Место для шлюх

I
Со склонов безлюдного парка под робкими лучами солнца снег уже почти сошел. Сбегающие с холмов дорожки темнели гравием в обрамлении стремительно таявшего снега. Но в глубине дворов этого города, еще помнящих холодную зиму, снег сопротивлялся, медленно заполняя ямы неметёных дворов талой водой. На освещенной солнцем стороне домов штукатурка стен постепенно намокала от дыхания приближавшейся весны. На бежевом раздобревшем теле старого города резко выделялись черные отметины времени. Старая замазка трещин, как не смытый вовремя грим, выдавала небрежность и нежелание скрывать то, что уже и незачем было скрывать.
В тот год город потерял много людей. Потери происходили не из-за болезни или войны. Не чума и не злой рок оставляли пустыми квартиры и улицы. Апатия и усталость, бессмыслие и ядовитое молчаливое согласие пропитывали себялюбивых и алчных, безответственных и самовлюбленных, оставляя за собой лишь разочарованные уставшие маски лиц. Уставшие отдавались этому сильному течению, что уносило их прочь, не давая ответа.
Мы не опускали руки. Среди нас еще оставались сильные. Они ездили по стране, по миру. Они бороздили океаны. В своем личном поиске или беге они в предощущении бесславной концовки стремились постичь смысл. Через сказки, античные языки, через поиск гармонии, через подготовку к темным временам. Они искали.

В безлюдном помещении некогда популярного бара,  сидя за одним из столиков, которые уже давно никто не вытирал, в молчании визжавших когда-то  стульев, Виктор задумчиво крутил в пальцах незажженную сигарету. Его образ мог вызвать ассоциацию с героями классических антиутопий – возраст чуть за 30, темные волосы, короткая стрижка, гладко выбритое лицо, неподвижный взгляд темно-серых глаз, неброская одежда, скрывавшая чуть поплывшие грани тела, отвыкшего от былых нагрузок. Напротив, через стол сидел крупный лысый мужчина с неухоженной рыжеватой бородой. Крупной ладонью он сжимал стакан со светлым пивом. Отнимая руку, он делал стакан на мгновение больше, затем касанием снова уменьшал его. Зеленая армейская куртка подчеркивала его крупную фигуру, своими растянутыми полами подметая пол вслед за каждым его движением. Ноги в синих джинсах застряли под малым ему стулом в неудобной позе. Виктор поднял глаза на одну из фотографий в рамке, висящих на грубо оштукатуренной стене бара. Это был кадр из популярного фильма о людях, разочаровавшихся в своей системе ценностей и в окружающей действительности.  Эти кусочки массовой культуры, ошметки чужого таланта болтались на стенах по всему бару, вызывая безболезненные воспоминания.
- Странно… Они тут перестали даже музыку включать, - голос у здоровяка оказался неожиданно высоким в повисшей вокруг тишине.
- Теперь весь праздник сконцентрирован в центре. Людей все меньше. В некоторых бешено популярных барах… - Виктор крутанул сигарету между большим и указательным пальцами, - Раньше бешено популярных… В общем, там теперь наливают бесплатно. Лишь бы поддерживать иллюзию жизни.
-Только нас с тобой туда все равно не пустят.
Виктор усмехнулся и щелчком зажигалки осветил свои уставшие с красными прожилками глаза. Сигарета тлела в его пальцах торопливо, стараясь скрыться от его тяжелого взгляда, следящего за угольком. Здоровяк за столом заерзал, так же явно не могущий привыкнуть в этому неподвижному безмолвию глаз.  Виктор встрепенулся. В последнее время он часто ловил себя на том, что взгляд его замер, брови сведены, и гримаса тяжелой задумчивости уже продолжительное время омрачает его лицо.
Сделав глубокий глоток из стакана, стоявшего перед ним на столе, он неожиданно для себя спросил:
- Плечо в дождь еще болит?
Оторвав сам себя от внутренней борьбы этой заботливой фразой, Виктор смущенно уставился на край столешницы, сжимая фильтр уже потухшей сигареты. Избегая подобных проявлений заботы, он обычно старался сделать их не такими заметными.
-Проведи оставшееся время в пути. Проведи его так, как необходимо.- Скрипучий голос заставил их обоих встрепенуться. У стола, словно из ниоткуда возник дряхлый старик. Опершись на столешницу, он хрипло дышал, успокаивая измученные легкие. Хотя дряхлым назвать его было нельзя – скорее источенным временем. Один глаз, полностью закрытый бельмом, был крошечным, кожа вокруг больше походила на сплошной шрам от ожога. То, что осталось от век вокруг этого маленького невидящего глаза, было красным и воспаленным. В остальном же старик выглядел уныло и неприметно. Сильно потасканный бежевый плащ, поношенная серая шляпа с клочками фетра, выбивающимися из под швов. На его шее болтался воротник от коричневой клетчатой рубашки, на невидимом ремне висели как тряпка серые брюки. Одна штанина была сильно испачкана, да и стоптанный ботинок на той же ноге был покрыт какой-то солью и грязью. Вцепившиеся в край стола руки были покрыты шишками под натянутой желтой кожей. У ног его лежала затертая до блеска палка с торчащими буграми сучков. Казалось, он бросил её под ноги, прежде чем ухватиться в стол. Старик клонился в бок, перенося вес с испачканной ноги на ту, что была чище.
«Может, споткнулся или упал откуда…» - Виктор задержал на мгновение эту мысль, жонглируя ею.
-Не знал, что Вы тоже заходите в это заведение… - собеседник Виктора первым нарушил тишину. Однако старик не обратил на его слова ни малейшего внимания, уставившись на Виктора целым ярко-голубым глазом. Взгляд его был неожиданно острым и пронзительным, как если бы Виктора, обводившего непримечательную фигуру инвалида, держащегося вибрирующими пальцами за край стола, внезапно осветил яркий прожектор.
-Ты понял меня? – Старик затрясся всем телом. – Ты видишь свой путь? - Его целый глаз выпирал из темной глазницы, его будто выдавливало изнутри.
- Да… Кажется, да. Я вас понял, - выдохнул было Виктор, но голос перехватило, а горло его пересохло от налетевшего откуда то дыхания жаркого ветра.
Скривившись в презрительном подобии улыбки, искаженной его недугом, старикан медленно оторвался от стола, неожиданно резво схватил палку, лежавшую у ног, и одним движением, сопровождаемым шелестом плаща, нырнул под арку, ведущую к выходу.
- Виктор, что это было? – смущение в голове было не скрыть.
- Кто бы знал… Я видел его пару раз, он побирается на еще оживленных станциях метро.
Вынимая новую сигарету из пачки, Виктор все еще мысленно провожал взглядом эту жуткую и вместе с тем показавшуюся ему печальной фигуру.
-Да, я тоже его видел. Но он никогда ничего не говорил. – Здоровяк заёрзал на стуле, подбирая слова.- Сейчас полно сумасшедших.
Внезапно окурок обжег пальцы Виктора. Он затушил его в пепельнице с отбитым краем, стоявшей рядом с сиротливо пустым стаканом. Стенки стакана были покрыты застывшими потёками пены, кольцами свидетельствовавшей о жадных глотках.
- Сами уже похожи на сумасшедших.
- Разве, Вит?
- А по-твоему  одержимость каждого из нас неминуемой смертью, подстерегающей тебя в щелях стен и между половиц – не сумасшествие? Не болезнь рассудка? Или мы были слишком рассудительными? Помнишь как эти, - Виктор неопределенно взмахнул ладонью, указывая куда то вверх, - все пытались вводить карантин, объявлять то одни, то другие места зонами бедствия, рассылали врачей во все концы страны и так далее?
- Ну да. Лихорадочно изображали деятельность. – Куртка вновь шелохнулась вслед за кивком.
- А сейчас? Ты что-нибудь слышал о новых лекарствах? Новых карантинных зонах за городом?
- Ты прав. Даже про мародёров говорить перестали. Словно перестали осуждать.
- А смерть… Её и впрямь давно перестали осуждать. – Виктор на мгновение задумался. – А эти абсурдные наборы и пособия для самоубийц? Да ведь это же естественный процесс! Мы, в лице доминирующего вида на этой планете, наконец, нашли на самих себя управу. Мы и наследники, и послание самим себе…
- Мне кажется, ты мешаешь одно с другим. Это не эволюция, это угасание…
- Ну так и динозавры…
- Да чтоб тебя! – Плечи в армейской куртке взметнулись. – Только про них не начинай! Достало уже!
- Ладно…
Они помолчали.
- Хотя бы не чума…
- Люблю, Виктор, когда ты начинаешь фокусироваться на своей избирательной начитанности.
- Всегда к твоим услугам. – Они оба неожиданно рассмеялись. Сгустившаяся за столом враждебность рассеялась, отправившись отыскивать себе других жертв разлада.
- Я вдруг подумал, - несколько минут спустя начал Виктор. – хотя это и кажется бредом… - Испытующий взгляд собеседника вызывал в нем смущение. – Я думаю последовать совету этого старика…
- Какого? Этого жуткого типа с одним глазом? Какому совету? – Полы куртки так и мели пол в такт осуждающим возгласам.
- Я не знаю… Ну, может быть, ты слышал об общинах в лесах. В брошенных и опустевших деревнях.
- Это какие-то дикие фанатики. Ты только вспомни, чем все заканчивалось, стоило властям обратить на них внимание и прислать туда кого-то.
- Я не поддаюсь на внушения подобного рода, да и кончать с жизнью предпочту один, а не в компании истеричных придурков, застигнутых ловкими на язык социопатами в момент поиска выхода для своей израненной души.
- Убожество, блин. – Оба саркастично усмехнулись. – Но, все таки, зачем? И при чем тут этот жуткий старик?
- Понимаешь, все вокруг в последние годы все уменьшается и уменьшается в размерах. Становится ничтожным. Род человеческий стремительно сокращается. Стремительнее даже, чем мы себе представляем. Это повсеместное веселье… Посмотри, как оно чудовищно сконцентрировано. А что вокруг? Пустые улицы, безлюдное пространство бетонных коробок. Ты замечал, какими уродливыми эти дома становятся без людей?
- Ты думаешь узнать в одном из таких скитов что-то важное?
- Я надеюсь узнать хоть что-то. В этом информационном вакууме их общность кажется мне более естественной, нежели наша. Менее вымученной. Кажется, они поняли, что такое искренность, а мы – еще нет.
- Мне кажется, что ты и так уже все понял. И ехать незачем. – На этот раз усмешку собеседника Виктор не поддержал, занятый своими мыслями. – И когда ты думаешь отправиться?
- Как соберусь… Не знаю. Скоро.
- В таком случае нам немедленно стоит выпить. Черт его знает, где мы окажемся потом.
- Поддерживаю, - встрепенулся Виктор. – Текила?
- И светлое пиво, - хитро улыбаясь, ответил здоровяк напротив. – Но потом ты мне объяснишь, при чем тут этот старик…

II
Вагон был совсем старый. Виктор помнил их из своего детства – вытертый надорванный линолеум на полу, деревянные реечные сиденья, затертые до блеска ручки с торцов спинок, толстенные оконные рамы и выгнутые металлические стержни багажных полок, куда он закинул свой рюкзак. Спустя остановку или две Виктор остался совсем один в этом старом вагоне. Несколько угрюмых парней вышли в промзоне, а пожилая пара, поддерживая друг друга скорее по привычке, нежели из заботы, вышла почти сразу следом. «Еще около двух часов», - Виктор принялся подбирать в голове музыку под ритм проносящихся мимо столбов. «Раз….. Раз….Раз….» - на ум не шло никакой мелодии, а от равномерности движения и унылого пейзажа за окном глаза закрывались сами собой. Новостройки сменились стоянками и складами, мелькнул памятник забытой войне, пустые перроны, которые поезд проходил без остановки, и из-за ряда деревьев выступило желтоватое с проплешинами поле. Виктор сел лицом по направлению движения состава и за очередным изгибом пути заметил сгущавшиеся впереди темные грозовые тучи. Они быстро объединились в тяжелую темную мглу, стремительно несущуюся навстречу поезду и закрывавшую небо. Мир за окном хоть и не внезапно, но почти неуловимо быстро погрузился в сумерки. Виктор ожидал раската грома, вспышки молнии, но ничего не было. Духота наполнила вагон, и Виктор попытался встать с сиденья, чтобы открыть форточку. Однако, подняв глаза, он заметил, что все окна в поезде уже открыты. Удивительная для осени жаркая летняя духота заставила его покрыться потом, прижала его в деревянной скамье, не давая пошевелиться. За окном становилось все темнее, под потолком вагона зажглись, еле рассеивая мрак желтые плафоны освещения. Одна из дверей в конце вагона откатилась в бок, и в вагон шагнул сутулый мужчина с пожелтевшим вытянувшимся лицом. Черные усы под носом выглядели как щетка для обуви, дотронься до них рукой – и пальцы покроет черный сапожный крем. Брови как две черные гусеницы изогнулись просительно, а покрытая потом лысая голова слегка тряслась. Застиранная клетчатая рубашка с расплывшимися пятнами пота вытянулась, словно поддерживая серые брюки, болтающиеся на тонком покрытом трещинами ремне. Неразличимыми от пыли ботинками он шаркнул по полу, издав звук трущегося грубого наждака, поставил на скамью мятый баул, который до того держал в руках и раскрыл его. С виду баул был пуст, хотя и держал некое подобие формы. Коммивояжер обвел взглядом пустой вагон - актер, пробегающий невидящим взглядом по темным лицам зрителей в зале. Однако за вздохом не последовала невероятная тирада, призванная заставить кого-то купить ненужное барахло. Несчастный продавец несколько беззвучно открывал рот как рыба, потом закашлялся и упал на крайнее коротенькое сиденье у входа, опустив голову на скрещенные на коленях руки.
- Он уже закончил путь, - знакомый скрип заставил Виктора вскочить. Фетровая шляпа, торчащие из под неё пучки волос, воротник такой же как у продавца клетчатой рубашки в соляных разводах, костлявые плечи царапают бежевый плащ изнутри. Давешний старик, которого они встретили в баре, сидел спиной с другой стороны скамьи. Его палка была прислонена к стеклу.
- Что…? – Виктор разлепил слипшиеся губы и снова почувствовал этот странный жаркий ветер, дохнувший ему в лицо из открытой форточки.
- А ты в пути, как и обещал. – Старик не поворачивался, но Виктор четко слышал его голос у себя в ушах. Выйдя из западни скамей в проход, Виктор стал пятиться к выходу.
- Ты -  человек слова… - Голос звучал из динамиков вагона, заставлял вибрировать сиденья, скрежетать стекла. Сжав зубы, Виктор спокойно отступал к выходу из вагона, ладони его стали мокрыми, по спине бежал ручеек пота. Шаг, еще один. «Это просто совпадение, наваждение, дурной сон». За своей спиной он слышал еле сдерживаемые всхлипывания коммивояжера.
- Ты – человек слова! – Последние слова звучали уже, казалось, у него в голове. Старик резко повернулся к  нему, сверкнув мерзким изувеченным глазом. В ту же секунду одна из оконных форточек с оглушительным в сгустившейся тишине лязгом упала вниз. Лысина продавца взметнулась вверх, и вопль отчаяния заполнил уши Виктора и весь вагон нестерпимой болью.
Виктор вскочил на сидении как раз в тот момент, когда встречный товарняк, жутким воем разрезая холодный осенний воздух, пронесся мимо. Вагон электрички был пуст. Единственный пассажир вагона испуганно огляделся, потом вытер холодный пот со лба и сел. Пространство вокруг теперь ополчилось против него – холодный вагон с вызывающе желтыми досками сидений, нарочито холодные поручни двери, злобно дребезжащие форточки, сквозь которые осень вытягивала мертвеющими влажными ноздрями последнее тепло.

III

Мокрые железные ступени перрона, упиравшиеся в серый песок со следами собачьих лап, казались безумно скользкими. Других пассажиров, сошедших на этой остановке, не было. Поезд уехал совершенно пустой. Кого и куда увез этот угрюмый машинист, напомнивший ему героя забытого фильма?
«Все вылетает из головы, цитаты, фильмы, названия книг и имена героев. Все выветривается как-то слишком быстро».
Ступени и впрямь оказались очень скользкими, съехав по ним, Виктор поймал себя на мысли, что путешествие его могло закончиться, толком не начавшись. Песок, смешивавшийся постепенно с гравием, травой и землей вокруг платформы, был покрыт собачьими следами. О том, чем кормятся эти брошенные собаки, хозяева которых уехали или умерли, Виктор старался не задумываться. Лишь на секунду холодный озноб пробежал по его спине, когда он заметил блеск собачьего глаза за стеклами кирпичного домика слева от лестницы, у платформы. Но это было лишь отражение одинокого желтого фонаря, горевшего на станции, по-видимому, и днем и ночью. Фонарь качнулся, и иллюзия исчезла.
Небольшая бетонка вела от лестницы к асфальтовой дороге, за которой начался довольно густой с просветами лес. Вдоль бетонки, как на построении, окруженные соснами стояли медленно ржавеющие гаражи. Ворота большинства были вскрыты, темнота внутри воняла плесенью. Выйдя на асфальтовую полосу, Виктор поправил на спине рюкзак и двинулся по ней вдоль леса, ожидая увидеть ориентир – высокую вековую ель. Увидев её, он должен был, согласно чудом попавшей к нему инструкции, отпечатанной на машинке, свернуть с дороги в лес и придерживаться северного направления. Промозглая погода и ветер донимали его до тех пор, пока он не заметил ель. Высокую голубую с могучими ветвями, её сложно было не заметить с дороги. Махом перепрыгнув заросшую высокой травой канаву, отделявшую дорогу от леса, Виктор пошевелил плечами, пытаясь отогнать начавший накрапывать легкий дождь, сверился с компасом и двинулся вглубь.
После мрачной и беспокойной поездки ему поначалу было приятно вступить в лес, легко принимавшего в свою угрюмую тишину всякого путника. И хотя тишина оказывалась надуманной, ни посвист птиц, ни редкие крики болотных тварей не помогали Виктору почувствовать себя своим под пологом этого леса. Быстро набравшие влагу ботинки и замерзающие под промокшими на высоту травы штанинами ноги напомнили Виктору о том, насколько предпочтительнее раньше было придерживать дороги в  пути по незнакомой местности. Однако, подумав о холодном асфальте с налетавшими резкими порывами ветра, он с благодарностью прислушался к влажной тиши осеннего леса, непоколебимую мощь которой оспаривал лишь шум в верхушках деревьев. Ускорив шаг, Виктор пытался отвлечься от мыслей об окружающей его безразличной массе: «Отчего иногда грустно смотреть на лес? Кажется, это лишь ряды одинаковых деревьев. Ничего не говорящие, похожие друг на друга стволы. Даже знакомый лес выглядит немного другим. Погляди на него с другой стороны, - думал он,- так и не узнаешь вовсе. Я вижу укрытие для хищника и жертвы. И человек отнюдь не всегда верно выбирает себе одну из двух ролей. У северных народов есть легенда о северном сиянии. Легенда о том, что это битва мертвецов. Легионы из духов умерших сшибаются в бесконечной схватке, о чем и возвещает, по преданиям, северное сияние. Готовятся ли они к этой битве? Я никогда не видел северного сияния. Тогда может эта битва не для меня?» Виктор на минуту остановился у выгнутой, словно плечо лука, сосны. «Откуда я это знаю?... Может, читал… Но забыл…»
Прорвавшись через заросли какого-то неизвестного ему растения, побеги которого были покрыты шипами и переплелись, создав густую зеленую стену, Виктор набрел на почти заросшую тропинку, которая петляла от куста к кусту и привела его к брошенному поселку. Несколько небольших хижин, больше похожих на охотничьи избушки, завалившийся сарай или гараж, прогнивший дровяник, ржавые столбы бывшей ограды. Деревья, и так должно быть плотно обступавшие эту небольшое поселение, теперь окончательно захватывали его. Кусты бузины и лещины быстро нашли своё место там, где люди пытались расчистить немного места для своего нехитрого быта.
Почти заросшая тропинка от утонувшего в лесу брошенного поселка вела дальше чуть под горку, перестав петлять, то пропадая, то снова появляясь среди мокрой травы. После недавнего легкого дождя, заставшего Виктора еще у входа в лес, мокрая земля приставала к ботинкам, открывая под собой сухую пыльную поверхность, отчего следы его особенно выделялись светлым на фоне темной мокрой тропы. Выскочив из кустов одичавшей смородины, тропа устремилась вниз к ручью. В том месте, где она заканчивалась, из воды торчали короткие бревна, обозначавшие место, где раньше был небольшой помост. Полусгнившие опоры огибала вода глубокого ручья. Виктор присел на берегу в том месте, где, по-видимому, набирали из ручья воду или стирали, чуть выше по течению прямо к воде спускались полусгнившие деревянные ступени, луговика, осоки и другой растительности, обильно покрывавшей берега ручья и укрывавшей его от посторонних глаз, тут было немного меньше. Опустив пальцы руки в воду ручья, он заметил, как вода, жадно схватившая их в свои объятия, покрылась на мгновение тонкой радужной пленкой. Виктор проследил её путь вниз по течению, пока она не сделалась неразличимой.
Хватаясь руками за мокрую траву и путаясь пальцами в павших листьях, Виктор поднялся по склону холма и оказался на опушке. Впереди, отсеченное от леса дорогой, начиналось поле. Серое небо измятое осенней пеленой неслось над верхушками деревьев, холодный ветер носился над пожухлой травой выпаса. Перескочив через заросшую канаву,  путешественник с чувством ударил ботинком укатанную почву дорожной колеи. После холодной травы и подгнивающих листьев, путающихся под ногами, ему было приятно почувствовать твердую и ровную поверхность наезженной дороги. Памятуя карту и примерные ориентиры, он огляделся и свернул к востоку. Дорога, подводя некую черту под массой леса, петляла, теряясь в высокой траве, убегая от стремительно темнеющего горизонта.
Спустя полчаса размеренного шага, не дающего своим темпом путешественнику почувствовать усиливающуюся прохладу близкой ночи, Виктор за очередным изгибом дороги заметил едва различимые в сумерках огоньки. Судя по всему, та деревня, которую он последние несколько месяцев отыскивал в разговорах, в слухах, в чужих пугающих воспоминаниях, в незнакомых картах безликой болотистой местности. Заброшенное селение, окруженное таинственностью городских легенд и превратившееся для Виктора в противоречивое отталкивающее наваждение. Тут и там напоминающее о себе, приходящее к нему во сне и наяву, из зудящей мысли превратившееся в чувство, затем в воспоминание, против всех привычных законов этой реальности, из забытого становившееся все более ярким и свежим. Чем ближе становились к нему темные крыши и редкие огоньки, тем сильнее под ногами чувствовался след, выдавленный протектором шин проехавшего недавно по мягкому грунту грузовика. Места здесь, как он уже, казалось, помнил, всегда были влажными, болотистыми. Глинистая, кое где и топкая почва невидимыми волнами  колыхалась под человеческими постройками, искривляя их от основания сезонными приливами.
Слева от дороги, ведущей к брошенным домам, через поле выступала из низкого ландшафта железнодорожная насыпь. Дорога по ней так и не была проложена, а теперь насыпь заросла кустарником и травой так густо, что напоминала бы глубокую канаву для орошения между полями, если бы не её высота. Заканчивалась эта забытая насыпь посреди поля в нескольких сотнях метров от края участков, отгороженных от выпаса дощатыми гнилыми заборами. Войдя в селение, Виктор вдруг заколебался. Дома мрачно обступили его, черными глазницами окон выжимая из него едкий страх. Прорываясь сквозь сгустившийся вокруг него воздух, Виктор вздрогнул, когда на перекрестке улиц с небрежно поверх грунта забросанных щебнем встретил   женщину в длинном пальто, похожем на солдатскую шинель. Неожиданно прямая среди покосившихся заборов и кривых сараев, с горделивой благородной осанкой, женщина, лица которой он уже почти не различал в сгустившейся темноте, на вопрос, где он может остановиться, презрительным жестом указала ему ничем не выделявшийся из общего ряда дом вниз по улице. Войдя в заросший бурьяном и кустами двор через висевшую на одной петле калитку, и пройдя к двери веранды с забитыми фанерой окнами, Виктор вдруг через почти животный страх ощутил непреодолимую тоску. Невыразимо печальное прощание с кем-то, кто оставался в темноте за забором и глядел ему вслед. Затем он толкнул дверь на веранду, в кромешной тьме нащупал в бревенчатой стене дверь с торчащей из под косяков паклей, и, потянув её на себя, оказался в еле различимой сумрачной комнате.

IV

Грязный деревянный пол выступал из под истертого линолеума, имитировавшего когда то паркетную доску. Теперь его края загнулись до треска, под эти рваные локоны забилась луковая шелуха, пыль и другой мусор. Центр комнаты занимала печь с железной плитой. Потрескивающие дрова сообщали помещению некоторое подобие уюта. Под заслонкой у плиты на полу лежал металлический лист, щелкавший и грохотавший под ногами суетившейся у плиты женщины. С другой стороны печи в полумраке Виктор смог разглядеть нескольких мужчин. Они сидели на чем попало - на стульях у стен и печи, на продавленном диване и на тюфяках на полу. Скудное освещение и табачный дым не давали толком разглядеть их лица. Запах застарелого пота, пережаренной стряпни, перегара, керосина и солидола, грязной клеенки и осенних листьев – все тонуло в табаке, лишь изредка проступая сквозь этот резкий запах в тот момент, когда кто-то из присутствующих двигался, передавая соседу бутылку темного стекла без этикетки. У грязного окна стоял стол и два стула. Один из стульев был без ножки, на сиденье другого было накрыто на удивление чистым зеленым ковриком, сложенным вдвое. В дальнем углу за небольшой перегородкой от печи за занавеской стояла кровать, в изголовье – старая раковина с отбитой эмалью и ржавыми разводами, идущими от бака с водой, висевшего над ней.
Повисла ли тишина, когда он вошел, Виктор не знал. Глаза, еле различимые в чаду, уперлись взглядом в его неожиданно чистую и новую одежду, так контрастировавшую с убогой обстановкой.
- Добро пожаловать – голос, изъеденный кашлем, донесся из самого темного угла помещения, оттуда, где обмазанная глиной печь примыкала к короткой перегородке с грязными розовыми обоями с белыми цветочками, почти неразличимыми в сумраке и слоях грязи. Мужчина, поприветствовавший посетителя, сидел на старом кресле в том углу под напольной лампой с тканым зеленым абажуром. Лампа не была включена или была неисправна, но привыкшими к сумраку глазами Виктор различил заросшее щетиной лицо предводителя, грязные нечесаные волосы, следы копоти на щеках. Все находившиеся в комнате были чем-то смутно похожи друг на друга. На всех лицах прослеживались следы встречавшегося почти повсеместно уныния, нищеты и поражения. Нищета эта пробралась не только в быт, но и в души этих людей. «Признаки пагубного влияния бездействия и ожидания несбыточного на мысль и душу человека, - уже почти привычно подумал про себя Виктор. – Надежда, как самая последняя беда из проклятого ящика, вытравила из этих людей волю к действию и жизни, оставив их в сердца висеть пустом ожидании далекого рассвета, который изменит все». Но человек, первым нарушивший тяжелое молчание комнаты, чем-то отличался от остальных. Его лицо, временами проступавшее сквозь висевший в комнате морок, его глаза, в которых отражался свет невидимого для других огня – то были не глаза и морда зверя, спасающего свою шкуру в чаще векового леса. Он, по-видимому, верно выбрал свою сторону. То был взгляд человека, притаившегося в зарослях в ожидании возможности. Возможности сделать рывок, создать импульс, взрыв энергии, что сможет воззвать к дремлющей силе окружающего его мира людей.
- Присаживайся, - голос с хрипотцой заставил Виктора оглянуться в поисках места. Он двинулся к замеченному им ранее целому стулу, накрытому ковриком.
- Нет-нет,- одернул его сидящий в углу, - Это место для шлюх. Ты ведь не за этим пришел? – Последнюю его реплику он сопроводил рваным, похожим на кашель, смешком. Несколько голосов вторили его насмешке почти неотделимыми от дыма голосами. От невидимого пинка на середину импровизированного просцениума выкатился и завалился на бок трехногий табурет. Виктор, решив играть по правилам, поднял его и утвердил посреди комнаты, сев лицом к предводителю.
-Выпьешь? – надсаженный голос одним этим словом дал команду, отчего в комнате все еле заметно зашевелилось. Словно по воле невидимого бога в руке у Виктора оказался стакан, чудовищно резким запахом самогона ударив ему в нос. Вложив всю оставшуюся после пешего пути силу в глоток, он прошел свой первый экзамен, с паузой вдохнув протянутого из сумрака грязной рукой неожиданного ароматного хлеба. Затем с деланным безразличием посмотрев на сидящего в темноте напротив человека, они откусил от горбушки, прислушавшись к тому, как в горле и желудке утихает жар от выпивки.
-Снова? Ты снова?! – ворвался вдруг в общее молчание женский возглас. Виктор повернул голову в сторону закопченной плиты, от которой отделилось это до сих пор почти бестелесное невидимое существо. И по нервозному шевелению присутствовавших, он осознал, сколько на самом деле слово этой женщины весит в этом доме. Предводитель поднялся на ноги. Из одежды на нем были лишь грязные вельветовые штаны и джинсовая жилетка, распахнутая на безволосой груди. Он прошел через комнату, обогнув горячую печь, без сомнения ступая босыми ногами по мусору и грязи на полу. Его испачканные серые ступни будто утверждали что-то каждый безразличным к окружающему бардаку шагом.
-Ты ищешь еще одного? Ты ведь обещал, что не будешь строить из себя мессию! – последнее слово было почти прервано резким хлопком. Последовавший всхлип утвердил пощечину в сознании присутствующих.
Виктор сидел на табурете с тем чувством,будто это он только что получил оплеуху. Начиная раскаиваться, что зашел, что ввязался в этот разговор, он ощутил как чувство тоски и вины, этот червь сомнений, прогрызало скорлупу, окружавшую его сердце, впиваясь грубыми жвалами в его нервы. Предводитель местного собрания бродяг обогнул печь и остановился посреди комнаты, затем церемонно поклонился Виктору, протянув руку:
- Илья - представился он.
- Виктор. – Протянутые друг навстречу другу руки встретились.
- Ты, Виктор, знаешь, зачем ты тут сидишь?
- Нет.
- А знаешь, кто я такой и что делаю?
- Нет, на самом деле нет.
- Зачем же ты сюда пришел, Виктор? Зачем, - он не дал собеседнику поспешно ответить, - пришел так издалека и что хочешь здесь найти?
Виктор, раскрыв было рот, дабы озвучить ответы, которые подготовил заранее, вдруг поперхнулся. Он почувствовал пустоту этих слов, и, в то же время, некое родство с этим горящим изнутри человеком. Общность, сподвигшую его говорить как на духу.
- Я пришел узнать то, чего не знаю.
- Пришел принять или воспротивиться? – Илья испытующе смотрел Виктору в глаза, выжидая. Хмель от выпитого неожиданного ударил Виктору в голову. Он повел глазами по скачущей как на скакалке комнате, стараясь сфокусироваться на попадающихся на глаза предметах. Вибрирующая и молотящаяся об потолок печь, резко вытягивающиеся фигуры мужчин, сидящих у стен. Белые цветочки обоев скакали, размазываясь полосой в осоловевших глазах и ускользая от пытавшегося сфокусироваться на них взгляда. Виктор, зная свою привычку к действию спиртного, замотал головой, стараясь отогнать неожиданно наступающий морок. Следя за щелями между досками в полу, он не заметил, что врезалось ему в плечо. Пока он лупил себя по щекам в надежде прийти в себя, кто-то выдернул из под него табурет. Виктор повалился на дощатый пол, по краям его размытого зрения метались от стен тени, наваливаясь на него невыносимой, выдавливающей слезы массой. Вонь потных тел заполнила ноздри. Чья-то ладонь прижала его голову к полу. Виктор, стараясь сосредоточить хоть на чем то свой уплывающий под действием выпитого взгляд, следил, как большой таракан, выбравшись из трещины линолеума прямо перед его лицом, повел громадными усами, изучая обстановку, затем деловито взобрался по мокрому от выступившего пота лбу Виктора. Насекомое старалось зарыться в его темные густые волосы, уверенно разгребая их лапками.

V

Жесткими скребущими движениями Виктор разбудил себя. Резко вскочив со спального мешка, он парой шагов оказался у печи, яростно шаря в волосах, пытаясь выследить паразита, проторившего дорожку в его шевелюре.
- Бог мой, - прошептал Виктор. Он испуганно оглядывал комнату, сжав в кулаки руки, только что так яростно шарившие в поисках невидимого зверя в его волосах. Занавеска, отделявшая кровать от жилой комнаты, и раковина, которые он заметил прошлой ночью, войдя в дом, уныло серели в свете этого смутного утра.
- Я тут. – Из-за занавески показались худые, покрытые черными волосами ноги. Затем Илья, вынырнув из под прикроватного савана, шагнул к стулу, на котором лежал его давешний костюм. По-солдатски быстро облачившись, он сунул голову в раковину, щедро поливая спутанные волосы водой из бачка. На испуганное лицо Виктора и его паническую позу, он, казалось, не обратил ни малейшего внимания. – Сегодня пойдем на охоту. - Отфыркиваясь с явным удовольствием, хозяин вытирал голову вафельным полотенцем, выдернутым с ловкостью фокусника из-за занавески над кроватью.
- Я никогда ни во что не стрелял, – отреагировал Виктор хриплым похмельным голосом. Только сейчас он заметил, что голова его здорово кружится то ли от резкого пробуждения, то ли от выпитого накануне алкоголя.
Следом за Ильей из-под занавески выбралась его жена, оказавшаяся намного более хрупкой, нежели показалось Виктору накануне. Изящные ступни неуверенно перебирали по холодному полу, а её тонкие ключицы хрупко выпирали из под бретелек ночной рубашки, пока она торопливо натягивала на себя первое попавшееся в комоде платье. Виктор отвел взгляд от заворожившей его торопливой грации этой женщины, заметив спустя мгновения, как Илья испытующе следит за его взглядом.
Пока жена Ильи растапливала печь и готовила завтрак, согревая выдохшуюся за ночь избу запахами дыма и горячей стряпни, в дом вошли трое мужчин. Все они на первый взгляд были похожи друг на друга словно братья. Но чем больше Виктор присматривался к их измятым ватникам, мрачным небритым лицам, тусклым с красными прожилками глазам, тем больше он чувствовал между ними какую-то неуловимую разницу. Первый был более подвижен и жив, его лицо на фоне товарищей светилось какой-то энергией, не угасшей еще под действием времени и быта. Он уверенно оглядывался, вызывающе вскидывал руки, будто пытаясь доказать свою живость. Второй мужчина источал запах мокрой травой и влажной древесной коры. Его движения были более медлительны и вальяжны. В глазах его оттенка кофе с молоком Виктор заметил какую-то не принятую ещё им самим обреченность. Третий мужчина производил наиболее гнетущее впечатление. Его походка, которая так бросилась в глаза Виктору, пока тот ходил до плиты взять спички, чтобы разжечь трубку – он единственный из трех курил – выдавала человека утомленного, как если бы он не успел еще отдохнуть после долгого бега, не тратящего сил на лишние движения. Таких Виктор наблюдал в последние месяцы почти повсюду – усталых, пахнущих прелой мокрой листвой людей; которые оставляли за собой предощущение скорой зимы и наступающего особенно холодного первого снега.
-На-ка! – Илья уверенно бросил еле успевшему подставить руки Виктору гладкоствольный Бекас. – Только на крючок не дави, когда направляешь ее на меня! – Он усмехнулся и продолжил доставать оружие из ящика, который выдвинул из-под комода. Трое мрачных джентльменов, как их окрестил про себя Виктор, получили каждый свой ствол, такой же Бекас. Затем Илья выдал каждому из присутствующих мужчин патронташ и, улыбаясь своим мыслям, принялся заряжать свою Беретту.
Почти сразу на стол опустилось несколько дымящихся тарелок с яичницей и жареными сосисками. Виктор, быстро окинув взглядом расставленные вокруг стола стулья, сел на тот, что казался наиболее надежным и не накрыт куском ковра. Илья нарочито сдернул тот коврик с одного из стульев, и бросил его под кресло, стоящее у печи. Рассевшись за столом, мужчины молча позавтракали, оставив ружья как попало прислоненными в столу и стульям, на которых они разместились.  Спустя некоторое время, выходя следом за Ильей, вытирающем остатки яичницы со своей толстой рубашки, которая послужила заменой прежней джинсовой жилетке, мужчины обожгли ноздри холодным осенним воздухом. Виктор старался не спрашивать, на кого они планируют охотиться, боясь услышать ответ, который заставит его прежде времени поднять оружие. Утро обнаружило на траве мокрый снег, шедший, по-видимому, недолго, но обильно перед самыми рассветом.
Пройдя по пустынной улице, мужчины вышли на поле с железнодорожной насыпью. Тут Илья остановил их, и, вскинув оружие, дважды выстрелил по кустам, так плотно разросшимся на насыпи, что среди них трудно было что-то разглядеть. От оглушительного звука выстрелов в воздух из кустов поднялась стая ворон, с надсадным карканьем рванувшихся к деревне. Следом за ними из кустов выскочила истекающая кровью дворняга. Повизгивая, она рванулась к лесу, однако один из мужчин, тот что вел себя из троих наиболее живо, не дал ей продолжить её жуткий бег. Бекас грохнул, оставив после себя звон в ушах. Пуля сшибла несчастную псину с ног, швырнув в высокую траву.
- Зачем стрелять собак?! – перекрикивая звон в ушах, Виктор шагнул к Илье.
- Бездомные голодные собаки представляют серьезную опасность для жителей деревни. Были случаи, когда они атаковали одиноких прохожих, женщин. – Илья, широко ступая по мокрой траве, двинулся в сторону собачьего трупа. Когда они подошли, Виктор со смесью отвращения и интереса взглянул на развороченный последним выстрелом собачий бок. Один из мужчин, усмехнувшись, ткнул носком сапога собачью морду.
-Разочарован? – Илья с усмешкой посмотрел на Виктора. – Хорошее это чувство – разочарование. Отрезвляющее. Ты, – он ткнул пальцем в одного из сопровождавших их мужчин, самого меланхоличного и усталого, – потом подвесь её где-нибудь повыше, чтобы других отпугивать. Так о чем это я? – он снова повернулся к Виктору. – Скажи мне, помнишь ли ты свое первое разочарование?  - И, не дав ему задуматься, продолжил.- Я вот помню очень хорошо. Такое воспоминание из самого детства. Мы тогда жили в одной забытой ныне стране в Средней Азии… Зачем мы туда приехали, я уже и не помню. Я был совсем малыш тогда. – Рассказывая, Илья увлек Виктора в сторону дороги, оставив троих мужчин с трупом. Затем по дороге они неспешно отправились в сторону деревни.- И вот, несмотря на возраст, я помню свое первое разочарование. Из тех времен. – Хрипловатый голос и эффектные паузы выдавали в нем умелого рассказчика. – Там во дворе одного дома была большая детская площадка. Вполне была бы себе непримечательная площадка, если бы в центре под углом не возвышалась здоровенная железная ракета. И самый сок был в том, что в неё можно было залезть – такой аттракцион для детей. Для пацана, для меня – мелкого такого – цельная ракета. Сбоку заходишь в неё, внутри иллюминаторы, ряды кресел – для пассажиров якобы. И в самом верху – отсек для пилотов, два кресла рядом, штурвалы. Красота. Ну вот я все как-то стеснялся туда залезть. И вот – осмелился. Забираюсь наверх и думаю, как сяду за штурвал, какой вид будет оттуда сверху. В общем, весь в предвкушении. Забрался наверх, заглядываю внутрь кабины.  А там насрано. Аккуратно так, посреди кабины это пилотской кто-то натурально кучу навалил. И сразу, знаешь, исчезло все волшебство. И ржавчина на голом железе выступила явно, краска облупилась как будто на глазах, ступени стали скользкими и покрытыми какой-то мерзостью липкой, да и вся ракета превратилась в сварную железную трубу с дырками, загаженную какими-то скотами. – Он рассмеялся. – Сейчас забавно вспомнить. А тогда я этому смеяться не умел. Я этому расстраивался. – Последнюю фразу он произнес уже без улыбки. Они подошли к дому. При свете дня он казался еще мрачнее. Фанера в заколоченных окнах веранды покосилась и медленно гнила, бурьян подходил к дому почти вплотную. Только небольшое пространство перед домом было относительно чисто, и небольшой переулок в высокой траве был протоптан к скорбной дощатой фигуре сортира. Глядя на длину этого прохода, Виктор засомневался, что помои из дома каждый раз носят на такое расстояние. Подтверждая его сомнения, дверь веранды распахнулась как от удара. Хрупкая женщина вышла на крыльцо, и, бросив на стоящих у дома мужчин какой-то отрешенный задумчивый взгляд, привычным движением выплеснула какое-то коричнево-желтое месиво из таза через стену бурьяна. Только сейчас Виктор смог как следует разглядеть эту женщину. Что-то испуганно-вызывающее сквозило в её образе. В том, как она торопливо споласкивала таз водой из ржавой бочки под водосточной трубой. Как одергивала полу платья, поднимаясь по лестнице. Поднявшись снова на крыльцо, она повела плечами, разминая затекшую спину, тоскливо оглядела двоих мужчин с оружием и вернулась в дом, хлопнув дверью. Виктор перевел взгляд на Илью. Тот странно смотрел на закрытую дверь веранды. С непонятным отчуждением и тоской, которой Виктор в его глазах до сих пор не замечал. Мужчины вошли в дом, Илья как-то резко помрачнев почти вырвал из рук Виктора оружие и с нарочитой аккуратностью принялся укладывать ружья в ящик, так и оставшийся стоять посреди комнаты с тех пор, как они ушли. Затем он наклонился за кресло, на котором сидел прошлым вечером и достал оттуда стеклянную бутыль мутноватого деревенского самогона. Он не спрашивал, а Виктор не задавал вопросов. Они выпили, закусили одним на двоих яблоком. К крепкому запаху этого пойла Виктор уже начинал привыкать. Тепло от выпитого поднималось из желудка. Спустя несколько рюмок он чувствовал себя словно накрытым одеялом. Неожиданно захотелось лечь. Все это время Илья что-то говорил ему. Трое мужчин так и не вернулись, скорые на расправу осенние сумерки заволокли мутные окна избы. Сидя в полумраке, Виктор слушал и слушал: «Цель человека – стать человеком. Мы должны вырастить из них поколение свободных людей… Я затем вас тут всех и собрал. Космос говорит с нами… Он со мной говорит… Все неспроста… » - и так далее. Смесь каких-то неведомых цитат, странных выводов о следующей ступени развития человека. Комната плыла, её очертания искажались от жестов этого странного человека, увлеченно размахивающего руками в какой-то своей внутренней битве. Тряхнув головой, стараясь отогнать морок от выпивки, Виктор вдруг заметил, что сидит в одной рубахе, расстегнутой на груди и грубой материи штанах, покрытых масляными пятнами. Комната была наполнена мужчинами, как и прошлым вечером. «Или вечер был не прошлый?» - подумал Виктор и тут же почувствовал жар дыхания Илии над своим ухом: «А ты вот с этим, что у тебя внутри, вообще не разговаривай… - он почти касался губами его уха. – Он тебе таких выводов сделает, будь здоров, и ничего не понятно. Он сам там ничего не знает, только воду мутит».
«Где то я это уже слышал, - подумал Виктор и попытался подняться. Утвердившись кое как на предательски ватных ногах, Виктор заметил сидящую рядом с ним на стуле молодую девушку. По-собачьи преданный взгляд из под паршиво высветленных волос, узкая, почти мальчишеская фигура без груди, спрятанная под свободной футболкой. А из-под бедер, закованных в тугие джинсы, предательски выглядывал коврик, которым был накрыт самый крепкий из стоящих в комнате стульев. Виктор отшатнулся от этого взгляда, как от неожиданных объятий. Дом как корабль покачивался у него под ногами, он сделал несколько неверных шагов и повалился на пол. Чьи то тонкие пальцы до боли сжали его запястья. Виктор попытался поднять голову, чтобы посмотреть, кто это так медленно волочит его по грязному полу прочь от стола, но, попав в объятия несравнимого ни с чем безразличия, он уже не смог из них выбраться.

VI
Дальнейшие дни проходили для Виктора как в тумане. Утром, лежа на расхристанном спальном мешке, он уже с чувством обреченности и привычки встречал чудовищное похмелье и усталость, которые следом почти сразу забивались не менее чудовищными порциями алкоголя. Иногда на него наваливались какие-то образы. Как лежа на жестком полу зубами почти в ярости срывал с чьих-то гладких белых бедер невкусные синие джинсы. Как волочил на себе труп дворняги с развороченной удачным выстрелом головой. Как Илья, схватив его за рукав этой, взявшейся из ниоткуда рубашки, говорил: «Есть люди-зеркала. Сами никогда никого не любят и не ненавидят. Сами – никогда. Просто живут.  Но любят лишь тех, кто смотрит на них с любовью. И ненавидят только тех, кто в след плюёт или в лицо. Сегодня они отражают тебя, завтра – меня. А когда никого нет рядом – они тоскуют. Потому что зеркало без человека – пусто». Как на очередном сборище сам он, угрожая кому-то ножом, кричал: «Легче всего человек нарушает обещания, данные самому себе! Но он в тот момент не знает, что дал обещание не себе, а своей судьбе и своей душе». А затем, сбитый с ног, вытирая чью-то кровь с лица грязной тряпкой, оказавшейся его курткой, он шептал: «Только человек может остановить человека». Временами, чуть трезвея, он замечал как Илья мрачно смотрит на свою жену. Доставая из ящика оружие, он будто выбирал, кто в этот раз станет его жертвой – бродячая собака или несчастная женщина, выгребающая вчерашнюю золу из печи. Мрачные мужчины в ватниках, сопровождавшие их на той самой первой охоте на собак, с тех пор появлялись только поодиночке. Попадая в состояние между пьяным бредом и оцепенением, Виктор допытывался то у одного, то у другого, не братья ли они. Но его провожали лишь их холодные взгляды, дышавшие осенней отчужденностью.
Однажды, проснувшись в холодном поту от безумного сна, он услышал, как Илья шепчет за занавеской: «Куда же ты ушла, моя любимая прекрасная девочка? Зачем покинула меня? Почему вместо себя оставила чужого мне человека?» Он удивился этому непривычно искреннему тону, скрывавшемуся обычно за насмешливой полубезумной маской. Ответ Виктор еле различил даже в этой сгустившейся тишине: «Любовь моя, ты же понимаешь, что эта твоя философия… Ты просто убегаешь в неё от собственных ошибок, что уже не исправить. От тех ошибок, что сделали тебя взрослым. Ты убегаешь от этих ошибок в свою будущую несбыточную утопию, оправдывая тем свои пороки… Но ведь я без тебя не смогу, если ты уйдешь… Мне просто будет не за чем…» Неразличимый женский шепот задохнулся в еле сдерживаемых всхлипах.- «Этот плач не по мне». – К голосу хозяина начала возвращаться его былая твердость. «Ты ведь сделаешь это, если я попрошу…?» - Виктор не смог различить, кто произнес последнюю фразу, и провалился в сон.
Временами он, очнувшись, с тоской принимал нехитрую еду и скромные порции невыносимого уже самогона. Затем снова проваливался в забытье. Во сне к нему приходили его друзья, умершие и живые, женщины, которых он любил и которые любили его. Он глядел на них с мольбой, они же молча исчезали в расплывавшейся эмульсии черно-белого сна. Сколько продолжался этот кошмар, Виктор определить не мог. Неделю, две, месяц, год? Он помнил осенние листья, совсем сгнившие в лужах на дороге. Потом снег на крыльце, а за ним неожиданно теплое солнце.
В то утро он проснулся в опустевшем доме. Куда подевались хозяин и его жена, он не знал. Он помнил откуда-то, что скоро Илья должен был вернуться, и времени у него оставалось совсем мало. На столе он нашел две банки консервов, неожиданную крошечную бутылку коньяка и записку, нацарапанную старой перьевой ручкой: «Однажды побывав в аду, тень его найдешь повсюду. Но ад, дорогой мой Виктор, начинается с мысли о нем». На обратной стороне он обнаружил карандашную приписку: «Елизавета в этот дом уже не вернется. Если вернешься ты, то отправишься за ней следом». «Елизавета» - так Виктор узнал, как звали эту печальную разочарованную женщину, постаревшую раньше срока. Рюкзак Виктор собрал быстро. Своей прежней одежды он не нашел, поэтому облачился в старые джинсы, вязанный колючий свитер и черную пахнувшую погребом куртку с эмблемой молота на рукаве и надписью «Металлист». Только старые ботинки его были на месте. Сунув записку в карман, он крадучись прошел по деревянным доскам вконец загаженного пола. Затем по крыльцу, удивившись теплому ветру, шевелившему склонившийся к земле пожелтевший бурьян и по улице, покрытой липкой грязью, в которой утонул давешний щебень. Выйдя к полю с железнодорожной насыпью, он увидел начинавший таять снежный покров. «Три месяца?» - с ужасом подумал он.- «Я что пробыл тут три месяца?» Тут он услышал выстрелы. Они доносились с другой стороны деревни и были на удивление равномерными. Кто-то хотел удержать этот страшный ритм. Знакомый до звона в ушах звук заставил его ускорить шаг. Достигнув более твердой земли на дороге, Виктор побежал. Поначалу усталый и какой-то непривычный, его бег становился размеренным. Дыша ровнее, он приближался к опушке леса, чувствуя его усиливающийся запах. Достигнув линии деревьев, он оглянулся назад. Деревня покрылась легкой дымкой, поднимавшейся с полей и постепенно таяла в ней, как наваждение. Успокоив дыхание, Виктор скользнул по мокрому снегу между деревьями вглубь леса. Шагая вперед, огибая пни и лужи талой воды, он с каким-то страхом вспоминал осенний город, думал о пустых улицах и людях, которых он оставил там. Ему не к чему было возвращаться в этот опустевший памятник увядающей цивилизации. Он прекрасно знал, что его там ждет: холодная влажная пустота комнаты, покинутой жильцами, тоска и бесконечные мучительные воспоминания. И в то же время с нарастающим в груди диким восторгом Виктор думал о том, как вернется, как попробует рассказать, что видел здесь. Как принесет в охваченный тлетворным дыханием отчаяния город одну мысль. Мысль о человеке. Захваченный этими мыслями, Виктор выступил на просеку, покрытую высокой травой, скрывавшей вывороченные из земли гнилые пни и валуны. Остановив свой торопливый шаг, он с улыбкой взглянул на эти следы когда-то грубо врубавшейся в лес цивилизации. В просвете между облаками, так плотно сковавшими небо, внезапно показалось солнце, разбив на тысячи сверкающих брызг невидимую до того росу. Выбирая дорогу среди высокой травы и заполненных водой ям, Виктор двинулся навстречу тепловозному гудку, коротко приветствовавшему издали одинокого путника.

2017г.