Силуэт женщины в профиль

 СИЛУЭТ ЖЕНЩИНЫ В ПРОФИЛЬ

         Мать снилась Оле несколько раз в жизни, и Оля помнила эти сны, как яркий фильм, от начала до конца, со всеми мельчайшими подробностями. Это были даже не сны, а повторение одного и того же сна через годы. Начиналось всегда одинаково: из  темноты высвечивался силуэт, медленно приближался, принимал ясные очертания женского профиля. Мужской голос  ниоткуда произносил: «Оля, это твоя мать». Всегда мужской голос, и всегда только эти простые слова.  Во сне Оля пыталась заглянуть в лицо матери, но та неизменно поворачивалась так, что Оля, с какой бы стороны ни заглянула, видела только её профиль. Впервые сон явился ей ещё в детском доме, когда Оля была подростком.
- Олька,  ей-богу, врёшь, надо же додуматься: силуэт, таинственный мужской голос, ускользающий профиль… Чего начиталась перед отбоем, Земнухова? А! Мировой фантастики! Нет? Ну, понятно, это были сказки народов мира! – возмущалась подруга Танька. – Брось выдумывать, мы уже взрослые. Сейчас как тряхану, сразу вспомнишь: не видели мы с тобой своих маменек никогда в жини, и не надо. Твоя вон пришла  в дом ребёнка с тобой грудной. Слёзно умоляла взять её на работу, вроде как жить вам негде…
- Танюша, я помню эту историю, как пять пальцев и сто раз  просила уборщицу тётю Веру пересказать всё, и ничего-ничего не пропустить. А она, как нарочно, даже внешность толком описать не могла.  А я бы нашла её только по описанию, не ошиблась бы…
- Опять, да? Договорились же не сопливиться на эту тему. Смылась твоя маман на второй день после устройства на работу. С тех пор её место работы стало твоим родным домом. И про сон хватит выдумывать. Девчонки-то уши развесили, ловят, как локаторами, как моя Земнухова байки лапшой на уши вешает.
- Нет, Танюш, сон был точь в точь, как я рассказала. А вообще, ладно, действительно,  есть и ещё о чём поговорить…
     В тот день у Оли с Таней произошла крупная неприятность. Дело в том, что Санька Свирцев, известный всему детдому прохиндей, сожрал две банки свиной тушёнки из клодовки и, уже пустые и грязные, засунул Таньке с Олькой под подушки, каждой по «подарочку». Девчонки, найдя по пустой банке, сначала только расхохотались, сразу поняв, чьи это штучки. С банками в руках застал их в спальне одних директор детдома Иван Афанасьевич. Пристально глянув на обеих, коротко резанул: «После ужина обе ко мне в кабинет». И закрыл за собой двери. Девочки переглянулись, передразнили друг перед другом строгого, но обожаемого, директора, прыснули и, выкинув Санькины «подарочки» в урну, помчались на ужин.  Зачем вызвал их директор, даже не подумали, мало ли. На его пасмурное настроение тоже внимания не обратили, привыкли видеть своего батю, как называли директора все за глаза, в настроях разных.      
            
         После ужина Оля с Таней постучались в кабинет директора.
- Значит, так, - начал Иван Афанасьевич,  глядя попеременно в глаза Тане с Олей, - вкусно было?
- Ай, нет, Иван Афанасьевич, сегодня манная каша на ужин, мы её не любим.
- А тушёнку любите?
-       Ещё бы! Только редко она бывает. Вот летом в походе каждому по полбанки достаётся. Вкуснота!
- Земнухова, перестань паясничать. И объясни также подруге Татьяне Федоровой,  если и она ещё не понимает всей гнусности вашего поступка, что походов с тушёнкой для вас теперь долго не будет.

    Девчонки непонимающе посмотрели друг на друга.  Тут Олю осенило: «Иван Афанасьевич, так это вы из-за банок? Подумали, что мы с Таней тушёнку украли?» – и, не сговариваясь, Таня с Олей дружно слились в мокрый дуэт из всхлипов и повизгиваний.
     Директор вышел из кабинета, обратно явился, когда Оля с Таней, наревевшись, каменным взглядом изучали стенку. Вести разговор с  каменными девчонками Иван Афанасьевич не стал, а отпустил до завтра.
     А на завтра Тане с Олей попало за тёмную, которую они устроили Саньке Свирцеву. Завернувшись в одеяла, пробрались ночью в изолятор, где Санька лежал в одиночестве, симулируя  вздутия в животе. А может, и не симулируя, потому что сожрать одним махом две банки тушёнки вряд ли без последствий мог даже Санька.
      Попасть-то им попало, но не очень. А Санька Свирцев, выписавшись на другой день из изолятора в удовлетворительном состоянии живота, но с распухшим носом, жаловался мальчишкам, что выписали его неправильно, потому как живот у него прошёл, а зато произошёл нарыв носа, от простуды. Как будто в детдоме был хоть один человек, всерьёз относящийся к Санькиному вранью. С девочками он не разговаривал, однако издали всегда держал их «на зрачке». Понимал, что только Танька с Олькой знают, за что он «с нарывом носа» , вместо прогулок, целый месяц драил места общего пользования. На этот раз, из воспитательских соображений, директор не объявил о Санькином проступке во всеуслышание, а, извинившись отдельно перед Олей и Таней за ложные подозрения и не очень отругав за «тёмную», применил к Саньке вот такие педагогические методы. В последствии оказалось, что метод директора себя оправдал, за Санькой больше никогда не замечалось «проворства рук». Оля же с Таней считали, что это их совместные заслуги.

                2.

       «Оля, это твоя мать…,  Оля, это твоя мать…».  Будильник протестующе взорвался, перешёл на скандальный визг и обречённо замолк. Оля, привыкшая беспрекословно подчиняться диктаторству времени, вскочила с дивана, впихнула ноги в тапки, накинула халат… Присела на край дивана и уставилась в одну точку. Точка расплывалась перед глазами, приобретая размытый силуэт женщины в профиль. «Господи, сплю или с ума схожу?» – очухалась Оля, неохотно зашаркав тапками к дверям. В общем коридоре ещё никого не было. Спокойно умылась, приготовила завтрак, вернулась в комнату, разбудить дочек, - одной в школу, другой – в детский садик. Самой – на швейную фабрику. Всё, как всегда.
       Но вдруг вечером Олю вызвали в милицию. Поставили перед фактом: Надю, старшую Олину дочь, взяли под следствие за кражу в парикмахерской. Участковый выпалил информацию одним духом, и принялся допивать остывший чай, больше не обращая на Олю внимания.
       Был суд. Надю осудили на целый год за кражу. Свидетелем по делу проходила Лена Реутова, практикантка  из парикмахерской № 23: «Надю Земнухову я знаю плохо. Эта девочка приходила ко мне стричься раза два. Один раз после её прихода у меня со стола пропал шампунь. Я не знала, кто его взял. А потом, вы знаете, поздно вечером Надю поймали с поличным. Больше  ничего не знаю».
- Почему молчит Надя, почему она молчит…, - стучало в Олином виске…

Как дошла домой, Оля не помнила, Алечку из детсада привела воспитательница.
- Что же вы, Ольга Николаевна, за Алей не пришли? – в ответ ни звука.
- Тётя Оля, что? Умер кто-то? Тётя Оля! – Алина воспитательница слегка тронула Олю за руку, потрясла за плечи… - Вывел из оцепенения мать душераздирающий Алин рёв, которым маленький человек выразил свой испуг перед непонятным поведением взрослых.
      

         «Свидетельница» Лена Реутова училась в проф.тех.училище и уже проходила практику в парикмахерской, что напротив Надиного дома. Оценила Лена Надю Земнухову за смелость! Редко кто желал, даже бесплатно, делать стрижку у практикантки. Стрижка выдалась сногсшибательная, как убедительно заверила Лена. У Нади же хватило мужества не зареветь по своим вьющимся волосам, когда из зеркала на неё грустно смотрел длинношеий ощипанный гусёнок. Так вот и подружились.
               
                3.

       Суд состоялся летом. Зимой примчалась из Москвы в гости к Оле отпускница, дорогая её сердцу Танюша:
     - Олька! Земнухова! Не меняешься, а, впрочем, плывёшь в ширину, как Волга-мать.  Как Надюха? Давай, рассказывай.
- Дома Надя, дома. Учится в 9-м. Всё уладилось. Помнишь, Танюш, я  про сон тебе говорила в детском доме? А ты ещё смеялась: Земнухова, чего начиталась… Так, слушай, получается, сон этот – к какому-то несчастью. Где это видано, чтобы через много лет во сне повторялось всё точь в точь?  Я верю, есть телепатия. Ну, пусть, бросила меня мать. Но ведь я ей ничего плохого не сделала, грудная была. А она где-то живёт и чувствует: у меня горе… Чувствует, думает обо мне, потому и сон такой. И в детдоме тогда, помнишь, что случилось?
- Саньку, конечно, помню. А мелешь, как всегда, чепуху. «Теле-психопатия» называется.  Про Надю расскажи.
- Надю отпустили вскоре после суда.  Добились мы. Не пойму только, почему сама она на суде молчала.
- Вся в тебя, в дурочку, даже хуже. Ты хоть ревела иногда.
- Да характер отцов.  Шампуни, оказывается, та Лена приносила Наде сама, просила спрятать в подвале. Говорила, - её личные, купленные по блату у знакомой, что не может  она мыть головы людей киселём, который выдают в парикмахерской. Для неё, видишь ли, важна фирма, не ударить лицом в грязь перед клиенткой. Отца-пьяницу приплела. Получалось, что свои шампуни она ни дома, ни на работе хранить не могла. На работе – потому что подумают, что это шампуни парикмахерской и заставят делиться. Надя верила. И однажды Лена дала Наде ключи, попросив попозже, вечером,  забрать в парикмахерской из её стола  коробку с шампунями. Объяснила, что за ней следит отец и  как только увидит Лену с коробкой, сразу выхватит из рук и потащит продавать. Наде хоть подумать: почему вечером, попозже… Нет, сделала, как просили.
- Чушь какая-то.
- Да, но я об этом тогда не знала. Девочке, Лене этой 17 лет всего, а ума хватило и ключи-дубликаты сделать, и подозрения отвести на Надю…

- Нет, Танюш. В Надино отсутствие кражи повторились, и уже покрупнее. Сейчас Лена в колонии, жаль её. Девчонка ничего хорошего в жизни не видела. Всё из семьи идёт, а у неё и впрямь отец пьяница, и мать не лучше.
- Выходит, Оль, лучше, что мы выросли в детском доме? Ведь это, может, наша с тобой судьба мимо прошла? О моих родителях мне когда-то сообщили вот такие же точные подробности.
- Но почему же мне всю жизнь снится мать?  И эта боль за неё, откуда? Невидимая ниточка связывает меня с человеком, которого я мысленно называю матерью. И эту ниточку не оборвать: закрываю глаза, иду по ней и прихожу в этот сон… Потому что дальше не знаю, куда идти.
- Но я-то не прихожу. Вспомни: наши подшефные малыши из дошкольного детдома, когда им было страшно или больно, цеплялись за наши юбки и жаловались «мама, мамочка…». А нам с тобой  было по 14 лет.
- Ты, Танюш, утверждаешь меня в мысли. Двухлетнего малыша в детдоме не учат слову «мама», а он его знает.
- И я знала, а потом забыла и никогда уже не вспомню.
- Зато твой сын и мои дочери не забудут.
- Давай, Танюш, соберём наших? Саньку Свирцева позовём и всех-всех… Сколько лет уж не собирались.
- Дело говоришь, Земнухова. Обязательно вечером сяду за твой телефон. Только… Про силуэт женщины в профиль больше не надо.
- Не волнуйся. Хотя, может быть, стану говорить и о снах этих. В жизни у меня есть доченьки, память о муже,  вы, мои сестрёнки-братишки, детский дом… Дом детства… И это постоянное ощущение, что где-то, далеко ли, близко, живёт моя мать, помнит обо мне и переживает, что вот со мной, может быть, несчастье, и хочет мне помочь…  А лицо отворачивает, потому что её мучает совесть. Она же не знает, что я её простила и люблю… Потому и является только во снах, силуэтом женщины в профиль.