быть, ведь дороги за дамбу нет! Костя для себя нашёл лишь одно объяснение: строители хотели, таким образом, перекрыть доступ в долину и с юга, с гор. «Дурдом и лапти плетёные», как говаривал один его знакомый.
   Но не это было сейчас главным для исследователя. Стенки каньона в самом узком месте, над дамбой не были вертикальными, а слегка выполаживались. Он нашёл то, что искал!  Лучшего места для подъёма на плато ему не найти. Упрямство это было или упорство, но Константин привык идти до конца, любил завершённость. Вот и сейчас осмотрел весь каньон, до последнего метра, и был вознаграждён находкой самого лёгкого пути на «вершину мира».
   Был он в баньке однажды вместе с майором, знал, что в предбаннике есть телефон. Спешился, направился к входу.
– Валерий Иванович, это вы?
– Нет, блин, Соломон Мудрейший. Кто говорит?
– Это Костя. Ну, мелкий но нахальный. Припоминаете?
– А, это племя молодое, незнакомое. Слушаю вас, голубчик.
– Я нашёл место подъёма.
– Прекрасно, дорогой, расчудесно. И, где же, позвольте полюбопытствовать.
– Над водопадом, в самом конце долины.
– Да… Действительно, припоминаю, там стены не вертикальны, скорее в виде гигантской подковы. Что от меня требуется? – Главный моментально переключился с любезного на деловой тон.
– Дамба метров двенадцать высотой. Хотелось бы их преодолеть не с помощью альпинизма, а как-то попроще. А восхождение начать уже с её вершины.
– Дельно. Пятая часть пути, считай, пройдена, а то и четверть. Сейчас же Сильвестрова озадачу. Двенадцать метров лесов это не шестьдесят. К утру сделают. Как раз и кузнецы с вашим оборудованием поспеют. Отдыхайте пока, голубчик, набирайтесь сил, завтра они вам понадобятся.
   К девяти вечера детская помывка закончилась. Косте удалось помыться, постираться. Дети принесли ему поесть. Здесь же, в тёплом предбаннике, он и уснул с чувством глубокого удовлетворения. И даже стук топоров, продолжавшийся всю ночь, не помешал ему отлично выспаться.
   Лень – двигатель прогресса. Не захотели Деревянные возводить леса на все двенадцать метров, внедрили рацуху: подняли до половины, соорудили наверху надёжный дощатый помост, на него установили крепкую шестиметровую лестницу. Но на этом «лентяи» не остановились – такую же лестницу затащили на вершину дамбы и приставили к восточной стенке. Толщина тела дамбы, в верхней её части, составляла не менее трёх метров, потому и допустила такую возможность. Ещё малая часть пути вверх была отвоёвана, и Костя был искренне признателен работягам за это.
   Поднявшись на тело дамбы, Костя остановился, зачарованный красотой пейзажа: чудесное горное озеро постепенно расширялось и терялось в отдалении за поворотом восточной стены каньона. Видимый западный берег порос вековыми соснами почти без подлеска. Это была ещё одна горная долина, не менее красочная, чем Детская, но в миниатюре. Почему заводчане не открыли её раньше, не освоили? Это же так просто – ночь работы Деревянных. Базу отдыха бы себе устроили, что ли. Нужно лишь лодку сюда затащить, поскольку посуху в неё не проникнешь – стены каньона омывались водами озера, по крутым склонам не пробраться. Возможно, в этом причина? Но, раз плотина на треть рукотворна, об этом чуде природы не могли не знать власть предержащие.
   Они знали, мало того, использовали. В том скалолаз убедился, когда преодолел три четверти подъёма к полудню. Его глазам открылся восточный берег озера, скрытый ранее поворотом стены. Часть берега, примерно в полукилометре от дамбы, желтела песком! Он был в этих краях лишь привозным, это адъютант знал точно, слышал на одном из совещаний, когда дефицитный песок собирались заменять отсевом при бетонировании створа ворот крепостной стены. Как, каким образом он попал в ущелье, не имевшее выхода в большой мир?! Вертолётами, что ли, возили? Непостижимое расточительство. Возле пляжа виднелся пирс, на десяток метров уходивший в озеро. Возле него – пара лодочек. В полусотне метров от воды, сквозь ветви сосен проглядывались красные черепичные крыши нескольких построек. Одна широкая, продолговатая, остальные поменьше. На мгновение показалось, что между ветвей мелькнула фигурка человека. Наверное, привиделось.
   Костя понял, что это было, выругался с досады. На западном плато, далеко в горах, подальше от жилья обслуги «гаража» был обнаружен охотничий домик для высоких гостей Минобороны. Наверняка, здесь построили нечто подобное, но с гораздо большим размахом. Туда добирались лишь вертолётом, сюда, очевидно, тоже. На открытой поляне просматривался круг с крестом посередине – вертолётная площадка. Да, «слуги народа» умели обустроить свой досуг. Ладно, людей вертолётом доставить, куда ни шло. Но, чем сюда привезли материалы для строительства и даже песок для рукотворного пляжа? Неужели «летающими кранами»?
– Сволочи, – сплюнул презрительно пацан.
   В нём сейчас проснулся люмпен-пролетариат, и тут же уснул, поскольку возмущаться некогда, нужно карабкаться дальше.
   Путь постепенно выполаживался, стена превращалась в очень крутой склон, затем просто склон. И, наконец, он уже смог разогнуться, твёрдо встать на ноги. Обернулся, посмотрел на пройденный путь, непроизвольно передёрнулся. Когда карабкался вверх, вниз не смотрел и не боялся. Сейчас, глядя в бездну, которую преодолел, испугался, торопливо отвернулся, присел. Когда на горку смотришь снизу вверх, всё не так страшно, но, когда взглянешь сверху вниз, когда люди как букашки видятся…
   Вот оно, восточное плато, он это сделал! Обнял первое дерево росшее уже на горизонтальной поверхности. Дальше лес, преимущественно хвойный, и редкие поляны поросшие кустарником.
   Включил оки-токи, которое отключил перед восхождением, чтобы не задалбывали доброжелатели ненужными советами.
– Долина, я Плато. Добрался благополучно. Меня кто-нибудь слышит?
– Слышим, голубчик, молодец. Когда ты сорвался на середине, на кольце, на фале повис, думали всё, хоронить придётся.
– Ерунда, – нарочито небрежно, – это из-за обуви получилось. В кедах по горам лазить, совсем не то, что в альпинистских ботинка с шипами, поскользнулся. Сейчас сброшу вам верёвку, можете привязывать свою лесенку. Передохну малость и вспомню картину «Бурлаки на Волге»…
   Поначалу, груз шёл легко, Костя шагал бодро. Через двадцать метров тяжесть начала сказываться, тонкий капроновый шнур резал ладони всё больше. Обошёл два раза вокруг дерева, фиксируя верёвку, отдышался, обмотал конец вокруг ноги, чтобы не убежал, снял куртку, обернул ею правую руку, сверху намотал конец верёвки, вновь двинулся вглубь леса.
   Ещё тридцать метров. Костя, действительно, почувствовал тяжесть бурлацкого труда. Уже не шёл, тащился, наклонившись под сорок пять градусов. Вот оно, спасительное дерево: пять метров, три, два, один… Удалось зайти на два метра дальше, обойти, подтягивая неимоверную тяжесть, полный круг. Отмотал конец, ещё раз обошёл, фиксируя отвоёванные у силы тяжести метры. Сел, хватая ртом воздух.
– Вы, что там, Долина, железобетонный лестничный пролёт привязали? Имейте ввиду, я не электролебёдка, не потяну.
– Это наши дали маху, Константин, делали на совесть: крепкая верёвка, толстая, перекладинки дубовые. Тяжеловата получилась лесенка. Да ещё, вижу, верёвка метрах на двадцати по перекату трётся, да и вектор силы…
– Вектор, не вектор, а вытащить нужно. Сейчас ещё попробую.
– Не нужно, Костя, не получится. Ты сейчас лишь верёвку тянешь, и то, какое трение, а как сама лестница до переката дойдёт, и вовсе не осилишь. До ближайшего дерева, как я понял, не менее сотни метров отсюда, учитывая пологий склон там, у тебя наверху. Опускай помалу, переделаем лесенку, и блок тебе передадим. Повыше к дереву привяжешь, верёвку через него пропустишь, трение вообще исчезнет, тогда легко справишься.
– И сколько мне здесь куковать?
– До ночи, я полагаю. Тогда получается до утра. Сейчас мы тебе еду передадим, спальник тёплый.
– Не нужно. Пока вы там телитесь, я к Детской долине сбегаю, на разведку. Может, и зря всё это, не смогут татары сюда подняться.
– Не нужно на разведку. Была разведка. Через запасной выход прошли, по уклону, который для эвакуации раненых казаков использовали, за татарами проследили. В семи километрах от санатория лагерем стоят. Нашли лощинку какую-то, по ней взбираются. Распорки деревянные ставят, лесенки вешают, на уступе, говорят, восьмиметровую лестницу поставили. В общем, уже до половины дошли. Трое рабов сорвались, погибли. Так что, не зря мы побеспокоились, нужно группу прикрытия на плато посылать.
– Рабов? Каких рабов?
– Да, Костя, рабы «дорогу в небеса» пробивают. В повозках их привезли, и инструмент. Порой цокот слышен, долбят что-то, либо колышки в щели вбивают. Альпинисты средневековые, чёрт бы их побрал. Прости, господи.
– А знаете, Валерий Иванович, не буду я больше вашу дурацкую лестницу таскать, сами таскайте. Умаялся я сильно.
– То есть? Не понял тебя, Константин. Повтори, слышимость плохая.
– А то и есть. Расселись там, наблюдатели, а ты паши тут за всех паровозом.
– Костя, с тобой всё в порядке? Ты здоров? – в голосе нешуточное беспокойство.
– Нет, я не здоров. Блок ваш подыму, на дерево привяжу повыше, канат вытащу, через блок переброшу. Дальше вы уж сами. А мне тяжести таскать противопоказано.
– Я тебя не совсем понимаю, Константин. Это что, форма протеста такая? С шантажом? Чего изволите, молодой человек? – в голосе зазвучал металл.
– Какой нахрен шантаж! Мозги включите, товарищ главный инженер. Двойной длины канат мне подайте. Я конец через блок переброшу, вам верну. Вы смертничков к одному концу привязывайте, за другой тащите. И никакая лестница даром не нужна.
   В телефоне послышалось кудахтанье. Парень не сразу понял, что это смеялся Главный.
– Воистину, «прозаседавшиеся». С этими ежедневными проблемами, недосыпом, такую элементарную задачку решить не смогли. Срам да и только. Что же, голубчик, вы заслужили поощрение. Чего желаете?
– Наблюдал я не однажды, как старшие товарищи, промеж себя, за действительные и мнимые заслуги коньячком расплачиваются. Чем молодое поколение хуже?
– Ну, знаете, батенька, детям спиртное противопоказано.
– Конечно, воевать, по горам лазить можно, а коньячок противопоказан. Зажилили, Валерий Иванович, так и скажите.
– Пачка «Мальборо», от директора осталась. Пойдёт?
   Коган не курил, поэтому так легко расставался с табачным изделием, которое, в определённых кругах, стоило целого состояния, но рюмочку-другую в баньке с товарищами опрокинуть не отказывался, потому, наверное, и предлагал замену чудодейственному напитку, который, как не экономь, катастрофически испарялся.
– Бог троицу любит, товарищ Главный. Три, – попытался торговаться юнец, на руках которого сейчас был неубиенный тотос.
– Полторы, – в Когане проснулась кровь предков.
– Две, – не сдавалась и молодая купеческая поросль, – Одну за идею, вторую за восхождение.
– Что с вами поделать, – тяжело вздохнул инициатор премии, «золотой» запас которого таял на глазах, – Владейте, заслужили.
– И рюмочку коньячку, – тут же насел шантажист, – чтоб хоть вкус алкоголя познать, – поспешил оправдаться.
– Вы, что, ни разу алкоголь не пробовали? – Коган, удивлённо.
– Чтоб я сдох, – не стал вдаваться в подробности своей бурной юности Константин.
– А, знаете, молодой человек, и не начинайте. Зло это. Сколько людей пьянство погубило! – старался отстоять рюмочку нектара старый сквалыга.
– Не ради пьянства окаянного, чисто в профилактических целях – глистов погонять.
   В эфире возникло не кудахтанье, но ржание. Не одни они были на этой волне возле водопада. Кто-то из заводчан, слышавший, как пацан, стакан спирта махом могущий выпить, разводит «прижимистого жида», не выдержал, выдал «разводящего» с головой. Понял курьёзность ситуации и «разводимый».
– Зачем же излечивая одно, другое гробить, – принял игру, – Я Машеньке скажу, она вам таблеточки даст. Более эффективно, знаете ли.
– Спасибо, я как-нибудь сам, – смирился «больной».
– Вам пакет уже приготовили: спальные принадлежности, ужин. До утра придётся потерпеть, голубчик. К утру металлообрабатывающий и механический цеха лёгкий, но надёжный блок обещались сделать, чтоб канат никак соскользнуть не смог, между двух шкивов проходить должен. Представляете, если он посредине подъёма заклинит, человек между небом и землёй очутится. Подумать страшно. Шкивы лёгкие, из алюминия, но крепление должно быть надёжным. Килограммов тридцать завесит. Осилите?
– Уж как-нибудь. А рюмочка мне бы всё же сил поприбавила. Поговаривают, у вас заветная серебряная фляжечка имеется, наградная. Вы с ней никогда не расстаётесь. Передайте с оказией, – последняя попытка, – Глоточек сделаю, верну.
– Глоточек. Знаю я… Не взял с собой в этот раз, голубчик, – чуть не проговорился, вовремя спохватился…
   Совсем стемнело. Бог благоволил к нему. Сегодня был на редкость тёплый вечерок, как для последних дней осени. Ветер стих, хрустально-прозрачные небеса усеяны россыпью звёзд. Внизу, в районе детского городка тускло горели многочисленные квадратики окон спален.

   Юрий Соломонович спальный комплекс специально проектировал так, чтоб все окна спален смотрели на водопад, на юг. И пейзаж много привлекательнее, чем стена каньона, и солнце зимой через стёкла хоть немного, но подогревало помещения. В спальнях самых маленьких центральное отопление установили – жар от кухонной печи, работавшей практически круглосуточно, грел воду в баке, та принудительно циркулировала по радиаторам отопления. Их сняли с второстепенных объектов завода, вычистили, промыли смонтировали в нижних блоках. Старшие, жившие в верхних, довольствовались двойными одеялами, грели друг дружку, поскольку на кроватях спали по двое, валетом. Не успели к зиме приготовится полностью, но работы продолжались, аврально, как всегда.
   Вместительное общежитие завода для рабочих вахт, гостиница для ИТР, административное здание, тоже сейчас переполненных, поскольку, кроме полной и праздничной вахт завода, приняли и комбинатовских, и Детских, и проходчиков, не отапливались вообще, поскольку, если топить центральную котельную, то очень скоро можно было выжечь все запасы дров, просто грея воздух. Прорех, неизолированных труб, дверных и оконных щелей на заводе было столько… Как впрочем на всех предприятиях Союза. Проще было пригнать пару-тройку лишних вагонов угля, чем заниматься теплосбережением. Зачем? Угля на Донбассе – девать некуда. То было тогда, а сейчас… 

   Совсем один на бескрайнем, безлюдном плато… Или не один? В глубине леса мелькнул огонёк, или ему привиделось? Не отрываясь смотрел в том направлении. Нет, не привиделось, вновь мигнул свет. Как же они так быстро поднялись? Эх, разведка, мать вашу. «Половину склона прошли». Какая к бесу половина? Вон, уже на плато хозяйничают!
– Плато вызывает Долину, – пауза, – Плато вызывает Долину.
   Подождал. Полная тишина. С чувством выполненного долга, народ отправился опочивать. Выругался, пощупал кобуру с ТТ, ножны со штык-ножом. Это всё, что при нём было. Автомат, подсумок с магазинами, единственная оставшаяся граната – всё осталось в предбаннике внизу. Не тащить же их с собой при восхождении, крючьев-клиньев, молотка, фала ему за глаза хватило, чуть грыжу не нажил. Нужно было попросить, чтоб с едой и спальником переправили, так, кто же мог подумать, что татарва такой пыткой окажется? Всё равно, идти нужно. Не много их должно было попасть наверх – ночью подниматься, себе дороже. Этих необходимо изничтожить, остальным не позволить подняться. На такой преобладающей позиции один боец батальона стоит.
   Решился, определившись с направлением, зашагал на северо-восток. Шёл долго, огоньки больше не мигали. Удивлялся, как мог узреть те, ведь между долинами расстояние около десяти километров. В преимущественно хвойном лесу, практически лишённом подлеска, с голыми по низу стволами, видно далеко, но не на восемь же километров! Неужели татары уже к крепости пробираются? Немыслимо! Костя терялся в догадках. Затерялся и в лесу. Огонёк больше не мигал. Костёр так быстро погаснуть не может. Возможно, факелы? Тогда почему их потушили? Мистика какая-то. Глюки? Привиделось с усталости? Парень уже не знал, что и думать, но ходу не сбавлял, стараясь придерживаться выбранного направления. Подсвеченное небо чуточку помогало, лбом, во всяком случае, сосну не сбил ни разу. Протопал ещё с километр, остановился. Похоже, заблудился окончательно. Слышал, что шаг правой ногой чуть длиннее, чем левой, или наоборот. Заблудившийся человек может бесконечно двигаться по кругу.
   Остановился. Прислушивался, до рези в глазах всматривался в темноту. Левее почудилось едва уловимое просветление, скорее отголосок света. Опять фантом? Пошёл в том направлении просто потому, что сейчас, в принципе, было всё равно, куда идти. Окончательно утратил ориентиры. Свет понемногу усиливался. Действительно, не привиделось. Пошёл осторожнее, потом совсем крадучись. Свет шел, казалось, из-под земли. Добрался до края ямы или провала метров двадцати в длину и шириной до пяти метров.
   На дне, возле шалаша, горел костерок. Рядом, на стальной сетке длинного каменного мангала с тлеющими углями жарилась рыба, кусочки мяса, разнося по округе запах, от которого у Кости началось активное слюноотделение. У костра сгрудились около десятка фигурок. У Кости даже рот приоткрылся от изумления. Это были «Кроты» – подземная бригада Вани младшего. Что делали здесь, на «вершине мира» те, кто должен быть либо глубоко под землёй, либо в своих постельках Детского посёлка в тёплой, отапливаемой спальне?! Костя зажмурился, помотал головой, вновь открыл глаза – видение не исчезло. Один из пацанов поднялся, подошёл к мангалу, принялся переворачивать рыбины деревянной лопаткой.
– А меня рыбкой угостите? – спросил загробным голосом, поднялся, спрыгнул в карстовый провал, которым собственно и оказалась эта канава.
   Испуганная пацанва повскакивала, отпрянула. Костю ослепила пара лучей шахтёрских фонарей.
   «Вот, значит, какие отблески мне удалось заметить издали», – сообразил «адъютант его превосходительства».
– Дядя Костя, ты?! – Ваня был удивлён не меньше Кости, – Как ты здесь?
– Дух от вашего мангала до крепости дошёл. Вот, решил взглянуть, кто это вкуснятину готовит. Так угостите?
– Конечно. Зачем спрашивать. Только хлеба нет. С галетами будешь?
– По всякому буду, уж и забыл, когда горячее ел. Всё на ходу, да на ходу.
– На третье у нас чай со сгущёнкой. Не настоящий конечно. Шиповник завариваем, листья малины, липу.
– Кучеряво живёте, пацаны. Откуда такое богатство?
– Ягоды, листочки на зиму насушили, много, а сгущёнка… Сгущёнка…
– Не нужно, не говори. Каждый имеет право на приватное житие, личные секреты. Вы мне лучше скажите, как вы здесь оказались?
– Очень просто: там, внизу, глубоко наша база – основная пещера. С неё удобно и в детскую долину и в заводскую. На полпути она. Сухая, вода недалеко, а главное проходная – дым от костра вверх уходит, глаза не ест. Решили узнать, куда он девается, вот на эту щель и попали, – указал на ещё более тёмное пятно, чем окружающая мгла, в конце овражка, – Узко было, тяжело пролезть, только Санька, самый мелкий и смог пробраться, – указал на фигурку колдовавшую у мангала.
– Проход расширили, теперь все можем, но, всё равно, тяжело сюда добираться, даже комбинезоны не выдерживают, – показал дырку на рукаве.
– А я пролезу? – заинтересованность была не праздной. 
– Ну уж нет. Везде пройдёшь, но там два места есть, очень узкие, метров по пять длиной. Разве что, через месяц. Мы долбить продолжаем, но камень очень крепкий попался.
– И чем же вы долбите?
– Известно, чем: зубилом и молотком. Чем же ещё?
– Взрывчаткой можно. Несколько патронов, и проход свободен.
– И о том думали. Пробовали, не получилось у нас ничего.
– Пробовали?! Чем пробовали?
– Да… Есть чем…
– Ну-ка колись, преступник малолетний, где взрывчатку спёрли? – дядя Костя был не в пример настойчивее, чем в вопросе со сгущёнкой.
– Мы чужого не берём, – обиделся пацан, – Зачем? В пещерах много чего найти можно. Только нужно знать, где искать.
– И что же вы нашли?
– Ну, ящик патронов взрывчатки нашли, Т-19 называются, на этикетке было написано, пачку детонаторов, машинку взрывную. Только она не пищит, когда рычажок поворачиваешь. Я всё делал, как дядя взрывник, точно знаю, специально смотрел, когда камни большие взрывали. У него пищит, у меня не пищит, сломалась, наверное.
– Батарея разряжена. Слава богу! – пробормотал облегчённо, – Вы, пацаны, уже большие, а ведёте себя, как сосунки несмышлёные. Взрывному делу специально учат, полгода. Нужно знать, куда заложить, сколько, как разводку на детонаторы сделать, где спрятаться, чтоб породой не завалило. А вы?
– Мы далеко отошли, сколько провода хватило. Ты не думай, дядя Костя, мы с понятием. А она не пищит…
– С понятием они… – «дядя» постепенно успокаивался, – Где хоть нашли то?
– Ещё одну линию на стене нарисованную нашли. Шли, шли, шли, далеко, очень далеко, и всё время в гору. Там тупичок, как Петруха когда-то нашёл. Через Петин ход мы раненых казаков к лазарету провожали. Открыт он сейчас, взорвали тупик. И в том, что мы позже нашли, дырок понабурено, а одна дневным светом светится. Там ящик и нашли. А ещё бидон с водой. Вон, стоит. Пригодился. Здесь, на плато, воды нет, снизу натаскали.
– Ещё один запасной выход, – понял адъютант.
   Костя задумался. Эта гора, сплошь пронизанная карстовыми пещерами, ещё и рукотворными проходами изъязвлена. Всё больше открывавшихся фактов говорило о том. Зачем? Зачем такие беспрецедентные меры безопасности? Кто должен был непременно выжить, выйти на поверхность в любом случае, даже при прямом попадании ядерного заряда? О ком так могла заботиться верхушка руководства страны? Только о себе, любимой! Не раз, на совещаниях, просто в разговорах слышал название «Ковчег», как некий объект, который в режиме максимальной секретности строился где-то в подземелье. «Ковчег» это спасительный корабль по библии где должны выжить «каждой твари по паре» в случае апокалипсиса. Если предположить, что условное название тайного объекта соответствует его назначению, учесть особую заботу правительства о тех «тварях», то… Костя даже привстал от постигшей его догадки. Да, конечно, иного и быть не могло, тогда все разрозненные части мозаики срастались в одну единую картинку! Никакой это не командный центр по управлению ядерным оружием, бесполезный для колонии. Такое официальное мнение существовало в Совете, о том судачили заводчане. Потому никто в течении полугодия и не озаботился поисками этого таинственного объекта, иных забот полон рот. Как только кончится война, Костя дал себе слово, он вплотную займётся решением этой загадки…
– Не нужно вам больше долбить камень, пацаны. Придут взрывники, быстро проход расширят, уже сегодня утром придут.
– Нет, – решительно возразил Ваня, – мы сами справимся.
– Так быстро не справитесь. А нужно быстро.
– Нет, мы не разрешим приходить сюда старшим. Это наше место, здесь живут наши друзья, мы не дадим их в обиду, не позволим отстреливать.
– Что ещё за «друзья»? Кого вы собираетесь защищать? Что за дурня?
– Кролики, они здесь совсем ручные. Придут старшие, начнут отстреливать. Очень лёгкая добыча. Нет, этого позволить мы не можем.
– Кролики?! – Костя не знал, смеяться ему или умиляться, – Понимаю… Друга предать нельзя, немыслимо.
   Старался выбрать правильный тон в общении с этими такими самостоятельными, «взрослыми» детьми. В их возрасте в том, прошлом мире, мамочки беспокоились о том, чтоб деточка с двухколёсного велосипедика не упала, не простудилась, спичками не баловалась. Эти восьмилетние пацаны проводниками взрослых в подземельях стали, первопроходцами, исследователями, которые открыли для войск подземный путь между долинами, теперь – стратегический выход на восточное плато. Много взрослых могли похвастаться столь ощутимой принесённой пользой для колонии? И, в то же время, дети с мышлением пацанов их возраста – кроликов защищают, скрывают найденный выход на плато, стратегический выход.   
   Не в кубики играют, породу зубилами долбят, на самообеспечение фактически вышли, ничего от взрослых не требуют, наоборот, помогают существенно. Как с такими говорить? Как с взрослыми, как с детьми?
– Кролики, ручные, это конечно важно, – начал осторожно, – Нельзя таких отстреливать, факт! Но тут другая проблема образовалась: сейчас, с Детской долины, в нескольких километрах отсюда, пробивается тысяча татар. Они хотят захватить плато и сверху отстреливать наших бойцов, что защищают стену. Кого спасать будем: кроликов или солдат наших? Может, уже и на плато взобрались, или утром поднимутся.
– Так чего мы сидим, разговоры разговариваем?! – вскочил Иван, – Ты совсем без мозгов, дядя Костя. Срочно нашим сообщить нужно, пусть сюда идут, взрывают.
– Ты так думаешь? – В голосе неподдельное сомнение, – А кролики, как же?
– Кролики солдатам без надобности. Да и какие кролики, если татары сюда идут!
– Как быстро вы можете сообщить майору о проходе, привести сюда людей? – Костя понял, что не с сосунками говорит, с вполне адекватными пацанами, бросил валять дурака, перешёл на деловой тон.
– Внизу телефон, в нашей основной пещере. Через полчаса сообщить смогу, метров четыреста туда добираться, если связисты не врут. Мы у них полкилометра двойного провода купили, так ещё осталось.
– Зачем купили? – остановил пацана вопросом парень.
   Ваня уже лез в темень провала, включив шахтёрский фонарь, за ним потянулись остальные.
– Зачем, зачем, – «ребёнок», с нетерпением, – для сигнализации конечно. Мы здесь сидим, двое у телефона дежурят. Если запрос о сопровождении поступит, они кнопку нажмут, здесь зуммер загудит, вон, в нише установили. Мы сразу вниз, и бежим, куда надо.
   И терминология у пацанов была совсем не детская, поднаторели.
   «Покупали за свои, кровные провод у связистов?! Для сигнализации?  Ну, держитесь, карабейники, я вам такую торговлю устрою»…

   Забегая вперёд, скажем, что две банки сгущёнки, которые пацаны за провод заплатили, не очень сладкими для «коммерсантов» оказались – на три месяца говновозами стали. Такой приговор утвердил военно-полевой суд, который начал действовать сразу после войны. Позже этот суд превратился в гражданский, ещё позже стал выборным, но это уже совсем другая история…

– Майору передай: на рассвете на ту сторону пойду. Не пропущу татар, если даже и подъём соорудить успели.
– Передам, дядя Костя, не сомневайся.
   Пацаны, один за другим, исчезли в расщелине.
  «Да, растёт смена. Если таких пацанов хоть треть подрастёт, за будущее можно не переживать. Ни татарам, ни туркам, ни чёрту лысому не завидую. С потрохами любую державу сожрут» – думал Константин, накладывая в алюминиевую миску рыбу…
   Костя лежал на берегу ручейка, наблюдая за работой татар, пробивавшихся на плато. Возможно, это был единственный ручеёк на всём плато, который не исчезал в карстовых провалах, уходя под землю в сеть пещер, а крохотным водопадиком падал по расщелине в долину. Щель, выеденная тысячелетиями водой, в ширину не превышала двух метров, и вдавалась в массив на три – семь метров. Вот эту щель и облюбовали захватчики для обходного манёвра. Что там внизу, как преодолевались первые метры, наблюдатель не видел, но вверху деревянных дел мастера продвигались по распоркам – брёвнышкам определённой длины, вбивавшимся между стенками щели. Множество таких распорок, связанных между собой верёвками и ремнями, терялись в глубине. Виднелся и настил перед участком, где забить распорки было затруднительно. На настиле стояла лестница в несколько метров, перекрывая эту «мёртвую зону». Требовалась определённая фантазия, навык, смелость, чтобы, в столь короткие сроки, соорудить такую неслабую конструкцию. Мастера внушали к себе уважение.
   Сейчас, сидя верхом на таком брёвнышке, мужичёк в одной рубахе забивал его же между двух стенок огромным двуручным деревянным молотком. Это почти то же, что пилить сук, на котором сидишь. Совсем страх потеряли! Страховка всё же была – верёвка, обвязанная вокруг пояса, другим концом крепилась к предыдущей распорке. До работника сейчас оставалось не более шести метров, вовремя подоспел Константин. Похоже, работы не прекращались всю ночь, поскольку, когда разведчик нашёл место прорыва обороны в предрассветных сумерках, ещё догорало несколько факелов. Только смертники могли работать ночью в таких опасных условиях.
   Другие двое, стоявшие на нижних распорках, тащили на верёвке очередное брёвнышко. Говорили на диком диалекте – помеси татарского, украинского и русского, проскакивали и литовские словечки, с характерными шипящими. Это были мастеровые, рабы, славяне, но очень давно попавшие в рабство, понял Костя. Примерно так же общалась между собой и «челядь», захваченная в первый день Нового времени. Ещё ниже несколько человек вязали дополнительные перемычки, укрепляя сооружение в целом.
   У парня было ещё немного времени, и просто ждать он не собирался. Порыскал по округе, прикатил три приличных размеров булыжника, собрал полтора десятка камней поменьше.
   Стук раздавался уже совсем близко. Изредка мелькала макушка верхолаза. Костя спрятался за деревом, выжидал. Ему не хотелось убивать своих, которые, наверное, давно стали чужими, и тем не менее. Он рассчитывал на то, что мастера, сделав своё дело, уберутся восвояси, а их сменит татарский штурмовой отряд. В нескольких метрах сзади заметил очень симпатичный камушек присыпанный хвоей, заросший мохом, потому и не замеченный ранее. Соблазн был слишком велик, подался выколупывать «снаряд» из векового ложа.
   Когда, запыхавшись, поднял голову, на плато уже топталось не менее десятка оборванных, потных, не взирая на рассветный холод, мужичков. Из бездны появилась ещё одна голова, потом ещё. Последний, проворно вскарабкавшись на кромку ущелья, взял деревянный молоток у первого, свесился в провал, послышались глухие удары дерева об дерево. Остальные рассыпались по лесу, что-то выискивая. Растерянный Константин, кляня себя за беспечность, залёг за деревом, выискивая первую жертву для своего ножа. Хоть и не воины, и вооружены лишь топорами, но сладить с ними будет не просто: сухие, жилистые, мускулистые, к тяжёлому труду привычные работяги.
   Появился первый из разбежавшихся по лесу. Волок трухлявое брёвнышко. Внизу, что ли деревья кончились? Вернулся ещё один, тащил булыжник. Затем ещё, с парой камней подмышками. Вдали нарисовались ещё трое, с трудом перекатывали уж совсем неподъёмную каменюку. Парень терялся в догадках: что они делают, зачем, какой в этом смысл? Камни – оружие пролетариата, стали соседями тех, что успел притащить Костя. Неужели…
   Снизу мастеровым что-то кричали, но стоявший у расщелины мужик с деревянным молотком не отвечал, молчал, упрямо сжав губы. «Первичное накопление капитала» продолжалось, но теперь интервалы между появлением носильщиков всё увеличивались – в ближних пределах камни закончились, приходилось таскать издалека, но рабы и не думали останавливаться, принеся или прикатив очередную партию, вновь уходили в поиск. Рядом с кучей камней подрастал и штабелёк брёвнышек.
   Зарывшись в толстый слой хвои, Костя продолжал наблюдать. Росла уверенность в том, что рабы, воспользовавшись удобным моментом, решили предать своих хозяев, завоевать себе свободу и отстаивать её до конца. Непростое решение, понимал наблюдавший за работой парнишка, мужикам, почти всем, под сорок, лишь трое помладше, наверняка, у большинства там, на новой родине, остались семьи, как заложники. Сейчас они, фактически, меняли их жизни на свою свободу. Но и это их не останавливало, и то, что неизвестно, как здесь всё повернётся, выживет ли кто из них. Такое решение требовало уважительного отношения, помощи. Но, нужно было в том убедиться. Костя не стал рисковать, продолжал наблюдать, выжидая.
   Наконец, откричавшись, убедившись, что рабы вышли из повиновения, татары пошли на приступ. Появилась над поверхностью первая голова, что-то зло, с угрозой кричала застывшему на посту мастеровому, но не долго – мужик поднял деревянный молоток, в котором кувадлом служила дубовая чурка в десяток килограммов весом, с придыхом опустил на ругающуюся голову. Голова исчезла, но ругань не прекратилась, неслась снизу, с импровизированной лестницы.
   Мужик отпрянул, мимо пронеслось несколько стрел, ушли ввысь, там и исчезли. Обороняющийся схватил камень, запустил вниз, затем ещё один, не глядя, ещё… По лесу разнёсся пронзительный свист. Со всех сторон к нему спешила подмога. Яростная атака продолжалась. Нескольким татарам, всё же, удалось взобраться на плато, завязалась рукопашная. Короткий топор не очень эффективное оружие против длинной сабли в умелых руках, но, тем не менее, первую навалу удалось отбить, вниз полетели трупы нападавших, но и среди рабов уже было двое раненных.
   Атака захлебнулась лишь тогда, когда трое мужиков, поднатужившись, скатили вниз огромную булыгу, которую недавно едва смогли прикатить. Раздался треск, панические предсмертные крики падавших вниз татар. Наверное, камень, по пути к подножью горы, сбил несколько распорок, густо облепленных штурмовой командой.
   Наконец, Костя решил явить себя народу. Встал, отряхнулся, неспешно направился к группе запыхавшихся мужчин. Двоих раненных перевязывали какими-то тряпицами.
– Помощь нужна, православные?
   Мужики напряжены, топоры наизготовку, ещё метнёт кто сдуру. Старался говорить спокойно, не делать резких движений. Его приходу, казалось, не очень то и удивились, ожидали появления хозяев этого плато, но не подростка же.
– Уйди, отрок, – отозвался мужик с молотком. Казалось, он здесь был за главного, – Не твоя это война, наша. Если сможешь, воинов своих клич, сейчас опять на приступ пойдут. Приказано им: живыми по долине не возвращаться, только поверху, идти на крепость.
– На подходе воины. А я пока с вами побуду, может, на что и сгожусь: поднести чего, раненного перевязать, за чекушкой сбегать.
– Как пожелаешь, только вниз не смотри, не высовывайся, вмиг башку прострелят. Отошли от стенки, на деревья позалазили. Сто шагов для хорошего лучника – не расстояние, так что, остерегись, малой.
   Сам же прилёг, осторожно высунулся. Как подтверждение его слов, тут же вжикнуло несколько стрел. Поспешно убрал голову из-под обстрела.
– Несколько распорок сшибли, но помост цел остался. На совесть сделали, зачем? Говорил вам: крепить так, чтоб лишь двоих выдержать смог, – обратился к своей бригаде.
– Дак, вроде так и крепили…
– Камней мало, долго не выстоим. Идите, ещё ищите, – распоряжался атаман, – Будет нужда, свисну. Постарайтесь такой прикатить, чтоб точно помост сшибить, тогда надолго басурман остановим. Пафнутия людей от крепости будут звать, сами то косорукие, – с ненавистью, накопившейся за годы рабства, презрением.
   Опять татары пошли на приступ. Лезли и лезли, как тараканы, видать вся «лестница» была плотно забита штурмовиками. Вдоль кромки постоянно летели стрелы, довольно густо, не высунешься. Мужики, присев у пропасти, рубили появлявшиеся на краю руки топорами, спихивали, бросали камни, брёвна. Когда тело падало вниз, то, наверное, по пути ещё кого-то сбивало. Гвалт стоял над «полем брани». Один, неосторожно приподнявшийся, мужик получил стрелу в глаз, ещё у одного торчала такая же из плеча. Не обращал на неё внимания, продолжал махать трофейной саблей, как палкой.
   Когда на плато влезло уже более десятка из абордажной команды и обстрел прекратился, Костя решил, что пора вмешаться, иначе всех рабов перебьют, половина из которых была ранена, а двое погибли. Как ураган налетел на нападавших. Чиркнул по горлу ножом одному, подхватил его саблю, и пошла мясорубка. В несколько минут арена очистилась от противника, успевшего взобраться на плато, но подмога всё прибывала и прибывала, и конца этому потоку не было.
– Катите камни, – заорал «отрок», – С поднявшимися сам справлюсь!
   Получив нежданное подкрепление, рабы, в едином порыве отчаяния, принялись сбрасывать вниз всё, что под руку попадалось: остатки камней, брёвен, трупы и раненных неприятеля. И эта неистовая атака наконец захлебнулась. Ближний резерв, очевидно, иссяк, а нижним добраться по перекладинам вверх не так просто, это не по каменной лестнице бежать, приходилось где подтягиваться, где перелезать через поперечины, где карабкаться по шаткой лесенке.
– Перевяжитесь, – взял на себя командование юноша, – Я пока подежурю.
   Мужики, ошарашенные боевым искусством юнца, безоговорочно подчинились, признав в нём командира.
   Костя огляделся. На плато ещё оставалось два тела захватчиков. Одно молчало, лёжа недвижимо, второе каталось по земле, подвывая. Стремительно приблизился, быстро прикончил, поволок к южному краю расщелины, уложил на самый край. В тушку сразу вонзилось несколько стрел, пущенных с ближних деревьев. Взял второе тело, подволок к первому, водрузил сверху – вот и защита, получше мешков с песком, из неё ничего не сыпалось и уже не лилось. Теперь он был надёжно защищён от стрел снизу и отлично видел, мог контролировать, даже несколько с тыла, первые пять – шесть перекладин деревянной конструкции. Татары продолжали подниматься, накапливаясь плотной массой в трёх метрах от заветной вершины. Вынул ТТ, прицелился, выстрелил, прицелился, выстрелил. Впрочем, какое там прицелился, до врага менее десяти метров. Левой задней ногой, с закрытыми глазами можно было попасть.
   Расстрелял обойму, зарядил вторую и последнюю. Патроны россыпью, около трёх десятков, остались в подсумке очень далеко отсюда. Чёрт, его заветную гранату бы сейчас сюда. Вынул из нагрудного кармана куртки, внизу оставил, перетруждаться не хотел, козёл – клял себя за недальновидность. Так, кто же мог предположить такое?
   Тела сыпались вниз, сбивая по пути неосторожных, недостаточно крепко державшихся. Воинство попятилось, мешая друг дружке, старались сползти пониже, но там тоже всё занято, особо и отступать некуда. Злые, повелительные окрики снизу заставили татар приостановить бегство, затем вновь карабкаться вверх. Похоже, кары сотника боялись больше, чем смерти в бою. Наказание, наверное, было не из приятных. Много комфортнее в бою сдохнуть, чем от рук ката.
   Всё, патроны кончились. Оставалась только рукопашная. Около получаса передышки своему воинству пацан обеспечил. Те времени не теряли, впятером, вывернув рычагами, прикатили глыбу величиной с круп лошади. Ждать не стали, тут же сбросили на головы накапливавшихся. Костя проводил снаряд взглядом, неосторожно высунувшись больше, чем ранее. Сдирая кожу и волосы на голове, по черепушке больно прошёлся наконечник стрелы. Парень быстро втянулся за тела, но успел заметить определённый успех акции: камень сбил несколько перекладин вместе с сидевшими на них татарами, ударился о край помоста с лестницей, разбив его, устремился дальше, ещё наводя шороху в рядах противника, и, под занавес, уже на земле, сбил с ног богато одетого воина, может, даже сотника со злым голосом. Основная часть помоста устояла, лестница осталась на месте.
   «Мастера, мать их. И действительно, зачем так надёжно строить, если бежать намылился»?
   Костя осмотрел тела, за которыми прятался. Колчанов со стрелами не наблюдалось, татары атаковали налегке, лишь с саблями, да и луков трофейных не было.
   «Всё, финита ля комедия, осталась только рукопашная. Сколько они продержатся, полчаса, час? Где же подмога, мать их за ногу? Утренний моцион принимают? Ванны? Или дрочат в спальниках своих»? – Костя сейчас был зол и на себя, и на неповоротливую подмогу, и на весь мир вообще.
– Дядя Костя, дядя Костя! – послышался детский хриплый голосок, – Я здесь, я пришёл, я принёс...
   «Дядя» оглянулся. Рабов нигде не видно, опять, наверное, ушли выколупывать тяжёлые «ядра» для бездымной артиллерии. К нему, по самому краю плато, ковылял, всё ещё пытаясь бежать, обессиленный Ваня. За спиной болтался тяжёлый автомат, в руках подсумок, его, Костин подсумок.
– Ложись! Ложись! – не помня себя заорал парень, вскочил, бросился навстречу пацану.
   Но было поздно – стрела вонзилась мальчику под левую подмышку, вышла под ключицей. Остриё остановилось у него перед глазами. Мальчик дёрнулся от удара, упал, удивлённо рассматривая окровавленный наконечник. Подскочил Костя, упал перед ребёнком на колени, поддержал.
– Ничего, Ванятка, всё нормально, сейчас дядя Костя…
   Вытряхнул из сумки содержимое, нащупал аптечку, разорвал индивидуальный пакет… На границе плато и пропасти вновь показалась узкоглазая рожа, атака опять возобновилась.
– А-а-а, твари, – заорал парень, схватил автомат, выстрелил, потом ещё, и ещё, и ещё.
   Морды больше не появлялись. Подобрал выкатившуюся из сумки гранату, сорвал кольцо, подбежал к пропасти, игнорируя рой стрел, прицельно бросил на помост с лестницей, упал, откатился. Прогремел взрыв, возвещавший о завершении наступательной операции бандитов, или, по крайней мере, о её длительной приостановке. Косте повезло – граната взорвалась именно на помосте, снося его, лестницу, и всё, и всех в радиусе нескольких метров. В «башне» образовалась непреодолимая прореха в добрых десяток метров. Татары, оказавшиеся выше взрыва, были напрочь отрезаны от тыла, им оставалась лишь одна дорога – вверх. И они ринулись вверх с ожесточением обречённых и были действительно обречены. Костя подскочил к краю пропасти и выпустил длинную очередь из «калаша», отстреливать одиночными было некогда – за спиной истекал кровью, умирал Ваня. Татары посыпались, как спелые груши после хорошей встряски ствола дерева. Больше верхатуру никто не атаковал, у нескольких, удержавшихся на оставшихся поперечинах, осталось лишь одно желание – продержаться до того времени, когда подъём будет восстановлен.
   Вновь бросился к пацану. Столь многословно описанное заняло в реальном времени не более десяти секунд.
– Мне не больно, Дядя Костя, мне не больно, – бормотал пацанёнок, – Я первый пробрался, до взрыва, чтоб тебе автомат принести. Взорвут, и остальные подтянутся…
– Тихо, парень, тихо. Тебе нельзя сейчас разговаривать. Побереги силы, перевяжу сейчас.
   Обломил кончик, осторожно, как мог, вытащил древко. Мальчик застонал, потерял сознание. Раздел хрупкое тельце, туго перебинтовал, завернул в свою курточку.
   Вокруг собирались бывшие рабы. Да, уже бывшие, смогли постоять за свою свободу, достойно. Во все глаза пялились на маленького раненного воина.
   «У них, что, только дети и воюют»?– казалось, вопрошали взгляды, – «А взрослые, чем заняты? Чем-то более важным? Что может быть важнее войны»?
– Носилки соорудите, быстро, – не оборачиваясь приказал им Константин.
   Достал одноразовый шприц с обезболивающим, уколол Ивану. Взял на руки, двинулся на восток. Идти около четырёх километров, но куда? В предутренней мгле никаких ориентиров не заметил, попробуй, найди сейчас тот провал. Может, сразу к плотине двинуть? Нет, вряд ли там кто-то остался, после его сообщения о найденном выходе на плато.
– Двое здесь оставайтесь, на всякий случай, остальные – со мной. Раненым помогите. Дойдём, там им квалифицированную помощь окажут.
   Подоспели мужики с носилками. Сделали быстро: вырубили две палки, привязали к ним свои рубахи, голыми до пояса остались. Костя бережно уложил на них раненного, пошёл быстро, впереди всех.
– Не спешите, я вперёд пойду, точного места не знаю, искать нужно.
   Опять мужики терялись в догадках: «Что значит – места не знаю? Что там знать, крепость никак не пропустишь».
– Я Плато. Я Плато, меня кто-нибудь слышит? – периодически повторял, как заклинание, на ходу.
   Эфир молчал. Костя шёл быстро, почти бежал. Когда насчитал шесть тысяч шагов, принялся рыскать большими зигзагами, всё же продвигаясь вперёд.
– Я Плато, я Плато…
   Когда уже начал сомневаться, не проскочил ли провал, паниковать, впереди слева что-то глухо ухнуло. Случилось лёгкое землетрясение. Взрыв, не иначе. Пошёл на звук. Метров через триста, наконец, наткнулся на знакомый провал. Он был пуст и выглядел совершенно иначе, чем ночью. Но шалаш, кострище, мангал – всё было на месте. Вокруг – ни души. Только из дырки в самом конце расщелины тянуло то ли дымом, то ли пылью.
– Располагайтесь, отдыхайте. Можете костёр разжечь, греться. Помощь вот-вот должна подтянуться.
   Выволок из шалаша какое-то тряпьё, уложил на него Ваню. Мальчик в себя не приходил. Пульс хоть и слабый, но ровный, на повязке постепенно разрасталось кровавое пятно.
   Мастеровые продолжали недоумевать – куда их привели? Шалаш, костёр, каменное корыто с потухшими угольями, над которым на сетке остатки рыбы, мяса. Это и есть жилище юного воина?
   Наконец, в дыре зашуршало, появилось замурзанное лицо пацанёнка. Выбрался, уставился на лежавшего друга.
– Слава богу, дождались, – с облегчением воскликнул Костя, – Взрослые, где?
– Там, внизу, камень убирают. Скоро будут. Я первый пробрался. Ваня умер? – у чернявого пацанёнка ощущался сильный акцент, но выговаривал правильно. Губы дрожали, вот-вот расплачется.
– Нет, ранен только. Спускайся вниз, скажи военным: врач нужен, хирург, из подземного госпиталя, срочно. Раненный нетранспортабельный. Запомнишь?
– Не тр…
– Переносить нельзя, пусть сюда идут, понимаешь?
   Малый активно закивал, исчез во мраке дыры…
– Ну, что, девочки, долго же вы носики пудрили. Зря. Татары непритязательны, могли бы вас и так трахнуть.
– После первого взрыва, глыба здоровенная отвалилась, по трещине, наверное, проход напрочь перекрыла, – оправдывался десятник стрелков, только что выбравшихся на свет божий, – Пришлось в неё забуриваться, по частям выбирать. Трижды ту каменюку взрывали. Напахались, до сих пор руки дрожат. Ты ещё, со своими подколками.
– Бедненькие, умаялись. Ложитесь, отдохните. Чайку согреть?
– Да пошёл ты, адъютант, без тебя тошно. Что за люди, рабы татарские? – настороженно поглядывал на гревшихся у костерка полуголых мужиков.
– Уже нет. Если бы не они, вас бы не я, татары встретили. Пришлось бы повторять операцию по зачистке, как тогда, на День Победы, помнишь?
– Забудешь тут. Парни, давайте союзников оденем. Позамерзают нахрен.
   Стрелки снимали татарские тулупчики, заготовленные для длительного пребывания на плато, отдавали мастеровым. Те, не веря своим глазам, низко кланялись, благодарили.
– И покормить бы неплохо было. Сухпайки с собой? – полюбопытствовал Костя.
– Зачем всухомятку? – один из стрелков, – Кролика вижу, а вон ещё один. Сейчас настреляю, жаркое будет. Вон, и мангал есть. Кучеряво живут мелкие.
– Нет, Саня, здесь кролики – табу. То наших пацанов друзья.
– Ты головкой часом не ушибся, адъютант? Какое нахрен табу, еда это.
– Я пацанам слово дал, что не тронем. Это их плато, они нашли, они и хозяева. Мы – гости. Нечего грязными сапожищами на стол лезть.
– Да ты чего…
– Санёк, – вмешался десятник, – человек слово дал. Нечего детскую психику травмировать, правда. Ты что, не понял, как они колонии помогли? На позиции выйдем, тогда и…
   Из дырки вылезло двое пацанов, следом врач молодой, бывший студент-ортопед, сейчас один из ведущих хирургов, ещё погодя – медсестра и двое санитаров с тяжёлыми сумками – старшие пацаны из Детской долины.

   Юнцы когда-то тоже станут хирургами. Сейчас практику проходили, начиная с самых низов. Каждый специалист подыскивал себе смену достойную, выискивая подходящих кандидатов. За толкового пацана или девочку целые словесные баталии возникали, каждый хотел иметь ученика посообразительнее. Токарь, к примеру, своё ремесло расхваливал, кузнец своё. Деревянные старались показать красоту обработанного дерева, медики убеждали в важности их профессии спасения людей. Так в колонии зарождалась система профобразования. Иметь ученика было не только удобно, подай – принеси, но и всё более престижно. Лишь истинным знатокам своего дела разрешалось таковых воспитывать. И становились такие ученики, зачастую, приёмными сынами и дочками, хоть официально такие взаимоотношения никто и никогда не оформлял, дабы невостребованным детям не чувствовать себя ущербными.
   Общеобразовательная школа ещё не заработала, как обещал майор когда-то, с первого сентября. То урожай убрать нужно, то скот пасти, то взрослым на всяких предвоенных авралах подсобить. И поесть самим себе приготовить, и убраться, и постирать. Детский городок лишь усилиями дежурных существовал, по графику. Взрослые дяди и тёти лишь руководили да контролировали, да и то, постепенно, совет командиров отрядов, созданный по Макаренко, всё больше руководящих функций на себя перебирал. Самостоятельная молодёжь подрастала, маменькиных сынков не наблюдалось, как впрочем, и самих мамок.

– Доктор, как он? Жить будет?
– Так, все отошли подальше, – взял бразды правления в свои руки медик, –  Вода есть, руки помыть? Парни, – к санитарам, – займитесь пока взрослыми. С мальчиком закончу, сам тяжёлых посмотрю. Леночка, готовь инструменты. Группу крови бы знать, переливание нужно…
   В сторонке десятка стрелков и Костя делились информацией, планировали дальнейшие действия.
– Ты с нами не идёшь, Костя, тебе велено обратно к водопаду прибыть. Через подземелья слишком долгий путь на плато: вниз сначала, потом по выработкам петлять, по «диким» пещерам, потом только вверх. Решено, всё же, оборудовать подъём по лесенке, и лебёдку электрическую собрались устанавливать, для особо ленивых перцев.
– Вы там поосторожней на границе плато, метко стреляют, сволочи. Дротиков, смотрю, приличный запас у вас. Могу совет дать: отстреляйте лучников, что на деревьях засели, наверняка – лучшие стрелки. Много легче потом будет. Лёгкие мишени, как куры на насесте, без проблем достанете, даже луками, нечего арбалетные заряды переводить, тем более патроны. И богато одетых воинов побеспокойте – десятников, сотников. Без них то не войско будет, стадо, побегут, куда глаза глядят.
– Учил петух курку яйца нести…
– А за петуха и ответить можно.
– Не обижайся, Константин, это я так, образно, – десятник, примирительно, – Большое дело ты сделал, что нехристей удержал, прорвались бы, лови их потом по всему плато. Без жертв бы не обошлось.
– Там двое мастеровых дежурят, совсем раздетые. Одежонку бы им какую.
– У пацанов, санитаров возьмём, не переживай за крестников своих, позаботимся.
– Это ещё неизвестно, кто, кому крестник.

   
                57. ВОЕННЫЕ БУДНИ.
                58. СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР.
                ЭПИЛОГ.

               

                КНИГА  ВТОРАЯ.

                ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
    
                Пролог. СТАРЫЕ ЗНАКОМЫЕ.


… – И вы хотите меня уверить, голубчик, что Бог нам не помогал всё это время? Не смешите мои пейсы! Судите сами: что и кого перенёс Он на пять сотен лет назад? Высокотехнологичный, хорошо защищённый завод – солидную материальную, конца двадцатого века, базу – раз. Высококвалифицированную рабочую силу, мощный инженерный корпус, а не партаппарат, бестолковых чиновников, говорливых дипломатов, или малограмотных колхозников – два. Весьма боеспособное, хоть и малочисленное, войско для защиты всего этого – три. Детей, чтоб сберечь преемственность устоев Посланников – четыре. Медиков и педагогов –  лекарей человеческих тел и душ – пять. Разве могло быть, просто так, такое стечение обстоятельств? Нет, решительно – нет!
   У Валерия Ивановича, главы производственников, язык заплетался больше, чем у остальных, восседавших вокруг длинного, низкого столика в гостевой комнате баньки у водопада.
   Задрапированные в простыни, как римские патриции в тоги, в предбаннике оттягивалось, после трудов ратных, высшее руководство народившегося государства – около десятка особей мужеского пола. Причём, после сокрушительного поражения армии татар, государства, родившегося уже де-факто, с ним уже не могли не считаться ни горцы, ни турки ни татары, как с появившейся на Северном Кавказе новой реальной силой. Де-юре государственность случилась ещё тогда, когда был избран Советом правящий Триумвират.
   Стол ломился от праздничного ужина: икра, вяленная рыба, ячменные лепёшки, шашлыки из баранины, над которыми под навесом колдовал Костя – «Папа-младший» или «Сынок», или «адъютант его превосходительства», как в шутку величали его солдаты. Но, теперь уже без иронии, как раньше, уважительно. Нелегко далось то уважение бывшему студенту геологоразведочного техникума. Не стиркой портянок Главкома заслужил он всеобщую симпатию, боевым духом, бесстрашием, выносливостью, смекалкой. Не многие из рядовых могли похвастаться таким счётом уничтоженных врагов, как этот пацан, которому едва стукнуло восемнадцать. Разве, Настя – снайпер от бога, дебит загубленных душ которой приближался к сотне. Отомстила таки своим обидчикам.
   Несколько бутылочек Армянского, с барского плеча пожертвованные Главкомом из НЗ в честь победы, украшали центр стола. Перед каждым, в пивных кружках, плескался янтарный напиток – хорошее португальское вино, безумно дорогое в Крыму – вклад старшины в общее дело пьянки с неоспоримым поводом. Как стратегический резерв, «чтоб два раза не бегать», в углу притаился, вызывающий уважение своими размерами, бутыль «водки» – разбавленный отваром шиповника медицинский спирт, причём, судя по крепости, отваром лишь подкрасили огненную воду.
– В этом утверждении, хоть и обидном для мужчины, есть свой резон, – согласился Павел Андреевич, – мне, как опытному военному, кажется странным успех всех наших начинаний. Хотя, если учесть опыт завоевания Южной Америки, могущественного государства Инков в особенности, горсткой испанских конквистадоров, полагаю, что с нашими техническими возможностями, особенностями организма Посланников, мы могли бы одержать и более внушительные победы. Там, за океаном, столкнулись два строя: рабовладельческий с элементами первобытнообщинного и примитивно-коммунистического, и много более прогрессивный – феодальный, с зачатками капитализма. Представители более прогрессивного, жизнеспособного не могли не победить. Но победа трёх сотен над десятками, сотнями тысяч пурехов-керестьян, которых могла бы мобилизовать правящая верхушка – из ряда вон во всей истории человечества.
– В том то и дело, дорогой Павел Андреевич, – вступил в дискуссию Долевой, педагог, историк по специализации, возглавлявший в триумвирате «министерство образования», – что правящей верхушки, как таковой, в империи Инков и не было. Всем правил, правит сейчас один богоподобный Инка. Коварные испанцы, не лишённые стратегического мышления, предательски нарушив договор, обезглавили империю. Нити правления, сходившиеся, как паутина в центр, к пауку, к одному человеку, вмиг стали бесполезными. Империя, одним хирургически точным ударом, оказалась полностью деморализованной. Ну, конечно же, и кровавая борьба за власть между двумя претендентами на трон, и то, что воинов Писарро посчитали посланниками Виракочи –  высшего божества, и ошеломляющая невидаль: лошади и огнестрельное оружие сыграли свою роль. Но главное – беспредельное единоначалие, абсолютное отсутствие товарно-денежных отношений, среднего класса, которому всегда есть что терять. Все, кроме знати, являются сейчас там абсолютно бесправными рабами, которые даже женятся по приказу вышестоящего начальника в строго определённом возрасте, в другое поселение переехать могут лишь с благосклонного согласия «председателя райисполкома». Жизнь зарегламентирована до последней мелочи. Централизация доведена до абсурда – сперва ты везёшь урожай на государственный слад, потом с него же получаешь продукты в соответствии с количеством едоков в семье! И всё для одного человека – Инки. Но, кстати, и с голоду ни калека, ни старец не умрут – всё получают с тех же складов в таком же количестве, как и работающий пурех. Я бы охарактеризовал их строй, как социально ориентированный абсолютный тоталитаризм. Вы представляете…
– То есть, коммунизм. Так? – не выдержал лекцию старшина, который уже некоторое время нетерпеливо барабанил пальцами по столу, – За него и выпьем!
   Предложение было воспринято с большим энтузиазмом, чем занудная лекция.
– Не обращайте внимания на этого плебея, голубчик, Юлиан Августович, – пригубив из своей рюмки, успокоил Коган так бесцеремонно прерванную речь специалиста, который мог часами говорить на исторические темы, – ему бы только выпить, да девок потискать.
– В точку, я и есть плейбой, – совсем не обиделся Иван Кузьмич, – Вот ещё выпью, и пойду тискать. Женщина – лучший друг человека, после собаки, конечно. Ей тоже праздника хочется. Пойду, подарю себя в честь торжества, только ещё не решил, кому.
– То потому, кобелёк, шо ни одна тебя ещё не зачепыла по настоящему. Полюбишь по справжнему, як щенок побитый таскаться за ней будешь, –  пророчествовал Панас Иванович, полковник Дикого полка казаков, крякнув после выпитого спирта.
   Коньяк призирал, принципиально, клоповой настойкой называл. Как-то обыграл то название майор на Совете, стараясь поднять дух приунывших советников. Хотя, хороший коньяк ему нравился. Возможно, ни разу клопов нюхать не довелось? Что до нарочито-снисходительного отношения Кузьмича к слабому полу, то это была лишь бравада, защитная реакция. Знал Павел, что бросила его друга первая Настоящая Любовь, когда увидела в госпитале едва живого, после последнего ранения в горах Афганистана. Тогда врач ей признался, что старшина выживет, но останется на всю жизнь калекой. «Единственная на всю жизнь» посчитала невозможным для себя связаться с калекой узами брака. Вместо Орла выбрала красавица другую птичку, помельче, но с уютной трёхкомнатной скворечней, неплохими перспективами. Та фантомная боль от предательства и не позволяла, очевидно, Ивану всерьёз сблизиться с кем-либо из противоположного пола. Кобелировал с размахом, но ни одна пассия надолго удержать его подле своей юбки пока не могла, хоть такого самца старалась удержать подле себя каждая.
– А, что вы скажете о выборе места переноса? – с пьяненькой настойчивостью продолжал гнуть своё «упрямый жид», как главного инженера Когана уважительно величали заводчане, за непримиримую позицию в отстаивании интересов любимого детища перед начальством.
– Благодатная долина между двумя неприступными плато, под одним из которых мощный подземный завод по ремонту бронетехники, и «гараж» с резервом всего юго-запада страны.  Стараниями уважаемого Юрия Соломоновича, – кивнул на раскрасневшегося от парилки и выпитого соплеменника, – перекрыли долину крепостной стеной, и получили неприступную крепость площадью в десяток квадратных километров! История не ведает крепости таких размеров, с таким ресурсом для длительной обороны, с такой возможностью переброски сил по подземельям. Случайно? Решительно – нет! Я вам больше скажу: Боженька, скорее всего, заранее побеспокоился, чтоб высшие чиновники Союза, покинутого нами весной, приняли нужные ему, для какого-то эксперимента, решения о строительстве в одном месте и завода в неприступной долине, и детского пансионата, и комбината и спортбазы.
   А время переноса? В то утро мимо нас, как раз, проходила шайка татар с добычей и детьми, опять же. Не очень многочисленная, чтоб мы могли её уничтожить, но достаточная, чтоб мы определились, куда нас занесло. В институте, у вашего слуги покорного было «отлично» по теории вероятности, так что прикинуть вероятность всех этих совпадений уж как-нибудь сподобиться могу. Она конечно больше, чем та, чтоб из нескольких химических соединений народилась жизнь на планете Земля, но, всё же, слишком мала, чтобы не заподозрить вмешательство Высшей Силы.
– Всё так, Валерий Иванович, кто спорит? Было сделано всё, чтоб эксперимент не зачах на корню. Все мы убедились в симпатии к нам Создателя. Вопрос в другом: продолжает ли Он жульничать, помогая нам и теперь, или, для чистоты эксперимента, отпустил наше сообщество в свободное плаванье? – Швец Юрий Соломонович, глава строительного ведомства, поддержал философскую беседу с единоверцем, понимая, что очень скоро дискуссия скатится к дежурной теме среди офицеров после выпито: бабы, оружие, анекдоты из жизни.
– Помогает, сволочь, – безапелляционно заявил майор, после короткой клинической смерти, наверное, знавший больше других, – Разве мог сержант, хоть и дипломат по образованию, без посторонней помощи, за столь короткий срок, с пятью рядовыми, стать наиболее влиятельным Вольным Человеком на северо-западном Кавказе, в среде наиболее воинственных адыгов – Абадзехов?
   А наш Иван Кузьмич, обладающий лишь двумя неоспоримыми достоинствами: умением непревзойдённо убивать и качественно ублажать женщин? Из рабов, в столь же короткие сроки, выбился в когорту наиболее уважаемых людей Кефейского саджака, стал крупным землевладельцем, независимым беком, по сути. Имеющим ярлык на правление Арбатской стрелкой от самого Гирея, одобренный татарским диваном.* *(Верховным советом при Крымском хане) И грамоту на свободную торговлю имеет, и перстень наградной от самого сына турецкого султана, наместника крымского. И всё это только благодаря своим тугим бицепсам? Фантастика!
– Обидное говорите, господин-товарищ начальник, – сделал вид, что негодует, помянутый пройдоха, – А, может, наш Великий Гудвин дополнительный комплект мозгов мне имплантировал при Переходе, и теперь я интеллектуальная глыба? Да. И сабелькой, и кулаками помахать довелось, не спорю. Но остального пришлось добиваться исключительно силой своего недюжего разума, хитростью, коварством. И никто мне не помогал, кроме малолетнего гида и престарелого грека-стряпчего!
– А я согласен с Павлом Андреевичем, – подал голос Максим, сержант, ставший влиятельным Вольным в горах и на побережье, – чтоб такое, как у меня везение иметь, нужно либо в детстве очень много какашек съесть, либо обзавестись небесным покровителем. Столько ляпов, несуразностей, риска в многоходовках было в моих действиях, что я просто обязан был провалиться. Взять хоть и рейд по побережью с взятием турецких крепостей с минимальными потерями. По лезвию бритвы проходили мои задумки. Шаг влево, шаг вправо, малейшая несостыковка в пространстве или по времени – всё, провал всей кампании, поражение, неизбежные многочисленные жертвы. Но такого не случилось! Да и переход из грязи в князи, после «разбора полётов», кажется мне сейчас немыслимым. Но это, действительно, обидно, товарищи, я бы хотел думать, что сам за всё отвечаю. Не хотелось бы, чтобы добрый Папочка поддерживал меня за ручку, не позволяя оступиться.
– Позволю себе заметить, учитывая мой небогатый боевой опыт, что исключительно стойкостью, мужеством, умением постоять за себя наших бойцов, казаков удалось отстоять ту полуразрушенную крепость, которую мы сейчас Орешком зовём, – высказал своё мнение «гуманитарий», – Не было никакой небесной подмоги, лишь жертвы немалые. А ты, Максим, наверное, и впрямь, в детстве немало говнеца вкусить изволил – счастливчик.
– А позволил бы ваш Бог уничтожить всех гражданских старше сорока тем выродкам, детей-колясочников и их матерей в тот самый первый день Перехода, если бы действительно стремился помочь? – вызывающе вписался в разговор взрослых дядей Костя.
Он то оказался в этой почтенной компании не по рангу, исключительно благодаря своим кулинарным способностям – умел приготовить шашлык и прожаренный, и не обуглившийся.
– Нахрена мне такой ублюдочный Бог? Нет его, испарился. Пошутил, перенёс к чёрту на рога, и другую забаву нашёл. Всё, что мы сделали, чего добились – лишь наша заслуга. Или он мне подсобил сжечь татар на аллее, канистры помог поднести? Или помогал кровавые коридоры на перевале Павлу Андреевичу в толпах турок пробивать, в пешем строю тяжёлую конницу встречать? А, может, вспоможение оказал Юрию Соломоновичу стену из пятидесятитонных мегалитов построить, сделал их невесомыми? Нет! Инженерный гений Валерия Ивановича помог, да работяги с завода, да проходчики Жарчинского.
– Льстит, шельмец, а приятно, – умилился всё более хмелевший, не привыкший к дозам основной славянской забавы, иудей, – Может, позволите налить ребёнку винца, а, Павел Андреевич?
– Лучше коньяку стаканчик, – шмыгнул носом «ребёнок».
– А те три литра вина, что ты взял, якобы шашлыки поливать, уже кончились? – майор, подозрительно, исподлобья взглянул на адъютанта.
– Сами видите, какой шашлык сочный. Конечно, кончились! – слегка заплетающимся языком ответствовал юноша с самым честным в мире взглядом, – А кто-то мне бутылку коньяка обещал, после занятий альпинизмом на плато. Я тогда, между прочим, всех защитников крепости от флангового удара спас, – недвусмысленно воззрился на Когана.
– Не было этого! – запротестовал «прижимистый жид», – Чтоб я детей спаивал? Никогда! Полстаканчика, разве, глистов погонять. Сами просили намедни. Вы не возражаете, Павел Андреевич? Ваш подопечный, всё же.
– Не удивлюсь, если эта молодая поросль с лужёной глоткой, старшину перепьёт. Наш Иван Кузьмич находится, примерно, между второй с третьей стадией алкоголизма. Такие алкаши быстро пьянеют. Водки ему налейте, нечего сызмальства к излишествам роскоши привыкать. К тому же, роскоши этой осталось…
– Этот щегол Дядю перепьёт? Да я… – возмутился «алкаш».
– Помолчи, сосуд с «кровавой Мэри», дай с интеллектуальными людьми пообщаться, – осадил старшину майор, – Скажи мне, Юлий, наимудрейший наш Историк, почему англичане, потом англоязычные американцы десятилетиями отвоёвывали Северную Америку у индейцев? Две сотни лет понадобилось, чтоб окончательно их уничтожить, а остатки загнать в резервации. Там, на юге, крупнейшая империя Инков: государственность, армия, феодально-рабовладельческий строй, а в северном полушарии – разрозненные племена на стадии первобытнообщинного строя двести лет оборону держали, пионеров изничтожали. На северных территориях, вообще, была пропасть в социально-экономическом развитии между капитализмом и первобытными племенами. Почему такая нестыковка? – по тону майора, знающий его слушатель, заметил бы, что то не праздное любопытство, деловая заинтересованность. Видать «Македонскому» не давала покоя какая-то мыслишка уже давно, связанная с заокеанскими просторами.
– В том то и дело, уважаемый Павел Андреевич, что «разрозненными». Племена североамериканских индейцев, постоянно воевавшие между собой, жившие лишь войной, охотой и собирательством, кочевые, не имели единого центра управления, а постоять за свои угодья были способны. Изничтожив одно, десяток племён, всеобщей капитуляции, контрибуций, подчинения победителю не дождаться. Остальным вождям племён по барабану, что сосед сдался, или уничтожен, он продолжал защищать своё. Тот случай, когда полная децентрализация, отсутствие единого государства позволили полудиким племенам так долго сопротивляться машине нарождающегося капитализма колонизаторов. Это с точки зрения классовой теории. Если по человечески, то гордые, воинственные, свободолюбивые люди до последнего обороняли свои устои жизни, идеалы отцов, свою землю. Истребление бизонов и огненная вода подорвали, не в последнюю очередь, их способность к сопротивлению. Ну и распри между племенами колонисты использовали по-полной.
– Есть, над чем подумать. Спаивать аборигенов я не собираюсь. Лучше уж Инков тёпленькими взять, чем с этими ордынцами американскими разбираться, – бормотал майор, на время выпав из регламента встречи на высшем уровне…
– Что же, товарищи, – встал с удобного креслица Коган, после освоения ещё пары порций спиртного, – пора и честь знать, завтра Совет собирается, соответствовать должности необходимо. Идёшь, Юра?
– Да, конечно, на посошок, разве, – Главстрой тоже нехотя поднялся. Трудно было оторваться от заветных бутылочек. Когда ещё придётся испить пятизвёздочного армянского? Возможно, никогда. Лишь из солидарности и глубокого уважения к главному инженеру решился с ним расстаться.
– А вы, Павел Андреевич, голубчик? – воззрился на главнокомандующего малопьющий зануда, – завтра ваш отчёт первый по регламенту.
– Я… Я ещё раз решил косточки в парилке прогреть. Промёрз, знаете ли, любезнейший Валерий Иванович, на стенке стоячи в последние дни. Как бы совсем не слечь от простуды.
   Кашлянул пару раз, для убедительности.
– Лечение, оно конечно, дело необходимое. Как бы вам к утру ещё больше не заболеть, – с сомнением воззрился на бутыль, уже царившую посреди стола, – Ваш доклад в десять, не опаздывайте.
– Ни, боже мой, господин триумвиратор. Праздник праздником, а службу помним…
  Дальше, у стойких оловянных солдатиков, пошло, как всегда: речи, которые слышит лишь сосед, отстаивание прописных истин с пеной у рта, армрестлинг с водкой в качестве приза, хотя её и так, хоть залейся. Но, так же интереснее – дух соревнования. За полночь – попытка сыграть партейку в картишки, когда уже и масть плохо различима, в другом углу – сражения в нарды на вылет... И апофеоз банкета – сон, где придётся. Если бы не заботливый адъютант, топивший печку всю ночь, позамерзали бы «патриции» к восходу солнца.

         18,3



                1.  МИР ПОСЛЕ ВОЙНЫ.
                2.  «СЕКРЕТНЫЕ» МОРЯЧКИ.
                3.  КОВЧЕГ ДЛЯ ТВАРЕЙ.
                4.  НАСЛЕДНИКИ.
                5.  ЮЖНЫЙ ВЕТЕР.
                6.  КРЫМСКИЙ ШОПИНГ – ТУР.
                7.  ЗАКЛАДКА ФУНДАМЕНТА  ГОСУДАРСТВЕННОСТИ.   
                8.  ИВАН – БЕК ВОЗВРАЩАЕТСЯ.
                9.  ОЧЕНЬ МАЛЕНЬКАЯ ВОЙНА.
                10.  ХОЗЯИН ВЕРНУЛСЯ.