Шериф

I


    Позёмка ползла навстречу десятками белых змей, что шипели, извивались и норовили укусить. Шерстяные штаны кое-как спасали от ледяных зубов, но противоядия почти не оставалось — глоток-другой бренди ещё булькали в кожаной фляге, притороченной к седлу, оставленные на самый крайний случай, когда станет уже совсем невмоготу терпеть укусы.
    Метель не прекращалась третий день. Это ещё не много, эка невидаль три дня. Не так уж редки и недельные метели, а бывали и по десяти дней, до самого полнолуния.
    Тракт замело напрочь, двигаться приходилось ориентируясь на вехи. Но наставлены они не часто, так что в диком кружении снежных вихрей немудрено было потерять дорогу.
    Словно чтобы убедиться, что зад его ещё не примёрз к седлу, шериф Коддел поелозил, повертелся. Потом оглянулся на человека, кое-как бредущего позади, по колено в снегу. Руки его были связаны, другой конец верёвки — привязан к шерифову седлу. Он часто дышал, лицо, перекошенное смертельной усталостью, не хранило на себе никакого выражения, а отупелый взгляд не отрывался от снежного наста, по которому ползли и ползли навстречу белые змеи.
    — Если хочешь передохнуть, мы можем остановиться, — крикнул Коддел сквозь завывание ветра. — Эй!
    Пленник не отозвался. Наверное, у него не оставалось на это сил.
    Его звали Дриф. Он был единственным, кто уцелел из шайки Хромого Ги, после того, как Коддел с кнехтами фурста Надберта перехватили их в Белевиндском лесу. Кнехты хотели забрать пленника себе, но Коддел не уступал. В конце концов, им досталась вся добыча, пусть и не богатая — несколько марок серебром, горстка медных монет, бочонок пива да кое-какое оружие, — так что Коддел считал пленника своим по праву. Кнехты тоже упёрлись, и их была дюжина против одного Коддела. Их капитан — человек, кажется, не злой и не жадный — по-доброму предложил решить спор партией в кости, выставив против пленника свою почти полную флягу бренди. Судьба была благосклонна к шерифу: выпало семь против пяти, так что после партии у него были и Дриф, и фляга. Теперь в ней плескалась лишь пара глотков, но и пути оставалось не больше десятка миль — можно продержаться. Бедняге Дрифу бренди не нужно — ему и так жарко: попробуй-ка пройти хоть сотню шагов по этой рыхлой снежной целине.
    Коддел остановил коня. С неохотой стянув с руки рукавицу, поковырялся в бороде и усах, отдирая кусочки наледи.
    Почувствовав, что натяжение верёвки ослабло, пленник тоже немедленно остановился, пошатываясь, поднял невидящий взгляд, несколько мгновений бездумно смотрел на шерифа, а потом повалился в снег.
    Коддел слез с коня, достал из седельной сумки несколько сухарей и ломоть замёрзшего варёного мяса. Кинжалом отхватил кусок, сунул в рот. Тут же адски заломило зубы, пришлось перекатывать кусок от щеки к щеке. С тех пор как в стычке у Моллокского брода толстяк Ширдуэл рукоятью меча рассадил шерифу щёку и раскрошил несколько зубов, рот его не переносил ни слишком горячего, ни очень холодного. Давно пора было пойти к старой Луме и повыдёргивать обломки, но шериф боялся этой проклятой боли, когда бабка станет спицей с крючком на конце ковырять у него во рту. Уж лучше так…
    Он подошёл к пленному, присел рядом на корточки. Отхватил ещё кусок мяса и сунул в рот Дрифу.
    Так сидели почти полчаса, молча, медленно расправляясь с мясом и сухарями, запивая жалкую снедь прокисшим пивом.
    — Осталось немного, — сказал Коддел.
    — Плевать, — был ответ.
    — Ну… это… — Коддел не нашёл слов на эту краткую отповедь. — Хотя бы отогреемся.
    — На виселице всё едино, — криво усмехнулся Дрифт.
    — Ну… Не я подвёл тебя под верёвку. Ты сам.
    — А я тебя и не виню.
    — А себя?
    — Плевать. Моих только жалко. Брат у меня… того. Сестра больная. И мать с ними одна.
    — Раньше надо было думать, — пожал плечами Коддел.
    Многие из пойманных вот так же начинали вспоминать своих несчастных родственников, пытались давить на жалость. Коддел давно привык. Впрочем, Дриф, кажется, не делал попыток растрогать шерифову душу.
    — Вот я и думал, — буркнул он и отвернулся, давая понять, что разговаривать больше не намерен.
    — Ладно, однако, надо двигаться дальше, — сказал Коддел, помолчав. — И про виселицу ты не думай, это совсем не обязательно, что тебя вздёрнут. Фурст у нас добрый. Ну, отхватят руку… клеймо на лоб…
    Дриф саркастически покривился, ничего не сказал. Коддел и сам не был уверен, что нашёл правильные слова и что прозвучали они не идиотски и не издёвкой, которой он не предполагал. Он не испытывал к пленнику ни ненависти, ни презрения, ни… никаких, в общем, особенных чувств он не испытывал. Ну, полихачил человек, пощипал купцов по дорогам, может, бывало и кровушкой снег перекрашивал. Теперь вот попался и должен за всё ответить. Ни издеваться, ни насмехаться над ним Коддел и в мыслях не держал. Он просто делал свою работу и выполнял повеление своего фурста.
    — Двинулись!
    И снова навстречу ползут, извиваясь и шипя, белые змеи, норовят укусить, дотягиваются до лица, хватают за щёки, запускают холодные жала свои под шерстяную куртку. Мили даются с таким трудом, что, кажется, растягиваются они в лиги, издеваясь над путниками. А может, это лиги и есть, только прикинулись они милями — всё с той же целью поиздеваться. Если бы не Дриф, едва передвигающий ноги в рыхлом белом месиве, Коддел уже часа через три-четыре был бы дома, а так придётся, наверное, тащиться до завтрашнего полудня. Ну не садить же его на коня позади себя, право слово! Кого другого, может, и посадил бы, но не человека из шайки хромого Ги. Этот враз набросит верёвку на шею, оглянуться не успеешь — удавит.
    Они как раз проходили мимо дуба Висельников, когда впереди вынырнули из пурги навстречу несколько человек. Двигались они довольно быстро, потому что шли на снегоступах. Одеты были как попало, и чем попало же вооружены — от двух мечей и пики до кистеня и верёвки с крючьями на конце. В том, что это лихие люди, не было никакого сомнения.
    Завидев всадника, шайка остановилась. Торопливо достав из-за поясов мечи, размотав верёвку, сняв с плеча пику, разбойники всматривались и переговаривались о чём-то вполголоса.
    Коддел тоже остановил коня, приглядываясь, оценивая комплекцию и вооружение каждого бродяги. Главарём у них был, кажется, широкоплечий бородатый детина со здоровенным мечом, выкованным явно не в деревенской кузнице. Меч был хорош, но хорошо ли бородач, при всей его силе, управлялся с ним? Другой — одноглазый, вооружённый кистенём — имел вид лихой и развязный, он то и дело как будто приседал на ходу, и эта его манера вкупе с походкой вразвалочку являла скрытность характера, хитрость, гнусность и задиристость. Этот постарается не вступать в открытую схватку, а подобраться и ударить в спину. Но с одним глазом боец — не боец. Трое других не были примечательны ничем, а один неказистый меч, пика с погнутым наконечником и верёвка с крюком не внушали Кодделу никаких опасений.
    Бородач и одноглазый выступили чуть вперёд, принимая на себя, видимо, обязанность переговорщиков. Трое других, пересмеиваясь остались у них за спинами и поглядывали на шерифа задиристо и без боязни, дескать: пятеро на одного, совладаем, а чего нам.
    — А ну, прочь с дороги! — прикрикнул Коддел.
    — Это где же ты видишь дорогу? — усмехнулся одноглазый. И обратился к своему спутнику: — Эй, Фрон, здесь правда есть дорога? Может, я последний глаз свой потерял и потому не вижу её?
    — Ладно тебе зубоскалить, — коротко пробормотал бородатый Фрон, который, кажется, не был расположен полоскать глотку на таком ветру.
    — Именем фурста Бэлдуолфа, на службе у которого я состою шерифом, повелеваю вам вложить мечи в ножны, и отойти с моего пути на двадцать шагов, — крикнул Коддел.
    — Шерифом, говоришь? — бородач, кажется, нисколько не был смущён. Он неторопливо сплюнул в снег и ухмыльнулся. — Повелеваешь, значит? Ну-ну… Только у нас и ножен-то нету, чтобы, значит, вложить… А это кто же с тобой, и чего это ты ведёшь его на верёвке, как бычка?
    — Не твоё дело, — уверенно отозвался Коддел. В общем-то, особой уверенности он сейчас не чувствовал, но показывать этого незнакомцам не стоило. — Мечи в ножны и прочь с дороги!
    — Не люблю я шерифов, — недвусмысленно изрёк одноглазый.
    — У них, говорят, кровь голубая, — подал реплику кто-то из троицы, стоящей позади.
    — Да ну? — ощерился одноглазый. И обратился к Кодделу: — Правда, что ли?
    — А чего ты спрашиваешь, — произнёс тот же голос. — Ты потыкай в него ножом, вот и увидишь.
    Дриф как-то незаметно приблизился и стоял теперь у Кодделова седла.
    — Отойди! — велел тот.
    — Развяжи меня, — сказал Дриф. — Одному тебе не справиться с пятерыми. Дашь мне топор, — он кивнул на топор в чехле, притороченном к седлу. — Иначе обоим конец.
    — Чего это они там шепчутся? — произнёс неугомонный из троицы.
    — Дать тебе топор, чтобы ты рубанул меня в спину? — усмехнулся Коддел. — Отойди.
    — Вон тот одноглазый — это Гиспел, — сказал Дриф. — Слыхал про такого? Он кишки любит тянуть. Ты хочешь, чтобы из тебя кишки тянули? Я — нет. Лучше убей меня.
    — Эй, пташки! — одноглазый сделал приплясывающий шаг вперёд, поигрывая кистенём. — О чём это вы там шепчетесь? Шериф, разве можно тебе сговариваться с татем?
    — Фрон, чего мы стои;м, правда? — вопросил всё тот же неугомонный. — Чего лясы точим? Зябко же. Давай, может, дело делать?
    — Не учи, — огрызнулся бородатый и неохотно махнул рукой: — Давай, значит, ребята, пошли, пощупаем путничков!
    Снегоступы пришлось снять и приладить за спину, чтобы не мешали в драке. После чего, увязая в снегу, ватажники бросились вперёд.
    Размышлять и опасаться было некогда. Пока ватажники снимали снегоступы, Коддел подцепил кинжалом узел между руками пленника, в несколько движений перепилил его. Потом отсёк верёвку. Дриф тут же выдернул из чехла топор, расставил пошире ноги, принимая боевую стойку.
    Бежали разбойники не кучно, ни о каком строе у них и понятия не имелось, поэтому кто-то оказался впереди, кто-то пыхтел в десяти шагах позади. Первым бежал жилистый, худой и бледный ватажник в драной кожаной рубахе с чужого плеча и с пикой. Повернув коня, Коддел небрежно отвёл мечом направленный ему в грудь наконечник и тут же, стиснув конские бока, подав животное вперёд, рубанул сверху по бестолковой голове, одетой в шерстяную шапку. Брызнула на снег первая кровь.
    Бежавший следом одноглазый тут же сделал несколько шагов в сторону и остановился, опасливо поглядывая на шерифа, давая возможность другим напасть первыми.
    Бородатый набежал на Дрифа, довольно ловко отмахнулся от его удара топором и тут же тычком нанёс ответный удар в живот, но, слава богам, ноги его увязли в снегу и сделать выпад не получилось, так что он неловко повалился, заорав, как оглашенный, в предчувствии смерти. Но и Дриф промедлил, отступил назад, а потом не успел ринуться вперёд, чтобы опустить на барахтающегося в снегу бородоча топор. А тут подоспел ватажник с мечом и не подпустил Дрифа к вожаку.
    Коддел двинул коня на одноглазого. Боковым зрением он вовремя увидел другого ватажника, который, парой быстрых движений раскрутив над головой верёвку с крючьями, бросил в него, норовя захлестнуть шею. Шериф успел осадить коня, пригнулся. Крюк прогудел над головой, не причинив вреда, но и одноглазый не упустил момента — подскочил, сколько мог быстро, и ударил кистенём, целя по колену. Коддел и не надеялся отбить этот удар и весь уже внутренне сжался, готовясь к пронизывающей и всепоглощающей боли, когда шипованный шар врежется в коленную чашечку. Но рука оказалась проворней, чем он думал, и меч успел остановить ядро.
    Поднявшийся наконец-то бородач Фрон бросился на шерифа со спины.
    — Сзади! — крикнул Дриф и, замахом топора отпугнув ватажника с мечом, двинулся вслед за вожаком. Он успел как раз вовремя. Пока Коддел пытался развернуть коня, бородатый был уже сзади и замахивался, и бог весть, чем бы обернулся этот его замах, если бы не топор Дрифа, обрушившийся вожаку на хребет. А в следующее мгновение умело брошенная верёвка с крюком обвила шею Дрифа. Ватажник, радостно заорав, натянул верёвку, всем телом валясь назад, и два острые крюка впились Дрифу в горло и в челюсть, пронзая и разрывая плоть, выпуская наружу горячую кровь. Дрифа развернуло этим рывком и бросило в снег.
    Довольный успехом ватажник тут же перестал орать, потому что Коддел, наехав на него, развалил ему череп от уха до уха, словно вскрыл моллюска, из которого брызнуло бело-розовое содержимое.
    Опасаясь удара в спину, Коддел не остановил коня, отъехал от схватки на несколько шагов и только тогда развернулся.
    Одноглазый нацепил снегоступы и был уже далеко за дубом Висельника, удирая в сторону заметённой рощи, что едва проглядывалась за пургой. Кажется, он предался бегству сразу после гибели вожака, уже не ожидая благоприятного исхода схватки, потому что успел отмахать изрядное расстояние. Второй из оставшихся в живых ватажников бросил меч и стоял, разведя руки и растерянно озирая поле так быстро и бесславно для ватаги закончившейся битвы.
    — Пощадите, мессир! — крикнул он, опускаясь на колени в снег, когда шериф направил коня к нему.
    Коддел мимоходом быстрым ударом снёс ему голову с плеч, и обезглавленное тело ещё не успело повалиться в снег, а он уже спрыгнул с коня и был возле Дрифа.
    Бедняга Дриф отходил. Он дышал частыми и короткими вдохами, то и дело всхлипывал; воздух, кажется, почти не достигал его лёгких. Лицо его было всё мокро от снега, глаза испуганно и отрешённо смотрели в небо (которого не могли увидеть за метелью). Если бы не второй крюк, который впился в шею, Дриф наверняка выжил бы. Но он умирал, и Коддел знал, что бессилен чем-либо пособить, кроме как…
    — Тебе помочь? — спросил он.
    Дриф перевёл на его лицо невидящий взгляд. Губы его покривились, то ли в попытке улыбнуться, то ли в конвульсии плача.
    — Мне… уже… не поможешь, — выдохнул он в три приёма, кажется, не поняв, что имел в виду шериф.
    — Я хотел…
    — Тронин, — прошептал Дриф побелевшими губами. — Тронин… деревня такая… мать…
    — Я понял, — сказал Коддел.
    — Вот…
    И выдохнув это «вот», словно подведя под своей жизнью итоговую черту, Дриф ещё раз всхлипнул, вздрогнул и замер, не дыша.
    Коддел стянул с руки перчатку. Закрыл Дрифу опустевшие глаза.
    Ну и зачем ты жил, человек? Зачем приходил ты в этот мир? Чтобы, промаявшись два десятка лет в бедности, тщете, болезнях и безнадежности, податься в лихие люди и сложить голову в бессмысленной драке с такими же лихими людьми, такой же маятой бесприютной, в заметённом по колено поле, у дуба Висельников?

II


    На краю деревни какая-то старуха, что плелась домой с вязанкой хвороста, показала ему дом, где жила семья Дрифа.
    — Только Дрифа там нету, — сказала она. — Ушёл он. Ещё о прошлый год ушёл.
    Коддел ничего не сказал, сунул старухе монету в пол-гроша и направил коня к указанному дому.
    Он не сразу решился заехать сюда, и если бы Тронин не лежал вблизи тракта, он бы постарался забыть о Дрифе. Наверное, не получилось бы забыть, но он постарался бы. В конце концов, этот разбойник был ему никем. Ну да, он прикрыл его спину в нужный момент, но ведь сделал он это не столько ради спасения жизни Коддела, сколько ради сохранения своей собственной, которая, не будь Коддела, оборвалась бы очень быстро… Она и так оборвалась, да, но…
    Деревню эту шериф знал — полмили на запад от тракта, довольно большая по местным меркам, и есть зажиточные крестьяне, так что можно будет обогреться, поесть горячего, купить флягу бренди и, пожалуй, даже переночевать, положив под бок какую-нибудь девку для сугреву…
    Это была старая покосившаяся избёнка, в которой отдавали богу душу не только отец Дрифа, но и дед его, и прадед, а то, пожалуй, и прапрадед. Оконце, прорубленное в бревенчатой стене, было затянуто сейчас рогожей, чтобы не выпускать изнутри тепло и не впускать метель. Дым не вился над крышей, значит очаг не топили.
    От узких ворот, в которые едва протиснулась бы не самая широкая телега, вела к двери недавно расчищенная дорожка, которую метель теперь быстро и старательно засыпа;ла наново. Но то, что нашлось у кого-то время и желание сделать эту далеко не самую необходимую работу, ободрило Коддела и почему-то погрузило его в столь умиротворённое настроение, что по губам его пробежала улыбка.
    Не успел он проехать и до середины маленького двора, дверь со скрипом отворилась, и из дома вышла ему навстречу женщина неопределённого возраста, как это обычно бывает у крестьянок, с детства приставленных к тяжёлой работе и начинающих стареть уже в молодости. Сухая, со впалыми щеками, с тусклым равнодушным взглядом, кое-как одетая, она закрыла за собой дверь, сошла с крыльца и встала, строгим вопрошающим взглядом уперевшись в лицо шерифа.
    Коддел приблизился и слез с коня. Встал перед женщиной, которая всё так же не сводила с него взгляда, в котором не было, впрочем, ни вопроса, ни удивления, но лишь равнодушное ожидание.
    — Я от Дрифа, — сказал он. — От сына вашего.
    — Ну-ну, — проворчала женщина. — Только прогадали вы с этим охломоном: кормить тебя мне нечем. И на постой не пущу.
    — Да я не к тому, — смутился Коддел.
    — А к чему?
    — Дриф… он… он меня послал…
    — Ну, послал, так и иди, куда послан.
    — … к вам. Попроведать.
    Коддел так и не сумел выговорить дурную новость. А ведь её приняли бы здесь, кажется, легко.
    — Попроведовал? Ну и ступай с богом.
    — Он велел кое-что передать, — зачем-то сказал Коддел.
    Он и сам не знал, зачем напрашивается в лачугу этой женщины. Ну да, он смертельно замёрз, но бывало и хуже, а кроме того, не пристало ему искать обогрева и ночлега в подобной хибаре. Да, дело к вечеру, скоро стемнеет, но он давно не маленький мальчик и не боится ни темноты, ни волков.
    Всё дело было в той тупой иголке, что объявилась в груди и покалывала сердце чувством вины. В конце концов он был обязан жизнью разбойнику, сыну этой измождённой женщины. Возможно, она лишилась единственного кормильца, который, быть может, изредка пересылал ей немного кровью омытых сребреников.
    Но моей вины в этом нет, пытался он убедить себя. Не я послал его на большую дорогу. И у тех, кого он, возможно, убил, тоже были матери. Моей вины тут нет. Надо ехать домой. Дать ей денег и уезжать.
    Ну да, да, но сначала надо обогреться. И узнать, у кого можно купить бренди и немного провизии.
    — Может, зайдём в дом? — попытался улыбнуться Коддел. — Дриф просил передать вам кое что.
    Женщина взглянула на него неприязненно, пожала плечами.
    — А прямо здесь нельзя передать?
    — Я замёрз, — отвечал он с вымученной улыбкой.
    — Есть не дам — нет ничего, — сказала мать Дрифа, открывая дверь.
    Коддел прихватил седельную сумку и последовал за женщиной, нагибаясь под низкой притолокой, едва ли не вприсядку заходя в дом. Вспомнилась походка одноглазого с кистенём. Где-то он теперь? Не добрался ли тоже до этой деревни и не сидит ли в какой-нибудь избе? Хотя вряд ли, без коня-то.
    В тесном, сопревшем и затхлом помещении воняло козой и двумя овцами, что лежали в углу, в загоне, на почерневшем сене, заморённые, апатичные. От земляного пола смердело застарелой мочой, от стен — сыростью и плесенью, откуда-то тянуло квашнёй. В противоположном от загона углу еле-еле теплился очаг и не давал, кажется, никакого тепла и почти уже не давал света, но нагретый дом ещё не выстыл и казался обителью тепла и уюта.
    У дальней стены, на широком лежаке, на котором, наверное, спали вповалку всей семьёй, куталась в ворох тряпья и заходилась в кашле девочка лет восьми или десяти, насколько можно было разглядеть в полумраке.
    — Это Конни, дочь моя, — сказала женщина, отыскав на столе огарок свечи и разжигая её угольком из очага. — Хворая она, кашлем исходит, помрёт, должно, скоро.
    — Нет, не помру! — яростно отозвалась девочка в паузе между двумя приступами лающего, захлёбывающегося кашля. — Вот назло не помру.
    — Так не помирай, — кивнула женщина. — Кому ж тут какое зло?
    — Сама говорила, что я лишний рот, а толку от меня никакого.
    — Говорила, — легко согласилась мать. — Так оно и есть, что никакого толку. Уж лучше бы тебе и помереть, чем так-то.
    Коддел улыбнулся девочке, сел на шаткую скамью к изрезанному столу. Женщина налила в глиняную кружку козьего молока, положила сверху ломоть чёрного хлеба, поставила перед ним.
    — Ешь, — сказала просто.
    — Спасибо, — Коддел достал из седельной сумки завёрнутые в холстину остатки мяса и кусок твёрдого сыра, покрывшегося зелёной плесенью, положил всё на стол, развернул. — Это вам.
    Женщина бросила на провизию быстрый взгляд, торопливо собрала её и спрятала в ларь, стоящий под лежаком (боялась, что Коддел передумает, что ли?). Вернулась к столу и села напротив гостя.
    Наступило неловкое молчание, в продолжение которого хозяйка не сводила с лица шерифа пристального и ничего не выражающего взгляда, а он не знал, как начать и что говорить. Про смерть Дрифа он только теперь окончательно решился молчать. Ничего в жизни этих людей не изменится, если они узнают, что их сын и брат мёртв. В лучшую сторону — точно ничего. Впрочем, оно в любом случае не изменится в лучшую сторону. Но это не Кодделова забота. Он просто умолчит о смерти своего недавнего пленника, и всё. Не обязан он им рассказывать правду, тем более, что правда эта никому не принесёт ни радости, ни облегчения.
    Коддел отвязал с пояса кошель, вытряхнул из него на стол две марки с какой-то мелочью.
    — Вот, — сказал он. — Это Дриф велел передать. Я немного позаимствовал… поистратился… деваться было некуда… Но я верну, обязательно. Я не беден. Да и Дриф обещался ещё передать.
    Женщина удивлённо смотрела на кучку меди и две серебряные монеты.
    — Это Дриф послал? — переспросила она недоверчиво.
    — Ну да.
    — Надо же… И не думала сроду, что дождусь такого… Он же непутёвый у меня. Я ж думала, он в лихие люди подался да и сгинул где-нибудь. Это ж такой был бес…
    — Дриф — отличный малый.
    — А что же он с тобой не приехал?
    Коддел покачал головой. От этого движения чахлый огонёк сальной свечи качнулся, метнулся, выпустил чёрную струйку копоти.
    — Сейчас никак не может. Он отправился в Керриаран. Он ведь теперь… шериф.
    — Как ты сказал? Шериф?
    — Ну да, — Коддел кивнул, чувствуя, что придуманная ложь хороша и вдохновляясь собственной находчивостью. — Шериф. На службе у фурста Бэлдуолфа, слыхала про такого? Старший шериф он, на самом хорошем счету. Мы с ним как раз отправлялись в Долдрик на поимку… Келлина, может слыхали здесь. Так он, Дриф ваш, самолично Келлина схватил. Уж такой он ловкач. Ранил его топором в бок в лихом бою и пленил. А Келлин-то тот ещё злодей, бывалый зверюга. Но ваш Дриф хорошо его рубанул, думали, не выживет. Так что награда Дрифу немалая выйдет.
    Да, с Келлином тогда пришлось попотеть. Коддел уже прикидывал, как будет ноги уносить, а тут ещё меч переломился под ударом Келлиновой палицы. Кое-как успел выдернуть из чехла топор.
    — Надо же! — покачала головой женщина. — Сроду не думала.
    — Да, — кивнул Коддел.— Он такой, наш Дриф. Мы уже обратно ехали, когда пришло известие, что в Керриаране плутует шайка Биккера. Дриф тогда и говорит мне: что ж, Коддел, отправлюсь-ка я в Керриаран, помогу тамошнему фурсту. А ты, не в службу, а в дружбу, заедь в Тронин, к матушке моей, передай ей деньжат.
    — Надо же! — повторила женщина. — А далеко этот Керри… как там его?
    — Далеко, — кивнул Коддел. — Миль семьдесят на запад.
    — Эва, какая даль!
    — Да уж.
    — Когда же он сам-то приедет повидаться с матерью? С братом?
    Словно услышав, что его поминают, со двора в избу ввалился здоровенный рыжий детина с расплывчатым каким-то и изрытым оспой лицом, с косой саженью в плечах, одетый в какое-то рваньё, густо усыпанное снегом. И не замёрз же!
    — Лёгок на помине, — проворчала женщина. — Это, стало быть, Мэт.
    — Мэт, — кивнул детина и широко улыбнулся.
    Коддел тоже приветственно кивнул. А здоровяк, потоптавшись смущённо у входа, с опаской поглядывая на чужого, набрался, наконец, смелости и подсел к столу, опустился на лавку рядом с матерью, заняв сразу едва ли не всё свободное пространство в тесной комнатушке.
    — Мэт, — повторил он, улыбаясь совсем уже до ушей.
    — А меня Кодделом звать.
    — Да ему что шло, что ехало, — вмешалась женщина. — Он же у нас блажной.
    — Блажной, — кивнул Мэт, не переставая улыбаться.
    — Ах, вот как…
    — Дриф, что ли, не рассказывал? — спросила мать.
    — Нет. Говорил только, что брат у него есть.
    — Ну, вот, стало быть, — подытожила женщина. — Блажной и есть. Но это ничего, он работящий, и силой бог не обидел. Чего ни скажешь, он всё сделает, если втолковать как надо сумеешь. Там-где, здесь-тут перехватит грош-другой, тем и живы. Вот бы Дриф-то вернулся поскорей. А то люди-то злые, пользуются Мэтовой дуростью да и надувают его на каждом шагу. Хорошо если десяток медяков принесёт. А ещё может и раздать всё. Дурень.
    — Дриф денег пришлёт, — уверил Коддел, сожалея, что в кошеле не оказалось монет побольше. Прижимистый Бэлдуолф частенько задерживал плату, особенно, когда работы было не много. Но за извод шайки Хромого Ги ему, конечно, хочешь не хочешь, а придётся раскошелиться. Коддел уже знал, куда пойдёт эта дюжина марок.
    — Завтра луна убудет, — то ли сказал, то ли спросил Мэт, робко поглядывая на шерифа.
    — Нет, — качнул головой тот. — Нет, дня через два.
    — Завтра убудет, — широко улыбнулся Мэт. — И метель убудет.
    — Говорят же тебе, дурень, — сердито проговорила женщина, — благородный господин тебе говорит, что ещё два дня до полнолуния. Ох уж эти метели…
    — Убудет, — упрямо повторил дурачок. — У Мэта голова бо-бо перестанет.
    — Головой он мается, — пояснила женщина. — Как метель, так он сам не свой, даже орёт, бывает.
    Девочка на лежаке снова завозилась, зашлась в булькающем кашле, словно протестуя против того, что все про неё забыли и увлеклись Мэтовой болью. И где столько кашля помещается в этой маленькой груди?
    — Ох… — выдохнула она, прокашлявшись.
    — У вас в деревне знахарка есть? — спросил Коддел.
    — Померла, — был ответ. — Прошлый год померла Финна. Хорошо знала, но сухотка сожгла её.
    — Она злая была и противная, — сказала девочка. — Щипала меня.
    — Когда ты кочевряжилась, — вставила мать, — тогда и щипала, и поделом тебе. Но после её питья ты так не заходилась.
    Со двора послышалось какое-то движение. Потом перекликнулась пара мужских голосов. Брякнуло железо.
    Коддел настороженно поднялся, подошёл к двери, откинул плашку со смотрового окошечка, выглянул.
    С дороги выворачивали и въезжали на двор по одному шестеро всадников — солдаты в лёгких кожаных доспехах, неплохо, но и не тяжело, не по-походному вооружённые. На щитах — знакомый Кодделу знак — волк, опершийся на щит с тремя звёздами. Только один из шестерых представлялся опасным — за спиной его виден был лук.
    — Солдаты, — сказал Коддел, повернувшись к женщине. — Кнехты фурста Рафтопа.
    Женщина охнула, в отчаянии затрясла головой, рот её скривился в подкатившем рыдании.
    — Это наш хозяин. Должны мы ему, — сказала она с плачем. — Сборщик долгов уже два раза приезжал, грозился солдат прислать. Вот и они…
    — Не выходи, — бросил Коддел женщине. — И Мэта не выпускай. Я с ними договорюсь.
    Сказав так, он открыл дверь и вышел навстречу незваным гостям.

III


    Коддел остановился у своего коня, положил руку ему на холку, огладил неторопливо, поглядывая на солдат. Те уже видели, что на дворе стоит чужой конь — не простой, воинский. Теперь с опаской поглядывали на Коддела. Заехав на двор, сгрудились у распахнутых развалюх-ворот. Лучник, взяв немного в сторонку, спешился, снял со спины лук и торопливо надевал на него тетиву.
    — Ты кто таков? — окликнул самый старший из солдат, выехав вперёд.
    — Шериф Коддел, на службе фурста Бэлдуолфа.
    — Если ты шериф, яви свои мирные намерения.
    — Намерения у меня мирные, — отозвался Коддел. — Ты же видишь, меч у меня не обнажён. Но дом этот, его хозяйка и дети её находятся под моим покровительством.
    — Эвона как… — нахмурился солдат. — Такая, значит, незадача…
    — Что ты хочешь сказать?
    — Мы ведь прибыли сюда долг с неё получить. По поручению нашего фурста Рафтопа.
    — О чём ты говоришь?
    — О долге, — дёрнул плечом солдат. — Восемь марок должна эта женщина фурсту Рафтопу, её хозяину. Вчера вышел второй срок уплаты.
    «Восемь марок, — прикинул Коддел. — Нет, столько у неё нету. В кошеле наберётся марки три от силы».
    — Возвращайтесь к своему фурсту, — нашёлся он, — и передайте ему, что у женщины есть поручитель. Я ручаюсь за неё и сам возмещу долг не далее чем через неделю. Ручаюсь в этом честью и достоянием.
    Солдат в раздумье покачал головой.
    — Нам велено иначе, — возразил он без особой охоты. — Если денег нет, то всё имущество, какое найдём, стало быть, забрать, а самих жильцов доставить к фурсту. Долговая клеть уже поставлена. Будут отрабатывать долг.
    — Хорошо, пусть женщина с семьёй остаётся здесь, а я отправлюсь с вами и сам всё объясню фурсту Рафтопу.
    — Нам велено иное, — упрямо покачал головой солдат. Видно было, что случившийся поворот в деле ему не по душе, как и само дело, но он твёрдо намерен выполнить поручение своего господина.
    Заскрипела и хлопнула кособокая дверь. Явилась взорам широкая улыбка Мэта. В руках он держал вилы. Великан неловко затоптался у двери, растерянно поглядывая то на Коддела, то на солдат.
    — Мэт! — недовольно произнёс Коддел. — Я же велел не выходить.
    При виде здоровяка с вилами лицо солдата напряглось ещё больше. Остальные сделали движение стать плотнее. Лучник справился с тетивой и теперь только ждал команды, держа наготове стрелу. Кто-то поднял на изготовку щит. Теперь, наверняка полагали они, у них стало два противника — вооружённый шериф и здоровяк с вилами.
    — Эй парень, — окликнул Мэта старший, — ты бы вилы-то бросил покуда. Слышь, чего говорю? Скажи-ка ты ему, шериф. Мы люди служивые, мы тут по закону.
    — Поставь вилы к стене, Мэт, — сказал Коддел.
    — Ага, вилы, — улыбнулся здоровяк и довольно тряхнул своим оружием. Но избавиться от него и не подумал. Скорей всего, он даже не понял, чего от него хотят.
    — Он дурачок, — пояснил Коддел солдатам, чьи лица совсем закаменели в неприязни. — Никакого вреда вам от него не будет. Он не понимает ничего.
    Солдат это объяснение не убедило. Дело затягивалось и не двигалось с места, а метель между тем ударами плети-ветра выколачивала из-под шерстяных рубах остатки тепла. Солдатам хотелось побыстрей закончить со всем этим делом и отправиться в корчму, где им подадут подогретого вина и горячей жирной баранины с клёцками и перцем. Неожиданное препятствие в лёгком, казалось бы, деле — Коддел и Мэт — всё больше раздражало их. И они уже поминутно подавали коней вперёд, но тут же осаживали их, и взгляды их требовали от старшего команды действовать. Лучник хищно поглядывал на Мэта. Но старший не торопился. Это был бывалый солдат; задор молодости, её глупая и безжалостная горячность давно покинули его сердце, теперь он предпочитал всё хорошенько взвесить, прежде чем принять решение, и не был лишён человечности.
    — Шериф! — крикнул он. — Ты слышал, что я сказал? Отошли этого молодца обратно в дом, если ты не собираешься препятствовать нам в исполнении закона. Пусть бросит вилы и уходит.
    Коддел задумался на минуту, покачал головой. Кажется, он принял окончательное решение.
    — Мэт, — сказал он, — иди в дом. Иди в дом, а то беда будет, Мэт.
    Безумец не послушался. Улыбаясь, с вилами на перевес он двинулся к солдатам. Собственно, Коддел не был уверен, что он двинулся именно на солдат, а не к воротам, например, чтобы выйти со двора и отправиться к кому-нибудь работать, прихватив вилы, за которыми и приходил. Кто знает, что там творилось в голове у этого убогого. Зазвенело железо обнажаемых мечей. Потом свистнула стрела и ударила Мэта в грудь. Великан остановился, удивлённо глядя на пушистую ветку, вдруг выросшую у него меж рёбер. Потом качнулся, сделал неуверенный шаг назад, чтобы удержаться на ногах. Не удержался — повалился в снег.
    — Кто тебе велел стрелять? — недовольно произнёс старший, повернувшись к лучнику. — Опять своевольничаешь!
    — Он же к нам шёл, — ухмыльнулся стрелок. — С вилами.
    В следующее мгновение он перестал ухмыляться, а схватился за горло, хрипло вскрикнул и упал на колени, чумея взглядом. Меж пальцев его торчала рукоять Кодделова кинжала.
    Пока солдаты пришли в себя, Коддел уже отторочил от седла щит, хлопнул по крупу коня, отгоняя, и обнажил меч.
    Первое его движение — метнуть в лучника кинжал — было импульсивным, необдуманным, он и сам ещё мгновение назад не знал, что сделает это. Проклятье! Такое с ним случалось, но то — в горячке боя, когда трудно удержаться от необдуманного шага. А что его заставило сделать такой шаг сейчас, он не знал. Но это было теперь и не важно, ибо после того, как лучник повалился в снег, вернуть уже ничего было нельзя, и для разговоров места не осталось — теперь так или иначе нужно будет драться, хочешь или не хочешь, есть смысл или нет его. Драться или отдаться на волю этих солдат и фурста Рафтопа. И будет их воля… известно какая.
    И опять один против пятерых. Только теперь совсем один, и никто не прикроет спину.
    «Не последний ли это бой твой, шериф?» — подумалось. Коддел поторопился задавить нехорошую эту мысль, от которой в ноги тут же потекла по позвоночнику томительная слабость.
    Возникла в двери хозяйка, закричала, увидев лежащего на снегу Мэта. Бросилась к нему, упала на колени рядом, хватая за руки, заглядывая в глаза. Завыла волчицей, потерявшей щенков.
    А солдаты уже тронули коней, распахнулись по двору веером, держа наготове мечи, охватывая, двинулись на Коддела.
    Он нырнул под брюхо коня первого наехавшего на него солдата. Кольнул коня мечом в живот, и тот, взбрыкнув, заржав, метнулся в сторону, так что солдат, как раз замахнувшийся для удара, вывалился из седла. Коддел ударом прибил его к земле и еле-еле успел закрыться щитом от меча следующего солдата. Тут же полоснул его коня по ноге, подрезая жилы, и отбежал к дому, встал на крыльце, прижавшись спиной к двери. Теперь всадники не могли достать его — мешал низко нависавший над крыльцом скат крыши. Пока трое спешивались, четвёртый, спрыгнув со своего покалеченного коня, яростно бросился на Коддела и тут же поплатился за свою безрассудную ярость, лишившись половины руки, державшей меч. Бедолага заорал от боли, отскочил, присел на корточки, прижимая к себе обрубок.
    У троих оставшихся явно поубавилось запала и они теперь не бросились на Коддела бездумно, но стали брать его в полукруг, осторожничая, примеряясь, выбирая момент для нападения.
    Коддел видел, как женщина, завывавшая возле тела Мэта, умолкла, поднялась и пошла к убитому солдату. Подняла с земли его меч и, держа его по-женски неловко, наотлёт, двинулась к троице, прижавшей шерифа.
    Солдат не ожидал удара в спину, а тот, что лишился руки, хотя и видел, как женщина направляется с мечом к его командиру, почему-то не подал никакого сигнала — видать, слишком занят был своею болью или просто очумел от потери руки и перестал ясно соображать.
    Удар был неловким и несильным, хотя женщина всем весом навалилась на меч, когда обрушила его на врага, так что особого вреда старшему он не принёс — кое-как пробив кожаный нагрудник, войлочную подкладку, шерстяную кофту и нательную рубаху, меч лишь чуть надсёк мышцы. Зарычав, солдат развернулся, взмахнул мечом.
    Коддел воспользовался заминкой и ринулся вперёд, чтобы успеть, прежде чем меч опустится на женщину, которая, нанеся удар, замерла с открытым ртом и во все глаза смотрела на человека, которого только что пыталась убить, и губы её дрожали — кажется, она снова готова была зарыдать. Меч Коддела опустился на шею командира, но и тот успел нанести удар, так что повалились в снег они с матерью Дрифа одновременно.
    В то же мгновение два меча с разных сторон обрушились на Коддела. Один соскользнул по медному оплечнику и лишь вспорол кожу на предплечье, второй, рубанув поперёк спины, отбил дыхание, прорубил нагрудник, добрался до тела, льдянисто обжёг плоть.
    Всё закончилось довольно быстро. Развернувшись и прикрывшись щитом от удара одного, Коддел ткнул мечом в пах другого и тут же, присев, ударил первого снизу вверх в живот. Пока солдат падал, Коддел снова обернулся ко второму, который стонал, зажимая кровоточащую промежность, и срубил бедняге голову.
    Постоял глядя на место схватки, на солдата, что пытался с одной рукой взобраться на лошадь и удрать. Потом подошёл и опустился рядом с матерью Дрифа. Женщина была мертва. В разрубе черепа скопилась лужицей и остывала густая кровь.
    Оставался от этой семьи ещё один человек — человечек, — которого Коддел не мог оставить здесь просто так и уехать. Ему не было никакого дела до этой больной девчонки, которой, может быть, и жить-то осталось всего ничего, но бросить её он не мог, тем более после того, как стал причиной гибели всей её семьи. Именно так: Коддел считал себя виноватым в смерти этих людей.
    Вздохнув и с досадой покачав головой, Коддел вошёл в дом. На этот раз он забыл как следует пригнуться, да и боль в спине мешала, так что наверняка ссадил бы затылок, если бы не шапка на голове.
    — У тебя есть во что одеться? — спросил он девочку, которая в выжидающей позе сидела на лежаке, сложив на коленях руки.
    Она пожала плечами и кивнула на кучу каких-то обносков в ногах своей постели.
    — Угу… — кивнул Коддел. — Собирайся, мы уезжаем.
    — Куда?
    — Далеко.
    — А мама?
    — Мама… Солдаты убили её.
    Лицо Конни застыло на минуту, но ни единой слезинки не скатилось по её бледным впалым щекам. Казалось, она давно смирилась с тем, что ничего хорошего в её жизни случиться не может и любое происшествие обязательно закончится плохо.
    — Я, кажется, ранен. Поможешь мне? — сказал Коддел, чтобы как-то отвлечь её. — Ты не боишься крови?
    — Нет.
    Он дал ей комок корпии, которую всегда имел при себе, и несколько полос чистой ткани, разделся, и она, то и дело заходясь в кашле, помогла ему обиходить рану на спине. После чего, пока он занимался рукой, она собралась, уложила в котомку всё, что нашлось в доме съестного, выгребла уже припрятанные матерью деньги, что привёз Коддел. По-хозяйски осмотрела комнатёнку: не забылось ли чего. Бросила взгляд на овец и козу.
    — А они как же?
    Одевавшийся Коддел пожал плечами:
    — Не думай о них. Кто-нибудь заберёт. Желающих, я думаю, будет много.
    — Хорошо.
    — Готова?
    — Да.
    И они тронулись в путь. Конни едва взглянула на мать, лежащую посреди двора на снегу, с головой в ореоле красного цвета, и не выразила никакого желания попрощаться с нею. С одной стороны, Коддел был готов восхититься девочкой, которая так стойко перенесла гибель своих родных, а с другой — сердце его царапнуло холодком: уж слишком равнодушно отнёсся этот ребёнок к смерти матери. Коддел в её возрасте не был столь твёрд духом.
    — Ну что ж… — произнёс он, — чтобы избавиться от зябкого чувства почти что неприязни к девочке, — надеюсь, завтра мы будем на месте.
    — Ага, — с тем же безразличием отозвалась сидевшая впереди Конни.

Эпилог


    В те времена и в тех землях редко какая история, как и редкая жизнь, хорошо начиналась или хорошо заканчивалась. История шерифа Коддела тоже не имеет того счастливого финала, которого он, быть может, заслуживал.
    Понимая, что фурст Бэлдуолф не станет выгораживать своего подданного — даже и шерифа — не захочет портить отношения с фурстом Рафтопом, Коддел не вернулся домой. Он отвёз Конни своей матери в Лоттерфолд, что южнее Гиннлема, где старушка доживала свои дни, состоя дамой при юной фурстнис Балтон. А сам подался на север, подальше от владений, где его хорошо знали слишком многие.
    Однако фурст Рафтоп оказался злопамятен и упорен. Во все концы были разосланы им исковые письма с описанием примет Коддела и обещанием щедрой платы за его голову, мёртвую, а лучше — живую. После того как пару раз Коддел только благодаря своему везению вывернулся из-под руки очередного хозяина-фурста, задумавшего немного подзаработать на голове своего вассала, он окончательно решил больше не испытывать судьбу и покончить со службой. Придя к такому решению, он некоторое время маялся бездельем, слоняясь из провинции в провинцию и перебиваясь случайными заработками, пока не прибился к ватаге своего старого знакомца — одноглазого Гиспела, поменяв таким образом прежний род деятельности на прямо противоположный. Через полгода от того дня, в стычке с отрядом шерифа Одлафа, Гиспел сложил свою хитроумную голову, полную достаточно тщеславных и откровенно злокозненных планов и надежд, и его ещё тёплое место вожака занял, разумеется, Коддел, к тому времени снискавший в ватаге славу лихого рубахи, смельчака и умника.
    В своё время шайка Коддела известна была в северных землях — известна потому, что отличалась от других подобных ватаг большим числом, строгой дисциплиной, расчётливостью, дерзостью и безжалостностью.
    Но как ни расчётлив и ни удачлив был Коддел, однажды рука злого рока дотянулась и до него. В такую же затяжную непроглядную метель, с какой началась наша история, два дня уходила ватага от погони сборного отряда рейдеров, одного из таких же, в каких состоял бывало и шериф Коддел. На третий день, загнанные в овраги близ Химфолда, уцелевшие ватажники предали своего вожака: на Коддела навалились, пока он дремал, связали и использовали его в качестве залога, вносимого в обеспечение непрерывности собственных жизней. Залог был принят, жизни же, тем не менее, прерваны.
    Коддела передали фурсту Рафтопу. В его замке он и был повешен спустя два с небольшим года от начала нашей истории.
    Конни, вопреки своей болезни, прожила довольно долгую и вполне неплохо устроенную жизнь. После смерти матери шерифа Коддела, последовавшей через четыре года, она была отдана сначала в услужение фурстнис Балтон, а потом, по достижении шестнадцати лет, и замуж за какого-то немолодого уже слугу. Умерла Конни в возрасте пятидесяти восьми лет, матерью четверых детей, чьи судьбы выходят за рамки нашего повествования, но упомянем, что судьбы эти не были ни яркими, ни слишком несчастливыми — обычные жизни обычных людей низкого сословия.
    Шерифа Коддела Конни к тому времени, конечно же, совершенно забыла, не зная даже, что оставалась единственным в мире человеком, который мог бы ещё его помнить. Впрочем, она забыла его гораздо раньше и даже задолго до своего замужества — забыла, как короткий и незначительный эпизод своей блёклой жизни.