Смоктуновский - близкий и далёкий. Части I и II

                Первый человек, которому я отважился показать мои стихи
                был Иннокентий Михайлович Смоктуновский. Можно сказать,
                что с его благословения я пришёл в поэзию уже в зрелом
                возрасте. Хотя писал с перерывами всю жизнь.


                ИННОКЕНТИЙ СМОКТУНОВСКИЙ – БЛИЗКИЙ И ДАЛЁКИЙ
 (публикация из книги "Записки любознательного человека". Э. Вакк. 2006 г.)

                Часть I.  БЕСЕДЫ, КОТОРЫЕ СОСТОЯЛИСЬ.

     Снег был удивительно красив в тот поздний зимний вечер. Он падал нечастыми крупными хлопьями, щекотал нос и щёки, искрился, залетая под фонарь над ближайшим подъездом дома. А в глубине двора, смешиваясь с ночным воздухом, источал голубоватое сияние.
У арки дома на выходе в сторону Никитского бульвара, что соединяет площадь Никитских ворот с Арбатом, стояли трое: двое мужчин и собака. Встреча, как уже повелось, была неожиданна. Я отправлялся со своего Скатертного переулка выгуливать БархАта, четырехлетнего борзого кобеля, а человек, с которым мы столкнулись у арки, возвращался с работы. Ходил он обычно легкой походкой, которая странно сочеталась с едва уловимой ломкостью долговязой фигуры. Если он не торопился или шёл нарочито медленно, то было заметно, как он слегка приволакивает свои длинные ноги. Они как бы нехотя тащились за своим хозяином, который в это время мог, улыбаясь, крутить головой, рассматривая то ли крыши домов, то ли людей, глазеющих на него со всех тротуаров, окон проходящего троллейбуса и пролетающих мимо легковушек. Такого узнаваемого и такого непохожего на своих героев человека. Но порода! Но всегда некий элитарный шарм, который многих делал неуверенными при общении с этим странным и обаятельным человеком.
Примерно год до того я подарил ему подборку стихов. Как потом оказалось, вернувшись домой после спектакля, он почти всю ночь читал их, а утром позвонил мне и мы долго говорили. О чём?.. Ну, об этом несколько ниже.
Так и стояли мы у подворотни. Снежинки то затевали вокруг нас весёлый хоровод, то бесшумно планировали на наши плечи.
Его портфель! Наверное, это легенда. Этот давно потерявший форму старый товарищ, верный своему высокородному сеньору во всех его бесчисленных странствиях по подмосткам театров и съёмочным площадкам. В тот вечер из чрева этого бесформенного чудища выглядывал скромный букетик гвоздик – подношение одной из завзятых театралок. На голове у Иннокентия Михайловича была шляпа, но какая! Круглая, приплюснутая сверху, надвинутая на лоб. Где и когда я видел такую? Только актёр до мозга костей, у которого профессия приросла к нему, как собственная кожа, мог с беззаботностью мальчишки носить на голове столь ностальгический изыск.
От общих с ним знакомых я знал, как он был лёгок на шалость, на розыгрыш и мистификацию. За эти проделки и некоторую, вполне простительную, рисовку его иногда за глаза называли Артист Артистычем. Всё же, имея собственный опыт продолжительных бесед с ним, должен сказать, когда Смоктуновский был доверительно настроен к собеседнику, даже тени рисовки и позы не было в нём.
Оглядываясь на пройденные годы, а мне уже  перевалило за восьмой десяток, могу смело утверждать: я почти не встречал людей столь дружелюбных, искренних и открытых. И столь деликатных при этом. В тот вечер я задал ему вопрос, рискуя увидеть холодность и отчуждённость артиста. Я спросил о Высоцком. Минуло уже более пяти лет со дня его смерти*. Но мне всё казалось, что он и после смерти не стал в общественном сознании Актёром с большой буквы. Неистовый? Да! Талантливый? С перехлёстом! Да чего уж там! Но есть разница между тореадором, идущим на смертельный риск, и гениальным танцовщиком, который тореадор только на подмостках сцены. Успел ли Высоцкий пройти этот путь при жизни?
Смоктуновский держал паузу. Потом вдруг сказал с лёгкой запинкой, будто извиняясь:
– Вы знаете, он меня несколько раз приглашал к себе в театр, а я как-то не собрался... и, вообще, мне казалось, что он сознательно держит дистанцию.
– Ну, конечно, – выпалил я безапелляционно, – Вы были для него эталоном Актёра, он и хотел видеть Вас на этой дистанции...
Но Иннокентий Михайлович опять помедлил, и вдруг:
– А вы знаете, они с Белохвостиковой лучше меня сделали «Маленькие трагедии».
Это был удар грома! Как?.. И это сказал Смоктуновский? Вот вам, господа!
О чём мы ещё говорили в тот вечер? Бархат стал повизгивать и натягивать поводок, мол, сколько можно, пошли на бульвар. Но так не хотелось прерывать эту ночную беседу. Мой визави был в тот вечер необыкновенно хорош. Во время разговора он преображался, какая-то окрылённость и лёгкость речи, сияли голубые глаза, рот раскрывался в обольстительной улыбке. Думаю, будь на моём месте самая неприступная дама, она бы не устояла против этой бури ума, обаяния, темперамента, восхитительной мужской красоты. А ведь ему было уже шестьдесят.
От Миши Горюнова, с которым мы сошлись на «собачьей» почве и который ещё работал во МХАТе на Тверском, я как-то услышал: «Смоктун, конечно, человек честолюбивый, там... в себе, но я искренне его уважаю, этот человек сам создал себя».
В тот вечер я задал ещё один вопрос. Дело в том, что по Москве, по элитным кухням и гостиным поползли слухи о неладах во МХАТе, и что де Ефремов «не тянет» и прочая, и прочая...
– Да что вы? – Изумился Иннокентий Михайлович. – Прекрасный человек, прекрасный, и актёр превосходный. Да вы представляете себе, что значит держать в руках такую банду крокодилов и кашалотов? А ведь мы такие.
И помолчав:
– Я ведь уже твёрдо решил – уйду из театра. Только он и отговорил.
Познакомились мы со Смоктуновским смешно и трогательно. Как-то мы с Бархатом отправились на бульвар ещё засветло. Была поздняя весна, народ ходил в куртках. Мы шли через двор дома, в котором в те годы обитали Смоктуновский, Евстигнеев, Михайлов и много ещё знаменитого и не слишком театрального люда. У открытого капота светло-серой «Волги» стоял высокий человек и пытался с помощью толстой алюминиевой проволоки-перемычки шунтировать одну из неработающих банок аккумулятора. Повинуясь не любопытству, а инстинкту старого автолюбителя, я замедлил шаг и спросил: «А хватит Вам мощности на пяти банках?». В ответ он обернулся на мой голос, я увидел широченную улыбку: «Лишь бы фурычила». Потом он перевел взгляд на моего долговязого, как и он сам, красавца.
На охоте мой Бархат был зверь зверем, но с людьми добрыми вёл себя, как ласковый младенец. Улыбка Иннокентия Михайловича вдруг стала какой-то беспомощно-просящей: «Можно я его поглажу?». Так мы все втроём и познакомились...
Примерно в то время, или вскоре, прошли на телевидении два фильма «Иннокентий Смоктуновский читает Пушкина». Это была тема одной из наших первых бесед с ним. Иннокентий Михайлович со свойственной ему деликатностью, когда предмет беседы касался не его лично, сказал: «Вы не поверите, я не очень разбираюсь в современной поэзии и мне трудно судить о многих наших авторах. Вот Пушкин – другое дело. Его я знаю от корки до корки. Когда я его читаю, меня не покидает ощущение, будто катятся глыбы золота».
Как катятся эти глыбы, должны помнить те, кто видел эти фильмы и имел редкую возможность вслушаться в голос, всмотреться в лицо артиста. Спустя полтора века Пушкин всё-таки нашёл своего гениального исполнителя. Смоктуновский читает так, будто это всё сиюминутно рождается в нём самом. Мы становимся свидетелями сотворения этого чуда – явления миру высокой поэзии поразительной глубины, как бы заново открываемого смысла и гармонии именно в этот миг и час, когда невозможно оторваться от экрана, от этого голоса. Эти его протяжные вздохи и паузы. Такое замедление темпа стиха, что возникает иллюзия замедления хода времени. Он как бы «проявляет» то, что было написано симпатическими чернилами. Мысль Пушкина становится материальной. СЛОВО само опускается с неба на землю. Как это ему удавалось – уму непостижимо. К счастью Интернет представляет теперь возможность всем желающим приобщиться к этому подлинному воплощению пушкинской лиры.

...Существует множество легенд о том, как возник феномен Смоктуновского. Алексей Баталов в своё время, шутливо провозгласив себя «смоктуведом», подарил нам цикл прекрасных передач. То же делал Михаил Ульянов в передачах о творчестве Ивана Лапикова.
Вот бы не менее именитые комментаторы и сотоварищи поведали нам о творчестве уже ушедших Евстигнеева, Леонова, Даля, Миронова, Папанова, да и о Высоцком всерьёз ещё далеко не всё сказано.*
Помню, вскоре после ухода Смоктуновского, Юлиан Панич из своего далека отозвался в эфире и одарил нас фрагментами из двух спектаклей радиостанции «Свобода», в которых был занят Смоктуновский. Рассказал об их актёрской молодости.
Мне же запомнился рассказ самого Иннокентия Михайловича о том, как он пришёл в БДТ. Первой, или одной из первых, ему досталась роль князя Мышкина в «Идиоте».
Театроведы часто цитируют эпизод, как во время репетиции Смоктуновский порезал руку ножом и вскрикнул. Тех, кто был на репетиции, потрясло то, что это был крик боли не самого Смоктуновского, а князя Мышкина. Но вот что рассказал сам Иннокентий Михайлович: «Я пришёл в сложившийся коллектив, давно имевший свои устои и традиции, кто в то время входил в основной состав вам рассказывать не надо. Но я ещё никого не знал близко и на первых репетициях чувствовал – не получается! Я запаниковал, а моя Суламифь Михайловна сказала мне: "Кеша, затаись, успокойся, смотри и слушай". И постепенно, постепенно я начал что-то находить и вошёл в спектакль...»
Так что чуда не было. Была огромная внутренняя работа. Была выдержка, которая не позволила сорваться. Был талант, рвущийся в небо, но уже хорошо знавший, что такое земная твердь и как о неё разбиваются вдребезги.
Боже, кого он только не играл в театре и кино. И насколько он был изощрён. Удивительное дело. Его дар глубины, философского проникновения в образ, не противоречил его филигранной работе над деталями. Эти, чуть различимые, чёрточки, штришки, кружочки и завиточки характера так окутывали роль и так чисто внешне формировали образ, что сам Смоктуновский становился неразличим на его фоне. В обиход журналистов и людей, пишущих о явлениях культуры, в последнее десятилетие вошли термины «виртуальный», «виртуальное пространство». Термин заимствован из теоретической физики и электроники. Он очень понравился многим авторам, которые с удовольствием применяют понятие «виртуальный», чтобы не напрягать свой ум необходимостью выразить собственную мысль более земными, но требующими более широких знаний, понятиями. А вот к актёрской профессии понятие «виртуальный» подходит, пожалуй, как ни к одному явлению общественной жизни. Хотя такие понятия, как «фантом», давно бытуют в литературе о театре и актёрах. Но об этом ниже, в «Беседах, которые не состоялись». Смоктуновский, что называется, производил «материализацию духов», и появлялись такие обаятельные герои, как лейтенант Фарбер в фильме "В окопах Сталинграда", и полная нравственная противоположность такому  образу, пеоявление монстров, подобных Пал Палычу в фильме «Ночной гость». Он был настолько омерзительно правдоподобен, настолько узнаваем во всех своих гнусностях, что я с ужасом чувствовал: Смоктуновский начинает вызывать у меня омерзение именно как Смоктуновский. Невольно закрадывается сомнение, позволителен ли такой актёрский беспредел? Когда перед тобой уже не лицедей, а оборотень. Неужели гениальность Мастера может вступать в противоречие сама с собой?! Но этот вопрос я не успел задать.
     А «Девять дней одного года»? Я всю свою сознательную жизнь провёл среди учёных. Сам был аспирантом Академии наук. Насмотрелся на всех блистательных учёных шестидесятых-семидесятых годов. Но столь достоверного во всех микроскопических деталях физика-теоретика, каким был Илья Куликов, я не видел. Необходимо уточнить, именно тех десятилетий, вместивших в себя и несомненные успехи научной мысли в СССР, и этот откровенный, я бы сказал, замораживающий, скепсис по отношению к самой системе. И перебирая в памяти уже на исходе века наиболее известные фигуры учёных, проявивших себя в диссидентстве, я невольно ассоциирую образ Ильи Куликова с образом Александра Есенина-Вольпина, открыто, поистине с безумством храбрых, вступившего в открытый конфликт с властью. Куликов как бы более «космополитичен», он в своём скепсисе выходит за пределы собственно этой страны, затрагивает общемировые проблемы интеллектуала в обществе. Режиссёр Михаил Ромм прошёл в этой работе со Смоктуновским буквально по лезвию ножа. «Чудаковатость» физика-теоретика, допущенного в святая святых ядерных исследований, прикрывала истинный гражданский пафос этой роли, так блистательно воплощённой Смоктуновским. Был ли в этой работе хотя бы один сбой, когда бы Актёра подвела его сверхчеловеческая интуиция – не знаю. Зато достоверно знаю, что Михаил Ромм «натаскивал» Алексея Баталова-Гусева на примере кинорежиссёра Скуйбина, безнадёжно больного, прикованного к креслу, но сумевшего в невыносимых обстоятельствах прогрессирующей болезни снять два прекрасных фильма. И если Гусев – пример кристальной честности и самопожертвования, то Илья Куликов – пример спокойной, ироничной, животворящей человеческой мысли. Когда, следуя человеческой логике и человеческому здравому смыслу, можно делать большую, полезную работу без необходимости героически преодолевать собственные ошибки. Нам сейчас так не хватает и Гусевых, и Куликовых, но ещё больше нам не хватает Смоктуновских. Нам катастрофически не хватает духовной элиты. Она исчезает, тает, уходит, или просто бежит куда глаза глядят, как обмолвился много лет назад Владимир Спиваков,
 «в поисках кислорода», которого в России почти не осталось. Сама культура диссипирует, превращается в летучую эманацию. На её месте непотребный гогот, голые ляжки к месту и не к месту и анатомизированная блевотина людских страстишек. Всё телевидение затопили бесконечны топорно сработанные "экшены"
с повторением одни и тех же сто раз перелицованных сюжетов, в том числе по прозе
наших расплодившихся "писучих" дам. Правда, бывают исключения, но редко.
Иннокентий Михайлович всем своим существом протестовал против девальвации культуры, деградации нравственности, грубого, циничного насилия и крови человеческой. Вот почему в ночь на 4 октября 1993 года он был на площади рядом с москвичами.
А свою Суламифь Михайловну он очень уважал и, мне кажется, даже побаивался. Как-то я поставил машину неподалеку от дома, где жил Смоктуновский и направился в «Стекляшку», так в околотке называли гастроном в первом этаже этого дома. Вдруг навстречу сам Иннокентий Михайлович. Мы поздоровались. Он спрашивает: «У вас не найдется сигареты?..» Да ради бога, только в машине, я сейчас принесу. «Ну, что же вы будете бегать из-за меня, идёмте вместе».
До машины было метров сто. Пока мы шли, он извиняющимся голосом говорил: «Понимаете, я почти не курю, так, иногда, но вот Суламифь Михайловна знает, что мне нельзя курить, я и не держу сигарет дома». От целой пачки он отказался, взял только две сигареты. «Как Ваша дочь? – Спросил Иннокентий Михайлович. – Передавайте ей привет, она у Вас прелестна. Она ведь художница?» И это он помнил. Мы расстались.
Как летит время. Кажется, это была наша последняя встреча. Меня же гложет совесть. В 1993 году вышел альманах «На солнечной стороне», где моих стихов и прозы почти на пять авторских листов. Хотел и должен был подарить экземпляр ему, всё откладывал. Там ведь были стихи, которые ему когда-то понравились. В моём возрасте заниматься саморекламой смешно и глупо, и то, что я скажу, относится не ко мне, а к удивительному, чуткому на душевные движения других людей, человеку. Тогда, более двадцати лет назад, позвонив мне, домой, он сказал: «Вы знаете, мне не всё нравится и потом... много крови. Но у Вас есть стихи, которые каждый человек должен держать рядом с собой». Это сказал он, это было его право, и он им воспользовался. И ещё он добавил: «В чём я уверен, так это в том, что вы    не   и х   п о э т»;. Вот почему меня гложет совесть. За целый год можно было выбрать время. Почему я не торопился? Привык к тому, что Смоктуновский – это навсегда? Что вот закончу работу; вот выйдут статьи и книга стихов... Однажды, в порыве откровенности, подавив смущение, чуть не заикаясь, я признался, что был бы счастлив услышать в его исполнении мои стихи, из тех, что ему нравились.
Тогда, более двадцати лет назад, он лукаво посмотрел на меня и сказал: «Пусть Вас сначала напечатают». И он был прав. Человек, который сам себя создал, вправе требовать это от других.
Он был мужественным человеком, бесспорно. Он же воевал, даже бежал из плена.
Но кто об этом знает. Уже после его смерти я узнал, что это был третий инфаркт. Третий! А он и не думал покидать подмостки театра. Был как-то небольшой документальный телефильм о нём, о его поездке в Белоруссию. Его интервьюировали прямо в доме его знакомых, за общим столом. Без позы и кокетства, которое иногда проскальзывает у многих наших «популярных и обласканных» толпой поклонников и начальством, Иннокентий Михайлович спокойно отвечал на вопросы. Но главное, что мне запомнилось, он сказал, как сказал бы и шофёр, и шахтёр, и крестьянин: «Я труженик, я не помню себя отдыхающим, я всю жизнь работаю и работаю...».
…Не правда ли, характерное признание для человека, на которого при жизни всё норовили наклеить некую исключительную элитарность и недоступность?
…Более сорока лет тому назад Смоктуновский мне приснился в роли Гамлета. А если быть совсем точным, мне приснился принц Датский, которого звали Иннокентий Смоктуновский. Принц с вьющейся белокурой шевелюрой (вспомните, в кино была совсем другая, менее легкомысленная причёска), весь в чёрном, с агнцем на массивной серебряной цепи, заполнил весь экран. Всё увиденное было расплывчато-дымчатым, как будто, сидя в центре кинозала, я снял очки. За кадром звучали музыка и стихи. Это была песня. Гамлет что-то говорил, но голоса не было. Белые, размытые строчки текста проплывали по экрану на фоне принца Датского снизу вверх. Я проснулся, как от толчка. Ещё звучали строки стихов, которые ни к Гамлету, ни к Смоктуновскому не имели никакого отношения. Даже толком не отойдя ото сна, я поспешил по памяти записать слова текста. Вот эти строки:

О, пой мне твист,
О, пой мне, грустный твист,
Его пропел исчезнувший артист,
Его прошелестел в паденьи снегопад.
И не вернуть шагов, и не уйти назад...
Ночной, последний твист блуждает по Москве.
Лишь он один расскажет о себе.
Так пой мне твист, любимый грустный твист.

Забавные шутки иногда разыгрывает над нами наше «бессознательное» сознание.
Эти стихи я подарил другу, он отдал в какой-то рок-ансамбль, и, говорят, эта песня звучала в кафе «Молодёжное» на улице Горького (Тверской). Это было первое моё «соавторство» со Смоктуновским. Жалею, что не успел ему рассказать, представляю его широченную улыбку от уха до уха. Но как-то я признался ему, что некоторые стихи, особенно из философского цикла, из цикла «Библейские легенды», и некоторые строфы из фантастической поэмы «Космогоны» я писал, мысленно прислушиваясь к его интонациям, паузам, упомянутой манере растягивать слова, без эпатажа и форсирования голоса. Дело прошлое. Признаюсь, несколько раз у меня было ощущение, что он стоит у меня за спиной – так отчётливы были интонации и его глубокий, думающий голос. Вот что, например, получалось, когда я следовал этому голосу.

                Так трудно зреет глубина души –
                Наивный стих, наивные признанья,
                Как долго нам блуждать в глуши,
                В потёмках спящего сознанья...
                . . . . . . . . . . . . . . 
                Отчаянья разверзлась пасть
                Последним, яростным проклятьем,
                Но мысль, но глубина, но страсть
                Пронзили сладостным зачатьем.
                Всё зреет плод, готовит семена
                и обещает прорицанья всходы
                Неверных исчезают имена,
                Но зрелостью души, но битвами ума
                Мои бушуют годы.

 ...С нежностью и грустью я вспоминаю наши нечастые встречи. Вот он с дочерью переходит бульвар. Вот он жаркой весной в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами со своим неразлучным портфелем стремительно идёт по Тверскому бульвару. Вот два или три «спеца» возятся с его машиной во дворе, а он стоит рядом и рассказывает что-то смешное. Вот, торжественно сев в свою «Волгу» и улыбаясь незабываемой улыбкой Юрия Деточкина, отправляется на дачу.

 *       *      *
И, наконец, сцена МХАТа, уставленная венками, на авансцене ОН в последнем своем трагическом бенефисе. И как в дни его спектаклей, заполнен партер и ярусы его верными зрителями, и ещё на улице, у дверей театра, многие сотни людей, море цветов и аплодисменты, аплодисменты... Вот так провожает ТЕАТР своих дорогих и любимых.

ПРОЩАЙ И ЗДРАВСТВУЙ, ВЕЛИКИЙ АРТИСТ.




                Ч. II. БЕСЕДЫ, КОТОРЫЕ НЕ СОСТОЯЛИСЬ.
   (по публикации 2006 г. в книге "Записки любознательного человека". Э. Вакк)

Я не знаю, с чего начинают обучение актёрскому мастерству. Мой личный опыт
сценической жизни слишком для этого скромен. Если мне не изменяет память, то взлёт моего драматического таланта близкое мне окружение наблюдало ещё в довоенном Киеве, когда силами старшей группы детского сада была поставлена революционная, из времён героического подполья, пьеса про отважных большевиков, и мне, как самому талантливому актёру, поручили роль антигероя. Я был городовым, который пришёл арестовать отважного революционера в коротких штанишках и белых носочках. А на мне была капитанка с нашивками. В руках я держал настоящую деревянную саблю собственного изготовления. В общем, чем богаты, тем и рады. Всё равно придётся отталкиваться от собственного сценического опыта.
 
   Один из поэтов сказал: «Поговорим о странностях любви...». И в самом деле, откуда эти и способность, и тяга к лицедейству, которые часто заставляют приносить в жертву не только любовь дорогого человека, но и самоё жизнь? Я бы начал с толкования одной из заповедей христианства: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Я бы объяснил, что заповедь, призывающая к нравственному, возвышенному отношению к подобным себе, проистекает из эгоцентризма, как равно из эгоцентризма проистекает агрессивное эгоистическое начало, побуждающее к конфликту, недоверию и вражде. И что столкновение этих двух начал и порождает все странности, все оттенки отношений людей. Они умножаются по мере усложнения самого общества, дифференциации этнической, социальной, политической, культурной, религиозной.
 
    Во-вторых, я бы основательно поговорил о теории отражения, трансформации внешнего мира в человеческом сознании. Ведь лицедейство имеет, прежде всего, отношение к теории отражения, версификации образного сознания при создании идеального, или иллюзорного, или, попросту, условного мира сцены и киноэкрана.
Но если театральные подмостки – это то место, где себя реализует, по выражению Г. Козинцева, иллюзорное «пространство трагедии», пространство, имеющее свою глубину и протяжённость во времени, то заселяют это пространство и являются его действующими лицами актёры – динамические слепки, «фантомы» неких отражённых реальных личностей, вплетённых в интригу драматического действия. Техника, технология, ремесло, в самом основательном смысле, речь, движение, «сценическое действие» – это всё «нижний уровень», подвальный этаж. Но как рождается Мастер?.. Нет! Не состоялся этот разговор.

   В-третьих, я бы поговорил о деформации образа, как рабочем инструменте актёра. И за примером далеко ходить не нужно. Вот цирковой клоун – классика деформации. Он не просто условен – условен любой сценический образ! Он гипертрафированно условен.
   Но вот пример скрытой деформации. Мой покойный тесть, Михаил Наумович Хазановский, блестящий график, Народный художник России, рассказал много лет назад весьма характерный случай из своей студенческой практики. Для лучшего знания анатомии человеческого тела, мышечного рельефа, пропорций, он факультативно посещал анатомический театр медицинского института. А в штудиях он много работал с мужскими фигурами Микеланджело Буанароти и обратил внимание, что на торсах гениального итальянца имеются мышцы, которых по законам анатомии у человека не должно быть. Тогда он убрал «лишние мышцы» с торсов Микеланджело. И что же? Остались красивые, «правильные» в анатомическом смысле торсы. Исчезла малость. Исчез Мастер! Его мощь, его властное завоевание того самого «пространства трагедии», о котором писал Козинцев.
   
   Большой актёр наверняка умеет наращивать себе «несуществующие мышцы», пользоваться методом скрытой деформации образа. Как это умели гениально делать Смоктуновский, Борисов и Лебедев, например.
  Деформации поведенческих реакций, как сказал бы психолог, наверное, одна из основ актёрского искусства. Эти перепады и перекидки настроений, синкопирование, то есть вынесение за такт хода времени, совершенно не согласованное с «ползучим» детерминизмом сюжета, делают сценическое пространство объёмным, стереофоническим. Иллюзия начинает вытеснять реальность. И вот когда на всё это накладывается личностная окраска характера актёра, тогда возникает ТЕАТР. Без этого, в общем, необъяснимого феномена, все ухищрения постановщиков, все мизансцены, декорации, аксессуары, останутся предметами голой технологии. Вот ведь, в упоминавшейся выше передаче Юлиана Панича, он вспоминал, как работал Смоктуновский над образом Гамлета. Козинцев настолько тщательно подготовился к постановке фильма, так в деталях продумал своего Гамлета, что ещё в сценарии он стал академически совершенен и... не очень похож на реального человека. Смоктуновский внёс в образ своё личностное начало и своё видение, деформировав изначальный замысел режиссёра. Его Гамлет не просто волнует и восхищает, он просто влюбляет в себя. 

  Панич вспоминает, как поздно вечером встретил на мосту спешащего на съёмки Смоктуновского. Наступала холодная ночь, над Невой летел снег, он сёк лица одиноких прохожих. Смоктуновский надвигался на Панича стремительной походкой, не видя никого перед собой. В этой походке, в самом облике артиста, строгом и устремлённом вперёд, было нечто незнакомое, даже пугающее. Панич не решился окликнуть товарища. У него было ощущение, что сам принц Датский стремительной походкой шёл навстречу своему Року. Вы помните, какая в образе Гамлета обнаружилась пластическая деталь? Как он поворачивал не голову, но разворачивался всем корпусом. И в этом движении обнаруживалась мощь характера мудреца и воина, страдающего мыслителя и мстителя безжалостного и изобретательного. Смертельно раненный, ещё до дуэли, несовершенством жестокого и вероломного века, он как бы вываливается из своей эпохи, этот человек другого, совершенного, но не существующего мира. Не знаю, каким чутьём Смоктуновский уловил очарование недосказанности своего Гамлета.

   Эта недосказанность, этот прерванный полёт, перекликаются с недосказанностью и романтическим очарованием Иисуса Христа. Анри Барбюс когда-то сказал: «Каждый бы хотел иметь Иисуса Христа в своём лагере». Продолжим эту мысль: «Кто бы не хотел иметь в своём лагере того Гамлета, которого явил миру Иннокентий Смоктуновский?». А заключительная реплика! «...И дальше тишина». Вот контрапункт! Вот начало постижения смысла жизни, да, только начало...
   Актёр и человек. Образ и его власть над актёром!.. Вот какую историю о тех временах лет пять назад* мне поведал Григорий Михайлович Поженян. Он был близко знаком и дружен со Смоктуновским, и решил его проведать на съёмках «Гамлета». Пригласив в компанию одного из общих знакомых, он со свойственной ему непосредственностью сказал: «Поехали на съёмки, проведаем Смоктуновского». Они встретили его в буфете студии «Ленфильм», и... Смоктуновский принял их холодно, можно сказать, проигнорировал их присутствие и сам факт того, что они приехали специально к нему. Это был холодный душ. Года два спустя, Поженян с кем-то из друзей, кажется, это было в Доме кино, сидел за столиком с открытыми бутылками чего-то крепкого. Вдруг подошёл оживлённый и радушный Смоктуновский, ну, просто душа нараспашку. И вдруг слышит от Поженяна, накрывшего ладонью горлышко бутылки: «А мы тебе не нальём». «Почему?» «Как почему?! Ты как нас встретил в Питере, мы же к тебе приезжали!» «Ребята, я же был в работе, я совершенно не воспринимал действительность...» И из воспоминаний Евгения Урбанского в те времена, когда Смоктуновский готовился к съёмкам в роли Юры Деточкина: «Он – Смоктуновский – странно изменился: стал ниже ростом, опущенные плечи, какая-то смешная походка, выражение лица...».
 

    Вот контуры ещё одной несостоявшейся беседы. Степень достоверности «возвышающего нас обмана» действительно тайна великая есть. Могу по пальцам пересчитать те часы и минуты моей жизни, когда я испытал подлинное потрясение. Конечно всё, что связано со Смоктуновским – не в счёт. Я мучительно долго искал формулу, определяющую суть Гамлета-Смоктуновского, и не нашёл ничего лучшего, чем эвфемизм: «Человек среди людей наедине с собой».
Так вот, о моих взаимоотношениях с театром. Именно потому, что я много раз уходил после второго, а то и после первого акта, я стал задавать себе вопросы, которые впрямую ни к моей профессии, ни к моим увлечениям отношения не имели.
Вот три впечатления.
В сезон 1950-1951 года в театре им. Е. Вахтангова в драме Ростана «Сирано де Бержерака» играл Любимов, но как играл! Кто играл Роксану – не помню. Но, спустя более полувека, я, тогда студент первого курса, помню, как уже на улице не мог унять слёз восторга, боли и обиды за несчастного Сирано...
Ещё лет через пять слушал я по радио «Кармен», слушал дома, поздно вечером, в полной темноте. Пели на итальянском Марио дель Монако и Ирина Архипова. Я не понял, как это произошло, но куда-то исчезли потолок и стены, и я, в буквальном смысле, оказался в пространстве, заполненном человеческим страданием, и я чувствовал себя частью этого страдания и этого восторга любви.
Третий эпизод имел место на съёмках фильма «Они шли на восток», фильма о трагедии погибшей под Сталинградом итальянской дивизии. Я был потрясен увиденным мной эпизодом, который в перерыве между массовками снимал знаменитый Джузеппе де Сантис. Подробно об этом эпизоде пишу в небольшом эссе «Тореодор и андалузка».
Может, поэтому мне бывает так тошно на посредственных спектаклях – я знаю, с чем сравнивать. Может поэтому театр большого спорта так влечёт людей. Уж там-то драма человеческих характеров неподдельна.
 

   Но, слава богу, есть актёры, которые нас никогда не разочаруют. Для искусства, для русской культуры они живы, живы и те, что ушли, чтобы остаться с нами навсегда.
   И ещё одна беседа не состоялась, может быть, самая важная для меня – связь природы человеческого сознания и феномена отражения.
Дело в том, что, потратив много лет на «Космогонов» – фантастическую поэму об экспансии человеческого земного разума в Космос, и столкнувшись со старой, как мир, проблемой привязанности человеческого сознания к нашей бренной смертной оболочке, я пытался понять феномен сознания, как неизбежный продукт развития и адаптации биологических систем. К сожалению, современный уровень нейропсихологии ещё не подошел вплотную к разрешению этой фантастической по сложности и загадочности проблемы. Скорее всего, мозговой штурм начнется в  нашем XXI веке, и это напрямую будет связано с проблемами освоения околосолнечного пространства и более отдаленных районов Галактики, когда потребуются роботы с элементами человеческого сознания. Современный уровень микроэлектроники выводит технологии на создание уже в этом веке поколения компьютеров с элементами интуитивного поведения при решении сугубо прикладных задач.

  Всё-таки легче подойти к рассмотрению этой проблемы с помощью физических наук, накопивших к концу ХХ столетия огромный экспериментальный и теоретический материал по происхождению и строению вещества во Вселенной, по теории информации и определению феномена жизни с позиций науки.
Правда, поветрие АНТИ-атеизма (столь же невежественного, сколь был во многом невежествен формальный институт атеизма эпохи развитого социализма) сделало модным, в который раз, объяснять всё божьим промыслом. Занятно, как в различных телевизионных передачах солидные люди – режиссёры, драматурги, актёры, политики, социологи и даже некоторые учёные всё чаще кивают в сторону боженьки.
Смысл последней несостоявшейся беседы, по-видимому, должен был коснуться такой тонкой вещи, как физические механизмы человеческой психики, которые есть исходный пункт феномена динамического отображения человеческого сознания во всей его грандиозной полноте и разнообразии. Крохотный объем черепной коробки вмещает знание от микроуровня элементарных частиц до видимого, с помощью современных радиотелескопов, Горизонта Вселенной (что-то около 14-15 млрд. световых лет). Но, что ещё более загадочно, он вмещает в себя всё невообразимое количество человеческих характеров, темпераментов, одарённостей и патологий нравственных, психических и эстетических.

  Антропный принцип происхождения Вселенной гласит: в мире нет ничего, кроме полей и частиц, и даже такие сложные продукты эволюции и адаптации к окружающей среде, как человек, человеческое сознание, нравственность, духовность являются системами и производными действующих систем полей и частиц. И всё бы хорошо, да чего-то не хватает и в этой благостной картине. Вот то, чего не хватает, и остаётся для многих людей областью религии.
В современной физике понятие о боге, о божественном провидении трансформируется в понятие о пока непознанном сложнейшем устройстве сопряжённых миров. Подобно тому, как параллельные у экватора меридианы постепенно теряют свою строгую параллельность, приближаясь к полюсам нашей планеты, так и два потока сознания – естественнонаучный и религиозный – пересекутся, приблизив нас к тому, что в своей статье один из крупнейших физиков-теоретиков Стивен Хокинг полушутливо определил, как ответ на вопрос: «В чём состоял замысел бога?».
На Земле всё больше появляется людей, которые ощущают себя, свою духовную жизнь, как жизнь в пространстве, где два потока сознания явно утратили свою параллельность. По моему глубокому убеждению, к этим людям сознательно, или неосознанно принадлежал и Иннокентий Михайлович Смоктуновский.
Далее следует сказать, что любая информация передаётся волновыми пакетами, будь то радиосигнал, рентгеновский импульс далёкой галактики, или инфракрасное излучение в биологической среде.

   И ещё необходимо освоить понятие резонанса не просто как совпадение частот колебаний двух или более физических объектов (например, струн скрипки или гитары), но как вероятность существования множества идентичных объектов в любом из возможных состояний одновременно. Понятие резонанса глобально, оно охватывает вероятность существования различных видов химической связи. Резонансные состояния гиперциклов, при самоорганизации сложных белковых молекул определяют (на молекулярном уровне) ход дарвиновской эволюции в биологической среде. В человеческих сообществах социальные резонансы определяют ход исторического процесса. В актерском искусстве резонансы определяют степень достоверности сценического образа.

  Набор резонансов, как набор психологических типов, вероятно, заложен в сознании каждого человека, но заложен латентно, скрытно.
Внешне, в силу многих факторов, включающих механизмы наследственности, космического фона, в период предшествующий рождению человека (вспомните астрологические человеческие архетипы – продукт длительного статистического отбора в трудах многих поколений астрологов), доминирует, главным образом, один, и проявляют себя в той или иной степени ещё несколько резонансных генотипов. Когда появляется серьёзный конкурент основному генотипу, это, синдром, характеризуют как патологическое раздвоение личности.
Вот почему представление о резонансах может быть приложимо к медицине, особенно в психиатрии.

   Каждый человек потенциально содержит в себе неопределимое количество личностей. Не это ли является основой представлений о «прошлой жизни» и будущих перевоплощениях личности? Не эта ли «полигамность» человеческой личности определяет отношения людей между собой в конкретной социальной ситуации по принципу «причинно-следственной дополнительности»? Грубо говоря, есть начальник, есть и подчинённый, есть врач или знахарь, есть и больной; есть армия, потому что есть враждебное государство, есть слуга, потому что есть господин, есть актёр, потому что есть театр. А театр – слепок жизни, зеркало, в котором зритель видит себя и ищет себя в этом непростом мире.
   
   Часто члены этих пар причинно-следственной дополнительности взаимозаменяемы, но очень часто не совпадают с ведущей доминантой личности – главным резонансом.
Отсюда бесконечное количество повторяющихся в разных вариантах драм, конфликтов и трагедий. Но всё вместе включено в некую гигантскую, невероятно сложную, замкнутую систему повторимостей, подчиненную своим законам диалектики.
Это нашло блистательное и точное отражение в «Человеческой комедии» Бальзака. Он гениально очертил круг повторимостей. Он создал свою историю нравов, как отражение реального круговорота судеб людей, неутомимых актёров этой комедии.
Но Актёр с большой буквы, кто он? Копия? Живой слепок? Оборотень? Демон? И что такое сквозное действие? По зрелому размышлению это работа системы резонансов, которой сознательно или интуитивно пользовались актёры ещё со времён античных мистерий, вытаскивая, как из колоды карт, именно тот резонанс, который наиболее соответствует и роли, и установке режиссёра. Хотя, скажем, для Смоктуновского, Лебедева, Борисова, Даля, Басилашвили, Евстигнеева, Леонова, установка эта – вещь относительная, настолько мощный личностный потенциал заложен в этих актёрах.

   Помните старый театральный анекдот, как королева Англии влюбилась в великого трагика Кина? В первую ночь она пожелала его в образе Отелло, во вторую – в образе Цезаря, а в третью, бог с ним, с Шекспиром, предалась любовным утехам с великим трагиком... Но, увы, он разочаровал королеву, так как был импотентом. «Почему же у вас так прекрасно получалось в прошлые ночи?» – вскричала оскорблённая королева. «Я работал по системе Станиславского, – робко ответил великий трагик. – Впрочем, у меня в запасе есть ещё совсем юный Ромео». На том они и поладили.

    Его Величество Резонанс многолик. Многолик и универсален. Он вмещает в себя и гений Бетховена, и грязь, и низость Смердюковых и Пал Палычей, иезуитскую сущность Иудушки Головлёва и страдающий ум Гамлета. Бесконечная тема любви с той или иной степенью гениальности или глупости резонирует и резонёрствует* в искусстве из века в век и не приедается. Хотя, кому Тристан и Изольда, кому де Грие и Манон Леско, кому Катюша Маслова и Нехлюдов, а кому «Плейбой – мой герой» с гениталиями крупным планом. Причём последняя популяция влюблённых начинает размножаться в угрожающих размерах.
Ещё одна тема бесед несостоявшихся – беспредел: уголовный, сексуальный, политический, творческий (психопатический, или искусственно психопатический), виртуально-утопический.

   В театре. Режиссёр – «негодяй, садист, циник, мучитель, палач». Он терзает актёра до тех пор, пока тот, доведённый до состояния психоза, не попадает, наконец, в резонанс с тем образом, с тем фантомом, которым режиссёр пытается заселить подмостки сцены. И вот только тогда вспыхивает на сцене такая ослепительная звезда, она сжигает себя, а заодно и зрителей, в сердца которых этот ослепительный свет вселил потрясение и восторг.
Но это один из сотни случаев. Остальной театр – банальщина, пересказы старых анекдотов или костюмированные, пропахшие нафталином мудрости и пошлости в более или менее обновлённой сервировке, одним словом, версификации. Думающий и страдающий от сценической фальши и пошлости зритель редко досиживает до первого антракта. Но таких тоже один на сотню, а то и того меньше.

    На эстраде. Феномен массовой рок-культуры с помощью акустической техники, светотехники и истерического самовыворачивания на глазах толпы, способен доводить её до массового патологического возбуждения, безумия, наркотического опьянения. Вдумываться в тексты? Да бросьте! Под этот рёв раскрученного зала или стадиона проходят любая бессмыслица, махровая пошлятина и безвкусица. Здесь оборотная, грязная сторона лицедейства, её физиологическая, агрессивная доминанта.
В спорте. К сожалению, то же самое демонстрируют фанаты массовых спортивных игрищ. На арене высокий спорт, на трибунах – психопатический синдром, наркотическое опьянение толпы, заполнившей трибуны, уголовная распущенность придурков-фанатов, чья агрессия, как и после озверелых массовых рок-шоу, требует выхода в погромах и насилии. Кто-то думает, что это лучший способ «выпустить пар», снять социальную напряжённость. Преступное заблуждение! Так играть на двойственной природе человека безнравственно и крайне опасно. Это опускает человека до первобытного животного экстаза, когда он становится омерзительней любой живой мерзости на земле. Но это нравится, это завораживает, это затягивает в беспредел, когда уже на человека накладывает свой страшный след распад личности. И этот распад моделируется и усиливается с каждым новым поколением!
В норме психика человека – вещь достаточно устойчивая и эластичная. Психическая релаксация после «одиночных» загулов наступает довольно быстро. Опасность в привычке, в возникновении зависимости на подсознательном уровне. В сползании к беспределу. Из таких, психически искалеченных, людей, у которых агрессивная доминанта подавляет интеллект, формируются «кадры» бандитских и фашиствующих группировок.

   В стране, где очевидна заброшенность юного поколения, это сползание приобретает массовый характер. Вырастает потерянное поколение, лишенное инстинкта самосохранения, легко возбудимое на уровне примитивных рефлексов, ориентированное на чисто животные злобно-агрессивные формы самореализации.
Психопатология имеет свойство «окукливания». Происходит рекоординация нравственных установок. Результат такой «рекоординации» точно выражен словом «отморозок». Отморозки – находка для профессии «чистильщика», киллера, рэкетира, садиста, сутенёра. Маньяками-извращенцами, ворами, убийцами и садистами не рождаются. Даже если некоторые порочные задатки у этих людей, заложенные на генетическом уровне, выражены достаточно отчётливо, необходимы соответствующая среда и поведенческие установки её, участие в актах насилия, чтобы сработал заложенный природный запал.

  О метафорах-беспределах новейшего компьютерного века. В американском детективном фильме «Ход конём» – эдаком симбиозе маниакальной уголовщины, замешанной на унаследованной патологии и униженного интеллектуального честолюбия фанатика-шахматиста, есть замечательный кадр. Героиня, пытаясь с помощью компьютера вычислить убийцу-маньяка (скоро американцы, по крайней мере, в фильмах, не войдут без компьютера и в туалет, но это особый разговор), сидит перед монитором в тёмных очках и в них двумя светлыми прямоугольниками чётко сфокусированы отражения экрана монитора. Кадр просто гениален: вместо зрачков вставлены крохотные экраны дисплея. Вот вам метафора жизни, где мозг человека как бы уже заменён на винчестер компьютера. Сюжет лихо закручен, много чисто сюжетных и логических нестыковок (или умышленных нестыковок-подставок), много штампов, стандартных секс-позишн, гипертрофированной полицейской тупости (так ведь проще, не нужно лишний раз напрягаться режиссёру), трупов-страшилок. А вот поди ж ты. Выдать единственный, но гениальный кадр.

  Как развитие этой темы – статья А. Болонкина в 15-м номере журнала «Огонёк» за 2000 год о создании во всемирной паутине Интернета искусственного Высшего Разума, способного руководить разумным поведением человеческой цивилизации, эдакая сверхутопия на виртуально-компьютерный лад. Представляю иронически-непонимающее выражение лица Иннокентия Михайловича: ведь программу для Сверхразума будут составлять не боги, а простые смертные. Я не ретроград и прекрасно понимаю, каким благом для цивилизации может быть Интернет и не только в организации и реализации всемирных экономических, политических и социальных программ, но и в выходе в будущем на внеземные коммутации. Но искусственный Бог-Интернет? Скорее я поверю в то, что развитие Всемирной паутины приведёт к прогрессу экуминизма – сближению основных монотеистических религий (иудаизма, христианства, ислама, буддизма) и возникновению в будущем единой религиозной идеологии, как панацеи, как гаранта самосохранения человеческой цивилизации, ассимиляции единого религиозного поля в поле светской гуманитарной концепции земной цивилизации без претензий на исключительное право главенства церкви над гражданским обществом.

   Именно гражданское общество, в котором высшей, абсолютной и неприкосновенной ценностью будут объявлены человеческая жизнь и феномен человеческого сознания, и которое способно гарантировать неприкосновенность этих абсолютных ценностей, значимых для нашей Вселенной в целом – вот направление, вот задача, вот ради чего стоит жить и работать. И вот такие беседы не состоялись… Впрочем, винить могу только себя.

ОГЛЯНЕМСЯ ВДОГОНКУ...

   Уход Мастера вызвал волну эпитафий и воспоминаний. Это естественно, такое место он занимал в духовной жизни людей. Однако испытываешь чувство неловкости от экзальтированности некоторых авторов: «Почил великий дух», «Сын вечности».
Александр Мень называл Иисуса Христа так же, как называл себя сам Иисус: «Сын человеческий», понимая всю бестактность оборота «Сын вечности». Давайте по его примеру будем скромнее в изобретении славословий.

   От нас ушёл прекрасный и достойный человек. Лучше, чем Гамлет сказал о своем отце, не скажешь о Смоктуновском: « Он человек был в полном смысле слова». У него был голос пророка и душа большого мудрого ребёнка. Он был человеком высокой культуры, и его коробило от малейшей бестактности и неуместной фамильярности. Он был столь же трудолюбив, сколь и талантлив, и осознавал свой дар, как наше общее достояние, и он берег себя для нас столько, сколько сумел...

  Но что делать, мы не успели поговорить о теории отражения и теории резонанса в его уникальной профессии, которой он сделал честь, посвятив всю свою жизнь театральным подмосткам и киноэкрану.
Где-то у меня лежит неоконченная повесть «Фрески Архангельского собора». Там, два ещё совсем молодых героя, так или иначе, уже связавшие свою судьбу с литературой, рассуждают о теории лестницы. Один из них говорит: «Ты помнишь, когда умер Паустовский, сколько было восхвалений и превосходных степеней. Гений! Совершенство! Это мы кричим снизу, задрав головы. Где он там, в поднебесной высоте? А он всё карабкается по этим проклятым ступеням, они стали липкими и скользкими от слез и крови, которая сочится из-под ногтей, но он всё карабкается. Ещё одна, ещё... И только ему одному видно, сколько осталось этих ступеней, на которые даже он не взошёл...»
Вот образ, который ближе всего к оригиналу. Не будем предаваться отчаянью. Но с благодарностью будем думать о тех, кто прошел по этим ступеням раньше нас и дальше нас...

                Вот человек идёт в толпе людей,
                Вот брошен взгляд. Знакомая улыбка
                Воспламенила в памяти моей
                Всё, что померкло в ней и стало зыбким.

                Как разлучает лет ушедших ряд,
                Как блекнут незабвенные кумиры.
                Но брошен взгляд, и снова связь времён
                Не разрубить ударами секиры. . .

                Он уходил по гулкой мостовой,
                Мы улыбнулись Гамлету вдогонку,
                Старушка покачала головой,
                И засмущалась юная девчонка. . .

                А осень влажную листву оборвала,
                Иссечена дождями мостовая.
                Но человек прошёл, наверное, дела,
                Дела людей – от ада и до рая…


*С поправкой на время первой публикации это было лет 15-16 назад.


© Copyright: Дик Славин Эрлен Вакк, 2015
Свидетельство о публикации №115100203371
Список читателей / Версия для печати / Разместить анонс / Редактировать / Удалить