О хамстве

О хамстве


Русские слова хамство и пошлость, трудно переводятся на иностранные языки, наверно, потому что за границей такие явления редко встречаются. «На русском языке при помощи одного беспощадного слова можно выразить суть широко распространенного порока, для которого три других знакомых мне европейских языка не имеют специального обозначения… Разнообразные оттенки явления, которое русские четко выражают словом "пошлость", рассыпаны в ряде английских слов и не составляют определенного целого». (Вл. Набоков «Николай Гоголь»)
Хотя насчет редкой встречаемости пошлости за границей можно и поспорить. Той областью современной жизни, где пошлость имеет самое широкое распространение, является реклама. Например, если рекламируется популярный фильм или книга, то про них пишут, желая произвести большее впечатление на зрителя или читателя, что такой-то бестселлер (по-русски, наилучший в продажах) или кинохит собрали столько-то миллионов долларов. Никого не смущает, что произведения искусства (насколько сегодня вообще возможно говорить об искусстве, обсуждая современные шедевры), детище таланта и вдохновения, оцениваются с точки зрения денежной прибыли. Т.е. для оценки предметов невещественных пользуются вполне материальной шкалой, измеряемой в долларах. Можно сказать в оправдание рекламщиков, что такая оценка понятней современному  обывателю в наш меркантильный век и т.д. И, все-таки…
«Литература — один из лучших питомников пошлости; я не говорю о том, что в Англии зовут "грошовым чтивом", а в России "желтой прессой". Явная дешевка, как ни странно, иногда содержит нечто здоровое, что с удовольствием потребляют дети и простодушные. Комикс "Супермен" — несомненная пошлость, но это пошлость в такой безобидной, неприхотливой форме, что о ней не стоит и говорить — старая волшебная сказка, если уж на то пошло, содержала не меньше банальной сентиментальности и наивной вульгарности, чем эти современные побасенки об "истребителях великанов". Повторяю, пошлость особенно, сильна и зловредна, когда фальшь не лезет в глаза и когда те сущности, которые подделываются, законно или незаконно относят к высочайшим достижениям искусства, мысли или чувства. Это те книги, о которых так пошло рассказывают в литературных приложениях к газетам, "волнующие, глубокие и прекрасные" романы; это те "возвышенные и впечатляющие" книги, которые содержат и выделяют квинтэссенцию пошлости. У меня как раз лежит на столе газета, где на целой полосе рекламируется некий роман — фальшивка с начала до конца и по стилю, и по тяжеловесным пируэтам вокруг высоких идей, и по глубокому неведению того, что такое настоящая литература теперь и когда бы то ни было… "Вы погружаетесь в него с головой, — пишет рецензент. — Перевернув последнюю страницу, вы возвращаетесь в окружающий мир слегка задумчивым, как после сильного переживания" (заметьте это кокетливое "слегка" и расхожее механическое "после сильного"!). "Певучая книга, до краев полная изящества, света и прелести, книга поистине жемчужного сияния", — шепчет другой рецензент… "Работа искусного психолога, который способен исследовать самые потаенные глубины человеческой души". Это "потаенные" (не какие-нибудь "общедоступные", заметьте) и еще два-три восхитительных эпитета дают точное представление о ценности книги [такие излияния до смешного напоминают рецензии в современной французской прессе, пишущей о Канском фестивале, на фильмы Звягинцева – С.С.]. Да, похвала полностью соответствует предмету, о котором идет речь: "прекрасный" роман получил "прекрасную" рецензию — и круг пошлости замкнулся или замкнулся бы, если бы слова тонко за себя не отомстили и тайком не протащили правды, сложившись в самую что ни на есть абсурдную и обличительную фразу, хотя издатель и рецензент уверены, что превозносят этот роман, "который читающая публика приняла триумфально" (следует астрономическая цифра проданных экземпляров). Ибо в мире пошлости не книга становится триумфом ее создателя, а триумф устраивает читающая публика, проглатывая книгу вместе с рекламой на обложке» (Вл. Набоков «Николай Гоголь»).
 Никто сегодня на западе не чувствует этого противоречия, кроме русских с их сверхчуткой, чувствительной душой, что, однако, позволяет им одновременно и унижать своих соотечественников тоже с особой же изощренностью, какового искусства лишены рациональные жители запада. Искусство утонченно унизить ближнего именуется в России хамством. Его на западе тоже не понимают, как и не чувствуют пошлости. Таким образом, понимание, что такое пошлость, родит хамство. Это уникальное свойство русской души неизвестно, наверно, больше нигде в мире. Один иностранец восхищаясь романом «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова, говорил, что это самый таинственный из всех прочитанных им романов. Вот в начальной сцене, - говорил он, - поэт Бездомный и Берлиоз обращаются к продавщице:
«- Дайте нарзану, - попросил Берлиоз.
- Нарзану нету, - ответила женщина в будочке и почему-то обиделась».
Почему она обиделась? – многозначительно вопрошает иностранец, - здесь уже таится загадка!
 И невдомек ему, что это привычное, набившее всем оскомину, повседневное советское хамство.
К этим двум внутренним особенностям русских (понимание пошлости и вытекающее из этого хамство) можно отнести еще и халтуру. Помимо общепринятого значения этого слова -  плохо сделанной работы, в русском языке у него есть и еще 1 значение – неофициальный приработок. Т.е. результаты такого труда, которые оцениваются не по их качеству, а по форме неофициального способа оплаты. По определению С. Довлатова, Халтура -  «Загадочное, типично советское, неведомое цивилизованному миру явление, при котором низкое качество является железным условием высокого заработка» (С. Довлатов «Трудное слово»).
Но, все-таки, что же такое хамство? Этимология этого слова восходит к имени библейского персонажа - Хама, одного из сынов Ноя. Того самого, который позвал своих братьев посмеяться (а лучше сказать, поглумиться) над отцом, когда тот, выпив вина, не зная его действия, лежал, сраженный сном. Хамство – это возвышение плебеев, наследников Хама, над окружающими, с помощью использования своего общественного или служебного положения, делающего их недосягаемыми для действия моральных и этических законов. Главная особенность положения вознесенного плебея в России – это его полная безнаказанность. А безнаказанность родит наглость и грубость, оказывающиеся при всеобщем попустительстве неизлечимыми. Именно безнаказанность  хамства родит у пострадавших от него чувство уныния и безнадежности. Хамство – это неравенство, возведенное в абсолют, квинтэссенция, суть и нерв русской жизни, в которой вышестоящий для подчиненного – недосягаемая фигура, выступающая от лица империи, но не несущая за это никакой ответственности.
Но хамство не исчерпывается одними служебными отношениями. Оно присуще и повседневному общению, основанному на принципиальном непризнании достоинства собеседника. Беседа с хамом потому невыносима, что, в отсутствие у него морали и этики, он все же уверен, что всегда прав, основывая эту уверенность на некой системе квазиценностей, которую он позаимствовал  у своих учителей, в свое время, до сыта наиздевавшихся над ним самим. Общаться с человеком, который всегда прав, в силу своего положения практически невозможно. Это особенно заметно в сфере обслуживания (то, что кардинально отличает отечественный сервис от зарубежного, что может засвидетельствовать любой, кто имел возможность их сравнивать). В первом случае наблюдается преемственность еще от советской сферы обслуживания, с тех времен, когда все было государственным, и не администрация была для отдыхающих, а наоборот, – отдыхающие для администрации. Государство после приватизации 90-х давно ушло из этой сферы, ее место заняли новые владельцы, но порядки, периода культа советских параграфов и установлений, свято сохраняются, особенно в провинции.
Хамство, наверно, это не столько свойство русских должностных лиц, сколько, вообще, всех тех, кто воспринял совковую систему ценностей (и передал ее своим наследникам), когда-то гордившихся ей, считавших, что они живут при самом справедливом в мире строе, а потому ощущавшим за собой нерушимую стену государственной идеологии, на которую всегда могли опереться в любой ситуации, в своей всегдашней правоте, потому что советская пропаганда не может быть не права. Если посмотреть советские фильмы 50-60-х голов прошлого века, то положительные герои в них то и дело, без всяких предисловий вдруг  переходят на хамский тон, по отношению друг к другу, независимо от возраста и пола, если собеседник, по их мнению, выбивается из принятых норм морали: носит длинные волосы, ходит с гитарой, предпочитает свободное времяпрепровождение общественным мероприятиям и т.д. Другими словами, выходит за рамки социалистических представлений о жизни. Такой человек вроде законов и не нарушает, но выходит за некие идейные установки, которые в советском обществе были всегда важнее юридических законов. Молодой человек, едущий на роликах вызывал металлические нотки в голосе обличителей, обзывающих его стилягой, т.е. человеком, не достойным считаться таковым, чей внешний вид порочит облик строителя коммунизма.
Советская стена идеологии давно разрушилась, но ее червь, по-прежнему живет в душах некоторых людей, уверенных с тех времен, что есть вещи, более важные, чем человеческое достоинство и свобода личности, самой решающей, как одеваться и проводить свой досуг. Корни современного хамства – в советских временах, а их, в свою очередь, - в высокомерии дворян по отношению к холопам. Известно, что помещики обращались с крепостными, как с домашним скотом. Скотское отношение к людям очень живуче, независимо от тех или иных политических формаций. Оно пришло к нам из тьмы веков, освящено традицией и обычаями, и русским, хотят они этого или нет, приходится считаться с ним по сей день.
 На самом деле, это проявление диктата государства над индивидуальным началом, имеющего в России многовековую историю, быть может, еще начиная со времен князя Владимира,  крестившего киевлян и других своих подданных массово и единовременно. Кто отказывался креститься, был объявлен «врагом князя». И конечно никакой речи о свободе вероисповедания или личности тогда и быть не могло. Народ обязан был повиноваться власти князя не только в общественной области, но и в духовной: «По улицам ходили греческие священники и убеждали людей принять крещение. Одни киевляне делали это с радостью, другим было все равно, третьи же не хотели отрекаться от веры отцов. И тогда Владимир понял, что добром веры новой здесь не примут, и прибег к насилию. Он приказал огласить в Киеве указ, чтобы все язычники завтра же явились для крещения на берег реки, а кто не явится, будет считаться врагом князя. Утром раздетых киевлян загнали в воду и скопом окрестили. Насколько истинно подобное обращение, никого не интересовало. В оправдание своей слабости люди говорили, что негодную веру вряд ли приняли бы сами бояре и князь – ведь плохого они себе никогда не пожелают! Тем не менее позже в городе вспыхнуло восстание недовольных новой верой».
«Крещение населения других городов и земель также сопровождалось насилием. На Западе чаще было не так. Под воздействием первых христиан народы, поклонявшиеся ранее языческим богам, крестились в массовом порядке по доброй воле, а их правители зачастую последними принимали широко распространенную в народе христианскую веру. На Руси христианином стал вначале правитель, а потом уже упорствующий в своем язычестве народ. Когда в Новгород в 989 г. прибыл боярин князя Владимира Добрыня с епископом Иоакимом Корсунянином, то ни уговоры, ни угрозы не помогали. Новгородцы во главе с волхвом Соловьем твердо стояли за старых богов и в ярости даже уничтожили уже давно построенную единственную церковь. Только после неудачного сражения с дружиной Путяты – подручного Добрыни – и угрозы поджечь город новгородцы одумались: полезли в Волхов креститься. Упрямых же волокли в воду силой и потом проверяли, носят ли они кресты. Впоследствии родилась пословица: «Путята крестил мечом, а Добрыня – огнем». Каменного Перуна утопили в Волхове, но веру в могущество старых богов тем самым не уничтожили. Им втайне молились, приносили жертвы, и еще много веков спустя после прихода киевских «крестителей», садясь в лодку, новгородец бросал в воду монетку – жертву Перуну, чтоб часом не утопил» (Евг. Анисимов, «История России…», гл. «988 – Крещение князем Владимиром Руси»).
  Тогда, быть может и был заложен, так сказать, формат власти в России, завещанный Владимиром ее будущим правителям – их воля закон для подданных, которые все суть - холопы государевы. 
Но мы отвлеклись. Как говорил, Сент-Экзюпери, каждый часовой, выполняя круг своих обязанностей, «в ответе за судьбы империи», т.к. отвечает за свой пост. В России начальник ответственности «перед судьбами империи» не несет, он получает свой пост, только, чтобы командовать, не отвечая при этом ни за какие последствия. Вот почему хамство несет на себе несмываемый отпечаток гнета, которым отличаются в истории все тирании.
 Невольно в качестве примера сказанного вспоминается Брежневское политбюро: оно, пользуясь  слепым повиновением всего населения СССР, принимало авантюрные решения, вроде ввода войск в Афганистан, разваливало промышленность  абсолютно нежизнеспособными экономическими установками, вроде Брежневского лозунга «экономика должна быть экономной», не неся за это никакой ответственности. Брежневская верхушка интегрировала страну в мировую экономику по арабскому образцу, покупая промышленные товары в обмен на газ и нефть, толкая страну в пропасть. Последствия этой политики стали видны в эпоху Горбачева во время развала СССР.
Хамство неизлечимо, в отличие от грубости. Например, Ленин, возражая против кандидатуры Сталина, готовящегося после его ухода стать ген. Секретарем, писал в своем последнем письме съезду: «Сталин слишком груб, и этот недостаток, вполне терпимый в среде и в общениях между нами, коммунистами, становится нетерпимым в должности генсека. Поэтому я предлагаю товарищам обдумать способ перемещения Сталина с этого места и назначить на это место другого человека, который во всех других отношениях отличается от тов. Сталина только одним перевесом, именно, более терпим, более лоялен, более вежлив и более внимателен к товарищам, меньше капризности и т. д.»
  Сталин в ответ съезду заявил, что грубость – это его личный  недостаток, который можно изжить, а потому это не может служить препятствием для занятия им должности главы ЦК. Съезд согласился, что недостатки тов. Сталина могут быть устранены им же самим, и потому утвердил его на пост генерального секретаря. Неизвестно, изжил ли Сталин в себе грубость, но став полновластным диктатором, он вполне уже мог позволить себе быть вежливым со своими жертвами, что не имело для них уже никакого значения.
В заключение, процитирую, что пишет о хамстве Сергей Довлатов: «Хамство тем и отличается от грубости, наглости и нахальства, что оно непобедимо, что с ним невозможно бороться, что перед ним можно только отступить. И вот я долго думал над всем этим и, в отличие от Набокова, сформулировал, что такое хамство, а именно: хамство есть не что иное, как грубость, наглость, нахальство, вместе взятые, но при этом — умноженные на безнаказанность. Именно в безнаказанности все дело, в заведомом ощущении ненаказуемости, неподсудности деяний, в том чувстве полнейшей беспомощности, которое охватывает жертву. Именно безнаказанностью своей хамство и убивает вас наповал, вам нечего ему противопоставить, кроме собственного унижения, потому что хамство — это всегда «сверху вниз», это всегда «от сильного — слабому», потому что хамство — это беспомощность одного и безнаказанность другого, потому что хамство — это неравенство» (С. Довлатов «Это непереводимое слово – хамство»).
Говоря более коротко, хамство – непременный атрибут общества, в котором государство довлеет над личностью.
Таким образом, можно сказать, что хамство - порок хоть и национальный, но, все же, духовный, т.е. индивидуальный, вызванный внешними социальными условиями. Значит, он излечим, если человек захочет приложить некие усилия по избавлению от оного. Можно по этому поводу привести следующее рассуждение: наглость и хамство родятся от безнаказанности, тогда как обратное – смирение, родится от послушания. Послушание, очищенное от многих взаимных упреков, - вроде, нехитрая добродетель. Но от нее мы идем по духовному пути со следующими остановками: от смирения – к рассуждению, от рассуждения – к  рассмотрению, а уже от рассмотрения (или анализа) к конечному пункту, - прозрению.