Первое письмо

Ричард балансировал между сном и явью. Пустые стены и потолок постепенно поплыли перед глазами, кровать опускалась всё ниже и ниже в темноту. И в этой темноте попеременно мигали разноцветные пятна, растягивались и сжимались. «Так ли это будет?» – словно из какой-то глубины возник перед Ричардом вопрос. Теперь, спустя несколько часов полных изматывающих раздумий, нетерпения и в то же время боязни завтрашнего дня, мужчина забылся.

Внезапно дремота оборвалась. В голову сразу же полезли надоевшие мысли. Ричард приподнялся. Посреди стены неоновым светом загорелось, погасло, загорелось и погасло: «00:00 СПОКОЙНОЙ НОЧИ))». Мужчина откинулся обратно на спину и заворчал. Сон упущен. Да и какой уже сон. Ричард наблюдал, как стена засветилась вновь: «00:01 НАПОМИНАНИЕ». Затем другая надпись замерцала: «СЕГОДНЯ МЫ ОТПРАВЛЯЕМСЯ ЮХУУУУУ!!!)))». Ричард равнодушно прочёл один, второй раз. Надпись погасла, и из тишины и темноты, словно вместо воздуха заполнявших спальню, постепенно, словно нерешительно, зазвучала лёгкая мелодия. Это всё должно было быть не так. Когда они только планировали, то думали, что будет весело, что они будут в радостном нетерпении предвосхищать, ждать последнего этого дня, умирания последней ночи. И вот оно – наступило наконец. Было ли в этом что-то особенное? Ровным счётом ничего.

Прислонившись к прохладной светлой стене и потягивая вторую порцию кофе, Ричард то наблюдал, как бултыхалась в кружке жидкость, то пристально смотрел, как сменяли друг друга беззвучные изображения каналов, проявлявшихся на тонированном окне. На очередном канале он поспешно скомандовал: «Стоп!» Глаза мужчины забегали по окну, по бегущим строчкам, по живо двигавшемуся лицу диктора, будто Ричард старался читать по губам. На передний план вышло его фото. Это было гораздо, гораздо хуже, чем смотреться зеркало, ты не узнаёшь себя, и тебе в то же время лицо не особо приятно. Ричарду просто не верилось, что это он.  А ведь последние несколько дней, недель, сейчас, завтра… Какая разница, что будет завтра. Хотя люди и не перестанут спрашивать, что это за лицо, не перестанут ненасытно рыскать в поисках информации, Ричарду будет уже всё равно.

Видимо, диктор продолжал говорить, потому что изображение не менялось, лицо упрямо не собиралось исчезать. «Титры», – вновь скомандовал Ричард. Нижней строкой поползли странные обрывки фраз: «турф…ма…века…последние места…и его…ена…ребёнком…в связи с нестнестаби...м положением…ппппоследних дней…вынуждены предуп…ь…». «ОШИБКА СЕТИ» – выскочили слова. Ричард недовольно сжал губы.
 
Вдруг он почувствовал, как она подошла сзади и, примкнув к нему, обняла.
– Мы беженцы теперь? – совсем не сонным голосом прошептала она.
– Что ты, ещё нет. Ещё немного рано, – попытался пошутить Ричард.
– Ты уверен, что мы поступаем правильно? – вопрос прозвучал так, будто она думала, как лучше задать его, в каком порядке расставить слова, какая нужна интонация.
Ричард напрягся. Ему совсем не хотелось отвечать, но он решил не расстраивать её. Однако как только он открыл рот, чтобы сказать что-то, он понял – получилось обратное.
– И зачем ты такое спрашиваешь? – услышал мужчина свой собственный раздражённый голос.
– Я боюсь.
Ричард заёрзал и вжался в стену, недовольный затевающимся разговором.
– Да перестань ты, всё будет нормально, – отмахнулся он.
– Что значит нормально? Хорошо быть совсем маленьким и ничего такого не бояться, – добавила она, выждав сначала паузу, чтобы Ричард мог ответить. Но он перевёл разговор,  и это её задело.
– Он ещё спит?
– Да.
– Хорошо.

Снова показался диктор, снова активно задвигались его губы, а в пустой квартире те двое стояли рядышком и слушали собственное дыхание. И ей, и ему было не по себе от того, что всё происходило не так, как они ожидали. Может, они действительно совершают неправильную вещь? Что их так подкупило? Они всё-таки не могли спросить это у друг друга, потому что сторонились всего, что вызывало сомнения в правильности происходящего. Это бы было признаком слабости. А то, что они собирались сделать – это считалось смелым, очень смелым поступком. Многие делали вид, что не испытывают зависти, не вели об этом разговоров специально, чтобы подчеркнуть свою незаинтересованность и равнодушие. «Малодушие», – почему-то возникло в голове у Ричарда. А если и вели, то в роли бесстрастных судей. И приговоры были, конечно же, однозначные и одинаковые: ВИНОВНЫ. Но каждый в глубине души мечтал хотя бы ощутить, что возможность, выпавшая этим двум, – его. Не обязательно думать, воспользоваться ли этой возможностью, но просто – обладать ею, как счастливым билетом. Так думалось Ричарду.

Ещё пару часов – всякие там формальности, возможно, прямая трансляция – ну, без этого никак, прощание… А потом… Неизведанное.

– Будешь кофе? – последний раз в своей жизни спросил у своей возлюбленной, у своей жены, матери своего ребёнка Ричард Питер Каллахан.
 
        ***

– Лежите спокойно, не двигайтесь. Состояние вашего тела можно будет сравнить с состоянием глубокого сна, анабиоза, – слушал инструктаж Ричард. Но слушал в пол уха. Зачем оно ему – будет, что будет. Раз уж пошли на такой риск, если терять уже нечего, кроме друг друга… Попрощались ли они как следует? Должным ли образом провели, возможно, последние минуты вместе? А вдруг…получится?

Ричарду показалось, что предложи ему сейчас смерть, он был бы готов её принять – настолько он был спокоен. Даже смешно стало.

– А потом вы впадёте, можно так сказать, в некоего рода кому… – послышались Ричарду слова, и он за них ухватился, чтобы избавиться от пустых дум.
– А разве кома и анабиоз это не одно и то же? – спросил он.
– Да нет, просто ваша кома будет не столь опасна для здоровья, – неловко усмехнулся инструктирующий. – Но вы же понимаете, всё равно, это риск, – добавил он, нависая над лежащим Ричардом и закрепляя его голову в неподвижном состоянии своими прохладными ладонями
– Знаю я, – фыркнул Ричард. – А я ещё могу сказать пару слов жене?
– К сожалению, нет. Это ваша личная камера, у неё своя.
– Ясно…  Могу я задать ещё вопрос? – добавил мужчина после некоторых раздумий.
– Конечно, задавайте, – добродушно ответил голос.
– Будь у вас такая возможность, вы бы ею воспользовались?
Ричарду показалось, что пауза длилась очень долго. «Может, время уже растягивается? Вдруг я уже галлюцианирую? Галлюцирую? Галлюцинирую?» – подумал он.
– Знаете, не думаю, – наконец прозвучал ответ, который будто и на мысли Ричарда откликнулся. – Мне и так живётся. Мне кажется, тут всё дело в характере человека, тем более, такая возможность – огромная случайность, – продолжал инструктирующий, тыча пальцем в голографический экран. Когда он закончил, и на экране что-то загорелось зелёным, он подошёл к Ричарду и, держа что-то в руках, стал у изголовья. – Теперь закройте глаза, пожалуйста.
– Как, уже? – вдруг испугался Ричард. Он ни разу не задумывался о том, что нужно будет закрывать глаза, будучи в сознании.
– Послушайте, я думаю, то, что вы увидите потом, будет намного интересней, – успокоил голос.
– Хорошо. Пожалуй, вы правы, – нехотя согласился Ричард, моргнул пару раз и опустил веки.
– Старайтесь не вращать глазами, – предупредил голос. Затем на веки опустилось что-то прохладное.
– А при чём тут характер?
– Разожмите пальцы, не напрягайтесь. Ну, я не знаю, тяга к переменам в жизни – возможно, я бы и хотел что-нибудь изменить. Но так кардинально, не думаю. Может, я трусоват.
– Это же не просто что-то новое, это будто родиться заново, – предположил Ричард.
– Сейчас вы начнёте погружаться в сон, не резко, вы этого не заметите. Ногам не холодно? Вы же не вернётесь? Не не не! Не мотайте головой, вы что! –  послышался смех.
– Не вернусь.
– Не холодно? Я ещё не отправлял тех, кто вернётся. Жалко. Хотелось бы послушать истории.
– Всё в порядке, не холодно. А вдруг никто не вернётся… – прошептал Ричард. Он почувствовал, что тело его понемногу слабеет. Наступила тишина. К своему удивлению, Ричард забеспокоился. Что-то внутри его словно желало бодрствовать, не желало того, к чему принуждали его тело.
– Вы где? – промолвил Ричард, но ему показалось, что прокричал.
– Будем ждать теперь, пока вы впадёте в…
– Анна…би…оз…
– Да… – как-то задумчиво произнёс голос. Ричард вдруг понял, что тот ему очень приятен, уже очень давно он не встречал таких голосов. И теперь, теряя в прямом и переносном смысле сознание, он пожалел, что встретил его именно здесь, что он через пару минут исчезнет из его жизни.
– Сейчас ваше тел… – заговорил было голос, но запнулся и начал заново. – Знаете, я хочу пожелать вам удачи.
– Спасибо, – слабо улыбнувшись, отозвался Ричард. – Прошу вас…скажите…как вас…зовут…или ещё что…скорее… – вылавливал слово за словом из своего усыпляемого сознания Ричард. Он торопился, но на деле говорил очень медленно.
– Я Морган. Я… Я иногда музыку сочиняю, но это не работа, а так… У вас, кстати говоря, очень милый сынишка, я его видел. Он так на вас похож. У меня у самого брат есть, но я… – слова убаюкивали Ричарда ещё сильней, но он хотел слушать и слушать.
– К нам, за нами…. Ждём…Спасибо…Морган… – скорее всего, перебил голос Ричард. Он ещё некоторое время шевелил губами, но ничего не было слышно. Морган не смог прочитать по губам. Он перевёл взгляд от безмятежного лица Ричарда к экрану. Наблюдая за меняющимися цифрами, он начал похлопывать себя по коленям и нервно сопеть. Наконец, загорелось зелёное. Молодой человек последний раз бросил взгляд на Ричарда, как-то тяжело вздохнул, ещё что-то потыкал на экране и поспешно вышел из камеры.


        ***
 

        Друг мой,

Я пишу Тебе это письмо в надежде, что Ты прочтёшь его сам, или же кто иной прочтёт его Тебе вслух, коли Ты уже будешь стар и немощен и  глаза твои тебя подведут. Возможно оно и не застанет Тебя вовсе. Но всё же… Не думаю, что Ты будешь удивлён моей речью. Если Ты уже тут и не собираешься возвращаться. Я так же надеюсь и молю Бога, чтобы Ты пребывал в здравии и покое что бы не ждало Тебя, что бы не происходило вокруг Тебя.

Я не расскажу Тебе всё и сразу. Оттого что собираюсь написать ещё много писем Тебе.
Повторюсь опять, я обращаюсь к Тебе веруя в то, что Ты уже рядом во времени. Если это так, Ты узнаешь то прошлое, кое нас приняло, кое было уготовлено нам. Мы не были храбрецами а Ты трусом. Но я до сегодняшних моих дней, когда седина уже покрыла мою голову и сны мои утратили чудесные, дивные и красочные образы, я не смог разобраться, что же это было. Но мы этого никогда бы не избежали. Если Ты читаешь это, Друг, я знаю Ты понимаешь сии сложности кои я испытываю, пытаясь передать Тебе моё восприятие произошедшего.

Я не учёный человек, никогда им не был. Что там, что здесь мне трудно даётся наука. Мне кажется или Ты правда говорил, что… Уж я не знаю, смутились ли мои воспоминания уже давно или же нынешняя старческая память подводит меня, но Ты говорил, что сочинял музыку? Я пробовал слагать песни, многим они нравились, их и сейчас иногда можно услышать. Но почти никто не помнит, что это мои поэмы. Но я не в обиде ни на кого ибо никто из них не заслужил моей обиды.

Друг мой, я решаюсь сказать Тебе правду сразу же. Этот век был ужасен. Он и сейчас в тягость для тех, кто остался с нами, кто прибыл с нами, кто встречал нас.  Если Ты как я и надеюсь, придёшь в эти земли – мне нет нужды ожидать Тебя, ведь будет это не скоро – то не застанешь уже меня но моего возмужавшего сына и сыновей наших братьев и сестёр. Мы держались вместе как могли. Но многие покинули нас по своей воле, и не ведаю где Они сейчас, а многие по воле этой страшной болезни.

Для нас, мой Друг, это было таким ударом, таким бременем… Словно мы и пришли ради него. Много записей было сделано, почти все они – правдивые свидетельства о беспощадном палаче, уже поджидавшем нас. Только представь мы с Тобой разговаривали и в тот день палач нещадно рубил души невинных человеков… Он уже поджидал нас. Признаю я впал в отчаяние. Казалось мне от чего мы бежали, к тому и пришли.

Страшной трагедией оказалась для нас и смерть наших двух детей. Сердце моё обливалось кровью, когда видел я как Она страдала. Днями и ночами. Долгими. И я не знал как утешить её больную душу. А наши дети ведь были рождены не в нашем с Ней, с Тобой родном мире, в коем всё подстраивалось так, чтобы не случилось ни… ошибки. Но то был не чёрный мор, совсем не он. То был голод. Мы не избежали его жадных рук. Как Ты думаешь, возможно ли то что все эти тяготы и помогли нам слиться с новым нашем миром? Но ежели и так оно, то больно он жесток. Я не скажу, что нет в нём правосудия и правды. Я услышал тогда во времена великой скорби, что есть Бог. И Бог смотрит всегда на нас с неба и управит всегда нашими судьбами, переплетает наши дороги и судит, кому и когда плакать, кому смеяться. И не ведает он отдыха ни в какой день. Он очень красив, но я не разу не сумел изобразить Его, не имею умения а криво запечатлеть Его опасался и не считал верным. Бог нам много помогал в те трудные времена и я уверен поможет и Тебе, в кой миг Ты не попросишь. Если Ты будешь сомневаться в нём, вспомни меня. Но к чему я Тебе говорю это - возможно Ты и так узнаешь Его. Прости меня за излишнее моё хвастовство тогда.

Ты говорил, или мне уж мерещится, что увиденное мною в этом мире будет превосходить по красоте то, что я привыкал видеть каждый Божий день дома у себя. И Ты оказался прав. Мы пребывали в любви к нашем новому дому, кой принял нас. Я думаю эта любовь и любовь наша к Богу помогли нам выжить тогда и помогают сейчас.

Друг мой, ежели это не Ты совсем, и мои надежды были напрасны, я не смогу плакать уже. Но если судьба наша в счастии всеобщем, то я дам знак Тебе, я не отчаюсь. Знак мой будет Тебе о том, что ты всё же НАШ ЧЕЛОВЕК.
Я страшусь даже думать о том что остальные письма исчезнут так и не будучи прочитанными. Но я не могу всё вместить в одно но скажу в этом письме самое главное. Слушай, Друг мой, кем бы ты не оказался:

Тёмный мор – эта болезнь – она подобна чудовищному кошмару. Одному из тех, от коих дети в ночи заливаются слезами. Я видел достаточно человеков, потерявших облик свой человеческий от жажды власти, от жадности, от бедности, голода и этой болезни! На Тебя мои надежды и упования! Если сможешь вернуться, вернись и поведай нашему родному народу о страшной ошибке что он совершил отправляя человеков сюда как на плаху. Это не то время о коем говорили нам, нас обманули, во что не хочу я верить, может это истинно ошибка. Нельзя подобного допускать впредь! Я молюсь за остальных чел ЛЮДЕЙ наших, многие из них могут и сейчас страдать. Я до конца жизни своей, а он я чувствую близок уже, буду метаться к Богу и от Бога. Никто не может объяснить мне, раз Он такой могучий не хочет ли он справедливости? Я верю что хочет. Тогда зачем гибнут люди невинные и дети?

Друг мой, спаси, спаси пожалуйста людей наших от скорби, коей не заслужили они!

Разум мой смущён лишь вспоминаю я об имени Твоём. Но я думаю не ошибусь ежели назову Тебя Морганом.


        Твой друг Ричард

        Июль 1390 года от Рождества Христова