Редакционные байки-1

РЕДАКЦИОННЫЕ БАЙКИ, ИЛИ МАЛЕНЬКИЕ ТРАГЕДИИ БОЛЬШОГО ДОМА

МАРЬЯ СЕРГЕЕВНА

- Я ведь, деточка, еще женщина, так что сама понимаешь!..

Вахтерша Марья Сергеевна, гидроперитовая блондинка 70 с лишним лет, залучила Нику надолго. И кто меня дернул за язык сделать ей мимоходом комплимент насчет, «ах, как, Вы, Марья Сергеевна, сегодня выглядите, совсем, мол, юная дама!..» Марья Сергеевна тут же хищно оскалила золотую челюсть и ухватила Нику за рукав. Вот уже час бедная Ника слушала о былых любовных романах Марьи Сергеевны, о ее виртуальных поклонниках и прочую лабуду.

- А он, этот мой начальник, он из ваших был, еврейчик (стыдливо хихикнула Марья Сергеевна). Солидный такой человек, шоколадки всегда мне дарил. Вы, говорит, Марья Сергеевна, незаменимый работник…

До чего дошло дело у щедрого и благородного брата по крови с вахтершей (или тогда она еще была бухгалтершей?) Ника не дослушала, рванулась к спасительной графоманше Рите:

- Ты ко мне? Что-то принесла?

Но не тут-то было. Рита шла в соседнюю молодежную редакцию, а Марья Сергеевна больно ухватила Нику за плечо: «…И вот он говорит…»

Кстати, – рассеянно подумалось Нике, – а что она подразумевает под «я еще женщина»? Что такое «еще мужчина» я еще могу понять, а «женщина»?.. Не намекает же она в ее 70 на свои репродуктивные способности? А что, такая может. Глядя на четко нарисованные на лбу у Марьи Сергеевны брови, накрашенные морщинистые губы и тщательно прокрашенные гидроперитовые волоски на просвечивающимся розовом черепе, Ника представила Марью Сергеевну в «интересном положении». Ужас какой! Марья Сергеевна была аккуратной старушкой: жидкие волосики тщательно уложены «химией» и расческой, платье – в талию, тонкие чулочки на старческо-венозных ногах, на морщинистых руках с пигментными пятнами - маникюр…

- Вот я и говорю, деточка, нравится он мне. Он сейчас будет идти, а ты мне скажи (Марья Сергеевна задорно подмигнула Нике выцветшим от времени, когда-то голубым, глазом): «Марья Сергеевна, вы сегодня такая интересная! И такая молодая!" Как ты мне всегда говоришь. Да что тебя учить, ты сама все знаешь.»

Прослушала о ком речь. Кажется, снова влюбилась. Кого на сей раз хочет завлечь прелестница? Ответ не заставил себя долго ждать. Вахтерша толкнула Нику в бок и сделала «страшные глаза».
Ника – добрая девушка, ей не жалко своего красноречия для чужого счастья. Она тут же соловьем запела, щедро награждая Марью Сергеевну цветистыми похвалами, бесстыдно апеллируя к дяде Диме: «Марья Сергеевна, вы цветете, как роза. Как вам это удается? Поделитесь секретом. Правда, наша Марья Сергеевна хороша, Дмитрий Палыч?

Марье Сергеевне только этого и надо: она скромно опускает глаза и начинает подробно рассказывать о своем распорядке дня, в котором много места уделяется чистоте дома, тела и духа, что характеризует ее как замечательную, домовитую хозяйку, необыкновенную чистюлю, ведущую исключительно здоровый образ жизни.

Дядя Дима тоскливо слушает Марью Сергеевну. Дождавшись все-таки, когда разговор становится общим (пришлось спровоцировать полемику, подбросив какую то телевизионную научную теорию о здоровом образе жизни), Ника наконец вырывается на свободу. Спаси и сохрани, Матерь Божия! Господи, как страшно стареть! Впрочем, если стареть достойно… И как не проглядеть ту грань, когда тебе уже не к лицу то или это. Ника искренно уверена, что пока ей к лицу все, или почти все. И юбки она носит короткие, и по лестнице мчится исключительно бегом или через две ступеньки. Она вообще не умеет просто ходить. В любом настроении. Ее «несет неведомая сила».

Васька МУХОМОРОВ

- Васильевна, - заглянул в кабинет Васька  Мухоморов, – ты мне чирик до зарплаты одолжишь?

- Нет, Васька, не одолжу. Хочешь пирожок или яблочко? Книжку могу хорошую дать почитать, совет, если надо. Мне, Васька, твою молодую жизнь жалко. Пишешь ты хорошо, человек тоже приятный, мужик симпатичный, зачем тебе, Васька, чирик?

- Ты же знаешь, Васильевна, зачем. Мне надо пива хотя бы выпить, а то голова раскалывается.

- Ты представляешь, Васильевна, - Васька развалился в кресле и с удовольствием уничтожал никин пирожок, сырники и бутерброды, запивая все это кофе, - до чего мы с женой докатились! Вчера у нас компашка собралась…

- Случайно, – уточнила Ника.

- Да, случайно. – Хототнул Васька. – Сидели до ночи, потом мы с Нинкой еще сами продолжили, а потом музыку включили и стали танцевать. Прикинь, с женой, дома, вдвоем – и танцы устроили! Медляк с обнимансами.

- Действительно, ужасно, - осудила Ника. – Докатились. Вот до чего зеленый змий доводит. Разврат младенчества – и больше ничего. Это, Васька, хорошо, с родной женой медляк танцевать. Если б еще не пить при этом! Она ведь у тебя, Васька, учительница младших классов? Коса до пояса, Сестрица Алёнушка, да и только. Вам бы своих деток, Васька, надо.

- Надо, Васильевна, дак… Мне, кстати, материал твой понравился. Про зайчика и про племянницу. Душевный такой, мудрый. Ты вообще, Васильевна, мудрая женщина, потому тебя мужики наши некоторые не любят. А бабы – за красоту. Ух, у тебя на 8-е марта платье – то, с «молнией» до самого пола, как чехол! Я все думаю: как в нем, если пописать надо, а, Васильевна?

- Ты, Васька, дурак. Ты мне лучше скажи: с какой совестью ты про разговоры в пивных очередях пишешь, будто просто мимо проходил и слышал? И вообще про опустившихся мужиков рассуждаешь – с какой совестью? Пишешь ты, конечно, сочно, не отнять, но совесть все-таки иметь надо!..

- Не трави душу, Васильевна, я и сам знаю, что нужно поменьше употреблять, так они ходят и ходят. Устроили проходной двор – то мои друзья, то Нинкины, то наши с ней, то друзья друзей.

- А вы дверь закройте, а то Францев говорит, она у вас и на замок никогда не закрывается.

- Да они все равно по домофону вызвонят, Васильевна, гады такие, алкоголики!.. Пирожки у тебя вкусные, кстати.


АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ

- Такой незавидный мужичонка, а как дверью хлопнул! – искренно возмутился Алексей Алексеевич.

Незавидный мужичонка Петя Ромашкин высадился из служебной машины, которая везла редактора и первого зама домой. Ника ехала в филармонию на очередное молодежное мероприятие и была пятым пассажиром серой редакционной «Волги». По дороге еще заезжали в магазин – за хлебом и молоком. Иван  Иванович и   Иван Николаевич вышли, Алексей Алексеевич сплюнул с досады: «Вот же распустились бабы! Редакторская хоть работает, а эта дома сидит на пенсии – и за хлебом выйти не может! То у нее голова, то жопа прихватила! А они им и деньги принеси, и ковры выбей, и на базар сходи. Этот ослеп уже на работе – носом бумагу клюет, а она, ишь, барыня! И перекусывает бутербродами всухомятку. Нет, чтобы на обед поехать, на полноценный обеденный отдых! И Алексей Алексеич к «однокласснице» бы заскочил пока! Тьфу!

Да я разве такие деньги приношу, а моя – придешь на перерыв – на, тебе, Леша, борщ, на тебе котлетку. Дали бы разок по спиняке – сразу б здоровыми стали. Распустили баб!

- Да они, Алексей Алексеевич, всех распустили – и дома, и на поле. Как мой муж-историк говорит: одна хлебоясь.

- Распустили! – с удовольствием подхватил Алексей Алексеевич. Раньше разве так работали! Через день – в область, в командировку! А сейчас: последний раз живого тракториста или агронома кто видел! Один Курочкин и ездит! И то больше своим ходом, на автобусе, бензина им жалко!

- А вам Алексей Алексеевич разве хочется по деревням мотаться?

- Так теперь что ж хорошего? Это раньше… Честь, почет, накормят-напоят, спать уложат, а в дорогу – и корреспонденту полный багажник с собой, и водителю: «Спасибо вам, Алексей Алексеевич!» Приедешь, с ребятами в гараже водочки хряпнешь, закусишь, и домой пакет несешь, а сейчас… Тьфу, никакого уважения к прессе! И кого уважать? Правда что, хлебоясь одна! И начальники – только слово одно. Вот Попов был или Гнездилов – зверь, только брови насупит!.. Не говоря уж, если голос повысит… А эти! Кто таких бояться будет!