Наша Таня громко плачет

Таня проснулась от тревожного чувства беды. Муж спал у стенки, подушка сползла в сторону, и запрокинутая голова через открытый рот выпускала из тела болезненный храп, прерывающийся иногда тихим стоном.
Вернувшись из заключения, муж принес кроме обид, претензий в неверности и тюремную чахотку. Таня сунула босые ноги в стоптанные тапочки и вышла из спальни. На часах с кукушкой было половина первого ночи.
Кровать матери пустовала.
Вот уже  месяц  после очередного пьяного скандала с отцом, мать жила у неё. О том, что она беременна, при её полноте даже отец не подозревал.
Таня толкнула дверь в сенцы и увидела мать. Она родила в сенцах, на мешках с дробленым зерном. Ребенок был жив, но, словно понимая ненужность своего появления, молчал.
Таня перерезала пуповину и укутала окровавленное тельце в пододеяльник.
Скрипнули половицы в доме. Открылась дверь, и в сенцы хлынул яркий свет. Девушка прижала сверток к груди моля бога, чтобы ребенок не закричал. Почесывая впалую грудь в распахнутых дверях стоял Анатолий. Из-под трусов, опущенных до паха, выглядывала черная волосатость. 
— Че это такое? — спросил он, указывая на сверток.
— Это… мама…
— Я вижу, что мама. Я спросил, что в руках... водку, наверно, прятала?
— Толенька, это не водка, это мамино, она уйти от нас хотела.
Таня нащупала маленький ротик и придавила, чувствуя, как яростно забилось рожденное естество в страстной попытке глотка воздуха.
Страх перед почти ежедневными побоями сдавил сознание. Все человеческое, забитое кулаками Анатолия, вздыбилось и лопнуло надувным шариком, давая простор черному, почти материальному инстинкту самосохранения.
Ребенок, дернувшись, последний раз, затих.
Вдруг Таня увидела себя изнутри. Увидела, как живущая в ней девочка, хранительница её души, страшно сморщилась и, опустошая её внутренний мир, тоже перестала дышать.
— Хотела, что ж не ушла? — спросил муж.
— Толенька, у меня есть деньги, хочешь, схожу за водкой?
— Крысятничаешь? Ладно, и курить купи с фильтром.
Толя зевнул и закрыл дверь.
Таня помогла матери войти в дом и уложила в кровать.
— Мама, ребенок мертв.
— Может это и к лучшему, — опустошенно произнесла женщина.
Таня снимала частный дом в районе старого кладбища. Пустынное место захоронения напрашивалось само собой. Таню бил озноб, даже в доме чувствовалась резкая смена погоды.
Теплая июльская ночь перерождалась промозглой осенней тяжестью.
Ночь не была безучастной свидетельницей, она обвевала холодом, палила страхом лицо. Пронзительным завыванием ветра рвала на девушке тоненькое пальтишко и, ощупывая дрожащее тело, сама извивалась от болезненной тьмы, что связала  в один клубок всех участников этой драмы.
Таня прижимала к себе мертвое тело  и, семеня непослушными ногами, шла к кладбищу. Она старательно гнала любые мысли, что раздирая отупевшее сознание причудливыми шероховатостями, назойливо выстукивали дробные слоги детского стихотворения.
Наша Таня громко плачет,
Уронила в речку мячик...
Таня нашла просыпавшуюся могилу. Насколько хватило сил, выкопала яму, опустила сверток и засыпала землей.
Домой возвращалась, с двумя бутылками водки, купленной в ларьке.
Тело без души – пододеяльник. Пусть выстиран, выглажен, красив, но он пуст. Живое не любит пустоты. Таня открыла бутылку и из горла попробовала отпить – не вышло.
— Иди к нам, стакан дадим.
Под деревьями на лавочке сидели двое парней.
— Вы меня не обидите?
— Мы похожи на насильников? — со смешком ответил парень, указывая на газету, где была бутылка водки и нехитрая закуска. — У нас и закусь есть.      
Тоня подошла, налила стакан водки и выпила.
— Эдик! Сергей!! — представились парни.
Таня села между парнями. Эдик обнял её и сунул руку под пальто. Таня глубоко и часто задышала. Эдик поднял девушку на руки и понес в кусты…
Сколько длилась оргия, Таня не знала. Ей стало казаться, что свет от фонарного столба, проникавший через кусты на ее распластанное тело, стал шириться, окутывая и усыпляя.
Она куда-то, словно провалилась, когда пришла в себя, парней не было.
Стертые, сметенные со своих выдуманных пьедесталов, дикой, первобытной, дьявольской ненасытностью, они ушли, унося в душах гадливое омерзение.
Таня забрала водку, что осталась от парней и побрела домой.
— Ты где, сука, столько времени терлась? — Анатолий, словно таможенный пес, обнюхал жену. Он никогда не ошибался. Сильный удар отбросил девушку к стене, по которой она сползла на пол и попробовала укрыться от ударов мужа  под столом. — Мерзкое животное! — Орал Анатолий, пытаясь за ногу вытащить упирающуюся Таню.
— Не тронь мою дочь, изверг… зарежу… — Держась за косяк, в дверях стояла мать.
Она крепко сжимала большой кухонный нож для разделки мяса.
Не грозный окрик остановил Анатолия. Он смотрел, как по ноге тещи тоненькой струйкой текла кровь. Холодея сердцем, он начинал осознавать: частые недомогания матери. Ее большой живот. Шептание, которое прекращалось после его появления, и тот сверток в руках Тани.
— Куды дитя дели, суки? —  растерянно спросил Анатолий.
Женщина в дверях качнулась и выронила нож.
— Толя, милый, не изменяла я тебе, это от страха пахнет плохо. — Таня вылезла из-под стола. — Все расскажу, все...
Мать уложили на кровать и разлили по стаканам водку.
Рассказ был краток: Ребенок родился мертвым. Унесла и закопала на кладбище.
Анатолий долго молчал, потом взял жену за руку и повел в комнату.
— Теперь-то веришь, что я чиста перед тобой. — Таня обняла мужа.
— Раздевайся. — Анатолий подождал, пока Таня снимет платье, расстегнул ширинку и сел на кровать. — Включай свой вакуум…