Гоголь и старуха

Эту доподлинную историю мне рассказал старый сотрудник секретного Петербургского архива. Сам он прочитал её в записках одного отставного майора, бывшего непосредственным свидетелем всего произошедшего. Записки, не нужные после смерти майора никому из родственников, пылились в его квартире на Крестовском до революции, а позже, со всеми книгами, фамильными записями, альбомами и прочее перекочевали в подвалы НКВД и позже КГБ, поскольку отставной майор этот был прадедом комиссара НКВД 3-го ранга, входившего в особую тройку, которому прошлое деда было не в масть и который от греха подальше упрятал всё написанное, напечатанное, нарисованное и сфотографированное в укромном уголке архива. Впоследствии сотрудник архива случайно набрел на все эти закрома, лично проверил и сопоставил все факты и показал мне старую потрепанную тетрадь отставного майора, в которой было ещё много интересных историй. Эту тетрадь я потом держал в своих руках, читал мелкий аккуратный почерк старого майора и пересказываю вам эту уникальную историю.
Гулял как-то Гоголь по Невскому и на скамеечке у Казанского собора увидел Белинского.
- Ба, Виссарион Григорьевич, какими судьбами? Неужто решили посетить наши северные края?
- Здравствуйте, Николай Васильевич! Да вот, к Пушкину приехал, сборник печатаем, хотел обсудить с ним. Как Вы? Как Ваши успехи? С удовольствием прочитал Ваши... ммм... как там? "Вечера на хуторе близ Дикарки".
- Диканьки, Виссарион Григорьевич, Диканьки. Деревня такая...
- Да, да, Диканьки. Неплохо, знаете ли. Свежо так.
- Спасибо, Виссарион Григорьевич. Я хотел было Вам уже написать, да, видите, встретились здесь. Сам Бог привёл Вас ко мне... то есть, меня к Вам... ну, в общем, встретились. А что Пушкин, пишет что? - ревниво спросил Гоголь.
- Да, вот недавно Александр Сергеевич...
Продолжить Белинский не успел, потому что проходившая мимо неприятная во всех отношениях старуха в каких-то лохмотьях вдруг кинулась в их сторону и схватила Гоголя крючковатыми пальцами за отвороты пальто.
- Уж не ты ли Пушкин будешь? - спросила старуха сиплым и крайне отвратительным голосом, выпучив при этом глаза.
- Нет, сударыня. Вы ошибаетесь. Я...
- А вот сейчас я душу из тебя вытрясу, тогда узнаем, ошибаюсь я или нет...
- Да ты что, старуха, ополоумела что ли?! За что? - завопил не на шутку напуганный Гоголь, пытаясь отодрать от себя невесть откуда взявшуюся сумасшедшую старуху.
- А то, что по твоей милости я царицей уже была, а ты, душегуб, меня искусил рыбой своей и я опять до старухи скатилась! Дай мне только до твоей рожи мерзкой добраться, писака...
- Да не Пушкин я! Гоголь, Гоголь я! - нервно возопил великий писатель, пытаясь отцепить от себя странную старуху.
Старуха, не обращая внимание на протесты обескураженного Гоголя, подняла одну руку с растопыренными пальцами, явно имея намерение вцепиться ему в лицо. И ей это, вероятно, удалось бы, не окажись вовремя рядом околоточного.
Околоточный, мёртвой хваткой обхватив брыкающуюся старуху, уставился на Гоголя с Белинским и спросил сквозь солидные усы густым басом:
- Господа писатели, как прикажете, в участок её?
- Да, и поскорее, - спешно произнес Гоголь из-за спины Белинского.
- Да помилуй, Николай Васильич, за что женщину в участок? - спросил Белинский у Гоголя, пытаясь повернуться к тому лицом. Гоголь же, держа Белинского сзади за плечи, всячески сопротивлялся и пользовался им, как щитом от старухи.
- Так ведь она мне чуть глаза не выцарапала только что! - ответил Гоголь, не решаясь пока выбраться из-за спины Белинского.
- Голубчик! Так ведь от неграмотности всё, от темноты народной! Ученье нам надобно! Ученье!
- Виссарион Григорьевич, какое ученье? Вы посмотрите на неё! Баба и есть баба! Злобная старуха! Вы чему хотите её научить то? Нет, характер, конечно, колоритный, ничего не скажешь. Я бы вставил такую в одну главу, - стал успокаиваться Гоголь, понимая, что старуха оказалась в надежных руках и обезврежена.
- Николай Васильевич, давайте разберёмся. Матушка, Вы нам расскажите, в чём, собственно дело?
- Да Пушкин этот ваш, мавританец, сказочку сочинил про меня. Корыто ещё это разбитое присобачил мне. Нормальное у меня корыто было, нормальное! И жили мы нормально. Старик мой - рыбак. Рыбачит он. А Пушкин ваш этот рыбку ему эту золотую подсунул, искуситель бесовский! Дьявол он, мавр этот! С этого и начались беды наши...
- Вот видите, Николай Васильевич, всё и разъяснилось. Я Вас безмерно уважаю, но, дорогой мой, рассудите - старуха бедная, старая, безмозглая... А может быть, у неё, у бабы, и не было никогда мозгов-то. Выдали замуж в пятнадцать лет, хозяйство, рожала без перебою старику детей. Какие уж тут... А, кстати, где дети-то её? Дети были у них на самом деле?
- Да Бог их знает, Виссарион Григорьевич! У Пушкина спросите, он писал. Не в детях ведь дело! Причём тут дети? Видите, старуха безумная! Избавьте меня от неё, Бога ради!
- Матушка! - обратился Белинский к старухе. - А дети-то есть у Вас, позвольте Вас спросить?
- Сдались тебе дети мои, ирод. Не твоё дело! Ты мне Пушкина тваво скажи, где живёт. Уж я ему про детей, про корыто... про всё скажу.
Старуха стала выворачиваться, но околоточный держал её крепко.
- Так как прикажете, господа хорошие? - спросил усатый страж порядка. - Куда определить гражданку?
- Веди, голубчик, в участок её, Христа ради, - торопливо сказал Гоголь, поправляя воротничок.
- Обождите, Николай Васильевич, - умоляюще обратился к нему Белинский. - Как Вы не поймёте? В лице этой старухи мы видим пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, в корыте её этом проклятом. И вот, мы должны дать народу, - и Белинский жестом экскурсовода в музее указал рукой на старуху, - возможность понять и осознать свои права и законы, сообразные не с учением церкви, а со здравым смыслом и справедливостью, и обеспечить строгое, по возможности, их исполнение. Поймите, дорогой, разбитое корыто - величайший символ этой безграмотности и отчаяния. И гений Пушкина...
При упоминании знакомой фамилии утихомирившаяся было старуха встрепенулась и вновь начала вырываться.
- Пушкин? Да, Пушкин! Мне бы трохи... баки его подержать...
Околоточный усилил хватку, а Гоголь с Белинским опять продолжили дискуссию о будущем злобной старухи и необходимости всеобщего просвещения. Околоточный начал терять терпение и прервал их трения.
- Господа хорошие, так что со старухой решать будем?
Тут подошёл к ним Достоевский, шедший мимо, вдумчиво выслушал обоих писателей, оглядел безумную старуху и заключил:
- Господа, так давайте зайдём сейчас к Пушкину. Я слышал, он давеча простыл, гуляя по набережной с подругой детства. Сейчас дома сидит. Расскажем ему это..., - Достоевский замешкал, размышляя, как правильнее было бы охарактеризовать происшествие, - этакий казус. Полюбопытствуем об его мнении, друзья? Пунша выпьем.
Уже почти успокоившаяся старуха, услышав знакомую фамилию, вновь возбудилась и начала рваться, теперь к Достоевскому.
- Так он ваш дружок! Да дайте же мне... Рожи ваши мерзкие, интеллигентские, пощупать...
Упиравшуюся старуху увёл околоточный, а Достоевский, Белинский и Гоголь, постояв ещё немного и обсудив безумную и придя к общему мнению, что таковых, увы, много на Руси и надобно принимать всяческие меры, потом забыли про неё и отправились дальше по Невскому к Пушкину, обсуждая характеры обывателей Омска, где довелось недавно побывать Достоевскому.
Мораль сей истории незамысловата. Бог один знает, как сложилось бы творческое будущее великого писателя и смог бы написать Николай Васильевич свои бессмертные произведения, если бы не подоспевший вовремя полицейский. Ученье учением, а урезонивать разбушевавшихся старух тоже кому-то надо. Хорошо, все-таки, что есть полиция у нас. А то только хаять её горазды разные либеральные писатели...