Белый рыцарь. Генерал П. Врангель. 5

Врангель принадлежал к числу тех политических деятелей,
для которых борьба – естественная стихия.
И, чем непреодолимее было препятствие,
тем охотнее, радостнее он на него шёл.
В нём был «боевой восторг», то, что делало его военным
от головы до пяток, до малейшего нерва в мизинце.
Н.Н. Чебышев
 
С приходом к власти большевиков, которых совсем недавно торжественно встречало Временное правительство, прекрасно зная о подрывной их работе в армии в интересах Германии, в Петербурге началось нечто невообразимое. Солдаты, матросы, бесчисленное количество уголовников занялось «экспроприацией» имущества «буржуев». Грабёж был узаконен новой властью. Деревня перестала поставлять продовольствие, не получая за него ничего взамен, и в городах начался голод. Счета в банках были аннулированы, квартиры подвергались уплотнению (подчас хозяев просто выгоняли на улицу). Чтобы избежать уплотнения, приходилась давать взятки комиссарам. Платить, впрочем, приходилось всем, кто только имел оружие, чтобы им грозить. Начинала приходить в действия машина государственного террора, который разовьётся вскоре в такие масштабы, каких не знал мир за всю историю. Убийство уже стало нормой вещей, к смерти начинали привыкать. Жители столицы были поглощено единственной заботой: поиском пропитания. Паёк был ничтожен, и выдавали его не всем, у «мешочников» покупать запрещалось под угрозой расстрела, а не покупать было невозможно. «Буржуи» продавали вещи, и их скупали новые хозяева жизни, пролетарии и революционные матросы, опьяневшие от вседозволенности. Зверства, имевшие место в те дни, совершали зачастую не по злобе даже, а развлечения ради, со скуки, шутя. А граждане смотрели на грабежи уже с пониманием: не проживёшь теперь иначе-то…
Николай Егорович Врангель вспоминал: «…неоднократно и от иностранцев, и от русских приходится слышать вопрос: «Как могло многомиллионное население подпасть под иго ничтожного меньшинства, даже не меньшинства, а горсти негодяев?» Можно ответить кратко: благодаря равнодушию большинства и темноте остальных».
Всё, что происходило в то время в Петрограде, барон пережил на собственном опыте. Он распродал картины и предметы искусства, собираемые в течении почти всей жизни. Любопытно, что о качестве вещей покупатели судили по цене. Если дёшево, значит, плохо. Какой-то крестьянин-мешочник купил зеркало высотой в пять аршин.
- Ну что, - спросил его Николай Егорович, когда он вновь принёс картофель, - благополучно довезли домой?
- Довезти я довёз, да в хату не взошло. Пришлось поставить под навес…
По улицам столицы бродили шатающиеся от слабости люди, дети с блуждающими, остекленевшими глазами…
Осенью 18-го, после убийства Урицкого террор принял ужасающие размеры. Каждый ночь арестовывали «буржуев» и офицеров, увозили в Кронштадт, где расстреливали или топили, а зачастую подвергали страшным пыткам: кололи глаза, сдирали кожу, закапывали живыми. Некоторые солдаты отказывались убивать: «Довольно – насытились!» Другие лишь входили во вкус…
Прислуга барона уехала в деревню, и Николай Егорович с женой вынуждены были сами топить печи, ставить самовар, стоять в бесконечных «хвостах»…
Наконец, возникла угроза ареста барона. Комиссары требовали провианта от золотопромышленного общества, которое вкупе с банками сами же большевики уже национализировали. На попытку объяснить, что денег обществу взять неоткуда, был получен ответ:
- Финансируйтесь сами. Первая жалоба на саботаж против республики – расстрел.
Жалобы получались ежедневно. Медлить было нельзя, и Николай Егорович решился на побег. Из Петербурга эвакуировали раненых и больных немцев, и поездная прислуга согласилась взять барона «зайцем». Баронесса Мария Дмитриевна уехать с мужем отказалась, надеясь перебраться в Крым к сыну. Побег был рискован: поезд патрулировали комиссары, которые вполне могли арестовать беспаспортного пассажира. Лишь в Пскове, занятом немцами, можно было почувствовать себя в безопасности. Там немецкое посольство обещало дать беженцу пропуск через границу.
На вокзале миновать кордон красноармейцев помог сотрудник Красного Креста. В Гатчине, где комиссары производили осмотр поезда и проверяли документы, Николай Егорович успешно притворился умирающим, и проверяющие не тронули его. А, вот, в Торошине, на последнем пропускном пункте, барон оказался на волоске от гибели…
Солдаты вошли в вагон, когда Николай Егорович собирался завтракать. Умирающим прикинуться было уже поздно. На ближайшей станции барона высадили и повели куда-то. Положение спас санитар. О чём-то переговорив с немецким офицером и комиссаром, он указал на Врангеля:
- Вот этот самый.
- Стой! – скомандовал комиссар.
- Снять очки! – по-немецки крикнул офицер барону. – Вы правы – он! – обратился он к санитару. – Впрочем, я его и без этого по одному росту сейчас же узнал. Ты! Брось притворяться! Ты Карл Мюллер, осуждённый за подлог и бежавший из нашей псковской тюрьмы. Господин комиссар! Я его беру как нашего бежавшего арестанта.
Комиссар согласился…
Уже в вагоне, когда поезд тронулся ко Пскову, офицер обратился к Николаю Егоровичу:
- Вы барон Врангель?
- Да.
- У вас есть свидетельство от Балтийской комиссии в Петрограде?
- Есть.
- Вам его придётся предъявить в Пскове для получения права на следование дальше. Вещи ваши вам сейчас принесут.
Проводив мужа, Мария Дмитриевна переехала в маленькую квартирку старой приятельницы. В Крым выехать не удалось: вначале отказали в выдаче паспорта, а затем закрыли границы… Письма к сыну, видимо, не доходили, и баронесса оказалась в своеобразном плену. Из Ревеля пришло письмо мужа, в котором тот сообщал, что и оттуда пришлось бежать ему из-за угрозы прихода большевиков. Николай Егорович обещал, что вскоре приедет некий человек, которому нужно довериться. Однако, человек так и не приехал, и писем больше не приходило.
Петербург вымирал от голода. Скончалась от истощения квартирная хозяйка Марии Дмитриевны, взятую было прислугу она отпустила из сострадания к чахнувшей день ото дня женщине. Баронесса устроилась на работу нештатной служащий в Музей Александра Третьего, позже – в Аничков дворец под именем девицы Врангель. «И вот начались мои мытарства, - вспоминала Мария Дмитриевна. – В 7 часов утра бежала в чайную за кипятком. Напившись ржаного кофе без сахара, конечно, и без молока, с кусочком ужасного чёрного хлеба, мчалась на службу, в стужу и непогоду, в разных башмаках, без чулок, ноги обматывала тряпкой (…). Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами, метельщиками, ела тёмню бурду с нечищеной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селёдку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую бурду, хлеба 1 фунт в день, ужасного, из опилок, высевок, дуранды и только 15 процентов ржаной муки…» В столовую приходили синие от холода и голода женщины и дети в лохмотьях, с мертвеющими глазами. Дети смотрели в рот и шептали немеющими губами: «Тётенька, тётенька, оставьте ложечку!» - и вылизывали дочиста оставленные тарелки, вырывая их друг у друга…
Марии Дмитриевне пришлось таскать самой дрова, выливать помои, нести повинность – дежурить по ночам у дома. В одну из ночей в квартире баронессы прошёл обыск. Всё, что оставалось приличного из вещей, экспроприировали. Квартиру, между тем, уплотнили. В ней поселись два еврея, еврейка, бывшая горничная одой из знакомых Марии Дмитриевны, и красноармеец. Горничная, прежде получавшая от баронессы на чай, теперь демонстрировала ей своё презрение. Вся весёлая компания разместилась в лучших комнатах, а баронессе досталась самая крохотная. Евреи топили у себя дважды в день, на столе у них не переводились жареные гуси и баранина, от запаха коих Марии Дмитриевне делалось дурно. Всё «общество» третировало её. Однажды, когда от мороза лопнули водопроводные трубы, пришлось ходить за водой в соседний дом. Еврей принёс для еврейки, красноармеец – для горничной, Марии Дмитриевне пришлось идти самой. Когда, изнемогшая, едва удерживая слёзы, она пришла с ведром в квартиру, вся компания, пировавшая за столом, покатилась со смеху, а горничная крикнула:
 - Что, бывшая барынька, тяжеленько? Ничего, потрудитесь, много на нашей шее-то понаездились!
Стоял 1920-й год. Город запестрел плакатами: «Все на Врангеля!», карикатурами и угрозами в адрес белого главкома. Мария Дмитриевна под именем вдовы архитектора Воронелли перебралась в общежитие. Вскоре к ней явилась девица-финка, с письмом от эмигрировавшей знакомой баронессы, которая писала: «Ваш муж жив. Буду счастлива видеть вас у себя, умоляю, воспользуйтесь случаем, доверьтесь подателю записки полнее. О подробностях не беспокойтесь, всё устроено».
Бежать предстояло через Финский залив, ночью, на маленькой рыбацкой лодке контрабандистов. Мария Дмитриевна приходила в ужас от мысли, что она, мать Главнокомандующего Белой Армии, может попасть в руки большевиков в такой компании. К смерти она была готова, но бросить тень на имя сына - никогда. Погода выдалась штормовая, мачта была сломана, плыли много часов. Баронесса вымокла насквозь и, оказавшись на берегу, некоторое время не могла шевельнуться. Финны приняли беженку с распростёртыми объятьями. Так кончился плен Марии Дмитриевны Врангель.
Многим повезло меньше. В 1917-м году население Петербурга составляло 2440000 человек, в 1920 – всего 705000… Массовый террор, голод и эпидемии опустошили город. Среди погибших оказалась большая часть родственников Врангелей: невестка Марии Дмитриевны, Ш. Врангель, племянница М. Вогак, М.Н. Аничкова, А.П. Арапова, дочь Н.Н.Пушкиной, княгиня Голицина, барон Притвиц; генерал Пантелеев с женой умерли от голода и болезней, отравились всей семьёй бароны Нолькен, расстреляны полковники Арапов и Аничков, сыновья адмирала Чихачёва и племянники Николая Егоровича: князь Ширвинский-Шахматов, Скалон, Бибиков, Врангели, - старуха-тётка живой была закопана в землю… И это далеко не полный список. Выжить удалось лишь немногим…
Однажды, ещё в Петербурге, Николай Егорович встретил слугу своего знакомого, скончавшегося в Москве, и спросил:
- Что случилось с твоим барином?
- Ничего особенного. Только расстреляли.
Полностью была уничтожена семья покойного брата Николая Егоровича, Михаила. Сыновья – расстреляны, жена – умерла от истощения. Особенно страшна была участь Г.М.Врангеля. Его убили в собственной доме, над трупом долго глумились: раздели донага, топтали ногами, выкололи глаза, швыряли по комнатам, плевали… Затем потребовали привести малолетних детей. Их у извергов вымолил староста… Жена убитого с детьми и няней перебралась в Петербург, однако, там в какой-то переделке потеряла их и вынуждена была уехать из России одна. Семь лет детей растила няня, выдавая их за своих, а, когда узнала, что за границей живут другие Врангели, переправила воспитанников к ним. В Литве они воссоединились с матерью и перебрались в Брюссель, где им помог устроиться П.Н. Врангель…
Надо сказать, что сам Пётр Николаевич чудом избежал расправы во время массовых расстрелов офицеров в Ялте.
Захватившие в Севастополе власть большевики, развернули настоящую охоту за представителями прежних властей. Однажды Врангель услышал, как садовник оскорбляет его жену, и, схватив его за шиворот, вышвырнул вон. Тот тотчас донёс, куда следует, и в ту же ночь в дом ворвались красные матросы и под дулом револьвера вытащили барона прямо из постели. Садовник убеждал расстрелять генерала, как врага трудового народа.
Врангеля и его шурина связали и посадили в автомобиль. Когда он уже трогался, выбежала супруга Петра Николаевича и, вцепившись в дверцу, потребовала, чтобы взяли и её. Генерал умолял жену остаться, но она была непреклонна. Это, вообще, была отличительная черта Ольги Михайловны: во всём и всегда следовать за мужем, никогда не вмешиваясь при этом в его дела. В Мировую Войну она была сестрой милосердия. В Гражданскую - в этом же качестве сопровождала мужа. Однако, позже от работы в полевом лазарете пришлось отказаться. В одну из ночей на лазарет напали красные. Большинство медсестёр имели с собой ампулы с ядом, чтобы принять его в случае необходимости и тем самым избежать пыток и насилия. По счастью, сам Врангель со своим штабом был недалеко и, узнав о нападении, тотчас поспешил на выручку. Произошёл краткий бой, во время которого Пётр Николаевич отыскал жену и по-французски, чтобы не поняли казаки, дал понять, что у него и без того хватает дел, чтобы ещё волноваться о жене. Речь мужа на французском среди творящегося кругом показалась Ольге Михайловне комической, и она рассмеялась. Взбешённый Врангель ускакал. Тем не менее, после этого случая баронесса больше в лазарете не работала.
Тогда, в Ялте, Ольга Михайловна решила, во что бы то ни стало, ехать с мужем: погибать – так вместе. «Пусть едет, тем хуже для неё!» - решили матросы.
Вот, что пишет об этом страшном эпизоде сын Врангеля, Алексей Петрович: «Их привезли в гавань, наводнённую жаждущими расправы толпами. Автомобиль подъехал к стоящему у причала кораблю. Когда они вышли, их глазам предстало ужасное зрелище: вокруг лежали расчленённые тела. Опьянённая видом крови толпа матросов и оборванцев вопила: «Кровопийцы! В воду их!» Некоторых, как выяснилось, столкнули в воду с волнолома, привязав к ногам груз…»
- Здесь ты мне помочь не можешь, - убеждал Врангель жену. – А там ты можешь найти свидетелей и привести их, чтобы удостоверили моё неучастие в борьбе, - и, протянув ей часы, добавил: - Возьми это с собой, спрячь. Ты знаешь, как я ими дорожу, а здесь их могут отобрать…
Ольга Михайловна решилась, но вернулась через несколько минут, увидив как толпа четвертовала офицера.
- Я поняла, - сказала она, - всё кончено. Я остаюсь с тобой.
Узников, среди которых оказались представители самых разных слоёв населения, были размещены в погружённом во мрак здании таможни. Врангель страдал от сердечных спазмов, вызванных старой контузией, не долеченной в своё время. Шурину он говорил:
- Когда они поведут нас на расстрел, мы не будем вести себя как бараны, которых гонят на убой; постараемся отнять винтовку у одного из них и будем отстреливаться, пока не погибнем сами. По крайней мере, умрём сражаясь!
Между тем, тёща Врангеля собрала делегацию соседей, чтобы с их помощью попытаться освободить родных. По счастью, её прачка имела близкие отношения с матросом, председателем революционного трибунала. Решительная женщина направилась к нему и потребовала освободить арестованных, угрожая в противном случае положить конец его отношениям с прачкой.
Прошли сутки, и, наконец, в тюрьму пришёл упомянутый матрос и ещё несколько человек.
- За что вас арестовали? – обратился он к Врангелю.
- Видно, за то, что я русский генерал, другой вины за собой не знаю.
- Почему же вы не носите мундир, в котором красовались вчера? – матрос повернулся к баронессе: - А вас за что?
- Я не арестована, я здесь по собственной воле.
- Тогда почему же вы здесь?
- Я люблю своего мужа и хочу остаться с ним до конца.
- Не каждый день встречаются такие женщины! Вы обязаны своей жизнью вашей жене – вы свободны! – театрально объявил матрос.
Узников, впрочем, продержали до утра. Ночью большинство арестованных были расстреляны. Их тела сбрасывали в воду, и позже, после занятия Крыма немцами, трупы были обнаружены, стоящими на дне из-за привязанных к ногам грузов. «Лесом трупов» назвала это Н.П. Базилевская, дочь Врангеля в недавнем интервью одной из российских газет.
Последующие дни супруги Врангели скрывались в горах у татар, враждебно относящихся к красным.
Вскоре в город вошли немцы, и Врангель отбыл на Украину, которая так же была оккупирована. В Киеве тогда было образовано гетманство, а гетманом стал бывший сослуживец и давний знакомец Врангеля, генерал Скоропадский. Хорошо зная все положительные и отрицательные его качества, Пётр Николаевич сомневался, что Скоропадский сможет справиться с выпавшей на его долю непомерно трудной задачей, между тем, Киев стал единственным крепким островком среди всеобщей анархии. «Он мог бы, вероятно, явиться первой точкой приложения созидательных сил страны, и в этом мне хотелось убедиться» - вспоминал Врангель.
В Киеве разыгрывалась карта самостийности «щирой Украины», что Врангелю не понравилось сразу. Скоропадский предложил старому другу занять пост своего начальника штаба. Однако, Пётр Николаевич отказался:
- Не будучи ничем связанным с Украиной, совершенно не зная местных условий, я для должности начальника штаба не гожусь.
Но Скоропадский всё-таки продолжал надеяться на согласие барона помочь ему. На очередное предложение Врангель ответил:
- Я думаю, что мог бы быть наиболее полезен в качестве военачальника, хотя бы при создании крупной конницы. К сожалению, насколько я успел ознакомиться с делом, я сильно сомневаюсь, чтобы немцы дали тебе эту возможность. Но это другой вопрос. Я готов взять любую посильную работу, быть хотя бы околоточным, если это может быть полезным России. Я знаю, что в твоём положении истинные намерения приходится, может быть, скрывать; но не скрою от тебя, что многое из того, что делается здесь, мне непонятно и меня смущает. Веришь ли ты сам в возможность создать самостоятельную Украину, или мыслишь ты Украину лишь как первый слог слова «Россия»?
- Украина имеет все данные для образования самостоятельного и независимого государства. Стремление к самостийности давно живёт в украинском народе, много лет подпитывала его Австрия и достигла в том значительных результатов! Между прочим, земли Австрии есть исконно славянские земли. Объединение их с украинскими и образование независимой Украины, пожалуй, моя главная жизненная задача! Для меня ещё большой вопрос, куда мне ориентироваться: на Восток или на Запад…
После этого разговора Врангель окончательно убедился, что в Киеве дела для него нет, и решил отправиться в Минскую губернию, чтобы проверить своё тамошнее имение.
Между тем, в Киев съезжались офицеры со всей России. Среди них много было знакомых Врангеля. Чудовищную историю поведал генералу брат бывшего офицера его полка, сотника Велесова. Попав в руки большевиков, последний был жестоко изувечен: перебиты руки и ноги, содрана кожа с черепа… Чудом он остался жив, но лишился руки и передвигался лишь с помощью костылей. Врангель немедля отправился навестить сотника. Вместе с Ольгой Михайловной они устроили Велесова в лучший госпиталь под попечительство отличного хирурга, профессора Дитерихса. Позже, когда Врангель будет бить большевиков на Кубани, Велесов разыщет его, чтобы получить благословение барона, прежде чем жениться на медсестре, с которой познакомился в госпитале…
Встретил Пётр Николаевич и генерала Одинцова, столь постыдно поведшего себя в корниловские дни, а теперь перешедшего на сторону красных.
- Здравствуй, я бесконечно рад тебя видеть. А мне говорили, что ты погиб! – как ни в чём не бывало, заговорил предатель.
- Очень благодарен за твои заботы, - сухо отозвался барон, не подавая гостю руки. – У меня их касательно тебя не было. Я знал из газет, что ты не только жив, но и делаешь блестящую карьеру…
- Я вправе, как всякий человек, требовать, чтобы мне дали оправдаться! – перебил Одинцов. – Мне всё равно, что обо мне говорят все, но я хочу, чтобы те, кого я уважаю и люблю, знали истину. Гораздо легче пожертвовать жизнью, чем честью, но и на эту жертву я готов ради любви к Родине.
- И в чём же эта жертва? – блеснул стальными глазами Врангель.
- Как в чём? Да в том, что с моими убеждениями я служу у большевиков. Я был и остался монархистом. Таких, как я, сейчас у большевиков много. По нашему убеждению, исход один – от анархии прямо к монархии…
- И вы находите возможным работать заодно с германским шпионом Троцким. Я полагаю, то, что он германский шпион, для вас не может быть сомнением.
- Да и не он один, таких среди советских комиссаров несколько. Но в политике не может быть сентиментальностей, и цель оправдывает средства.
- Это всё, что ты хотел мне сказать? – Врангель распахнул перед Одинцовым дверь. – В таком случае, я полагаю, всякие дальнейшие наши разговоры излишни.
Побывав в Белоруссии, также занятой немцами, Пётр Николаевич вернулся в Киев. Здесь он встретился с генералом Драгомировым, который собирался ехать на Дон по приглашению генерала Алексеева, объединявшего все противобольшевистские силы. Врангель решил забрать семью из Крыма и ехать вслед за Драгомировым в Екатеринодар.
Ещё до знаменитого Ледяного похода Л.Г. Корнилов пытался разыскать Петра Николаевича, но среди всеобщего хаоса сделать это не удалось. После гибели славного генерала командование Белой армии, носящей теперь имя Добровольческой, перешло в руки А.И. Деникина. Врангель практически не был знаком с ним прежде: лишь несколько раз встречал во время Русско-японской войны в корпусе Ранненкампфа и в Мировую, в Могилёве. Деникин при встрече с прибывшим бароном тотчас вспомнил давнее знакомство в Манчжурии, сказал, что неоднократно слышал о нём от Корнилова.
- Ну, как же мы вас используем, - задумчиво произнёс Деникин. – Не знаю, что вам и предложить, войск ведь у нас немного…
- Как вам известно, ваше превосходительство, я в 1917 году командовал кавалерийским корпусом, но ещё в 14-м я был эскадронным командиром и с той поры не настолько устарел, чтобы вновь не стать во главе эскадрона.
- Ну, уж и эскадрона… Бригадиром согласны?
- Слушаю, ваше превосходительство!
- Ну, так зайдите к Ивану Павловичу, он вам всё расскажет…
Иван Павлович Романовский, начальник штаба Деникина, предложил Врангелю стать временно командующим 1-й конной дивизии, начальник коей, генерал Эрдели отбыл в командировку в Грузию.
Так началась служба П.Н. Врангеля в рядах Белой армии…