Пепел и кости. Глава 9

Многие, наверное, задумывались о практической пользе книг. Мне всегда казалось, что они были сотворены человеком дабы переносить самые ценные знания из поколения в поколение, из века в век. Каждая страница, каждый лист и фолиант несли в себе огромное количество самой полезной информации, будь то книга о живописи пятнадцатого века или драма в жизни богатого хирурга-убийцы. Меня всегда охватывал волнующий трепет в библиотеках – огромные стеллажи, с верху донизу уставленные самыми разнообразными книгами. В них хранилось так много, и так много слов понадобилось, что сказать самые простые, но очень важные истины.
Все книги делятся на два вида: те, что обогащают душу, и те, что её разлагают. Так вот, дневник Сандры К. оказался вторым вариантом. Я держал его в руках и несколько минут вдумчиво перелистывал страницы, слушая отдалённый гул города. Нет, вчитываться в тот момент мне не хотелось, не было ни малейшего смысла разрушать чью-то маленькую жизнь, спрятанную в этой не совсем маленькой книжке. Оставалось лишь листать и листать, пока, наконец, не доберусь до конца.
Я испуганно огляделся. Никого. Ни единой души не было ни на моей улице, ни даже на прилегающих переулках, которые вели вглубь тёмных закоулков города, порождающего в себе людей, способных на страшные вещи. Ветер гулял меж зданиями и уплывал в вышину чистого неба, пытаясь разогнать звёзды, оставить лишь беспросветную тьму, которую мы заслужили в полной мере. Красная вывеска моей гостиницы «Рейн» всё ещё раздражающе мигала, и в лужах отражался весь этот незамысловатый пейзаж, поражающий воображение. Пустая улица, одинокий человек стоял, словно статуя, и держал в руках книгу другой неизвестной личности. Эти руки тряслись и судорожно впились в корешок, надеясь больше никогда её не выпускать. Я боялся, что вот-вот из-за поворота выбежит та самая Сандра и, увидев свои откровения в чужих руках, начнёт неистов отбирать их, как обезумевшие вороны защищают своих птенцов от людей. Но ничего не было. Сплошная тьма и тишина.
Я спрятал дневник за пазухой и решил спрятать его у себя в чемодане, чтобы никто никогда не смог его найти. Быстро пройдя через холл, вбежал на третий этаж и бесшумно ворвался в свою нелюбимую обитель. Внутри было чисто и даже немного стерильно. Включив свет, я обнаружил, что сильный ветер, рвавшийся в приоткрытое окно сбросил со стола газету, которую Густав раздобыл неизвестно где. Бумага шелестела, извиваясь, но не двигалась с места, словно прося о помощи, а я стоял и бездушно давал ей умереть у мира на глазах. Не выдержав этого нелепого спектакля, я закрыл окно и достал дневник из-за пазухи и вновь его осмотрел.
Меня одолевали сомнения. Сомнение – мой лучший друг во все времена, помогающий загонять себя в рамки и жить не так, как мне бы того хотелось. Эх, как прекрасна такая жизнь! На самом деле, нет. Я разрывался на части, две половины моей души желали разного, но тело было всего одно, и в мимолётную секунду мне начало казаться, что ещё мгновение – и я точно взорвался бы. Не зная, что делать, я опустился на стул и положил книгу на стол.
«Читать или нет? – спросил себя я и наклонился прямо над потёртой обложкой. – Это ведь так заманчиво – увидеть, как живут другие люди, что они чувствуют и чего желают. Был бы такой дневник у каждого человека, может быть, мир стал бы ещё немного злее, чем сейчас. Зная секреты друг друга, мы могли бы ими торговать и брать за это неплохие деньги. Политика, искусство, технологии – всё это стало нам подвластно, если бы у каждого человека была такая же книга, как и у Сандры.
Но вмешиваться в чужую жизнь попросту неприлично и совсем недостойно интеллигентного человека нового времени. Это ведь целая душа, целый нераскрытый мир переживаний и страданий. Каждая страница – отражение жизни и смерти, слёз и смеха, прошлых ошибок и мечтаний о будущем. Нельзя просто так взять и разрушить то, что человек выстраивал долгие годы. Это подло и низко».
Я не мог больше смотреть на этот несчастный дневник, поэтому быстро спрятал его под груду не влезающих в шкаф вещей и захлопнул чемодан, засунув его в бесконечную пыльную тьму, откуда иногда не выбирались даже самые стойкие.
Теперь дневник был в безопасности. Навеки запертый там, под кроватью, среди совершенно чужих вещей, он мог бы обрести вечный покой и больше никогда не видеть свет Божий. А может, однажды я встретил бы Сандру и вручил бы ей этот несчастный фолиант, отдал его и постарался забыть, как забывал абсолютно всё. Как... как её.
И снова воспоминания. Болезненные, громкие, словно шум злого моря, словно ревущие ветра в полях, словно грохот неумолимо растущего города. Они растекались по сердцу, заставляя биться его в конвульсиях, задыхаться от собственной беспомощности и выплёвывать чёрную желчь наружу, попутно оставляя за собой след догорающей души на пути жизни. Я чувствовал, как застывшие картины прошлого пытались продавить грудную клетку изнутри, казалось, ломались рёбра, и сердце вот-вот разорвётся, а кровь выльется на холодный пол временного пристанища.
Я вспомнил, как мы с ней до утра лежали в гостевой комнате на втором этаже, как нежно и одновременно противно скрипел широкий бордовый диван, как в окно просачивался лунный свет и пейзаж моря, как я читал ей Гюго до самого рассвета, как она засыпала в моих холодных объятиях, согревая руки своим прикосновением. В те ночи мы становились единым целым: окутанные холодом и невзгодами, насквозь пропитанные солью морей и ветром отчаяния, наши тела и души дополняли друг друга, нас окружал барьер, защищавший от любых невзгод. То время было прекрасно. Бесконечные улыбки, страстные поцелуи и тёплые касания родного человека – вот чего нам обычно так не хватало в жизни. А я умудрился так легко всё потерять.
Я вздрогнул от холодного порыва ветра, вновь залетевшего в окно. Закрыл его и вернулся на своё прежнее место. Вдруг показалось, что нет ни этого города, ни комнаты, ни времени, ни пространства – были лишь я, да мои никчёмные, никому не нужные воспоминания. Нет ничего, кроме прошлого, нет места ни будущему, ни настоящему, их не было никогда, ведь настоящее слишком мимолётно, чтобы его уцепить взглядом или сердцем, а будущее так и не наступило.
В голову вдруг вернулся земной рассудок, заставлявший меня продолжать жить на этой бренной земле. Я вспомнил, что должен был вернуться к Грегу и Густаву, но мне так этого не хотелось. Не хотелось решительно ничего, сил ни на что не хватало, даже на то, что встать и ещё раз закрыть раскрывшееся от ветра окно. Но я уже обещал, что вернусь, поэтому отступать некуда, нужно было идти.
Закрыв дверь, громко щёлкнув замком в пустом коридоре, залитым тёплым светом, я кинул ключ во внутренний карман своего пальто. Тихо спустился по лестнице и, встретившись взглядом с управляющим, вышел на улицу. Мне было всё равно, где провести остаток ночи, даже в компании с Вероникой я, наверное, смог бы дольше, чем со всеми остальными людьми на этой планете. Усталость накатила свинцовой волной, погружая меня с головой на дно собственных ценностей.
Но я уверенно шёл сквозь пустую часть города, в которой, казалось, никто давно уже и не жил и ни за что бы не решился на такое. Свет в большинстве окон был потушен, сквозь чёрные прямоугольники я мог разглядеть лишь абсолютную тьму, выплёскивавшуюся из груди людей, живших там. Чёрная слизь, неровно размазанная по потолку и стенам. Крики. Страдания. Смерть. Я чувствовал это, просто вглядываясь в тёмные окна. Но однажды мы бы проснулись и увидели свои улицы, погружённые в липкую тьму – это был бы наш внутренний человек, наша истинная сущность, душа, появившаяся путём слияния множества таких же.
Я шёл всё дальше и дальше. Я хотел умереть, но уверенно продолжал жить. И единственное, что мне хотелось сделать перед тем, как навсегда закрыть глаза и провалиться в бездну отчаяния и пустоты, так это прочитать несчастный, странный и такой волнующий дневник Сандры К.

– Как это уходишь? – возмущённо сказал Грег, услышав мой отказ на просьбу остаться. – Что это за важные дела у тебя вдруг появились? Да ещё и посреди ночи!
Он явно был пьян. Лицо покраснело, глаза перестали отображать ясность мысли, галстук, ещё два часа назад завязанный накрепко, словно петля на шее повешенного, теперь обессилено болтался на груди. Густав был не настолько пьян, но, похоже, он не далеко ушёл от своего собутыльника. Мой друг просто лежал на столе лицом вниз и, наверное, спал. Его спина то вздымалась, то отпускалась, дыхание было ровное.
– Не могу остаться, уж прости меня, – тихо сказал я, расстегнув пальто. Посмотрел на сцену и увидел, что кто-то играл на рояле примитивную успокаивающую мелодию, чтобы люди просто сидели и продолжали спокойно потреблять алкоголь. Такой давки, как в начале вечера, уже не было, многие столики пустовали, но компании кутящих я мог разглядеть на каждом углу.
– Почему не можешь? – не унимался Грег.
– Кажется, заболеваю, – соврал я и наигранно прочистил горло. – Ночные прогулки под дождём не пошли мне на пользу.
– Ну как же так! – грузный мужчина хлопнул толстой ладонью по столу, отчего Густав испуганно поднялся и, посмотрев на меня, а затем и на мужчину в клетчатом костюме, что сидел напротив, вновь с глухим стуком улёгся на стол.
– Вылечусь, и мы обязательно куда-нибудь сходим, прямо до самого утра.
– Обещаешь?
– Обещания лучше вообще никому не давать, – заметил я. – Себе же одолжение сделаем.
– Ладно, – сказал Грег и встал с рюмкой в руках. Рядом с ним, под столом, стояла уже вторая бутылка водки. – Тогда выпей хоть в последний раз, да домой иди.
– Хорошо, – я взял рюмку Густава и, легко ударившись прозрачными стаканами, выпили водку залпом. Горячая жидкость словно горящий бензин растеклась по пищеводу, медленно перетекая в пустой желудок. Боль, а затем тепло окутали моё тело, и в один момент мне захотелось даже остаться: сесть за стол, поесть ту еду, что осталась от нашего пиршества, насладиться успокаивающими звуками рояля, но холодный ветер, ворвавшийся из-за открытой кем-то двери, стёр эти дурные мысли о моральном разложении. Однако это самое разложение я видел и в Греге, и даже в Густаве. За друга мне было беспокойнее всего. Прошло уже почти две недели с нашего знакомства, но он стал мне близким человеком хотя бы потому, что мы вместе решили начать новую жизнь, а это дорогого стоит. Большие начинания тяжело даются в одиночку, но когда с тобой друг, пусть даже не лучший, то на душе становится как-то просто и светло, и напасти пережить немногим легче.
– Всё, иди домой и хорошенько выспись, – махнул рукой Грег, садясь за стол. – Утром, может, встретимся в гостинице. До встречи, Оскар!
– До встречи, Грег. Рад был познакомиться, – я учтиво поклонился и бросил на Густава вопросительный взгляд. – Проследи за ним, прошу тебя. Доведи его до дома.
– Будет сделано! – нарочито громко и комично ответил мой новый знакомый и тут же звучно засмеялся. – Ладно, иди уже.
Я вышел на улицу и понял, как стало легко на душе. Гнёт тяжёлого затхлого воздуха ресторана, больные на голову люди и вышибающий слезу запах перегара –всё это давило, всё это заставляло чувствовать себя неуютно, словно бы я попал на допрос в гестапо, где меня бы ждали только пытки, да скрипучий смех лейтенанта или офицера, заставляющий стынуть кровь в жилах. А когда я оказался на улице, то от этих чувств не осталось и следа. Свобода, подумал я, никаких проблем нет в этом городе, на этой улице, их не было даже в ресторане. Проблемы бушевали в людских головах, там, в глубинах разума, где прятались самые грязные пороки человеческие, можно было найти клубок из слов, похожий на пряжу. Проблемы. Их обычно не замечаешь, стараешься не замечать и оставить их решение на потом, когда будет свободное время, но только до тех пор, пока нити из этого клубка не начинают завязываться в петлю. Вот тогда каждый начинает бояться. Но уже поздно – петля затянута, а табуретку из-под ног человек выбьет сам.
Я быстро пошёл по широкой улице. Изредка навстречу мне вылетали автомобили и, сверкнув огнями в кромешной тьме, скрывались где-то позади, растворяясь в небытие, в месте, которого нет. Облака встали на месте, они наплыли совсем недавно, словно хищники, выслеживающие своих жертв, притаились на небосводе, думая, что никто их не заметит. Звёзды тускло сияли меж них, но городские огни, что горели, если идти вниз по холму, в самый центр, где всегда кипела жизнь, затмевали собой весь естественный блеск Вселенной. Хотелось найти такое место, в котором не видно огня, в котором нет шума бесконечной жизни, в котором я смог бы стряхнуть с себя тягучий, липкий страх, налипший на тело, словно нефть. Вся эта чернота окутывала меня больше, чем когда бы то ни было, надо лишь было найти место, где мне удалось бы очиститься от собственной грязи.
«Парк», – промелькнуло в моей голове.
Оглянувшись, я не увидел на улице ни единой живой души. Абсолютная пустота, вакуум социального взаимодействия, перечёркнутый знак бесконечности. Вдали чернела тёмная башня памятника. он ещё стоял на своём месте и, похоже, даже не собирался падать. Ему была отведена главная роль в этом мире – роль Атланта, что держал небо на своих могучих плечах. А кто-то из нас решил обрушить это самое небо на нас самих.
Я брёл по улицам, всё дальше и дальше, сквозь прозрачную, как стекло, тьму и давящий шум тех, кто предпочитал не спать по ночам. Ботинки неприятно хлюпали в лужах, я чувствовал, как ноги постепенно промокали, и от этого становилось ещё неприятнее. Город словно отторгал меня, я был заразой, неизлечимой болезнью, чумой и оспой этого странного мира, сотканного из мнимой любви и чистейшей ненависти. Тело моё неслось вперёд, поворачивало и уходило куда-то вглубь лабиринта, пока вдали я, наконец, не увидел большой тёмный силуэт парка. Деревья блестели от капель, оставшихся на листве после ливня, стояла тишина, даже бешеного отчаянного ветра не было слышно.
Тяжёлый вздох облегчения вырвался из груди и, обернувшись ещё раз, лишний раз убеждая себя в том, что за мной никто не следил, я прошёл мимо низкого забора из кирпича и кованых прутьев. В нос тут же ударил запах свежести и приторно-горькой смерти природы. Где-то сгнило бревно, термиты его обгладывали, возможно, где-то недалеко умерла кошка или даже человек, и теперь по всему парку разносился аромат сирени и трупов. Прекрасное сочетание, если оба эти запаха тебе хорошо знакомы.
В голове промелькнули воспоминания от первой войне. Она была не так давно, всего-то несколько десятилетий назад, но ничего не забыто. Я тогда был мал, юн и совершенно не понимал, за что воевал и какие идеи отстаивал. Мне дали в руки оружие и указали на противоположную сторону баррикад, сказав: «Убей их всех!», но на вопрос «Зачем?» я не услышал ответа. Я просто бежал сквозь минные поля и заграждения с колючей проволокой. Я видел, как моих бывших школьных товарищей разрывало в клочья гранатами и пулемётами, как они придерживали свои выпадающие органы, позволяя себе пожить ещё хотя бы пару минут. Они рыдали от боли, я рыдал вместе с ними и не мог простить себя за то, что ничем не помог. Это гнетущее ощущение беспомощности и отчаяния знакомо каждому, кто видел смерть друзей на поле боя. А таким был почти каждый прохожий на моём пути.
Я вдруг вспомнил о Густаве и о его страхе перед войной. Он не случаен, он не возник из ниоткуда, у него с Матерью-войной свои личные счёты. Я знал, каково это, когда тебя раздирали на части противоречия. Страшно думать, что ты одновременно хочешь закончить войну, но осознавать, что хочешь, чтобы она никогда не кончалась, потому что мечтаешь иметь шанс отомстить.
Сам того не замечая, я оказался на небольшой аллее с широкой дорогой из щебня. Она вела в разные стороны: с одной я видел неработающий фонтан, за которым виднелся выход, а с другой – небольшую церковь, так странно возвышающуюся над всем миром в этот гнетущий час. Казалось, крест на крыше поддерживал небосвод не хуже памятника на площади, но делал он это робко, осторожно, дабы ненароком не расколоть небо на части. В витражах не горел свет, значит, никого там и не было.
Но часовня оказалась открыта. Я медленно толкнул высокую толстую деревянную дверь, и по всему огромному миру разнёсся предательский скрип петель. Казалось, стоило мне сделать неверный шаг, и по мою душу пришлют агентов гестапо. Однако ни после первого шага, ни после второго я не услышал ничего, кроме стука своих собственных шагов, да напряжённого дыхания.
Я прошёл мимо рядов пустующих скамеек и остановился перед самым алтарём. Тишина наполняла огромное пространство церкви, она отражалась от сводов и возвращалась, вновь отражалась и возвращалась с большей силой. Это давило не хуже, чем крыша блиндажа над головой во время воздушного налёта. Но в отличие от блиндажа, здесь я был в относительной безопасности – Бог ведь меня спасёт.
Как я давно не был у алтаря! С этой войной и безотрадной любовью я совсем забыл о том, кто заботился обо мне всю мою жизнь. Наверное, благодаря ему я тогда стоял перед крестом и смотрел в пустоту, надеясь получить прощение за все свои грехи. Ничего не происходило, этот немой диалог с Создателем грозил перерасти из демонстративного молчания в неловкую паузу. Нам было нечего друг другу сказать. Бог не виноват передо мной, я не был виноват перед ним и надеялся, что так всё и будет впредь.
Вдруг сзади я услышал шаги.
– Часто бываете у Бога в гостях?
Я обернулся и увидел на пороге мужчину в лёгком пальто поверх жилетки и белой рубашки. Его волосы было подозрительно тщательно уложены и в один момент мне даже показалось, что он лысый.
– Не то, чтобы часто... – смущённо ответил я. – Времени нет.
– На Бога теперь практически ни у кого нет времени, – мужчина оттолкнулся от дверного косяка и прошёл вперёд. – Все мы люди занятые, понимаю. Работа... семья... друзья... как много занятий для человека было придумано, не находите? Но как же Бог? Почему он стал чем-то второстепенным в жизни людей?
Я молчал, потому что знал ответ. И он был не из самых приятных.
– Вижу, вы знаете ответ, раз стыдливо отводите глаза, – мужчина подошёл ещё ближе, теперь нас отделяли какие-то несколько шагов и невысокая лестница, ведущая к алтарю. – Я тоже был на войне, мой друг. И поэтому больше не верю Ему – слишком много подлянок он сделал для меня и всех моих друзей.
– А как же молитвы?
– Каждую ночь, пока мы были в маленьком городке на берегу моря, я молился Господу, – сказал незнакомец серьёзно, голос его стал тихим и угрожающим. – И знаете что?
Он выжидающе посмотрел на меня.
– Ничего. Вообще ничего.
– И что потом произошло? – спросил я, не двигаясь с места и не сводя с него глаз.
– На следующее утро нас настигли аэростаты. Было больно и страшно. Думаю, вы и так знаете отчего.
– Знаю, – обессилено вздохнул я и сел на ближайшую скамью. – Как никто другой знаю.
– Тогда зачем вы приходите сюда? Вы всё ещё верите Ему? Его обещаниям?
– Дело в том, что Он мне ничего не обещал. Я сам себе придумал это, а теперь... обвинял его же в том, что ничего хорошего не произошло. Одни лишь смерти, смерти, смерти. Знаете, что я тут недавно понял? То, что война – конвейер для трупов и способ остановить рост населения. Всего лишь мор для тех, кто прошёл естественный отбор, но не прошёл искусственный.
– Тут вы, конечно, правы, – незнакомец сел рядом. Теперь, когда свет из витража падал на его лицо, я мог рассмотреть его получше. Синеватое лицо, обыкновенные глаза, нос, похожий на орлиный клюв, тонкие потрескавшиеся губы и изредка дёргающееся нижнее левое веко. Обыкновенный человек, прошедший целую войну, полную грязи, отчаяния, страха, боли, скорби и мечт о прекрасном будущем. Мы все выглядели так, как и он, просто он не скрывал того, что воевал за канцлера, все остальные же пытались это сделать, но безуспешно.
– Мы вот с вами разговариваем десять минут, а я до сих пор не знаю вашего имени, – криво улыбнулся мужчина и протянул сухую руку. – Эдгар Боймлер, гонщик и владелец автомобильной мастерской.
– Оскар. Просто Оскар. Безработный и никому не нужный. Приятно познакомиться.
– Мне тоже, – тихо ответил Эдгар и пожал мою протянутую в ответ руку. – Хорошо, что вы ничего о себе не скрываете. Мне это нравится.
– Может, лучше на «ты»?
– Может, – непринуждённо ответил он и откинулся на спинку скамьи. – Если станем друзьями, то пожалуйста. А сейчас... думаю, не стоит. Не время.
– Вы сказали, что вы гонщик?
– Да, ещё какой, – ответил Эдгар, – после войны мне хотелось острых ощущений, хотелось чего-то опасного и простого. Ничего лучше, кроме как гонки, я придумать не смог.
– И хорошо вы ездите? – не унимался я, зная, что на самом деле мне эти ответы не нужны. Но и молчать тоже было неприлично.
– Три кубка победителя городского турнира – это что-то да значит, а? – горделиво улыбнулся Боймлер. – И ещё много разных побед. Всего не пересчитать. Слава Богу, война мне больше не грозит, иначе бы давно уже повесился.
– А можно вопрос? – я вдруг решил попытать счастья здесь.
– Валяй, – ответил он, не смотря на меня.
– Вам помощник не нужен?
Эдгар посмотрел на меня, словно я был огнедышащим драконом. Секунду он разглядывал меня, хотя не понимал, что можно было увидеть в полуночной тьме и слабом лунном свете. Он водил языком по ровным рядам зубов, цокал и вздыхал, пока, наконец, не дал ответ.
– Помощники – это всегда хорошо. Главное, чтобы он был хорошо обучаем и легко ладил с начальством.
– Думаю, это не проблема для нашего поколения.
– А у вас есть кто-то на примете для работы автомеханика? Или хотя бы помощника.
– Только я сам, – как-то слишком расстроенно ответил я, и этот незнакомый голос потонул под гладкими сводами потолков.
– Ну, это не плохо, – сказал Эдгар. – Думаешь, справишься с этим? Работа-то не из лёгких.
– Сделаю всё возможное, – с готовностью выпалил я и медленно встал. – Получается, вы меня принимаете?
– Да, – ответил он и тоже встал, – рабочих рук нынче всё равно не хватает – почти всех на войну забрали, машины чинить. А тут вы... как хорошо всё-таки получилось!
– Надеюсь, я оправдаю ваши ожидания, – неожиданно сказал я.
– Если не оправдаешь, – процедил Эдгар, – то платить будешь чем-то большим, чем просто рабочим местом и зарплатой. Я провалов не терплю, поэтому мне нужны хорошие люди. Тебе это понятно?
– Да, мистер Боймлер.
– Славно, – он порылся во внутренних карманах пальто и извлёк оттуда оторванный кусочек бумаги; протянул его мне. – Держи, тут адрес моей мастерской. Приходи завтра к десяти часам, я тебе всё расскажу и покажу.
– Хорошо, – я взял обрывок и положил в нагрудный карман.
– Пойду я, – сказал вдруг Эдгар и направился к выходу. – Завтра нас обоих ждёт трудный день. Постарайся не опоздать, хорошо? Я очень на тебя рассчитываю.
Я кивнул в ответ. Боймлер удалялся всё дальше и дальше, махнув на прощание рукой. Его силуэт терялся вдали, и вскоре от него совсем ничего не осталось, кроме воспоминаний о самой страной ночи за последние несколько дней. О ночи, которая стала началом нового дня.