Умер вчера сероглазый король!

 Он был счастливым человеком, или "Умер вчера сероглазый король!"


Большой, красивый, седовласый, с доброй детской, немного рассеянной улыбкой (он улыбался не только людям - своим мыслям, миру, всему окружающему) – вот он неторопливо шествует по Ленина, спускается вниз с «Полгоры», идет по улице Дзержинского... Сколько раз мне приходилось видеть эту картину: Владимир Константинович Лотарев возвращается из института домой.
Среди многих милых сердцу и взгляду городских картинок эта была одной из привычных, особенно после возвращения из какой-нибудь поездки в родной город. Едешь с вокзала в такси или в автобусе, смотришь вокруг: слава Богу, все на месте – и театр, и универмаг, и родная школа на горе, и он, Лотарев, идет себе с пухлым портфелем и неизменной улыбкой.


Пожалуй, я помню его чуть не с тех пор, как осознан­но помню себя – с самого начала школы. Он был настолько частым гостем нашей седьмой, пушкинской, что в младших клас­сах я была уверена: он здесь рабо­тает, учит старшеклассников. А он приводил студентов, учил их, по­могал учителям и сам учился – у наших словесников было чему учиться, в 60-70-е годы здесь был настоящий звездный ансамбль учителей-филологов, что ни педа­гог, то имя.

Еще одна привычная глазу кар­тинка, сохраненная в памяти: он сидит в классе за последним сто­лом, с трудом помещаясь (не его размерчик), внимательно слушает, что-то записывает и улыбается та­кой же доброй, искренней, только порой еще и с лукавинкой улыб­кой. В старших классах я и сама нередко сидела рядом с ним на «камчатке» и даже однажды была им спасена: простоватая, мягко го­воря, речь практикантки (откуда она взялась, обычно Лотарев «по блату» приводил к нам в школу лучших студентов?) вызывала сдержанные смешки в классе, а когда одну из ее особенно «удач­ных» фраз Лотарев, не вы­держав, прокомментиро­вал «про себя», но так, что мне нельзя было не услы­шать, я разразилась таким неудержимым хохотом, что разгневанной четверокурснице ничего не остава­лось, как указать мне на дверь. Лотарев заступил­ся, мужественно взяв вину на себя – он был справед­лив и по-рыцарски честен.

Среди многочисленных преданий, связанных с те­мой «Лотарев и наша шко­ла», есть одно забавное, весьма для него характер­ное... В эксперименталь­ном (наша школа была ба­зовой от Академии педнаук) классе учительницы русского и литературы О. А. Грызловой был свой «Вовоч­ка» – не по годам крупный «неотличник» Шитобилов... В то время Владимир Константинович как раз писал диссертацию и приходил в класс к Ольге Алексеевне каждый день, на каждый урок. В тот день писали диктант. Шитобилов сидел на «камчатке» рядом с Лотаревым. Тот старательно писал диктант вместе со всеми, Шитобилов подсматривал. Лотарев закрылся от него рукой, Шитобилов потер­пел с полминуты, пытаясь загля­нуть сверху, а потом по-хозяйски отодвинул лотаревскую руку и продолжил списывание. Такой уж он был, Лотарев, – солидный, но «не страшный».

Чуть более поздние впечатле­ния – студенческие. Его блестящие лекции по методике русского и введению в языкознание хотелось слушать, а не играть в «морской бой», принимая же экзамены и за­четы, он был так доброжелателен, что подводить его не хотелось.

Истинный мужчина, он безмер­но уважал материнство. Будущие и новоиспеченные юные мамочки всегда имели у него шанс полу­чить лишний балл: он был с ними так предупредителен и обходите­лен, что экзамен не только не вы­зывал ни малейшего стресса, но и, наоборот, прибавлял положитель­ных эмоций. Убедилась на собст­венном опыте: сдавала ему в этом состоянии – и «до», и «после». Зимняя сессия тогда пришлась на «пару месяцев после», и моя све­кровь, та самая Ольга Алексеевна, позвонила Лотареву с просьбой перенести на несколько недель мой экзамен, на что он, ласково поздравив, сказал: «Пусть занима­ется своим прямым предназначе­нием, русский язык от этого ничуть не пострадает».

Никогда не отказывая женщине в уважении к ее деловым и про­фессиональным качествам, он старомодно и мудро ценил в ней прежде всего женское начало.

Бог послал ему замеча­тельное женское окруже­ние: жена, две дочери-близняшки, теща (все до одной пе­дагоги), а также мама, отношение к которой было образцом почтения и нежности. Мама жила в Фатеже, на его родине, и он каждую пятни­цу ездил навещать ее, обязатель­но с подарками, помогая всем, чем можно. Он много ездил по облас­ти, а школы Октябрьского и Фатежского районов были подшефными для факультета русского языка и литературы. Многие преподаватели кафедры русского вспоминают этот уютный дом, в котором неред­ко гостили – дом его мамы, какой-то по-особому обжитой, с подлинниками Петрова-Водкина (три пор­трета – мамы, отца и маленького Володи). Художник жил у них в до­ме в один из голодных годов нача­ла 20-х. Хлопотливая хозяйка все­гда встречала гостей домашними яствами – огурчиками, грибочками, творогом...

Это была крепкая семья с усто­ями, традициями. Отец работал главным механиком на пенькоза­воде, мама не работала никогда – занималась хозяйством. Володя был единственным сыном, и роди­тели сделали все, чтобы он получил приличное образование (он учился в Ленинградском Герценовском), с детства много читал. Он начал собирать книги еще до вой­ны, на фронте (это в те-то годы!) с ним всегда был томик Есенина.

«Я – самый счастливый человек!» – сказал он на своем последнем дне рождения за три недели до смерти. – Я остался жив на фрон­те. У меня замечательная семья, хорошие друзья. Я кое-что успел сделать, и работа приносила мне радость...»

Екатерина Ивановна Лотарева, верная его спутница (53 года вме­сте, 60 лет знакомы, начиная с первого курса института!), сказала мне, что его последние слова бы­ли о том же: «Бог дал мне тебя, де­вочек, у нас хорошие внуки, у меня много учеников... Что еще может пожелать человек?» Он умер 16 августа – за день до очередной го­довщины их свадьбы.

Он был хорош собой в юности (я видела фотографии) – высокий, строй­ный (сейчас бы сказали – хлесткий), ясноглазый... Она не могла его не заметить. Он переходил улицу Желябова, где помещалось их общежитие, а она, увидев его, почему-то сразу решила: «Он бу­дет моим мужем». На какой-то оче­редной встрече в студенческом клубе (П. А. Михин из института усовршенствования учителей, его однокашник и коллега по рабо­те в Суворовском училище, рас­сказывал мне об этом клубе – здесь побывали все знаменитые люди страны того времени) она заметила, что сероглазый парень смотрит на нее. На следующем ве­чере, с более «легкомысленной» программой, он пригласил ее тан­цевать. Танцевал он как Бог – это отмечают многие. Она до сих пор помнит, как он был одет в их пер­вую встречу – костюм модного спортивного покроя со множест­вом накладных карманов. Он во­обще был щеголь – единственный сын и красавец мужчина. Тот же Михин вспоминает его великолеп­но пошитую «дубленку», прообраз нынешних, с белыми отворотами. До конца жизни он любил краси­вые рубашки, а перебирая его ве­щи после смерти, жена насчитала не один десяток галстуков.

Выпускные экзамены в институте они сдавали в июне 41-го, Екатерина – на физмате, Владимир – на филфаке. Ее распределили на родину, в Новгородскую область, он уехал на фронт. Ленинградский. В 42-м Владимира тяжело ранило, в 43-м его вывезли на Большую землю. Он был абсолют­но седой в свои 24 и весил 45 килограммов при его росте 180.

Он приезжал к ней – жениться, но ее не отпустили из школы. Мо­лодого, сероглазого, седовласого лейтенанта послали работать в Суворовское училище. Они поженились в 44-м, в 45-м родились их близнецы – Таня и Ирина. Год он работал в Астрахани, где размещалось Сталинградское Суворовское, с 44-го – в курском. В 57-м училище перевели на Дальний Восток, в Уссурийск. Там он полу­чил звание Заслуженного учителя школы РСФСР, практически пер­вым среди преподавателей суво­ровских училищ.

Однажды две преподава­тельницы Уссурийского пединститута по поруче­нию гороно проверяли суворов­ское. Пришли Михин с Лотаревым на перемене в учительскую, а там у расписания щебечут две незна­комые дамы. «Ну какая там лите­ратура, чему может научить какой-то майор? – с апломбом вопроша­ла одна дама другую. – У меня у самой муж майор – дурак и солда­фон!» «Мне нужен майор Лота­рев», – строго спросила капризная дама, увидев Владимира Констан­тиновича. Тот козырнул по уставу и щелкнул каблуками. Обе прове­ряющие пошли на уроки к друзьям – одна на математику к Михину, другая – на уроки русского и лите­ратуры к Лотареву. После уроков у обеих были изумленные глаза. «Неужели это возможно в Суво­ровском училище? На таком уроке литературы мне не приходилось бывать никогда!» – восклицала ка­призная дама.

Суворовцы любили его как родного отца – своих отцов у этих де­тей войны не было, многие и вовсе круглые сироты. Каждый год, при­езжая на традиционный сбор в Курск, они приходили к Лотаревым в гости – седые генералы и полков­ники, бывшие стриженые под ноль мальчишки в военной форме 36-го размера. (В училище тогда прини­мали после третьего класса). Он учил их быть мужчинами, военны­ми, а не «солдафонами», они взрослели, умнели у него на гла­зах. Он учил их доходчиво, образ­но, используя множество нагляд­ных пособий. С пятого класса за­ставлял подчеркивать те буквы, в которых не уверены. «Жина» – на­писал один такой «сын полка». «Почему?» – удивился Владимир Константинович. – «Жи-ши – пиши с «и», – бодро отрапортовал суворо­вец. Еще он научил их читать кни­ги – об этом говорил на его послед­нем юбилее седой генерал, про­фессор.

Л.Д. Власова, преподаватель начфака КГПУ, одна из тех, кто принадлежал к узкому кругу его до­веренных лиц, настоящих друзей, помнит его в ту «суворовскую» по­ру, сама она тогда училась в педу­чилище. На совместных вечерах суворовцы рассказывали о своем преподавателе легенды, а девчон­ки «балдели» от его стройной фигуры, лучистых глаз и умения тан­цевать танго, мазурку и вальс.


После суворовского он пришел работать в пе­динститут, это было са­мое начало 60-х. Студенты люби­ли его за истинную (не только в манерах проявляемую) интелли­гентность, за уважение к личности каждого, за блестящие лекции, на­стоящую эрудицию, увлечен­ность. Преподаватели ценили Лотарева за те же качества. И еще за принципиальность. Он до конца был верен своим принципам и убеждениям. Но партия никогда не была для него «кормушкой», ведь он вступал в нее на фронте. На его похоронах декан физмата Ю.С. Шойтов сказал: «Если бы все секретари парткомов были та­кие, ничего страшного со страной не произошло б». Но он был чест­ным и умным человеком: еще в начале 70-х он открыто говорил о том, что коллективизация для нас была страшной бедой и ошибкой.

В нем была мудрость и снисходительность к недостаткам дру­гих, словно он знал что-то о жизни другим не ведомое, и люди к нему всегда поворачивались лучшей стороной. На одном из юбилеев Лотарева профессор Кедровский сказал: «Он над всеми».

Его «благостность» не раздра­жала окружающих – он умел ею делиться, вокруг него всегда была добрая аура, он давал людям за­ряд оптимизма. И потом... должен же кто-то быть счастливым. Впро­чем, он был очень сдержанным человеком, мало кого пуская в свой внутренний мир, а ведь был он ранимым и многое переживал глубоко и остро.

Он хорошо шутил и придумы­вал трогательные поздравления, его называли Вечный рыцарь Прекрасной дамы. Разговаривает, бывало, с кем-то на кафедре или принимает зачет у нерадивого студента, а в это время кто-то из женщин-преподавательниц собирается уходить домой – быстро поднимется, поможет одеться. Если с кем-то из дам в одну сторону идет – не­пременно поднесет авоську. Он умел создать вокруг себя настроение, умел сделать женщине уме­стный комплимент, всегда заме­чал новый шарфик или брошку. «Какая ты сегодня!» – восхитится, бывало, и она уже плывет, а не идет на лекцию, чувствуя себя ко­ролевой.

Он часто ездил за границу - учил русскому языку иностранных студентов в Венгрии, Германии, Чехословакии. В Германии одна из студенток спросила его: «Вы нас ненавидите? Мой отец тоже воевал и потерял под Сталиградом ногу» — «Если б я ненавидел вас, то никогда бы сюда не при­ехал. Я приехал учить вас, чтобы вы учили русскому ваших детей и они никогда не задавали таких во­просов».

Семье Лотаревых удивля­лись и немного завидова­ли. Больше полувека ру­ка об руку – общая профессия, об­щие друзья (дом славился хлебо­сольством), общее увлечение (шкафы классики – зарубежной, русской, словарей, исторических романов, фантастики, ЖЗЛ, по­эзии). Настоящий, теплый очаг, ку­да хочется идти после работы. «Не то что у большинства из нас – суета сует, жизнь уходит на выяс­нения отношений», – сказала одна знакомая учительница.

Какие трогательные оды писал он жене в годовщины свадеб! Жаль, что учебники нельзя посвя­щать кому-то, но на всех трех его книгах, хранящихся в доме, есть подписи от руки: «Рыжику, Катеринке, лучшей жене на свете...»

Он воспитал замечательных дочерей и внуков. Ирина и ее муж Виктор – доценты физмата, Татья­на – иняза. На похоронах Лотарева у многих щемило сердце, глядя на его плачущих взрослых внуков: они обожали своего деда, он мно­гому успел их научить. Володя закончил физико-ма­тематическую школу при МГУ, затем сам универси­тет, Ольга пошла по его стопам – эта же школа, а сейчас – третий курс меха­нико-математического фа­культета Московского уни­верситета, Андрей закан­чивает политех. Гордиться Владимиру Константино­вичу было кем.

Мне казалось, что я многое знаю о Лотареве, но в тот день, когда решила проверить свои впечатле­ния, я ушла с работы в по­ловине двенадцатого ночи, опоздав на последний трамвай! Часами разгова­ривала со знакомыми учи­телями, преподавателями вуза, его коллегами, и у каждого был «свой Лота­рев». Но разными словами и с разными примерами все говорили об одном и том же. Настоящий интеллигент, умница, незаурядная личность, рыцарь, солдат, Человек, Учитель учителей. К школьным учителям у него было просто благоговейное, трепетное отношение, особенно к сельским – его знала вся область. Л.Г. Ягодовская, С.А. Цалова, О.А. Грызлова, И.А. Мурашковская – родные школьные литераторы рассказали мне о нем много инте­ресного, ведь в нашу школу он хо­дил как к себе домой, тем более что она находится как раз рядом с его настоящим домом.

Алла Павловна Боярченко, до­цент филфака КПТУ:
«Он был не номенклатурный человек, для него не были важны звания и регалии. Он так и остал­ся доцентом, хотя по сути, по зна­ниям, по интеллекту, даже по ко­личеству книг (в соавторстве с Л.П. Федоренко он написал три за­мечательных учебника) давно был профессором. Он был вели­колепным рассказчиком и вообще собеседником, умел слушать, со­переживать и помогать, никто так, как он, не умел рассказывать анекдоты. Он никогда ничего не пробивал локтями. Бог щедро на­градил его, но чего в нем не было, так это «пробивных» качеств».

Людмила Дмитриевна Власо­ва, доцент начфака КГПУ:
«С ним ушла из института це­лая эпоха – культуры, рыцарства. В нем было стремление к вечным истинам, к нему очень подходили пушкинские строки: «Все в нем гармония, все – диво. Все выше мира и страстей». Он был интел­лигентом чеховского типа: его нельзя было назвать борцом, но он умудрился в свое сложное вре­мя остаться порядочным челове­ком. В чем-то он был большой ре­бенок – доверчивый и добрый. Его улыбка напоминала мне улыбку Юрия Гагарина или Андрея Миро­нова».

Алина Евгеньевна Булатнико­ва, доцент филфака КГПУ:
«Я была его студенткой, а по­том делала под его руководством первые шаги на преподаватель­ском поприще. Для меня он был олицетворением мальчиков 40-х с их идеалами, с верой в добро и справедливость. Мой отец погиб в войну, в чем-то Лотарев заменил мне его, всегда казалось, что отец был похож на него. Он очень переживал, что уходит духовность, культура».

...Ехала сегодня из центра в редакцию. Автобус проезжал по улице моего детства – Дзер­жинского... Грузный, седой, ве­личавый мужчина неторопливо шел по тротуару. Сердце екну­ло, но тут же сказало себе «отомри»: совсем другой чело­век – моложе, без улыбки, без внутреннего света, исходяще­го от него на много метров вокруг.
Нет больше и не будет Ло­тарева. Незаменимые есть. Их свет остается в нас, пока мы живы. Их мысли, их принципы, их поступки, их слова.
"Курская правда", 27.09.1997 г, 1 том книги "Курян моих прекрасные черты".