На память

Дождь размеренно барабанил по тенту палатки заглушая все остальные звуки. Я приподнялся на локтях и посмотрел на Юлю. Она свернувшись калачиком лежала у другого края. Между нами можно было уместить еще как минимум двух человек. Я выбрался из спального мешка, накинул куртку, взял из рюкзака сигареты и фляжку. Свой спальник я набросил на Юлю. Когда я застегивал палатку снаружи, мне показалось, что она его сбросила.

Под тентом посреди лагеря негромко трещал костер, возле которого в одиночестве сидела Мария Сергеевна. Я сел напротив нее и закурил.
 
- Не спится? – спросила она.

- А вам?

- Всю жизнь проспать можно, - она улыбнулась. Я тоже, потом достал фляжку и сделал глоток коньяка.

- Будете?

Она взяла фляжку и выпила.

- Последний раз я была в этих местах, когда училась в институте. Мы пошли сюда группой, ровно в этот самый лес, на эти скалы. Все вокруг меняется, а они такие же, как и тогда. Людей, который также как ты сидели напротив меня уже в живых нет, а речка все бежит, деревья стоят себе и стоят… Ты меня извини, но я тут и сидела, поджидала, кому бы все рассказать.

- Рассказывайте, - сказал я. Мария Сергеевна была чуть ли не самым симпатичным мне членом группы. В этой милой стареющей женщине чувствовался какой-то чудовищный багаж памяти, опыта и обаяния.

- Когда мы были здесь, казалось, что впереди такая необъятная и длинная жизнь. Мы тут строили какие-то планы, парочки разбегались по палаткам. Много пили, - она подмигнула мне, улыбаясь, - казалось, что весь мир у наших ног. А потом прошла буквально секунда, и молодость кончилась, началась старость, раньше часто праздновали дни рождения, теперь чаще случаются поминки. Я долго думала, на кой черт я снова сюда поперлась. Решила, что из мазохизма. По-другому никак не назовешь. Сижу как дура, вспоминаю людей, которые сидели рядом со мной и рассказывали, как они будут покорять мир. А потом мы их хоронили. Тогда смерть была чудовищно далеко. А сейчас она уже такая привычная. И такая навязчивая, словно намекает, что и тебе, старуха, осталось недолго.

- Ну вы бросьте. Люди и до ста лет доживают, рано вы что-то.

- Я думала об этом. И поняла, что в детстве ты живешь ради молодости. Ты хочешь вырасти. В молодости короткий период ты живешь ради нее самой, а потом ты начинаешь готовить себя к старости, обрастать имуществом, связями, чтобы было комфортно. В какой-то момент ты понимаешь, что молодость прошла, и с наступлением той самой старости ты начинаешь готовить себя к смерти. Это приходит не сразу. Но приходит. Мне, к сожалению, пришло. И когда говорят, что молодость в душе, это не правда. Если у старика в душе молодость, он кажется смешным и нелепым. Нет ничего хуже, чем быть смешным. Чем умереть смешным. И вот когда я пришла сюда, записалась, заплатила деньги, собрала рюкзак, я поняла, что это такая дань молодости и людям, которые тут со мной были.

Дождь барабанил по тенду. Вокруг была непроглядная темнота. Неподалеку журчала горная речка.

- Когда кончается молодость?

- Мне кажется, что лет в тридцать. И получается, что на настоящую жизнь, без сумасшедшей оглядки на будущее нам отведено 10-12 лет. Когда тебе 20, эта цифра ужасает. Но это очень мало. Потому что молодость нужно уметь организовать. Это тоже огромный труд.

- У вас есть муж? Дети?

- 35 лет назад муж сидел на твоем месте, а потом я его то и похоронила. Дети уже взрослые, живут далеко.

- Извините, - я засмущался.

- Ничего – ничего – сказала она распевно – он бы еще над этим как-нибудь пошутил. Был большой любитель черного юмора. А с детьми мы иногда созваниваемся, но в последнее время редко. Потому что у них появились свои дети, и они теперь больше заняты этим. Многие говорят, что дети не влияют на молодость, а только переводят ее в новое качество. Я думаю, нет. Как только в твоей жизни появляется кто-то, кто важнее, чем ты сам, молодость кончается. Молодость – это эгоизм.
Продолжать разговор было как-то не ловко, поэтому я выпил еще, закурил и протянул фляжку Марии Сергеевне. В этот раз она отказалась.

- Выходит, любовь – это не молодость?

- Это смотря как любить. Когда мы с мужем только познакомились мы скорее использовали ресурсы двух людей, чтобы получать еще больше удовольствия – это была молодость. А потом началась подготовка к старости. Только поняли мы это позже. – она договорила и отрешенно смотрела на угольки в костре. Несколько минут мы молчали.

- Скажите, раньше правда было так хорошо? – я неловко попытался сменить тему.

- Миш, ты знаешь. Сейчас мне кажется, что при Брежневе был чуть ли не рай на земле. Но если быть честной, то в 91 году я как только узнала, так сразу все бросила и поехала в Москву бороться за свободу. Сейчас, кажется, дура дурой. Но тогда я была в этом уверена, я очень хорошо это помню. Это она и есть. Молодость. Менять мир, воевать, за что-то бороться. А сейчас, кажется, да и пусть нет порнографии и кока-колы, зато пенсия, и хлеб копейки стоил. Понимаешь? Хотя и это не главное. Мне тогда было как тебе, и сейчас мне кажется, что я была так счастлива, так счастлива. Хотя тогда я так не думала. Счастье, оно всегда в прошедшем времени. Мы всегда о нем только вспоминаем. И конкретно сейчас мне кажется, что тогда мне было лучше. Но я все-таки образованный педагог, поэтому понимаю, что это психологическая ловушка. Ты, как мужчина, не дашь соврать, вы с упоением и удовольствием вспоминаете драки, даже те, в которых сильно избили вас. Поэтому сейчас я не хожу на выборы совсем, чтобы не голосовать за своих фантомов. Пусть молодые решают, как им жить.

Когда она это рассказала, мне почему-то тоже показалось, что самое счастливое время я уже прожил. Меня одолевало стыдливое чувство потерянной юности, молодости. Смотреть с высоты так сказать «прожитых лет» было проще. И мне казалось, что было много важных вещей, которые я не сделал, и даже не попытался сделать. И была Юля, обиженно свернувшаяся калачиком в палатке, и винящая меня в потерянном времени. И были воспоминания о том, как я несколько лет назад, еще школьником, ходил по этим же тропинкам в этом лесу где-то на границе Башкортостана и Челябинской области. В этом плане что-то роднило меня с Марией Сергеевной. Это тоже была своего рода дань и мне тоже казалось, что тогда, раньше, жизнь была устроена правильнее, чем сейчас. Но я уверен, что тогда, в тот самый момент, когда я в октябре месил походными берцами грязь этих тропинок, мир казался мне ровным счетом таким же несправедливым, а может даже более несправедливым из-за приближающегося ЕГЭ, поступления, военкомата, чем сейчас. Но это лишь игры сознания. Все плохое забывается. В памяти остаются лишь счастье и великое горе. И тут было как раз счастье, и сидя у потрескивающего костра, в ноябре, в забытом богом лесу я вспоминал, как я был счастлив именно здесь, а не где-нибудь еще.

 Мы с Марией Сергеевной сидели молча, словно все уже было сказано. Я чувствовал по ней, что она высказалась. О молодости, о старости. А я думал о своей молодости. Кончилась она или только началась, и никак не мог понять, на каком отрезке жизни я нахожусь. Я мог бы обвинить Юлю в потерянном времени, в ограничениях, рамках и запретах. Но я также ограничивал и ее тоже, и по-другому никак. Нет, мне некого было винить. Мне казалось, что мы априори счастливы только в прошлом, а счастье в настоящем невозможно. Счастливое время, подумал я, всегда потеряно.

Я сидел, курил одну за одной, выпивал. Мария Сергеевна пристально посмотрела на меня и спросила:

- Тяжело?

- Как-то по-особенному пусто, знаете.

- Понимаю. Меня это чувство не покидает уже пол жизни.

- Вот и скажите мне, как опытный человек, делать то что? – мне казалось, что за два дня похода она даже без слов поняла, что происходит между мной и Юлей.

- Все когда-нибудь кончается, это вопрос времени – она пожала плечами, - когда мы куда-нибудь приезжаем, мы просим прохожих сфотографировать «на память». Потому что все самое лучшее хранится только там.

- Мне иногда кажется, что настоящего вообще не существует, есть только будущее и прошлое. Ведь настоящее – это доля секунды, и она сразу становится прошлым, и дальше и дальше, даже начало этой фразы уже прошлое.

- Пора спать, Миша, завтра много ходить. А то нечего будет вспомнить. – она ухмыльнулась и встала с бревна. Она не хотела выслушивать, хотела только говорить. Я сделал еще глоток из фляги, выбросил окурок в костер и тоже встал. Когда я зашел в палатку и влез в спальный мешок, мне показалось, что Юля не спала, а слушала весь наш разговор. Но сам я очень быстро провалился в сон, стоило только закрыть глаза.

***

Я решил пойти в поход, когда понял, что все разваливается. Юля не хотела, но я все-таки смог ее упросить. Мы не так много времени проводили вместе, а если и проводили, то это сложно было назвать проведением совместного досуга, совместным проживанием. Интернет и социальные сети прекрасно позволяют игнорировать реальность, но даже не это главное. Иногда они становились даже чем-то спасительным, потому что объединяли. Страшно, когда личная жизнь однообразна и не пересекается с жизнью другого, а на полноценную совместную не остается времени. Создается ситуация, похожая на изоляцию. Круги Эйлера соприкасаются только по периметру. Иначе говоря, когда вы садитесь за стол, вам нечего обсудить, кроме коротенького отрезка линии прикосновения жизней. Взаимопогруженность сводится к бытовым вопросам, и человек в ваших глазах теряет глубину.  Конечно, в нашем случае все было не настолько плачевно, но я рисовал в своем воображении такое развитие событий, и мне было страшно, что однажды, оставшись вдвоем, мы не найдем друг для друга слов.

Я всегда был большим любителем леса, наверно из-за того, что моя мама - натуралист. И когда так совпало, что мы смогли выгадать почти неделю выходных, я уговорил Юлю пойти со мной. Я рассчитывал на «эффект костра» или «эффект кухни». Когда разговор идет сам по себе и с каждым витком диалог уходит все глубже и глубже. Я рассчитывал заново узнать человека, с которым живу. Понять, что в нем изменилось. Ведь Юля сейчас, и Юля три года назад – это две разные девушки.
Когда наши отношения только начинались, мы часами могли спорить о литературе, кино и политике сидя на лавочке у подъезда с банкой джин-тоника. Потом сидеть на лавочке у подъезда и пить ей начало казаться чем-то неприличным. Потом темы, в которых наши мнения расходились перестали обсуждаться, потому что зачем спорить? А еще позже я начал ловить себя на мысли, что иногда испытываю чувство неловкости, когда говорю о чем-то абстрактном со своей девушкой.
Когда мы собирались в поход, я тайком от Юли взял с собой 2 литра коньяка и две бутылки ее любимого ликера. Я думал, что это выправит ситуацию и разрушит наши зацементированные коммуникативные барьеры.

Юле не нравилась идея идти в поход в ноябре. В первый же день она жаловалась на грязь. Но к стоянке это прошло. Она казалась ожившей и даже веселой. К вечеру, когда почти вся группа разошлась, мы еще оставались у костра. Юля сидела рядом со мной, а напротив устроился инструктор Саша. Профессиональный спортивный турист с разрядом. Их легко отличить от любителей по одежде. Обычные люди хотят в спортивных костюмах или камуфляже, как я. Они же в специальном термобелье. Саша был старше нас на год, и только начал самостоятельно водить группы в походы. Раньше он был помощником инструктора и водил только детей. Все это он нам рассказывал там, у костра, а я все ждал, когда он уже свалит. Перед самым походом я напился на корпоративе и вернулся домой слишком поздно. Юля на меня обиделась, и даже спустя несколько дней эта обида чувствовалась. И он тоже это видел и уж не знаю, чего он добивался, но мне казалось, что провоцировал. Когда он все продолжал рассказывать про походы и места, в которых он побывал, я тоже иногда вставлял пару слов, потому что сам еще в школьные годы исходил половину области. Я рассказывал про свои любительские походы, с алкоголем и многочисленными нарушениями техники безопасности, а этот был слишком правильный. Только по картам. Только со всем снаряжением. Строго по закону. Юристу Юле это даже симпатизировало. Когда я рассказывал историю о том, как во время сплава мы выплыли к участку, на котором лед еще не вскрылся и долбили его ломом, этот умник моментально меня поправил, сказав, что по таким рекам сплавляться нельзя, а лед, конечно, взрывают. Неудивительно, что инструктор у нас под него провалился и чудо, что выжил. Я от всех этих историй и его навязчивости злился. Я шепнул Юле, не хочет ли она пойти спать, но она сказала, что посидит еще, а я могу идти один. Конечно не могу. Я достал фляжку, выпил и предложил остальным. Хороший коньяк, говорю. Саша отказался, сказав, что на маршруте не употребляет. Юля не стала пить и больно ущипнула меня, посмотрев с укором. Я закурил и все равно выпивал, уже от злости. О разрушении коммуникативных барьеров не могло быть и речи.

Мы пошли спать, только когда Саша сказал, что уже поздно, и надо ложиться. Я предложил Юле посидеть еще, но она сказала, что хочет выспаться. В палатке она назвала меня алкашом и сказала, что и не догадывалась даже, что я и сейчас возьму с собой алкоголь. Разубедить ее я не смог. Она попросила меня отвернуться, чтобы я не дышал на нее перегаром.

На второй день лучше не стало. У меня страшно болела голова от выпитого, и немного отойдя от лагеря я с жадностью прильнул к сырой воде в реке. Юля это увидела и рассердилась. Она сказала, что я похож на животное, и так нельзя. Я хотел сказать, что всего лишь рассчитывал с ней поговорить. Но в итоге за этот день мы почти и не общались. Я шел и корил себя как только можно было. Мог же не пить. И тогда, до похода, мог не пить, и сейчас. А все равно пью черт его знает почему, из жалости к самому себе, из слабости... Я четко понимал одну простую вещь. Когда-то я упустил момент, и Юля покрылась словно панцирем, под которым прячет саму себя. И его то мне и нужно было пробить. Вопрос был только в том, как это сделать. Первые два дня показали, что я не очень преуспел. Потому что остаться со мной у костра на второй день Юля отказалась. В палатке я предложил ей выпить вместе ликера, но она ответила, что пить не хочет совсем и ее пугает, что я только об этом и думаю. Мне тоже стало обидно, что я пытаюсь, а она не идет мне на встречу. Я молча лег, но так и не смог заснуть и пошел к костру, где встретил Марию Сергеевну.

***

К утру дождь прекратился, но заметно похолодало. Температура приблизилась к нулю. Когда я проснулся, палатка была пустой. Я собрался и вылез. Юля сидела возле костра, вплотную к  Саше, и о чем-то с ним оживленно говорила. До меня долетали только обрывки каких-то фраз и смех.  Неподалеку от них сидела студентка Ирина. Она подбирала с земли какие-то палочки и бросала их в огонь. На костре кипятился котелок. Марии Сергеевны не было. Еще трех участников похода – школьников Вадима, Кости и Вити тоже. Я подумал, что Саша отправил их собирать дрова. После дождя это была нелегкая задача, но костер уже был обложен влажными поленьями, видимо, чтобы высушить.

Проходя мимо костра я пожелал всем доброго утра. Саша поздоровался и с претензией спросил, почему я ночью сжег половину дров.

- Тебе еще принести? – ответил я.

- Ну так нельзя, нам же варить.

- Ты мне предлагаешь ночью по лесу лазить и дрова собирать? – сказал я чуть резче.

- Если взял из общего – то верни.

- Так тебе принести или нет, я не понял? – напирал я на него. Из-за того, что он сидел на бревне, я нависал над ним и было видно, что ему неприятно. Но вставать он не стал.

- Я уже отправил ребят. Не делай так больше.

- Как скажешь. – буркнул я и пошел умываться к реке. Я догадывался, с чего начался этот разговор. С Юли. Она жалуется ему на меня. Он то ли проверяет, насколько серьезны ее слова, то ли выделывается перед ней, не знаю, но решается на подобные штуки. А Юля со своей обидой сходит с ума, это видно. Ей, почему-то кажется, что я ее главный враг и причина всех неудач. Я с грустью осознавал, что моя идея помириться с ней в походе проваливается. Недовольства в ней было столько, что в итоге вчера я не стал идти с ней рядом и ушел в конец колонны. В итоге за два дня Юля немного сблизилась с Сашей, я - с Ириной, школьниками и Марией Сергеевной.

Метрах в 15-20 от лагеря текла небольшая горная речка. Она спускалась со скал, и в самом широком своем месте не превышала двух метров. Там, где мы остановились, возле лагеря была искусственная запруда. Сама по себе речка по глубине не доходила и до полуметра, но в этом месте образовался прудик глубиной метра полтора. Я хорошо его помню, он был тут еще несколько лет назад, когда я в первый раз сюда пошел. Я вспоминал, как мы на спор в октябре прыгали в эту запруду голыми, а потом бежали и отогревались у костра. Было круто. Я нашел сухой камень на берегу, сел на него, облокотился спиной на огромную сосну и закурил, слушая журчание речки. Неподалеку, за моей спиной, я слышал голоса школьников, которые собирали дрова. Судя по звукам, они шли в мою сторону.

Школьники вылезли из леса справа от меня.

- Миш, дай сигарету пожалуйста, - спросил как-то полушепотом Вадим.

- Санек спалит, расскажет родителям.

- Не спалит, раньше же не спалил.

И тут мне в голову пришла мысль.

- Пацаны. Давайте так. Я даю вам сигареты, а вы прыгаете вот в эту запруду?

- Да не-е-е-е, - протянул Костя, - холодно же.

- Зассал? Я в вашем возрасте прыгал.

Лидером их группы был Вадим. Ему было 16, но выглядел он постарше. Они занимались в секции спортивного туризма. Он сказал:

- Давай, но чур ты с нами прыгаешь.

- Договорились.

Мы отошли в лес так, чтобы нас не видели из лагеря, покурили и вернулись к запруде.

- Ну что? – спросил я.

- Поехали! – Вадим начал снимать одежду. Я тоже сбросил берцы и начал снимать камуфляж.

- Блин, да ну нахер, - начал Костя.

- Сыкло, - моментально ответил Вадим.

- Ладно, не хотите, не надо. – сказал я, - Вить?

Тот отрицательно помотал головой.

- Ладно, стойте на шухере, - скомандовал Вадик.

Я разделся до трусов и встал у запруды. Через пару секунд подошел Вадим. Было холодно.

- Раз! Два! Три! – крикнул я, и мы прыгнули в воду.
 
Сначала она показалось ледяной, в следующее мгновение почти горячей. Вадим, вынырнув, орал что-то нечленораздельное. От холода голос захватывало, и даже вздохнуть было не так просто. На шум воды из лагеря прибежали Юля, Саша и Ирина. Увидев меня в воде Юля крикнула:

- Придурок! – и убежала обратно.

Саша, Витя и Костя помогли нам вылезти из воды, и мы побежали к костру, накинув одежду на плечи. Сидя у огня Вадим, улыбаясь, со стучащими зубами пробормотал:

- Охеренно!

- А я говорил!

Подошел Саша. Он сел рядом со мной и спросил:

- Миша, какого хера ты творишь?

- Не ссы, я так уже делал.

- Да похер на тебя, ты этого – он кивнул на Вадима, - зачем с собой потащил? Он же школьник! Я за него отвечаю!

- Все нормас, Александр Сергеевич, - сказал Вадим.
 
- Идиоты. Если он сляжет с пневмонией, я не знаю, что с тобой сделаю, - рявкнул Саша.

- Есть, сэр!

Саша в гневе ушел, видимо, искать Юлю. У костра остались мы с Вадимом и Ирина. Я оглянулся по сторонам, достал фляжку, выпил и протянул Вадику.
 
- Коньяк?

- Ага.

Он быстро сделал несколько больших глотков, выдав в себе опыт, и отдал мне. Я предложил Ирине, она улыбаясь помотала головой.

- Ну как хочешь, - я спрятал флягу в разгрузку.

Когда мы отогрелись и оделись, подошло время завтрака. Ирина сварила рисовую кашу со сгущенкой. После еды Саша сказал, что мы идем на последнее место стоянки, под горой Круглица. Там мы простоим сутки и потом тем же путем возвратимся назад. Мы собрали рюкзаки и пошли вдоль реки выше по течению. Тропинка была очень узкой, поэтому мы шли колонной по одному. Первым шел Саша, за ним Юля. После моего купания она со мной даже разговаривать не стала, поэтому я ушел в самый хвост, чтобы спокойно курить на ходу.

Саша рассказывал о ледниках, которые много тысяч лет назад, когда таяли, и принесли сюда эти огромные валуны, зажимающие между собой тропу и образовавшие огромное количество возвышающихся то тут, то там скал. О ледниках в этих местах говорил каждый уважающий себя экскурсовод, это, видимо, передавалось из поколения в поколение. Я шел и потихоньку выпивал. Передо мной шли школьники, а потом Ирина. Иногда я передавал Вадику сигарету и он, пригибаясь, делал одну-две затяжки.
 
Когда я шел по этой же дороге 6 лет назад, я думал, как поступлю на юриста или преподавателя русского языка и литературы, или на социолога, или много еще на кого. Представлял себе студенческие годы, вечеринки, пьянки, девушек, молодость. В итоге хреново сдал ЕГЭ. Поступил на рекламщика в не самый престижный вуз. Во время учебы работал. Денег было немного, до 3 курса вообще почти не было. Потом стало чуть-чуть легче. Знакомство с Юлей перечеркнуло других девушек и пьянки. Реальность не совпала с ожиданиями. И Юля тут вообще не причем. Я много раз искал виноватых во всем этом. Юля была одним из кандидатов, но потом я подумал, что ни в чем не могу ее винить. То, что молодость проходит не так, как я это себе видел – это естественно. Долгое время я был твердо уверен, что в этом виноваты родители, которые не смогли обеспечить меня. Не зарабатывали достаточно, чтобы избавить меня от необходимости работать, чтобы я мог посвятить время учебе и саморазвитию, или развлечениям и чему-то там еще. В общем, они не могли купить мне свободное время и оплатить мои желания. Но и их винить было как-то глупо. И когда в своих мыслях я остался наедине с собой и понял, что по-настоящему я имею право винить в этом только себя и нести полный груз ответственности за каждый свой сделанный шаг передо мной встал судьбоносный вопрос. Если я остался один, то есть два варианта: изначально несправедливый мир, который в принципе не может обеспечить исполнение моих желаний, или я, загубивший желание ошибками, ленью и отговорками. Так или иначе, я должен был либо простить себя и мир, либо не прощать и жить с чувством вины. Сейчас, когда я шел по этому лесу, а что это, как ни мир, мне казалось, что он тут совсем не причем. Он только предоставляет пространство для борьбы, а дальше мы должны справляться сами. Другое дело, что об этом никто не говорит. На праздниках все желают друг другу счастья, но никто не рассказывает, что это и как его достигать. Говорят, надо получить образование, работу, найти жену и жилплощадь, и все будет хорошо и замечательно. Люди боятся трактовок и решений. Родители обрисовали мне уравнение жизни, но побоялись объяснить значение переменных иксов, игриков, зетов. Они обозначили то, что итак дано. А когда я это заметил, то почувствовал себя бесконечно брошенным и обманутым. Но сейчас я уверен, что у них нет ответов. И что они где-то в глубине души тоже ищут виноватых. А может даже нашли.

Мы вышли на небольшую опушку и сделали привал. Полянка эта располагалась на повороте небольшой дороги. Никаких указателей тут, конечно, не было, но я знал, что если уходить влево, то минуя дом лесника ты подходишь прям к Круглице. Там есть стоянка возле другой речушки, побольше. А если пойти прямо, то сделав небольшой крюк, где-то в час хотьбы, ты выходишь все к той же Круглице, но минуя Ильинку – небольшую брошенную деревню.

Юля села рядом с Сашей, я попросил ее немного со мной поговорить. Она встала с недовольным лицом. Мне каким-то чудом удалось уговорить ее пойти со мной через Ильинку. Я сказал об этом Саше, тот недовольно спросил:

- Ты дорогу то знаешь?

- Конечно.

- Если вы через два часа не появитесь, пойду за вами.

- Как скажешь.

Привал закончился, и мы разошлись по разным дорогам. До Ильинки было не больше часа. Дорогой, по которой мы шли, никто не пользовался уже очень много лет. Она вся заросла травой и только по колеям можно было понять, что когда-то тут ездили машины. Мы долго шли молча, потом Юля спросила:

- Зачем ты меня сюда потащил?

- Здесь очень красиво.

- Много где очень красиво. Мы могли съездить в нормальное место, а не ползать в ноябре в грязи.

 - Мне казалось, что тебе начало нравится.

- Нет, не начало. Я смирилась и решила дотерпеть эти пару дней. Возьми рюкзак, мне тяжело.

Я повесил ее рюкзак сверху на свой.

- Я живу с тобой три года, и не могу понять. Чего ты вообще хочешь? Я смотрю на других людей, они ставят какие-то цели, достигают их, работают, но при этом у них есть свободное время. А ты школу закончился и поступил куда придется, универ закончил и пошел работать куда придется. Я не понимаю, чего ты добиваешься? Скажи, зачем я тебе нужна? Ты прекрасно умеешь только бухать и болтать. Я слышала твой разговор с этой бабулей. О чем ты говоришь? Настоящее, прошлое, будущее. Доли секунды, счастье только в прошлом. О чем ты? Почему нельзя как нормальные люди жить в настоящем? Чего ты вечно ждешь? Тут ходишь как клоун, в этот пруд зачем-то полез, бухаешь целыми днями. Я не понимаю тебя. Ты говорил, что мы тут побудем вместе, в уединении, и что? С кем ты там уединяешься? С Марией Сергеевной? Миша, так нельзя. Я так не хочу. Я нормально хочу.

- Я пытаюсь.

- Не надо пытаться. Делать надо. И если ты хотел пойти сюда, чтобы как-то наладить наши отношения, то пока что у тебя не очень получается.

- Я понял. Извини.

Дорога вывела нас к большой поляне. На ней стояли около 50 покошенных, старых, почерневших от влаги домиков. Огороды, заросшие травой в человеческий рост.

- Это Ильинка.  Пойдем. – сказал я.

Мы медленно пробирались по траве через деревню. В домах не было ни одного целого стекла. Некоторые домики, видимо, разобрали на дрова, как и заборы. Тут не было ни одного креста, но чувство было такое, словно это огромное кладбище.

- Когда-то тут было три небольших деревни. Ильинка, 8 километров в ту стороны – Петропавловка, а через 5 километров от Петропавловки совсем маленькое село Никольское. Людей оттуда даже хотели переселить в Петропавловку, но там была небольшая церковь, поэтому она осталась. Все люди работали в петропавловском колхозе. В девяностые колхоз продали, он просуществовал чуть больше года и его забросили совсем. Люди какое-то время пытались продавать в городе мясо, овощи какие-то. Но надолго их не хватило, и они побросали все и уехали. Продать тут ничего уже не получилось. Хотя земля есть, но она никому не нужна. Вот так. Много лет люди жили здесь, а потом в один момент все рухнуло и остались только пустые домики, из которых потом выгребли все, что можно было. Стаканы, ложки, иконы, ковры, шкатулки – все, что можно было продать в какие-нибудь антикварные лавки, все забрали.

- Это от сюда твои бабушка и дедушка? – спросила Юля с какой-то грустью.

- Нет, они из Петропавловки. Они продержались чуть дольше. Но итог тот же. Только там даже дома все снесли, сейчас совсем ничего не осталось. А здесь вот. Такой своего рода памятник.

- Миш, а зачем ты мне все это показываешь?

- Я не знаю. Меня это почему-то так трогает. Понимаешь, живешь, все хорошо-хорошо, а потом моргнуть не успеешь и полная разруха. Это пугает. А ты живешь и думаешь, что еще сто лет также будешь жить. Нет, не будешь.

- Это намек?

- Нет.

Мы зашли в один из домов. Пол страшно скрипел и казалось сейчас провалится. Я держал Юлю за руку, впервые с начала похода. Стены были ободраны, полы вскрыты. Не было ничего, что напоминало бы о какой-то нормальной жизни. В углу одной из комнат остались пустые полки для икон. Иногда попадались книги советских лет. Их, видимо, слишком много, поэтому они никому не нужны. Я поднял одну с пола. Это был «Обломов» Гончарова.

Побродив еще немного по деревне мы вышли на дорогу и пошли в сторону горы.

- Это очень страшно, но красиво, - вдруг сказала Юля. Мне показалось, что она немного оттаяла.

- Да.

- Всё кончается смертью, всё кончается сном.
  Буйных надежд истощил я отвагу...
  Что-то устал я... Ну-ка прилягу...
  Всё кончается смертью, всё кончается сном.

  Гроб — колыбель... теперь и потом...
  Было и будет, будет и было...
  Сердце любило, сердце забыло...
  Всё кончается смертью всё кончается сном, - тихонько прочитала она.

- Кто это?

- Мережковский.

- Сходишь со мной на скалы?

- Я очень устала, Миш. Сходи один.

- Устала вообще или от меня?

- Пока ты не спросил, думала, что вообще.
 
Через минут сорок мы вышли к Круглице. Группа только разбивала лагерь. Саша, увидев нас, спросил, обращаясь скорее к Юле:

- Ну как?

- Жутковато.

- Да, там были еще две деревни, - начал было он, но Юля его перебила, сказав, что всю эту историю уже знает.

Пока они разводили костер и натягивали тент, я поставил нашу палатку и забросил туда вещи. Пока никто не видел, я перелил во флягу еще коньяка. Оставался где-то литр. Мы пообедали. Саша объявил часовой перерыв. Юля ушла поспать в палатку. Я пошатался по лагерю и спросил Сашу, можно ли взять школьников с собой на скалы. Он запретил, и я ушел один.

В этом месте была одна скала, которая нравилась мне больше всех остальных. Всего их было с десяток. В высоту она была метров восемьдесят, забираться на нее приходилось по очень крутому подъему. Любил я ее за то, что на самом верху этой скалы был огромный валун, часть которого нависала над землей. С этой скалы было видно весь окрестный лес, Уральский хребет, речку. Я взобрался на этот валун и лег. Небо было чистым и глубоким. Я лежал и пытался понять, в какой момент все пошло не так. Может мы просто надоели друг другу? Устали? В какой-то момент перестали друг друга понимать? Зажили разными жизнями? Она стала слишком практичной. По меркам Марии Сергеевны она уже готовила себя к старости, а я, видимо, еще только готовился к молодости, и мы стали жить в разном времени с разными системами ценностей. Она ждала, когда я наконец вырасту, потому что сейчас я словно тот самый валун, балласт, тормозил ее, не давая выполнять свой план. И все идет кувырком. Все виноваты и нет виновных, все правы, неправы все. Одно сплошное нарушение законов логики. Одно сплошное уродство, вылепленное из когда-то гармоничных и красивых людей.
 
Долго лежать было холодно и я сел, аккуратно подвинувшись на самый край валуна и свесив с него ноги. Весь мир, весь мир передо мной, Мария Сергеевна, а сделать я с ним ничего и не могу. Я посидел так несколько минут и уныло пошел обратно в лагерь. Когда я вернулся, там никого не было кроме Ирины.

- А куда все делись?

- Ушли на Круглицу.

- Понятно. А ты чего не пошла?

- Я по дороге споткнулась и у меня очень болит нога.

- Паршиво.

Я сел к костру, выпил, протянул фляжку Ире, в этот раз она согласилась. Хотелось о чем-то поговорить, но я не знал, о чем. Вокруг от ветра шумел хвойный лес.

- На кого ты учишься?

- На филолога.

- Да? Тогда у меня для тебя подарок. – я сходил в палатку, достал книгу из деревни и отдал Ире.

- Не люблю Гончарова. Точнее именно эту книгу не люблю. «Обыкновенная история» лучше.

- Тогда давай ее сожжем. – Мы вырывали по странице и бросали в огонь. Старая бумага хорошо горела, давая много тепла. Когда мы закончили, я сходил за дровами, и мы поставили котелок на огонь. Уже смеркалось. В далеке послышались веселые крики. Через несколько минут из леса вышла наша группа. Мы в это время пили чай. Впереди колонны шли Саша и Юля, чуть ли не в обнимку. Я обвел взглядом сначала ее, потом Сашу. Тот зло посмотрел на меня. Для чего она это делает?

До ужина еще было время. Саша сказал, что можно сходить помыться. Река возле этой стоянки была глубже и намного шире – метров двенадцать. На ее берегу была походная баня – деревянный каркас в форме иглу, внутри которого из камня выложена печка. Когда камни достаточно накаляются, а огонь тухнет, все это накрывают непрозрачным плотным полиэтиленом. Его обычно оставляли где-то неподалеку от каменки. Элемент походной культуры. Единственный минус походной бани в это время года – река очень холодная, а горячей воды особо не нагреешь. Сначала мы предложили пойти девушкам, но они отказались. Саша тоже решил, что не пойдет. Я подумал, что теперь просто обязан подчеркнуть свою от них независимость. Я знал, что идти со мной согласится только один человек, поэтому я встал и сказал:

- Ну значит на всю группу только два настоящих мужика. Вадик, пошли костер разводить. – он согласился.

Пока горел костер в каменке мы курили и болтали о всякой ерунде. Идти в баню не было необходимостью, но сидеть там вместе со всеми было невыносимо. Юля специально унижала меня своим молчанием. Мне казалось, что Саша ей особо то и не нравится, она просто меня наказывает. Я выгляжу униженно. В этом, конечно, тоже есть свои плюсы, например, я понравился Ире. Видимо, ей стало меня жалко. Типичная реакция для девушки, выросшей на русской литературе.

Пока дрова догорали мы с Вадиком сидели на камнях у реки и курили. По воде проплывали кусочки льда.

- Миш, а сколько у тебя баб было?

- В смысле, встречался?

- Нееее, - протянул он.

- А, ну с десяток то было, - соврал я.

- Ого!

-А у тебя? – я оглянулся посмотреть на лагерь. Оттуда доносились женские голоса.
 
- Да так, с одной только что-то такое было, - сказал Вадик смущенно.

- Успеешь еще.

- Ага.

- Ладно, там прогорело, пойдем. – Я встал и пошел в палатку за чистой футболкой.

У костра сидели только девушки: Юля, Ирина и Мария Сергеевна. Мне хотелось думать, что всех их конкретно сейчас объединяю только я. Но это было слишком самолюбиво. Я посмотрел на Юлю. Ее лицо красиво выхватывал из темноты свет костра. С десяток, ага. В десять раз меньше.

Когда мы напарились, Вадик сказал:

- Ну че, погнали?

- Давай!

- Раз, два, три!

С криками мы вбежали в ледяную реку. В этот раз вода не казалось горячей. Она была ледяной.

-А-а-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! А-а-а-а-а-а! Холодно! Сука! Очень холодно! – истошно орал Вадим.

На крик сбежалась вся группа. Мария Сергеевна смеялась, Ирина как-то смущенно улыбалась.

- Придурки! Простынете! – сказала Юля и тоже улыбнулась.

- Отвернитесь! Вода ледяная! Смотреть особо не на что! – крикнул я, стуча зубами. Они смеясь ушли обратно. Мы с Вадиком вышли из воды, погрелись, оделись и вернулись как раз к ужину.

После него все какое-то время еще сидели у костра. Вадик упрекал своих друзей в трусости за то, что они отказались идти в баню. Ирина смеялась. Я иногда ловил на себе Юлин взгляд. Какой-то тоскливый. Потом все незаметно разошлись.  Было совсем темно. У костра остался только Вадик. Мы курили и выпивали прямо там, - все равно нас никто не видел.

- Ирка такая клевая! – тихо сказал он.

- Да, ничего. Нравится?

- Ага.

- Ну подойди, - говорю.

- Да ей ты нравишься.

- Так ты перед ней тут выделываешься что-ли? – я засмеялся.

- Да н-е-е-е-ет.

- Да брось.

- Ну чуть-чуть. – сказал он смущенно. А я подумал, что с годами методы обратить на себя внимание особо не меняются. Тут Вадик продолжил: - А у вас то с Юлей, я смотрю, не все ок. К ней Саня активно подбивается.

- Да похер на него. С ней решу как-нибудь.

- Ну не знаю. Он к ней подкатывает, особенно сегодня на Круглице.

- А она что? – я передал Вадику флагу. Никогда не думал, что буду обсуждать свою личную жизнь со школьником. Он умело выпил через затяг и вернул обратно.

- Она вроде и смеялась там с ним, но больше как-то в себе была, загрузилась.

- Ну есть у меня идейка, как все исправить, - сказал я и сделал слишком большой глоток.

- Какая?

- Тут есть место. Скала.  Она безумна клевая. Я ее хочу туда сводить, выпить, поговорить, и все наладится. – сказал я и всеми силами старался поверить в свои слова.

- Слушай, а как туда пройти, я бы туда Иринку позвал…- он снова на минуту покраснел, а потом  включил взрослого и с серьезным видом затянулся.

- Вообще вон там, - я показал рукой в сторону, - вот этот холм обойти, и за ним узенькая тропинка. Но там очень крутой подъем, а Ира ногу подвернула когда сюда шла, она мне сегодня сказала.

- Ничего она не подворачивала, - грустно сказал Вадик.

- Я не причем, ты сам видишь, - я похлопал его по плечу.

- Да я не в обиде…- было видно, что он расстроен. Костер уже догорал. Тепла и света от него было совсем немного. Перевалило за два часа ночи.

- Пора, наверно, Вадим.

- Пойдем.

- Спокойной ночи, - сказал я и направился в сторону палатки, слегка пошатываясь.

- Удачи завтра, - шепнул он подмигивая.

- И тебе, - я улыбнулся, он смеясь показал мне средний палец.
Когда я залез в палатку, Юля спала отвернувшись к стенке. Я забрался в спальник, пододвинулся к ней и обнял. Она никак не отреагировала. Я шепотом попросил:

- Сходи со мной завтра на скалы, пожалуйста.

- Миша, ты пьяный.

- Пожалуйста.

- Ладно, - ее голос звучал нежно и жалостливо.

***

Мы познакомились на втором курсе, на потоковых лекциях по физкультуре и еще одном дурацком предмете про здоровье и профилактику заболеваний. Его вела женщина, по образованию врач-сексолог. Она рассказывала нам о проблемах половой жизни как раз в том возрасте, когда ни о каких проблемах в этой сфере еще никто не говорил и все это казалось далеким и до невероятного смешным.

Юля училась там, где всегда хотела учиться – на юридическом. Ее целеустремленности можно было завидовать, что я и делал. С моей нецелеустремленностью можно было только бороться – что делала она. Я долго не верил, что лучше всего сходятся противоположности, но тут я понял, что это правда. Сходятся действительно лучше всего, но невероятно трудно уживаются вместе. Война, противостояние – это всегда страсть, которая поддевает, провоцирует, заставляет искать внутренние скрытые ресурсы, выходить за рамки самого себя, чтобы победить «врага», тем более когда этого врага ты любишь нежнее, чем всех друзей. Жизнь теряет смысл именно без врага. Без друзей можно прожить. Но без борьбы, хотя бы какой-нибудь, нельзя. Любая война лучше мира, потому что она наделяет жизнь смыслом. Даже война за мир.

Задор сменился напряженностью через несколько месяцев после того, как мы стали жить вместе. Продолжать активную фазу боевых действий было невозможно, капитулировать, то есть разъехаться, тоже нельзя – в таком случае поражение и расставание было бы неизбежно, а этого не хотел никто. Было два варианта – перемирие и холодная война. Перемирие бы стерло все наше своеобразие и сделало бы нас теми, кем мы никогда не хотели быть – самой обычной семьей. Когда ты молод – ты всегда чураешься обыденности. Поэтому началась холодная война, опустился железный занавес. Это как спать в кровати, по которой разбросаны остро наточенные ножи. Мы какое-то время жили нормально, потом ссорились из-за мелочей, потом бурно мирились, потом наслаждались миром и праздновали, потом все повторялось. Вечно так жить было нельзя. В итоге, мы безумно хотели быть вместе, но ни один из приходящих мне на ум сценариев для этого не подходил. Одно время мне казалось, что кто-то из нас должен сделать усилие воли и прекратить все это. Потому что ссоры становились более затяжными, а перемирие давалось со все большими потерями с обоих сторон. Но потом я решил, что это просто бегство, что так нельзя. Мы должны научиться друг другу. Потом все нормализовалось само собой. Я ошибочно подумал, что нам удалось наконец-то принять друг друга. Оказалось, что произошла ровно та самая история с кругами Эйлера. Зачем воевать, если никто не пересекает границ? Жизни разъединились. Пропали стратегические высоты, нужные обоим сторонам. Не за что воевать.

После окончания университета, летом, мы поехали в том отдыха на озере. Там был горнолыжный подъемник. Мы купили билеты в открытую кабинку и поехали. Подъем занимал минуть тридцать. Как только мы сели, начал моросить слабенький дождь.

- Миша, что мы будем делать дальше? – спросила Юля, говоря об окончании учебы и наступлении нового этапа в нашей жизни. Условно взрослого этапа.

- Жить, - ответил я.

- Это понятно, но слишком расплывчато. Что ты планируешь делать? – тут я обратил внимание, что во втором вопросе она не сказала «мы». Она сказала «ты», словно у нее то план уже был, и ей стало интересно, совпадет ли мой план с ее. Это меня немного пугало.

- Я еще не знаю. Все случилось слишком неожиданно, - улыбнулся я, - мне пока не понятно, кем я себя вижу. Честно говоря, я не думаю, что все сразу изменится. Но я уверен, что со временем изменится все.

- Яснее не стало, - она улыбнулась. Дождь усилился. Я обнял ее.

- Почему ты вечно пытаешься все упорядочить. Так не бывает. Живи и получай удовольствие. А то все выглядит так, словно ты уже и похороны себе спланировала.

- А ты словно еще не выпустился из школы, и думаешь, что всю жизнь родители будут давать на карманные, поэтому можно не париться. Но в чем-то ты прав, - она прижалась крепче.

- И ты права. – я хотел было сказать, что по опыту знаю, в таких случаях каждый остается при своем. Но не сказал ничего. Дождь лил. Вокруг были леса и уральский хребет. Где-то вдалеке виднелось озеро, возле которого стоит наша гостиницы. Мы прекрасно сливались с миром и мне не хотелось ничего менять. Я испытывал что-то, что наверняка нашло отражение в буддизме. Пропустил через себя весь мир. Юля мир через себя пропускать не хотела, она хотела его завоевать и покорить. Наши жизни рассинхронизировались. Наверное, с этого момента где-то в глубине души мы оба поняли, что наши пути не разойдутся только в одном случае – если мы откажемся от самих себя.

***

Сегодня температура опустилась даже ниже нуля. Небольшие лужицы обледенели. Мы встали рано, остальные еще спали. Мы быстро умылись, и я повел ее на скалы. Я держал ее за руку, тянул за собой, словно мы поменялись ролями. Мы забрались на тот самый валун, я подвел ее к самому краю.

- Мне страшно!

- Сядь. – я опустился рядом с ней.

- Вот здесь по-настоящему красиво, - вдруг сказала она. Вокруг были только горы и лес.

Потом мы отползли от обрыва к огромной сосне, которая росла возле валуна и сели к ней. Я достал фляжку и с чувством чудовищной неловкости предложил ей. Она улыбнулась и согласилась. Какое-то время мы вместе пили, передавая флягу друг другу. Я закурил, Юля тоже попросила сигарету, хотя давно бросила. Потом, когда мы немного опьянели, мы стали вспоминать те 3 года, что провели вместе. Перебивая друг друга мы рассказывали истории, каждая из которых начиналась с фразы «а помнишь…». Она много смеялась и иногда казалась очень счастливой. Я обнял ее за плечи, а она прижалась ко мне. Очень давно мы так не сидели. Мы вспоминали долго. Внизу, наверно, начался завтрак, и Саша в бешенстве поглядывал на часы. Во мне поселилась надежда.

С неба повалил первый снег. Огромные хлопья за несколько минут завалили всю округу, скалу, деревья. Нас от снега защищала сосна, но иногда ветер задувал их к нам. Снежинки попадали на одежду и лица, и сразу же таяли. Юля с растрепанными волосами и легким блеском в глазах была красивой как никогда раньше, в новом качестве. Закончив вспоминать очередную историю, Юля сказала:
- Здесь очень красиво. Спасибо, что сводил сюда.

- Это мое любимое место в этих лесах. И у меня нет ни одной его фотографии. – Юля достала мыльницу и сфотографировала сначала просто пейзаж, а потом нас вместе.

- На память, - улыбнулась она и замолчала.

- Юль.

- Что?

- Что дальше?

- Почему ты спрашиваешь меня?

- Потому что мой ответ мы оба знаем.

- Вчера я хотела тебе изменить. Но не стала, потому что при всех твоих минусах ты был со мной честным. Прости, я понимаю, что это неприятно слышать. Но я больше так не могу. Мы попробовали, у нас не получилось. Извини. Я тебя очень люблю. Но существовать с тобой не могу, никак.

- Почему? Я же меняюсь, - фраза про измену показалась мне провокацией, и я решил ей не подыгрывать.

- Ты не меняешься, Миш. Ты такой же. У тебя такие же мысли, те же проблемы. Ты топчешься на месте. Я тебя знаю. И мы говорим об этом не в первый раз.

- Это не правда.

- Правда. Ты слишком спокойный. Слишком холодный. Ты разогреваешься, только когда все рушится и надо срочно все исправлять. Когда зона комфорта рушиться, в тебе просыпается жизнь и ты выходишь из своего анабиоза. Вот здесь вот, - она развела руками, - в реальности, в настоящем, ты не живешь. Миша, ты живешь здесь, - она постучала указательном пальцем по моей голове, - где-то там, в себе. И я тебе там не нужна.

- Нужна.

- Ты копаешься в себе, в своем прошлом. Как у Фета. Сидишь на полу, берешь ворох старых фотографий, разбрасываешь их, потом складываешь, снова разбрасываешь. Ты где-то очень далеко от жизни, нормальной человеческой жизни.

- Но ты сама отказывалась со мной говорить…

- Потому что ты даже не замечал, что говорил об одном и том же. Ты все свое время заполонил собой и с каким-то остервенением копался и копался в себе. Подгонял всех под себя, свои критерии. Думал, что весь мир несовершенен, потому что не подчиняется твоим правилам. И ничего не делал. Взвалил на себя какую-то одному тебе понятную ношу и строил из себя мученика. Так нельзя жить, Миш. Ты очень хороший, но признайся, просто самому себе признайся, что тебе никто не нужен, что тебе только мешают. И я не хочу всю жизнь биться о стену в надежде, что когда-нибудь ты научишься видеть других и, в первую очередь, меня.

- То есть все?

- Все. Я бы не хотела, чтобы мы совсем перестали видеться или общаться…

- Если все, то все.

- Как хочешь. – бросила она зло.

- Без вариантов?

- Прости Миш, без вариантов.

- А если я скажу, что не отпущу?

- Миша, нужно было раньше крепче держать. Я не вещь. Нельзя меня, когда ты захочешь, держать, когда ты захочешь, отпустить, потом опять подтянуть к себе на поводке. Так не бывает. Я живу не в твоей голове, а здесь, рядом. Реальная. Со своими чувствами и мыслями. А не с теми, которые ты мне придумал. Понимаешь?

- Да.

Она тяжело выдохнула, закурила еще одну сигарету и через несколько минут спросила:

- Почему ты молчишь?

- Боюсь повторяться.

- Ну вот опять ты…

- Прости.

Она потушила окурок и убрала обратно в пачку.

- Я пойду. Ты со мной?

- Нет, я еще посижу.

- Прости меня, Миш.

- А я тебя ни в чем не виню. – мы несколько секунд смотрели друг другу в глаза, потом она как-то натянуто улыбнулась и начала спускаться со скалы, оставляя за собой протоптанную тропинку, которую, впрочем, сразу же замело.