Не те сказки. Введение

Я был таким всегда. Я всегда отчаянно любил и отчаянно ненавидел. Мир вокруг, людей. Тех, кого называл друзьями. Женщин и девушек, которые, невесомо вальсируя в череде будней, пролетая мимо, слегка задевали меня, касаясь рукой, или просто развевающимся подолом платья. И потом - уходили навсегда, а я оставался больным, слабым и одиноким. Я всегда отчаянно любил и отчаянно ненавидел безграничную красоту, которой наполнен мир. И себя.

Самое главное - я всегда ненавидел себя. Порой настолько, что от меня оставались несчастные 50 килограммов костей и кожи. Порой настолько, что я становился мерзким сгустком жира под 90. Меня всегда бросало от хорея до ямба, в той поэзии которую составляла моя жизнь, отдавая смерти свои секунды.

Одна за одной, падают песчинки. Я всегда любил песочные часы. Мне казалось, время замирало, когда содержимое стеклянного сосуда медленно перетекало из одной получаши в другую. Я мог смотреть на этот процесс, наверное, вечность.

В этой комнате такие часы были явно лишними. В тяжелой чугунной опоре, огромные, весом в килограммов семь, они стояли на полу. С которого будто бы сорвала кусками линолеум взрывная волна. В его складки и наслоения въелась жирная смесь сажи и копоти, и пыли, и частичек моей умирающей кожи. Знаете, клетки нашего отслужившего свое эпителия постоянно разлетаются вокруг. Этакие пористые микрогранулы, они просто созданы для того, чтобы смешаться с окружающим миром - они мгновенно впитывают влагу, и оседают вниз, их тянет статикой к другим частичкам пыли, они попадают в легкие людей вокруг.  Их цель и предназначение - размыть границу между тем, что еще человек, которому принадлежала эта кожа, и тем, что уже им не является.

Эта комната была мной целиком. Остриженные ногти, выпавшие волосы. Слюна, которая стекала порой на пол из абсолютно расслабленного рта абсолютно пьяного тела во сне, или даже не так, в полной отключке... С этой комнаты можно было бы рисовать мир после апокалипсиса. Полуободранные обои, и пыльный потолок, в углах паутина. И запах застарелого пота. Он въелся в истонченный матрас, в худое одеяло и сбившуюся подушку. Это был храм разложения, в котором свечами и ладаницами были заношенная одежда, и разбросанные всюду носки. Это был посмертный ритуальный зал-гробница. Из которого я уже никогда не выйду. Огромная погребальная плита подпирает двери, ведущие наружу. И ко мне не сойдет ангел, и не случится землетрясение, отворяющее гроб. Мне не воскреснуть, и рая для меня нет.

Мои нервы больше ни к черту, они перегорели совсем. И я наконец-то сошел с дистанции, чтобы на последних морально-волевых усилиях наконец-то завершить дело своей жизни. Я ведь не имею никакого права уйти раньше, чем закончу. Что я скажу всем тем мертвым людям? Вернее - одному человеку...

У меня очень много фотографий. Вот эта мне особенно нравится - на ней совсем еще юный мальчик. Модная прическа, стильная укладка. Горчичная двубортная ветровка, длиннющий ярко-оранжевый шарф, желтые штаны, и фиолетовые кроссовки. Фиолетовые кроссовки. Тогда для пацана на стиле было всего три бренда. Найк, Адидас, и Пума. Кроссовки были предметом культа, за ними было принято ухаживать. Кроссовки - это и был весь ты. Всякий раз, снимая их, этот парень заботливо расшнуровывал каждый, чтобы не заминались складки. Вставлял внутрь жесткие колодки. И с хозяйственным мылом, щеткой проходился по ослепительно белой подошве. А на крашенный нубук наносил водоотталкивающую пропитку.

Этот мальчик мертв уже много лет. Как и его сосед по альбому на другом фото, белая майка-алкоголичка, теннисная кепка, клетчатая фланель, джинсовые бриджи. Для этого - лето по-настоящему существовало. Это было время, когда можно было забираться на крыши домов на закате, ставить бумбокс с большой колонкой, и танцевать хип-хоп. Это движение начиналось с расслабленного кача ногами, надо было привыкнуть к музыке, слиться с ней, слиться с пространством, понять, какое у мира сегодня настроение. И начать танцевать. Танцевать свой хип-хоп, исполненный совершеннее всего на свете, лишь для неба вверху, лишь для огромных кучевых облаков. Танцевать его с ветром. Он беззлобно дул в долину между сопок с юга. Он пришел из мест за много километров отсюда, и он был теплым.

Фотографий много. На них юноши разных возрастов, разного достатка, разных вкусов в одежде. У них разные занятия, и разные мечты. У них так много разных мечтаний. Конечно же, все это один и тот же человек. Все это - просто я. Просто я, и мое прошлое. Привет, ребята. Мы были такими разными. Но все-таки, одна маленькая мечта объединяла нас всех. Мы хотели написать повесть, все мы. Просто повесть. Не слишком длинную. С не особенно замудренным сюжетом. Самое главное - законченную. И я не смогу посмотреть в глаза каждому из вас, и сказать - я не справился. Это ведь такая сущая мелочь...

От рождения и до этих лет моей жизни почти все мальчишки на фотографиях умерли. Один из тех, кто выжил - изворотливый ребенок лет 7-8. Так что в этом богом забытом месте я не совсем один. Он где-то рядом, этот мальчик по прозвищу Тенесев. Он всегда где-то рядом.

Я уже смутно помню его рождение, но я помню примерные обстоятельства. Я просто писал слова на листе, и переставлял слоги, мне казалось - вот-вот что-то придумается. И придумалось. "Все не те" - было написано в середине листа. Те-не-сев. “Тот, кто сеет тени”. Продолжил я надпись.

Вот в чем фокус, дети жестоки. Они еще смутно понимают, что такое боль, какая она бывает, и от чего. Они едва ли ее чувствовали. Поэтому ничего предосудительного не видят в том, чтобы боль причинять. У Тенесева с собой всегда огромный садок голодных теней, которые беснуются внутри, пытаются рвать друг друга когтями и зубами. Это будто бы бурлящая нефть, густая шевелящаяся жижа. Туда иногда надо забрасывать живую еду. Котенка, например. Тенесев же мальчишка. Он знает, как изловить крысу, знает, как заманить кота в клетку, знает, как ловко и мастерски затянуть петлю на лапах глупого голубя.

Но теням не нужны зверюшки. Им нужны хозяева. И Тенесев бродит по городу-призраку. Городу, который скалится зубами-обломками - обрушающимися стенами, в которых лишь разбитые окна. Город ржавчины, крошеного шлакоблока и кирпича, слезающего с железных ребер арматуры бетона. Город тихой смерти. В котором ты будешь жаться к стенам, пытаться спастись от продувающего холодного сквозняка, и найти подъезд, свободный от разнородного мусора, который не воняет мочой. Но тебе не укрыться. Маленький мальчик однажды увидит тебя, нырнет ладонью в садок, достанет за шкирку извивающуюся черную тварь, встряхнет ее, расправляя. И метко бросит в твою сторону.

Тень прилипнет к земле, встрепенется немного. Неуклюже подвигает конечностями, вспоминая, как передвигаться. И стремительной акулой ринется в твою сторону. Тебе негде будет скрыться, а тень настигнет, скрутится в тугую пружину, и прыгнет. Вцепится зубами в твою, ненавистную ей, руку, раздробит усилием челюсти кость, а когда ты повалишься на землю, крича от невыносимой боли – медленно подползет к лицу и, уже не торопясь, начнет отщипывать по маленькому кусочку, поедая твои мягкие щеки. А потом и всего тебя целиком.

На самом деле, все это лишь промелькнет в твоей голове. Знаешь что, а теней в этом городе отродясь ни у кого не было. Из-за этого он кажется абсолютно плоским. Но посмотри под ноги. Пошевели рукой. Видишь, она неловко, и пока без особых успехов, повторяет твои движения. Твоя тень. Некоторое время вы будете двигаться не синхронно. А потом привыкнете друг к другу. И пойдете по неаккуратным улицам, мимо ларьков, домов и помоек. Вот только знаешь в чем разница? Идти будет тень, а ты будешь словно волочиться за ней, иногда непроизвольно, и неуверенно, трепыхаться. А в глазах будет стоять оправдание: “Да, я пытаюсь освободиться. Но тень меня не отпускает - разве вы не видите?”

Этот город - в моей голове. В нем живут призраки. Воспоминания, люди-воспоминания, к которым я однажды прикоснулся, и которые оставили свой след во мне. Когда-то в этом городе все было иначе. Когда-то в этом городе был и мой дом, уютная обсерватория в лесу на отшибе. Все это было давно, и мой дом в моей собственной голове мне больше не принадлежит. Меня выгнали оттуда, и вот, я оказался в этой грязной комнате с песочными часами. Но обо всем по порядку.