Преодоление 6

                Глава    пятая.

         Вечер.   Порывистый   мокрый   ветер   полосой    мечет   густые    холодные   брызги.   Они   больно   секут   лицо    и  руки.   По   телу   Тани   пробежал   нервный    озноб,  и,   чувствуя,  как   она   вздрогнула,   Николай    укутал    её   полами   расстегнутой    куртки.   Холодно.   Оглядываясь    по   сторонам,   он   указал   на    стоящую    неподалёку    заброшенную    хатёнку:  дверь    там   открыта.   Когда    вошли,   тут   же   обнял   Таню,  поцеловал,    стащив   с  её  головы   толстый   шерстяной   платок.
          Николай    понимал    и    чувствовал    опасность.   Друзья   напоминают:    остерегись,   отец    у   Таньки    бешеный,   баловства   не   потерпит.   Баловства…   в   его    чувстве    к   Тане    видят    лишь    дурное,  лишь   то,   что   кончается    позором   и   душевной    пустотой.   Всем    чудится   нечто    гаденькое,   даже   его   матери,   даже   дружкам,  готовым   за   него    вступиться.   А    уж    крутой   и   вспыльчивый    мужик   Андрей   Назаров…
       Но   неужели    они    все   слепые,   не   видят,   не   понимают….  «И   если   даже    я,  дурак,  пьяница,  пропащий…   они   все    так    считают.   То   ведь   она  -   светлая    головушка,  голубь    невинный,…   Что   же   они   с    нею   хотят    сделать?   Неужели    посмеют    грязью    облить?   Или   запугают,   пригрозят,   в   тёмный    угол   загонят,  спасая   от    сплетен   и  позора.   Неужели    могут   быть   люди   так   жестоки?!»
     -   Я   это…   с   отцом   потолкую, -   хрипотцой   пробился    его   голос. 
       Сомкнутые    губы    Тани   безмолвны.   Сухим    блеском   отразился   в   глазах   трепетный   огонёк   зажжённой    спички.   Она   и   без    слов   понимала    все   его    сомнения    и  тревоги.
       -  Пустое,  -  глухо    уронила    она.  -   У   родителей    своя   колокольня.  Не   поэты    они,   разбирать    нашу    лирику.   Да   и  о   чём   говорить.   Я   сама    уже   не   раз    хотела.…    Думаешь,   легко    мне    молчать?   Я    ведь    живу    с  ними!   Сижу    у   них    на    шее,  а  всё   по -  своему,  что   хочу,  то   и   ворочу.   Что   же   я   скажу!   Они   ведь    тоже    молчат.   Так   уж    лучше     их    не   трогать.  И   не   требовать   невозможного.  Так    будет    лучше.
        Лицо    Николая    стало   неподвижным,   затвердело.   Слова    этой   хрупкой    девочки,  столь   беспомощно   и   стыдливо   принимавшей    его   страстные   мужские   объятья,    придавили    его,   точно   каменная    глыба.   И   опять,   уже    в   который    раз    ощутил    он    безвыходность,   невидимую    черту,   которую   не   суждено   им    переступить.   Наивный    ребёнок,   зачем   же   она    вышла    к   нему   в   этот   ненастный    дождливый    вечер;   зачем   слепо   доверилась,   переступая    порог    этой    грязной,   стоящей   на   отшибе    лачуги.   Ещё    минута,   и   он   бросил   бы    её    здесь   одну,   убежал,  куда   глаза   глядят.   Она    же   сама   не   понимает   того,   что   делает…
      Но   в   этот    миг    тонкие    трепетные   руки    порывисто    обхватили    его.
      -    Знаю    я,   о   чём    ты   сейчас    подумал.   Знаю!...    Благословление    тебе   нужно,   согласие.   Про   отца,   про    мать   думаешь.  А   меня,    почему   не   спросишь?   Да    может    я…    может,   я   замёрзнуть,  околеть,    согласна    здесь,   около   тебя.   Пусть    они   там    по -  своему   решают,   это   их   дело.   Только   мне    теперь    жизни   без    тебя   нету.  Лучше   в   петлю,   в   огонь   живьём.…   Пусть    что   угодно,   лишь   бы   ни   один    из   тех    прожитых    дней    назад    не  вернулся.  О,  как    я   ненавижу    всю    эту    жизнь!   Больницы,  бездушные    врачи,   лапающие    тебя,   как   ободранного   кролика…   «Медицина   бессильна!».   А   мне   плевать   на   неё,   пусть     хоть    совсем    сдохнет…
        Оцепеневший,   изумлённый,   он    верил   и   не   верил   услышанному.   Ясно,   что    это    слова   не    ребёнка  -    перед    ним    женщина,   дающая    отчёт    своим    поступкам    и   готовая    ради    него    на     всё.   Только    руководит   ею   не   сила   и  не    смелость,   а    скорее  -   отчаяние!   Николай     чувствовал,   как    хочется    Тане    открыто    упрекнуть    его    в    трусости,   малодушии;   чувствовал,  как    уязвлена    её   гордость    этой    пожизненной    зависимостью    от   родителей.   Они    ведь   ни   за   что   не    освободят    её    от   своей    опеки.    Значит,  надо    убедить    их,   заставить    согласиться    с   дочерью,   и  это    он   берёт   на    себя.  Однако,   Таня    непримиримо   качала    головой    в   ответ   на   его    убеждения.
     Разгоравшийся    между   ними    спор    прерывался    внезапными   порывами   нежности,  и   тумане   окутывавшем   голову   тонуло   всё.
      Возвращаясь,   домой,  она   неуверенно   передвигала    ослабшие   от   волнения    ноги,  и   пыталась   представить   себе,  как   её   встретят.  Ей   так   не   хотелось,   ни   виниться,   ни   оправдываться.   А    сознание   того,  что,   родители,  как   всегда,   правы,  не   вызывало   к  ним   большей    привязанности,  а   скорее   отталкивало.
       Отец   ещё    с   работы   не    пришёл.   Зато    мать    с   порога    накинулась:
       -  Гулёна!   Своих   болячек   мало,  застудиться    надо!
         Зачем   она   так?  При   младших,  брате   и    сестрёнке.   Лучше   бы   уж    наедине   отчитала,   если   так   неймётся.   Хотелось    пройти    незаметно,   всё   утаить,   да  где   уж.   Беззлобно   ворча,   мать   по   привычке    стаскивает    с   неё    сапожки,   пальто,  и   это    вконец    портит   настроение.   Откуда    взялся   стыд,  неловкость?   В  чём   она   провинилась?   Ожёг   дерзкий    взгляд   пронырливого    Петьки:
      -  А   Кольке,   небось,   жарко!  Наклюкается,  так   и   мороз   нипочём.  Жених!
     -    За   собой   гляди!  -  с   досадой   цыкнула    мать.  -   Узнает   отец,   сколько   ты  двоек   нахватал,  -   почешет   спину.
       Пряча   запылавшее   лицо,   Таня   ушла   к   себе   в   спальню.   Всё   чаще   ей   приходилось    слышать    эти   насмешки.   Она   терялась,  и   начинала    стыдиться    всего,   что   ей  было   так   дорого.   Не   находя    иного    способа    постоять   за   себя,  как   и  сейчас,  отмалчивалась,   спешила    уединиться.
       Раздевшись,   нырнула    под   одеяло  и   закрыла    глаза.  Облегчённо    вздохнула,  подумав,   что   теперь -  то    её   оставят    в   покое.    «А   что    Коля,   что   он   делает?»   Она    мысленно    назвала    его    этим   уменьшительным    именем,   ясно   представила    лицо    своего    друга,  и   в  голове   всё   спуталось,  к  сердцу   прихлынула   тёплая    волна    нежности.  «Коля.  Мой  Коля…»  -  шептала   она,   впадая   в   сладкую   дрёму. Но   тут  же,  она   вздрогнула.
   -   Что   не   вечеряешь?  -  так   неожиданно   послышался    голос  матери.   Ну,  сейчас   начнётся!  Господи!  Да   что   же   им   всем   от  неё   нужно?  Мать   включила   свет,  поставила   на  стол   тарелку    с  пирожками,  и  притихла.    Видно   смутили   её  неподвижный   воспалённый    взгляд    и   пылающее   лицо    дочери.   Кажется,   вот -  вот   спросит:  не  захворала   ли?   Но,   увы,   тревоги,   мучившие   её,  были   совсем    другого   рода.
      -  Может,   ты   замуж   собралась,  а?
     Трудно   было   даже    представить,   что   же   таится   за   этой    бессмысленной    фразой   -   снисходительная    ирония   или   беспомощная   попытка    разобраться     в   чувствах    и  намерения    дочери.   Скорее    всего,   и   то,   и   другое.  Что   она   ещё   может?   Пригрозить,   пристыдить,   в   открытую    сказать,   что   эта   игра   плохо   кончится?   Эх,   мать,  мать!   Что   сказать   тебе,   чем    утешить?   Сколько   бы   ты   ни  задавала    вопросов,   ни   на   один    из    них    нет   ответа.   И   ты   это   знаешь.
       «А  мать   недурно   выглядит!»  -   с   горькой    улыбкой    отметила    про    себя   Таня,   присмотревшись   к   ней.   Сонное    розовое   лицо,   полная    нежная   шея,   плечи    круглые,   пышные  -   всё   это   вызывало    в    душе    дочери    неприязненную    насмешку.   Выпали    из    памяти    все    мытарства    матери,   все   беды,   упавшие    на   её   голову,  и    думалось   про    неё,   что    она    сама    в   свои   сорок   с  небольшим    лет,   как   невеста…   Сердце    зашлось    от   боли.   И   не   было   уже   никакой   сладкой   тревоги,  никакого    захватывающего    страха   перед    неизбежностью   великого   счастья.   «Выдумала    всё!  -   с  досадой   подумала    она.   -   Эх,   дура   ты,   дура,  кому    ты    нужна.    Он,   может,   завтра    от   тебя    отвернётся.   Разве   тебе   первой,   он    говорил    такое!»
     На   душе    стало   так   тяжко,   так    больно,   так   нестерпимо.…  И    мать   расселась.  Ох,  как    не   терпится      дурочку    свою   образумить!
      -   Зря    тревогу   бьешь.    Зря!   Кто   же   такую   уродину    замуж    возьмёт?   Разве   что   посмеяться…   насмеяться.…  Ну   как   там,  бабы   наши   говорят….
        Лицо   матери    вмиг    сникло,   постарело,   в   глазах    вспыхнули    тусклые    огоньки.
       -   Ты    что   же    душу   из   меня    вытягиваешь?  -   сдавленным   голосом    спросила    она.    Уязвлённая    выходкой    дочери,   хотела   пристыдить   её,   образумить.  Слишком   велико    было   горе  её,  чтобы    слышать   подобное.   Но   реакция    оказалась    неожиданной.   Таня    уже    по -  настоящему    вспыхнула    и   возмутилась.
       -   Я?!  -   с    холодным    возмущением    вспыхнула    она.   -   Значит,   я    первая    начала    тебя  третировать.   Я,   а  не   ты?    Замуж    собралась!  А   вы   с  отцом,  конечно   же,  благословление   мне   дадите,  с  поводка   отвяжите…
     -   Да   очнись   ты!   Неужто    и   впрямь   в   халупу   Колькину    пошла   бы!  Земляной   пол    мести,  со   свекровкой   в  огороде   рыться….
      -   И  пошла  бы! -   зло   бросила    Таня. -  И   свекровку   бы   почитала.…   Ну,  а   нельзя   мне,   так   буду   гулять,  как  беспутная.   И  что    вы   сделаете?   Ремешком?   Как    Петьку   за   двойки? 
       Гнев,   порождённый    незаслуженными    страданиями,  незаслуженными   обвинениями   и   упрёками,   ослепил    её.   И    не    скоро,   словно    сквозь    рассеявшийся    туман    увидела   Таня    перед    собою   лицо    матери,  безжизненное,  с  побелевшими   сухими    губами.
      -   Бог   тебе   судья,  дочка,  -   бесстрастным   тоном    вымолвила    мать    и,   повернув    выключатель,  вышла.


*********               *******         ********        ******            *******             ********


        Это    были    не   просто    слова,   не   просто    отчаяние.    Таню    всё    чаще   подхлёстывала    мысль   жить    так,   будто    кого – то    дразнишь,   будто    кому-то   назло    делаешь.  Ну,  а   что    ей    оставалось?   До   неё    уже    доходили    ползучие   слухи    по   поводу    её    попыток    найти    своё    счастье,   найти    своё    место    в   этой     жизни.    Находились    мелкие   души,   которые    довольно    энергично    на    это    реагировали.   И   как   это    не   странно  -   находили   её   жизненной    драме    нечто    забавное,   комическое.   Даже    небольшие   публикации,  которые    появлялись   в   местной   газете,   служили    поводом    для   насмешек:
      -   Ты    гляди -  ка!  Опять   наш    селькор    в   газете.
      -    А   ведь   ей   это….   Гонорар    за   них    платят.   То-то    разбогатеет   Назар.
      Тут   же,    кстати,    вплеталась    другая   тема:
       -   Може    Назар,   а   може,   Колька   прибарахлится.    Зря,   что   ли   ночами   возле   неё   крутится.   Небось,   на    выпивку    даст,   уважит.
      -    Чудно!  Она    ж   безграмотная,   а   в  газете     пропускают.   А    Колька    тоже,   клоун!   Видать,  и   тюрьма    не    исправила.    Нашёл    с   кем   спутаться.   Во    дурак!
         Знала    она,    всё     знала.    Сталкивалась    с   этими    людишками,   которые   за   глаза    безбожно   склоняли    её,   а    в   глаза    приторно    улыбались….   Знала    и   то,   как   болезненно    реагируют    на   эту   болтовню    отец   с   матерью.  Лишь   она   сама   отвечала   на   всё    презрительной    усмешкой.  Не   с  ними    она   думала    спорить,  и   не   им    наперекор   делала   что-то    своё,   вносящее   в   жизнь    смысл    и   радость.
        Однако   же,   на   вызов   этот,   брошенный    судьбе,   реагировали,  прежде    всего,  люди.   Хотя   вовсе   не   в   них    было    зло,   омрачавшее   её    жизнь.   Ей    казалось,   что    она    ломает    с у д ь б у    своего    личного    врага,   до   которого    никому    нет   дела.   А    в   действительности    спорила    она    с   людьми,  и   прежде    всего,   с   самыми   близкими.
       Тут -  то   и   с  Николаем    у   неё   начинались   разногласия.  Не    постиг   он   ещё    глубины    всех    Таниных     страданий,   потому   и   судил    обо    всём    проще,   поверхностно.   И   если    Таня,   меньше    всего    интересовалась   людьми,   их    мнением,   старалась   перейти    все   условности,   то   Николай    признавал    только    знакомые,   проторённые     пути.   Он   жаждал   подвести    под    своё   будущее   твёрдую   основу,  и  потому   реагировал   на  людское    мнение,  раздражавшее   и  возмущавшее   его.   Потому – то   и  не   терпелось    ему   поговорить    с   Таниным   отцом,  а   она   так   упорно   запрещала   ему   это.   
      Дома,   глядя    на    отца,   на    его   твёрдое   волевое   лицо,   робела   и   терялась   при   одной    мысли,   что    Николай   кинется    с  ним    в  спор.   Да,   это   будет   спор,   только    спор!  Иной   способ   общения    между   ними   просто   немыслим.   Слишком    уж    разные   они.   Беспощадно    трезвый   в   рассуждениях,  твёрдый   как   скала,  отец   и   горячий    эмоциональный    Николай,    которого   так   легко   можно   довести   до    отчаяния,  и   просто    сломать.  Одного   из   них    в   этом    поединке   ждёт    жестокое    поражение….
      Об   этом,   уже    в  который   раз    думала    Таня,   с  тревогой    и  нетерпением,   ожидая   Николая.   Оглушительно    скрипит    окаменевший   от   мороза,  снег,   а   ноги…   она    их    просто    не   чувствует.   Закоченела    вся,   пока    увидела,    наконец,   в   густеющей   синеве    знакомую   фигуру.  Где   можно    пропадать?  Отец   давно   уже   дома,  а   он….   Что   это?   Приглядевшись,   она   испуганно   вздрогнула.   Может,   заболел?  Качается,   как   на   ветру….
        Танюшка!
        Подойдя    вплотную,   он    обхватил    её    с  ошеломляюще  грубой    силой,   в   губы,   точно    осиное    жало    впилось,   противно    завоняло    спиртным.    Всё   это   было     столь    внезапно,   столь   необъяснимо,   что   она   просто    растерялась.   Но   тут   же   вспыхнуло   болезненное   раздражение:   напился!   Нализался,  как   скотина,  себя   не   помнит.   Однако,   это   произошло    впервые,  и   потому,  больше   смутило   Таню,   чем   расстроило.   Острое    чутьё   подсказывало    ей,  что    стряслось   неладное,   не    мог   он    просто    так,   ни     с  того,   ни   с   сего….   Обидели    его.    Точно!
         Откинув    голову,   она    с  силой    упёрлась   кулаками   в    его   грудь   и   холодным    упрямством    спросила:
     -  Что   случилось,  Коля?   В  чём   дело?
      Ловя   в   её  голосе    злые   нотки,   Николай    глуповато    засмеялся:
      -   Люблю,   когда   ты   сердишься,   жёнушка…   Жёнушка    у   меня    с  характером,   и   это    хорошо.   Это    здорово….
      Непривычным,   непостижимым    было   это    пьяное    шутовство,  и,   убедившись,  что   он    почти   невменяем,  Таня   растерянно   притихла,  не   зная,  как    себя   вести.
       -   Может,   ты,  всё    же,  объяснишь…
       -    Да   объясню,  не   дёргайся!   Вспылил    Николай.   -  Какие   все    слабонервные.  Объяснять  -  то   нечего,  -  спокойно   сказал    он.  -  Права   ты   оказалась,  и   нечего    мне,   дураку   было   спорить….   За   что   уважаю    тебя,  так   это   за   голову   твою.  Они   ведь   думают,   что   ты….   Эх,   что   там!...    Правильно   ты   говорила:   плюнуть   на    всё     и  жить   по – своему….   Разве   это   люди?    Я-то    думал   хоть    батька    у   тебя   порядочный,   а   он…     Бедная    ты    моя,   как    ты   только    живёшь    с  ними!    Это    же   зверь!   Камень!    А    я-то    распинался    перед    ним,   объяснял,   просил,   умолял.   И   добился.    В   морду   плюнули,   как   собаке.   Ну,   правильно,   разве   я   человек….
         Мучительное    оцепенение    сковало    всё    её    существо,   пока    она    слушала   Николая.   Рассказ    его    был   путанным,  нескладным,    из   него   трудно    было    что  -  либо    понять.   Но    для   Тани,   прекрасно    знавшей   и    своего    отца,   и   Николая,   не   составляло    большого    труда   представить    себе     всё   то,   что    произошло    между    ними.
       Не    послушал    её    Николай,    по-своему     решил.    Не    избегал    он   объяснений   с   отцом,   как    она   просила,   а   искал.   И   нашёл    удобный    случай    для   этого.  После   работы,   когда    домой   собирались….   Таня   думала,   что   у   него    и  духу   не    хватит    твёрдо    и   убедительно    высказать    свои    намерения   (  она    и   сама-то    их    смутно    понимала).   Но,   кажется,   складно    у   него    получилось.   Обстоятельно    изложил    будущему   тестю   свои    жизненные   планы.   И   с   пьянкой,    мол,  завязано,   и    вкалывать    на    совесть    будет….  Ну    и   о   семье   своей    не    хуже   других    сумеет   позаботиться.   Пусть    только    отдадут    ему   Таню,   позволят    ей    свою    жизнь,   своё    счастье    устроить.   И   так    уж    вышло,   что    в   своих    горячих    увещеваниях,   Николай    ни    разу    не   заикнулся    о    Танином    недуге,  будто    его   и  не   существовало.
          Таня   сообразила,   что,   видимо,  это    упорное   отрицание    её    физической   беспомощности   и   делало   несерьёзными    все   намерения   Николая.   А   уж  с  отцом   говорить   -  значило   вообще    выставлять   себя   на   смех.  Отец,   сурово   и   мужественно   переносивший    несчастье    дочери,   не    допускал    на   этот    счёт    никаких     иллюзий.
      Далеко    не    во    всём    понимая    Таню,   отец   тем   не    менее   чувствовал,   что    её    интеллект,   её    гордость   никогда    не    позволят    ей    опуститься    до    какой  -  нибудь    пошленькой    любовной    авантюры.   И   то    обстоятельство,   что    она   встретила    человека   по   душе    и   молчаливо,   насторожённо    ждёт,   как    среагируют    на  это    самые   близкие    люди,    скорее    смутило    его,   встревожило,   чем    рассердило.   И   даже    с   Николаем     всё    обстояло    не    так -  то    просто.   При    встречах,   он    был    настолько    вежлив,   самоуверен   и   невозмутим,   что    прицепиться,   как    говорят,   было    не    к   чему.   Потому-то     он    и    молчал,   как    бы     ни    тяжко    было    ему    наблюдать    эту    завязку    новой    беды,   которую    суждено    пережить    его    бедной    дочери.    И   только    на    жене    срывал    зло,   если    уж    совсем    невмоготу    становилось. 
             Но    когда    Николай    осмелился    открыть    рот,   да   ещё    спороть    ему    всю    эту    чушь!    Тут    уж   отец     сгрёб    его    в   охапку.
          Широкая    твёрдая    ладонь    упала    на    плечо   Николая,   когда    он,   смолкнув,  открыто    и   смело    глядел   на   собеседника.   Взгляды    их    пересеклись.
         -   Охолонь,   парень!   Уж   больно    ты   горяч.   -    В   голосе   Таниного    отца   сквозила    убийственная    насмешка.   Она   беспощадно    перечёркивала     всё    сказанное   Николаем,   будто   слова     его    были    написаны     мелом    и    по   ним   прошлась    мокрая    тряпка.   Он    сразу    же   почувствовал     себя    раздавленным,   и  этой    фразой,   и    тяжёлой    рукой,   и     ледяным    взглядом.   Неужели    его    не    поняли,   неужели    он    что – то    не   так    сказал?   Нет,   подумал    Николай,   никакие    слова,   никакие    убеждения    тут   бессильны.
         И    всё    же    он    вымолвил,   безнадёжно    и   неуверенно:
          -    Как    же    вы   можете!   Она    же  дочка    вам.   Она    же…   человек!  Какой    же   ты    железный,   Андрей    Петрович!   Танюшка    страдает,   бьётся,   как   рыбка    в  сетке,    а   тебе    и    дела    нет.   Лишь   бы     по  -   твоему,   лишь   бы    устав    семейный   не   нарушался.
       Лицо    отца    потемнело.    На    смуглых    скулах     лихорадочно    перекатывались    желваки.
       -   Железный    я    аль    ещё    какой,   про    то    не   тебе    судить,  -   угрюмо    процедил    он.  -   Много    чести   будет!   А   что    Танька   родная    мне  -    верно    подметил.    Потому,   вишь,  и   неохота    мне,   чтоб    какой    ни будь    босяк…   Христом  -  богом    прошу    тебя,  Колька:   брось  баловать.  Брось!  Она    ведь    у   меня   сам     знаешь,  не   шлюха   какая.   Моя    кровь:   насмешку    не   стерпит.    Ну    чего   ты    прицепился    к   ней,   а?   Не   всё    ли   равно    тебе,   с   кем   блудить?
          Эта   последняя    фраза  ( сказанная   с  холодным   расчётом)   особенно    больно   хлестнула    Николая.   Красивое    растерянное   лицо    его    залилось    краской.   Опустив    голову   и   сжав    кулаки,   так    что    ногти    вонзились    в   кожу,   он   чуть    слышно    прохрипел:
        -   Не   стыдно   тебе,  Петрович?   Пожилой    уж,   у   самого    дети,    а   ты….
       Но    вслед    ему   полетело    уничтожающее:   пошёл   вон!
        Слепая   отчаянная    ярость    раздирала    в   этот   миг    Колькину    душу.   Взбешённый    заносчивостью    твердолобого    Назарова,   он    готов    был   как   угодно   и   на   кого     угодно    излить    это   своё    горькое   бешенство.   Но   запала    хватило   лишь   на   то,  чтобы    свернуть   в   ненавистную    ему    теперь   забегаловку   и    напиться.   Доказать…
       И   теперь,   в   одурманенной    голове   его   копошились    все   самые    недобрые   и   нечистые    мысли,   которым    он   сам   ужаснётся,  придя    в   себя.  «Вот   так   тебя,  слюнтяй,  обломали!   За  то,  что   ты,   осёл,   притронуться    к  ней   не   смеешь,   когда   она   сама   у  тебя   на   шее    виснет.   Ведь   ни   разу   даже   не   поцеловал    её   по-настоящему….   Тешишь   её,   в  благородство   играешь,  а   они   и  задрали    нос.  Гордый   он,   видите   ли,   дочка    у   него   -   царица   небесная.   Да    вот   же    она   в   руках   у  меня.   Спи   себе,   олух    старый…..   А    я   вот   перестану    церемониться,   посмотрим   тогда,   куда   ты   гордость    свою   девать    станешь».
      Он    грубо   сжимал    в   объятиях    её    слабенькое   тело,  не   подозревая   даже,  как   он   тем   самым   отдаляет    её   от  себя.  Не   это   было    опасным     для    Тани,  не   это    покоряло    её.    Не   заметил    Николай,   не   увидел,   как   побледнело    её    неподвижное    лицо,   как    вспыхнули    злым    блеском   глаза,   спрятанные   в  пушистых   тёмных    ресницах.
       -   Наворочал!  -   выдохнула   она,  устав,  наконец,   слушать   его   пьяные   бестолковые    излияния.   -   Сторговать    меня    хотел,   как   овцу?   Тебе   всё – таки    не   терпится    договор    с  моим   папочкой    заключить.  Чтоб   на    тебя,   случай    чего,  не    пеняли….   Я,  мол,  что?   Честный   парень.   Только   бред    всё   это….  Был   бы  умнее  -  помалкивал.   С  тебя   ничего   не  спрашивали.
       -   Ну   ладно,   ладно!  Хватит   учить,  -   заершился   Николай,   всё   больше   распуская   руки.  -  Понял   я,   понял!   Сейчас   ко   мне   пойдём,   в   гости.    Или   нет,  почему,  чёрт   возьми,   в   гости!   Останешься    у  меня   жить,   женой   будешь,  и  точка.
     -   Ах,   вот   как!  -   вспыхнула   Таня,   вырываясь   из    его    рук.  -  Вот    ты,   значит,  каким    героем    стал.   Только    лучше   бы…   Лучше   бы   на   трезвую   голову.
         А   он    за   своё:
     -   Ты   же   смелая.    Докажи   мне   эту   свою   смелость!
    Смелая!   Это    слово   острым   клином    врезалось   в   её   сердце.   Значит,  не    забыл    он,   помнит     тот    вечер,   когда,  смятённая   наплывом    чувств,   измученная    сознанием    того,   что     нету    ей    другого    пути,   она    готова    была   пойти   за    ним    по   первому    зову.  Но    зова    не   было,   великодушный    друг    не   воспользовался    её    слабостью.   Так   она    думала.   А   теперь   выходит,   что    он    просто    припрятал    предложенную   ему    жертву   на   чёрный    день.    «Докажи.…   Будто    тебе    уже   не   доказали,  трусливое   ничтожество!»  -   с   яростью   подумала   Таня.   И,  вырвавшись    из   его   рук,   наотмашь    ударила   его   по  лицу.
      -    Свинья    ты   пьяная!  -   выпалила    она.   -   Трезвый    ведь    не    смог   бы   так,  а?  Духу   не    хватило   бы.   Проваливай!    Не    нужен   ты   мне    такой,  понял?   Не   нужен!
     И   лишь   когда   он,   скрипнув    зубами,  оттолкнул    её,   не   оборачиваясь,   пошёл    прочь,   она    беспомощно   всхлипнула   и,   опершись,    рукой    на   обледенелый    штакетник    у  дома,   горячо    и   отчаянно   заплакала.
     -   Иди   в   дом,   пусть   люди   не   смотрят,  -   послышался   совсем    близко   знакомый   голос.  И,   вздрогнув   от   неожиданности,   Таня   увидела   перед    собою   отца.