Завещание бабы Мани

Баба Маня мучилась от головной боли уже две недели. Перепробовала все известные средства от этой противной болячки и решила, что хватит уже себя травить таблетками. Она обреченно убрала их в коробку из-под обуви, и прикрыла нарядным полотенцем.
«Далеко убирать не буду, может, кому еще и пригодятся после меня», – смиренно поставила коробку на комод, и поплелась на кухню.
Взгляд упал на банан. Баба Маня их очень любила, да и муж ее Васенька тоже не брезговал. Ели они всегда все поровну, ну разве только ее доля была чуть побольше.
«Съем сегодня целый, вот останется без меня так и будет потом целиком съедать, –  с горькой усмешкой подумалось ей.
Она разлупила сей заморский продукт и стала медленно, смакуя, жевать. Машинально оторвала от кожуры кусочек и прилепила себе на лоб. Сняла платок, свернула его в несколько раз, и такой повязкой обернула голову поверх банановой шкурки, туго затянув узел.
«Умирать собираюсь, а завещания никакого не оставила, без меня ведь, ничего путем не сделают», – подумала она вдруг.
Баба Маня, держась за стеночки, прошла в комнату дочери, достала лист бумаги и ручку из стола, и начала писать.
– Завещание, – вывела она своим круглым красивым почерком.
– Я, Мария Митрофановна Щуренкова, в здравом уме и твердой памяти оставляю это завещание супругу моему любимому Васеньке.
Потом подумала и зачеркнула слово Васенька и вывела аккуратно: Василию Гаврилычу Щуренкову.
«У нотариуса заверять не буду, идти далеко, а у меня коленки болят, а на дом вызывать, так возьмет много, пусть уж лучше на поминки бананов больше купят», –  подумала она и продолжила.
– Василию Гаврилычу Щуренкову, – удовлетворенно перечитала она.
"Человек он честный и все в исправности сделает, как ему велю" – поправляя съехавшую немного на глаза повязку, с уважением подумала баба Маня о своем муже.   
– Перво-наперво, Василий Гаврилыч, прошу тебя, сразу не женись, а то от людей будет неудобно, скажут, мол, жили плохо, а мы ведь с тобой душа в душу пятьдесят лет прожили. А там, может, и привыкнешь один-то жить. Ну уж, если совсем невмоготу будет, найди себе порядочную женщину. Но, Василий Гаврилыч, сначала все перепиши на дочь нашу Аннушку, чтобы она после нас не бедовала. На молодой не женись, они теперь все непутевые и сварить-то ничего не умеют.
– Он ведь у меня Васенька привык, чтоб я его холила и лелеяла, пироги по воскресеньям пекла, блинки очень уважает со сметанкой. А от молодой и не дождешься, – тихо пробормотала она и смахнула, скатившиеся по щекам две скупые слезинки. Вздохнув горестно, продолжила писать дальше.
"Шубу мою, Васенька, – она забыла, что это завещание, документ как ни как, и начала его называть как привыкла, – отдай моей сестре Нинке, она ей всегда нравилась. А сапоги тоже ей отдай, они ей, правда, велики и в икрах не сходятся, но пусть сама подумает, кому отдать. Платье мое любимое, в котором я всегда фотографируюсь, отдай Наташке, ей такой фасон пойдет, правда великовато будет, но ничего, пусть поправится ради такого дела. В шкафу там у меня материалов много скопилось, так ты, Васенька, всем раздай на поминках. Раньше путного-то ничего не продавали, а за этими тканями и то в очередях стояли, чтобы купить. Так их только насильно и можно теперь вмулить, так просто никто не возьмет".
Тут она рассмеялась тому, как ловко придумала насчет тканей.
"А Вовка, зять мой, пусть на похороны мои не приходит, а если и придет, то пусть у двора в кустах где-нибудь стоит, чтобы я его не видела, нечего меня раздражать".
– Ишь, зараза какая, я, видите ли, советы его жене даю. А кто же еще даст совет родной сестре, как не старшая сестра? – ехидно подумала баба Маня.
"Помидоры, Васенька, как соберешь самые лучшие отправь Аннушке и внучкам, у них там в большом городе таких не бывает. Остальные ешь, не береги, банки все равно закрывать не умеешь".
Тут у нее снова выкатились из глаз слезинки, но уже покрупнее, так стало жалко Васеньку, аж сердце защемило.
– Ну как он без меня останется, ну ведь как дитё малое. Один не сможет. Нет, один не сможет... А не приглядеть ли мне ему самой кого-нибудь?» – обрадовалась она, пришедшей на ум идее.
Баба Маня стала перебирать в уме своих приятельниц, но всех забраковала.
«Маруська... Нет, она же глупая, о чем с ней Васенька говорить будет?
Павлина... Ну эта остра на язык и лодырь страшный, заездит она моего Васеньку, у него же спина больная. Парашка... Так, она может и подойдет. Нет, у нее столько внуков и все будут здесь прыгать и бегать, а Васенька не привык, он после обеда поспать любит. А уж с ними какой сон. Нет, и она не подойдет. Осталась одна Глафира..."
– Ну уж нет! – вскричала в сердцах баба Маня. – Только не она! В молодости сколько мне крови попила, так еще и теперь зарится на моего Васеньку! Ишь какая, разинула рот на чужое добро!
И тут она поняла, что голова перестала болеть, то ли корка банановая помогла, то ли еще что, но баба Маня передумала умирать и положила недописанное завещание в дальний угол комода. Все-таки когда никогда придется дописывать. Победоносно посмотрела по сторонам и пошла на кухню.
– Съем-ка я еще один банан. Тут еще два, мы их с Васенькой потом пополам съедим.