Разведка боем

Накануне днём нам объявили, что нам предстоит захватить немецкую траншею в полосе обороны полка. Нам, доселе безоружным, выдали винтовки, патроны и гранаты, а также разрешили потренироваться в стрельбе в ближайшем овраге, хоть и под присмотром. Ребята воткнули в снег доски, кто плашмя, кто даже ребром, и из положения лёжа и с колена лупили по ним, старательно прицеливаясь, а я подумал: ну какой в этом смысл? Стрелять нам вряд ли придётся. Немцы будут сидеть в окопах и бить по нам из пулемётов и миномётов, а мы будем скакать по полю как зайцы и прятаться в глубоком снегу. Какая уж тут стрельба? Винтовки, может быть, и потребуются, но это только если до траншеи добежим, только кто же при этом целиться-то будет? На это просто не будет времени. Никто никогда в ближнем бою не целится, все стреляют от пуза на глаз, а там уж куда попадёшь. Чаще всего никуда. И до неё ещё добраться надо. Поэтому я не стал тратить время на ерунду, сидел в сторонке, дымил махрой и наблюдал за стрельбой в овраге.

Вечером нас накормили тёплой баландой с мороженым, твёрдым как лёд, хлебом и оставили в покое. Штурмовая рота находилась за передовой в ближайшем тылу, окопы и блиндажи для нас никто не рыл, притоптали снег, нарезали лапника, накидали его каждый себе, ротный назначил часовых, да и завалились спать. Ночь прошла беспокойно. Я хоть и устал на марше, но мучила тревога, как завтра всё сложится? Ждёт ли нас немец? Насколько у него тут сильная оборона, много ли огневых точек? Будет ли нормальная артподготовка или как обычно пару снарядов пустят и давай-давай? Просочился слух, что предстоит нам разведка боем, а значит наши сами нечего толком не знают, какими силами немцы позиции свои держат, сколько у них пулемётов, где находятся миномётные и артиллерийские батареи, есть ли вторая линия обороны. Пустили бы танки, сразу бы ясно стало, но только кто же ими разбрасываться-то будет, а нас не жалко, на то мы и штрафники, чтоб кровью искупать. Или купаться в ней. В-общем спал я плохо, кошмары какие-то снились, просыпался несколько раз, ворочался, снова засыпал. Под утро загремели котелки, это старшина жрачку привёз, от таких звуков моментально просыпаешься и вскакиваешь, лезешь в вещмешок за котелком и ложкой. Очередь идёт быстро. Черпак хлебова, буханка на троих – и отваливай. После еды махорку разделят и всё, старшина закинет на плечо пустой мешок, повозочный наденет за спину термос и только их и видели. А кругом еще темно, и только на востоке чуть-чуть светлеет. Самое время посидеть, покурить, о жизни подумать. Хотя что о ней думать? Через полчаса-час половины из нас скорее всего в живых не будет, а половина от остальных будет корчиться от боли в снегу. Только каждый надеется, что он в их число не попадёт, что прилетит маааленький такой осколочек и ранит совсем не больно куда-нибудь в ногу или в руку, и – вот оно счастье! – всё, я прощён, я искупил кровью, глядите все!

Смотрю на себя. Валенки старые, из ремонта, с чужой ноги, в голенище несколько дырок. Видать их предыдущего хозяина в ноги ранило. Шинелька тёртая, штопаная много раз, тоже жизнь повидала. Их обычно с умерших в санроте снимают. Ремень брезентовый. Под шинелью стёганый старый ватник, тоже весь в дырках со следами крови. Эх, не добавить бы мне сегодня на него свеженьких пятен! Шапка-ушанка блином. Я уши опустил, так теплее. Ни знаков различия, ни звёзд на шапках, ничего. Стыдится нас Родина, не признаёт за своих, хотя на смерть и отправляет.

Где-то так через полчаса нас построили, зачитали приказ и повели на передовую. Тропинка узкая, вдвоём не пройдешь, мы вытянулись в длинную вереницу. В окопах стрелков мало, или они по норам своим разбрелись? Смотрят на нас понимающе, сочувствуют. Сейчас мы пойдём под немецкие пули и снаряды, а они останутся и будут смотреть, как мы умираем. Старлей назначает старших, сам он в атаку не пойдёт, он же ведь не штрафник, показывает им рукой что-то в направлении немецких позиций, что-то говорит, они кивают. Я ни во что не лезу. Оно мне зачем? Всё рано ничего не видно и не ясно. Подадут сигнал, вылезем наверх и побежим, а там как повезёт. Кого сразу, кого потом.

Последние минуты самые гадкие. Приговорённые перед казнью так себя, наверное, чувствуют. - Живот крутит. Где тут у вас отхожее место? - Дай прикурить! - Не могу на месте сидеть. - Ты чё такой растрёпанный? Где твой бравый вид? - Валенки не по размеру, особенно левый, всё с ноги норовит слететь. Есть у кого запасная портянка? - У тебя, брат, ячейка очень узкая и мелкая, сидеть не удобно. - Странно, столько времени прошло, а рассвета всё нет. - Ну, что ты мечешься, давай сядем, покурим спокойно! - Братцы, вы новость слышали? - Ты вещмешок спереди повесь, котелок от мелких осколков закроет. -  Не, бежать неудобно, спадывает. Сам-то почему не перевесил? Лучше лопату под ремень, она толще, живот закроет. - Никто Самохина не видел? - А это кто? - Ну, мелкий такой, шинель до пят. – Отойди, у тебя изо рта воняет. – Братцы, засуньте мне руку за шиворот, почешите между лопатками, вши грызут, сил нет! – Сейчас вперёд пойдем, тебя немцы почешут!

Часов ни у кого нет, даже у ротного. Сколько сейчас времени? 6? 7? Бог его знает, зимой светает поздно. Зачем нас так рано подняли, если всё равно кругом темно, ничего не видно и всё никак не рассветёт? Хотя зачем нам этот рассвет? Жить-то осталось всего ничего. Куда нам торопиться? Сиди в окопе, вдыхай морозный утренний воздух, смотри на свой пар изо рта. Кто его знает, может ты видишь его в последний раз. Да когда же уже? Нет сил больше ждать!

Ротный в сопровождении местного лейтенанта и назначенных им старших-командиров взводов обходит своих солдат, проверяет наличие патронов и гранат, куда их солдаты засунули, рассовали по карманам или в вещмешки бросили. За ними только глаз да глаз! Не проследишь, они без боеприпасов в атаку побегут. Нашёл одного, отчитывает его беззлобно матом, качает головой. Солдат с виноватым видом судорожно перекладывает гранаты из вещмешка в карманы. С немецкой стороны иногда светят ракетами, дают пару коротких очередей трассирующими и замолкают.

Кажется, что прошла целая вечность. Вроде светать стало. Первый взрыв на немецкой стороне застал нас врасплох. Столько его ждали, а он как всегда рванул неожиданно. За ним второй. Третий. Четвёртый. Куда они бьют? Траншея же ближе, это даже отсюда видно. Опять, сволочи, работают по площадям, без пристрелки, корректировщиков у них нет, или выставить их поленились, это же надо людей отправлять к стрелкам, провод разматывать, а вдруг как убьёт? Вот и лупят с перелётом, чтоб с гарантией, боятся по своим попасть сослепу. Сейчас выпустят пару-тройку десятков снарядов по пустому месту, руки потрут и скажут, мол, а чё? Мы своё дело сделали, команду выполнили, отстрелялись. Какие к нам вопросы? Им главное позиции свои не засветить, чтоб их самих не накрыли. Спрячутся где подальше за лесом и шмаляют оттуда, да только же разве попадёшь по узкой траншее с 3-х километров да без корректировки? Вот и всё. Недолго музыка играла. Минут пять работали, не больше. Немцы сейчас «Ахтунг!Ахтунг!» и к своим миномётам бегут нас встречать. Молодцы артиллеристы! Всех супостатов разбудили и подготовили!

Первая красная ракета с хлопком уходит ввысь также долгожданно и одновременно неожиданно, что и первый взрыв артподготовки. Всё тело в напряжении. Сейчас начнётся. Второй хлопок. Пошли.

Закидываю винтовку на бруствер, отталкиваюсь ногами от дна окопа,  подтягиваюсь на руках, вылезаю наверх. Немцы молчат. Ждут, суки, когда мы ближе подойдём. Хватаю винтовку, делаю несколько шагов. Снег выше колена, хрен побежишь. После 50-ти метров уже тяжело дышишь и начинаешь бурно потеть. А бежать надо, чем ближе к немецкой траншее подбежим до начала миномётного обстрела, тем вернее в живых останемся, немец по своим лупить не будет, весь огонь сосредоточит по нейтральной полосе. Да и из пулемётов сподручнее бить метров со 100-150-ти, когда мы в куче. А, вот и он. Два одновременно с двух сторон. Справа от меня кто-то упал. Убит? Ранен или просто решил залечь? Бегу дальше. Задыхаюсь. Вот еще один впереди упал. Теперь я первый. Все пули мои. А вот и первая мина слева сзади. Падаю в снег. Лежу, тяжело дыша. Пока что вроде цел. Снег для пуль не преграда, они сквозь него как сквозь плотный дым, но в снегу меня не видно, это пока спасает. С другой стороны, ни хрена не видно и голову не поднимешь, не посмотришь вокруг, он сразу её срежет, тёмную каску на белом фоне хорошо видно. Дали бы маскхалаты, сволочи! Жалко. Их только разведчикам выдают, с ними у нас напряжёнка. Как и со снарядами, пушками, танками и самолётами. Много только людей, их можно не жалеть. Что делать? Ползти вперёд или лежать в снегу? Где наши все? Я первый бежал, они сзади лежат, наверное, мимо меня никто не пробегал, кажется. А мины продолжают падать. Пока что где-то позади меня, там, где ребята лежат. И пулемёты короткими очередями снег прочёсывают, будто вшей мелкой расчёской. Вот кто-то слева громко вскрикнул. Матом заорал. Его нашли. Меня пока нет. Боже мой! Что делать? Может вперёд проползти метров 30? Выйти из зоны огня? А вдруг они пехоту пустят добить оставшихся, в плен возьмут? Нет, это вряд ли. Не тот теперь немец, не 41-й год. Трусливы они стали, суки, не полезут на рожон. Осторожно поднимаю голову, оглядываюсь назад. Кто-то стоя на карачках трясёт другого за шиворот. Ага, это взводный поднимает солдат, а они не поднимаются. Тоже мне, герой нашёлся! Лежи как все в снегу, что ты маячишь тёмным пятном у немца на мушке? Ну вот; накаркал. Старшой схватился за бок и упал навзничь. Дотрясся. Нет, надо ползти, там безопаснее. Так, а это что? Валенок в крови. Ватные штаны порваны в нескольких местах. Шинель расстёгнута. Тяжёлое отрывистое дыхание со стонами, пар изо рта. Он бежал впереди меня. Не знаю, как его зовут, мы не успели познакомиться, нас наспех собрали три дня назад, кого после трибунала, кого прямо из зоны. Голову повернул в мою сторону, смотрит дико и умоляюще. Сейчас, браток, сейчас! Разрываю индивидуальный пакет, пытаюсь перевязать его, да только как это сделать? Он лежит на спине, раны под одеждой, я не могу её снять, даже приподняться над ним на локтях не могу, меня сразу увидят. Потерпи, браток! Бой закончится, санитары вечером в темноте подберут! Главное – жив! Кровью искупил! Поваляешься с месяц-два в санбате, может даже в госпитале в тылу, если повезет, и всё! Чист как белый лист! Пиши биографию с нуля! А мне воевать тут дальше.

Кажется, я потерял бдительность, пытаясь помочь раненому, мою спину заметили. Пули засвистели совсем рядом. Это не случайно. Вот и мины ближе ложатся, осколки визжат, аж дрожь пробирает. Раненый вдруг вскрикивает и начинает громко материться. Еще одну пулю поймал. Или осколок. Странно, что я до сих пор цел. И тут до меня доходит, он же лежит ближе к немцам, поперёк, закрыв меня своим телом. Спасибо, брат! А это что? Сильный взрыв метрах в 20-ти. Земля подпрыгнула, ударив меня снизу, свет померк, через секунду сверху посыпались комки мёрзлой земли вперемежку со снегом. Это не мина. Это артиллерия подключилась. Ну всё, теперь нам п…ц. И пулемёты не угомонятся. Чего лупите, гниды! Поберегите патроны, видите, мы и так тут кровью истекаем! Браток еще раз дёрнулся, вскрикнув громко, и еще раз, потом затрясся всем телом, булькая и хрипя. Всё. Нашёл нас немец, нащупал в снегу. Всю очередь в бедолагу всадил. Я лежу, уткнувшись лицом в снег, распластался, вжался как мог. Браток уже мертвый, наверное, лежит, не двигается. Резкий удар справа. На этот раз ближе. Я почти оглох. В ушах и голове какой-то звон, взрывы стали тише. Земля, подпрыгнув, в нос и щёку ударила, как кулаком заехали. Воняет взрывчаткой, дышать нечем. Боже мой, как страшно! Меня же сейчас расплющит! На куски порвёт! Браток кажись ожил, снова затрясся и начал ворочаться всем телом. Неужели живой? Что-то он больно активно прыгает, ему же больно должно быть шевелиться! И тут до меня доходит, он мёртв, но в него пули десятками входят, пытаются его на бок перевернуть, а он потом назад падает. Окровавленные клочья шинели и ватника вперемежку с чем-то мокрым, мягким и теплым разлетаются во все стороны. У меня с каски его кровь течет. Мама! Мамочка! Мамулечка! Мне конец! Сейчас он его разорвёт надвое и тогда я следующий! Удар сзади. Тряхнуло так, что я чуть через труп не кувыркнулся навстречу пулям. Волна горячего вонючего воздуха задрала мне шинель и телогрейку под ней, спину обожгло. Всё! Теперь точно кердык! Ещё один удар! .…твою мать! С..ка, б….ь, Фриц ….ный! Я же доберусь до тебя! Я тебе в горло вцеплюсь кровавыми ногтями! Я щёки твои оторву и выкину! Я проткну твои зенки трима….бл…е, вдавлю их в твой злое….ий череп так, что у тебя из ушей брызнет! Я намотаю твои кишки на руку и разложу их по полю как связист телефонный провод! Привяжу к ним твою грёбаную башку и буду кричать тебе в ухо: Алё! Алес! Гитлер капут! Фирштейн?!

Матерь божья! Я ничего не вижу! Я не слышу ничего! Снова удар, еще ближе! Да сколько же можно! И мины, и пули, и снаряды – всё наше! Эй, вы там, п…ры с биноклями! Вам со своих НП всё хорошо видно? Вы уже подсчитали пулемёты с миномётами? И откуда они нас мочалят вам тоже хорошо видно? Может, и пушки разглядели? Хотя это навряд ли, они с тыла работают. Но это всё равно. Так, может, нам уже можно обратно вернуться? Или мы тут должны все как один принять геройскую смерть ради вашего любопытства и по вашей прихоти? А стрелки? Вам не жалко нас, беспомощных, раздавленных и распятых? Что вы чувствуете, глядя сейчас в нейтральную полосу? Понимаете ли вы, что завтра вас также как нас отправят на верную смерть? Вы также будете лежать в грязно-красном от земли и крови снегу, изрешеченные осколками и пулями, орать матом и прощаться с жизнью, а вокруг будет бушевать ад, из которого не выбраться! Триму….б зал….ый! Он что, меня видит что ли? Все снаряды мои. Вокруг же темень! Грязь, снег не успевают упасть, новые им навстречу! Ноги не чувствую. Может, их оторвало? Надо приподнять голову, оглянуться. Нет. Только не сейчас. Если я морду от земли оторву, её точно отсечёт осколками. Рядом воронка кажется. Надо в неё заползти. Подтягиваюсь на руках. Изгибаюсь всем телом как змея. Оглядываюсь. Ноги на месте. Почему я их не чувствую? Почему они не шевелятся? С трудом доползаю до воронки, скатываюсь вниз. Ну и вонь. Дышать вообще нечем. Вжимаюсь в дно. Тут немного лучше. Я чуть ниже уровня земли, осколки не должны залетать. Разве что ещё раз шарахнет поблизости. Снова удар. Это конец. Я не могу больше это терпеть. Я бы побежал, но ноги не слушаются. И если я встану на них, то меня порвёт пополам. Руки все в крови. Это моя или братка? Ё… в ... от! М…..нь три………ый! Х…………………т! …………………….!!! .............................!!! ………………………..!!!  Еще один удар. Ещё ближе. Кажется, там, где я до этого лежал. Братка, наверное, разорвало на куски. …………………!!!!! ………………!!!!! ……………………………!!!!! Это не воронка. Это дикий конь, которого объезжают и он подпрыгивает, брыкается в разные стороны и визжит диким голосом! Кажется, меня сверху зацепило, как будто по спине что-то течёт или мне кажется?

Господи Иисусе! Нам всегда говорили, что тебя нет и никогда не было! Прости меня, грешного! Ты один мне можешь помочь! Спаси и сохрани, господи! Я уже оглох и почти ослеп! Я продырявлен в нескольких местах и истекаю кровью! Я много грешил в этой жизни! Я, наверное, заслужил смерть, но я не хочу умереть сейчас в таких страшных муках! Дай мне искупить свои грехи! Не перед Родиной, перед тобой! Дай мне выжить сегодня! Я обещаю бить фашисткую сволочь до последней капли крови! Я готов погибнуть, но не сегодня! Я должен отомстить! За свои муки, за погибших товарищей, за всех, кто сложил свои головы в этой страшной войне! А если я выживу, то после войны женюсь, нарожаю кучу детей, всех выращу и воспитаю в любви к тебе! Я буду чтить твои заповеди, буду тайно ходить в церковь и молиться за всех грешников, что сгинули в этой адской мясорубке! Господи!!!..............


Белый потолок. Разве ТАМ есть потолки? Да еще с мелкими трещинками. Нет, это не рай. Я еще не умер. Я жив. Где я? Теперь боль почувствовал. Ноги болят. Значит, всё-таки они на месте. Я понял. Это госпиталь. Неужели я выжил? Не могу поверить. И не могу повернуться. Пить хочу. Надо как-то дать знать. Сказать. Крикнуть. Или просто простонать. Раскрываю рот, вместо слов какой-то хрип получается и больно в груди. Через некоторое время в лицо кто-то заглядывает. Женское лицо. Медсестра.

Я потерял сознание в том бою и лежал в воронке 2 дня, меня от обморожения спас снег, выпавший в тот же день, но он же мог меня и похоронить. Нашли меня под ним случайно разведчики, что ночью вышли в нейтральную полосу в поиск, остались там на день и увидели, как из сугроба поднимался вверх едва заметный пар от моего дыхания. Они меня ночью откопали и на носилках-волокушах вывезли в тыл. Несколько суток я был без сознания и очнулся только в госпитале на следующий день после поступления. Сейчас мне уже лучше, врач сказал, что я еще повоюю. Это хорошо, ведь я же обет дал. Не знаю, остался ли кто еще живой из наших в том бою, я больше никого не видел. Если кто-то выжил, то я ему передаю свой привет и пожелание скорейшего выздоровления, он, наверное, тоже, как и я, обещал бить фашистов, а обещания свои надо выполнять!