Тихие воды, песчаный откос

 Это было большое глубокое озеро с кристально чистыми синими водами, из тех, что встречаются только на севере. Оно простиралось на несколько километров, начинаясь у песчаного откоса, где располагалась лодочная станция, дальше разделялось надвое небольшим островом, густо покрытым диким кустарником и вековыми соснами, и снова сливалось воедино, омывая частные деревянные бухточки и пирсы.  Окаймленное скалистыми берегами, своей чистотой оно бросало вызов небу.

Говорили, что несколько лет назад здесь погибло двое подростков. Мутная история. Девушка отвязала чью-то лодку и выгребла на середину озера, пытаясь покончить с собой. Вслед за ней вплавь бросился парень, и оба погибли в темных водах. Эта история наделала много шума еще и потому, что произошло все поздно вечером, и единственными свидетелями происшедшего были двое друзей погибших. Следствие еще долго не могло решить, рассматривать ли их как свидетелей или лиц, совершивших преступление.

Еще ранее в этих краях потерялся ребенок. Разложив палатку на плоском уступе скалы, семья намеревалась провести  здесь несколько дней, но с наступлением темноты их двухлетний сын вдруг бесследно исчез. На место прибыла полиция, и даже жители с побережья присоединились к поискам пропавшего мальчика. Поиски длились несколько дней, потом еще несколько недель об этом писали в газетах и соцсетях, но все было безрезультатно. Малыша так и не нашли, а озеро обрело дурную славу.

Конечно, в нашем прагматичном мире мало кто готов был откровенно признаться, что верит в подобные суеверия, но от стигмы озеру так и не удалось избавиться. А оно все также открыто смотрело в глаза небу, омывая песчаный откос и облизывая гладкие камни противоположного берега, тихое, безмятежное, безразличное к нашим заботам и пересудам.

Вот уже четвертую неделю я приходила к озеру, несмотря на окружающие эти места суеверие и страх. Зачем? Это оставалось загадкой для меня самой. Спустившись по песчаному откосу к лодочной станции, я быстро пробегала по мокрому песку в сторону гранитных скал и, там уже сбавив темп, медленно поднималась по покрытым мхом камням к крутому выступу, возвышавшемуся над водой всего в каких-нибудь полуметрах. Начинался период белых ночей, и полная темнота напрочь отсутствовала в этих краях. Усевшись на холодном камне и заняв выжидательную позицию, я внимательно всматривалась в медленно темнеющие очертания противоположного берега. В этом месте озеро сужалось, и при хорошем зрении можно было без труда разглядеть тонкие листья камышей на другом берегу. Они качались и шептались от легкого дуновения притихшего к вечеру ветра.

Там, на покосившемся деревянном помосте каждый вечер появлялся он. С большим белым ведром, в неизменном темном свитере и высоких резиновых сапогах, он усаживался на краю пирса, раскладывал свои снасти и забрасывал удочку в покрытую тайной пучину холодных вод. Он всегда появлялся в одно и то же время, как на работу, и медленно, с дотошной скрупулезностью проделывал один и тот же ритуал, ни разу не изменив последовательности своих действий. Остановившись у края помоста, первым делом он опускал ведро - оно всегда стояло справа, чуть позади самого рыбака, чтобы не мешать ему во время подсечки, в то же время достаточно близко, чтобы можно было без труда переместить туда свой улов по окончании рыбалки. Тут же рядом он опускал рыболовный сачок с длинной ручкой. Помимо ведра и сачка, он также приносил с собой специальную проволочную корзину - рыболовный садок, который привязывался к колышку, а затем опускался под воду вместе с пойманной рыбой. Сверху садок закрывался на защелку, чтобы рыба не выплыла из своего временного заточения.

Разложив вокруг себя баночки с наживкой и блесной, все так же неторопливо рыбак усаживался на краю помоста и, побросав в воду комочки хлебного мякиша, забрасывал удочку. После этого начиналось то, что мы называем безропотным ожиданием. Каждый раз он занимал одну и ту же позу. Опершись локтем в согнутое колено и опустив голову на руку, он терпеливо ждал. А вместе с ним ждала и я. Неподвижная фигура рыбака на краю покосившегося деревянного помоста скорее напоминала статую, чем живого человека. И мне казалось, что, подойди я к нему близко, он бы даже не обернулся. Иногда проходило не менее часа, прежде чем поплавок на поверхности стоячей воды подавал признаки жизни. Рыбак мгновенно оживал - точными ловкими движениями он подхватывал удочку, вздернув ее немного кверху, подсекая невидимую рыбу, и быстро сматывал леску, подтягивая к себе подводную обитательницу, так незадачливо попавшуюся на крючок. Рыба еще долго не сдавалась. Движимая инстинктом самосохранения, в предчувствии скорой гибели, она извивалась и вырывалась из рук, пока, наконец, не исчезала в приготовленном заранее садке. Тогда, проделав весь свой ритуал с самого начала, рыбак снова усаживался на свое место, забрасывал удочку в воду, и снова начиналось ожидание.

В первый день нашего удаленного знакомства рыбак поймал пять больших рыбин. Посмотрев на небо, он зачем-то кивнул головой и, собрав свой улов, заторопился домой. Я бросила быстрый взгляд на небо в том направлении, в котором смотрел он, но ничего особенного не увидела - блеклое, лишенное звезд, как это бывает во время раннего рассвета, полуночное июньское небо простиралось над готическими верхушками сосен, отражалось в озере. Белые ночи, белые ночи…

Со временем я перестала удивляться этой его привычке кивать небу перед уходом. Видимо, это было частью его рыбачьего ритуала. Так же, как и поклон озеру. Каждый раз, прежде чем забросить в воду удочку, он зачем-то кланялся плескавшейся у его ног воде. Или это мне только казалось? Мало ли что может почудиться в сумерках белых ночей на берегу озера.

На второй день ему особенно повезло, и, если верить тому, что увидели мои глаза с другого берега, кроме нескольких мелких рыбешек, рыбаку удалось поймать щуку. Эта дерзкая обитательница камышовых зарослей была величиной с полруки. И в ожесточенной схватке на скользких досках помоста рыбак чуть было не упустил свою добычу. Или мне снова все это почудилось?

Рыбаку моему было, наверное, лет девяносто. Он сильно сутулился, как будто прожитые годы своей тяжестью давили его к земле, однако неизменно выходил на свой пост, вне зависимости от погоды. На расстоянии, с другого берега мне плохо было видно его лицо, однако во всех его движениях было такое спокойствие, которое можно накопить только за долгие годы полной потрясений жизни. А в том терпении, с которым он умел ждать, чувствовались жизненный опыт и мудрость, не присущие юности.

На третий день он поймал несколько средних рыбешек и все так же невозмутимо, кивнув в сторону неба, отправился в обратный путь. И снова, будто поддавшись какому-то колдовству, я посмотрела в небо в том направлении, куда он кивнул. “Наверное, у него большая семья, - подумала тогда я, провожая взглядом его удаляющуюся фигуру на противоположном берегу, - тогда почему он все время один? Нет, скорее всего, у него нет семьи...” Мысли о рыбаке не давали мне покоя, и каждый день я с нетерпением ждала наступления ночи (хотя ночи это были весьма условные), чтобы снова отправиться к озеру, вверх по каменистому берегу на плоский уступ гранитной скалы, к своему наблюдательному пункту.

На четвертый день место мое было занято распивающими пиво подростками, и, побродив по берегу под песчаным откосом, я разочарованно уселась на старую перевернутую лодку. Вид отсюда был неважный. Из-за густых камышей можно было разглядеть только голову рыбака и часть его удочки, которую он выдернул из воды всего дважды, из чего я сделала вывод, что в ту ночь он ушел с небогатым уловом.

После двухнедельного наблюдения я поняла, что рыба была его всем - его заработком, его досугом, его жизнью. И, кланяясь озеру, рыбак благодарил его за пищу, которую оно ему посылало, за те часы ожидания, которое оно разделяло с ним, за воспоминания, которыми он делился с тихими водами. Кивая небу перед уходом, он благодарил за погоду, - хорошую или плохую, - он всегда благодарил.

Вскоре, однако, удача оставила рыбака, и трудно было понять, с чем это связано. Вот уже пять дней подряд он возвращался домой с пустым ведром. С нескрываемой жалостью я всматривалась в тонкие очертания удочки, размытые сумерками белых ночей, пока все не начинало расплываться перед глазами, как призрачные очертания миражей, ожидая, что вот сейчас вздрогнет поплавок, исчезнет под водой, и в воздухе взмахнут худощавые руки в темном свитере, быстро наматывая леску. Однако часы ожидания сменялись рассветом, а фигура рыбака все так же неподвижно вырисовывалась на фоне густых камышей. И все так же перед началом рыбалки он кланялся озеру, а уходя, благодарно кивал беззвездному небу.

Но однажды кто-то поломал старый помост. Доски были сорваны, колышки исчезли. И густые камыши потянулись друг к дружке, в надежде заполнить образовавшееся пространство. Я возмущенно разглядывала этот акт вандализма со своего наблюдательного пункта, предполагая, что уже не увижу своего рыбака, так как ему придется сменить место. Но вскоре у раздробленного помоста появилась знакомая ссутуленная фигура. На этот раз, вместо привычного белого ведра, корзины и удочки со снастями, в руках его были доски, а на плечах  - тяжелый рюкзак. Распаковав содержимое рюкзака, он снова поклонился воде и принялся чинить этот маленький кусочек цивилизации среди буйства камышей. А я все никак не могла взять в толк, что же связывало его с этим местом так сильно, что он предпочел в одиночку починить деревянный помост, вместо того, чтобы просто найти себе другое место для рыбалки. И опять он восхитил меня своим спокойствием и терпением - казалось, ничто не способно вывести этого человека из себя.

Стук его молотка эхом разлетался над окутанным тишиной озером, и деревянный помост постепенно возрождался к жизни. Мне пора было уезжать, и, зная, что уже никогда не вернусь, я мысленно прощалась с этими местами и с моим чудным рыбаком, когда он вдруг поднял голову и посмотрел в мою сторону. Я вздрогнула и стала быстро спускаться по каменистому берегу, все еще чувствуя на себе его взгляд. Или это мне просто показалось? Мало ли что может почудиться в сумерках белых ночей на берегу озера.