Неравный брак

Возращаясь с Великой Отеческой войны, его отец, коренной бакинец, привез с собой жену, настоящую немку, с небесно-голубыми глазами. Фрау Катарина быстро обустроилась в Баку, нашла его ganz gut fur leben, прибрала квартиру в приглядном архитектурном доме, построенном еще в конце девятнадцатого века его дедом. Дом этот, конфискованный большевиками в 1918-м году, и по сей день стоит с инициалами его деда при входе в парадную. Бывший палаццо, теперь уже без хозяина, украшенный львиными головами и превращенный в многоквартирное жилище, варварски разделенное на комнатушки с общей кухней, все ещё необыкновенно красив.
 
Эмиль уже родился в Баку, в роддоме имени Крупской. Малыш был крупным, с бледно-розовой телом и небесно-голубыми глазами. Очень рано обнаружилась в нем артистическая натура – любовь к рисованию, чтению и музыке. Катарина, которую теперь величали Катей, поощряла тягу сына к искусству и водила его в разные кружки по рисованию, музыке, лепке.  Отец заботился о спортивном воспитании сына, приобщив его к боксу и футболу, и не противясь влиянию двора на воспитание сына. Именно дворовая шпана вырастила и сделала из него сильного и мужественного молодого человека, который и за себя постоит, и даст сдачи, и всегда найдет себе пристанище в большом городе.

Дружил Эмиль с юношей, коренным бакинцем, мать которого была француженка, а отец - азербайджанец, с будущим известным азербайджано-французским художником Тогрулом Нариманбековым. Их объединяло то, что их мамы были чужестранками, с европейскими манерами и воспитанием.  Они никогда не повышали голоса на своих сыновей, не сплетничали во дворе с соседками, не выносили сор из избы и всегда следили за своим внешним видом, да и своих домочадцев обстирывали, обмывали и причесывали, как на праздник. Европейское воспитание, уроки мужества, наученные отцом, законы двора, полученные от самых отъявленных хулиганов и беспризорников, и джентельменские манеры, привитые матерью, сделали из Эмиля мечту бакинских красавиц.

Юный сердцеед легко входил в общество, знакомился с красивыми девушками, но не еще не нашел свою половину. Ждал, чтобы его сердце забилось и екнуло при встречи с той единственной и неповторимой. Как-то на концерте юных выпускников консерватории он заметил черноокую белокожую Эльмиру.

Эльмира была единственным ребенком Зивер ханум, бакинской аристократки, оставшейся не с чем после прихода большевиков в Баку и по расчету вышедшей замуж за бакинского еврея Иосифа Брик, мастера-ювелира, у которого всегда, при любой власти имелись деньги. Восемнадцатилетняя красавица Зивер приглянулась сороколетнему Иосифу, и скоро он быстренько состряпал свадьбу и привел ее в свой дом на бывшей улице Кецховели. Свекровь и многочисленные золовки замучили Зивер, которая и так не любила мужа, да и неисчислимое богатство мужа оказалось лишь мифом.  Навсегда укоренилась в ее сердце нелюбовь к евреям. Слабое здоровье Иосифа (он был болен чахоткой) унесло его через полтора года совместной жизни. Молодая вдова осталась опять одна, да еще с младенцем на руках.

Хилый Иосиф, уже при смерти на смертном одре, позвал Зивер и передал ей свое старое пальто как память об умирающем муже. Он сильно любил жену, хотел показать жене нежность и заботу, но у его изголовья сидела вся его родня, не спускавшая глаз с сундучка Иосифа, где, как они полагали, лежали деньги. Пальто было изъедено молью, лоснилось, и даже не пригодилось бы старьевщику. Чтобы не обидеть мужа, Зивер с отвращением приняла его подарок и поблагодарила мужа. Уже после смерти Иосифа его родня, прихватив сундучок, выставила Зивер с малышкой Эльмирой на улицу и на прощание выбросила ей вслед изодранное пальто, последний дар от мужа. Нелегко пришлось молодой вдове, которая устроилась работать на рабфак, где ей предоставили комнату в общежитие, и пошла учиться на деятеля культуры.

Когда же совсем нечем было кормить малютку, Зивер решила продать старьевщику пальто Иосифа с надеждой получить за него хоть небольшую сумму и купить хлеба. Старьевщик долго мял пальто, проверяя его сукно на прочность, не соглашался его взять, но вот нащупав в его полах что-то, он вдруг переменил свое мнение и второпях добавил вдове еще рубль. Зивер легко распрощалась с наследством мужа и на полученные деньги наконец-то утолила голод, накупив вдоволь продуктов, и накормила Эльмиру.

Ровно через неделю весь Баку, и Зивер в том числе, услышали новость, что якобы в подоле пальто Иосиф зашил крупные бриллианты в пять и шесть карат, накопленные им за долгие годы ювелирной работы. По-настоящему любя одну лишь Зивер, он желал оставить их ей, зная, что родня не пойдет на это. Однако, судьба распорядилась по-другому. Разумеется, тот счастливый старьевщик подался далеко из Баку, чтобы никто не смог отнять его свалившееся на голову богатсво. Вот тебе и неравный брак!

Зивер закончила институт Искусства, успела поработать по распределению в московском Театре имени Вахтангова. Сам Таиров и его жена Алиса Коонен приглашали ее остаться в Москве, но родной город тянул обратно. Помню, как она мне показывала старые пожелтевшие фото, где она, красивая и молодая, сидела с труппой театра Вахтангова. Мечты об искусстве Зивер воплотила в дочке, сделав ее студенткой Бакинской Консерватории и пианисткой. От отца, как она всегда любила повторять, осталось Эльмире только отчество - Иосифовна. Всю жизнь недолюбливая евреев, во Эльмирином паспорте в графе национальность Зивер записала «азербайджанка».
 
Эмиль влюбился в юную Эльмиру и решил, что теперь он может жениться и свить гнездо на всю оставшуюся жизнь. Молодые поженились, жили припеваючи, получили квартиру, Эльмира пошла работать в городскую музыкальную школу, где все детишки стали ее учениками. Непременно все родители хотели, чтобы именно Эльмира Иосифовна обучала сольфеджио их чадам. Эмиль, закончив физкультурный институт, работал физруком, то есть учителем по физическому воспитанию в школе. То есть, как поется в песни Beatles “Ob-la-di, ob-la-da, life goes on, la-la-la-la”.

В семедесятые годы на улицах Баку появилась невиданная машина, своего рода кабриолет. В Советское время можно было встретить лишь автомобили марки «Москвич», «Жигули», «Волга», «Запорожец». И вдруг по дорогам едет белый кабриолет невиданной красоты, да еще с открытым верхом. Эту машину собрал сам Эмиль. Бог знает, при тотальном дифиците, где он достал запчасти, из которых был создан автомобиль? Прокатиться на этом кабриолете было мечтой каждого бакинца. Даже в газете «Бакинский рабочий» появился очерк, посвященный этой машине с фотографией Эмиля за рулем.

Одновременно с конструкторским талантом Эмиля развивался и художественный дар. Полстены гостиной в его квартире занимала картина маслом «Неравный брак» художника Пукирева, копия кисти Эмиля Тагиева. Каждый раз, когда я навещала их странное семейство, не могла налюбоваться этой картине: кружево подвенечного платья невесты, флер-д-оранж на ее фате были так тщательно нарисованы и поражали деталями не меньше, чем сам оригинал. Он вечно дорабатывал свою картину, как будто размышляя о судьбах героев и самого понятия "равного брака". В каждый мой визит (я дружила с его младшей дочкой, ау, Лиля, где ты , мой друг верный?) Эмиль играл на фортепияно, непременно джаз с импровизациями, или блюз своего сочинения либо же классика - «Лунная соната» Бетховена. Интересным образом, в нем переплетались и инжинерный ум, и натура художника, богемного джазмена, и ярого футболиста. Прямо-таки исполин эпохи Возрождения, достойный Микеланджело и Да Винчи.
   
Когда я сдружилась с его дочкой, Эмиль был уже зрелым мужчиной, прошедшим горнило тяжелых лет развала Советского Союза, перестройки и лихих бандитских девяностых годов. Когда нечем было кормить семью, он уехал в Сибирь, где работал  тяжелорабочим и вернулся с реальными деньгами. Бог знает почему, но он никогда не любил говорить об этих годах. Наверное, нахлебался вдоволь грубости, хамства и беспредела на горьковском «дне» жизни. Вскоре «большие» деньги всегда непрактичная Эльмира Иосифовна легко спустила на безделушки и тряпье, и опять остро встал вопрос как прокормить семью.
 
В семье решался вопрос эмиграции в Израиль (вот где пригодились еврейские корни Иосифа), куда уже эмигрировала педантичная старшая дочь (вся в немецкую бабушку), психолог по образованию, со своей семьй. Бабушка Зивер с ее антисемитизмом и Эмиль были категорически против, но перетянуло большинство – Эльмира в союзе с их младшей дочерью. Моя подруга уже развелась со своим мужем, этаким "первым парнем на селе", совсем не подходящим ей ни по происхождению, ни по положению, ни по уму, и имела уже годовалую малышку, мою любимицу, напоминающую мне малышей из рассказов Селинджера.
 
Брак Эмиля уже дал трещины, и эти трещины еще более расходились в стороны. Еще работая в школе, он познакомился с этаким неземным созданием, сотканным из романтических романов и туманных идеалов. Людмила Терентьевна, преподавала английский язык и всегда старалась носить шляпы и перчатки в подражанье настоящим английским леди. Оставшись старой девой, она скоро похоронила старушку-мать. В это время начался их роман, и она всецело отдалась своему чувству, влюбившись в первый раз и навечно, в женатого мужчину, лет на двенадцать старше ее. 

Как герой «Осеннего марафона», Эмиль  бегал от жены к любовнице, придумывая на ходу отговорки и морально и нравственно страдая. В это время случилось,что у  Эльмиры Иосифовны обнаружили рак в молочной железе, и она решительно потребовала от мужа или вернуться в семью или же уйти навсегда. Вскоре Эльмиру спасли, удалив одну грудь (на ранней стадии эта болезнь излечима), и Эмиль не смог оставить семью в столь трудное время и был вынужден оставить Людмилу. «Божий одуванчик» Людмила, как ее называли жена и дочь Эмиля, приняла таблетки снотворного и пыталась покончить с собой. Ее спасли. Эмиль опять остался на перепутье – жил и с женой, и с любовницей.

Сначала уехала в Израиль младшая дочь со своей малышкой к старшей сестре, обжившейся и устроившейся там. Вслед за ними должны были уехать Эльмира Иосифовна с матерью и Эмиль. Ирония судьбы – Зивер, так невзлюбившая евреев из-за своей неудавшейся личной жизни, вынуждена была теперь доживать свои последние дни на земле обетованной, исторической родине бывшего нелюбимого мужа.

Перед эмиграцией его младшей дочери, мы с нею, так сдружившиеся в последнее время, любили часами говорить по телефону до утра, обсуждая какую-то фразу Чехова, Селинджера, Льва Толстого, полюбившиеся фильмы или музыку «Битлз». Изголодавшись по душевнуму общению, мы как будто и впрямь соприкасались душами. Эмиль любил наблюдать за нашими долгими беседами и радовался от души нашей дружбе. Когда же меня покинула мою подруга, он однажды позвонил мне поздно вечером и сказал, что не хочет, чтобы я чувствовала себя одинокой. Оказалось, он все знал обо мне с рассказов дочери и восхищался моей стойкостью, «внутренним стержнем», по его словам.

Мы продолжали также обсуждать с ним любимые книги, постановки, картины и музыку. Как-то в беседе со мной он признался, что если есть идеал женщины, то это должна быть я. Это было сказано не в донжуанском тоне стареющего ловеласа, а как художник – музе. Он строго советовал мне не тратить себя на мелочных эрзац-людей, не опошлиться, а дождаться истинного подлинного чувства и призвания в жизни. Тогда его слова мне казались такими далекими от жизни, но теперь, когда мне уже стукнуло полтинник, мне хочется сказать его: « Да, Эмиль, ты оказался прав, равный брак возможен, можно и до полтинника ждать и найти свою истинную половину».

Эмиль рассказывал о любовных историях, иногда не называя себя напрямую, но мне хватало ума понять, о чем это он. И вот он, скрутив в рулон свою картину «Неравный брак», которую постоянно дописывал, мешая масляные краски на палитре, оставив свой кабриолет своему знакомому по гаражу с надеждой вернуться и прокатиться на нем еще не раз и распрощавшись с Людмилой, отправился в эмиграцию.
 
Ровно через год после их отъезда я навестила их семью в красочном богатом пригороде Тель авива. Моя подруга энергично порхала по новой жизни, изучая иврит, делопроизводство и одновременно выполняя поденную работу, за которую неплохо платили. Эльмира Иосифовна обзаводилась новыми знакомыми, весь день гуляя в многочисленных цветистых парках с внучкой, довольная новым укладом и жизнью. Бабушка Зивер страдала от ностальгии по Баку, где провела свою молодость, зрелость и почтенную старость. Здесь ни первоклассная бесплатная медицина, ни медсестра, навещавшая ее каждый день и делающая ей массаж, не могли унять эту тоску. Израиль для нее был карой за тот самый мезальянс с Иосифом Бриком. 

Но больше всех каился Эмиль, что оставил родину. Он признался мне, что здесь на земле обетованной он утерял свою мужскую силу. Ни что его не спасало от депрессии, навеянной хамсином – ни докрашивание «Неравного брака», ни джаз в ночных клубах, ни благополучие жены, ни светлое будущее дочерей и внуков. Когда я возвращалась в Баку, на глаза Эмиля навернулись слезы.

И вот я в Баку, сижу на работе, в офисе немецкой компании, доделываю скучную нудную работу, и мне докладывают, что ко мне зашли двое мужчин. Это был Эмиль с своим другом, прибывшем из Бонна. Двое закодычных друзей оставили Баку, уехав в Израиль и Германию, чтобы заново встретиться здесь. Ошалевшая от сюрприза, я отпрашиваюсь, и мы гуляем по Баку, взахлеб рассказывая и слушая новые истории, случившиеся с нами. Мы проголодались, и я приглашаю их в свой любимый ресторан на ужин. Разумеется, заказываем только азербайджанскую кухню.

Я незаметно прошу официанта, который уже хорошо знаком со мной, принести мне счет. Эмиль – мой гость, и по закону гостеприимствa я угощаю. Когда мы встаем из-за стола, Эмиль удивлен, что все уже оплачено. Он долго весело и от души взахлеб смеется. «Вот видишь, какая она особенная, никому бы я не позволил платить за себя, но ей разрешу, разве можно ей что-нибудь запрещать».
 
Эмиль счастлив, он говорит мне, что вернулся в Азербайджан навсегда, что здесь еще ждет Людмила Терентьевна, что он будет жить с ней, что разведется с Эльмирой Иосифовной наконец и разрубит этот гордиев узел. Ему уже 70 лет. На родной земле к нему вернулась его мужская сила, без всяких афродизиаков. Думаю, Лев Толстой был так же счастлив, убегая ночью из дома и оставляя жену и детей. В Баку на маленькую зарплату учителя физкультуры Эмиль живет с Людмилой Терентьевной, которая дождалась своего женского счастья и наконец вышла за него замуж. Эльмира Иосифовна оскорблена до глубины души, но легко пережила разрыв и едет в Германию полечить нервы у лучшей подруге. С нею рядом ее дочери, внуки. Недавно похоронили Зивер на земле обетованной, и никто больше не смеет поругивать Эльмиру Иосифовну.

Эмиль звонит мне иногда, мы встречаемся, я вижу, как от счастья светятся у него глаза, несмотря на то, что он материально стеснен, и мизерной пенсии и зарплаты им едва хватает сводить концы с концами. Сколько им отмерено, сколько им еще осталось этих светлых дней? Он все еще не дорисовал свою картину. Храни его Бог.