Наше кино, или 1937-й год

      В кино меня снимали дважды. Второй раз – в роли средневозрастного окраинного тбилисца из шумной очереди за хлебом периода распада страны, в которой мой персонаж и дожил до своего грустного сорокалетия. Слов в фильме «Пустое пространство» у меня было немного, что-то вроде «Да пошли вы все…», произнесённых в тот момент, когда толпа неспящих ночных покупателей всё-таки оттеснила моего героя от прилавка и буханки чёрного хлеба соответственно.
       На этом моя актёрская карьера в большом грузинском кинематографе успешно оборвалась. Да-да, успешно, ибо чем раздробить свою мизерную способность к лицедейству на дюжину несущественных киноподелок, не лучше ли мелькнуть на экране в одном маленьком, но выразительном эпизоде. Я и мелькнул, в первом же дебютном.
       И здесь иронический зачин сего опуса, конечно же, далёкий от принципиальной оценки моих актёрских «киноработ», перетекает в попытку нешутейного повествования о некоторых тёмных сторонах нашего грешного человеческого бытия. И повод к этому имеется достаточно значимый: восемьдесят лет назад по Грузии, равно как и по всему Советскому Союзу, прокатилась самая мощная волна политических репрессий. Советские люди, ставшие в стране победившего социализма обыкновенной биомассой, и раньше массово гнили в концлагерях, но начиная с 1937 года счёт жертв  пошёл на сотни тысяч.
       В честных трудах добросовестных современных историков то время получило название эпохи Большого террора. Именно так, с прописной буквы, подчёркивающей громадный масштаб драконовской государственной кампании по уничтожению собственного народа. Историки недобросовестные вкупе с оголтелыми российскими ура-патриотами без устали манипулируют цифрами, тщетно пытаясь занизить общее число безвозвратных человеческих потерь в мясорубке Большого террора. Но даже они перестают истерически брызгать слюной и со скрежетом зубовным признают достоверность трагической статистики 1937 года с небольшим захватом последующего 38-ого – 680 тысяч безвинно убиенных душ человеческих. Приплюсуйте сюда ужасную статистику «до и после»  - набегает, - и это документально зафиксировано, – до десяти миллионов загубленных советским строем советских же людей.
       Перед этой цифрой меркнут любые данные о количестве жертв репрессий, осуществлённых против, повторяю, собственного народа в какой-либо стране мира за всю предыдущую историю человечества. Для сравнения: число французов, попавших под гильотину якобинцев во время буржуазной революции 1793 года, не превысило тридцати тысяч человек. И всего лишь 42 итальянца расстались с жизнью на родине фашизма по приказу Бенито Муссолини за все двадцать лет его правления. Будущий премьер-министр Италии, всесильный «дуче» начинал социалистом, строил свою  политическую карьеру на идеализации марксистских идей и, надо сказать, сам стал идеалом политика-новатора для множества пытливых, но неокрепших умов в разных странах мира начала двадцатого столетия.
       Одной из таких стран была Грузия, а вышеозначенным умом наряду со своими прочими сверстниками обладал мой родной дядя, литературный критик Бенито Буачидзе. Вообще-то при рождении дядю нарекли Мирианом, но его остроидейное увлечение социализмом повлекло за собой смену простого грузинского имени на звучный антропоним тогда ещё не авторитарного лидера Италии. В 1937 году уже окончательно оформившийся фашист Бенито Муссолини по всем правилам справедливого международного правосудия выносил оправдательные приговоры ранее осуждённым антифашистам, а ортодоксальный коммунист-литератор Бенито Буачидзе принял пулю в грудь в числе 680 тысяч таких же, как он, советских горемык.
        До того, как это случилось, Грузия делегировала моего дядю в Москву. Он представлял родную изящную словесность во всей постреволюционной красе во всесоюзной Ассоциации пролетарских писателей. По распоряжению главного пролетарского писателя Максима Горького дяде выделили квартиру в небезызвестном «Доме писателей» неподалёку от Тверской улицы, в проезде Художественного театра. Дом населяли небожители молодой советской литературы – от автора «Гренады», поэта Михаила Светлова до знаменитого поляка Бруно Ясенского. Бруно торопился, но так и не успел закончить свой «Заговор равнодушных». Впрочем, главный идейный посыл неоконченного романа Ясенский  всё же успел облечь в ставшую впоследствии хрестоматийной цитату: «Не бойся врагов - в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей – в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных – они не убивают и не предают, но только с их молчаливого согласия существует на земле предательство и убийство».               
       Бруно Ясенского и Бенито Буачидзе  энкавэдэшники арестовали  в созвучных той страшной поре классических обстоятельствах: среди ночи, под грохот кованых сапог, причитания жены и плач детей. Не знаю, как «в худшем случае» с Бруно Ясенским, но в мерзопакостной истории с Бенито Буачидзе гнусная роль действительно принадлежала людям, которых он не боялся: друзьям-завистникам. Уж больно им не нравились творческая активность и служебный взлёт молодого, тридцатидвухлетнего коллеги. Подмётные письма с обвинениями «троцкистского выкормыша» в контрреволюционной деятельности летели во все инстанции.
       Последнюю точку в деле Бенито Буачидзе поставил, а вернее сказать, пулю для него отлил сам Лаврентий Берия. Судилище состоялось в Тбилиси, куда Бенито приехал отчитаться о проделанной в Москве работе перед людьми, которых надо было бы бояться. Он не отчитался, отчитали его. Да ещё как!  Некоторые  подробности этого пролога к последующей жестокой порке и физическому уничтожению грузинских писателей можно найти в книге английского историка-грузиноведа Дональда Рейфилда «Сталин и его подручные». Вот выдержка из неё, довольно пространная и весьма обескураживающая, но вспомним об истине, которая дороже друзей:
     «К середине 1938 г. был уничтожен каждый четвертый член Союза писателей Грузии, а остальные потеряли, иногда навсегда, способность творить. Писателей уничтожить было легко, до такой степени они рассорились друг с другом. До прихода Берии Паоло Яшвили и Тициан Табидзе сами составили комиссию, которая подвергала членов Союза подобию суда и лишала некоторых права издаваться. Архив Союза содержит бесконечные дела о спорах и драках: пьяная реплика или попытка воспользоваться принадлежащим союзу "фордом" приводили к кровной мести, а фактически - бериевской чистке. Мало кто предвидел, чем угрожал приход к власти Берии…   5 мая 1937 года Берия ошеломил интеллигенцию своим докладом на съезде грузинской партии. Надев форму энкавэдэшника, он прочитал список за списком - сколько произведений опубликовано или снято, как если бы это были посаженные или выкорчеванные деревья или же эксплуатируемые или заброшенные шахты. Жанр за жанром Берия подытоживал достижения и неудачи в поэзии, в прозе, в драматургии и в критике. С особенной ядовитостью Берия обрушился на критиков, будто бы вводивших публику в заблуждение. Почти сразу после этой речи Берия арестовал критика Бенито Буачидзе, который тщетно старался отвлечь внимание НКВД от своего фашистского псевдонима (ошибка футуризма, он рано полюбил Муссолини) и от своих слишком левых рапповских взглядов. Критикуя Буачидзе, Берия позаимствовал все упреки, которыми Буачидзе раньше осыпал недостаточно пролетарских грузинских писателей. Этому первому аресту грузинские поэты рукоплескали. Но за ним последовала целая волна арестов.» / конец цитаты /.
       Cвои левые пролетарские взгляды Бенито Буачидзе одинаково внятно излагал на обоих языках – грузинском и русском. Критиковать – критиковал, но не на одном из них  не писал доносов в ОГПУ на своих литературных собратьев. Не требовал их отстранения от литературы и фактическому смертному приговору кого-либо из товарищей по цеху не рукоплескал… Мемориальная доска с фамилиями репрессированных грузинских писателей, среди которых значится и Бенито Буачидзе, висит сегодня в здании СП Грузии. Упаси меня Бог винить в трагическом малодушии аплодировавших аресту моего дяди грузинских поэтов. Заслуги их перед литературой огромны. Кто как бы себя повёл, окажись в подобной пространственно-временной ситуации, – неизвестно. Все мы люди, все мы человеки!. Но кто создал эту ситуацию в стране?!
       Недоучившийся семинарист Иосиф Джугашвили прекрасно знал, что человек на веки вечные останется существом грешным, и зависть, - едва ли не главнейший грех из семи смертных, - не изживёт в себе никогда. А ещё он знал, что инстинкт самосохранения, заложенный в человеке изначально, можно искусственно извратить и обратить на пользу своей иезуитской политике безраздельного самовластия. Сталинский режим единоличного господства развратил человеческое сообщество, узаконил практику политического доносительства. Печально известная 58-я статья о государственных преступлениях в одном из пунктов даже предусматривала уголовное наказание «за недонесение». Мои родители отбыли свои лагерные сроки именно по этой статье: отец, Кита Буачидзе – за недонесение; мама, Надя Коленченко – за то, что донесли на неё.
       Правды ради скажу, что отец действительно не выдал чекистам имена участников антисталинского заговора 1942 года. Ну а маме впаяли «червонец» по комичному обвинению в антисоветской агитации и пропаганде лишь за то, что она в клубе Тбилисского вагоноремонтного завода имени товарища Сталина неосторожно заметила на стене покосившийся портрет вождя и посоветовала его подправить. Совету вняли находившиеся вблизи длинноухие подружки с обострённым чувством любви к вождю и чувством зависти к маминым золотым серёжкам, прибывшим вместе с ней в эвакуацию из Ростова. Так мама оказалась в лагере, а серёжки - в ушах завистливых подружек.
       Преуспевшие в политическом ябедничестве граждане страны Советов с особенным энтузиазмом начали выявлять «врагов народа» после наставительного выступления товарища Сталина на Военном Совете в июне 1937 года. В своей речи он возвёл банальное наушничество в ранг высшей гражданской добродетели. «Плохо сигнализируете, - говорил военным верховный главнокомандующий. – А без ваших сигналов ни военком, ни ЦК ничего не могут знать. Каждый член партии, честный беспартийный гражданин СССР не только имеет право, но и обязан о недостатках, которые он замечает, сообщать. Если будет правда, хотя бы на 5 %, то и это хлеб».
       Умри, Иосиф, лучше не скажешь! Никакой процентомании! Ничтожная толика призрачных доказательств – и к стенке! Сталинские хлебопекарни работали на полную мощность. Тесто замешивалось на стопроцентной лжи. Выходом конечной продукции хлебопёки наперебой бахвалились перед вождём. Поначалу составлялись списки конкретных граждан. Но тяга к процентомании победила: сверху спускались плановые цифры /!/ по количеству подлежащих уничтожению «врагов народа». Подрасстрельную статью вешали на абсолютно невиновных людей с улицы. План выполнялся всегда.
       Нарком внутренних дел, плюгавый алкоголик Ежов с подачи Сталина проредил комсостав Красной Армии снизу доверху. К стенке поставили 35 тысяч «диверсантов» в военной форме. Главный коммунист Грузии Лаврентий Берия ел свой хлеб тоже недаром. И зорко следил за теми, кто мог отбить у него аппетит. Командир 2-й Грузинской дивизии, мой двоюродный дядя Сосо Буачидзе когда-то где-то как-то высказался против продвижения Берия по партийной линии. До стенки дядю не довели. Комдива, возглавлявшего первое в СССР боевое горно-стрелковое соединение, забили до смерти в пыточной камере внутренней тюрьмы НКВД.
       Вслед за старшим братом, теперь уже в длинной череде государственных служащих безвозвратно  ушёл в лагерную  отлучку первый секретарь Ванского райкома партии  Павле Буачидзе. Сын его, мой троюродный брат, профессор ТГУ Тенгиз Буачидзе, уверен, и сегодня благодарно поминается в среде бывших студентов-филологов старшего поколения. А в более узком, семейном кругу нашего буачидзевского рода со скорбным восхищением вспоминают Анри Буачидзе: четырнадцатилетний школьник прилюдно сорвал со стены в классе фоторожу наркома Ежова. Это была наивная мальчишеская месть сына за арест отца, ректора сельскохозяйственного института Андро Буачидзе. Отчаянного подростка никто не защитил. Из лагеря не вернулись ни отец, ни сын.               
       В кино меня снимали дважды. Первая роль тюремного врача в художественном фильме режиссёра Михо Борашвили «Исполнитель» мне удалась безоговорочно. Время действия в картине поразительно точно совпало с местом действия. 1937 год. Просторный  каземат с широкой глухой стеной в самом конце. К ней ставили человека и расстреливали. В фильме у меня два великолепных прохода по каземату. Рядовой бесстрастный палач-исполнитель после вынесенного пресловутой «тройкой» приговора с помощью нагана совершает рядовое беспощадное сталинское правосудие. Я подхожу к убитому человеку, и, удостоверившись в его смерти, иду назад делать регистрационную запись в спецжурнале. Всё. Три минуты экранного времени. Без слов и сантиментов.               
       Но зато теперь, когда ярые сталинисты и вялые полутаковые заявляют, что люди, в то время не жившие, не могут объективно судить о годах сталинско-ежовско-бериевского произвола, я, впервые создавший в грузинском кинематографе могучий образ безымянно-бессловесного доктора из системы НКВД, вправе с ними не соглашаться.               
       О, великая сила киноискусства! Благодаря ему я тоже кое-что знаю о 1937 годе.