Было душно

Никто из ребят, да и взрослых, исключая конюха Николая Буянова, не мог так лихо гонять на лошадях, как Владимир Суворовцев, или просто Володя. Он был настоящим наездником в полном смысле этого слова, каких разве что увидишь только в цирке. Не зря ведь и кличка пристала к нему – Циркач. Он такие трюки выделывал на коне – у пацанов дух захватывало, а взрослые только головами покачивали и ахали. Больше всего на свете Владимир, конечно же, любил лошадей, возился постоянно около них, отдавая им все свободное от школы время. И потом, после десятого класса, никуда не поехал поступать учиться или работать, а остался здесь, в деревне, стал помогать конюху.
Все пацаны с их улицы были буквально влюблены в Суворовцева, просто боготворили его, выполняли малейшие поручения Володи, только и толклись на конюшне, особенно по вечерам, когда лошадей нужно было гнать на ночной отдых в поле. Так было и в этот день.
Завидев конюшню, лошади убыстрили ход, некоторые даже затрусили рысью. И за телегами сразу же поднялась густая пыль и расползлась серым шлейфом в напоенном зноем воздухе.
Мальчишки давно уже поджидали едущих с работы колхозников, прячась в тень старой конюшни, и как всегда слушали байки Циркача о своих похождениях и драках с детдомовцами, жившими когда-то в одном из школьных зданий. Хотя солнце и не палило так, как днём, но всё равно вечерняя прохлада ещё не упала на землю.
Как только первая телега въехала во двор, к ней сразу же подбежал Щурка Камнев. Это на его Грозном ехал впереди всех бригадир. Следом шла Венера – Лёшки Манохина кобыла, потом – Буян, за которым был закреплён Колька Подавляев. Подъезжали и другие подводы. Ребята сразу распрягали коней, тянувшихся мордами к пожухлой траве, и держали их за уздечки, готовые по команде вскочить на взмокшие и выпирающие позвонками хребты своих подопечных.
Во дворе всем распоряжался Николай Буянов. Он указывал, куда ставить телеги, загонять ли лошадь в конюшню или готовить гнать в поле. Посматривал за всеми, тихо покрикивал. Суворовцев ни во что не вмешивался, молча наблюдал со стороны, так и не поднявшись с разбитого тележного колеса, на котором он полулежал, бросив под себя охапку соломы.
Буянов подошёл к замешкавшейся с распряжкой лошади Корольковой, которой помогал сын Виталька.
– Чего ты тянешься? – спросил негромко.
– Да вот, что-то подпруга зацепилась. – Она чуть помолчала. – Иди-ка, сынок, погуляй малость, – обернулась к сыну.
Виталька нехотя отошёл в сторону и стал оттуда наблюдать за матерью и конюхом.
– Николай, я тебя попрошу, – тихо обратилась она к конюху. – Пристрели нашу Серку, там, у леса.
– Зачем? – не понял тот.
– Да совсем старая стала собака, а тут ещё и лишаи пошли. Боюсь, как бы к детям не перекинулись. Она всё время с ними крутится.
– Ну ладно, – посомневавшись, ответил Буянов. – Ружьё вот не хотелось брать.
– Да я уж тебя попрошу. Пристрели. Пусть не мучается. Я потом отблагодарю.
– Ладно, – согласился тот окончательно.
Мальчишки уже все сидели на лошадях  и ждали команды. Между ними суетилась Серка, добродушно потявкивая и хватая лошадей за хвосты и холки, отчего те лягались и шарахались в стороны, едва не сшибая с себя наездников, трясли мордами и фыркали.
Из конюшни Суворовцев вывел своего любимого жеребца Резвого, простоявшего целый день под крышей и теперь яро пританцовывающего. Володя быстро вскочил в седло и загарцевал по тесному от телег двору, стал поднимать коня на дыбы, соскакивать на землю и обратно прыгать на него. Ребята заворожёно глядели на Циркача.
– Гони к лесу, куда и вчера, – подал команду Буянов, обращаясь только к резвившемуся помощнику, и усмехнулся.
С места пустив жеребца в карьер, Суворовцев устремился вперёд, увлекая за собой остальных лошадей, которые тоже сразу пошли в намёт. Скакали по узким и извилистым улочкам села, вздыбливая пыль и распугивая гнездившихся под ногами кур. Пацаны что есть мочи кричали, понукая своих скакунов. И столько было азарта, столько огня в этой безумной скачке, что рассевшиеся по скамейкам старухи качали головами, крестились и даже плевали вслед этому орущему неудержимому потоку. А ведь ради этих нескольких минут безудержной скачки и приходили в основном ребята на конюшню.
Когда вырвались за околицу, кони, почувствовав свободу, пошли ещё резвее. В лицо ударил хлебный запах цветущего клевера, смешанный с запахом сосновой смолы, растопившейся от дневной жары. Кони промчались по просёлочной дороге через поле ржи, усыпанной васильками, перемахнули через канаву в низинке и устремились к леску. Ребята стали осаживать разгорячённых лошадей, спрыгивали с них, начали искать цепи для привязи. А Циркач продолжал выделывать трюки на своём Резвом на зависть всем пацанам.
Вскоре показался и конюх с тремя молодыми жеребцами, причаленными за недоуздки к седлу нёсшего Буянова молодого мерина, недавно им объезженного. За спиной у конюха болталось ружьё.
Ничего не подозревавшая Серка бегала между конями, ласкалась к мальчишкам. Иногда она останавливалась и с тихой грустью смотрела на них старческими, почти невидящими ничего глазами, потом переносила взгляд в сторону леса, в сторону уходящего за горизонт солнца.
Мальчишки, разгорячённые быстрой ездой, как-то сникли от недоброго предчувствия, заметив ружьё у конюха. Тот проверил привязь лошадей, перебил на новые, ещё не объеденные лошадьми, места колья, подошёл к стоящим в кучке ребятам.
– Ну что, пацаны, кто хочет стрельнуть? – спросил с усмешкой.
– А в кого? – поинтересовался Лёшка Манохин.
– А вон в Циркача, – засмеялся Буянов. – Ладно, я сам, – посерьёзнел сразу.
Он снял с плеча ружьё, вставил в ствол патрон и стал подходить к Серке. Та внимательно смотрела на него, слегка помахивая хвостом, отвернув немного в сторону морду. Буянов вскинул одностволку и, почти не целясь, выстрелил. Одновременно вздрогнули кони и мальчишки. Над лесом поднялась орущая грачиная стая. Серка через доли секунды взвизгнула, резко подпрыгнула, сделала несколько прыжков в сторону и зарылась мордой в клевер. Она уже не могла двигаться, только конвульсивно дёргала задней ногой, как бы отталкиваясь от стремительно надвигающейся смерти, отталкивалась с каждой секундой всё слабее и слабее, упираясь в стебли высокого, цветущего и пахнущего только что испечённым хлебом клевера, потом повернула морду к мальчишкам и стала смотреть на них печальными, уходящими в непроглядный туман зрачками, как бы спрашивая их: «Зачем вы это сделали? Рaзве я мешала вам?». Капли крови, выступившие на серой всклокоченной шерсти, медленно стекали на разгорячённую зноем землю. Никто из ребят не решался сказать ни слова – всем им до невозможности было стыдно друг перед другом, но главное перед ней – их Серкой. Они все готовы были расплакаться, но сдерживали себя.
– Ну, чего вы уставились на неё? – сердито спросил Буянов, явно недовольный тем, что не пристрелил собаку с первого выстрела, второго патрона он просто не взял. – Надо её добить, чтобы долго не мучилась. Вон возьмите колья, трахните по морде, и всё. Если вы, конечно, мужики, а не кислые бабы, – добавил он чуть позже и криво усмехнулся.
Шурка с Колькой пошли к указанному месту и принесли несколько берёзовых кольев, положили их на землю около собаки. Никто первым не решался замахнуться на Серку.
– Чего? Струхнули? – спросил подошедший Суворовцев. – Бабы что ли, на самом деле?               
Шурка Камнев, он был самым старшим из них, поднял кол и, зажмурившись, слабо вдарил по спине Серки. Та тихо заскулила.
– Чего ты мажешь, наездник хренов! Бей по черепу! – накинулся на него Суворовцев, всё больше и больше раздражаясь.
Шурка снова ударил, на этот раз по морде, по затухающим глазам собаки, но опять очень слабо. У Серки не хватило даже сил заскулить. Она только вздрогнула всем телом, и из её глаз побежали светлые бусинки слёз. Шурка отбросил в сторону кол, закрыл лицо руками и помчался прочь от места казни собаки.               
– У-у, бабы, мать вашу так... – ругнулся Суворовцев. – Тварь несчастную добить не можете, хлюпики засратые. А ну, берите все колья и добейте eё! Чего она мучается?
Мальчишки, словно надышавшись какого-то дурмана, почти неосознанно взяли колья, и каждый вяло ударил по собаке. Та не шелохнулась, только смотрела на них, её взгляд всё больше заволакивало смертельной пеленой.
– Эх вы, слабаки! – не выдержал вконец Суворовцев. – А ещё лихими наездниками себя считаете. Бабы вы и сопляки! – с этими словами он вырвал кол у Лёшки Манохина и изо всей силы вдарил по черепу Серки...
Глаза её так и не закрылись, только остекленели, пузо больше не колыхалось от частых вздохов. Она была мертва.
Циркач схватил её за хвост и потащил в лесок. За ними потянулся кровавый след примятого, пахнущего хлебом клевера, озаряемого последними отблесками солнца.
Мальчишки не стали ждать Суворовцева, чтобы вместе, как это было обычно, идти домой и слушать его разудалые россказни о похождениях, а уныло побрели в село, вяло позвякивая уздечками. Солнце уже село за леском, жара спала, но всем было душно, просто нестерпимо душно.