Монтсеррат. Катарсис жертвы

АННОТАЦИЯ
Чтобы справиться с недавно пережитым стрессом, Монтсеррат Эдельшталь по совету психолога отправляется на курорт в Индийском океане. Прекрасная атмосфера, пропитанная романтикой, а рядом притягательный незнакомец. К чему приведёт яркий курортный роман? И всё ли так просто, если водоворот событий напрямую или косвенно касается самой  хозяйки детективного агентства?
Современный эротический детективно-приключенческий роман, психологический триллер. 18+
Книга написана в соавторстве с Алекс Хелльвальд.


{[Я чувствую то же, что чувствует Бог,]}
{[Ты делаешь выдох – я делаю вдох.]}
{[Мне некуда деться от твоей красоты,]}
{[Ты танцуешь в пространстве, где я – это ты.]}
{[К. Комаров]}

ПРОЛОГ. МОНТСЕРРАТ ЭДЕЛЬШТАЛЬ
{[Два месяца назад]}
 
Я сидела на мраморном полу банка, подобрав под себя ноги. Сколько прошло времени с последнего разговора Каина с полицейскими не знаю. Час? Два часа?
Во время связи по телефону террорист кричал переговорщикам, плюясь в мобильник грубыми словами, что сутки миновали, и он готов перейти к серьёзным действиям. Ему надоело высиживать, ожидать, и  что период, отведённый на выполнение его условий, истёк.
Надо же, прошло семьдесят два часа…
Это много? Мало? В самый раз?
Трудно сказать. Теперь каждый из трёх простых вопросов казался непостижимым, судьбоносным, не переоцененным, символичным и таким живым.
Время медленно текло, струясь по каплям. В какой-то момент мне и вовсе показалось, что всё замерло, остановилось. Мгновения загустели, как кровь на ране, что на виске того мужчины у окна – террористы убили первого заложника. Он лежал с остекленевшими глазами возле стены напротив меня, и рубиновая жижа, вытекшая из треснувшей кожи, свернулась, превратившись в густую тошнотворную, маленькую лужу.
Уже трое суток ничего не происходит… Поправлюсь: не происходило. Смерть – это первое событие, которое разделило жизнь шести заложников на два кардинальных понятия: «до» и «после».  Да, шести, я не оговорилась, теперь уже шести. Три часа назад нас было семеро: мужчина и женщины. Мужчину оттащили к окну и расстреляли  в упор.  Нас заставили отвернуться – пожалели, но потом передумали. Каин передумал – он главарь банды.
Каин кричал на нас и обещал всем такой конец. Я верила. Всё, что говорил Каин, происходило, а в чём заверяли полицейские – не делалось. Мы ведь все слушали их переговоры – они проходили по громкой связи. И чем больше старались ребята в погонах, тем меньше я надеялась, что выберусь живой.
{За что Каин убил Авеля?} Трудный вопрос. Библия и Заветы простыми истинами не задаются. Зависть, ненависть, расчёт, устрашение? Что?  Что становится мерилом, отправной точкой для убийства?
Никогда не вспоминала так много о зачатках преступлений, как в минувшие сутки. Библейский Каин стал первым преступником, и его имя знают все, только вспоминают редко.
Может брат из библейской истории просто нарвался, как тот мужчина со стеклянными глазами, смотрящими внутрь себя, или бездну, или на первую в истории жертву убийства – Авеля?
Я переменила позу, откинулась на колонну, возле которой обитала уже трое суток, закрыла глаза.
Рядом тихо поскуливала женщина, сетуя на то, что совсем ещё молодая, и умирать ей рано. Она говорила об этом уже час или два, или сутки – не знаю. Болтала свой вздор в пустоту, себе под нос, сидя со мной бок о бок. Я не слушала, не могла – нервы, точно канаты. Сорвусь – дров наломаю. И ведь она допросится, станет второй жертвой, как и обещал Каин.
Нас всех рассадили по двое, ещё во время первых двух часов после захвата банка. Мы не могли общаться, даже переглядываться затруднительно – сидели каждая пара у своей колонны, боком к другим. Любое резкое движение казалось Каину подозрительным. Он бил тех, кто совершал что-то запрещённое, по его мнению, прикладом по плечу. Досталось и мне – больше не рисковала.
Трое из четверых преступников, включая главаря, были обвешаны тротилом поверх бронежилетов. «Калашниковы» у каждого в руках, на поясах – гранаты, точно аксессуары.  С самого начала один из захватчиков в маске нервно расхаживал возле нас – женщин, съёжившихся на полу, и целил в головы дулом автомата, пока мы не успокоились и не уяснили на каком мы свете. Жаль поняли не сразу, одна из жертв так и лежала на ступенях банка с внешней стороны уже третьи сутки. Я знаю об этом, Каин кричал полицейским, что убрать труп не позволит. Он – его личное послание властям.
В воздухе витал запах немытых, потных тел, металла и рвоты. Странно, но крови я не чувствовала, мне хватало того, что могла её созерцать.
Каин в библии решил пойти дальше – убить брата Авеля. Что ж, тут нас шестеро «Авелей» и Каину без разницы, кто за кем будет умирать. Такова очередная стадия игры, прописанная с начала времён, с истоков, с колыбели человечества: не хочешь быть Авелем, стань Каином.
Но всё-таки, нечто незримо изменилось с того первого момента, когда я прониклась мыслью, о неосуществимости иного разрешения дела, как стать звеном в череде умерщвлений.  Искупалась в ней, утонула, точно в грязных водах всемирного потопа. Что именно трансформировалось, понять не могла. Просто чувствовала, дышала этим, впитывала.
Может убийство – вирус, передающийся от человека к человеку с того момента, когда у библейского Каина появились дети? Почему нет? Он первым заразился, потом передал по цепочке.
Что я знаю о вирусах? Жаль не слишком много. Помню лишь, что у них есть общее – ДНК. Именно оно, соединяясь с ДНК людей, заставляет их изменяться – мутировать. «Вирус Каина» – ничего так название, мне нравилось. Перевела всё в плоскость болезни и не так ужасно стала выглядеть ситуация, ведь известно человечеству: вакцина есть.   
А ведь могло быть иначе, и я осталась бы по ту сторону стены, на которую направлены снайперские винтовки. Или вообще сидела бы возле телевизора и смотрела за прямым включением с места событий. А я не послушала отца и…
Я захотела утрясти всё с банком немедленно – возможность была. Почему я не покорилась отцу? Если бы я сделала так, как он просил, то сейчас не оказалась бы в дикой, страшной и нелепой обстановке! Чего мне стоило, хотя бы раз прислушаться к его мнению?
Впрочем, когда я ему подчинялась? Всегда противостояла папе, что-то пыталась доказать.
Знал бы он, как я сейчас об этом сожалела!
Теперь он никогда не узнает об этом.
Дура.
Нет – самоубийца!
Я – Авель!
Сейчас снова чувствовала себя, как тогда – будто продиралась сквозь ночной кошмар, через резкое и холодное понимание вечного смысла короткого слова – «до».
– Минуточку подождите, пожалуйста, – попросила девушка-оператор. – Сейчас к вам выйдет менеджер.
Работница банка удалилась за стойку, продолжая приторно улыбаться мне. Едва сдержала раздражение, когда почувствовала, что помимо улыбки девица оставила ещё и запах дешёвых духов.
Сидя в кресле возле операторского стола, рассматривала яркие буклеты банка, на которых скалили зубы мужчины и женщины, демонстрируя практичный подход к жизни, уверенность в своих силах и розовые дёсны. На некоторых рекламных листках были фотографии семей с детьми, на других – обнявшиеся пожилые пары.
– Здравствуйте, – обратились ко мне, и я подняла голову, натолкнувшись на доброжелательный взгляд и картинную улыбку девушки-менеджера.
Кто бы мог подумать, что через десять минут мы с ней окажемся на полу и будем молить о пощаде, просить не убивать нас.
Отмотать бы время назад, никогда бы не подумала, что это произойдёт со мной. Респектабельность банка будет разрушена, появится первая жертва и я стану слушать ересь менеджера, бросаемую ею в пустоту, сидя на полу.
Четверо молодых людей вошли в здание, рассредоточились. Я не заметила, как всё произошло, среагировала только, когда мне в лицо посмотрело чёрное дуло «Калашникова».
– На пол, цаца! – выплюнул слова мужчина в балаклаве.
Я и сейчас помнила этот взгляд пронзительных, необыкновенно голубых глаз на фоне чёрной маски – их и акцент, которым были сказаны слова. Я тогда решила, что немецкий язык для преступника неродной. Позже, когда разрешили нам сесть, заметила, что он обвешан взрывчаткой. Звали его Салем. Может это кличка? И Каин вовсе не Каин, и у него другое имя, едва ли похожее на библейское?
{Зачем Каин убил Авеля?}
Первым Авелем стала молодая девушка за стойкой. Вместо того чтобы подчиниться, она рванула к входной прозрачной двери и чья-то пуля, настигла её. Мне хорошо запомнился тот момент, ведь я отвела взор от загипнотизировавшего меня дула автомата и взглянула на дверь.
Чёрт! А ведь я тоже в тот момент хотела рвануть к двери, девушка сделала это быстрее. Поплатилась…
На прозрачном стекле остался кровавый след, а труп с тех пор лежал на улице. Я понимаю Каина: красноречивое послание. Была бы воля, сама что-то послала бы им. Семьдесят два часа – ни одного требования не выполнено.
{Зачем Авель спровоцировал Каина?}
Всего лишь стоит перефразировать вопрос, и преступник перестаёт таковым быть. Вся вина ложится на плечи Авеля.
– Пить хочешь?
Я открыла глаза. Резкая боль пронзила висок и застыла острым колом в затылке.
– Пить хочешь? – повторил один из бандитов.
Штефан. Он протягивал мне маленькую пластиковую бутылку с водой, которую доставили после первой волны требований со стороны бандитов.
Я кивнула, протянула руку. Всё вокруг казалось расплывающимся, нечётким. Яркий свет потолочных ламп давил и хотелось снова прикрыть веки, отрешиться от всего происходящего.   
Отовсюду были слышны пошмыгивания и постанывания. Громко кричать и говорить они нам запретили. Они – это группа террористов, ворвавшихся в банк, в тот момент, когда я обсуждала с менеджером условия обслуживания моих счетов. Банда Каинов, которых спровоцировали Авели, сидящие в правительстве.
Глотнула из горлышка раз, другой. Тёплая жидкость потекла по гортани, смывая привкус желчи. Меня вырвало, прямо здесь за колонной, возле которой сидела, когда мужчину пристрелили. Желудок извергал воду и желчь, ведь уже трое суток маковой росинки во рту не было. И ведь я держалась все семьдесят два часа, а тут…
Каин не разрешил перейти в другое место. Гоготал, склонившись надо мной, орал что-то, быстро и невнятно. А я сжалась и желала одного: не сдохнуть с прострелянной башкой в луже собственной блевотины. Мне помог Штефан, оттащил орущего Каина, сказав всего пару слов: «Побереги заложников». Каин побегал, ещё разоряясь точно пёс, и вступил в переговоры с полицией – хоть делом занялся.
Вытянула руку, возвращая Штефану бутылку, а он покачал головой, присел и произнёс:
– Оставь себе.
Откинула голову и прикрыла глаза. Менеджер рядом со мной вдруг зашептала:
– Он сам виноват, сам.
Я не стала уточнять кто такой «он» и в чём виноват – сил было не так много. Предпочла отключиться, но снова вспомнила первые сутки, когда только произошёл захват.
{Почему Каин не нашёл другого выхода, как сделать это с Авелем?}
Волнение – последнее, что испытывает человек в этот момент. Он живёт на животных инстинктах, на страхе, на чувстве самосохранения.  Я не переживала, когда девушка упала на крыльце, оставив кровавый отпечаток на стекле. Я не переживала, когда закричавшей женщине, которую вытащили в зал, врезали по голове прикладом, и она затихла, растянувшись на полу. Я не переживала, когда нас заставили отбросить свои сумки в центр зала и вывернуть карманы, швырнуть их содержимое в кучу.
{Что испытывал Авель, когда понял, что Каин не остановится и убьёт его?}
Я боялась, дрожала всем нутром, и по ногам побежала моча. Унижение – ничто по сравнению с ужасом лишиться жизни. Тот мужчина у окна, лежащий со стеклянными глазами тоже обмочился перед смертью. Он молил о пощаде, взывал к разуму, готов был подставить любую из наших голов, чтобы спасти свою.
{Что делал бы Авель, если бы перед смертью Каин держал его в плену?}
Сутки я тряслась, а потом разом всё прошло – как рукой сняло. Всё сделал Штефан, он помог мне. Отвёл в туалет, хоть и находился рядом, пока я делала свои дела. С бельём пришлось расстаться, но я не жалела, мне хотелось избавиться от своего унижения, как можно быстрее, забыть о нём, растоптать.
Штефан. У него глаза, как у Николя: холодные, кристальные, красивые.
Я идиотка. Вот и Николя так всегда говорил.
Николя.
Как бездарно пронеслась моя жизнь. Ну, зачем я отказалась от него? До сих пор они снятся мне каждую ночь – его губы, пухлые, напоминавшие по цвету спелую малину, а на вкус были мятными и тёплыми. Ничего на свете вкуснее я не пробовала. Мягкие и бархатистые они захватывали мои губки в плен, заколдовывая сердце.
Я прикрыла глаза, чтобы не видеть вооружённого бандита, и вспоминала свою первую и сокрушительную любовь, разрушившую до основания меня и мою жизнь, и превратившую её в руины.
Николя…
Аполлон разрыдался бы от зависти, узнав, насколько потрясающе красив и прекрасен мой парень.
Бывший парень.
Светлые волнистые волосы, длиннее, чем обычно носят мужчины. Они обрамляли его лицо, с правильными и пропорциональными чертами. И как два глубоких озерца на нём пронзительные голубые глаза, затягивающие в свои омуты и лишающие воли. Широкие плечи, накачанные мускулы бицепсов и трицепсов, узкая талия. Крепкие ягодицы, рождавшие вздох восхищения при одном только взгляде на них. Длинные ноги, с мощными бедренными мышцами.
Античные скульптуры – пародия и бездарность, в сравнении с ним. Широкие ладони с длинными пальцами, доставлявшими море чувственных удовольствий при прикосновении к моему телу. По сравнению с его идеальными пропорциями, я чувствовала себя пампушкой. Впрочем, он меня так и называл, время от времени – пампушкой. Иногда, когда сердился, то – «гадким пончиком». Но меня это не обижало, а возбуждало.
Словно наяву, я ощутила уверенное и лёгкое скольжение его руки по изгибам моего тела.
Раздался свист и что-то упало. Я распахнула глаза и уставилась на боевика, валяющегося на полу. Это был тот самый, кто обходился без пояса шахида.
– Встань! – рявкнул Штефан.
Он оказался рядом, дернул за руку и я, словно увалень, распласталась на полу.
– Встань! – орал Штефан. – Встань!
Я поднялась на корячки – ноги затекли, и он рванул меня на себя, развернул спиной, обхватил рукой за горло. Его кисть в тонких струйках крови. Они смешивались и закрашивали его пальцы в единый цвет.
Раздался выстрел, затем шлепок, кто-то вскрикнул.
– Избавляйся! Штурм! Давай!
Грохнул ещё выстрел, и я почувствовала, как к моим ногам что-то упало. Скосила глаза и увидела менеджера, ту самую, что постоянно причитала, надоев мне своим шёпотом.
Переведя взгляд, поняла, откуда произошёл выстрел – это сделал Салем, держа у девушки в униформе банковской служащей нож у горла.
Я сглотнула. Напряжённые мышцы пронзала боль. Шею и поясницу ломило от того, что я сильно выгибалась. Дым в помещении, возня за пределами – давили на мозг. Я почувствовала, что глаза заливает потом. Ушную раковину опаляло дыхание Штефана.
{«И сказал ему Господь: за то всякому, кто убьёт Каина, отмстится всемеро. И сделал Господь Каину знамение, чтобы никто, встретившись с ним, не убил его»}.
Я должна спасти Штефана.
– Выходи вместе со мной, – просипела я, ухватив его за руку. – Толкни дверь и уходи.
Бандит резко дёрнул меня на себя, а мои плечи больно ударили осколки кирпича и отделки колонны. От осознания, что по мне стреляли Авели, такие же, как и я, и едва не ранили, взорвало мозг, придало силы.
Штефан – спас меня от смерти.
Стрельба на поражение! А как же осмысление и поучение жить с осознанием смертоубийства?
А что было бы, если Авель победил Каина?
– Салем! Прикрой! Шумовая!
Крик Каина и стрельба. Автоматная очередь, одиночные выстрелы, возня.
– Томас! Отходи! – надрывался Каин. – Мочи её! Стреляй!
Один из бандитов у окна, держащий у виска женщины средних лет пистолет, ухватился за шнур взрывного устройства и отрешённо смотрел на нас. Под его ногами простиралось тело убитого ранее мужчины – первого убитого заложника.
– Штефан, иди к двери! – просипела я. – Прикройся мною, иди!
Женщина средних лет сильно зажмурилась, а по её щекам скатывались две крупные слезы.
– Томас, отходим! – закричал на ухо Штефан.
– А-а-а-а-а, – слышались крики мужчин, вперемешку с короткими очередями.
И вдруг всё стихло.
– Сдавайтесь! – раздался холодный, резкий голос.
Штефан продолжал опалять горячим дыханием мою ушную раковину. Бандит напротив нас по-прежнему держал руку на шнуре. Неожиданно он дёрнулся и свалился прямиком на труп того самого единственного мужчины-заложника. Женщина продолжала стоять. Её плечи подрагивали, а глаза были зажмурены.
– На пол! – скомандовал резкий голос, и женщина распласталась на полу, накрыв голову руками.
– Выходи!
– У меня заложник! – крикнул кто-то.
– Уцелели я и Томас, – прошептал Штефан.
– Крикни и ты про заложника, – отозвалась я. – Снаружи труп, ты далеко не уйдёшь, а прикрывшись мною, выйдешь за дверь, и они тебя не тронут.
Пауза. Слышно только дыхание Штефана.
– У меня заложник! – бросил Штефан. – Я выхожу.
Я пришла в себя в машине «Скорой помощи». Мужчина в форменной одежде, что-то ласково спрашивал у меня, но я не могла разобрать ни единого слова. Кожа на лице болела, тело сотрясалось от мелкой дрожи. Ощущение, что у меня поднялась высокая температура и лихорадило.
Мужчина в форменной одежде отложил папку с прикреплёнными к ней листами,  взял меня за трясущиеся руки. Его ладони тёплые, широкие и мои подрагивающие пальцы утонули в них. Взгляд незнакомца ласкал моё лицо, его голос, бархатистый и мягкий, убаюкивал, но я по-прежнему не понимала ни единого слова из того, что он говорил.
– Как долго жил Каин с чувством вины перед Авелем? – разлепив пересохшие губы, спросила я.
Незнакомец с благочестивыми глазами цвета летней зелени, поджал губы, потом облизнул их и спросил:
– Вы хотите пить?
Фраза была сказана просто, но меня от неё передёрнуло, точно по моему телу прошла судорога и скрутила мышцы в тугой узел. Я захлебнулась воздухом, проникшим в мои лёгкие, закашлялась. Меня это разозлило, ведь на глаза выступили слёзы, а вытереть их не могла – кожа на лице словно обожжена.
– Был пожар? – выхаркивая слова, тряслась я. – Моё лицо…
И я, наконец, смогла разобрать слова незнакомца в форменной одежде «Скорой помощи»:
– Нет. Пожара не было. С вашим лицом полный порядок.
Перед глазами всё завертелось и померкло.
Я сидела возле окна в больничной палате и наблюдала за толпой репортёров возле входа на территорию лечебного учреждения. Всё что произошло, после слов Штефана: «Я выхожу» – не помню. Провал. Бездна. Как попала сюда, тоже не осталось в воспоминаниях.
Скорее почувствовала, чем услышала, что открылась дверь и не стала оборачиваться – кто-то из медицинского персонала.
– Здравствуйте, Монтсеррат.
Пришлось отреагировать и встретиться взглядом с врачом. Я ненавидела его визиты: задавал одни и те же вопросы, на которые у меня нет желания отвечать.
– Здравствуйте.
– Давайте, я осмотрю вас.
Под осмотром он понимал глупые вопросы из листочка, приколотого, к углу синей папки. Я ненавидела и листок, и папку, и врача.
– Шок проходит, – улыбнулся доктор хилой улыбкой.
Я знала, как звали его, но избегала называть по имени. Он задавал слишком много вопросов и казался жестоким. Его белёсые жидкие волосы сегодня были зачёсаны назад и тем самым подчёркивали худощавое лицо с высокими скулами. Тонкие губы выглядели чёткими прямыми линиями.
Подготовился.
Точно! Подготовился к интервью.
– При первичном осмотре на вас не было нижнего белья. Вы помните, что произошло с вами? Когда вы его лишились? При каких обстоятельствах это случилось?
Коновал! Я никому не стану рассказывать об испытанном унижении. Это наша тайна с тем мёртвым мужчиной-заложником. Только он и я знали, каково смотреть в дуло и просить пощады.
Нет. Я не скажу. Мне не стыдно – мне больно, где-то там, в глубине грудной клетки.
– Вы знаете, зачем Каин убил Авеля? – губы разлепились с трудом, и я облизнула их.
Воцарилась тишина. Мужчина сверлил меня взором, а я не отводила свой.
– Вы говорите о библейской истории?
Кивнула.
– Это известно всем: злоба и зависть, – откликнулся доктор.
– Тогда я спрошу иначе: почему Авель стал соревноваться с Каином?
– Таковы условия договора. Им было трудно выбирать. Выбора не существовало.
– Возможно… Но они могли принести совместную жертву и ведь условиями договора это оговаривалось. Почему Авель не протянул руку помощи, а пожелал возвыситься над менее успешным братом?
– Вы оправдываете убийцу?
– Да, ведь суд над ним состоялся.
– Божественный и легендарный? Да, состоялся.
Врач что-то черкнул в листке и, вернув к моему лицу взор, произнёс:
– Вам необходимо проконсультироваться с психотерапевтом. Я дал все необходимые рекомендации вашим близким. Подержим вас здесь ещё пару дней и выпишем. Вы хотите домой?
Кивнула.
Конечно, я хотела оказаться в объятьях родителей, услышать их голоса, почувствовать запах. А ещё, я должна сказать папе, насколько я была не права, пренебрегая его советами. И я хотела поцеловать маму. Просто чмокнуть в её в мягкую щёку и увидеть лучезарный взгляд. Мы с ней обе Эдельшталь – железные леди. Мы всё переживём, всё сумеем.
– Я пропишу вам уколы. Они помогут восстановиться.
Кивнула.
– Ваша основная задача сейчас – восстановление. Понимаете?
Кивнула.
Он начал меня утомлять и раздражать. Говорил прописные истины, повторялся, заглядывая в глаза и не мог быть настолько любезен, чтобы покинуть меня, оставить в покое. Я хотела снова встать у окна и смотреть на толпу, что собралась возле ворот. Сама не понимаю, чем она так привлекала меня?
– Через час к вам в палату придут ваши родные.
Хорошая новость, но она не всколыхнула, не задела ни единой струны в душе.
Странно… Диковинно.
Так много думала о том, что увижусь с родителями, и вот они прибудут, а внутри меня пустота.
– Поспите. Это поможет вам. Вернёт силы.
Кивнула.
– Я хочу остаться одна.
– Конечно.
ГЛАВА 1. РОБЕРТ КАСТИЛЬО
Витрина кафе, в котором я назначил встречу Отто, в мелких крапинах из-за мокрого снега. Кажется что мир, просматриваемый через стекло, искажён, нереален, недействителен. Зазеркалье, с торопящимися куда-то людьми, проезжающими мимо машинами, и девушкой на той стороне улицы.
Она стояла там уже битый час, ровно столько же, сколько я сижу в кафе. Мы столкнулись с ней на повороте – меня немного занесло, и я врезался в неё. Спрашивается: зачем мне так спешить, сшибать людей, ведь до назначенной встречи больше полутора часов, но таков уж я – задумался, сбил.
–  Простите, –  бросил я, когда поднимал её зонтик. Он яркой раскраски, и у меня зарябило в глазах.
–  Бывает, –  кинула она в ответ, принимая зонт.
Потом я заторопился по пешеходному переходу на другую сторону, а юная особа осталась стоять на углу.
Её белые кудрявые волосы были выпущены из-под лазурного цвета шапки и красивой волной лежали на шерстяном полотне пальто. Ножки стройные, обуты в высокие сапоги. Девчонке лет восемнадцать, плюс-минус год-два. Модница.
Даже интересно стало, кого она так упорно дожидается в распоясавшуюся непогоду? Читая бумаги, собранные моими сотрудниками на троих молодых ребят, что собирались устроиться в крупную фирму через агентство Монтсеррат Эдельшталь, я бросал взгляды на девицу на углу – боялся проворонить. Мне хотелось на неё смотреть и проникаться тайной.
Раскрыв первую папку с делом соискателя, пробежался взором по чёрным буковкам, выстроившим имя.
Христиан Шварц. Тридцать пять лет. Холост. Профильное образование… Так-так. Всё вроде подходило под запрос работодателя: серьёзной компании занимающейся сбором информации. Могли бы и сами повозиться с резюме, возможности были. Увы, такими простыми задачами они не занимались! Там проблемы масштабнее, и информация, над которой трудились – политического окраса.
С фотографии на меня смотрел молодой человек с пепельного цвета волосами, короткой стрижкой и карими холодными глазами.
Делец! Пойдёт по головам.
Ладно, отложим. Такие парни многим нравятся. Приятно иметь сотрудника с решимостью пойти на всё, ради карьеры.
Снова посмотрел в окно.   
Чем сильнее шёл мокрый снег, оставляя следы на витрине, тем нереальнее казалась незнакомка в голубом пальто. Её мир разбивался о стену ожидания, а мой – натиском любопытства.
По натуре я скептик, реалист, но стоявшая на углу блондинка и ненастье так органично смотрелись, настолько одиноко, что я поддался иллюзии, самообману, продолжал наблюдать, рисуя в голове трогательные сюжеты.
Вернулся к просмотру папок с делами соискателей. На очереди Нуар Крид. Ему двадцать семь. Холостяк. Пометка о полном соответствии его резюме пожеланиям заказчика.
На снимке симпатичный скромняга с модной причёской. Зелёные глаза казались проникновенными, а взгляд – целеустремлённым.
Общее впечатление – достойный. Если первый соискатель – делец, то этот скорее похож на аналитика. Чувствовалась въедливость, внимательность, относительная жесткость.
М-да… Парни, как на подбор.
Плеснув чая из пузатого литрового чайника в высокую чашку, и размешав ложкой кусок сахара, снова принялся за бумаги. По сути, это короткие досье на интересующих агентство по подбору персонала людей. Агентство являлось частью бизнеса Монтсеррат, впрочем, как и детективное агентство, находящееся под моим руководством.
Обе фирмы прибывали в постоянной взаимосвязи. Приходилось просматривать дела соискателей на высокие должности в крупном бизнесе на предмет криминальности, незаконных действий, рассмотрения дел в суде, которые соискатели не желали освещать – скрывали. Вот этим грязным бельём и приходилось заниматься: потрошить, перетряхивать, докапываться до мотивов сокрытия.
Я снова бросил взгляд на окно. Образ незнакомки в голубом пальто теперь выглядел так, будто кто-то разбил стекло – оно покрылось мелкими трещинами – отражение исказилось, стало угрожающим. Но девушка там. Она продолжала стоять, под своим пёстрым зонтиком в лазурного цвета шапочке.
Первым в списке, присланном утром Монтси, оказался некто Эдвард Шульц – американец немецкого происхождения. Разглядывая его фотографию, невольно хмыкнул, кстати сказать, в который раз за день. У молодого человека были светло-русые волосы, глаза бледно-зелёного оттенка, худощавое лицо, чёткий контур рта, квадратный подбородок – породистый сосунок. Таким, как он в Голливуд надо! На таких красавцев всегда есть спрос в кинематографе, а он заделался компьютерщиком.
Не знаю, отчего не понравился мне этот красавчик, сразу забраковал, как увидел снимок. Впрочем, вчитавшись в его профессиональные навыки, был удивлён. Неужели само совершенство снизошло к нам? Бог Аполлон, чёрт его дери, да ещё и с мозгами отличного специалиста!
Снова бросил взгляд на незнакомку с зонтиком – стоит.
Мало того что Эдвард Шульц стоял первым в списке Монтси на свободную вакансию, так ещё и хвалебные отзывы, которые он предъявил, с других мест работы, оказались реальными.
Нет, парень, ты у меня на карандаше. Не бывает идеалов в этом мире, впрочем, как и абсолютных злодеев. Я не я буду, если не нарою на этого… Шульца, что-то эдакое. Пусть даже он и подходит на должность, даже займёт её, но мне станет спокойнее – я выполнил то, что наметил.
Опыт полицейского заставлял сомневаться во всём, особенно в идеалах. Дело не в моём личном вендетта к парню, а скорее, чутьё. Хотя может так статься, что и Монтси «идеал», блуждающий в миру, показался странным, потому и поставила его первым – интуиция у неё дай Бог каждому! 
Сделав глоток из кружки. По моему плечу хлопнули, и я поднял взгляд:
–  Роб! Дружище! Привет!
–  Отто, здорово!
Я поднялся, и мы крепко обнялись, похлопали друг друга по спине и расселись. Подошёл официант, но Отто отказался от меню, и подался вперёд, переплетя руки на столешнице, когда парень отошёл:
– Не ржавеешь! Всё такой же!
–  Да… –  отмахнулся я, –  что мне сделается? Ты сам-то как? Что нового?
Я смотрел на своего друга и не мог отказать себе в улыбке – давно не виделись. Темнокожий, широкие африканские ноздри, чёрная щетина, маслянистые глаза и пухлые губы контрастировали со словами, резкими, скованными движениями Отто. Он воплощал собой сдержанность, жадность в жестикуляции.
–  Командировка – жесть! – Откинулся на спинку кресла Отто. – Даже говорить об этом трудно. Досталось. Все притоны были мои. Столько там дерьма… Авгиевы конюшни. Руки чесались зачистить.
– Видел заголовки газет, по телеку говорили о задержании Торнадо, в интернете писали. Надеюсь, ты вмазал ублюдку перед тем, как огласить его права?
– Не успел, парни за меня эту работу сделали, – хмыкнул Отто. – Так разукрасили, что мама родная не узнает.
– Да, ребята могут.
Мы расхохотались. Отто, подозвал официанта, попросил у него светлого пива.
Я снова кинул взор на улицу – девушка на своём месте. Полтора часа ожидания! Невиданная история!
Сам себе не мог дать отчёт в желании понять её мотив, увидеть человека, которого она так долго караулила. Что-то зацепило меня в незнакомке, не отпускало.
Снова проснулось полицейское чутьё. Идиот! Какое мне дело до девицы в голубом пальто? Что в ней такого, чего нет в других юных особах, проходящих мимо неё, мимо витрины кафе?
Что же я подумал тогда, передавая ей зонт? Что-то ведь было… Чёрт!
Я тряхнул головой, отпил остывший чай. Отто уже поглощал своё пиво. Пена повисла на его пухлых тёмных губах, и он слизал её языком:
– Патрик говорил, что вам хорошо работалось вместе
– Да, спасибо тебе за него. Просто находка!
– Как Эмма?
– Представляешь, у неё появился парень, – хмыкнул я. – Ей пятнадцать и она зависает с ним где-то.
– Старик, но ведь дети растут, это нормально. Марк, вон уже с девушкой живёт! Помнишь его? Во-о-от! Теперь два метра ростом, и у него своя жизнь. Навещает нас, когда приезжает из Лондона. Не дрейфь! Прорвёмся. Ты тоже подружку заведи, тебе всего-то тридцать пять.
– Тридцать шесть, – поправил я. – Да и с подружками… Пока не готов, что-то серьёзное затевать.
– Ну, будешь готов, тогда благословлю.
– Как в прошлый раз, перед свадьбой? Боже сохрани!
Мы рассмеялись, вспомнив историю на мальчишнике. Странно, что всё это было со мной, нелепо. Родилась Эмма и стала той самой отправной точкой, когда я стал мерить свою жизнь её годами, а не собственными.
Чёрт! Мне ведь и, правда, только тридцать шесть!
– Давай о деле, – снова обратив взор к улице, вздохнул я.
Девушка разговаривала с парнем. Он стоял ко мне спиной, куртка с капюшоном. Очень модная куртка, та, что сейчас обожает молодёжь. Зонта в руках у него не было. Я застал конец разговора, ведь буквально через секунду парочка разошлась в разные стороны.
Что же такое я тогда подумал о девушке в голубом пальто?
Не помню – промелькнуло и растворилось. Ну и Вселенная с этим.
– Вот список кандидатов на весьма высокую должность. Прошу, прощупай каждого, мало ли за ними криминальных грехов, административных дел… Ну, ты всё сам знаешь.
– Компьютерщики?
Я кивнул. Смысл говорить Отто, он и сам всё понял, поищет, поспрашивает. Напороться на человека, который сольёт информацию по крупной фирме, никто не захочет, потому и такой тщательный отбор.
Вдруг мысль, которую тщетно пытался вспомнить, возникла у меня в голове. Конечно! Я подумал, что незнакомка похожа на мою бывшую жену, такую, какой она была в юности. А ещё, на самоубийцу, дневник которой, состоящий из нескольких тетрадей, лежит у меня в сумке. Я когда рассматривал фотографии девушки, покончившей с собой, находясь в доме её родителей, решил, что она похожа на Ангелику.
С ума сойти! Ангелика! Вылитая!
Только моя жена любила яркую одежду, а обе девушки одевались в нежные тона. Разница лишь в этом и ничём другом. Тот же хитрый, нагловатый взгляд, пухлые губы,  лицо в форме сердечка…
Эмма на неё почти не похожа, хотя светлые волосы, и рост у неё от матери.
Именно чтобы спасти свой брак с Ангеликой, я ушёл из полиции, возглавил агентство. Брак это не спасло, зато смог дочери помогать – оплачивать её учёбу на курсах и репетиторов.
Нет, было что-то ещё… Я подумал про схожесть и…
– Эдвард Шульц.
Я метнул взгляд на Отто, вынырнув и собственных размышлений.
– Прости… – нахмурился я. – Ты знаешь его?
– Да. Знаком. Он проходил свидетелем по делу. Я только вернулся из командировки – навесили. Помогал ребятам, входил в курс дела.
– Колись, – улыбнулся я и мысленно порадовался, что есть за душой грешки у красавчика. Интуиция меня не обманула.
– Да и рассказывать особо нечего, – пожал плечами Отто. – Я ведь можно сказать подключился, когда ребята всю основную работу сделали. Читал материалы дела… Девчонка, самоубийца, недели три назад умерла, все газеты об этом кричали. Так вот она упоминала его в своём дневнике. Нравился он ей. Девчонка из благородного семейства, но как не настаивали её родители, не поднимали связи, дело возбуждать не стали.
– Дай угадаю. Анна Вольф.
Брови друга на какое-то мгновение сошлись, образуя прямую линию, а потом улыбка растянула его пухлые губы:
– Ха! Родители наняли тебя? Да, такие не успокоятся…
– Расскажи что там по делу, – предложил я.
– Ничего особенного. Вспорола вены – спасти не удалось. Ничего найдено не было, улики, даже косвенные – не обнаружены. Дело закрыли. Никто ей не угрожал, хотя, родители заметили перемены в её поведении. Она съездила отдохнуть. Уехала – одна, приехала – другая. Мы опрашивали её друзей, знакомых – ничего. Говорят, был роман с каким-то парнем, изменения в её поступках списали на то, что поссорились со своим ухажёром. Примерно полгода Вольф оплакивала погибшие отношения, а потом рассталась с жизнью.
– Вы хотели нарыть на статью: «доведение до самоубийства»?
– Да. Просьба такая поступала. Она ведь застраховала свою жизнь и, расставшись с нею, завещала страховку мелким фондам, отдельным интернет-страницам, где собирали деньги на лечение. Всё чисто. Их как грязи, этих людей, которым она помогла. Но угроз не было, ничего такого… Дело закрыли.
– Страховая компания делом занималась? Своё расследование проводила?
– Ага. Только хрена лысого они накопали.
– Как имя возлюбленного? – подтянув свой блокнот, спросил я. – Настоящее имя.
– Тайна, покрытая мраком. Никто не знает, никто не видел. По дневникам, которые её родители нам подсунули – секс-машина. Но никто и никогда не видел их вместе. Мы расследовали, они даже не отдыхали вместе.
– Ну, и не мне тебя учить: тут-то собака и порылась.
– Ага. Собака-то порылась, да только нарыть ничего не смогла. Полгода прошло. Опрашивали, по клубам ходили, по тем местам, где бывала девица – ни хрена. Установить место отдыха удалось с большим трудом – и там облом – жила одна.
– И?..
– Только адрес дома. Съездили – всё чин-чинарём. Там после этого столько гостей перебывало – жуть! Оплата производилась через интернет самой девицей. Она же и сняла дом, своей картой расплатилась, одна въехала и одна выехала. Всё. В городе не появлялась, жила в доме постоянно – так говорят.
– Значит: ссора.
– То-то и оно.  Запрос –  я дам материалы дела.
– Уже. Приступаю завтра. Ладно, спасибо за…
Рингтон телефона Отто, не дал мне договорить. Друг поднял палец, останавливая меня, выдернул устройство из кармана и принял вызов. Разговор оказался коротким, и Отто отбыл по служебной надобности.
Я тоже собрался, расплатился с официантом и, выйдя из дверей кафе, вытолкнул изо рта тепло, которое заклубилось лёгким паром, смешалось с холодным воздухом и растворилось. Погода успокоилась и перестала оплакивать вечер мокрым снегом.
Надо будет позвонить Эмме, договориться о встрече. Возраст у неё тот ещё… Самое время делать глупости.
Откинув полу куртки, я достал из кармана джинсов мобильник, создал электронную заметку, чтобы напомнила сделать звонок дочери. Убрав телефон обратно, медленно пошёл по улице в сторону метрополитена. Мой дом в двух остановках на метро, можно и прогуляться, но я всё равно решил спуститься в подземку, чтобы быстрее преодолеть расстояние и очутиться в собственной «берлоге», залечь в ней на мягкий диван и раствориться в тишине.
Улица наполнена шумом проезжающих машин, ссутулившимися прохожими, гулом их голосов. Я всё никак не мог выбросить из головы блондинку, что стояла на углу и долго ждала парня. Больше всего меня мучило то, что я подумал о ней в первый момент и забыл. Чем дольше я размышлял об этом, тем сильнее мне казалось, что я упустил что-то важное, основополагающее.
Бред!
Прохожий задел меня плечом, кинул на ходу извинения и заспешил дальше, а я так и остался стоять посередине улицы, наблюдая за тем, как он удалялся. И вдруг пришло осознание или воспоминание – не знаю. Конечно! Я видел ту девушку в голубом пальто на фотографии в газете. Там она стояла рядом с Вольфами и была одета в чёрное платье.
Фамилия… Какая же у неё фамилия?
Я рванул к входу метро, чтобы быстрее оказаться дома, залезть в компьютер и отыскать статью в газете, посвященную гибели Анны Вольф. Когда составлял план расследования, сделал первым пунктом работу с журналистами, освещавшими трагедию. Они лучшие свидетели, незаметные и вездесущие. Где-то что-то увидят, заметят, а за деньги, вспомнят даже то, что не так очевидно.
Надо будет договориться с Монтси о расходах – сделать звонок шефине. Почти уверен в том, что она даст зелёный свет любым тратам, лишь бы получить достоверность, но вступать в переговоры без её согласия о суммах выплат не желательно – должна быть субординация.
Выходя вместе с потоком людей из метрополитена, я остановился, застегнул молнию куртки, сунул руки в карманы и поплёлся домой. Я чётко наметил первые пункты плана расследования.  Отчётливо понимал, что придётся довольно часто беспокоить Монс, чтобы она договаривалась о встречах с ребятами из высшего общества. Ей это с руки, а мне – простому парню – такое проделать будет затруднительно.
Квартира встретила меня ароматом свежести, какая бывает после уборки Сары и оставленным ею на проветривание окном. Я заглянул в обе комнаты, на кухню и везде закрыл фрамуги. После чего снял куртку, прошёл в спальню, служившую мне, в том числе, кабинетом и оставил сумку в кресле.
Точно осознавал, что проведу немало времени за компьютером, читая заметки и статьи о гибели Анны Вольф, и составляя список журналистов, которые покажутся сведущими в этом деле.
Помыв руки, достал турку и, сыпанув в неё большую порцию молотого кофе, залил водой, поставил на конфорку. Закипит не сразу, потому следовало переодеться в домашнее, чтобы комфортнее было разбираться с делом. А мечты о диване растаяли и казались далёкими и небрежными.
Надев спортивный костюм, я вернулся на кухню, положил телефон на стол. Внутреннее чутьё молчало по поводу смерти Анны Вольф, а вот отцовская ответственность заставляла думать о дочери и её парне.
Таинственность в отношении её знакомого, которую я терпеть не мог, а дочь культивировала, хотелось разрушить. Следовало проследить за Эммой, взять молокососа за грудки, тряхнуть хорошенько, чтобы выложил все подробности о своей грёбанной жизни. Не захочет выбалтывать о себе дерьмо, да побольше, тогда нацепить наручники и допросить с пристрастием.
Конечно, понимаю и всегда понимал, что таковое мало реалистично, но уж очень хотелось. Останавливал себя, сдерживал, ждал, когда Эмма сама возымеет охоту его представить, того ублюдка, что в мечтах уже раз двадцать, наверное, оттрахал её во все концы.
Кулаки сжались, и корпус телефона врезался в кожу. Захотелось позвонить Эмме, спросить что-то нелепое, услышать голос, понять по интонации, что с ней происходит.
Нельзя. Я сегодня уже звонил ей, и она весёлым тоном сообщила, что идёт с Рубеном в кино на «полицейский боевик». Я видел рекламу, афиши, и вроде фильм был ожидаемый, но когда Эмма сказала, что пойдёт на сеанс, мне захотелось проверить это. А вдруг, всё не так, и на самом деле…
Чёрт! Ополоумел! Будто сам подростком не был!
Но в том-то и дело, что был, и знаю, что происходит в голове у пятнадцатилетних парней.
Надо успокоиться. Эмма – умница, и всё будет хорошо. Сказала, что пойдёт в кино – значит, пойдёт. А поговорим мы с ней завтра, а лучше увидимся. Приглашу её в кафе, попрошу рассказать о премьере. Нормально…
Всё предельно нормально.
Едва не упустил кофе – вовремя снял с плиты. Достав чашку, вылил в неё тёмно-коричневую жидкость и густо сдобрил молоком и сахаром. Сделав глоток, отправился в спальню, поставил чашку рядом с компьютером, расположился в кресле, скинув на пол сумку.
Не торопился включать устройство. В любом случае нажму кнопку включения не раньше, чем сделаю пять глотков. Отто оказал мне медвежью услугу: заверил, что в деле всё чисто. Теперь не мог настроиться на работу, осознавая, что так и есть и я потрачу время впустую.
Пройдя кофейный Рубикон, отставил чашку, нажал кнопку на компьютере, а сам полез за дневниками. Четыре тетради разного цвета, подписанные ровным, округлым почерком, странно смотрелись на моём столе. Дело даже не в цветастости обложек, а в самом почерке. На какой-то миг сложилось впечатление, что меня окунули в прежнюю жизнь и я снова глава семьи, а не свободный мужчина и отец девочки-подростка.
Эмма часто работала на своём компьютере, сидя за моим столом и отодвинув монитор, чтобы уместилось её устройство. Но если «ноут» она забирала к себе в комнату, то тетради с заданиями, часто оставались лежать на столе забытыми. Любые увещевания о том, что нужно соблюдать порядок, реакции у дочери не вызывали. Она часто бросала мне:
– Ну, пап… – собирала тетради, разворачивалась и уходила к себе.
Пока загружался процессор, я открыл первый дневник и прочёл:
{«1 апреля. 11:55.}
{…Никогда не сочиняла записей в дневник, но решила попробовать. Мне посоветовала это сделать Роза Шульц, мать Эдварда…»}
Эдвард Шульц. Снова это имя! И ведь я читал в материалах собранного на него досье, что у него мама весьма известный психолог. Вероятнее всего, девушка каким-то образом там и познакомилась с красавчиком-компьютерщиком. Пришла на приём к матери и всё срослось.
Я снова обратился к тетради:
{«1 апреля, 12:40}
{…Понимаю, что выгляжу полной идиоткой, но мне очень захотелось быть ближе к Эдварду, потому и обратилась к его матери, хотя мне это и ни к чему. Мне трудно назвать чувство, вызванное Эдвардом, любовью, скорее – азарт. Дневник, (странно себя чувствую, обращаясь к тетради и пустым строчкам), если я объясню всё, то ты сумеешь меня понять, зачем я на такое решилась…»}
{«1 апреля, 18:50}
{…Дело в простом интересе к красивому мужчине. Я понимаю, что новое лицо в нашем довольно узком светском кругу всегда вызывает заинтересованность, но у Эдварда лицо слишком красивое, чтобы не вызывать повышенный интерес…»}
Любопытно даже, а девица так специально написала? Если предположить, что дневник может прочесть Роза Шульц, то непонятно, каким образом она отреагирует.
Провокаторша.
Рингтон мобильника прервал размышления. Я взял трубку и прочитал напоминание. Оказалось, я должен позвонить Монтсеррат, переговорить с ней. Напоминание появилось после звонка секретаря шефини, Анхелиты, с предупреждением о переговорах по поводу присланных мне курьером дневников Анны Вольф.         
Анхелита.
Вспомнилось милое личико девушки, тяжёлые кудряшки волос, стянутые в «конский хвост». Такая она юная, свежая, чистая, что хотелось притронуться к плечу, а лучше взять её личико в ладони, и рассматривать.
М-да, всегда считал её слишком молоденькой и потому сторонился, избегал, специально сводил разговор к деловому тону, хотя порой хотелось сказать комплимент. Но мне казалось, да и сейчас кажется, что не имею я права волочиться за столь непорочным созданием и уж тем более увлекаться сам.  У меня дочь немногим младше Анхелиты, куда я со своими… порывами.
А ведь мне шёл двадцать один год, когда я узнал, что скоро стану отцом. Был счастлив до седьмого неба. В то время мне вовсе не казалось, что я слишком юн. Но то я, а то Анхелита. Впрочем, в контексте разговора с Отто, в тридцать шесть жизнь только начинается.
Ладно, чего это я? Нужно Монтси позвонить.
Я вывел контакт из списка на экран и нажал кнопку дозвона. На моё удивление линия оказалась свободна, и я услышал в трубку тёплый голос начальницы:
– Да. Алло.
– Шефиня, здравствуй, – веселился я.
Мне была приятна Монс. Ещё когда я только пришёл к ней на собеседование понял, что это мой человек, я готов воспринять её, работать с ней, подчиняться. После короткой беседы, я ушёл от неё с чувством, что я приду на своё место. Ну и к тому же она сразу предложила мне возглавить агентство. Кто от такого отказывается?
С ума сойти, с той встречи прошло полтора года!
М-да, время летит – не догонишь.
– Что-то случилось, Роберт?
Я откровенно напрягся, подался вперёд. Между мной и Монтси не принято называть друг друга полным именем, за исключением официальных переговоров. Я точно знал, что она свободна, раз назначила, чтобы я звонок сделал только сейчас. Тогда что?
ГЛАВА 2. МОНТСЕРРАТ ЭДЕЛЬШТАЛЬ
Прогулочным шагом я миновала узкую улочку, ведущую от моего офиса к площади, на которой выросла рождественская ярмарка. Стемнело, лёгкие снежинки медленно падали на брусчатую мостовую и тут же таяли, коснувшись округлых камней. Между домов были видны одноэтажные палатки в зареве ярких, новогодних гирлянд. Где-то там должна быть рождественская ёлка с крупными шарами, вбирающими в себя отражения проходящих мимо людей.
Я поправила сумку на плече и устремилась к площади.
Надо же, как в детстве я радовалась суете вокруг палаток с сувенирами, наступлению Рождества. Давненько со мной такого не случалось. Всё как-то некогда, незачем, глупо – такие вот отговорки вопреки желанию чуда. Когда это произошло со мной? Почему?
Какая разница! Оно просто произошло, так получилось…
Возмужалые мысли, слишком извиняющие. Психолог будет доволен.
{«Чудо? Ты, серьёзно, считаешь это чудом? Нашу любовь! Идиотка! Я не из тех, кто ценит любовь без хорошей порции виски, и уж совсем не похож на дебила, который готов довольствоваться малым. Твой отец знал, что… Ты идиотка! Напомни, я ведь уже говорил это? Киваешь. Повторить такое полезно».}
Я тряхнула головой, отгоняя воспоминание о бархатном голосе и мягких мужских губах.
С ума сойти! Я всё еще помню нежность тех губ. Точно – идиотка!
Да-а-а, тогда мне казалось, что лучше них ничего нет. Они были умопомрачительными. Прошло пять лет, а тот первый любовный опыт забыть не смогла. Были и другие уста, руки, взгляды, но та история горше других, ведь случилась она на Рождество. Я так мечтала, ждала, много придумала себе, что в преддверии праздника навевало дополнительных эмоций.
Всё рухнуло, не продержалось, не выстояло.
Его звали Николя, и я влюбилась в него с первого взгляда. В последнем нашем разговоре он назвал меня идиоткой. Что ж, думаю, я так себя и вела, как полоумная. Когда папа сказал, что если мы любим друг друга, то он ничего против не имеет. Мы должны доказать возможность существования неравного в социальном смысле брака. Я с лёгкостью согласилась, ведь папа предложил «подъёмные» и обещал помочь в создании бизнеса с нуля. Всего-то и надо было выбрать отрасль и всё получилось бы. Я давно желала проявить себя и согласилась, сказала о предложении отца Николя…
Сколько было таких «Николя»… Имя для меня стало нарицательным. Всех альфонсов я стала называть именно так.
Я прислушалась – показалось, будто звонит мобильник. Нет, не он – колокольчик. Обычный Рождественский колокольчик.
Вспомнилась бабушка, её тёплая рука, в которой покоилась моя ладонь, когда мы шли на праздничную ярмарку, её тихий голос и рассказ о появлении Рождества в Германии:   
– {В Сочельник все реки превращаются в вино, а животные могут разговаривать друг с другом и с людьми. Деревья приносят плоды, а с гор сыплются драгоценные камни. И самые заветные мечты исполняются в Рождественский Сочельник.}
Рождество – время легенд и народных традиций.  Во многих уголках Земли – это главный праздник в году, {призванный} учить любви и нежной заботе о тех, кто рядом. Мир наполняется восхитительными украшениями, великолепными угощениями и различными беззаботными удовольствиями, а сердца людей – надеждой и радостью.
Я и сейчас, точно та маленькая девочка, прогуливающаяся с любимой бабушкой по зимнему Мюнхену. Тогда мы смотрели, как на ратушной площади наряжали рождественское дерево Weihnachtsbaum *[1] – живую ель или сосну. Бабушка рассказывала, что раньше её украшали свечами, красиво завёрнутыми орехами, сладостями, конфетами и мишурой. Вокруг кипела предпраздничная жизнь.
Я улыбнулась воспоминанию.
Скользнув к высокой ели, обошла её кругом, улыбнулась и словно маленький ребёнок, зажмурилась и загадала желание, зачем-то закрыв уши руками. Гул снизился, едва проникая сквозь плотно сжатые пальцы, а желание на этом фоне прозвучало очень громко.
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Сама не знаю, кого молила. В Санту разучилась верить, впрочем, как и в чудеса. Но я просила, трижды повторив просьбу о счастье. Глупо, да? Возможно. В такой кутерьме не стыдно показаться глупой – праздник.
Распахнув веки и опустив руки, снова провалилась в гул площади. Детские голоса, звучащие пронзительно заставили улыбнуться. Я окинула ель взглядом от макушки до постамента и, развернувшись, направилась к палатке с сувенирами. В голове снова возник голос бабушки:
– {Адвентом названы четыре недели перед Рождеством. Он начинается с первого декабря и заканчивается в канун Рождества. В этот период во многих  домах появляются венки Адвента, – из ветвей ели, в которые вплетены, пять свечей – четыре фиолетовых и одна белая.}
В моей семье по материнской линии – бабушки, Маргарет Эдельшталь – всегда придерживались традиций католического Рождества. В каждое воскресенье Адвента, мы с Маргарет зажигали по одной фиолетовой свече. Белая свеча зажигалась в полночь Сочельника, символизируя рождение Младенца Христа. А для меня в этот период открывали рождественский календарь. За каждым листочком с датой – по количеству дней Адвента – их двадцать четыре – спрятаны сладости или игрушки. Часто лакомства из календаря я получала перед сном, чтобы мне приснился сладкий сон.
– Тётя, это вам.
Я посмотрела вниз и увидела девочку лет шести-семи, в огромной шапке и розовой курточке.
– Что тебе, малышка?
– Я хочу отдать это вам, – девочка протянула сложенного из бумаги голубя. – Нам в детском саду велели отдать лебедя в хорошие руки. Ваши руки кажутся мне хорошими.
– Спасибо.
Я приняла подарок, и девочка тут же побежала. Проследив за ней взглядом, удостоверилась, что она с родителями. Мужчина и женщина махнули мне рукой и женщина крикнула:
– С наступающим Рождеством!
– И вас, с наступающим…
Я не договорила, просто махнула рукой в ответ, чтобы не обижать ребёнка, а на глаза навернулись слёзы от скрутившей мою душу боли.
{«Почему ты это делаешь, Монтси? Почему ты так поступаешь? Ты можешь жить, как хочешь! Мы вместе можем жить, как захотим. Плюнь. Поехали. Неужели, потратив деньги, отец не сжалится и не даст ещё?»}
Том. Он очень любил оригами. Том – Николя под номером три.
С трудом сглотнув, я глубоко вдохнула холодный, влажный зимний воздух. Он отрезвил меня, заставив сжаться кулаки. Жаль только лебедя, он пострадал и не подлежал восстановлению, но я всё равно положила его в карман пальто и повернулась к витрине с сувенирами.
Через две с половиной недели наступит Рождество. Я успею расслабиться и вернуться домой, чтобы встретить праздник в тесном семейном кругу.
Зазвонил мобильник, так жалобно, что я моментально выдернула его из кармана – настройки сбились, переустановлю. На экране смартфона крупно высветилось имя абонента: «Роберт»:
– Да. Алло.
– Шефиня, здравствуй.
– Что-то случилось, Роберт?
Руки дрожали. Не нужно было брать поделку у девочки – она сквозь подкладку пальто жгла мне бедро.
Нет, нет, девочка не виновата, грешен «Николя» и я, что всё ещё не могу отпустить воспоминания и обиды.
– Роберт? Ты назвала меня Робертом? Где ты? Что с тобой?
– Всё нормально, прости, Робик,  просто… Не важно.
– Важно. Говори.
– Меня растрогала до глубины души одна девочка. Представляешь, подарила мне бумажного голубя. Маленькая такая, в детский сад ходит…
– Точно всё нормально?
В голосе Роберта столько участия, теплоты. Слушаешь его и понимаешь, что в его силах развести тучи руками. И, глубоко вдохнув, выдавила:
– Абсолютно.
–  Хорошо. Я получил по электронной почте список соискателей. Мой друг займётся проверкой. По необычному совпадению Эдвард Шульц из списка, был знаком с Анной Вольф.
Конечно. Девочка-самоубийца. Я знала её, виделись на вечеринках раз или два – не помню. Её отец водил дружбу с моим. От папы и узнала о новом заказчике, вернее желании заключить контракт на проведение детективного расследования. Вольфы не верили, что их жизнелюбивый ребёнок мог такое с собой сотворить.
Руки продолжали дрожать, а в глазах появились слёзы. Правильно называл меня Николя: я – идиотка. Ничего, ничего… Прорвёмся! Скоро я отсюда уеду. Говорят, что любые раны лечатся переменой места жительства. Вот и полечу, уже сегодня ночью.
На крупном атолле*[2] в Индийском океане, находящемся к югу от экватора, недавно появился супермодный отель, который отличался роскошью и изысканностью. Риф состоит из семи отдельных островов, расположившихся полукругом у живописной лагуны. А достопримечательностью одного из коралловых образований считалось пресное озеро.
– Прекрасно, – отозвалась я. – В первую очередь, проверь первых трёх. Менеджер из агентства сказала, что они подходят под категории и условия нанимателей. Все трое знают своё дело, и у них прекрасный послужной список.
– Ревизовать по обычной схеме?
– Нет. Заказчик, которому должны подыскать персонал, весьма притязателен. Проконтролируй особенно тщательно. Об издержках не волнуйся, договаривайся на повышенную сумму. И… Держи меня в курсе дела Анны Вольф, пожалуйста, – важный заказчик, друг моего отца. Докладывай любые мелочи.
– Хорошо. Принято.
– Знаешь, раз уж он мелькал в её дневнике, то мог вращаться в нашем кругу. Может, удастся получить информацию о Шульце ещё и от друзей Анны. Если потребуется переговорить с кем-то высокопоставленным, звони мне, я договорюсь о встрече.
– По рукам. Приятного тебе полёта, шефиня, – усмехнулся Роб.
– А тебе гладкого расследования, Робик. Надолго не прощаюсь.
Я нажала отбой и сунула руку в карман вместе с мобильником. Пальцы коснулись свёрнутого листа бумаги, но на этот раз я не испытала неприятных эмоций. Работа умеет лечить, встряхивает и перетряхивает, точно старые платья в гардеробе, прежние переживания, избавляя от затхлости.
Заспешила домой, в свою уютную квартиру с камином, мечтая о бокальчике вина. Выпью, отдохну немного, а потом отправлюсь в отпуск.
***
В аэропорт я прибыла, но выпитого вина хватило лишь на поездку до него. От страха, спиртное во мне быстро выветрилось, и требовалась новая порция, чтобы заставить себя сесть в самолёт – боялась высоты с самого детства.
На отдыхе настаивал мой психолог, работавший со мной после того, как оказалась заложницей в банке. Он сказал, что хорошо бы не забивать свою жизнь работой, и не уходить от проблем, погружаясь в другие, а наоборот – развернуться к миру, почувствовать вкус существования в нём. На мои протесты, что мне на данный момент трудно оказаться где-то на чужой территории, среди незнакомых людей, психолог отреагировал своеобразно:
– Вы навсегда останетесь жертвой, Монтсеррат, таков ваш удел. Вы жертва, ведь продолжаете жить внутри сформировавшегося под гнётом страха вакууме, иллюзии. Я предлагаю вам всего лишь окунуться в другую историю, прочувствовать на себе перемены. Начать можно и с климатических изменений: из холода в жару.
Я невольно улыбнулась, проходя к стойке регистрации и становясь в очередь.
В тот день, когда психолог, Владимир Филиппов, вот так заявил, я вышла из себя. Холодно бросала седоволосому, щуплому мужчине нелепые обвинения. Говорила о гордости, о чувстве собственного достоинства, которое, безусловно, испытываю и, при этом, натыкалась на спокойный, внимательный взгляд зелёных глаз, на бледном лице. Его тонкие губы не проронили ни единого слова, пока я распиналась о мериле жизни вообще и всего сущего внутри меня в частности. Когда я выдохлась, мужчина сказал:
– Вам нужен отдых, прежде всего от самой себя, и того груза беспочвенных жертвоприношений, что вы уже сделали в своей жизни, начиная с Николя и заканчивая специальной операцией служб в банке.
– Почему вы так разговариваете со мной? Позволяете себе подобные вольности?
– Потому что я психолог, а вы – мой клиент. Мне важно, чтобы вы всё осознали сами, приняли мир таким, каков он есть, называли чёрное – чёрным, а белое – белым. Чтобы научились отличать тон жизни от тональности жертвенности.
– И отдых что-то решит? – хрипло спросила я.
Филиппов поднялся из кресла, налил в чистый стакан воды из безупречного прозрачного графина, подошёл ко мне, протянул ёмкость, и когда я приняла её, уселся рядом:
– Ваша проблема не в том, что произошло с вами два месяца назад в банке. Это всего лишь страшная случайность, усугубившая ваше общее восприятие. Трагедии могло и не произойти, но ваша личность продолжала бы трансформироваться, появились бы фобии, и этот процесс был бы необратим.
– Я боюсь, – призналась я, вертя стакан в руках.
– Чего?
– Мне страшно оказаться в незнакомом месте из-за… Потому, что… Они почти все погибли, те… Преступники. Остались двое. Они… Я в тот день пошла в банк, потом… Всё случилось. Папа говорил мне сделать вылазку в банк через два дня, но я решила иначе и оказалась… в трудной ситуации.
– Почему вы не называете вещи своими именами? То, через что вам пришлось пройти, вовсе не «трудная ситуация». Вы подменили понятие. Вы всё ещё не можете признать себя заложницей?
– Не уверена. Просто беспокоюсь, что здесь я, в родном городе, на родной земле, а там… Вдруг всё повторится?
Выражение глаз психолога не изменилось, он по-прежнему смотрел на меня внимательно и спокойно. Это радовало, вселяло в душу уверенность.
Врач облизнул губы и произнёс:
– А что если вам поехать отдыхать на остров? Материк опасен, а там – только отдыхающие. Лучше поехать туда, где вы окажитесь в кругу людей из вашего общества.
– Возможно.
– Нет, нет, – улыбнулся мужчина, – никаких: «возможно». Это не предложение – предписание врача. И ещё… Что если вам сменить амплуа и стать не Монтсеррат Эдельшталь – девушкой в строгом костюме и с гладкой причёской, а Монтси, просто Монтси. Так вас называют друзья? Так ведь?
– Совершенно верно, – кивнула я и отпила из стакана, ведь голос продолжал хрипеть. – Я сменю имидж, и попробую жить неделю, в шкуре Монтси, хотя именно Монтси стала жертвой Николя и…
– Ваш паспорт, пожалуйста, – вторглась в мои воспоминания красивая девушка с деланной улыбкой.
Я огляделась. Народу вокруг много, все спешат на рейсы.
Поправив распущенные по плечам волосы, я невольно передёрнула плечами – давно не носила такую причёску. Да-а-а, скоро будет пять лет, как перестала это делать.
Разрыв с Николя, заставил меня окунуться в работу, в создание двух собственных фирм. Папа помог, как и обещал начальным капиталом, но это было его единственное вложение в мой бизнес. Я всё выстроила с нуля, вынудила вертеться, работать, приносить доход. Самое сложное это создать детективное агентство, но на моё счастье появился Роб. Я долго искала кого-то похожего на него и дорожила господином Кастильо.
Николя нравились девушки с элегантными причёсками, ухоженные и утончённые. А я любила Николя, причём до такой степени, что попыталась походить на тот образ, что он боготворил. Николя было по душе называть меня полным именем Монтсеррат Романо, и я тянулась за фамилией, за именем, наполняя и отождествляя их с образом моей любви, иконой – Николя. Понимаю, это глупо, но и после расставания я продолжала быть той самой Монтсеррат Романо, на которую он обратил внимание.
Впрочем, изменения всё-таки произошли – сменила фамилию на девичью фамилию мамы. Мне показалось таковое правильным, ведь собиралась добиться всего сама, не опираясь на известного в мире бизнеса отца.
До сих пор, воспоминание о реакции папы на перемены в моих документах вызывает приступ неподконтрольного страха. Ничего сказано отцом не было, зато взгляд оказался весьма красноречивым.
Ох, если бы не мама, страшно подумать, что последовало бы дальше. Ух!
Но буйный нрав господина Романо, всегда растворялся под воздействием чар тихого, спокойного голоса жены. Если не вдаваться в подробности, то через три месяца папа смирился с тем, что я стала Эдельшталь, и даже начал со мной изредка разговаривать.
Сейчас всё наладилось, и папа лестно отзывался о том, как я вела дела и управлялась с довольно сложным бизнесом.
Пожалуй, только с предприятиями я и управлялась хорошо. С личной жизнью как-то не складывалось. Четыре романа, потерпели крах, и каждый из них продержался не более трёх месяцев.
Может и правда, я жертва? Или это такие психологические выверты, которые проделывал со мной уважаемый врач? 
Самое трудное, оказалось, отыскать в госпоже Эдельшталь прежнюю Монтси. Помню, я долго сидела у зеркала в собственной спальне и всматривалась в серебристую гладь, разглядывая себя. Поняв, что без бокала вина ничего не узреть, я сходила в гостиную, плеснула в пузатый фужер красного, терпкого напитка, отпила глоток, и только после этого вернулась к зеркалу.
Снова не помогло, но предписание врача выполнять необходимо.
Вытащила старые фотографии, разложила их на полу и сама усевшись «по-турецки», стала разглядывать снимки. Все они принадлежали пятилетнему периоду и лишь одна, случайно затесавшаяся, оказалась более ранняя.
Да, все мои карточки ранней поры, вероятнее всего, в доме родителей.
Я выбрала самую удачную, на мой взгляд, фотографию бизнес-леди Эдельшталь, отбросила остальные, сгребая их в кучу, и водрузила рядом с ней единственное изображение Монтси Романо.
Шок – только так можно охарактеризовать моё состояние. Дело не в возрасте – прошло пять лет – в чём-то неуловимом и отравляющем.
На меня смотрела Монтси – невысокая миловидная, симпатичная девушка с чёрными, как маслины, выразительными глазами и длинными каштановыми волосами, слегка выгоревшими от яркого солнца. У неё были пухлые щёчки, небольшой аккуратный нос, гладкая атласная смугловатая кожа. Губы полные, яркие. Ехидно изогнутые тонкие каштановые брови. Фигура женственная, с пышной грудью и круглыми изгибами бёдер, а талия лишь намекала на существование. Но впечатления о девушке формы не портили.
Госпожа Эдельшталь выглядела светской львицей, искушённой и строгой. Холодность её улыбки смотрелась притягательной, а глаза казались бездонными. Тёмные волосы, собранные в идеальную причёску, были частью общего образа, выверенного и сбалансированного. Ничто на свете не могло вывести эту женщину из равновесия, она вполне уверенная в себе бизнес-леди.
Я поставила бокал с вином на пол и откинулась назад, уперев ладони в пол. На мне и в тот момент был одет безупречный брючный костюм, и на голове та же идеальная причёска. Удивительно, но даже дома я оставалась подобранной и безукоризненной, не давала возможности самой себе расслабиться, побыть наедине с собой.
Прав, ох, как прав, господин врачеватель душ – я утратила что-то важное, личное.
Снова глотнув из бокала, я склонилась над фотографиями.
Дело не в причёсках девушек, не в их внешнем своеобразии образов – нет. Мой взгляд тянулся к Монтси Романо, а Монтсеррат Эдельшталь становилось жаль. На дне её глаз плескалась пустота и отрешённость, а облик служил подарочной рамкой к этому.
Резким движением руки, отбросив обе фотографии, я поднялась и отправилась в спальню. Хотела сотворить себя заново, отыскать заблудившуюся в потёмках переживаний Монтси, и дать ей возможность выйти на свет. Знала, что будет нелегко и госпожа бизнес-леди не отпустит, но побороться стоило, хотя бы ради себя. А там, глядишь, и мир забрезжит другими красками…
– Пожалуйста, – красивая девушка за стойкой, протянула мне паспорт и билет, а я успела проводить взглядом уплывающий по чёрной ленте чемодан на колёсиках. – Приятного полёта. 
Я прошла в зал ожидания, уселась так, чтобы было видно табло.
Гул голосов окружал и будоражил, особенно в те моменты, когда вскрикивали дети. Я наблюдала за людьми, шаря по ним взором. Было интересно наблюдать, за некоторыми парами, особенно пожилыми. Столько энтузиазма, упорства и беспомощности нет даже у детей.
Объявили посадку на рейс, поднявшись, поправила волосы, повесила сумку на плечо и заторопилась к терминалу вылета. Пришлось снова стоять в очереди, теперь уже на посадку.
Неожиданно я почувствовала на себе чей-то взгляд. Оборачиваться не хотела, но чужой взор казался настойчивым, обжигающим. Мне показалось, что я начала сходить с ума, или случился приступ паники, как два месяца назад, после нападения в банке. Я тогда боялась даже в душевую зайти, оставляла дверь открытой. Папа нашёл психолога, того самого, Владимира Филиппова, и мы стали бороться с проблемой.
Теперь не боялась собственного дома, скорее наоборот – он стал оплотом чего-то незыблемого, устойчивого, естественного и настоящего. Но напряжение, которое пусть реже, но внезапно сковывало мои мышцы, заставляло учащённо биться сердце – никуда не девалось.
Глубоко вдохнув, я медленно, будто смакуя, стала выпускать воздух через рот. Это заметила девушка за стойкой и спросила:
– Вы хорошо себя чувствуете? Чем-нибудь помочь?
– Нет, спасибо, – пролепетала я и попыталась улыбнуться.
Зачем-то стала поправлять волосы, смущённо дергать ворот кофточки. Я подняла взор и столкнулась с {его} взглядом, таким же жёстким и болезненным, как и тогда, в банке. Один из двух арестованных бандитов – Штефан Краузе – таким полным именем называл его полицейский, который допрашивал меня.
Он подмигнул мне после недолгого промедления. Сделал это очень легко, едва заметно. Мужчина в полицейской форме что-то сказал ему, Штефан повернулся ко мне спиной, пошёл следом за полицейским. И только сейчас я заметила на руках обоих мужчин браслеты – Штефана перевозили внутренним рейсом.
Куда?
Меня не волновала такая подробность. Не волновала! Нет! Он под арестом.
Едва не выхватив билет и паспорт из рук сотрудницы аэропорта, я бросилась по проходу, ведущему в самолёт. Меня душил страх. Хотелось броситься обратно, оказаться дома, в постели, укрыться пледом с головой и заплакать.
ГЛАВА 3. ДНЕВНИК АННЫ ВОЛЬФ
{[1 апреля, 11:15]}
Роза Шульц, этот дневник для вас, как и уславливались. Сейчас опишу то, что мне захочется, посчитаю важным в данный момент жизни, а потом стану заполнять его регулярно. После мы вместе его почитаем и разберём.
Не понимаю, почему должна писать текущую дату и время, когда события, волнующие меня, происходили чуть больше недели назад, но вам виднее. Я подчиняюсь.
Начать историю с самого начала – начну.
Нелепо себя чувствую, но может таков эксперимент – «вспомнить всё»?  Сегодня «День дурака». *[3] Спасибо, коллега! Вы просили об откровенности, чтобы описала всё в деталях…
Постараюсь, я ведь в этом заинтересована.
Даже не представляете насколько.
Ну, всё, посвящение закончено, я начинаю…

{[1 апреля, 11:55]}
Никогда не сочиняла записей в дневник, но решила попробовать, как посоветовала мне это сделать Роза Шульц, мать Эдварда…    
Я – Анна Вольф, мне восемнадцать. Учусь в Хайдельбергском университете имени Рупрехта и Карла, на факультете поведенческих наук и культуроведения, по специальности психология.
Ахахахаха! Пусть я только ещё на первом курсе. Но когда закончу ВУЗ, буду госпоже Шульц коллегой. Интересно, что он на всё это скажет?

{[1 апреля, 12:40]}
Понимаю, что выгляжу полной идиоткой, но мне очень захотелось быть ближе к Эдварду, потому и обратилась к его матери, хотя мне это и ни к чему. Дневник, (странно себя чувствую, обращаясь к тетради и пустым строчкам), если я объясню всё, то ты сумеешь меня понять, зачем я на такое решилась.

{[1 апреля, 17:00]}
Мы познакомились с ним в маленьком семейном ресторанчике Хайдельберга. Я прибегаю в это место всегда в районе обеда – во время большого перерыва между парами. «Weisser Bock»*[4], находится неподалёку от места моей учёбы. Терпеть не могу университетские кафе. Там тусят все «наши». Пф-ф, толпа зануд и заучек.
А здесь всегда кормят по-домашнему вкусно и нашими родными, немецкими блюдами. Посетители приличные – завсегдатаи.
Сначала всё шло, как обычно. Я уселась за любимым столиком возле окна, заказав на обед ростбиф с жареным луком «Zwiebelrostbraten» *[5] и макароны с сыром «Keasspeatzle» *[6]. В ожидании еды, потягивала из трубочки апельсиновый сок.
Сидела, скучала и смотрела в окно. Мимо меня за стеклом скользили прохожие. Кто-то спешил, кто-то неторопливо прогуливался. Взгляд приковал бредущий по тротуару парень. Высокий, красивый и аккуратно одетый. Он задумчиво смотрел себе под ноги. В руках держал кожаную папку. Вдруг он остановился прямо напротив моего окна и бросил взгляд на наручные часы.
Затаив дыхание я исподтишка рассматривала этого светловолосого «Бога красоты и грации». Внезапно он повернулся лицом ко мне. Заметил. Пойманная с поличным – отвернулась. Эй, парень, не тебя разглядывала!
Что мне не свойственно, так это смущение. А тут, щёки предательски загорелись. Сделала вид, что смотрю перед собой, а сама скосила глаза в его сторону – он продолжал разглядывать меня.
Что, спрашивается: сверлил меня своими глазищами? Я не манекен, чего смотреть-то? Стыдно – щёки полыхали огнём.
Собралась, кинула взгляд в окно.
Вот, зараза, уже ушёл! Пусть! Не видали мы, что ли таких красавчиков? Да море!
Но такого, как он, я ещё не встречала. Жаль, убежал.
– У вас не занято? – вырвал меня из задумчивости, бархатный мужской баритон. – Я могу присесть за ваш столик?
Я подняла взгляд и удивлённо воззрилась на собеседника. Это был ОН. И меня уже не волновало, почему незнакомец присмотрел место рядом со мной, когда были свободные столики по соседству.
{[1 апреля, 18:50]}
– Свободно, присаживайтесь, – скромно улыбнувшись, ответила я, разглядывая его из-под ресниц.
– Благодарю. Отсюда открывается шикарный вид, – пояснил он, выбирая заказ в меню. – Вы здесь как турист?
– Нет, я учусь, а вы?
– Решил совместить приятное с полезным. У меня здесь встреча с товарищем. Но сам город очень красив и романтичен, чтобы не сделать себе поблажку и не пройтись по незабываемым местам: живописным развалинам старинного замка, который разрушался и отстраивался бесчисленное множество раз. Поэтому тут намешано столько архитектурных стилей: барокко, готика и ренессанс. В саду Хайдельбергского замка находится памятник великому Иоганну Вольфгангу фон Гёте. Он здесь жил одно время и творил.
Ничего себе! Да он клеил меня! Это ободряло.
– Вы настоящий романтик! – легко улыбнулась я.
Романтики в наше время перевелись, как мамонты. А этот, к тому же ещё интеллигент  и красавчик.
– Меня зовут Эдвард, – представился собеседник, улыбнувшись мне белозубой улыбкой.
А я – поплыла. Смотрела на его худощавое лицо и млела. Модная стрижка, чёлка из светло-русых волос падала на глаза бледно-зелёного оттенка, прикрывая идеальную бровь, и оставляя вторую обнажённой. Квадратный подбородок, чёткий контур рта, прямой и аккуратный нос. Во  всём его облике – в манере одеваться, разговаривать и держаться – чувствовалась порода. Что поднимало его рейтинг в моих глазах ещё на несколько пунктов. Хотя, рейтинг и так зашкаливал.
– А вас? – донеслось до меня, сквозь плотные облака мечтаний.
– Анна, – спохватилась я, чтобы не выглядеть глупой.
– Очень приятно, Анна, – сказал он, и снова улыбнулся, ослепляя меня.
Его бархатистый голос мягко щекотал мои нервы, подзадоривал, пробуждал внимание, провоцировал и бросал вызов.
– Мне тоже, Эдвард, – хищно прищурившись, улыбнулась в ответ.
Вызов принят.
Мне трудно назвать чувство, вызванное Эдвардом, любовью, скорее – азарт.
Дело в простом интересе к красивому мужчине. Я понимаю, что новое лицо в нашем довольно узком светском кругу всегда вызывает заинтересованность, но у Эдварда лицо слишком красивое, чтобы не вызывать повышенный интерес.

{[1 апреля, 20:30]}
– На кого учитесь? – спросил меня Эдвард.
– На психолога.
– Правда? У меня мама профессиональный психолог, работает в Мюнхене. Нравится учёба?
– Да, – улыбнувшись, с энтузиазмом ответила я.
Учёба меня просто достала. Но Эдвард об этом, естественно, не услышал. Папочка без лишних разговоров запихнул меня в самый престижный университет Германии и велел не отсвечивать до конца учёбы, пока не получу «платиновые корочки» психолога (шутка у него излюбленная о ценности образования).
Скукота…
– Ох, мне пора! – спохватилась я, взглянув на часики на руке.
– Я провожу вас, если не возражаете, – предложил парень.
– Почему бы нет? Тут недалеко.
– Вас в общежитие?
– Нет, у меня ещё учёба, – ответила я, скромно умолчав, что отец мне снимает квартиру. – В учебный корпус.
– Встретимся как-нибудь? – спросил Эдвард, перед тем как отпустить меня, поглаживая подушечкой большого пальца мою ладошку.
От его прикосновений разбегались мурашки. От самой середины ладони, по всему телу.
– Да, мне будет приятно вновь увидеть вас, – искренне призналась ему.
– До встречи? – подмигнув, спросил он.
– Ага, – растекаясь сладкой лужицей, вторила я ему.

{[2 апреля, 08:30]}
– Анна! – услышала я, выходя после занятий.
Обернувшись, заметила Эдварда, а с ним ещё одного парня. По сравнению с Золотым Богом, приятель выглядел  его бледной тенью.
– Привет, – весело отозвалась я, подходя к ним.
– Это мой давний товарищ, – сказал Эдвард.
Я мило улыбнулась, но смотреть могла только на Эда. Он что-то говорил, вероятно, даже назвал имя молодого человека, но я слушала звук его голоса, не разбирая слов.
Эдвард – недосягаемая и прекрасная звезда. На неё следует молиться. Ею положено восхищаться. Но ни согреться в лучах её света, ни быть с ней рядом невозможно. Ведь все звёзды так холодны, и бесконечно далеки.
Но попробовать-то можно. И даже интересно, что из этого выйдет.
Определённо будет весело!
Мы отправились бродить по городу. Прошлись по Альте Брюке – Старому мосту через реку Неккар. На выходе с него нас провожала насмешливой гримасой скульптура обезьяны.
Надо же, я столько времени тут учусь, а не гуляла здесь ни разу. Да и не с кем было.
– Мостовая обезьяна у Старого моста в Хайдельберге упоминается в пятнадцатом  веке, – сообщил мне Эдвард, словно подслушав мысли. – Тогда это был единственный вход в город. «Обезьянья башня» приветствовала путешественников едкой насмешкой: барельефом обезьяны, держащей в одной руке зеркало, а другой держащейся за зад и подписью (оригинал на средневековом немецком):
{«Was thustu mich hie angaffen?}
              {Hastu nicht gesehen den alten Affen}
              {Zu Heydelberg / sich dich hin unnd her /}
              {Da findestu wol meines gleichen mehr».}
– Немного режет слух, – хохотнула я, и меня поддержал друг Эда.
– Вольный перевод примерно такой… Постойте, кажется так: {«Ну что стоишь и глазеешь? Не видел никогда старую обезьяну? Иди скорее в Хайдельберг, там ты увидишь ещё более интересные вещи».}
– Да, так звучит более современно, – рассмеялась я.
– Обезьяна – это символ безобразия, бесстыдства, сладострастия и тщеславия, – продолжал рассказ Эдвард. – Голый зад символизирует безобразие, но также и сладострастие.
Зеркало, которое она держит в левой руке – тщеславие, также как и кольцо на левой задней ноге. Она протягивает путникам указательный палец и мизинец правой руки, что означает предотвращение злого взгляда и сглаза.
– О, узнаю своего друга-заучку Шульца! – воскликнул наш спутник.
Так мне стала известна фамилия Эдварда. Что же, узнать в своих кругах имя известного психолога Шульц из Мюнхена, теперь не составит труда.
– Человек обычно рассматривает обезьяну с насмешкой, – не обращая внимания на реплики собеседника, Эдвард продолжал рассказ для меня. – Хайдельбергская же обезьяна, как бы возвращает насмешку назад, давая понять смотрящему его истинную ценность. Если потереть зеркало, куда уж нам без легенд, то это принесёт благополучие. Тот, кто проводит рукой над протянутыми пальцами правой руки обезьяна, а это он, да-да, не смейтесь, это парень, ещё непременно вернётся в Хайдельберг. Хорошей приметой, особенно перед экзаменами, считается задумать «в обезьяне» желание. *[7]
– Правда? Непременно прибегу сюда перед сессией! – смущённо улыбнулась я.
Друг Эдварда явно чувствовал себя лишним, и от того злился. Я вообще не собиралась продолжать с ним знакомство. Чувствовала, что нам с Эдом было всё равно, какие эмоции испытывает молодой человек.

              {[2 апреля, 18:05]}
На следующий день у меня был выходной. К моему облегчению, Эдвард пришёл один. Он протащил меня по всем памятным местам Хайдельберга, восхитительным паркам и уголкам города. Сама бы я никогда не пошла туда. Зачем мне смотреть на руины? Старинные камни никогда не будоражили душу и воображение.
Парень мне улыбался, рассказывал истории, связанные с тем или иным памятником культуры. Смешил, дурачился, и всё ему шло:  быть серьёзным всезнайкой, и весельчаком.
 А я наслаждалась временем, проведённым с ним. Любовалась прекрасными чертами его лица и просто отдыхала, наплевав на историю города. 
На следующий день он вернулся в Мюнхен, даже ни разу меня не поцеловав, ограничиваясь касаниями к моим пальцам и ладоням. А я продолжала отбывать трудовую повинность в Хайдельбергском университете. Престижной, высокого мирового уровня тюрьме для студентов.

{[3 апреля, 10:00]}
– Энни, – вырвал меня из гула коридора звонкий голосок Бригитты.
Ненавижу, когда она меня так зовёт. И её терпеть не могу. Выскочка и зазнайка Бригитта Берг – шалава, переспавшая со всеми парнями с нашего курса. По этой причине не хочу даже смотреть ни на одного из них. Не люблю использованные вещи!
– Привет, Бридж, – вернула ей ту же монету.
Бригитта бесилась, когда её так называли.
– Мы с Ингрид в выходные поедем на тусу в ночной клуб, присоединишься?
– Надо подумать, – лениво отозвалась я. – Посмотрю, как там с планами. Возможно, примкну к вам.
Никогда не следует соглашаться сразу на призыв Бридж. Иначе сразу упадёшь в её глазах ниже плинтуса. Меня волнует, как посмотрит на меня Бридж? Да, меня это волнует.
– Отлично, тогда встречаемся здесь в субботу, в семь вечера, – словно не услышав слова «подумаю», ответила она. – До выходных!
В этом вся Берг.

{[3 апреля, 17:15]}
Ажурное нижнее бельё чёрного цвета приятно будоражило кожу и возбуждало чувства. Чёрный кружевной пояс, гладкие чулки ему в тон, лакированные мини-сапожки на невысоких каблуках-шпильках, кожаная мини-юбка и облегающая блуза-топ из плотного мрачного кружева. В ушах крошечные серьги с маленькими бриллиантинами. Тёмные волосы я оставила распущенными. Они, красиво переливаясь на свету, спадали на плечи, теряясь в кружеве блузы.
Тушь удлинила ресницы, делая карие глаза огромными. Кроваво-красная помада притягивала взгляд к моим пухлым губам. Пудра и тональный крем мне ни к чему. Духи Poison*[8]  завершили образ, бросающий вызов всем.
Контрольный взгляд в ростовое зеркало на расстоянии, и я, удовлетворившись своим внешним обликом, готова на подвиги.
Накинув светлое, до колена пальто, расклешённое книзу, и взяв крохотный кожаный клатч, вышла из квартиры.

{[3 апреля, 18:45]}
В семь часов вечера мы втроём с однокашницами втиснулись в такси, назвав адрес одного престижного ночного клуба в округе: «Schwimmbad Musikclub GmbH» *[9].
По дороге туда, Ингрид, с которой мы сидели рядом на заднем сиденье, протянула плоскую бутылочку.
– Что здесь? – негромко спросила я, принимая предмет из рук знакомой. – Из горла?
– Кремовый ликёр, пей, тебе понравится, – кивнув мне и едко ухмыльнувшись, пояснила девица.
Я откупорила ещё не начатую ёмкость. Принюхалась: действительно, аромат приятный, отдающий миндалем. Осторожно пригубив, чтобы не размазать дорогущую помаду, сделала небольшой глоток. Густая жидкость медовой патокой хлынула в полость рта, пощипала язык, слегка обожгла горло, и потекла в желудок.
– М-м-м, вкусно, – шепнула я, возвращая пузырёк соседке.
– Хлебай ещё, – вернула она мне тару. – Нужно выпить до клуба, туда с этим не пропустят.
– А Бригги?
– У неё своё пойло, – сморщившись, пояснила Ингрид. – Она пьёт вермут.
Передёрнув плечами, я вновь забрала ликёр. Этот напиток благороднее и вкуснее. Лучше уж его пить, чем какую-то там полынную смесь.
Бутылочка была небольшой – четверть литра, но к бару мы подъехали уже навеселе. Перед секьюрити нам пришлось скроить трезвые моськи, чтобы пройти фэйсконтроль. Охрана оценила наш прикид и приличный внешний вид. Вероятно, их всё устроило, и они нас пропустили внутрь.
В гардеробе приняли нашу верхнюю одежду, обменяв её на номерки. Уже здесь была слышна музыка. Отсюда она слышалась негромкой. В ожидании отдыхающих, звучала лирическая композиция. Прихорошившись перед зеркалами, мы прошли в помещение клуба.

{[4 апреля, 10:55]}
Мы подошли к барной стойке, и каждая себе заказала по коктейлю, для разгона.
Забрав напитки, мы нашли свободный столик. Скоро здесь станет тесно. Клуб небольшой, уютный, с прекрасным танцполом. Говорят, местный диск-жокей заводной – то, что нужно. Значит, сегодня оторвёмся по полной программе.
Пока сидели и болтали, музыка стала громче и сменилась на более подвижную, задорную. За пультом пританцовывал молодой темнокожий парень в кепке, повёрнутой козырьком назад. Свет в зале приглушили и зажгли разноцветные прожекторы, которые пускали лучи-паутинки на вращающиеся, зеркальные шары под потолком.
– Ну, что, девчонки, потанцуем? – предложила уже заметно опьяневшая Бригитта.
– А то! – подхватила я.
Мне не терпелось подёргаться под энергичные ритмы, доносящиеся из мощных колонок, развешанных по всему периметру помещения. Барабанный бой, отбивающий пульс сердца, заводил и подмывал подрыгаться в танце папуасов с Новой Гвинеи.
Мы танцевали, отдаваясь музыке, трепыхались, словно в конвульсиях и задорно смеялись. Окружавшая нас молодёжь, повторяла те же движения, словно в зеркальном отражении. Здесь собрались как одиночки, так и парочки. Всем было легко и весело.
Несколько композиций спустя, Бригитта отплыла к бару вместе со жгучим брюнетиком, придерживавшим её за талию и что-то шепчущим ей на ушко. Время от времени, она громко хохотала, запрокинув голову назад. Но по мере их удаления от танцплощадки, общий грохот поглощал звук её голоса.
Повернув голову к Ингрид, я застала её за оживлённой беседой с русоволосым пареньком. Они что-то орали друг другу на уши, чтобы расслышать.
Мне взгрустнулось. Сегодня я была хороша. Не в плане алкогольного опьянения. Хотя, и в этом тоже. Но и внешне очень сильно постаралась, чтобы выглядеть блестяще. И что? Товарки по мероприятию уже нашли себе бойфрендов на вечер, а я всё ещё одна.
Пьяные слёзы подкрались к глазам и, шмыгнув носом, я отвернулась от Ингрид, тут же  уткнувшись в чью-то могучую грудную клетку, туго обтянутую футболкой. Мне долго пришлось поднимать взгляд: парень был выше меня ростом. Сквозь слёзную пелену, не смогла рассмотреть его лицо. Вроде бы он улыбался.
– Потанцуем? – шепнул он, наклонившись к моему ушку.
Этот шёпот пробежался по моему слуховому каналу, отдаваясь дрожью во всём теле. Он прозвучал сексуальным призывом, медным горном, оглушившим моё существо. Я кивнула, не в силах отвечать, не в силах рассмотреть его.
Парень обвил рукой мою талию и потянул вглубь публики, дальше от Ингрид. Его руки горячо опаляли мои бока. Но партнёр не наглел, вёл себя прилично. Двигался легко и задавал танцевальный темп нашему дуэту. 

{[4 апреля, 17:35]}
– Пить хочешь? – молодой человек повёл меня к бару. – Что будешь?
– Воду, – обмахиваясь ладошкой, ответила ему.
Лицо горело, а сердце стучало в горле. Во рту царила пустынная засуха. Перебрала с алкоголем, пора завязывать.
Парень протянул мне бокал с прозрачной жидкостью. Принюхалась, но запаха не почувствовала. Не обманул. С наслаждением глотнула живительной влаги, смочившей мои сухие губы и язык, который уже прилипал к нёбу.
– Можно ещё? – спросила я, смущаясь и протягивая ему сосуд.
– Да, вода тут бесплатно, – хмыкнул он.
Через пару минут в моей руке снова возник фужер, приятно холодя ладонь.
Я не видела, пил ли что-нибудь мой партнёр по пляскам.
– Ещё потанцуем или выйдем освежиться?
– Освежимся, – радостно согласилась я.
Мне очень не помешало бы глотнуть прохладного воздуха и освободить тело от лишней влаги, в санитарной комнате.
Кавалер шёл впереди, раздвигая преграды на нашем пути. Так приятно и легко было двигаться следом за ним. Мы вышли в коридор, и оказались возле туалетных комнат.
– Встречаемся здесь? – уточнил парень.
Я кивнула, избегая смотреть ему в лицо. Отчего-то вдруг стало неловко. Перепила…

{[4 апреля, 21:15]}
Спасибо мамочке, Розе Шульц – я всё ещё пишу чёртов дневник, и мне нравится. С ума сойти, я царапаю буквы уже четыре дня, вспоминая обычную вечеринку. Затянуло. Итак…
В уборной на удивление было чисто. Справив малые нужды, я подставила руки под кран, включив ледяную воду, и подержала их так некоторое время, охлаждая. Насухо вытерев бумажным полотенцем, приложила холодные ладони к пылавшим щекам. Полегчало. Ещё что ли, повторить? Хватит.
– Я думал, что ты сбежала, – сказал кавалер, ожидая меня возле двери снаружи.
Он окинул меня хищным взглядом и, притянув к себе, впился в мои губы жарким поцелуем.
Что это был за поцелуй! Меня никто и никогда ещё так не целовал! Мне хотелось раствориться в партнёре и улететь с ним на край Вселенной.
Когда он прекратил целоваться и отстранился, моя голова кружилась, и я резко выдохнула. Заглянув ему в лицо, прищурилась. Мне показались знакомыми черты его лица. Возможно, только почудилось? Где я могла его встретить? Эффектный и привлекательный внешне, он точно не учился в нашем Универе, иначе я бы обратила на него внимание.
Высокий, крепко сложенный молодой человек, с приятными чертами лица. Очень коротко подстриженные тёмно-русые волосы, высокий широкий лоб, густые длинные брови, практически лишённые изгиба, прямой красивый нос, высокие скулы, миндалевидные тёмно-зелёные, словно оливки глаза, мужественный подбородок, пухлые, сладкие на вкус губы. 
– Я вас никогда раньше не встречала? – поинтересовалась у него.
– Почём знать, – расхохотался он, и подмигнул мне.
Вышло провокационно, и я втянула шею в плечи, не зная, как реагировать.
– Ой, меня зовут Анна, – зачем-то сказала я.
Не иначе, как алкогольные пары ещё не до конца выветрились.
– Берсерк, можешь меня называть так, – прошептал он, вновь приближаясь ко мне. – А тебя я буду называть принцессой.
– Почему? – зачарованно глядя на его губы, спросила я.
Хотя мне было всё равно, как он будет меня звать – больше мы встречаться с ним не будем. Я не собиралась продолжать наше знакомство.
– Потому что, до королевы Анны ты ещё не доросла, юная принцесса, – пояснил он, страстно прижимаясь к моим губам своими.

{[5 апреля, 08:55]}
Почти девять утра, а мне кажется, если не напишу ещё хоть строчку в дневник – меня разорвёт. Вечеринка была неделю назад, а впечатления настолько свежи, что хочется написать про это, передать бумаге эмоции… Странное занятие… Падаю дальше, вернее – пишу.
Ни фига себе, он целуется!
Умопомрачительный, жаркий и жадный, дарящий наслаждение, манящий и обещающий райские кущи – все эти эпитеты относятся к одному слову: «поцелуй», который дарил мне Берсерк. Моя голова безвольно лежала у него на груди, слушая громкий и бешеный стук его могучего сердца.
– Постой, – сказал он, отстраняясь от меня и, воровато оглядываясь, скрылся в мужском туалете.
Через минуту он вышел и, схватив меня за руку, уверенно потянул за собой!
– Эй, это мужской…, – попыталась возразить я.
Но сильные руки впечатали меня в стену, мощное тело прижалось ко мне и рот снова опалили мягкие нежные губы, сводящие с ума до ошеломления.
Прервав порыв, Берсерк, снова взяв меня за руку, затянул в кабину и запер за нами дверь на шпингалет. Я тяжело дышала, отлично понимая цель его решительных действий.
Хотела ли я этого? Да! Я до дрожи желала его. И мне не нужны были нежности – только быстрый, горячий жёсткий секс.
Судя по лихорадочно блестевшим глазам нового бойфренда, он тоже этого хотел и готов был обеспечить, видя мои желания насквозь.
Заведение было очень приличным и в санитарных комнатах царили чистота и порядок. Даже автоматические освежители воздуха регулярно шипели где-то в высоте под потолком, выплёвывая ароматы.
Берсерк снова прижал меня к стене. Его руки жадно исследовали изгибы моего тела. Быстрым движением, парень расстегнул боковую «молнию» на моей блузке. Я мысленно поставила ему «зачёт»: не каждый бы догадался об этой потайной застёжке.
Перестав облегать моё тело, словно кожа, топик свободно поднялся вверх, под напором его рук и открыл обзор на бюстгальтер.
– Красотуля, – восхищённо прошептал Берс, и легонько прищипнул меня за вершинки грудей.
Я охнула, и обиженно вскинула на него взгляд. Парень ухмылялся.
– Не понравилось, разве? – провокационно спросил он, приподняв одну бровь.
Передёрнув плечами, в знак протеста, я слегка прикусила зубками нижнюю губу – пусть как хочет, так и понимает!
А хотел он меня очень. Это было заметно по сильно оттопыренным брюкам в области паха. Мне льстило его желание. Возбуждающее зрелище.
Налюбовавшись на мою грудь, бойфренд не стал заморачиваться поиском застёжки на юбке, а задрал её на талию и присвистнул.
Открывшийся его взору вид должен был быть эротичным. Я старалась, когда наряжалась сюда.
– Опаньки, – прошептал он. – Вот это сюрприз – джек-пот!
Он провёл ладонью по кружевным трусикам и, нащупав пальцами мелкие крючочки, ловко разъединил их. Да, шикарная конструкция, хвала смекалке модельеров. Чтобы партнёр в порыве страсти не порвал дорогое вам бельё, пользуйтесь всегда такими хитрыми трусиками.
Теперь уже ничто не препятствовало проникновению его пальцев в секретные зоны моего тела.

{[5 апреля, 17:25]}
Когда его действия распалили нас обоих настолько, что мы уже дрожали, тяжело дыша, желая только одного: соединиться в страстном танце наших тел, я неумело попыталась расстегнуть застёжку на брюках парня, но чуть не прищемила его сильно вздыбленную плоть. Берсерк зашипел и, криво ухмыльнувшись, пригрозил мне пальчиком. Он взял командование на себя и, быстро расстегнув штаны, сбросил их на пол.
Я взглянула на обнажённый пенис, и всхлипнула: какой он большой! Поместится ли во мне?
– Не бойся крошка, я аккуратно, тебе понравится. Вот увидишь, и будешь просить добавки, – подмигнув, сказал он, подзадоривая меня.
Мне так его хотелось, я так желала довериться ему сейчас, что только кивнула в ответ.
Совершив какое-то движение, он вновь притиснул меня к стене, и взял под ягодицы, приподнимая над полом.
Мельком бросив всё ещё опасливый и недоверчивый взгляд на его орудие, я заметила на нём презерватив – заботливый. Ладно.
Я прикрыла глаза и ослабила мышцы бёдер и лона. Почувствовав его на входе в свои недра, глубоко вдохнула и затаилась.
Берсерк не обманул. Он медленно и нежно вторгался на мою территорию, стараясь не повредить мой проход своим грозным и мощным естеством. Его губы нашли мои, и язык начал медленные обворожительные движения, успокаивающие и расслабляющие меня.
Когда его член достиг предела, дойдя в меня до упора, я медленно открыла глаза и взглянула на парня. Он внимательно смотрел на меня и читал на лице мои эмоции. Мне не было больно, слегка непривычно, но… Пожалуй, хотелось большего. Глубже, резче и напористее.
Я шевельнулась, двигая бёдрами ему навстречу. Он лениво улыбнулся и осторожно начал процесс восхождения на гору вожделения. Берс максимально выходил и потом, так же глубоко входил в меня. В те краткие мгновения, когда он покидал моё нутро, мне дико не хватало его, не чувствовалось наполненности, ощущались пустота и одиночество. Нет, я сейчас не одинока. Берсерк возвращался ко мне раз за разом, толчок за толчком, бросок, за броском, усиливая натиск. Он доводил меня до экстаза неистово, страстно и властно. Доминируя, преобладая и обожествляя.
– Давай, девочка, хорошая моя, – шептал он, настойчиво подаваясь в моё лоно крепким и толстым пенисом.
Я продвигалась ему навстречу, стараясь максимально глубже заполучить его внутрь себя. Так хорошо мне ещё никогда не было. Я не хотела, чтобы этот миг кончался. Наплевать, что мы стояли в кабинке мужского туалета, зато он резко проникал в мою плоть, доводя до эйфории. Я постанывала в изнеможении, держась за его шею и целуя его в сочные вкусные губы. Его язык творил чудеса, проникая в мой рот и возбуждая ещё сильнее.
Когда страстный диалог наших тел завершился чувственным взрывом, мы ещё долго стояли в тишине, не разъединяясь, плотно прижавшись, друг к другу.
– Нет, я был не прав, Анна, – прошептал Берс. – Ты настоящая королева. Моя королева, – произнёс он, снова крепко целуя меня.
Чё-о-орт!
Я говорила, что больше не хочу с ним встречаться?
Да я готова сейчас же, второй раз, прямо здесь повторить тот эксперимент, который только что был завершён!
Я не хочу с ним расставаться. Не могу допустить, чтобы этот раз стал последним.

ГЛАВА 4. МОНТСЕРРАТ ЭДЕЛЬШТАЛЬ
В распахнутую настежь балконную дверь влетел яростный порыв ветра, принёсший с собой запах океана и цветов. Я, оторвавшись от завтрака, в который раз посмотрела на экран, лежащего на столе ноутбука. В открытой программе Скайп к фотографии Роберта тянулась тонкая дорожка – вызов абонента.  Я не боялась, что разбужу Кастильо, наоборот, зелёный кружочек напротив его имени говорил о том, что Роб ждал моего звонка. Вероятнее всего, отошёл и не слышал. Ничего, вернётся – подожду.
Завтрак я выбрала довольно скромный – аппетита не было. Ночной стресс, который испытала от встречи со Штефаном, теперь выглядел истерикой на пустом месте, но нервы оставались напряжёнными.
Уже в самолёте я собрала волю в кулак и отрешилась от нечаянной встречи. Нет, не забыла, а приняла её, как немыслимое, но произошедшее со мной – уже победа.
Первые дни после освобождения заложников, я была словно замороженная, пустая. Работал только мозг, а эмоции – застыли. Я всё оценивала только созерцательно, не пользуясь чувствами.
Мне было легко первый раз явиться для беседы в полицию, ведь ничего не помнила с того момента, когда Штефан решил сдаться. Первое устойчивое воспоминание – машина «Скорой помощи» и мужчина в форменной одежде.
Долгие расспросы лейтенанта, ведущего это дело, утомили в тот день и потому полицейские просто показали записи видеокамер в банке, с беспилотника через окно, включая ту, что вёл один из боевиков в режиме онлайн. Их приобщили к делу, как прямые улики.
Первая запись с камер зала оказалась недолгой. На ней я входила через двери, разговаривала с девушкой за стойкой, осматривалась. Удивительно, но из памяти словно вырезали кусок, когда я видела всех будущих заложников вместе и смотрела на них, как бы со стороны. Потом через дверь влетели мужчины в чёрных масках с оружием, заставили лечь нас на пол. Фигурка девушки, метнувшаяся к двери, подрагивание оружия в руках Штефана, направленное на неё.
Конец. Официальная запись закончилась. Возобновили просмотр уже с другого ракурса.
Я наблюдала за мужчиной, единственным, кто был среди заложников в зале.  Он первым лёг на пол и заставил это сделать женщину средних лет – худосочную, с короткой стрижкой. Мне показалось, они были парой, ведь легли рядом, лицом друг к другу. У обоих руки на затылке.
Бандиты носились, точно коршуны. Каин – я узнала его сразу, так же как и Штефана – согнулся над парочкой женщин. Его плечи сотрясались, а дуло «Калашникова» он направил на них. Женщины похожи друг на друга – мать и дочь.
Потом всё померкло, экран запорошил крупный «снег» помех.
На другом ролике я защищала Штефана своим телом, когда штурм был в самом разгаре. Потрясающе, но отчётливо видно, всё до мельчайших подробностей. В памяти не осталось ничего, но когда смотрела в монитор компьютера и видела себя с поднятыми руками, распятую на теле Штефана, осознавала, что оно происходило на самом деле.
Следила за событиями на видео отрешённо, словно репортаж по телевизору и не могла поверить, что это была я.
По дороге домой из полицейского участка ревела белугой, растирая солёные капли по щекам – плохой из меня свидетель. Столько народа увидело моё унижение, а я даже вспомнить ничего не могла. Меня не волновал тогда и не тревожил сейчас, страх, который испытывала, а переживала по поводу последствий – той лужи на полу и выброшенного в мусор белья. Меня осквернили, заставив испытать трепет, пережить унижение. Я успокаивала себя тем, что у того мужчины со стеклянными глазами сработал тот же инстинкт, только повезло ему меньше. Или больше?
Потом я убедила себя, что момент моего осквернения никто, никогда не увидит. Его не запечатлела камера, он остался только в моей памяти. Или приснился? Чего не узришь в бреду, когда воображение работает иначе?
Не было этого! Не было! Могу жить дальше. Видение останется при мне.   
До того момента, как я отправилась к доктору Филиппову, мне часто снился один и тот же сон: Николя направлял на меня дуло «Калашникова». Не было ничего вокруг, кроме колонн банка, узкого окна с мужским трупом под ним, глаз Николя в прорезе «Балаклавы» и чёрного отверстия оружия.
Когда явилась к психотерапевту, он долго разговаривал со мной. Мне вдруг понравилось, вот так, без затей общаться с ним, точно с другом… Или с самой собой? Я никак не могла примирить себя с действительностью, принять её, потому первые две недели Филиппов приезжал ко мне домой. Его встречала мама, поселившаяся у меня на месяц, провожала ко мне в комнату.
Пожалуй, визиты психотерапевта стали для меня толчком к началу жизни: «после». Для мамы и папы я приводила себя в порядок, для врача – готовила ответы для спора. Да, мы спорили с ним – смешно. Говорили о жизни, он высказывал точку зрения, и я отстаивала, оправдывала свои прежние поступки. Врезаться в обычную человеческую жизнь под знаком: «До всего» очень трудно, гораздо проще вылететь из неё.
На работе меня ждал клиент – Вольфы – и подбор персонала для весьма влиятельного заказчика. Могла ещё долго оставаться дома, периодически выезжая к психотерапевту на приём, но хотелось действия, вкуса жизни, забыться от кошмара, от…
– Привет, шефиня!
Я вздрогнула, тряхнула головой.
– Привет, Роб!
– Ну и вид у тебя! Так всё ужасно? Рекламные проспекты обманули?
Не сразу поняла, что Роберт говорит о курорте, потому возникла пауза в нашем разговоре.
– Прости, я задумалась и никак не могла уйти от мыслей. Отель – выше всяких похвал. Территорию пока не видела, но собираюсь прогуляться, осмотреть. Того, что уже удалось рассмотреть, пока ехала на машине, описать словами трудно – будут блекнуть по сравнению с красотой природы, покажутся недостаточными. Воздух – невероятный. Номер – тоже.
– Отличное начало разговора, – хмыкнул Роб. – Теперь захочешь перейти к сути дел? Так ведь?
Улыбка Роба стала шире, а в карих глазах появился смех.
Мне нравилось работать с господином Кастильо. Мы словно плыли на одной волне. Поэтично? Романтично? Может быть, но гребли мы наш плот, называемый «Детективное агентство», весьма успешно. На счету пара крупных дел и множество мелких.
С утра Роберт оделся в голубую рубашку, на которой широкими лентами лежал не завязанный, василькового цвета, галстук. Волосы уложены в аккуратную причёску, открывающую широкий лоб, подчёркивающую худощавое лицо, высокие скулы, широкие брови, в тени которых спрятались крупные, миндалевидные глаза.
– Хотелось бы знать, – улыбнулась я.
– Докладываю, госпожа шефиня. Итак, начну с простого: списком кандидатов занимается мой друг Отто. Ему доверяю, как самому себе, потому остаётся ждать результатов.
– Хорошо. Но ведь это не всё, раз начал с простого. Заинтригована.
– Один из соискателей выделяется на общем фоне и замешан в деле Анны Вольф.
– Помню, ты говорил. Подтвердилось? Вот даже как! Порадуй, не стесняйся.
Роберт облизнул губы, потянулся за чашкой, и только сейчас я заметила на его столе развёрнутую тетрадь исписанную мелким бисерным почерком – дневник.
– Не поверишь, – глотнув из чашки и отставив её, сказал Роб, – читал половину ночи дневник Вольф. Остановился – нужно ведь и двигаться.
– Что там в тетради? Есть план расследования?
– Представляешь, Отто мне кратко рассказал о результатах дела. Полиция пришла к выводу, что это самоубийство. Я разговаривал с другом – он на дежурстве был – ничего нового. Позвонил паре журналистов, знакомых мне, пишущих статьи о криминале, но и они сообщили те же подробности, что и Отто.  Один из них провёл журналистское расследование, когда Вольфы заявили, что их дочь убили – снова ничего, дохлый номер.  Читал статью, она получилась громкая, но пустая. Запрос на ознакомление с делом ужё пришел – я узнавал – ознакомлюсь.
– Понятно… Родительское сердце не желает смириться с таким выбором дочери.
Роберт мотнул головой, глотнул ещё из чашки. Я видела, ему было, что сказать и потому не торопила. Скорее всего, он пил кофе, собираясь на встречу.
– Дневник у девушки вышел вызывающим, но там описаны последние восемь месяцев – она начала его первого апреля. Читая записи, обнаружил, что первый претендент из твоего списка на вакантную должность – Эдвард Шульц – был знаком с Анной и похоже, ухаживал за ней. Она очень тепло о нём пишет.
– Какой поворот! – подалась вперёд я.
Роберт поддержал меня улыбкой и продолжил:
– Девушка задумала провокацию: явилась к матери понравившегося парня – Розе Шульц – под видом клиентки. Признаюсь: Анна была весьма широких взглядов на мораль, потому здесь есть, что пощупать. Переговорю с Отто, может в деле есть зацепки об её случайных связях, если таковые имеются – сделаю официальный запрос на другие участки полиции, вдруг что-то обнаружится там: приводы, штрафы.
– Роза Шульц – психотерапевт? – нахмурилась я.
Я вспомнила яркую блондинку, смотрящую на мир с фотографии на сайте в интернете, спокойными, уверенными голубыми глазами. Её рекомендовали знакомые родителей, как очень хорошего специалиста. Не понимаю, почему папа выбрал не Розу Шульц, а Филиппова, но тогда я была сама не своя, а папа решил по-своему.
– Да, психотерапевт. Эдвард Шульц её сын. Я позвонил ей, объяснил: по какому вопросу хочу повидаться – она ждёт меня через час. Офис недалеко. Эдвард тоже будет там. Его взволновала смерть Анны, и он готов ответить на любые вопросы. Я звонил Отто и он сказал, что на момент гибели Вольф, у Шульца железное алиби – он летал в Штаты к отцу.
Откинулась на спинку стула, ухватила кружку и отпила – совсем, как Роб:
– Как думаешь, перспектива есть? Я имею в виду, раз уж господин Шульц под подозрением, то следует заняться двумя другими кандидатами на вакансию? Твой друг проверит на наличие криминала, но…
Мужчина пожал плечами:
– Ребята составили досье на всех. Давай дождёмся результатов Отто.
– Там один из Греции, другой из Италии, Шульц из Штатов – результаты можем получить не скоро.
– Хорошо, я попрошу своих ребят съездить в командировку.
– Да, отправь, пожалуйста. Потом проведи с каждым из претендентов дополнительное собеседование.
– Значит по обычной схеме?
– Да. Ну, ладно, действуй, – я улыбнулась.
– Уже. По результатам доложу. Пока. Отдыхай.
Закончив с завтраком, я решила исследовать территорию. Переодевшись в лёгкое летнее платье, открытые туфли, взглянула на себя в зеркало и улыбнулась отражению. На меня смотрела невысокая миловидная девушка с чёрными, крупными, выразительными глазами и длинными каштановыми волосами – прежняя Монтсеррат.
Высоко вздёрнув носик и расправив плечи, я решительно вышла в коридор. Пора было приниматься за новую жизнь, как советовал господин врач: начинать с малого – отвлечься.
Я миновала длинный коридор в светлых тонах отделки и завернула за угол к лифтовому холлу. Внезапно уткнулась во что-то мягкое, тёмное. От неожиданности,  охнула, отступила назад  и едва не упала, потеряв равновесие, но меня удержали крепкие руки.  Подняла взгляд. На меня вызывающе и откровенно смотрели невероятно красивые, необычного, малахитового цвета глаза. Взор незнакомца завораживал. Он восхищённо ласкал меня с головы до ног –  гипнотизировал, как удав свою жертву.
Воцарилась давящая пауза: я не знала что сказать – язык прирос к нёбу, а мужчина молчал и широко улыбался. Наконец, кашлянув, он произнес:
– Милая леди, извините, что едва вас не сбил с ног.
Разумеется, всё было наоборот, и в словах незнакомца слышалась издёвка. Я не извинилась первая, вот он и старался поддеть меня. Надо было что-то делать, но я продолжала стоять столбом. Сердце билось птицей о стенки грудной клетки. С некоторых пор становилось не по себе, когда кто-то нависал надо мной, как это происходило сейчас. Хотелось сжаться, убежать.
Я потупилась, облизнула губы. Нужно что-то сказать, собраться и найти слова:
– Значит, если б вы меня сбили, то и не извинились бы? – с большой долей сарказма в голосе сказала я.
Мужчина улыбнулся обворожительной улыбкой, призванной снизить бдительность и вскружить голову –  как у Николя. Впрочем, только этим мужчина на моего бывшего возлюбленного и походил. В остальном – человек другого склада и положения. Это видно невооруженным взглядом.
О взглядах… Проникновенный взор у него, ласкающий, дарящий тепло. Захотелось податься навстречу, улыбнуться, мурлыкнуть что-то нежное, чарующее. Получить в ответ широкую улыбку, комплимент, чтобы ещё сильнее поддаться обволакивающему сознание голосу.
Ему чуть было это не удалось, пару слов сказали друг другу, а уже обмотал словами, будто шёлковой лентой – не вырваться, не потому что, не сможешь – не захочешь.
Так, Монтси, стоп! Ты даже не знаешь, как его зовут! Пять минут назад, можно сказать, ты врезалась в эту нависшую над тобой твердыню. И стоишь здесь, как пчела под медовым гипнозом. Срочно возьми себя в руки! Он же, просто оттачивает на тебе своё сверхвиртуозное мастерство укладывания девушек в штабеля – как Николя.
Да, я не против романа, но лёгкого – без фанатизма. И только по собственной инициативе!
Так, мистер гипнотизёр, получите и распишитесь! Сейчас Вы увидите, что магический взгляд действует не на всех! 
– Господин, э… как-вас-зовут-не знаю, разрешите мне пройти, пожалуйста.
– А если нет? – чуть иронично, но удивлённо спросил мужчина.
На вид ему немногим за тридцать. Коротко подстриженные, слегка вьющиеся тёмно-русые волосы, высокий широкий лоб, густые длинные брови, практически лишённые изгиба, прямой нос, высокие скулы, мужественный подбородок, красиво изогнутые чувственные губы…
Они созданы для умопомрачительных поцелуев…
Фу-у-ух! Понесло… Вот снова туда же!
Цыц, Монтсеррат! В глаза не смотреть! На губы – не пялиться!
Нет, ну посмотрите на Монтсеррат Эдельшталь – совсем рехнулась! Несколько часов назад едва ли не от каждой тени шарахалась, а тут вдруг воображение рисует картинки, да ещё какие!
Впрочем, господин Филиппов поддержал бы меня и нашёл к случаю, какое-нибудь одобряющее слово, подстёгивающее к действию. Вот, уважаемый психотерапевт, стараюсь, статистику вам улучшаю, буквально с порога разомлела от мужчины.
– Значит, я пройду без разрешения и без светских расшаркиваний! Всего вам, господин хороший.
 Резко развернулась и почти бегом направилась в противоположном направлении.
В номер! Срочно за закрытую дверь, а лучше под замок.
Выглядела, наверное, в глазах окружающих, полной идиоткой!
Потерь удалось избежать. Крупных потерь. Если можно к таковым не относить потерянное чувство покоя.
Впрочем. Я не справилась с заданием мозгоправа – сравнила первого же мужчину с Николя. Забавно, не бывший возлюбленный, а лакмусовая бумажка. Примерно такие же чувства испытывала при первой нашей встрече с Николя...
Помню, мы долго разговаривали с Владимиром Филипповым на тему появления альфонсов в моём окружении и желании быть с ними, идти на жертвенность ради ничего не стоящих людей. Причём мы вроде бы разбирали проблемы, связанные с захватом заложников и моей участью, а всё время возвращались к не сложившейся личной жизни.
Это интересный опыт, возможность посмотреть на проблему через полное восприятие неудач. Аргументом психотерапевта стала жизнь, и то, что мне её оставили. Значит, требовалось примирить все мои «я», которых оказалось два: «до» и «после». С его слов только тогда смогу настроиться, обрести новые реалии и взглянуть в будущее, найти в нём цель, когда сделаю работу над ошибками прошлых отношений с людьми.   
Сердце продолжало бешено стучать. Щёки полыхали предательским румянцем.
 Потери гораздо ощутимее, чем хотелось признавать вначале. Всё же, он меня чем-то зацепил, и я дрожала от возбуждения. Бежала по коридору, и думала, как глупая курица из анекдота: «не слишком ли быстро я бегу?»
Мысленная полемика рассмешила, и подкативший к горлу ком начал исчезать. Сердце снова возвращалось в привычный ритм. Я стала приходить в себя.
– Я не успел представиться.
Я едва не подпрыгнула от внезапно прозвучавшего над ухом голоса.
Остановившись, с негодованием воззрилась на наглеца.
{Всё-таки догнал, Дон Жуан!}
Невольно рассмеялась:
– Вы так непредсказуемы! Не слишком запыхались, ведомый желанием назваться?
– Да, раньше бегал стремительнее, дальше и без сбоев в дыхании. Себастьян, – лукаво ухмыляясь, произнёс мужчина. – Вы меня заинтриговали.
– И чем же? – ехидно улыбаясь, прибавила ходу, а затем резко остановилась.
Спутник по инерции промчался чуть дальше, но затормозил и рванул ко мне. Со стороны, наверное, это выглядело забавно.
– Вы ведёте себя несколько иначе, чем большинство женщин в той ситуации.
– Сомнительный комплимент. Не хочется развивать тему, как в старом анекдоте, и вопрошать вас о каком количестве женщин, называемом вами большинством, идёт речь. Пока!
Окончание я выпалила уже на ходу.
– Не так быстро! – Себастьян подхватил меня под локоток, не успела затормозить, меня развернуло к нему, и я снова в него врезалась.
– Да что же за день такой! – в сердцах воскликнула я.
Не скрывая самодовольной улыбки, Себастьян тихим голосом, напомнил:
– Вы не назвали своего имени.
– Я скажу, вы отпустите мой локоть? – нахмурилась я.
– Посмотрим, – загадочно произнёс мужчина.
– Моё имя Монтсеррат.
Пальцы Себастьяна ослабили хватку на локте. Улыбка на лице стала шире и загадочней.
– Вы здесь одна, Монтсеррат?
– Какая вам разница?
– Я предлагаю продолжить знакомство, допустим, в баре. Не хотелось бы вашему спутнику или спутнице принести неудобство. Вы так торопились, так убегали, что…
– Не пью… – пренебрежительно скривив губы, отозвалась я.
– Даже свежевыжатые соки?
– Соки пью.
– Так, вы составите мне компанию в баре, за стаканчиком сока?
«Нехотя» кивнув головой, я направилась с ним в бар у лагуны, мысленно ругая себя, Филиппова и остров – до кучи.
 Мы уселись в крытой беседке с видом на океан. Тёплый ветер перебирал кудри, освежал. Он, пропитанный благоуханием цветов, трав, растений, казался трепетным и нежным, словно любовник на первом свидании.
Ох, что-то я о свиданиях вдруг подумала? Никто меня туда не звал, а только в бар за соком. Размечталась! Впрочем, почему бы и нет? Филиппов был прав: Монтси гораздо приятнее в общении для противоположного пола, чем та, кем я стала ради Николя.
Когда я пришла к Филиппову, он долго разговаривал со мной, а потом вдруг перешёл на историю моей жизни. Рассказала, ведь в том не было ничего необычного. Психотерапевт задавал вопросы, я отвечала, и чувствовала внутри себя тень чувств, будто я шла по освещённой улице вечером и к моим ногам тянулась тень фонарного столба – узкая и прямая. Я не могла разглядеть предмет – сам столб, но тень, отбрасываемая им, дарила ощущение, что рано или поздно я дойду до него и встану в пятно света.
Так и повелось у нас с господином врачом: разговоры о Николя, обо мне, и совсем немного о пережитом пленении. Не знаю, для чего Филиппов заставил поехать меня в отпуск. Было вполне достаточно просто беседовать, как и прежде. Если такова потребность, вполне могла бы выкраивать время для ежедневных визитов. Зачем я здесь? Почему поддалась словам психотерапевта и вырядилась в Монтси, точно в карнавальный костюм? В чём фишка, загадка?
– Вам не нравится сок?
Перевела взор с блестящих вод на Себастьяна. В его глазах читалось любопытство, и я тут же осознала, что ради этого стоило устраивать карнавал с переодеванием. В конце концов, Филиппов прав – мне нравилось такое внимание, и я согласна потерпеть всё это до прилёта домой.
– Сок великолепный, – отозвалась я. – Вы неплохо ориентируетесь здесь. Давно прибыли?
– Сутки назад, но успел изучить карту территории.
– И как вам?
– Большая. У меня всё еще неспокойно на душе, что я буквально набросился на вас, Монтсеррат. Обычно я так не поступаю. Вижу, насколько это всё нелепо. Бежал за вами, что-то там говорил… Я предлагаю познакомиться снова и, как джентльмен, давайте задам какой-нибудь глупый вопрос, чтобы начать беседу.
– Например?
– Банальностей произносить не хочется. Впрочем, погода восхитительная и почему об этом прямо не сказать? 
– Да, не стоит всё держать в себе, – улыбнулась я.
– Вы недавно прибыли сюда?
– Вчера.
– Я – час назад. Мне купили сюда билет и сказали, чтобы осмотрел здешние красоты. Не представляю куда податься, а главное – узнать, что тут самого необыкновенного.
– Озеро. 
– Отлично, с него и начну. Вижу, с банальностью у меня не получается…
– Смотря, чего бы вы хотели.
– Отметить праздник с кем-нибудь.
– Праздник? Какой?
– День хорошего настроения.
Я невольно улыбнулась и настороженность пала. Да и как она могла долго продержаться под таким тёплым взором тёмно-зелёных глаз собеседника. Я вдруг почувствовала, что произошедшее с нами в холле и нескладывающийся разговор, давались Себастьяну с большим трудом. Он чувствовал неловкость от моих односложных ответов, а я, словно учительница младших классов, допрашивала его у доски. Со стороны это выглядело, скорее всего, нелепо, пародийно. Пора было исправлять ситуацию.
ГЛАВА 5. РОБЕРТ КАСТИЛЬО
Прогулочным шагом я добрёл до офисного центра. Взглянув на наручные часы, отправился в кафе – чашечка кофе скрасит ожидание.
Войдя в двери кафе, расположился на диванчике возле круглого небольшого столика. Помещение прямоугольное, вытянутое и барная стойка, она же витрина, располагалась вдоль длинной стены, а  напротив – диваны, развёрнутые внутрь помещения. Посетителей мало, да и откуда тут взяться большему количеству народа – не разминуться. Но я любил такую обстановку. Было в этом что-то местячковое, пришедшее из далёких времён, частное. Кондитеры пекли по утрам, выкладывали свежие пироги и булки на витрину – романтика.
Но вот что я терпеть не мог, так это опаздывать. Предпочитал подождать собеседника, нежели торопиться. Вот и на встречу к Розе Шульц пришёл раньше на полчаса.
Я купил кофе, свежую булочку с корицей и, поставив всё на стол, достал из сумки распечатки, что прислал мне один из агентов – хотелось ещё раз просмотреть сведения, нарытые на госпожу психолога.
В папке лежал блокнот с перечнем вопросов и копии страниц дневника Анны Вольф. Читая записи, я удивился тому, насколько девчонка показалась откровенной. Ей нравилось записывать подробности, и встречу с мадам Шульц она тоже начала заносить на лист, а потом бросила, словно это перестало иметь для неё значение. Невольно закрался вопрос: почему?
Я пробежал взглядом по ровным буковкам-капелькам, просыпанным на тетрадный листок:
{[6 апреля, 15:15]}
{Первые экзамены выдержала с честью. Может, помог тот Обезьян?
За неделю до сессии Эдвард специально приезжал ко мне и водил к тому странному памятнику на Альте Брюке – Старом мосте, чтобы я попросила его помочь со сдачей предметов.}
{О-о-о, он такой романтичный и милый, мой лапочка!}
{Впереди каникулы. Ура!}

{[6 апреля, 15:45]}
{Ладно, теперь расскажу, что было дальше. Даже скучно всё описывать, но раз уж мы с Розой Шульц договорились об эксперименте – извольте. Стоит напомнить, что сейчас начну излагать события, приближающиеся к текущей дате. Новая встреча с мадам Розой назначена на 8 апреля и мне следует уложиться к этому числу, выпотрошить в тетрадь ещё серию подробностей. }
{Начнём. Было 30 марта – самый канун дня дурака. А что, в этом что-то есть… Ха-ха-ха.}
{Моё желание быть с Эдвардом не угасло, потому собиралась познакомиться с Розой Шульц таким нетривиальным способом. Может она оценит?}
{Но много вводных слов, продолжаем, ведь пишу текущие даты, хоть и вспоминаю прошлые события. Уже 6 апреля, вторая половина дня, 8 апреля не за горами – дневник должен быть написан…}
{Наконец, я дома, в Мюнхене! Срочно нужно позвонить.}
{– Здравствуйте, меня зовут Анна Вольф, я хочу поговорить с Розой Шульц.}
{– Я вас слушаю, Анна, – ответил приятный грудной женский голос.}
{– Отец настаивает на моём посещении психолога, – произнесла я в трубку, словно звоню через силу. – Вы самый известный в наших кругах специалист, могу я рассчитывать на вашу помощь?}
{– Конечно, Анна. Завтра, в пятнадцать ровно, вас устроит?}
{– Благодарю вас, вполне.}
{– Запишите, пожалуйста, адрес…}
{Весь оставшийся вечер и половину следующего дня я провела в предвкушении этой встречи. А что, если Эдвард тоже будет дома?}
{Вердикт: я – идиотка!}

{[7 апреля, 15:30]}
{По адресу располагался офисный центр, в котором Роза арендовала кабинет. Волновалась ли я? Странно, но совсем нет. Вроде бы иду на встречу с матерью понравившегося парня, а словно истукан – ничего не чувствую. Ещё какие-то сутки назад горела от нетерпения, а сейчас…}
{Сердце бешено колотилось, когда подходила к офису. Это не было тем щемящим чувством – предчувствием изменения судьбы, скорее, его можно охарактеризовать, как давящее. Может это проснулась совесть? Ведь тогда в клубе… Жалею, что так произошло? Вовсе нет. Впрочем, отпускать Эдварда от себя тоже не собиралась. }
{Взглянула на экран мобильника  – пришла раньше времени. Рядом было маленькое кафе со свежей выпечкой. Войдя внутрь, я невольно улыбнулась. Круглые столики, диваны вдоль стен, барная стойка напротив. Я заняла столик, под висевшей на стене картиной «с пейзажем»…}
Я обернулся  и посмотрел наверх – картина с пейзажем. Сидел на том же месте, что и Анна перед посещением госпожи Шульц. Интересно, таков ритуал и все, кто готов встретиться с мадам обязаны пройти посвящение? Бред!
Улыбнулся, принялся за кофе и просмотр сведений о Розе Шульц. Женщина оказалась в разводе, но с мужем сохранила контакт. Эдвард периодически ездил к отцу, гостил у него, возвращался обратно. Практиковать Роза начала ещё в Америке, и там дела шли весьма успешно. После развода и переезда в Германию бизнес пошёл куда лучше, и Шульцы оказались весьма состоятельными людьми.
Накануне я рылся на сайте Розы Шульц, пытался составить портрет этой мадам, увидеть её, прочувствовать. От сегодняшнего моего визита многое зависело или не зависело ничего. Интуиция подсказывала, что засобирался к психологине зря – глухарь, но меня не оставляла надежда, что озарение снизойдет, и я смогу рассмотреть, испытать то, чего не смог полицейский, занимающийся этим самоубийством.
Ну, вот! Я, как и он, списал всё на девушку, на её неуравновешенную психику. Не профессионально, Роб, ой, как не профессионально! Очевидное – не значит вероятное.
Я позвонил Отто рано утром и попросил рассказать подробнее о версиях следствия, насколько они были доведены до логического конца. Всё сводилось к простому самоубийству. Мотив был только один: девица захотела уйти из жизни с помпой, чтобы потом о ней много говорили.
Да, болтали о ней не мало – невиданный случай самопожертвования. Своим уходом из жизни стольким людям дала надежду на сносное существование до кончины, или полнейшее выздоровление. Знакомые журналисты подсунули целый блок статей, в которых этот случай обсуждался.
Но что я мог? Выдвинуть свою версию?
Увы, она сходилась с той же, что и у полиции: девицу переклинило. В самом деле, ведь случайный секс в клубе, лишь послужил началом обычной женской истории. Таких девушек миллионы во всём мире: знакомятся, встречаются, разбегаются. К тому же я склонен, как и Отто, думать, что парень этот – Берсерк – нелегал. Все доводы указывали на это. Потому и следов не осталось и отыскать их трудно – столько времени прошло.
В Германию прибывали разными путями тысячи нелегалов, чтобы обрести здесь один-единственный статус: Гражданин. Они лезли в Европу за лучшей жизнью, стабильностью, размеренностью. Не все приживались и отчаливали из страны, ехали в другую, всё за той же призрачной мечтой. Я не осуждал парня. Сотни, миллионы таких, как он хотели перемен. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Стечение обстоятельств забросило красавца в клуб, там подцепил девчонку, и у него получилось развить отношения. Потом что-то пошло не так.
Может его выслали из страны?
Запросто.
Незатейливая история вполне укладывалась в изложенное повествование в дневнике. Девушка поехала отдыхать одна, а её любовник отчалил в неизвестном направлении без права на звонок.
Что ж, думаю, так и размышляли полицейские.
Уверен даже в том, что они наводили справки о местоположении парня. Думали он ещё где-нибудь наследил умением страстно любить девиц.
Хотя,  он мог просто рвануть вместе с друзьями, такими же нелегалами, куда-то ещё – Евросоюз большой. Например, случилась ссора между любовниками или лёгкая размолвка, парень почувствовал давление со стороны Анны и улизнул.
В любом случае кончилось всё отдыхом девушки в уединённом местечке без компаньона. Думаю, чётко полицией отрабатывалась версия в отношении страстного любовника, но не тянула она на мотив и подталкивание к суициду. Что же теперь всех бывших из-за кого романтичные и психически нестойкие юные особы сводят счёты с жизнью призывать к ответу?
Нет, дело не в расставании. Оно скорее послужило эмоциональным толчком для того, чтобы Анна Вольф свернула на дорогу смерти. На это указывает всё, включая те эмоциональные выплески, что отдельными короткими абзацами ложились на страницы последней тетради – Дневника – предсмертной записи.
Если бы я вёл это дело, то рассматривал откровенность девушки в самом начале и скупость повествования к концу, как индикатор смены эмоционального фона. Именно периоду после расставания уделил бы внимание, узнал о связях Анны, попробовал установить причины, влияющие на мировоззрение. Там, только там, основная мотивация к самоубийству. Отследил бы связи в тот период, те самые последние месяцы.

Продолжение в на "Призрачных мирах" у моего соавтора Алекс Хелльвальд.

https://feisovet.ru//----